Убийственно хорош (СИ)

Глава 18

Выбираться от дяди Вени решили всем вместе, благо багажное отделение Лендровера было, что называется, на четыре трупа, если не на дюжину. Отец собирался лесной дорогой довезти Ивана до одной из станций электрички чуть дальше Болшево, а потом уже доставить в свой дом меня. Высаживая первого пассажира, родитель мой был мрачен и грозен, как Зевс-громовержец:

— Имей в виду, герой-любовник: все как-то забыли, что тебя обвинили в причастности к заговору о похищении мальчика, а я помню. Если с ребенком что-то случится…

— С Васей что-то может случиться только после того, как что-то случится со мной. А тогда все ваши угрозы, Александр Евгеньевич, боюсь, окажутся невостребованными.

Слова… Слова. Страшные, ненужные. А за ними реальность. Еще более жуткая.

В командировку я уезжала с тяжелым сердцем. К тому же и команда подобралась «не фонтан». Перфильев все еще был в отгулах. Со мной отправили человека, с которым я до этого ни разу не работала. Админ же мне как раз был хорошо известен. Хороший парень, но большой любитель горячительного — порок весьма распространенный среди телевизионщиков, вынужденных более чем часто ездить в командировки. А что еще делать в гостинице незнакомого города долгими вечерами? Когда самолет уже вплотную приблизился к цели нашего путешествия, стало ясно, что не избежал этой пагубной привычки и Игорь, мой оператор…

К счастью, в аэропорту нас встречал армейский ГАЗик. Солдатик-водила, почему-то поглядывая на меня, как на сливочное мороженное (Господи! Да я ж для него бабка старая!), ловко разместил нас и нашу аппаратуру в своей громыхучей чудо-машине, и через полчаса мы уже въезжали на территорию части.

Нас ждали. Все вокруг блестело — деревья и газоны ухожены, окна в казармах вымыты, даже у бордюров вид был такой, будто их только вчера покрасили белой краской. Пока знакомилась с офицерами части, нет-нет да возвращалась глазами к ее командиру. Он поздоровался с нами первым, и теперь стоял в сторонке, тоже изредка поглядывая на меня. Лицо его было настолько знакомым… Да, я встречала его раньше. Но когда и где?

Потом думать об этом стало некогда — размещение, обед, знакомство с частью, с самими мальчиками-воспитанниками, разговоры, и прочее, прочее, прочее… Снимать мы думали начать со следующего дня, прямо с подъема, а потом постепенно проследить весь день части, которая и стала домом для двадцати бывших беспризорников. После ужина, который мы разделили с офицерами и их женами, уже в курилке я наконец-то решилась:

— Я знаю вас. Но никак не могу вспомнить откуда. Да и имя… Полковник Станислав Аркадьевич Ильченко… Вы не поможете мне вспомнить?

— Если хотите, Мария Александровна. Для начала замените «полковник» на «младший лейтенант», а вместо Станислава Ивановича поставьте просто — Славик…

— Славик?.. Ильченко?

— Ну, вспомнилось?

— Да… — почти прошептала я.

Слава Ильченко появился в части моего отца почти одновременно с Никитой. Они вместе ушли тогда на задание и вместе вернулись. Вместе же пройдя там через плен. Только Никита теперь возносил немые молитвы господу, а Станислав командовал крупной войсковой частью. Оказался сильнее? Может, отец был в чем-то прав?..

— Я не решался напоминать. Боялся причинить лишнюю боль. После смерти Ники… Прости.

— Что? — я даже задохнулась от удивления.

— Прости еще раз, я правда не хотел будоражить… Знаю, как его поступок повлиял на тебя…

— Какой поступок? О чем ты?

— О… О самоубийстве…

— Кто тебе сказал? — севшим голосом спросила я и неделикатно ухватила его за лацканы отутюженного парадного кителя.

