Темные игры

ГЛАВА 15. Новолунная смерть

Время, которое до этого текло, подобно струе созревшего меда, полетело вскачь диким конем. Раэн был уверен, что сегодня не последний день игры равновесия, но в том, что она подходит к концу, сомнений не было. Все нужные фигуры встали на доску, и он, ожидая своего хода, налил горячего вина с приправами и вышел на крыльцо полюбоваться чудесным зимним закатом. Повезло ему с этим домиком, даже жаль уезжать… Но Раэн знал, что томительный зов дороги, слегка приглушенный напряжением последних дней, скоро проснется снова.

Он нередко завидовал тем, кто умеет подолгу жить на одном месте. Растить сады и детей, любить кого-то, день за днем выстраивая общее счастье… У него же есть все, что только может пожелать человек! Почти вечная молодость и красота, несокрушимое здоровье, магическая сила и воинское мастерство, знания, недоступные никому в этом мире… Живи и наслаждайся! Нет лишь покоя, и никогда, наверное, не будет, сколько бы дорог он ни отмерил, сколько бы земель ни повидал в бесконечных странствиях. Наградила же судьба жадным сердцем, которому всегда и всего мало! Сердцем, которое вечно рвется между далеким домом и все новыми и новыми путями.

Может, именно такой закат горит сейчас на золотых шпилях его родного города, раскинувшегося в немыслимой дали отсюда. Нежнейший румянец заливает белоснежные башни, рвущиеся в небо, играет на водах бескрайнего теплого моря. И кто-нибудь из семьи стоит на дворцовом балкончике с бокалом в руке, любуясь теплыми вечерними красками и лениво размышляя, где сейчас носит непутевого четвертого принца, избравшего судьбу хранителя равновесия чужого мира. А на дворцовой площади нагретые за день камешки мостовой и хрустальные струи фонтана слышат смех его младших сестренок, вспоминающих вчерашний городской праздник и жалеющих, что не все братья были рядом, чтобы разделить их триумф…

И это прекрасно! Потому что как бы он жил, не будь на свете самого чудесного города во вселенной, где его любят и ждут? Города, где в укромном уголке дворцового парка под исполинским деревом с шершавой красной корой тихо бормочет маленький родничок, заботливо обложенный потемневшими за многие тысячелетия камнями. К этому роднику, из которого Раэн пил в детстве, он еще когда-нибудь припадет, ловя короткий миг отдыха между прошлым и грядущим странствиями. А потом пройдет по прохладным плитам дворцовых коридоров и без доклада откроет дверь в отцовскую комнату, встретив знакомую улыбку, и почувствует крепкую тяжесть руки на своем плече…

– Раэн! – негромко окликнули его сзади.

Он медленно обернулся, с трудом прогоняя такие родные, такие сладостные картины из невообразимого далека. Его место – здесь, в этом чужом жестоком мире, который он изо всех сил старается даже не улучшить, а всего лишь удержать от падения в пропасть. Сам выбрал такую работу – чего же теперь жаловаться? Да, собственно, он и не жалуется. Наверное, всему виной щемящее беспокойство, донимавшее последние дни…

– Я тебе кофе сделал, – сказал Фарис, растерянно взглянув на чашку в его руках и держа другую, над которой курился тонкий парок.

– Спасибо, друг мой, – улыбнулся Раэн. – Хочешь, поменяемся? Неплохое вино, ты же любишь с медом?

Они обменялись чашками, и нисталец присел рядом с ним на пороге, молча поглядывая, но не решаясь расспрашивать. А Раэн в свою очередь ничего не говорил, прислушиваясь к себе и миру вокруг, пытаясь понять, почему не отпускает тревога, ведь все складывается как нужно. Он даже забеспокоился, что беда случилась с Халидом, который отправился в рискованное путешествие, да еще и по пути во что-то ввязался. Но связь Тени и ее хозяина говорила, что Зеринге не убит, не ранен и даже в неплохом расположении духа. Охотничьем, если можно так сказать…

А настоящая тревога была где-то близко. Пряталась за свечением нистальских окон, мелькала в откровенно враждебных или безразличных, любопытных или уважительных (последнее – весьма редко!) взглядах жителей долины. Сыпалась резными кристалликами из низких туч, уже привычно висевших над перевалом, и хрустела корочкой наста под чужими вкрадчивыми шагами всегда где-то в стороне или за спиной…

Только Фарис ему верил! Носил нож, как велел Раэн, поглядывал вопросительно и ждал новолуния. Ждал так сдержанно, словно не его судьба должна была решиться в этот день, а какой-нибудь пустяк вроде права пасти овец на дальнем лугу. И лишь переливы внутреннего света, которым полна душа любого человека, выдавали взору чародея загнанный глубоко внутрь страх, яростное нетерпение, отчаянную надежду молодого нистальца.

– Беспокоишься? – уронил Раэн, и Фарис встрепенулся. – Ничего, недолго осталось. Уже стемнело, думаю, скоро за нами придут. Где у вас тут собираться положено?

– В трактире, – отозвался нисталец, старательно глядя в чашку. – А ты уверен, что придут? И что у тебя все получится?

– Очень на это надеюсь, – вздохнул Раэн. – Но если ваших старейшин не удовлетворит мой рассказ, я не поленюсь притащить в Нисталь кого-нибудь поважнее себя.

– А это кого, к примеру? – заинтересовался Фарис.

– К примеру, наместника области, – невозмутимо сказал Раэн. – Или самого верховного предстоятеля. Им-то поверят?

– Не знаешь ты наших старейшин, – сообщил слегка повеселевший нисталец. – Понимаешь, они думают, что за пределами долины все люди какие-то странные и о здешних делах судить не могут. Даже наместник. Хотя верховному предстоятелю они, может быть, и поверят. А ты и вправду можешь вызвать его сюда?!

– Не хотелось бы, – вздохнул Раэн. – Старику под восемьдесят, не в его возрасте тащиться из Аккама на границу, чтобы ублажить кучку упрямых недотеп. Уж постараюсь обойтись своими силами.

Зимний вечер накатывался студеной волной, зажигая искристые льдинки звезд, безуспешно пытаясь добраться до укрытой невесомым снежным одеялом земли и проморозить ее. Где-то на соседних улицах поднялся собачий перелай, и перед освещенными окнами трактира, видными в морозной темноте издалека, замелькали чернильные силуэты – это начали собираться старейшины Нисталя.

