Только когда мы вдвоем

Глава 23. Уилла

Плейлист: The Lumineers — This Must Be The Place

Прижавшись одним ухом к щёлке двери, я сосредоточенно зажмурилась. Это первый раз, когда я слышу данные слова произнесёнными вслух. Моя мать умирает. Я отказывалась это признавать, но знала. Подсознательно я понимала, почему она покинула больницу, но слышать это, думать об этом намного больнее.

Должно быть, я в шоке, потому что я не плачу. Моё дыхание даже не сбивается. Душевная боль подобна раскалённому ножу, рассекающему мою грудную клетку. Она раздирает мою грудь, и у меня такое чувство, будто я смотрю, как моё сердце накреняется, вываливается из моей груди, с влажным шлепком приземляется на паркетный пол. Далее такое ощущение, будто мои внутренности медленно и размеренно разматываются. Это печальная и тошнотворная параллель с тем, как я разматывала тот шарф с шеи и обнажала своё тело, чтобы помучить Райдера.

Райдер.

Я слышу его голос по ту сторону двери.

Моё тело отрешено от моего сознания. Я уплываю прочь, смотрю сверху вниз на себя, привалившуюся к полу фрагментированной горой конечностей. Мои лёгкие — следующая жертва. Они сжимаются. Скукоживаются и съёживаются, пока я хватаю воздух ртом.

Я вижу себя, свернувшуюся калачиком на полу.

Мои рыдания беззвучны. Я лишена воздуха, выпотрошена, изломана, пока…

Смех. Гортанный смех мамы дёргает меня обратно в моё тело, снова вбивая всё внутрь, сплетая меня воедино. Мои лёгкие наполняются. Сердце безопасно бьётся внутри груди. Моё нутро сжимается. Всё там, где и должно быть, пока я слушаю. Настроение в комнате меняется.

— Перечитай первое предложение, пожалуйста, — говорит мама.

— Вся моя борьба была тщетной! — голос Райдера звучит низко и хрипло. Он читает реплики Дарси с правдоподобными и выразительными терзаниями.

Он её джентльмен-чтец.

Ох, бл*дь.

Горячие крупные слёзы катятся по моим щекам. Вот ведь засранец. Этот раздражающий засранец-лесоруб читает вслух моей больной маме и превосходит Колина Фёрта.

— Ничего не выходит. Я не в силах справиться со своим чувством. Знайте же, что я вами бесконечно очарован и что я вас люблю…

Я заворожённо слушаю, плотно прижимаясь ухом к двери. Знаменитая пылкая сцена, где Дарси по глупости унижает семью Элизабет, указывает на каждый их недостаток. Когда он заканчивает, я слышу, как мама тяжело вздыхает.

— Мне всегда хотелось, чтобы Остен нас не мучила, — говорит она прежде, чем её останавливает мокрый кашель. Наконец, она переводит дыхание. — Столько тоски в Пемберли, столько недопонимания из-за Джейн, потом из-за Уикхема. Мне хотелось бы, чтобы Лиззи и Дарси сказали друг другу, что происходит. Тогда они могли бы сразу перейти к «жили они долго и счастливо».

— Ну, в реальной жизни я с вами на сто процентов согласен, — говорит Райдер. — Не вижу смысла в чём-либо, помимо прямолинейного общения.

Мама кашляет.

— Аминь. Если бы все говорили чёртову правду, мы могли бы избежать огромного количества драмы.

— Согласен. Но, похоже, для большинства людей всё не так прямолинейно. Чтобы говорить непростую правду, нужно время и храбрость, тогда как для прямолинейных и аналитических людей вроде вас и меня это работает по умолчанию. Это не качество, это просто наша природа.

— И само собой, в случае с Лиззи и Дарси, это литература. Она создана мучить нас, за неимением лучшего слова, но в приятной манере. Растягиваемое напряжение — это лучшая часть.

Голос Райдера звучит низко и особенно хрипло. Он говорит так, будто от силы успел влить в себя чашку кофе перед тем, как мама начала атаковать его телефон просьбами почитать для неё.

— Нужно продраться сквозь их неумение быть уязвимыми, их упрямый страх открыться, который вызывает все эти непонимания, и только потом будет воссоединение. Оттого-то оно и кажется таким долгожданным и значимым, — говорит он. — Сладость того, что они признаются в своих чувствах, сильна лишь потому, что они столько всего преодолели, чтобы прийти к этому пониманию. Им пришлось проработать свои комплексы и предположения, бороться, чтобы открыть правду. Тогда, и только тогда, они понимают, что значат друг для друга.

Мама тихо смеётся.

— Ты так говоришь, будто прекрасно понимаешь, каково это, молодой человек.