— Твой отец… И про то, что после ты попала в больницу… Ну, с нервами…

— Вот… — давно я не ругалась так смачно и разнообразно.

Замолчала я, только почувствовав, что вокруг наступила полнейшая тишина, и все, кто в этот момент был в комнате, с самыми странными выражениями на лицах слушают мой малопристойный монолог. Ильченко, чью одежду я так и не выпустила из рук, откашлялся, и все тут же отвернулись и загомонили с неестественной оживленностью. Лишь какая-то нарядная женщина по-прежнему не сводила с нас напряженного взгляда.

— Твоя жена? — почему-то сразу догадалась я.

— Да. Мне придется выдержать серьезное объяснение, — полковник хмыкнул. — И хотелось бы знать из-за чего.

— Никита жив.

— Ну?!

— Нет, он в какой-то степени действительно покончил с собой, может, именно это и имел в виду мой родитель, и боюсь, только так можно оправдать его поступок…

— Постой, постой. Объясни толком.

— Он стал монахом и уже много лет живет в Старотищенской обители молчальников. Увидеться тебе с ним нельзя — устав строг, а вот написать можно. Если захочешь.

— Вот ведь…

— Да. Я ездила к нему последний раз года два назад. Заматерел, плечищи пудовые, а лицо, знаешь, какое-то детское. Из-за глаз, что ли?

— Значит, тебе все-таки разрешают видеть его?

— Упросила. Еще давно. Натку маленькую привозила, чтобы разжалобить.

— Натку?

— Ох! — я схватилась за свою сумку и вытащила бумажник, в котором всегда возила с собой фотографии детей. — Вот она. Правда, похожа чем-то?

— Да-а. Неужто его?

— Я не лежала в больнице с нервишками, Слава.

— Понятно… А этот сорванец чей? Тоже твой?

— Мой, мой. Вася. Ему девять. А Наташе недавно двадцать исполнилось. Невеста.

— Красавица.

Я с любовью взглянула на фотографии. И пожалела, что у меня нет снимка Ивана. Мне его не хватало. То есть снимки-то были, но того, кто их делал, явно больше лица интересовали другие части тела. Сволочь!

Остальной вечер прошел без сюрпризов. Я познакомилась с женой и уже взрослыми детьми Славы Ильченко. Как смогла, объяснила симпатичной круглощекой тезке — его супруге, свое поведение в курилке, которому она оказалась свидетельницей, а потом в приливе откровенности поделилась с ней и некоторыми другими сложными моментами своей непутевой жизни. Опомнилась только, когда ночь перевалила за середку. Ложиться спать в это время было для меня практически нормой, а вот благожелательные хозяева мои уже с трудом прятали зевки. Еще бы! Подъем в армии, как известно, один на всех — шесть часов утра! Мне, кстати, предстояло встать еще раньше, чтобы к побудке уже стоять наготове возле камеры.

Следующий день прошел строго подчиненный армейскому распорядку. На завтра были запланированы интервью с городским начальством, которое тоже приняло определенное участие в судьбах современных «сынов полка». Это было скучно, но необходимо.

Геннадий Иннокентьевич Сидоров — глава местной администрации — был в кабинете не один, когда секретарша пригласила меня. Напротив стола, из-за которого мне навстречу поднялся хозяин кабинета, в глубоком кресле вальяжно развалился невысокий плотный человек совершенно определенной наружности.

Почему-то бандиты — столичные ли это авторитеты, провинциальные ли братки — имеют какое-то неясное, но вполне уловимое сходство. Не хотелось бы в данном случае говорить о родстве души — как-то цинично, но чем иначе-то объяснить? Так вот, гость, чувствовавший себя в этом властном кабинете, как на своей кухне, принадлежал именно к этой категории. Впрочем, меня это не касалось никаким боком, поэтому, вежливо улыбнувшись на его приветствие, я больше не забивала себе им голову.

