Темные игры

ГЛАВА 10. Охота начинается

Очередная туча, приплывшая из далеких гор за Степью, размеренно сыпала снег на холмы, укрывающие долину, и сам Нисталь. Как-то вечером, устав от бесконечных тренировок, Фарис выспросил у Раэна, откуда берутся снег с дождем. В детстве дядя Нафаль рассказывал ему и это, и многое другое, но вечно спешащий мальчишка слушал травника невнимательно. У Раэна вроде бы те же самые объяснения оказались интересными и простыми, так что Фарис легко разобрался в том, что целитель назвал круговоротом воды. Ему даже пришло в голову, что все знания, которые маги и мудрецы называют непостижимыми для простонародья, они сами нарочно делают сложными. В самом деле, кто будет почитать мудреца, если то, что он знает, станет известно любому мальчишке? А так запутаешь простого человека учеными словами – и поклоны будут ниже, а подношения за советы – богаче.

Раэн, которому Фарис изложил эту мысль, посмеялся и подтвердил, что именно так оно и есть. Но добавил, что мудрость подобна монете. Бывает, что в дорожной пыли можно подобрать полновесный золотой, а бывает, что почтенный купец, лекарь или целитель попытаются всучить тебе обрезанный или фальшивый дирхем, иногда сами того не ведая.

На вопрос, как же отличить настоящую мудрость от поддельной, Раэн, улыбаясь, посоветовал проверять чужие слова на оселке собственного разума. Мол, не все, что блестит, является золотом настоящей мудрости. Поскребешь хорошенько – а там жадность, глупость или самодовольство. Ошибиться легко, но опытные купцы и менялы, как известно, чужими весами не пользуются, воин подбирает саблю по руке, а плотник сам острит свой топор. Точно так же и человеческий разум подобен оружию и весам, инструменту и пробному камню.

Над этими словами Фарис думал еще дольше, а потом спросил, как же так получается, что среди людей все равно есть умные и глупые? Если каждый человек может заточить лезвие своего разума, почему немногие это делают?

– Ну, во-первых, не всякий разум можно заострить, – отозвался Раэн, колдуя над установленной в раскаленный песок джезвой. – У тебя же дед вроде был кузнецом? Значит, ты должен понимать, что из плохой руды хороший клинок не выкуешь, хоть наизнанку вывернись. Бывает, что человеку просто не дано думать, вот уродился он с такой головой, бедняга. И тогда одно спасение – слушать умных людей.

Фарис кивнул – подобного он повидал предостаточно даже среди своих друзей и родичей. Вроде бы объясняешь на совесть, а по глазам видно, что слова уходят, как вода в песок, без всякой пользы. Ну да, из плохого железа саблю не скуешь, из осла лихого скакуна не вырастишь.

– А бывает, – продолжил Раэн, снимая джезву с ароматным парком, – что и руда вроде бы хороша, но ведь ее ковать надо. И не всегда это могут сделать родители да наставники. Кое-что человек может воспитать в себе только сам. А это сложно. Трудно, долго, иногда больно. Вот ты каждый день упражняешься с саблей, а помнишь, как начинал? Тело болело, руки не слушались, да и сколько синяков получил, верно? Разве не легче лежать на диване и пить кофе с пахлавой?

– Легче, – признал Фарис. – Но ведь хорошим бойцом так не станешь.

– Ну, так и не все люди хотят стать бойцами, тем более хорошими. На это нужно изрядный кусок жизни потратить, от многого отказаться. Человеку хочется с друзьями в чайхане посидеть и на девушек полюбоваться, да и мало ли других радостей? А вместо этого нужно саблей махать, пока сто потов не сойдет. И не день, даже не месяц, а долгие годы. Вот и с мудростью точно так же. Надо читать книги и слушать наставников, а потом еще самому напрягать разум, чтобы все это обдумать и усвоить. Целитель изучает свойства человеческого тела, признаки болезней и рецепты зелий. У кузнеца, художника или швеи тоже достаточно знаний и секретов мастерства. А самое обидное, что никто тебе заранее не может пообещать, что учеба пойдет на пользу. Бывает, что человек долгие годы учится лечить, а хорошего целителя из него так и не выходит. Или машет-машет саблей, да все без толку. То ли руда не та, то ли кузнец где-то ошибся, то ли сам клинок хотел быть не саблей, а мотыгой или плотницким топором, а то и спицей для вязания, понимаешь?