Раэн удовлетворенно улыбнулся и допил кофе. С последним глотком в калитку постучали, и кто-то крикнул из уличного мрака:

– Почтенный целитель, вас в трактир пожаловать просят!

– Сейчас придем! – согласился Раэн и поставил опустевшую чашку на крыльцо. – Ну что, Фар, собирайся.

А про себя подумал, что если все пройдет как надо, то в этот дом парень уже вряд ли вернется. И кто знает, хорошо это или плохо? Весы все еще качаются…

* * *

Придержав за плечо Фариса, который рвался вперед, словно застоявшийся жеребец, Раэн немного помедлил перед дверью, из-за которой сочились проблески света и шум голосов. Даже отсюда он ощущал противоречивые чувства собравшихся. Из-за двери накатывали волнами возмущение и гнев, но был и интерес, и даже – тоненькой струйкой – рассудительное спокойствие. Что ж, уже хорошо.

Раэн немного слукавил, говоря с Фарисом. В исходе этой встречи он почти не сомневался, а вот каким будет следующий ход игры? В том, что он обязательно случится, сомнений, увы, не было. Усмехнувшись про себя, Раэн толкнул дверь и шагнул в ярко освещенный множеством ламп и свечей трактирный зал. Сегодня здесь было многолюдно! Столы сдвинули к стенам, и примерно полсотни человек сидели на лавках, расставленных по бокам от хозяйской стойки и перед нею. Все – немолодые крепкие мужчины с черными или седыми бородами, но не длинными, как у деревенских старейшин в других местах, а коротко подстриженными. Все-таки степная кровь сильно проглядывает в Нистале, а у степняков густые волосы на подбородке – редкость, не стоит и отращивать… Зато у всех золотые и серебряные пояса блестят поверх плотных зимних курток и подбитых ватой халатов… Конечно, старейшин здесь примерно половина, остальные – их наследники, сыновья и племянники, пока не имеющие права говорить в собрании. Ну что ж, чем больше народа, тем лучше.

Гомон, стоявший до его появления, медленно стихал. Выйдя на свободную середину, Раэн склонил голову и, выпрямившись, громко сказал:

– Доброго вечера почтенным старейшинам Нисталя!

Умница Фарис, как и было договорено, тенью проскользнул за его спиной к окну, плотно прикрытому тяжелой шерстяной занавесью, и замер там, стараясь быть неприметнее сухого листка в осеннем лесу.

– И тебе того же, уважаемый, – промолвил совершенно седой худощавый старик, неприязненно покосившись на ир-Джейхана. – Благодарим, что ждать не заставил.

– Я тоже благодарю всех, кто пришел сюда, – невозмутимо продолжил Раэн. – Уважаемые старейшины, вы собрались, чтобы осудить чужака, который нарушает ваши законы, не так ли? Что ж, признаю вину. Но прежде, чем попросить прощения за это, позвольте вам кое-что рассказать. Да, рассказать! – повысил он голос, перекрывая возмущенный гвалт, прокатившийся по залу. – Думаю, вам это будет интересно. Сегодня я готов говорить о том, что случилось у Девичьего родника месяц назад. И поведать правду о преступлении и предательстве, совершенных в тот день…

По залу снова прокатился рокот, словно несколько камней сорвались со склона, но лавина, предвестниками которой они были, еще не обрушилась.

– Да-да, – подтвердил Раэн, стоя в перекрестье изумленных и возмущенных взглядов. – Я тоже считаю, что и то, и другое случилось. Но о том, кто был преступником и предателем, думаю иначе. Вот, взгляните!

Он достал из кармана куртки маленький сверток и развернул его. Кусочек тонкой замши полетел на пол, а Раэн показал собравшимся матово блеснувший серебряный полумесяц примерно в палец длиной.

– Это пряжка для сапога, – объяснил он, помня, что у стариков не слишком хорошие глаза. – А сапог, с которого она срезана, был на Малике ир-Саттахе, когда бедняга погиб. Его брат Касим наверняка опознает эту вещицу, ведь он готовил тело к погребению. Теперь смотрите. Смотрите внимательно, старейшины и жители Нисталя! Фарис, окно!

Положив пряжку на пол, Раэн отступил к двери. Ир-Джейхан попытался отодвинуть занавесь, но та за что-то зацепилась, и Фарис рванул плотную ткань так, что оборвал веревку, на которой она висела. А Раэн плавно повел перед собой рукой – и свечи, горевшие в зале, вдруг разом потухли. Только несколько масляных ламп продолжили светить, но и на их фитильках робко дрожали крохотные язычки огня. Трактирный зал погрузился в полумрак, зато наполнился приглушенными голосами, которые постепенно стихли. А перед Раэном в прямоугольнике тусклого света из окна появилось невесомое серебряное облачко, медленно растущее во все стороны.

– Взгляните в окно, уважаемые, – снова перекрыл Раэн голоса нистальцев. – На небе молодой месяц. Точно так же он светил у Девичьего родника, только утром. Это случается, не правда ли? А вот – серебристая смерть, о которой пытался рассказать Фарис ир-Джейхан. Кто-нибудь хочет войти в это облачко? Нет? Ну и правильно, я бы не советовал.

Когда переливчатая дымка почти достигла сидящих и самого Раэна, он взмахнул рукой – и брошенная медная монета покатилась, звеня и подпрыгивая, пока не попала в облачко. Заискрившись, оно растаяло, а Раэн, шагнув к лежащей на полу пряжке, поднял ее вместе с кожаной оберткой. Выпрямился и снова повел рукой – свечи разом вспыхнули с прежней силой. А трактирный зал взорвался многоголосьем!

Раэн терпеливо выжидал, краем глаза следя, как немного побледневший Фарис пытается приладить занавеску на место. Но что-то у него не получалось, и парень бросил попытки, тихонько встав в угол у двери. Окно так и осталось открытым, и теперь из него тянуло студеным воздухом, который был даже приятен, если сравнить с масляным чадом и запахом множества людей. Нистальцы, сообразив, что Раэн не намерен перекрикивать их возмущенные и изумленные голоса, кое-как притихли. Тот же седовласый старик, что приветствовал его, поднялся с лавки, и в зале стало совершенно тихо.

– Почтенный Раэн, – негромко сказал старик. – У Девичьего родника погибли двое моих внуков. Вы показали мне, что их убило. Теперь скажите, кто в этом виноват? И почему смерть пощадила молодого ир-Джейхана, но унесла моих мальчиков?

