Глава 2

Железная лестница опасно шатается, мои кроссовки едва касаются ступенек.

Шумный вдох-выдох, прыжок через две! Поворот к новому пролету и снова. Я хватаюсь за перила, чтобы не вылететь, и перебираю ногами так быстро, как только способна.

Проношусь мимо притихших на смотровой туристов. Они фотографируют? Мир замер в ожидании развязки.

Когда мы с Вероникой добираемся до берега, что-то уже произошло: народ стоит полукругом, все нервно кричат, жестикулируют.

Еще несколько шагов, и открывается картина: вымокший до нитки мужчина оперся на валун, склонил голову и часто, рвано дышит. Он в брюках и рубашке, с них ручьями стекает вода. Босиком. Рядом дрожащий от холода побледневший мальчик кутается в чей-то пиджак, который ему как пальто. Мать быстро стягивает с малыша мокрые вещи, обнимает, целует.

Выдыхаю с облегчением: беды не случилось. Не сегодня.

— Давайте скорую дождемся, — предлагает, кажется… жених. Георгий Басов. Судя по тону, делает это в десятый раз. Цокает языком. — Или я вас хотя бы довезу до больницы.

Пострадавшая явно нервничает.

— Ничего не нужно, я на машине, — говорит прерывисто, поправляя волосы. — Мы вышли сделать фотографию. Я не думала… Не знала… Тут красиво.

— Макс, ты как? У тебя, блин, кровь, спасатель.

Тело «спасателя» бьет крупная дрожь, хотя он и пытается ее унять. Море уже успело остыть.

Макс… Максим, значит.

Он поднимает голову, ведет рукой по щеке, смотрит на пальцы — и правда, кровь. Вдруг оглядывается, прищурившись.

— Жора, мать твою, менты. Убирай! — выдает сквозь зубы, кивая на толпящихся Барби в мини-юбках.

— Пи-здец! — восклицает жених, отбегает и начинает хлопотать.

Женщина тем временем хватает ребенка и делает несколько шагов в сторону. Все остальные разделились на две группы: те, кто в ступоре, и те, кто суетится без дела, создавая шум. Я быстро достаю из сумки салфетки.

— Дождитесь врача, — окликает пострадавшую Максим.

У него грубоватый голос, который слышать неловко. У меня… мало опыта общения с такими мужчинами.

Он вытаскивает из кармана брюк вымокший айфон последней модели, такие у всех в агентстве, с которым я подписала контракт. Максим смотрит на мобильник тупо, беззвучно выдает: «Блядь».

Мать возвращается. Я решаю, что она хочет поблагодарить героя, обнять или что-то в этом роде, но вместо этого женщина открывает сумку, нервными движениями вынимает из кошелька три купюры и протягивает Максиму.

— Вы с ума сошли, — медленно произносит он.

— Возьмите. Берите же! — Женщина психует. Бросает семьсот рублей на камень и, схватив ребенка, улепетывает.

— Остановить ее, Максим Станиславович? — раздается откуда-то слева.

— На каких основаниях? — Максим смотрит ей вслед, едва мазнув взглядом по деньгам. — Кто-нибудь, блядь, принесет полотенце?

Его вновь сотрясает крупная дрожь от порыва ветра, да так, что сердце сжимается. В эту секунду до меня доходит, что он совсем взрослый, лет тридцать, наверное. Рубашка облепляет грудь, руки. Намокнув, она просвечивает, и видно большую татуировку на правом плече. На запястье болтается нитка и что-то вроде… фенечки. Необычно, и совсем не подходит под его образ. На шее тонкая цепочка или… тоже нитка?

Еще одна капля крови течет по виску.

— Вы дорогой телефон утопили, — доносится тот же голос.

Я подхожу ближе и протягиваю салфетки. Неудачный момент! Потому что Максим натурально рявкает:

— И что?!

Аж подпрыгиваю! Он это замечает, переводит глаза на меня, и целый удар сердца мы пялимся друг на друга в упор.

Глаза у Максима почти черные. И сам он, если начистоту, непривычно смуглый, я таких только в кино видела. У нас в деревне жил один пакистанец, но внешне он был совсем другой — маленький и некрасивый. А Максим высокий и… неважно. Цепляю взглядом фенечку на его руке, и мелькает мысль о цыганах.

Максим смотрит в глаза и тем самым вызывает доверие, хотя от его баса я все еще не способна разговаривать. Это было убийственно резко.