Я слышу, как тело Райдера ёрзает на стуле. Он прочищает горло.

— Это… это хорошая история. Я читал её ранее, в прошлом году проходил в рамках курса. Любой сказал бы вам то же, что говорю я.

— Но, возможно, не каждый это прочувствовал бы.

Воцаряется долгое молчание, которое потом нарушается голосом Райдера.

— Возможно.

— Ладно. Я перестану заставлять тебя говорить о чувствах. Спасибо, что перечитал. Теперь давай перейдём к хорошей части.

— Ладно, — Райдер прочищает горло.

Я сижу там дольше, чем следовало, слушаю, как Дарси и Лиззи проясняют недопонимания, и Дарси делает второе предложение. Я подслушиваю, совершая все те же проступки, за которые отчитывала Райдера, но я уже по уши погрязла в своём лицемерии и будто приклеилась к месту. Райдер продолжает читать, делает паузу словно для глотка воды, прочищает горло. Он читает удивление семьи Беннет от их помолвки, и мои мысли дрейфуют вместе с историей. Я убаюкана, довольна этим счастливым концом, пока их диалог, начинающийся словами Лиззи к Дарси, не вызывает холодный пот на моей коже.

— Моё обращение с вами всегда было на грани невежливого. Не было случая, чтобы, разговаривая с вами, я не старалась вам досадить. В самом деле, не влюбились ли вы в меня за мою дерзость?

— Я полюбил вас за ваш живой ум.

Моё сердце вдвое быстрее стучит в моих ушах. Звон заглушает все остальные звуки. Остен как будто описывает нас.

Райдер продолжает читать, но я не слышу это явственно, пока звон в ушах не стихает. Он читает реплику Лиззи.

— Почему именно вы вели себя, особенно при первом посещении, так, будто вам до меня нет дела?

Он читает ответ Дарси со стоической будничностью, которая воплощает в себе всего Райдера.

— У вас был неприступный и мрачный вид. И вы меня ничем не ободрили.

Я читала эту книгу бесчисленное множество раз, так что мои губы автоматически повторяют реплику Лиззи.

— Но ведь я была смущена!

— И я тоже.

Слова беззвучно слетают с моих губ.

— Вы не могли бы переговорить со мной, когда приезжали к нам на обед.

Он медлит. Ответ Дарси, озвученный голосом Райдера, заставляет моё сердце пропустить удар.

— Человек, который испытывал бы меньшее чувство, наверно, смог бы.

Я полностью валюсь на пол и смотрю в потолок.

Пугающие мысли мечутся в моей голове. Я вижу всю нашу дружбовражду одной стремительной кинолентой. Недопонимания. Многозначительные паузы. Долгие взгляды. Бесконечные споры. Игривые касания, дёрганье за волосы, тычки под рёбра.

Каждый. Отдельный. Поцелуй.

Слишком много эмоций спутывается в моей груди, щипаясь и сплетаясь. Снова становится сложно дышать. В одно мгновение моё сердце тянется к маме, в следующее — к этому медленно разворачивающемуся портрету реальности между Райдером и мной.

Прежде чем я успеваю об этом подумать, меня выдёргивает из раздумий тот факт, что голос Райдера становится ближе. Мне пришлось войти через парадную дверь, поскольку внешний вход в комнату мамы был заперт. Я не хотела рисковать и будить её, сообразив, что я по глупости забыла ключ. Оставалось либо смириться и войти через парадный вход, либо ждать, когда будет достаточно поздно, чтобы позвонить маме и попросить кого-то меня впустить.

Спешно вскочив, я бросаюсь в соседнюю комнату и прячусь за дверью, услышав щелчок, с которым закрылась дверь маминой комнаты, затем размеренные шаги Райдера по коридору. На долю секунды он медлит возле комнаты, в которой я спряталась. Приподнимает нос. Щурится. Он выглядит как камышовый кот, уловивший запах добычи. Когда его голова опускается, я вижу это — маленький диск в его густых светлых волосах, выбритых на маленьком участке за ухом.

Как эта штука работает? Выглядит она электронной и сложной. Он снимает её в душе? Оставляет ли он её на ночь? В том числе, когда ложится в постель не для сна?

Неа. Даже не думать об этом. Не представлять Райдера в сексуальном контексте.

Наконец, он уходит. У меня вырывается протяжный выдох.

Фух. Пронесло.

Я аккуратно высовываю голову, затем выскальзываю в коридор и пробираюсь в комнату мамы.

— Уилла, — она улыбается мне, похлопав по кровати. — Угадай, что? Нас пригласили на рождественский ужин.

