Тринадцатая

Глава 17.

Тринадцатая

Я хочу пить.

В горле сухо, и это причиняет боль.

Я здесь уже двенадцать часов, и за это время никто так и не пришел. Я так много плакала, что мое тело обезвожено. Оно болит, а сердце постоянно ноет. Все, что я могу, это думать о Третьей. Ее жизнь оборвалась, прежде чем ей удалось вспомнить, кто она такая. Никто этого не заслуживает.

Я хочу ненавидеть Уильяма за это, но если он говорит правду, получится ли у меня?

Это по-прежнему не объясняет, зачем мы ему. Зачем кому-то спасать тринадцать девушек? Почему не двоих или двадцать? В мире есть столько сломанных людей, так почему выбрали именно нас? Чем мы так хороши, что получили возможность исправиться?

Ничего из этого не имеет смысла.

Каждый раз, когда закрываю глаза, вижу, как Третья бросается с той крыши. Я помню ее слова, которые она сказала перед прыжком. "Я хочу быть свободной".

Она была похожа на падшего ангела перед тем, как покончила с собой.

От воспоминаний о ней с моих губ срывается страдальческий крик. Я трясу головой из стороны в сторону, желая, чтобы эти образы оставили меня в покое. Не хочу их видеть. Я дрожу, поскольку позволяю ситуации взять надо мной верх.

— Мне не нравится это делать.

Я хватаюсь за голову, не слыша, как кто-то входит. В тени вижу Уильяма. Он подходит ближе, но в темноте его плохо видно. Я отвожу взгляд, не желая смотреть на него, не желая видеть человека, который приносит слишком много боли в мою жизнь. Он подходит и опускается на колени передо мной и достает что-то из своего кармана. Я поднимаю глаза настолько, чтобы увидеть, что это кляп. Задыхаясь, отползаю назад, пока не наталкиваюсь на стену.

— Не надо, пожалуйста.

Он нежно берет меня за голову, приближаясь вплотную. Я качаю головой из стороны в сторону, слезы злости катятся по моим щекам. Он настолько близко, что я вижу повязку на его глазу. Почему она на нем? Что случилось с его лицом?

— Мне очень жаль, Тринадцатая. Я хочу, чтобы ты поняла, что если бы вы дали мне шанс, этого бы не произошло. Ты проведешь еще двенадцать часов с кляпом во рту и, возможно, к тому времени, когда я выну его, ты перестанешь говорить не подумав, и начнешь делать то, что нужно.

Он надвигается, хватая меня за подбородок. Я пытаюсь высвободиться из его захвата, плача, как маленький, сломленный ребенок. Он вытирает слезу с моей щеки, а затем наклоняется так близко, что его губы почти соприкасаются с моими.

— Я здесь не для того, чтобы причинить тебе боль, frumusețe (прим. пер. красавица по рум.). Я просто хочу, чтобы ты все осознала.

Я качаю головой, но он слишком силен. Он склоняется ближе, и я могу почувствовать его запах. У него мужественный запах с оттенком красного вина. Я смотрю на его губы, видя, как он медленно облизывает нижнюю. Ощущаю, как низ моего живота наполняется теплом. Я ненавижу его, ненавижу его...

Его губы прижимаются к моим.

И на мгновение я перестаю чувствовать.

Все, кажется, заходит в тупик, когда его губы накрывают мои, согревая меня изнутри, ослабляя жжение в моем сердце. Я приоткрываю губы и задыхаюсь, в то время как он скользит языком по моим губам. Все мое тело оживает. Я ненавижу возникающее чувство, потому что это не отчаяние - это похоть. Он надвигается на меня, прижимая к стене.

Уильям отступает, и я понимаю, что мне нечем дышать. Я делаю глубокий вдох сквозь свои слегка приоткрытые губы, пока смотрю на его опустошенное лицо. Он еще раз гладит меня по щеке, доставая кляп и аккуратно засовывая его мне в рот. Ощущение чего-то ограничивающего способность говорить, а также дышать должным образом, приводит в ужас. Все мое тело напрягается, и я издаю страдальческий всхлип.

— Мне очень жаль, — бормочет он, исчезая в темноте.

Я выпрямляюсь в своих цепях, соленые слезу жгут мне глаза.

Я ненавижу его. Боже. Ненавижу.

Но часть меня... крошечная часть... испытывает симпатию к нему.