ЕЛЕНА
Все губы себе искусала, как бы в наказание, вспоминая поцелуй в беседке. Первым делом стыд оглушал меня, подобно удару по голове, а затем новые желания просачивались задорными огоньками, немного расширяя границы приличного. До полной близости ведь не дошло? Совсем я обезумела, раз о таком думаю, только вот мысли эти теперь было не остановить, и по телу приятная истома от них наступала.
— Семь вечера, а ты домой не уходишь, — вздрогнула от голоса Варвары, словно за чем-то постыдным меня застала, — случилось что?
Случилось. Совсем я поплыла, уже взрослая, а точно ребенок шалость лелею. Дура, ведь правда, зачем только Дэвиду позвонила в гостиницу, а теперь не отвертеться. Видят меня сейчас родители, да кулаками машут.
Прикасаюсь к искусанным губам, вспоминаю его запах, вкус, прикосновения, остроту взгляда, и прямо сейчас к нему сорваться хочется. Нет, всё равно не удержалась бы. Что сделано, то сделано.
— Возьми меня в программу, — говорю в разрез.
Вишневская помадой губы мазнула, растерла и посмотрела на меня, ухмыляясь. Зеленые глаза ядовито зажигаются, блестят изумрудами.
— Стало быть, на ночь остаёшься, — Варвара в зеркало посмотрелась, на секунду взгляд, от меня отрывая, — предупредить Стёпку, что гостей ждёшь? А то ведь закроет все двери. Не выпустит тебя, не впустит.
Не смогла взгляда её ехидного выдержать, отвернулась. Руки в сумку полезли, где костюм новый спрятала. Катька постаралась на славу, жаль, что надеть смогу его только раз, слишком открытым он получился. Перед бабушкой с сестрой красовалась, и то зарделась.
— Ты новую программу сейчас откатываешь, я тебе не помешаю, даже лучше получится.
Вишневская постучала ногтями, по поверхности стола, призадумавшись, а потом головой встряхнула.
— Нет, — она начала быстро собираться, словно лишняя минута её решение изменить могла.
— Почему? Ты меня не подпускаешь, а я подсказать могу, новые элементы добавить.
— Можешь, только толку, — Варвара опустилась рядом со мной, сумку на колени сложила, — ты сегодня-завтра испаришься со своим Дэвидом, только репетировать зря.
— Куда же я денусь?
Я понимала, о чём она говорила, только сама толком разобрать чувства Дэвида не могла. Настырный, а сам через неделю или две обратно уедет к себе, обо мне забудет. Пригласит ли с собой уехать? Ага, ещё и разрешение выбьет. Мечтать не буду, да и не соглашусь. Для него это мимолетный роман, пусть и для меня тоже будет таким. Одного прынца на моём пути уже хватило.
— Поживём-увидим, — резюмировала Вишневская. — Степана предупреждать?
— Нет, знает уже.
Немного помедлив, забралась с ногами на новый диванчик у стены. Вытянулась, на ноги накинула плед, времени до ночи полно было, решила его чтением занять. Хрустнул корешок книги, страницы зашелестели, а я всё сквозь них смотрю. Вот никак себя не пересобрать, только по Сашке горевать перестала, а тут уже новые чувства расцветают, никак не вырвать.
Большая стрелка часов к двенадцати поднималась, а волнение в моей груди нарастало. Книга давно уже отброшена была, стою перед зеркалом в пошитом костюме и никак смириться не могу, что перед ним выступать буду вот так.
Открываю огромные шкафы, чуть ли с головой внутрь не ныряю, в поисках более подходящего костюма, да всё примелькалось. Слишком вычурно, слишком закрыто, а в этой пачке и вовсе неудобно будет. Перебрала старые костюмы, да только новый смотрелся куда лучше. Собралась, выдохнула, ещё раз покрутилась перед зеркалом.
Слитный и подол легкий, за каждым движением ног следует, только всё это прозрачным оказалось. О чём только сестра думала? Все изгибы тела на показ, точно вторая кожа. Раздвоенный лиф, ушитый стразами (Катька не один год их собирала) соединялся тонкой такой полоской ткани, которая только подчёркивала выглядывающие полушария грудей. Да и лямки тонкие, не надёжные. Срамота-то какая, но так мне идёт. Решено!
Накинула халат и выглянула в коридор. Что творю?! Степан бы, наверное, принял меня за сумасшедшую, бегает по театру совсем нагая, лыбится да гостя иностранного ожидает. Хорошо, что он не любил с поста подниматься, один обход в половину двенадцатого, а потом только окно и зоркий взгляд.
Спускаюсь, главный зал по узкому внутреннему коридору огибаю. Прислушиваюсь, вроде никого. Может и не придёт вовсе. Подхожу к занавесу, сжимаю грубую тяжелую ткань в ладонях и выглядываю. Тут же Дэвид ловит мой взгляд, глаза его сияют, точно лёд на солнце. Пришёл.
Он медленно спускается по ступеням, скидывает на ходу пальто, усаживается в первом ряду в центре. Белоснежные волосы взъерошены разбушевавшейся погодой, он оттягивает пальцами галстук и расстёгивает одну пуговицу. Порочно с моей стороны каждое его движение видится. Сглатываю.
Мандраж сковывает тело. Дрожь по горлу вибрирует, никак униматься не хочет. Прячусь, а палец над кнопкой зависает. Колонки исправны, кассета подготовлена, а я о побеге думаю. Кровь по вискам пульсирует, не первый раз выступать собралась, а всё волнительно как-то. Зажмурилась, палец опустила, музыка медленно наполняла большой зал. Теперь дороги назад уже нет.
На время отключила голову, выражая движениями все своим эмоции и мысли. Запретила себе смотреть на Дэвида, иначе бы растерялась, наделала глупостей, испортила подарок. Программу Вишневской я откатала за неделю, а потом придумала свою, теперь же она принадлежит Дэвиду всецело. Больше никто меня не увидит в этом костюме, в хитрых сплетениях элементов, под медленную музыку, словно вовсе не цирковая артистка.
Внимание его было цельным, покорённым, кожа плавилась, зажигалось внутри ликование своей красотой и воплощаемыми возможностями. На высоте, всё мне было подвластно, и я могла этим всем управлять.
Покорность и благодарность моя заключалась в стремительном падении к нему. Как признание и отречение. Срезались крылья, а вместо них теперь смиренность. Добился.