Фарис молча кивнул, растерянно подумав, что никогда не задавался вопросом, для чего ему учиться военному делу? Ладно, сейчас он просто время занимает и гонит подальше тяжелые думы. Но раньше-то? Отец говорил, что это достойное занятие для мужчины, да и сам Фарис понимал, что чем лучше владеешь саблей, тем легче уцелеть, если встретишься со степняками. И ему нравилось ковать себя, как это назвал Раэн. Изо дня в день становиться крепче, ловчее, быстрее. Иногда мелькали мысли уехать из долины, пойти на службу к пресветлому шаху… Или просто поискать в этой жизни чего-то особенного, не похожего на ежедневную возню с овцами и табуном. Но потом Фарис думал, как же без него мать и сестры с братом… Пока еще малой подрастет и сможет делать мужскую работу!

Вот и выходило, что год за годом летели мимо, а мечта повидать мир все отодвигалась. И это еще у него не было ни жены, ни невесты! Многие ровесники уже детей на руках держали, а потом гордо меняли пряжки пояса на толстые, затейливо кованые, чтобы всякому было видно – вот уважаемый отец семейства, продолживший свой род. А Фарис… Ни одна из девушек долины не была ему по душе настолько, чтобы сердце хоть однажды зачастило. Хотя заглядывались на него многие, да и старшие родичи девиц поглядывали благосклонно, от ворот не гоняли… Может, дело было в том, что он ясно понимал: связать себя брачной клятвой означает навсегда променять крылья свободы на теплый и уютный, но тяжелый плащ заботы о семье.

– О чем задумался? – весело спросил Раэн, разливая кофе по чашкам.

– Да так…

Рассказать и объяснить такую прорву мыслей разом Фарис не мог, поэтому ушел от ответа, кивнув на окно:

– Снег странный. Все сыпет и сыпет. Не припомню, чтобы в предзимье такие снегопады бывали. Если до весны ляжет, скотине может сена на зиму не хватить.

– Не ляжет, – уверенно отозвался Раэн. – До новолуния продержится, а потом растает. Мне в вашей гостеприимной долине зимовать не с руки, так что дольше нужного я тучи звать не стану.

– Звать… тучи? – Фарис не поверил своим ушам, потом решил, что целитель по обыкновению шутит, но тот был совершенно серьезен. – Разве это возможно?! И… зачем?!

– А ты как думаешь? – поднял тот брови. – Если бы дорога на Иллай была свободна, ваши старейшины меня бы здесь не потерпели. А так им деваться некуда. Но к новолунию все решится, вот тогда я и снег перестану тащить из Степи. Сам это делать не люблю, работа тяжелая!

Фарис вспомнил письмо из Аккама, набрался смелости и уже открыл рот, но тут в плотно закрытую на ночь ставню кто-то постучал. Раэн замер с чашкой в руках, и Фарис еще успел удивиться. Лекарь всегда знал заранее, что к ним в дом кто-то идет, и даже шутил, что с его умениями сторожевая собака не нужна. А сейчас лицо у него было застывшее и словно растерянное.

– Фарис! – Голос показался смутно знакомым, только искаженным. – Фар, дружище, выйди на минутку!

Дружище?! О нем не забыли! Кто-то пришел! Пусть и ночью, чтобы не навлечь на себя неприятности, но пришел же! После стольких дней наедине с Раэном, спасителем, но чужаком, Фарис даже не представлял, что для него будет значить хоть один близкий человек. Но кто это? Дархан? Меджид? Асур?! Кто из друзей?!

Радостно вспыхнув от неожиданности, он бросился к выходу и не понял, когда Раэн, тенью оказавшись рядом, успел отбросить его за спину. Перед глазами мелькнул темный проем двери, которую Фарис успел толкнуть. Щелк! Щелк! Сухой треск тетивы разорвал морозную тишину. Судя по звуку, лучник стрелял шагов с двадцати, не больше. Захлебнувшись ужасом, Фарис понял, что не успеет, уже не успевает.… Взвыв, он кинулся наперерез Раэну от окна, куда отшвырнул его чародей.