У меня вырывается стон. Может, не так уж и пронесло.

Мы с мамой спорим. Атмосфера накаляется. Я с топотом выхожу из её комнаты и хлопаю дверью как капризный ребёнок. Я не дура, я понимаю, что это моё последнее Рождество с ней. Я не хочу делить её с кем-то другим.

Когда я возвращаюсь, относительно остыв, мама снова принимается за своё. Она реально с удовольствием зарабатывала бы себе на жизнь спорами. Она живёт ради хорошей перебранки.

— Они добрая семья, Уилла. Вы с их сыном друзья…

— Друзья-враги, — поправляю я.

Мама остается невозмутимой.

— Ты хорошо знаешь доктора Би. В чём проблема? — хрипло спрашивает она.

Когда она кашляет в сгиб руки, я тупо чувствую себя виноватой. Я понимаю, что чиню проблемы и упираюсь. Но это не означает, что я в силах себя остановить.

— Ладно, они хорошая семья, но они не моя семья.

— Но они могли бы стать твоей семьёй.

Злость и горячие слёзы встают комом в горле.

— Нет, не смей, Джой Саттер. Ты не имеешь права спихивать меня на них. Ты не умерла. Ещё нет.

— Но я умру! — орёт она, ударив руками по одеялу. — И ты даже не позволяешь мне позаботиться о тебе так, как я могу. Убедиться, что ты не проведёшь следующее Рождество в одиночестве… — её плечи трясутся, и она закрывает лицо ладонями. Я немедленно обнимаю её.

— Прости, — шепчу я.

— Ты так чертовски упряма, Уилла, — она вытирает слёзы. — Если мы встретим Рождество с ними, это не ускорит мою смерть. Если мы с тобой будем сидеть в этой комнате одни, это её не замедлит.

— Ладно, — спешно говорю я, поглаживая её по спине и чувствуя себя ужасно из-за того, что довела её до слёз. Мама никогда не плачет. — Прости. Я сделаю это. Мы можем пойти к ним на ужин, когда ты будешь готова.

Мама прерывисто вздыхает и откидывается назад.

— Спасибо.

Позднее, когда мы вместе вздремнули и слегка улучшили своё настроение, я помогаю ей надеть тёплый вязаный свитер и мягкие спортивные штаны. Мы укутываем её толстым одеялом, когда она соскальзывает с кровати в кресло-коляску. Я нахожу её золотые серёжки-кольца и продеваю в её уши, потому что её руки слишком дрожат.

Выпрямляясь, я окидываю её взглядом.

— Как всегда сногсшибательна.

Мама искренне улыбается, причмокивая губами и закрывая тюбик её бальзама для губ с едва заметным цветом.

— Что ж, спасибо. Ты же, однако, выглядишь ужасно. Иди прими душ, укроти своё птичье гнездо и сними эту тряпку.

Я смотрю на свою винтажную футболку Мии Хэмм.

— Прошу прощения?

Мама улыбается и складывает руки на коленях.

— Я жду.

После быстрого душа и нанесения крема для усмирения кудрей, я натягиваю чёрные штаны для йоги и мешковатый красный свитер, который склонен сползать с одного плеча. Меня он безумно раздражает, но мама говорит, что это изысканно.

— Мой лифчик постоянно на виду.

Мама закатывает глаза.

— Ну серьёзно, кому из нас двадцать с небольшим, тебе или мне? В этом и смысл.

Я награждаю её суровым взглядом.

— Я не пойду на рождественский ужин, чтобы кого-то соблазнять, Джой Саттер.

Она издает пренебрежительный звук.

— Пошли, мой упрямый отпрыск. Пора посмотреть, как ты будешь страдать.

— Мама!

Хохоча, мама едет на инвалидной коляске передо мной. Я следую за ней, толкая коляску, когда её руки начинают уставать, и она складывает их на коленях. Как и в первый раз, когда я осмелилась пройти по коридору, шум усиливается, свет становится ярче. Мой живот скручивает нервозностью.

— Кажется, меня стошнит, — бормочу я.

— Глупости. Сделай глубокий вдох. Это рождественский ужин, а не Тайная Вечеря.

— А так и не скажешь.

Когда мы сворачиваем за угол, моё сердце подскакивает к горлу. Это какой-то рождественский взрыв. Свежие венки, свечи горят на всех доступных поверхностях. Рождественские песни, исполняемые на акустической гитаре, играют на фоне у озаренной звездами стене из стеклянных окон и дверей. Елка увешана рукодельными украшениями и искрящимися огнями. Люди уютно устроились на диване перед камином, держат в руках кружки с горячими напитками, тянутся к деталькам настольных игр, смеются, разговаривают, общаются.