На последних словах его голос дрогнул, и Раэн отозвался с искренним сочувствием:

– Мне жаль ваших внуков, уважаемый. Пусть их души пребывают в мире. Что до ваших вопросов, я сейчас все расскажу, для того и пришел.

О том, что позвали его, вообще-то, для суда, все уже позабыли, а Раэн напоминать об этом не собирался.

Величественно склонив голову, старейшина ир-Саттах сел, а Раэн снова достал из кармана листок тонкой плотной бумаги. Так же показал его всем и заговорил:

– Это письмо из Аккама от достопочтенного Кадира ир-Шамси, верховного предстоятеля шахства. Когда я понял, что моих познаний не хватает, чтобы опознать данное колдовство, я обратился к премудрому и высокоученому Кадиру за помощью и получил ее.

По залу пронесся недоверчивый говор, и Раэн чуть повысил голос:

– Я никого не прошу верить мне на слово. Тот, кто сомневается в подлинности письма, может после собрания взять его и отправиться в Иллай. Шахский управитель города – родной племянник Кадира ир-Шамси, так что отлично знает почерк и печать своего дяди. А пока выслушайте, что пишет достопочтенный предстоятель.

Развернув листок, он принялся читать, медленно и четко проговаривая слова.

«То, что вы описываете, друг мой, согласно перечню темномагических заклятий называется Новолунной Смертью и придумано в незапамятные времена едва ли не в легендарной стране Хамтур, а сейчас, как я надеялся, совершенно забыто. Увы, зло уходит из нашего мира неохотно, и, похоже, какому-то безбожному злодею удалось овладеть древним колдовством.

Эти чары наносятся на предмет в форме серпа молодого месяца или несущий его изображение. Действие же их коварно весьма, поскольку подвергнувшийся ему погибает вроде бы естественной смертью, но непременно от того, чего в глубине души он боится. Змеелов умрет от укуса кобры или зеринге, охотник – от клыков и когтей зверя, а воин падет под ударом оружия.

Однако все эти опасности мнимые, и если бы удалось найти человека совершенно, до глубины души не страшащегося ничего на свете, то и Новолунная Смерть не оказала бы на него губительного влияния. При всем том, по моему скромному мнению, человека такого найти невозможно, исключая разве что умалишенных, поскольку разумному существу или даже зверю свойственно бояться естественных для него опасностей.

Талисманом же от Новолунной Смерти служит любой медный предмет, который, попав в смертельное облако, мгновенно прекращает действие колдовства до следующего месяца.

Остаюсь преданным вам другом и жду известий о случившемся в долине Нисталь, да хранит Свет ее жителей и вас, друг мой Раэн. Писано Кадиром ир-Шамси, служителем Света в городе Аккаме, семнадцатого числа месяца тарфаль три тысячи девятьсот шестого года от разделения мира».

– Вот так, – закончив читать и свернув письмо, заключил Раэн. – Шестеро юношей оказались у родника в тот момент, когда свет молодого месяца упал на зачарованную вещицу. Чего было бояться молодым отважным парням в нескольких часах езды от Нисталя? Но умалишенных среди них тоже не было, а самое опасное в степи – повстречаться с двуногими шакалами, нападающими на путников. Никто не назовет этих парней трусами, просто Новолунная Смерть всегда найдет уязвимое место в душе любого человека. Все они ехали на торг принарядившись: пояса, украшения, пряжки, рукоять оружия и сбруя лошадей.… Те, кто заслужил право на серебряный пояс, изо всех сил стараются носить как можно меньше меди, верно? Это мужчины и старики могут с усмешкой вспоминать свое детство, а молодым парням так хочется поскорее стать взрослыми, так хочется забыть, что еще вчера они были мальчишками в медных поясках…

Голос Раэна звучал горько. Он глянул на серебристый серпик в чернильной мгле окна, потом снова посмотрел на старейшин. Ир-Саттах опирался на плечо крепкого мужика в богатом серебряном поясе, наверное, сына, ир-Керим, не такой краснолицый, как обычно, мрачно разглядывал то Раэна, то Фариса за его спиной, ир-Кицхан поджал и без того тонкие сухие губы… Интересно, а где старейшина рода ир-Джейхан? Каково ему сейчас? Раэн опять заговорил:

– Это совершенная случайность на первый взгляд, что среди них все-таки нашелся один, защищенный от колдовства. Фарис ир-Джейхан по обычаю поменялся поясами с умирающим братом и с тех пор носил медь. Так просто!

Наклонившись, он поднял с пола крупную медную монету и показал ее нистальцам, повторив:

– Так просто… Нужно было всего лишь отложить вынесение приговора, послав за мной, и я определил бы, что юноши погибли от колдовства, как сделал это днем позже. А потом я послал бы весточку в Аккам, и через пару недель пришел бы ответ, как это и случилось. Но никому не показалось странным, что самый отчаянный парень долины, в пятнадцать лет повстречавший первого врага и с честью выдержавший бой, позорно бежал, бросив друзей! Да разве трудно ему было придумать историю правдоподобней, чем рассказывать о тающих стрелах? Сказал бы, что поссорился с кем-то, оставил приятелей на ярмарке и ускакал домой.… Не его вина, что они, возвращаясь, попали в засаду. И ведь в это поверили бы все! Разве нет? А он не сказал ни словечка лжи, торопясь к своим родичам и друзьям, к своему народу, которому доверял…

Теперь Раэн в упор смотрел на хозяев Нисталя тяжелым ледяным взглядом, с холодным удовлетворением отмечая, как они, несмотря на возраст, провинившимися учениками опускают глаза.

– Да кто и когда слышал о степных грабителях, которые перебили бы путников и бросили, не обобрав?! А ведь с этих юношей было что снять. Но даже ожерелье, которое Малик вез для невесты, осталось при нем. И пятерка отличных коней, что степняки похватали бы в первую очередь. Или я ошибаюсь? А если никто не подумал об этом, то почему, во имя Света, все сразу поверили, что Фарис ир-Джейхан, никогда не трусивший в бою, за одно утро превратился в мерзавца и глупца, не способного соврать по-умному?

Изваянием замерший у окна Фарис не осмеливался поднять взгляд, словно это он был повинен в тяжком позоре, который целитель изливал на Нисталь четкими, негромкими, увесистыми словами, падавшими, подобно ледяным градинам на спелую ниву.

