Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице

Димитр, сын тирана Ивана. Самбор, 1604 год

Каким она увидела Димитра впервые? В тот необыкновенный день, когда в Самборском замке все замерли в ожидании и томились от мучительного, невозможного, расцвеченного самыми невероятными фантазиями любопытства… В тот день (о, Господь Всемогущий, как тяжело это вспоминать сейчас, в башне, когда от стены до стены – четыре шага, а в сердце – ад!) Марыся и Бася почти не отходили от большого, с цветными стеклами, стрельчатого окна в пиршественной зале. Они знали, что сейчас приедет старшая сестричка Урсула, а с ней – князь Константин Вишневецкий, а может, и сам князь Адам, а с ними, а с ними… А с ними тот самый молодой господарчик, которого даже недоверчивый пан Ежи с недавних пор перестал называть бродягой, а пани Ядвига и попросту зовет «принцем и будущим владыкой Московии».

Марианна все утро провертелась перед зеркалом и так сама собой залюбовалась, что мочи нет! Бася – та надулась как мышь на крупу. Во-первых, ей не дали нарядиться в платье сестрицы Урсулы – синего бархата со шлейфом и пышными рукавами, сказали, что мала еще, младше Марыси, а во-вторых, Марыся была слишком хороша собой и затмевала Басю. Стоял на редкость теплый март 1604 года, снег уже растаял, весенний воздух будоражил кровь и кружил голову, и Марысе отчаянно хотелось, чтобы «молодой московский господарчик» оказался красивым, статным, смелым и добрым, настоящим рыцарем и влюбился в нее. Конечно, в нее, а в кого же еще? Бася мала, а Урсула замужем. Марианна, впрочем, оставила кукол только год назад, но об этом ей сейчас не хотелось вспоминать.

Вот они появились… Идут через двор замка. Сейчас поднимутся по лестнице, надо быть наготове. Отец, сестричка Урсула со своим князем Константином (князя Адама почему-то с ними нет!), и вот он, вот он – «молодой господарчик»… Одет в гусарскую венгерку, улыбается… Марина отчетливо помнила, как Бася закричала: «Марыся, смотри, у него большущая бородавка под глазом… Да не одна – две! Другая – на носу!»

И Марыся тогда ответила: «Ты глупая, Бася, ну при чем тут бородавки?!» А сама подумала: «И правда, бородавки… И большие… Не так уж он красив. Невысокого роста, плохо сложен. Кажется, одна рука короче другой – когда ходит, это видно. Но лицо серьезное и печальное. И улыбается хорошо. Почти как старший брат Михал. Только вот бороды и усов не носит. А жаль. Михал говорит: какой же рыцарь без усов?!»

Вслух же Марианна сказала: «Бася, у нашего покойного короля Стефана Батория бородавок было еще больше».

– Откуда ты знаешь? – фыркнула Бася.

– Видела на портрете, да и матушка рассказывала.

– А может, тогда он сын короля Стефана, а не тирана Ивана? – предположила Бася.

– Откуда ты это взяла? – с усмешкой спросила Марыся.

– Бородавки пересчитала! – хихикнула Бася. – Будет у тебя бородавчатый муж, а у меня – другой, красивый! – (Бася была явно разочарована «московским принцем».)

– Не смей, Баська! У него лицо хорошее. Грустное только… – заступилась за гостя Марыся. Бася показала сестре язык и отошла от окна. Она уже потеряла интерес к московскому гостю. А вот Марыся, напротив… Что-то ее тянуло к этому молодому человеку. Наверное, тайна…

Марианна всегда любила разгадывать тайны. И даже в конце своего страшного пути она не могла отказаться от этого занятия. Только теперь у нее оставалась всего лишь одна неразгаданная тайна – зачем же она пришла в этот горький и кровавый мир, потеряла всех, кого любила, и оказалась здесь, в башне, заживо погребенной…

Димитр плохо говорил по-польски, но Марианна быстро научилась его понимать. Как и всем в Самборском замке, он показал ей золотой нательный крест – главное доказательство его царского происхождения. На этом кресте действительно можно было различить затейливую буквенную вязь, свидетельствовавшую о том, что он принадлежал (или принадлежит?) царевичу Димитрию Иоанновичу. Димитр уверял, что этот крест еще в младенчестве надела ему на шею матушка – царица московитов Мария. Он рассказывал об этом так искренно и уверенно, что нельзя было усомниться в происхождении креста. Пан Ежи крепко тряхнул «молодого господарчика» при встрече – все выведывал и расспрашивал, чуть ли не поминутно крепко дергал «московского гостя» за спутанные нити воспоминаний и слов. Но как ни старался пан Ежи – ни одна из этих нитей не оборвалась.

