ГЛАВА 14

Сначала Гидеон решил, что Уиллоу ушла от него навсегда. Однако через несколько секунд он услышал доносившуюся издалека мелодию, которую играла музыкальная шкатулка.

Комната была окутана бархатно-черной тьмой, но Гидеон не стал зажигать лампу. Он нащупал свои брюки, натянул их и вышел в коридор. Веселая музыка повела его вниз по черной лестнице, на кухню.

Уиллоу сидела в одиночестве в круге платинового лунного света. Ее золотые волосы струились по спине и плечам, а губы расплылись в странной полуулыбке. Гидеон вдруг почувствовал парализующий безотчетный страх. Он стоял неподвижно, ожидая, пока страх пройдет, а глаза привыкнут к темноте.

Через несколько секунд он уже смог вполне отчетливо увидеть, что на Уиллоу была белая ночная рубашка, подол которой потемнел от влаги. Она, должно быть, гуляла где-нибудь около пруда.

Гидеону хотелось заговорить с ней, коснуться ее и утешить, но он боялся. У Уиллоу был какой-то призрачный, воздушный вид, точно она могла исчезнуть, растворившись в мерцающем тумане, как только он шагнет к ней.

Его внимание привлекла музыкальная шкатулка – это была не та, что он купил ей, а какая-то другая, которую он раньше не видел. На ее круглой серебряной пластине вращалась маленькая фигурка в атласном платьице, на котором играли лучи лунного света. Гидеон пожалел о том, что не отдал ей свои подарки: механическую обезьянку и музыкальную шкатулку – они все еще лежали под сиденьем его коляски, завернутые в коричневую бумагу.

Гидеон осторожно поднялся по лестнице. Наверху, в темном коридоре, он прижался к стене, спрятав в ладони лицо и порывисто и глубоко дыша. Потом он решительно зажег лампу и постарался производить как можно больше шума, спускаясь вниз по лестнице.

– Не могла уснуть? – спросил он притворно-веселым голосом.

Уиллоу улыбнулась, не отрывая взгляда от шкатулки.

– Мне дал ее Стивен, – сказала она.

Гидеон почувствовал приступ ужаса, но быстро овладел собой.

– Да? – спросил он, ставя на пол лампу и как можно громче гремя крышками на плите. – Когда же?

– Сразу же после того, как я стала жить в доме отца, – сказала она так, словно ни сегодня, ни в другие дни не пережила трагедии.

Гидеон разжег плиту, потом пошел в другой конец комнаты, чтобы налить в кофейник воды из ведра.

– Держу пари, ты тогда была очень напугана, – осторожно заметил он.

Она по-прежнему не смотрела на него.

– Да, но там была Мария. Знаешь, твоя мать пыталась заставить ее уйти, но она осталась.

– Моя мать была настоящей пыткой для тебя, да? Уиллоу кивала, когда Гидеон прошел мимо нее, чтобы поставить кофейник на плиту.

– Я ведь тоже была пыткой для нее. Каждый раз, когда она смотрела на меня, она должно быть видела Частити.

– Да.

Он стоял совсем рядом с женщиной, которую любил, и ему хотелось, чтобы она подняла глаза от этой проклятой шкатулки, бросилась к нему, назвав его по имени, как делала это прежде. Это было бы куда как лучше, чем то безумие, которое, казалось, овладело ею.

– Сядь, – сказала она наконец, как будто он был соседом, зашедшим на чай, а не мужчиной, которого она так неистово любила на сиденье коляски, среди пьянящей травы, на пустой кровати наверху.

Гидеон сел. Ему хотелось, чтобы она смотрела на него, а не сквозь него.

– Ты была на улице? – решился он спросил после долгого, долгого молчания.

На плите выкипал кофе, шипя и выплескиваясь.

– Да, – ответила она, когда он поднялся со стула и схватил ручку кофейника. Гидеон обжегся и пробормотал какое-то ругательство.

С Уиллоу мгновенно спали чары; она оторвалась от стула и настояла, чтобы он позволил ей осмотреть ожог.

– Черт возьми, – сказала она и потащила его через всю кухню к ведру с водой, погрузив в него руку Гидеона.

Напрягшиеся в момент ожога мышцы на теле Гидеона облегченно обмякли. Более того, он смог вызвать какую-то реакцию Уиллоу.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Она посмотрела на него так, словно удивилась чему-то.

– Что ты сказал?

Гидеон вынул руку из воды, но почувствовал такую боль, будто она горит, и снова быстро погрузил ее.