– Теперь, когда вы знаете, как это случилось, я должен сказать, кто это сделал. Но я не знаю. Пока не знаю. Зато я совершенно точно знаю, зачем это было сделано.

Раэн помолчал, дождавшись, пока кое-кто из замерших от стыда поднял глаза, и продолжил:

– Я сказал, что спасение Фариса у родника на первый взгляд кажется случайностью. Но это лишь на первый взгляд. Потому что тот, кто сделал Малику смертельный подарок, должен был знать о его действии. И должен был предвидеть, что хотя бы один, носящий медный пояс, останется в живых. К тому же и еще на ком-то могла оказаться медная вещица. Значит, ему нужна была смерть, но не всех, кто там был. Когда кто-то гибнет, а кто-то выживает, на спасшегося так легко свалить вину! И все сложилось очень удачно, как и было задумано. Пять погибших юношей и один уцелевший, которого даже слушать не стали. Гнев, боль, желание возмездия.… И Фариса ир-Джейхана приговорили к казни у столба. Мучительной и позорной казни. Не случись мне оказаться рядом, он мог замерзнуть в снежную бурю или стать ашара не только по названию. Но это уже неважно. Главное, что его смерть у столба, или, в отчаянии, от собственной руки, или от побоев хозяина – любая смерть завершила бы начатое у Девичьего Родника.

Переведя дыхание, он снова заговорил в невероятной пугающей тишине, где был слышен только треск свечей да чье-то тяжелое дыхание:

– Я знаю, в это нелегко поверить, но борьба Света с Тьмой не закончилась во времена легенд и преданий. Мне приходилось видеть людей, одержимых демонами, и самих демонов. Зло непрестанно ищет пути в человеческий мир, но может проникнуть лишь туда, где для него есть лазейка. Алчность, похоть, властолюбие, месть – годится любая страсть, ради которой человек готов сделать уступку Тьме. А уж если он сам, своей волей отдается в ее власть, то это даже не лазейка, а распахнутые ворота! Вспомните клятву, что дают судьи перед вынесением приговора! «И если я, по злобе или зависти, из ненависти или неприязни, ради корысти или гордости погрешу против истины и вынесу неправедный приговор, да буду проклят во веки веков». Я не знаю, какую клятву давали вы, уважаемые старейшины, когда приговаривали Фариса ир-Джейхана. Была ли она произнесена вслух или осталась только в вашем сердце? Но можете ли вы, люди Нисталя, назвать свой приговор праведным? Каждый из вас – глава своего рода и отвечает за него перед богами. Вынося в гневе несправедливый приговор, вы прокляли бы себя вместе с Нисталем, а смерть Фариса это проклятие подтвердила бы окончательно…

Тишину зала нарушило жужжание мухи, принесенной, наверное, в вязанке дров и отогревшейся в жарко натопленной комнате. Радуясь нежданному воскрешению, муха ошалело металась под потолком, нарушая мертвое безмолвие. Устало вздохнув, целитель закончил:

– Я не знаю, кто оказался орудием тьмы в Нистале, подарив или подбросив Малику Новолунную Смерть. Я не знаю, что случилось бы с Нисталем дальше: набег степняков, неурожай, эпидемия… Скорее всего, долину просто разорвала бы на части родовая вражда, а там и остальные беды не упустили бы своего. Я не знаю, что теперь делать почтенному совету старейшин и не имею права указывать. Я – чужак, и своим здесь никогда не стану. Да не очень-то и хочется, если откровенно. Слишком уж легко Нисталь предает своих детей…

Взглянув на закусившего губу ир-Джейхана, Раэн ободряюще ему улыбнулся. Ничего не поделаешь, придется мальчику пройти через это. Стыд за других бывает мучительнее, чем за себя, если ты по-настоящему любишь причинивших тебе боль. Но Фарис должен принять их вину и простить ее, чтобы самому стать сильнее. А ему, страннику, сыгравшему свою роль, лучше уйти со сцены, он и вправду здесь чужой всем, кроме ир-Джейхана.

Что ж, все необходимое сделано с лихвой, осталось только ждать и прикрывать нистальца. Желательно при этом и самому не пропустить удар, но это уж как получится…

Сунув поглубже в карман зачарованную безделушку – не хватало еще, чтоб она попала кому-то в руки – Раэн последний раз окинул взглядом еще не пришедших в себя старейшин и закончил:

– Если кто-то пожелает еще что-то спросить, я отвечу, но не сегодня. И вскоре уеду из долины. Старейшины, люди Нисталя, поступайте, как считаете нужным. Я же покидаю собрание с вашего позволения. Фарис! – окликнул он растерянного парня. – Тебе пока что будет не до меня, но когда захочешь – приходи.

Жестом остановив кинувшегося к нему ир-Джейхана, Раэн снова улыбнулся ему и вышел под яркие зимние звезды, что весело рассыпались по бездонной мгле неба.

* * *

Вечером Туран едва вытерпел, пока утомленный дневным переходом конь отдохнет, поест и напьется. Растер его соломенным жгутом, почистил копыта и переседлал, уговаривая жеребца бежать быстрее ветра и обещая, что в невестиной конюшне его ждут отборное зерно, пиво вместо воды и самые красивые кобылы. На этот раз обошлось без похабных шуток, охранники, пусть и языкатые, чтили караванное братство и желали парню удачи. Анвар даже помог с жеребцом, по очереди придержав тому ноги, пока Туран орудовал копытным ножом.

Сам Туран в ответ раздал в подарок все вещи, от фляжки до одеяла, оставив только оружие и тот самый кошель, который бережно спрятал за пазуху под толстую кожаную куртку. Низко поклонился Рудазу ир-Салаху, который вышел его проводить, и принял из рук караван-даша замшевый мешочек с остатком жалованья и подарком на свадьбу. Заглянул в него – и залился до ушей краской смущения, принявшись благодарить.

– Может, все-таки с нами приедешь, парень? – спросил его ир-Салах. – А с отцом твоей невесты я сам поговорю, замолвлю за тебя слово. Джандар ты честный и умелый, мне такие нужны. Отгуляешь свадьбу, а на обратной дороге мы тебя снова подберем. Никуда за один день твоя красавица не денется!

– Нет, господин ир-Салах, поеду я, – вздохнул Туран и посмотрел на вечернее небо: едва народившийся месяц был тоненьким и тусклым, как начисто сточившийся кривой ножик.