И дело было даже не в речах «молодого господарчика», а в том, как он произносил эти речи, в исходившей от него горячей, страстной, уверенной силе. Марианна чувствовала: этот человек вправе мстить Годунову, выстрадал это право, но она не была до конца уверена в том, мстит ли он за себя или за кого-то очень ему близкого, за друга или брата. Быть может, за брата, с которым Димитр так сроднился, что в полной мере отождествляет себя с ним? Но нет, он собирается мстить за себя, конечно же, за себя… А брата его названого, мальчика по имени Иван Истомин, убили вместо Димитра в Угличе. Они были так похожи и так дружны, что царица-мать целовала их обоих перед сном… Так рассказывал Димитр – и все в Самборском замке (и даже хитроумный пан Ежи) верили ему.

Сначала Марианну редко оставляли с Димитром наедине: пан Ежи не собирался обнаруживать своих тайных намерений относительно дочери и московского гостя до тех пор, пока пришельца не поддержат в Кракове. Пусть этот сумасброд, князь Адам Вишневецкий, у себя в Брагине катал Димитра на колесницах и называл императором, это все причуды магната, не более! В жилах Мнишеков течет кровь самого Карла Великого, и породниться они могут только с поддержанным королем Речи Посполитой московским принцем, а не с безродным бродягой. Димитр гостил в Самборе, а хозяин замка принимал гостей из Кракова, и с особым почетом – папского нунция Клавдия Рангони.

Пусть гости из Рима и Кракова сами решат: принц этот бродяга или нет! Пусть папская и королевская власть примут решение, и тогда пан Ежи склонит перед этим решением свою гордую голову. А дочкино любопытство пока следует попридержать в узде: пусть Марианна отплясывает с гостем мазурку, если в замке соберется шляхта, и ласково улыбается ему, но не более. Никаких разговоров наедине и тем паче – никаких встреч за пределами замка, в городе!

Но любопытство Марианны оказалось сильнее, чем все запреты пана Ежи. Она не собиралась танцевать с гостем не разжимая губ или убегать прочь, встречая его в коридорах и залах замка. Этого человека окружала тайна, и Марысе отчаянно хотелось приподнять ее покров. И однажды она приподняла – заговорила с молодым господарчиком, когда отец был занят важнейшей беседой с папским нунцием, князем Константином и приехавшим в замок князем Адамом. Московита к этой беседе не допустили – должно быть, стала известной воля Рима и Кракова, но эту волю пока нельзя было сообщить пришельцу.

Московит задумчиво прохаживался вдоль крепостных валов и все смотрел вдаль, как будто хотел различить за холмами и лесами свою далекую родину. Марыся подошла к нему тихо, почти неслышными шагами, и встала рядом:

– Ясновельможная панна, – спросил Димитр, – вас прислал ваш батюшка, или вы пришли сами?

– Сама… А почему вы спрашиваете, принц?

– Потому что в моей стране молодые девицы не так свободны, как в Речи Посполитой. Они разговаривают с молодыми панами наедине, только если их батюшка позволит.

– Они сидят у вас взаперти? И никуда не ходят?

– Сами – не ходят, панна Марианна.

– У нас все по-другому, мой принц. Мы принимаем гостей, танцуем на балах, ездим в город и на охоту. Вы сами видели!

– Я видел, панна Марианна, и даже не единожды имел честь танцевать с вами.

– Вам понравилось танцевать со мной, принц?

– Вы прекрасно танцуете, панна. Но у нас на Руси говорят, что пляска – дело скоморошье.