– Я сказал, что люблю тебя, – повторил он.

– Да, – ответила Уиллоу, и в ее глазах снова появилось это пугающее безумное выражение.

Гидеон перешел в наступление:

– Что ты делала на улице среди ночи?

– Ходила в сарай, Гидеон Маршалл, – ответила она, немного оживляясь. – Тебя это устраивает?

Гидеон понял, что она лжет, но не стал выпытывать правду; он и так был очень рад, что в ней сохранялся дух противоречия. Он только молился о том, чтобы его хватило на все те печальные и трудные дни, что их ожидают.


День похорон Стивена выдался удивительно ясным. Во время печальной церемонии Девлин не сводил с дочери обеспокоенного взгляда.

Он Знал, что она храбрая женщина, но что-то тревожное чувствовалось в том, как бесстрастно стояла она рядом с Гидеоном, которого она всего несколько дней тому назад назвала Иудой. На ее лице отсутствовало какое бы то ни было выражение.

Почувствовав, что может упасть без сил, если Дав Трискаден не будет его поддерживать, Девлин попытался стряхнуть с себя собственное горе, не позволявшее ему понять, что так тревожило его в строгом спокойствии Уиллоу. Почему она не всхлипывает, как Дафна? Смирилась ли она с тем, что Стивен ушел от них навсегда, или просто притворяется, обманывая себя тем, что брат все еще скачет где-то среди холмов, останавливает поезда или играет с шошонами?

Когда все наконец закончилось, Девлину Галлахеру потребовалось приложить все свои силы, чтобы просто выйти с кладбища и перейти через дорогу к дому. Там плачущая и постоянно злящаяся на себя Мария приготовила поминальную трапезу.

Никто, кроме Уиллоу, не притронулся к еде. Она направилась прямо к столу и наполнила свою тарелку. Девлин встретился глазами с Гидеоном и движением головы поманил его к себе.

Они вместе вошли в кабинет: Девлин закрыл за ними двери, а Гидеон налил себе виски из бутылки, стоявшей на столике.

– Она даже не плакала, – хрипло сказал Гидеон, прежде чем Девлин решился спросить. – Думаю, она не верит, что его больше нет.

– Боже мой, – выдохнул судья, наливая себе виски. – Что она сказала?

– Ничего, – ответил Гидеон, глядя вдаль. – Перед тем как приехать утром в город, она поставила тесто для хлеба и напевала про себя так, словно ничего не произошло.

– Это ненормально, – раздраженно сказал судья. Он сам разрывался от горя, смирившись с ним.

– Знаю. Я пытался поговорить с ней, но когда упоминаю о смерти Стивена, она меняет тему разговора. Последний раз, когда я снова заговорил об этом, она спросила меня, можно ли посадить вишни перед домом следующей весной.

Девлин почувствовал какую-то недосказанность.

– Ты чего-то не договариваешь?

Гидеон вздохнул и со стуком поставил свой стакан на стол.

– Она бродит где-то.

– Что означает «она бродит»? – огрызнулся Девлин.

Гидеон устало пожал широкими плечами.

– Почти каждую ночь я просыпаюсь и вижу, что она куда-то ушла. Иногда она сидит в гостиной и играет на пианино, а однажды я застал ее на полпути между домом и прудом.

– Что она говорит?

– Она сказала, что ходила в сарай.

Девлин, запрокинув голову, осушил стакан и налил себе еще.

– Люди по-разному переносят горе, но что-то меня беспокоит во всем этом. Это не похоже на Уиллоу; то, как она вела себя, когда ребят привезли, было более типично.

– Знаю, – согласился Гидеон. – Вы слышали, что она сделала с фотоаппаратом?

– Да. Я бы и сам это сделал, если бы был там. Чертов хищник, фотографий захотел. Бога ради…

– Я никогда не понимал этого обычая, – признался Гидеон. Он помолчал в нерешительности, а потом продолжил: – Я подумал, может, было бы неплохо увезти Уиллоу куда-нибудь – так, ненадолго. Мы могли бы вернуться в Нью-Йорк…

Перспектива потерять Уиллоу, как порыв обжигающего ветра, пронеслась в исстрадавшейся душе Девлина.

– Нью-Йорк, – посетовал он.

– Только на время, – быстро вставил Гидеон.

– Думаешь, это поможет ей?

Гидеон опустил голову:

– Честно говоря, не знаю. Я даже не знаю, согласится ли она. Но мне нужно как-то повлиять на нее.