Щелк! Раэн, отнюдь не торопясь оседать на пол, как-то особенно мягко, почти лениво повел кистью руки и словно вытащил стрелу из воздуха.

Щелк! Щелк! Позволив оперенной смерти упасть на пол – Фарис в смятении понял, что предыдущие две уже смирнехонько лежат у ног целителя – он так же плавно остановил четвертую и пятую, отправив их на пол вслед за сестрами.

– А стрелок-то дерьмовый, – спокойно сообщил Раэн, вглядываясь в беспросветную темноту сада. – Сиди здесь…

Не успев ни слова сказать, нисталец услышал звяк щеколды, закрытой снаружи. То есть как сидеть?! Подскочив к двери, Фарис наплевал на приказ и изо всех сил врезался в нее плечом, но старое дерево выдержало удар. Он попробовал еще пару раз и остановился, лишь едва не выбив плечо.

Бессильно закусив губу, Фарис опустился на кучу подушек у очага и повертел в пальцах стрелу. Самую обычную стрелу с гусиным оперением, не бронебойную, а охотничью, в любом доме Нисталя таких имеется изрядный запас. А вот у степняков стрелы другие, короче и тяжелее, да и ясень в степи не растет, а на торг его не очень-то возят – самим мало. Нет, стрела не степная.

Но почему нет клейма, которое ставит на свое оружие каждая семья долины? А в семье еще и каждый лучник? Маленький выжженный или вырезанный значок? Цветная полоска? Яркое перо, срезанное особым образом?

Фарис крутил стрелу в руках, все больше убеждаясь, что сделана она руками его земляка, только все знаки аккуратно убраны. Вот и свежий срез у наконечника, где раньше была метка. Проклятый чародей! Сначала прикрыл его собой, а теперь унесся в ночь, безоружный, может быть, прямо на засаду!

* * *

Раэн выскочил за дверь и одним длинным прыжком слетел с крыльца. Приземистый широкий силуэт лучника мелькнул за двором, уходя в сад. Несмотря на вязкий снег, убийца бежал с такой скоростью, что догнать его никак не получалось. А ведь бегал Раэн великолепно, мало кто в этом мире мог с ним сравниться. И уж точно не простой житель Нисталя.

Поднажав, он перепрыгнул пару кустов и скрытых под снегом колдобин. Да стой же ты, тварь! Дай себя поймать! Дай посмотреть тебе в лицо!

Как же глупо было не взять хотя бы нож! Хороший бросок точно уравнял бы шансы, и плевать, что в спину! Ничего, вылечил бы… Закусив губу и выложившись так, что тело загорелось от напряжения, Раэн чуть сократил расстояние. Еще шаг! И еще, ну! А сад вот-вот закончится… Хочешь не хочешь, но ты остановишься!

Обрадоваться победе он не успел. Ни на миг не замедлив бега, стрелок просто перемахнул овраг! Словно у него крылья выросли! На той стороне раздался хруст снега под ногами беглеца, а Раэн ухватился за дерево на краю, едва не свалившись в темную глубину.

Ой-ой-ой! Замерев перед оврагом, он тихонько присвистнул. Допустим, ночной стрелок отлично видит в темноте. Почему бы и нет? Конечно, тоненький серпик старой луны едва заметен, земля погружена во мрак, но ему-то самому это нисколечко не мешает. Вот именно, ему! А обычным людям в темноте видеть не свойственно! Ладно, пусть даже так! Но перепрыгнуть овраг шириной в два десятка шагов?! Перелететь одним махом?!