– Тогда не слишком лошадь гони, ночная дорога спешки не любит, – сказал Сокол Мехши, и Туран кивнул, а потом поклонился еще дважды, сначала своим товарищам-джандарам, потом – остальному каравану.

– Ну, пусть сохранит тебя Ариша, покровитель путников, – пожелал Рудаз ир-Салах. – А завтра к вечеру, если дорога будет милостива, и мы прибудем.

Приободрившийся Туран вскочил в седло и сразу пустил коня рысью, а немного спустя чуткое ухо Халида услышало, как топот копыт изменил ритм, сорвавшись в галоп.

– Не загнал бы коня, – покачал кто-то рядом головой. – А то останется пешим посреди дороги, придется в город бежать на своих двоих.

Ему ответили, хохотнув, что такой жеребец, как Туран, к невесте добежит еще быстрее лошади, хоть и не подкованный, и охранники разбрелись по обычным вечерним делам. Халид вместе с остальными собрал хворост для костра и принес из особой повозки несколько ведер кизяка, который собрали на прошлых стоянках и везли, чтобы вечером приготовить еду. Дрова в степи просто так не добудешь, но рачительный и умелый путник не останется голодным.

Почистив свою лошадь, он как обычно помог арбакешам накормить остальной скот, особенно заботливо обиходив верблюдов. Над этим даже посмеиваться никто не стал, ясно же, что пустыннику верблюд – кормилец и друг. А Халид и вправду иногда скучал по этим чудесным животным…

– Ай, осел я! – хлопнул себя по лбу Анвар, поставив на огонь котелок с водой. – Чтоб меня шакалы съели, дурака паршивого! Забыл!

– Что забыл, Анвар? – немедленно спросили от ближайшего воза. – Неужели штаны снять, когда до ветру ходил?

– Отец ваш забыл штаны снять, когда вас делал, – зло огрызнулся не на шутку расстроенный халисунец. – Амулет свой оставил! Повесил на куст у родника, да так и уехал…

– А зачем снимал? – сочувственно поинтересовался тот же охранник, ничуть не обидевшись. – Ищи теперь ветер в поле, не возвращаться же!

– Ну уж нет, – буркнул Анвар. – Мне этот амулет мать на шею повесила. Сколько лет он меня берег! А тут ремешок перетерся, я его и снял, чтобы новый повязать. Ладно, что там до той стоянки, поеду да заберу. Эй, Мехши! Вторым отцом тебя назову, Сокол, отпусти на ночь!

– Головой стукнулся, Анвар? – лениво поинтересовался от костра Мехши. – Или ты меня с дурным пастухом перепутал, у которого бараны то и дело разбегаются? Может, мне еще кого-нибудь отпустить? Эй вы, дети греха, за девками никому не надо съездить? Так вы скажите, чего молчать! Бросим караван да разойдемся кто куда!

– Ай, Мехши! – Анвар просительно прижал руки к груди. – За три дня жалованье вычти, только отпусти дурака! Говорю же, о матери память! Я туда и обратно соколом слетаю, ты и не заметишь, как вернусь.

– Где ты видел соколов с бараньими мозгами? – фыркнул главный охранник, но было понятно, что гневается он для порядка. – Ладно, поезжай. Но если к утру не вернешься, я за тобой людей посылать не стану, пусть тебя и правда шакалы съедят, если отравы не побоятся!

– Живи тысячу лет, Мехши! – разулыбался Анвар щербатым ртом и кинулся седлать коня.

Халид снова взглянул на небо. Туран уехал примерно час назад… Но по ночной дороге быстро не поскачешь, тут как бы коню ноги не переломать и самому на каком-нибудь ухабе из седла не вылететь. Впрочем, не зря же Анвар помогал парню… Наверняка загнал колючку куда-нибудь в копыто, чтобы жеребец охромел и сбавил ход.

Он спокойно доварил вместо халисунца кашу и поужинал, иногда поглядывая на небо, по которому медленно плыл серпик месяца. Времени уже было хорошо за полночь, и возле потухающих костров остались только сторожа, сидящие, как и положено, спиной к углям, чтобы глаза привыкли к темноте.

Халид, не скрываясь, прошел мимо костра с охраной, подошел к привязанным у арбы верблюдам и принялся отвязывать пятилетнюю светло-песочную красавицу совершенной стати, тонконогую, с широким лбом и узкой мордой, с крупными копытами и гибкой, как у птицы, шеей. Верблюдица, которую на ночь не стали расседлывать, чтобы утром не терять времени, недовольно сопела, но не упиралась, почувствовав руку опытного всадника. Ее сородичи постарше вряд ли согласились бы встать, не отдохнув, но она по молодости лет была еще покладиста.

– Э, Халид! – недоуменно окликнул его охранник у костра. – Куда собрался?

– Сам не видишь? – буркнул Халид недовольно. – У этой малышки живот нехорошо вздулся. Наверное, плохой травы прихватила. До утра совсем паршиво стать может, а так я ее повожу шагом, живот разомну…

Охранник пригляделся, но Халид нарочно встал так, чтобы разглядеть за ним верблюжий бок было трудно, да и угли костра дают неверный свет. К тому же парень был родом из Харузы и не настолько хорошо понимал в верблюдах, чтобы спорить о них с человеком песков.

– Одно слово – пустынник, – равнодушно махнул рукой охранник. – Правду говорят, что вам верблюды дороже детей. Надолго не пропадай, а то Мехши с нас обоих голову снимет и к заду приставит.

Халид молча кивнул и кое-что вытащил из арбы. Отличный волосяной аркан, сплетенный настоящим мастером своего дела. Утяжеленный кусочками свинца, чтобы лучше летел, и с костяным замочком вместо узла, как предпочитают южные племена пустыни. Сунул его в седельную сумку и повел верблюдицу в ночь подальше от костров. Всем известно, когда у скотины болит живот, от этого много шума и вони, так зачем тревожить мирно спящих людей?

Будь это лошадь, ему, конечно, пришлось бы обмотать ей копыта. Но у верблюдов они упругие и не так шумят при скачке. Да и толку совсем скрывать топот, если обе лошади могут почуять саму верблюдицу? Туран, пожалуй, вряд ли поймет, что его догоняют, а вот Анвар – другое дело.

Халид погладил верблюдицу по морде, ласково почесал нос с продетой через ноздри костяной палочкой для крепления узды.