Судья не успел ничего ответить, как в дверь кабинета постучали. С разрешения Девлина вошла Мария.

– Сеньору Маршаллу телеграмма. – Она протянула сложенный лист дешевой бумаги.

Девлин рассеянно наблюдал, как Гидеон пробежал глазами текст, думая, что бы там могло быть написано. В конце концов, ему наплевать.

Стивен мертв, а Уиллоу, возможно, уедет и, может статься, уже не вернется. Всеми покинутый и безутешный, Девлин отвернулся, сложив на груди руки.


– Я просто не могу поверить, что ты в такой момент хочешь поехать кататься! – крикнула Дафна, поднося к заплаканным, покрасневшим глазам платок. – Уиллоу, твой брат мертв! Ты это понимаешь? Мы только что похоронили его, и в доме сейчас поминки!

Уиллоу рылась в чемодане, стоявшем в ногах ее детской кровати, вынула оттуда брюки и рубашку, которые собиралась надеть вместо черного атласного платья, что носила с сегодняшнего утра.

– Дафна, закрой рот и переоденься, – огрызнулась она. – Скоро стемнеет.

– Ты что, на самом деле думаешь, что Гидеон и твой отец позволят нам отправиться на прогулку?

Уиллоу сбросила ненавистное тесное платье и стала натягивать брюки. Она довольно долго молчала, потом бросила Дафне через всю комнату подходящую одежду.

– Они даже не заметят, что мы сбежали. Заперлись в кабинете, изливают свою печаль и скорее всего просидят там полночи.

Дафна выглядела испуганной:

– Уиллоу, как ты можешь быть такой бессердечной, такой… такой веселой! Я думала, ты любишь Стивена!

– Люблю.

– Хочешь сказать, любила, – настаивала Дафна. Уиллоу вздохнула, натягивая сапоги.

– Я хочу сказать, «люблю», – поправила она Дафну.

Дафна побелела. Потом она все же стала надевать брюки и рубашку, которые бросила ей Уиллоу.


Гидеон сложил телеграмму и засунул ее во внутренний карман пиджака. Джек Робертс узнал об увлечении Дафны Стивеном Галлахером, вероятнее всего, от Хильды, и теперь направляется на Запад самолично. Наверное, было уже слишком поздно посылать ответную телеграмму и извещать его о том, что опасность, нависшую над добродетелью его дочери, устранили раз и навсегда.

Выйдя из дома в сад, Гидеон уселся на мраморную скамью. Сейчас ему не хватало только ссоры с отцом Дафны, вдобавок ко всему, что творилось с ним последнее время. Но, однако, рано или поздно ему пришлось бы объясняться с мистером Робертсом. Значит, это произойдет раньше.

– Сеньор!

Гидеон поднял голову и увидел кузена Марии, который стоял возле кустов сирени, нервно теребя в руках шляпу.

– Да, Хуан.

– Я Паблито, – сказал мальчик. – Я, сеньор, пришел сказать, что сеньора… она собирается ехать к холмам.

Гидеон встревожился:

– Уиллоу? Одна?

– Нет. С сеньоритой, которая тут гостит.

– Понятно.

– Вы не поедете за ними? Не вернете их?

Гидеон вздохнул. Если прогулка поможет Уиллоу справиться с тем, что произошло, он не станет мешать ей.

– Нет. Пусть едут.

В темных глазах мальчика сверкнуло одобрение.

– Si, – сказал он, повернулся и ушел из сада так же тихо, как и вошел.

Гидеон еще посидел. Было бы неправильно ехать за Уиллоу. Однако он не мог дольше оставаться в доме или поблизости от него. Чувство потери было слишком угнетающим.

Наконец, он решил пойти в участок, который принадлежал ему до того дня, когда он сложил с себя полномочия после смерти Стивена, и посмотреть, как идут дела у нового шерифа.

Лот Хьютон показался Гидеону порядочным человеком, способным справиться с трудностями такой работы. Он приветствовал своего предшественника смущенной улыбкой и хриплым «здрасьте».

– День добрый, – ответил Гидеон, снимая шляпу.

– Присаживайтесь, мистер Маршалл! – предложил молодой служитель закона. – Я принесу вам чашку кофе…

Гидеон взял стул, но отказался от кофе. Ему хотелось, чтобы поскорее пригнали скотину, купленную им для ранчо, и, он мог бы пасти ее, клеймить или что-нибудь в этом роде. Он не привык искать себе занятие только для того, чтобы убить время.