– Кто такие эти… Ско-мо-ро-хи?

– По-вашему – комедианты, панна. Их у нас презирают, хотя и зовут в благородные дома для веселья.

– Стало быть, я – комедиантка? – Марианна не на шутку рассердилась, вскинула тонко очерченные соболиные брови, нахмурила лоб, закусила губы.

Димитр рассмеялся, но ласково, по-дружески, и немного печально.

– Все мы, панна Марианна, до некоторой степени комедианты на подмостках жизни. И я… Но вас я не осмелюсь так называть, ясновельможная панна. Вы слишком юны для того, чтобы играть роль, вы только овладеваете этим искусством… Но вы здесь – своя, а я – чужой. Я еще не привык к здешним обычаям, хоть и жил некоторое время в Литве.

– В замке сиятельного князя Вишневецкого… Как слуга… – ехидно добавила Марианна.

– Я был слугой, панна Марианна, это так… – нимало не смутившись, ответил Димитр. – Но все мы – слуги Божьи.

– Все мы служим Отцу Небесному, пану Иезусу и Святой Матери Католической церкви… У нас в Речи Посполитой благородный шляхтич может служить магнату. Но это не пристало принцу. Зачем вы так уронили себя, мой принц?

– Я был беден и одинок, панна.

– Но отчего вы так долго скрывали свое царственное происхождение?

– Вы знаете отчего, ясновельможная панна. Я прятался от злодея Бориски Годунова по нашим северным монастырям, а после бежал в Литву…

– Знаю, принц, вы рассказывали нам о ваших бедствиях! – нетерпеливо воскликнула Марыся. – Но, быть может, есть то, о чем вы умалчиваете? То, в чем вы можете признаться только перед Богом! Но знайте, у нас говорят, что рыцарь должен быть чист перед Дамой, а вы – рыцарь, я уверена! Скройте свою тайну от батюшки, но поведайте мне. Я вас не предам…

– Вы не знаете, что такое предать, панна Марианна. Вы еще так молоды. Вы никого не предавали, и никто не предавал вас. Я же пришел к вам из царства смерти. Мне надлежало умереть. Вместо меня умер мой крестный брат. Стало быть, я сам умер наполовину.

– Вы говорите загадками, мой принц…

Димитр улыбнулся задумчиво и грустно. И Марианна вдруг задрожала от страшной догадки: ей показалось, что этот человек живет за другого, не за себя самого. Но кто этот другой?

– Вы и вправду сын тирана Ивана, мой молодой господарчик? – переспросила она.

Димитр усмехнулся.

– Я сын государя Всея Руси Иоанна Васильевича, – грустно сказал он. – Ваши сородичи величают моего батюшку тираном. И я не держу на них зла. Матушка боялась государя, своего супруга, до смерти. Он грозился скормить ее собакам. А моего названого брата, Ваню Истомина, убили вместо меня. Потому и я сказал, что пришел к вам из царства смерти.

– Ваша матушка еще жива, мой принц?

– Она в далеком монастыре под неусыпным надзором. Ее постригли в монахини под именем Марфы. Я тайно проник к ней однажды. Она благословила меня на бегство в Украйну и Литву.

– Она благословила вас бежать на чужбину? Просить на чужбине помощи? Против своих? – усомнилась Марыся.

– Что такое чужбина, ясновельможная панна? Что такое отчизна? Отчизна изгнала меня, а чужбина приютила. Какую землю мне любить? Порой я сам не знаю, кто я. Московит? Украинец? Литвин? Поляк? Я – бездомный странник, ветер над полем, прекрасная панна. Но если судьба будет ко мне благосклонна, этот ветер вернется в Московию ураганом!

– Когда вы вернете себе престол ваших предков, то снова обретете и родину, и дом… – уверенно сказала Марыся.

Димитр галантно, почти как поляк, склонился перед Марианной в поклоне. Поднес ее руку к губам, тихо спросил:

– Вы поможете мне в этом, прекрасная панна, свет очей моих? Вы полюбите меня?

И она ответила, выдохнула, тихо-тихо, словно ветерок тронул озерную гладь:

– Полюблю, мой принц…