Вот интересно, он бы так смог? Раэн снова прикинул расстояние. Ну да, два десятка шагов, никак не меньше.… Пусть даже с разбега, но… Разве что в боевом трансе. В той разновидности, которая доступна лишь опытным магам-бойцам его родины и позволяет проделывать совершенно невероятные вещи. За которые, впрочем, потом приходится платить. Но не стрелял же по Фарису один из его однокашников? Никого из них в этом мире нет и быть не может! Значит.… Вот именно. Ой-ой-ой…

Глубоко вздохнув и успокоив бешено бьющееся сердце, Раэн опустился на колени, разгреб снег и принялся водить ладонью над тем местом, где лучник оттолкнулся от промороженного края оврага. Почти сразу неуловимые токи, идущие от земли, сгустились в нечто хорошо опознаваемое, даже знакомое, потекли густой струей с невыносимо гадким оттенком. Или привкусом. В языке этого мира нет слова для подобных ощущений. А вот в языке его родины оно есть. Харршу. Аура одержимости тьмой.

Поморщившись, он встал. Что же такого важного в Нистале, что ради этого Тьма готова пойти с козыря – использовать одержимого? Ради чего существо из Бездны овладело человеческим телом? Тьме непременно нужна смерть Фариса? Для этого можно было найти метод попроще. Но теперь хотя бы ясно, почему старейшины Нисталя не видят очевидного: когда в Игру вступают подобные силы, еще и не то происходит.

Обратно Раэн возвращался, удивляясь, как умудрился лететь по снегу глубиной почти по колено с такой легкостью. Великое дело – азарт погони! Перед крыльцом он стряхнул с сапог налипший снег, откинул щеколду, вошел в дом и встретил мрачный, смертельно обиженный взгляд Фариса. У парня аж губы дрожали!

– Не догнал, – честно признался Раэн. – Он овраг за садом перепрыгнул, представляешь? И кофе остыл…

Взяв холодную чашку, он поморщился, раздумывая, подогреть этот или сварить новый.

– Кофе? – не выдержал Фарис. – Ты можешь думать о кофе? А если бы он тебя убил?

– Кто? Кофе? – рассеянно уточнил Раэн. Обернулся к очагу, возле которого сидел нисталец, и вздохнул: – Да понял я, понял. Ну не убил же. Ему ты нужен был. А если твоим врагам что-то нужно, ни в коем случае нельзя им это давать. Ты уверен, что бежать в ночь неизвестно за кем без оружия и доспехов такая уж хорошая мысль?

– Ты же побежал! – прозвенел отчаянный голос Фариса.

– Так я и без оружия не бываю по-настоящему безоружным, – устало отозвался Раэн и глотнул кофе.

Тот горчил, и Раэн безжалостно выплеснул содержимое чашки в помойное ведро, а потом распорядился:

– Ужинай и ложись спать. А я прогуляюсь вокруг дома. Это ненадолго, скоро вернусь.

– Я с тобой!

Вскочив, Фарис воинственно вскинул голову, глядя дерзко и просительно одновременно. Раэн опять вздохнул.

– Фар, я буду ставить чародейские ловушки, – мягко объяснил он. – В этом ты мне не помощник. Хотя… идем. Кобылу проверишь и воды принесешь на завтра.

– У тебя даже сабли нет, – горько произнес нисталец, выходя во двор первым. – А если убийца вернется?

– У меня «шайпурский скат» есть, – пробормотал Раэн, останавливаясь на крыльце и глядя на темное небо. Нисталь погрузился в ночное безмолвие, только где-то далеко лениво перелаивалась пара собак. – Но толку от него. Сегодня он вряд ли не вернется, можем спать спокойно. А завтра я подумаю, что можно сделать.

Он посмотрел на Фариса, идущего к сараю-конюшне, и зябко передернулся, но совсем не от холода. Едва успел! Может, и удалось бы вытащить парня, попади в того стрела, а может – и нет. Но если Тьме для выигрыша нужна смерть Фариса, зачем было оставлять его в живых у Девичьего родника? Нет, таких простых замыслов за этими игроками не водится. И, значит, партия еще продолжается.

* * *

На ночь караван вставал кругом. Хоть и считалась дорога от Аккама до Салмины спокойной, не то что в Приграничье, но порядок есть порядок. Даже если едешь по самому сердцу шахства, следует помнить, что караванные обычаи и правила писаны кровью.