— Извините, я не вам. Замерз и наглотался воды, — произносит он быстро. Вежливо, но при этом не оправдываясь.

— У вас кровь. Извините. То есть вот салфетки. — Я тоже не собираюсь тушеваться.

— Спасибо. Укусила она меня или поцарапала, не пойму, — усмехается Максим грубовато, но как-то беззлобно.

Берет салфетки, прижимает к ране, но промахивается, и темная кровь продолжает течь, капая на белоснежную рубашку.

Я достаю еще одну салфетку и делаю, как правильно. Он перестает озираться и вновь смотрит на меня, слегка озадаченно. Словно ему в голову не могло прийти, что кто-то настолько обнаглеет и осмелится его коснуться. Ему это очевидно не нравится, он… оторопел.

— Вот так, — приговариваю я, как делала мама, когда меня лечила. — Чуть-чуть потерпите. Позвольте вам помочь, вы большой молодец сегодня. Я думала… вы о скалы разобьетесь. — Когда это произношу, явно представляю себе тонущего малыша и не удерживаю слезу, которая крупной каплей сбегает до подбородка и падает вниз.

Максим приподнимает брови, отчего крови становится больше.

— Страшно было, — добавляю я, вдруг отмечая, что полицейские сирены звучат все громче.

Точно, вот что создает фон — кто-то вызвал полицию. Я в суматохе не обратила внимание.

— Спасибо, — бурчит Максим сухо, и мне вновь становится не по себе.

Неловкость усиливается тем, что он начинает расстегивать рубашку. Его замерзшие пальцы плохо слушаются. Зубы стучат.

Я чувствую смущение, находясь так близко. Взгляд падает на темные волоски на груди, на тонкую черную веревочку. Резко поднимаю глаза.

Максим слегка улыбается одним уголком рта. И вновь дрожит. Все это происходит очень быстро.

— Дальше я сам. — Он забирает салфетки. Продолжает добродушно-снисходительно, как-то неожиданно перейдя на «ты»: — А ты, малая, беги скорее. — Кивает наверх. — Полиция сейчас прибудет, не надо, чтобы тебя здесь видели. Чревато.

Я машинально прослеживаю взгляд и вижу Барби, гуськом бегущих вверх по лестнице к площадке, где остались микроавтобусы.

И тут до меня доходит.

Краска ударяет в лицо с такой силой, что глаза чуть не лопаются! От возмущения внутри что-то взрывается. Да что он себе позволяет! Да как он смеет!

Малая?!

Вспоминаю кожаный микрофон Валерия Константиновича и от злости прижимаю салфетку к ране так, чтобы побольнее было. Максим морщится, отстраняется, и я выдаю:

— Вообще-то я официантка. Трудоустроенная! — И выплевываю в лицо: — Это не стыдно!

Выплевываю натуральным образом — на лице Максима моя слюна. Его глаза сужаются, следом, к счастью, ему на плечи набрасывают полотенце.

— Бегу-бегу! — кричит рядом деловитый мужчина с чемоданчиком. — Кто тут истекает кровью? Сейчас залатаем нашего бесценного.

— Сань, я в порядке.

— Вижу. Чем она тебя? Тут минимум два шва. Это тебе, кстати, за то, что высмеивал мой экстренный чемоданчик. — Мужчина с любовью прижимает к себе аптечку. — А я с ним не расстаюсь. Особенно на попойках.

Воспользовавшись моментом, я отхожу подальше и скрещиваю на груди руки, молча наблюдая за кипишем. Полиция, гости, жених, пакистанец-цыган-Максим — все они обсуждают ситуацию, женщину, ребенка и семьсот рублей.

— Блядь, да кто-нибудь найдите ее и верните деньги! — восклицает Максим.

Кто-то притащил с яхты белый банный халат, в который он кутается.

— И мой пиджак, — усмехается Георгий Басов. — Так-то он штуку баксов стоит.

Взрыв смеха кажется скорее нервным, чем веселым. Абсолютно все стрессанули на полную. Нет ничего страшнее потери ребенка.

Я подхожу к своим и жду распоряжений. Как, ну как Максим мог решить, что я шлюха? Почему?!

— Гоу на яхту, переодевайтесь, — дает команду Стас. — Отплываем через полчаса.

— Вечеринка все же будет? — поражается Вероника. — После всего?

— А как же. Теперь-то уж точно нужно выпить и хорошенько расслабиться. Не вам. Вы на работе.

Загрузка...