Всё до тошноты весёлое и бодрое.

Но потом, в стороне от уютного хаоса, я замечаю Райдера, стоящего рядом с его мамой на кухне; они разговаривают. Она говорит на незнакомом мне языке, но Райдер, похоже, понимает и кивает, когда она показывает ему на огромный кусок ветчины на столе. Следуя её инструкциям, Райдер приготовился его нарезать. Но потом он кладёт нож.

Я наблюдаю, как он берёт полотенце и вытирает руки, затем расстёгивает манжеты и медленно закатывает ткань выше по рукам. Это очередной стриптиз предплечий, пока он подворачивает мягкую поношенную фланель. Эта рубашка зелёная как рождественская ёлка, в белую и винно-красную клетку. Чертовски празднично. Он выглядит как влажная Йольская мечта.

Я сглатываю так шумно, что меня наверняка слышит Санта на Северном Полюсе.

Должно быть, Райдер тоже услышал с помощью своих новых слуховых приспособлений, потому что он резко поднимает глаза и встречается со мной взглядом. Эти зелёные как трава радужки искрят как будто улыбкой, но кто знает, ведь кустистая борода всё скрывает. Когда он снова берёт полотенце, я сглатываю, наблюдая, как его руки мнут ткань.

Мне надо перепихнуться. Это неестественно. Я эротизирую вытирание рук.

— Привет, — выдавливаю я.

Мама практически выдёргивает себя из моей хватки и катит коляску вперёд, а доктор Би подвозит её к месту, которое они освободили для её инвалидного кресла.

Райдер подходит ко мне, засовывая полотенце в задний карман. Даже это выглядит сексуально. В этом мире совсем не осталось милосердия.

— Привет, — тихо говорит он, удерживая мой взгляд, и в комнате становится вдвое жарче. — Уилла, насчёт прошлого вечера. Насчёт всего… Я прошу прощения. Мне жаль… — он вздыхает и проводит рукой по волосам. Его пальцы застревают в прядях, напоминая ему, что его волосы собраны. Мне приходится страдать, наблюдая, как он заново собирает волосы, как эти чёртовы мышцы бугрятся под рубашкой, как длинные мозолистые пальцы убирают каждую светлую прядку обратно в тугую гульку. — Мне жаль, что я не рассказывал тебе больше. Я боялся, что может случиться, если я всё выложу начисто. Приберечь что-то при себе казалось необходимым, поскольку мы вели довольно ожесточённую игру. Ставки были высоки.

Я киваю.

— Я понимаю. И это взаимно, — мне надо было рассказывать больше. Стоило бы более открыто признать свою вину, но я едва могу говорить.

Райдер, похоже, не возражает против моего жалкого ответа и широко улыбается.

— Прощён?

— Прощён, — я сипло сглатываю. — А я прощена?

Он хмурится и делает шаг ближе, затем обхватывает ладонью моё плечо.

— Само собой.

Его прикосновение завершает то замыкание, по которому я скучала. Между нами трещит и искрит электричество. Я покачиваюсь в его сторону, затем беру себя в руки.

— Ты выглядишь невероятно, — он ласково берёт мою кудряшку и наматывает на палец. — Ты и этот цвет. Напоминает мне то скандально известное красное платье.

Я отпихиваю его руку.

— Не припоминаю, чтобы тебе в тот момент оно не понравилось.

Райдер усмехается, но его глаза пронизывают меня насквозь. Я чувствую жар и вес его взгляда, путешествующего по моему телу.

— Я никогда не говорил, что оно мне не понравилось.

— Твои глаза сейчас выглядят почти страшными, Райдер, — его зрачки настолько расширены, что я знаю цвет его радужек лишь по прошлым воспоминаниям. Он источает ту же сногсшибательную интенсивность, что и при нашей первой встрече.

Он сглатывает и моргает, приводя себя в чувство.

— Прости. Включился режим пещерного человека.

Мои губы изгибаются в улыбке.

— Режим пещерного человека?

— Ты очень красива. У меня четыре брата, которые тебя вот-вот увидят. Я чувствую себя немножко собственником.

Эти слова слетают с его языка и проносятся по моей коже.

— О, — тупо отвечаю я.

Он трёт лицо, затем опускает руки.

— Не обращай на меня внимания, — его глаза удерживают мой взгляд на протяжении долгой минуты, затем Райдер наклоняется и мягко целует меня в висок. — Счастливого Рождества, Солнце.

Я стою на месте после того, как его губы покидают меня, после того, как стихают его шаги. Я застыла как вкопанная, закрыв глаза, и весь мир сузился до эхо его поцелуя, так и горящего его значимостью.