Каждый вечер возчики-арбакеши выстраивали арбы замкнутой цепью, распрягали утомленных волов и давали им попастись, а потом загоняли на ночь внутрь кольца повозок. Вместе с остальными возчиками и охранниками Халид поил и кормил коней, стреножил верблюдов, варил в свою очередь на костре жидкую просяную кашу с копченым мясом и стоял в дозоре. Сокол Мехши, главный джандар каравана, поначалу долго к нему приглядывался, но вскоре убедился, что новичок не отлынивает от работы и знает, как подойти даже к самому упрямому и хитрому верблюду. А что рот открывает нечасто и только по делу, так это не порицания достойно, а похвалы.

У опытных охранников, а Рудаз ир-Салах не скупился и нанимал отменных джандаров, тоже не вызывало вопросов, почему Халид не снимает платок даже на привалах и держится немного поодаль от остальных. Пустынник, что здесь непонятного? Любой, кто живет в Великих Песках, так привыкает укрывать лицо от палящего солнца и злого ветра, что без платка чувствует себя голым. И болтливость среди людей пустыни тоже не в чести, это всем известно.

Его, конечно, расспросили, как водится, кто таков и откуда, ходил ли раньше с караванами и кого знает из уважаемых людей дороги. Халид отвечал скупо, но точно и почти не врал, просто умолчал кое о чем. Называться собственным именем он не боялся, ир-Кайсахи – огромный род, кочующий по северной части Великих Песков уже много столетий. Кто из чужаков разберет, к которому из девяти племен этого рода он принадлежит? И уж точно вряд ли кто-то вспомнит, как звали мальчишку неполных восемнадцати лет, который давным-давно сгинул в Приграничье. Разве что тот, ради которого Халид прятал лицо.

Но он вроде бы ни о чем не подозревал.

– Эй, Халид! – окликнул его Мехши, сидящий у костра среди остальных охранников. – Всех звезд не посчитаешь, всех дел не переделаешь. Иди поешь, пусть эти бездельники-арбакеши сами крутят хвосты своей скотине. Видит небо, они с волами сыновья одной матери, только не знаю, кто глупее, рогатые или безрогие!

И показал винный кувшин с длинным узким горлом, один из нескольких дюжин, что хранились с остальной провизией, но взять их можно было только с личного дозволения Рудаза ир-Салаха.

Кто-то из джандаров лениво гоготнул шутке старшего, кто-то отпустил несколько соленых словечек про эту общую мать и ее богатую грудь, вскормившую столько потомства, и остальные снова рассмеялись. Арбакеши, что сидели у другого костра и покорно проглотили насмешку Мехши, на этот раз возмутились, но их никто не стал слушать.

Где караванные соколы – благородные воины, вскормленные с конца сабли, а где арбакеши – простонародье, воловьи няньки, собиратели навоза и хвостокруты. Не зря же одним платят серебром, и сам караван-даш не брезгует иногда присесть к их костру, а других можно в любом городе выгнать, если окажутся строптивы или глупы, и нанять новых. Уж править волами да смазывать колесные оси любой мальчишка способен.

Халид кивнул, про себя досадуя и на караван-даша, который решил побаловать джандаров, и на Сокола, внимательного и заботливого ко всем своим людям, даже к чужакам вроде Зеринге. До этого вечера у него как-то получалось есть в одиночку, спуская платок с лица подальше от проклятого халисунского выродка. Но сейчас тот сидит рядом с Мехши и ржет громче всех. А свободное место как раз напротив… И ведь не откажешься присесть к общему костру, это сочтут оскорблением. Чистый душой человек не отнекивается разделить общую трапезу и веселье.

Нет, отговориться-то можно, например, принятым во искупление грехов обетом не пить вина. Едут они из храмового города, так что такая причина вполне подойдет. Но делать этого Халиду не хотелось. Мехши, конечно, не обидится, однако зарубку в памяти оставит, а остальные охранники примутся донимать насмешками, на которые придется либо отвечать еще более злыми шутками, либо насовать самого ретивого носом в песок, чтобы остальные унялись. И то, и другое привлечет слишком много взглядов.