Но, как оказалось, напрасно, потому что у него-то были как раз совсем иные намерения касательно меня. По завершении двадцатиминутного интервью с Сидоровым, из которого в эфир я собиралась взять от силы секунд десять, Сергей Петренко, бизнесмен (так он отрекомендовался при знакомстве), начал более чем настойчиво приглашать меня и, конечно же, моих коллег — жест в сторону навостривших уши мужиков — на свою «фазенду».

— Прямо на берегу стоит. Порыбачим, отдохнем. Будет чего после поездки вспомнить. Я пришлю за вами машину.

Желание похвастаться потом в кругу своих корешей знакомством с известной столичной журналюжкой было понятным и вполне достойным оправданием его настойчивости. Глядя на оператора и админа, я полностью отдавала себе отчет, что они не поймут моего отказа, и оставшийся командировочный день превратится для меня в настоящий ад. Скрепя сердце, я согласилась. Тем более что и подоспевший хозяин кабинета поддержал приглашение бизнесмена Петренки, расписывая в самых радужных тонах красоту мест и количество рыбы, ловить которую, кстати, я просто-таки терпеть не могла.

Вот так и получилось, что вскоре после обеда мы удобно расположились на мягких сиденьях большого и комфортабельного внедорожника, за рулем которого сидела увеличенная копия Петренки, у которой лоб получился поуже, а плечи пошире образчика. Фазенда оказалась довольно далеко даже по московским меркам, но действительно впечатляла. Огромный бревенчатый дом на самом берегу величественной Лены. У собственного причала шикарный, явно скоростной катер, несколько водных мотоциклов и скутеров. Высоченный забор с колючкой по периметру, сторожевая вышка. Просто-таки зона… гм… зона благоденствия.

Нам всем отвели комнаты, потом более чем плотно накормили, напоили и предложили отдохнуть. Надо сказать, постель манила. Я со счастливым вздохом утонула в ее пуховых глубинах и прикрыла глаза. Сколько я так пролежала где-то между сном и явью — бог знает. Но настоящий, глубокий сон почему-то не шел. Покрутившись еще, я смирилась с глупостью собственного организма и встала. От безделья посидела перед зеркалом, потом попыталась поглазеть в окно, но на дворе было уже почти совсем темно, и я увидела опять-таки лишь собственное отражение вместо речных просторов. Наконец плюхнулась на диван перед телевизором.

Местный канал был довольно убогим, но я все равно смотрела, тем более что в новостях показали сюжет о приезде столичных корреспондентов, а попутно еще и о почине, который взяла на себя местная военная часть, решившая по-своему бороться с детской беспризорностью. Выпуск завершился чем-то вроде теле-некролога. Разные люди с теплом говорили о трагически ушедшей из жизни молодой женщине, талантливом враче местной больницы, верной супруге и матери двоих детей…

А потом в кадре возникла ее фотография…

Боже! На меня печально и как-то устало смотрела Анна. Та самая Анна, которую я всего пару дней назад видела на ФСБшных фотографиях в объятиях Ивана… Да! Анна Сергеевна Суркова.

Ведущая в кадре продолжала вещать, сообщая подробности: тело нашли ниже по течению, сердце… Но я на нее уже не смотрела, во все глаза уставившись на заставку у нее за спиной: «Новости Энска».

«Ну что же я за идиотка! Дура! Кретинка! Ведь Ванечка же говорил — Энск, а я-то пропустила мимо ушей! Ведь именно в Энской больничке он пришел в себя, именно в этом городе провел два первых, если можно так сказать, года своей четырехлетней жизни. Дядя Веня сказал не делать глупостей и сидеть тихо. И что тут же делаю я, балда непробиваемая? Еду в Энск. Нарочно такого не придумаешь! Они, конечно же, решат, что я поехала что-то вынюхивать и… Господи, смилуйся надо мной! Говорят, ты всегда покровительствуешь убогим!»

И потом: «Она умерла. Утонула. Или утопили?»