– Ну что, красавица моя ненаглядная? – сказал он негромко. – Догонишь их для меня? Ради пустыни, нашей общей матери, ты уж постарайся!

Верблюдица фыркнула и опустилась на колени, а у Халида сердце дрогнуло от давно забытого чувства единения с одним из прекраснейших созданий богов. Он сам не понял, как оказался в седле! Мощное упругое тело под ним напряглось, качнулось, вставая, и двинулось вперед, затем верблюдица ускорила шаг, переходя на размашистую легкую рысь… В пустыне говорят: «Ни один верблюд не догонит коня, но ни один конь не уйдет от верблюда». И только горожане, которые ничего не понимают ни в пустыне, ни в верблюдах, могут считать эту мудрость бессмыслицей.

…Верблюдица мчалась по ночной дороге, упруго отталкиваясь от нее копытами то с одной, то с другой стороны, и Халид будто врос в седло, покачиваясь вместе с нею. Лошади редко рождаются иноходцами, их приходится учить, а вот верблюдам эта способность присуща от рождения. Лошадь быстрее, но так же быстро она и устает, приходится переводить ее с галопа на рысь или шаг, зато верблюд держит свой ровный бег часами, если не днями. К тому же верблюдицы гораздо резвее верблюдов, а ему так и вовсе досталась истинная жемчужина. Дорогу различить было почти невозможно, поэтому Халид положился на благородное животное, и верблюдица безошибочно нашла старую утоптанную тропу между едва заметными холмами, а отыскав, припустила по ней легко и уверенно.

Топот копыт впереди Халид услышал часа через полтора. Привстал в седле, пытаясь высмотреть всадников, однако ночь укрыла и его, и тех, кого он преследовал. Плохо, очень плохо! Вытащив аркан из сумки, он хлестнул им верблюдицу. Обиженно всхрапнув, она прибавила ходу, и Халид про себя попросил у богов ровной дороги. Если упадет – кости переломают оба… Ее копыта стучали быстро, но не быстрее его сердца – так ему казалось!

Он прислушался, пытаясь различить, сколько лошадей скачет впереди. Может, дурной мальчишка Туран еще жив? Не то чтобы Халиду было дело до его жизни или смерти, поймать старого недруга можно и над жертвой. Даже удобнее – Анвар наверняка потеряет осторожность, обыскивая тело. Но… Вдруг подумалось, что это сделает месть еще слаще. Не только расплатиться за прошлое, но и отнять у твари нынешнюю добычу. Он снова привстал на седле, но вокруг была лишь непроглядная ночь, даже узкий серпик луны предательски спрятался за тучу.

А потом топот стих, и Халид прикусил губу от досады. Не успел! Не дождется крутобедрая и глазастая своего жениха… Если Анвар остановился, значит, он догнал парня.

Тугой жгут аркана снова хлестнул мохнатые бока, работавшие подобно кузнечным мехам. Верблюдица вытянула шею и полетела над дорогой, как ночная джинния, а Халид подобрал аркан и принялся сворачивать его в крупные петли, каждая чуть больше предыдущей.

– Давай, красавица, – прошептал он. – Не джиннией, а Пери назову тебя. Волшебной девой!

Тяжелые кольца упруго ложились на руку, шевелясь, как змеи, Халид сам вытянулся в седле, и глаза от напряжения вспыхнули болью.

– Давай, Пери… – бормотал он. – Еще быстрее, ненаглядная…

Светлый лошадиный силуэт вылетел на него из мрака так быстро, что Пери едва успела немного отвернуть в сторону. Лошадь возмущенно заржала, отскакивая, и Халид увидел, что всадника в седле нет. Но это соловая кобыла Анвара, а где Туран?! И где сам проклятый скорпион Анвар, чтоб его?!

И тут Ариша, покровитель путников, наконец-то сжалился, а может, благосклонно глянула в сторону Халида сама мрачная Давагани, госпожа убийц. Месяц выглянул в просвет между тучами, и на дороге стало светлее ровно настолько, чтобы впереди Халид увидел второго коня – темно-гнедого жеребца Турана. И черную тень, метнувшуюся за невысокие кусты!

Рука сама рванула поводья, Пери возмущенно захрипела, мотнула головой и пронеслась мимо жеребца. Халид ругнулся и натянул повод, но разогнавшемуся верблюду повернуть куда труднее, чем коню. «Только бы месяц не скрылся снова! – истово молился он, сам не зная кому. – Иначе до утра гоняться за этой тварью буду!»

Томительно медленно Пери заложила плавную дугу, далеко уйдя с дороги, повернула и помчалась обратно, но раньше, чем она вернулась на прежний путь, Халид услышал удаляющийся топот копыт.

«Не уйдешь! Только не теперь!»

Кровь молоточками била в виски, он пригнулся почти к самой вытянувшейся шее верблюдицы, покачивая на руке хищную тяжесть аркана. Вот уже видна соловая, вот человек на ее спине… Анвар обернулся, глянул – и снова принялся работать плеткой. Будь под Халидом верблюд-самец, мощный, выносливый, но не такой резвый – ушел бы, пожалуй. Но хрипящая от натуги Пери сделала почти невозможное – сократила расстояние ровно на бросок аркана. Один-единственный! Халид до боли прикусил губу, понимая, что второго раза не будет. А он аркан лет пять не кидал!

Анвар опять оглянулся, взвизгнул, понукая кобылу, и Халид взмахнул рукой, не успев даже испугаться неудачи. Крупная петля взлетела вверх и, словно в тягучем кошмарном сне, пролетела над согнутой спиной халисунца и его вжатой в плечи головой… На миг зависла в воздухе – и за этот же миг Анвар оказался прямо под арканом. А Халид понял, что все время броска не дышал. Дернув жгут на себя, он затянул петлю. Халисунец бился, пытаясь освободиться, но ошалевшая от страха соловая рванула вперед, и Анвар вылетел из седла, покатившись по земле. Халид натянул узду, останавливая Пери, но аркан все равно пришлось бросить, иначе Анвара протащило бы далеко за верблюдицей.

Похлопав ее по шее, Халид заставил бедняжку опуститься на колени и пообещал отдать ей завтра весь свой хлеб, а потом, соскочив на землю, подошел к Анвару. Халисунец изрядно расшибся, но все-таки извивался, пытаясь достать нож. Халид лениво пнул его и велел:

– Не дергайся.

– Так и знал… что это ты… – прохрипел Анвар. – А ведь думал, что почудилось… Какие темные джинны… тебя из могилы… вытащили?