Поэтому Халид закинул кожаное ведро, из которого поил коней, в ближайшую арбу и подсел к костру. Ему тут же сунули миску с кашей, в которой торчал щедрый кусок баранины, и Халид принялся есть, спустив платок. Что ж, вот сейчас он и узнает, насколько изменился за эти восемь лет…

Кувшин уже пошел по кругу, но медленно, с приличной случаю неторопливостью. Халид съел кашу и грыз баранье ребро, а вино не проделало к нему и половины пути, потому что каждый джандар, принимая угощение, должен был что-то рассказать или хотя бы пожелать здоровья собравшимся. Ему отвечали, и часто кувшин оставался в одних и тех же руках подолгу, прежде чем снова тронуться в путь.

– Еще дня три – и в Казруме будем, – мечтательно сказал сидящий рядом с Халидом Туран, совсем еще молодой парняга, но здоровенный на зависть любому волу. – Дальше без меня поедете…

Мехши коротко кивнул, подтверждая, что знает и помнит, но кто-то из охранников, лениво развалившихся на попоне, отозвался:

– А что, дитятко, дальше Казрума тебя матушка не пускает?

Послышались смешки, но Туран не обиделся. Напротив, расплылся в улыбке и заявил:

– Сам ты дитятко, а меня в Казруме невеста ждет. Ух, какая у меня невеста! Губы слаще меда, груди по кувшину каждая, а бедра…

Он закатил глаза и причмокнул. Халид кинул начисто обглоданную кость в костер, облизал жирные пальцы, а затем вытер одну руку об другую. Поставил миску на землю рядом с седлом, на котором сидел, и окинул взглядом ухмыляющихся охранников напротив себя. Сам Сокол Мехши, джайпурец Арпан, Имран из Тариссы… И халисунец Анвар с белозубой, но щербатой улыбкой, крепкий, коренастый, прожаренный солнцем… Все они смотрели на Турана снисходительно и весело. На Халида не глядел никто.

– Ну, если такая невеста, то конечно, – не унимался насмешник Арпан. – Да только зачем ей телок вроде тебя? Может, лучше я к ней поеду? Ты же, наверное, не знаешь, с какой стороны к женщине подойти! Погоди пару лет, а пока что поучись кобылам… гривы заплетать…

Смешки становились все громче, но Мехши не зря был Соколом. Он бросил взгляд на болтуна и ласково заметил:

– А я гляжу, ты как раз умелец по кобылам? Вот жеребцам советы и давай, коли спросят, а к чужим невестам не лезь, там жених без тебя разберется.

В этот раз хохот раскатился далеко от костра, так что волы, пасущиеся рядом, с недоумением дернули ушами и зафыркали. Насупившийся было Туран от восторга принялся бить громадными лапищами по коленям и благодарно воззрился на заступника.

– Ай, ладно! – рассмеялся, махнув рукой, и сам Арпан. – С кем я, бедный, связался? Против двоих мне точно не выстоять. Передавай невесте поклоны, Туран, да хоть на свадьбу позови, что ли. Матушкой клянусь, язык узлом завяжу, буду только есть, пить и на невесту любоваться.

– А вот и позову! – самодовольно заявил парень и обвел всех торжествующим взглядом. – Если три дня в Казруме подождете, то дорогими гостями будете. Всех накормлю-напою, не зря же я три года у господина Мехши служу. Накопил серебришка, на славную свадьбу хватит!

И он похлопал ладонью по кожаному кошелю, привязанному к поясу. Увесистому кошелю, тугому и гладкому, словно сытый молочный поросенок.

Вокруг поздравляли счастливого жениха, кто-то хлопнул Турана по плечу, обещая, что непременно придет, кувшин плыл по кругу, чтобы вот-вот добраться и до Халида, а ночь густо и жарко пахла травами, дымом от горящего в костре кизяка, человеческим и животным потом, смертью и подлостью.

Почуяв этот запах, режущий ноздри, Халид не вздрогнул только потому, что и сам сейчас был не совсем человеком. Песчанка зеринге, что свернулась в глубине его души, смотрела и слушала. Тот, кого она прекрасно помнила, смеялся вместе с остальными громко, искренне и весело. Халида едва не замутило, так это было похоже на то, что случилось восемь лет назад. Но он дождался, пока ему передадут кувшин, сделал несколько глотков недурного вина, смыв привкус крови во рту, и тоже улыбнулся довольному жизнью откормленному телку, еще не знающему, что нож уже наточен.