– Узнал, значит? – усмехнулся Халид. – А что же ничего не сделал? Неужели думал, что я тебя забыл? Хоть бы нож в спину на привале сунул.

– Сунешь тебе, как же, – растянул в ответной усмешке окровавленные губы Анвар. – Думаешь, не вижу, что матерый волк вырос? Потому и не признал сразу, совсем теленком был ведь. А теперь и ходишь иначе, и смотришь…

Не пытаясь больше подняться, он чуть повернулся, упав на спину и заглядывая стоящему Халиду в лицо. Облизнул губы, сплюнул кровь в сторону и хрипло заговорил снова:

– Ну что, убивать будешь? Или сначала ремней из моей шкуры нарежешь?

– Может, и нарежу, – задумчиво согласился Халид. – Парня ты уже убил?

Он окинул взглядом тяжело дышащего Анвара, но увесистого кошелька не заметил.

– Не успел, – признался халисунец. – По голове только дал, но там кость, как у быка, отлежится, если не добить. Только собрался его почистить… Эх, джинны тебя забери! – добавил он с таким искренним алчным сожалением, что Халид едва не рассмеялся.

– Не о том думаешь, Анвар, – сказал он насмешливо и сел возле халисунца на землю, покрытую сухой осенней травой.

Сердце, до этого стучавшее, как копыта Пери, медленно успокаивалось, а вот прежняя злость куда-то исчезла. Сколько лет он мечтал, как повстречает хоть одного из двоих, а лучше – обоих! Повзрослев и заматерев, принялся узнавать, где ходит караван господина ир-Сули, но узнал, что старый караван-даш отпустил всех своих людей и вышел на покой. Следы Анвара и его дружка затерялись, а к Ночной Семье Халид не хотел идти на поклон даже ради этого. Кто ищет мести, тому судьба непременно пошлет ее, нужно только дождаться. Вот и дождался…

– А где Масул? – спросил он спокойно. – Вы же с ним были, как две стороны одного лезвия, всегда вместе…

– Масул тебе нужен? – протянул Анвар. – А что мне будет хорошего, если я скажу, где он?

– Я тебе тогда кишки на шею не намотаю, – пообещал Халид и потянул кинжал из поясных ножен. – Не зли меня, Анвар. И тогда, может быть, умрешь быстро.

– В пустыне Масул, – буркнул Анвар, отведя взгляд. – Под барханом возле оазиса Дай-Гупур. Уже три года… Опоздал ты с ним, парень, я один остался.

– Плохо, – искренне сказал Халид. – Но ничего. Один хуже двоих, но лучше, чем ни одного.

Он прислушался к себе, удивляясь. И в самом деле, ни злости, ни радости. Это же враг! Смертельный, настоящий! Один из трех ублюдков, которые пустили его судьбу совсем по иному пути, чем хотел Халид. Это из-за них он не стал караванным охранником, а ведь мог бы сейчас уже сам быть Соколом вроде Мехши. И уж точно ел бы честный хлеб, не политый ничьей кровью. А теперь месть у него в руках, но почему же в душе ничего, кроме брезгливости и отвращения? Может, потому, что Анвар кривится, но глядит на него понимающе, как… его, Халида, собственное отражение?

А халисунец опять сплюнул кровью и поморщился.

– Э, слушай, Халид… – заговорил он вкрадчиво. – Ну что тебе с моей смерти, а? Там на парне золота куда больше, чем сотня монет. Он же еще на саму свадьбу собрал, да ир-Салам щедро отвалил. Все полторы будет, а то и две. Забирай все, слышишь? Ты ведь и сам не ягненочек, а? Я твою повадку вижу… Да если бы не мы с Масулом, ты бы до сих пор в караванах пыль глотал… кровью за хозяйскую миску каши расплачивался…

– И не говори, Анвар, – холодно усмехнулся Халид. – Впору поблагодарить за милость. Наставили дурака на верный путь, научили уму-разуму.

Анвар под его взглядом сжался и, подтянув ноги к животу, попытался отползти, а потом зачастил, умоляюще глядя в глаза:

– Э, не надо! Это же не я тебя тогда хотел!.. Это Шемзи, скотина! А мы с Масулом никогда… Убить хотели, это было. Но кто не без греха, а? С этим шакалом Шемзи ты и так посчитался, а мы… Мы при нем были, клянусь! Клянусь! Ну что ты, а? Возьми деньги! Я еще больше дам! У меня на старость скоплено, я тебе все отдам! Богатый будешь, матерью клянусь!..

– Той, что тебе амулет подарила? – прервал его Халид. – Который ты на кусте забыл? Зря не съездил, Анвар, вот и кончилась твоя удача. А ее, сам знаешь, ни за какие деньги не купишь. Попробуй их на тот свет забрать, вдруг получится.

Он крепче стиснул холодную рукоять кинжала, вглядываясь в лицо, которое не раз ему снилось в дурных снах. Нет, Шемзи, конечно, заглядывал в кошмары чаще, но и эти двое там мелькали, и каждый раз Халид просыпался от исступленной ненависти пополам с омерзительным страхом. Страхом перед тем, что так и не случилось, но ведь могло!

– Кончилась удача… – повторил он, и лицо халисунца исказилось.

Он оскалился, и Халид увидел в тусклом неверном свете молодого месяца, что черных дырок во рту Анвара прибавилось. Похоже, плевался он не только кровью, но и зубами. Надо же, совсем как в прошлый раз, проклятые восемь лет назад. Тогда, прежде чем его скрутили бывшие товарищи, Халид успел дать этому ублюдку в зубы, и улыбка Анвара изрядно поредела.

– Нет! – отчаянно выкрикнул Анвар. – Не надо! Я… Хочешь, я всем правду расскажу?! Я же тебе живой нужен! Шемзи с Масулом больше нет, один я знаю, что ты не виноват! Я! Только я!

– Не только, – улыбнулся Халид, чувствуя, как внутри рвется туго натянутая тетива. Как больно и сладко рвется по-живому старый шрам, который все это время не давал вздохнуть свободно. – Не только, – повторил он, глядя в полные ужаса и непонимания глаза Анвара. – Еще это знаю я сам. Но ты опоздал, Анвар. Восемь лет назад надо было признаваться. Тогда еще стоило… А сейчас уже глупо. Того парня, которого вы опозорили, больше нет, он остался в песках, когда буря накрыла караван. А тот, что вышел из песков… Ему твои признания не нужны.

В горле Анвара что-то забулькало. Халид наклонился, сжимая нож, но чуть помедлил. Подозрения, которые мучили его все последние дни, снова настойчиво полезли в мысли, но… спрашивать Анвара бесполезно. Вот в этом шакалу точно признаваться незачем, об этом он будет молчать до последнего, надеясь, что за него хотя бы отомстят. Разве что пытать? Халид передернулся от брезгливости и угрюмо подумал, что даже сказанное под пыткой все равно придется проверять, а потом еще доказывать. Ну и какая тогда разница, что скажет Анвар?

Халисунец, увидев у него в глазах свою смерть, беспомощно забрыкался, пытаясь перевернуться. Халид обошел его сзади, взял рукой за сальные патлы и, придержав голову, ткнул ножом в шею под ухом. Анвар захрипел, дернулся и обмяк.

– Шемзи с Масулом привет, – негромко сказал Халид, тщательно вытер нож о куртку мертвеца, распрямился и убрал его в ножны.

Посмотрел на скорчившееся тело и глубоко вдохнул холодный ночной воздух, показавшийся невероятно сладким. Оглянулся на Пери. Верблюдица мирно паслась немного в стороне, а вот кобыла Анвара так и умчалась куда-то вдаль. Ничего, места здесь не дикие, прибьется к людям.

Халид поискал взглядом темное пятно лошадиного силуэта и зашагал к нему. Поймал коня и тщательно проверил все копыта. Ну так и есть! Анвар, паскуда, загнал ему камушек в стрелку, пока помогал чистить, и жеребец теперь тянул правую заднюю. Зло ругнувшись, Халид как смог почистил копыто кончиком ножа. Намин, конечно, не скоро пройдет, но до города гнедой доберется, а в конюшне его полечат.

Неподалеку от жеребца обнаружился и Туран. Хоть в этом шакалий ублюдок не соврал, парень был жив и даже понемногу приходил в себя. Халид опять опустился на колени, ощупал здоровенную шишку на затылке охранника. Наверняка Анвар хотел представить все так, что Туран сам вылетел из седла и сломал шею или пробил голову, поэтому бил не ножом, а чем-то тяжелым. Камнем, похоже… ну что ж, повезло и тебе, парень, и этой твоей… крутобедрой.

Халид похлопал Турана по щекам, безжалостно растер ему уши, и охранник пришел в себя настолько, что захлопал глазами и выдавил:

– Ты… кто? Человек… или джинн?

Сообразив, что Туран видел его без платка всего пару раз и в темноте попросту не узнал, Халид едва не расхохотался. Ну что за удача! Он-то думал, придется уговаривать дурачка молчать, а тут такое!

– Я джинн… – согласился он, постаравшись говорить хрипло, как старик, рассказывающий страшную сказку. – Но тебе нечего бояться, Туран, потому что я спас тебе жизнь и отпущу… Если выполнишь три моих желания! – само подвернулось на язык.

– Невесту не отдам! – вскрикнул Туран, шаря по поясу в поисках сабли, и Халид про себя одобрительно хмыкнул.

Дурак дураком, но все-таки спорить с джинном не всякий отважится!

– Не нужна мне твоя невеста, – просипел он. – Я другой джинн, не из тех, что воруют женщин!

– А… что тогда? – растерялся Туран. – Что тебе нужно, господин джинн?

Его ладонь предательски ухватилась за кошель, но вторая все-таки легла на черенок ножа, и Халид несколько мгновений подумал, вдруг все-таки из парня выйдет толк? И не таких дорога обтесывала, превращая в неплохих вояк. Но потом вспомнил невероятное простодушие Турана и его любовь к этой… с грудью как кувшины, как же ее там… а, какая разница?

– Ты никогда никому не расскажешь, кто тебя спас, – прохрипел Халид. – Это мое первое желание. Мы, джинны, не любим лишней болтовни! Если мои собратья узнают, что я не сожрал человека, а отпустил… Они тебя найдут!

– Не скажу! – выпалил Туран. – Матерью клянусь, господин джинн, никому не скажу!

– Второе желание! – Халид сам себе удивился: что это на него нашло? Вроде добрые дела творить не нанимался. Но вот… жалко этого дурака. – Ты никогда не будешь хвалиться! Ни деньгами, ни красотой своей женщины, ни достатком в доме или детьми. Ничем, ясно? Помни, Туран, ты не знаешь, кто тебя может услышать. У вас, людей, сердце бывает чернее, чем у нас, джиннов. Если бы кто-то из тех, кому ты хвалился выкупом за невесту, нашел тебя беспамятного, что было бы, а?

– П-п-понял, господин джинн, – пролепетал парень, хватая кошелек и в ужасе его тиская. – Никому… Никогда больше… Обещаю…

«Ну, привычка не болтать ему точно пойдет на пользу, – устало подумал Халид. – А третье… Ладно, будем считать, что это мой подарок на свадьбу. Правда, не ему, а той девчонке, которой не придется ждать мужа большую часть жизни. Забавно, я ведь так и не могу вспомнить ее имени… Зато я точно знаю, что мало кто из караванных джандаров успевает увидеть, как растут их дети».

– Ты найдешь себе другое дело, Туран! – провыл он как можно страшнее. – Женишься и больше не поедешь с караваном!

– Но как же…

– Джинны, Туран, – прошептал Халид, наклоняясь почти к самому лицу парня. – Они повсюду. И если ты надолго уедешь из дома, кто защитит твою красавицу-жену? Кто осушит ее слезы? Ты так вопил на всю степь о ее красоте, что тебя слышал не только я, но и двенадцать дюжин моих братьев…

– Понял, господин джинн! – заорал Туран и вскочил так резво, что Халид едва успел отшатнуться. – Шагу из дома не сделаю! То есть из города! – благоразумно поправился он. – Что я, другого дела не найду?

– Найдешь-найдешь, – согласился Халид и, пока Туран метался вокруг жеребца, потихоньку отступил в темноту.

Добрался до Пери, которая встретила его ласковым пофыркиванием, погладил мохнатую морду и тихонько рассмеялся.

– Буду жив – расскажу Раэну, как был джинном. Вот уж кто посмеется! Но сначала нужно закончить дело.

Похлопав верблюдицу по шее, он заставил ее встать на колени, сел в седло и повернул обратно, в сторону оставленного каравана.