– Мне жаль, что у вас в семье потеря, – решился сказать Лот.

– Спасибо, – ответил Гидеон. Он не слишком хорошо знал Стивена и видел его лишь однажды, но чувствовал эту потерю, потому что это было горе для Уиллоу и судьи. – Вы знали Стивена?

Лот печально усмехнулся:

– Разумеется.

– И какого вы о нем мнения?

Молодой человек поставил на полку позади стола фотографию некрасивой молодой женщины с пухлым младенцем.

– Он мне нравился, – коротко сказал он.

– Даже несмотря на то, что он грабил поезда?

– Он не грабил поезда! – парировал законник, защищаясь. – Он просто забирал кое-что, чтобы позлить своего старика!

– Он убил Митча Крубера, – спокойно напомнил своему преемнику Гидеон. – И награбленное им принадлежало пассажирам, а не Девлину Галлахеру.

– Это сделал не Стивен, – последовал уверенный и унылый ответ.

– Крубер назвал его «Галлахер». Лот поморщился:

– Черт возьми, если бы вы пожили тут подольше, то знали бы, что старина Митч был наполовину слепой. Этот парень просто был очень похож на Стивена.

Гидеон не на шутку встревожился, хотя и не мог понять, чем это вызвано.

– Вы знаете кого-нибудь, кто так здорово похож на Галлахера?

– Разумеется, – сказал Лот и, порывшись в груде плакатов, объявлявших розыск, протянул один из них Гидеону. – Вот этот.

Гидеон взял потрепанный плакат и с изумлением рассматривал рисунок. Лицо, изображенное на нем, принадлежало человеку по имени Сайлас Бланшар, и его разыскивали за целый список преступлений длиной с железнодорожную шпалу. Если на нем была маска, то издалека Бланшар мог бы напоминать Стивена Галлахера.

– Вы когда-нибудь видели этого человека?

– Нет. Просто просматривал эти плакаты после того, как приступил к работе, и мне показалось, что этот парень мне кого-то напоминает. Показала его Элис, когда она принесла завтрак, и она сказала, что он здорово похож на Стивена.

Гидеон ощутил неловкость, хотя и не мог объяснить, от чего. Уже темнело, и он подумал: вернулись ли Уиллоу с Дафной с прогулки?

– Крубер записывал все совершенные преступления, пока был шерифом, – сказал он задумчиво. – Не возражаете, если я возьму его записи домой и просмотрю? Завтра я верну их.

Похоже, Лот не возражал.

– Не вижу причин, чтобы отказать, – сказал он, наклоняясь, чтобы достать три увесистых пыльных тома, о которых упомянул Гидеон.

– Благодарю вас. – Гидеон встал, чтобы взять книги и уйти.

– Мои соболезнования судье и миссис Уиллоу.

Гидеон кивнул и вышел из конторы шерифа. Взобравшись в коляску, он вспомнил о свертке с музыкальной шкатулкой и механической обезьянкой, которые купил для Уиллоу. Он наклонился, чтобы заглянуть под сиденье. Сверток был на месте.

Гидеон со вздохом отпустил тормоза и отложил записи Митча Крубера в сторону, беря в руки поводья. Он почувствовал бы себя полным дураком, даря Уиллоу игрушечную обезьянку. Что, черт возьми, нашло на него, когда он покупал такую вещь?

Проезжая мимо дома Галлахера, он решил остановиться и убедиться, что Уиллоу с Дафной благополучно вернулись с прогулки, но потом передумал. Они должны были вернуться – Дафна наверняка настояла на том, чтобы вернуться домой, как только начало темнеть.

Пройдя на кухню, Гидеон зажег лампу и, чтобы взбодриться, заварил себе кофе. Потом, заверив себя, что Уиллоу нужно было побыть с отцом, он сел за стол, открыл одну из содержавших мельчайшие детали книг Крубера и начал читать.

Он снова и снова находил записи, в которых упоминалось имя Стивена Галлахера. За последние пять лет он двадцать восемь раз останавливал поезда, если верить тщательному отчету Митча Крубера. Он ни разу не взял для себя или своей компании ни цента, которые не принадлежали бы Девлину Галлахеру.

Когда Гидеон закрыл последнюю книгу, было уже поздно, но он был слишком расстроен, чтобы спать, поэтому просто сидел за столом, допивая остатки кофе и размышляя. Выяснив, что Дафна была свидетельницей последнего ограбления поезда и убийства Митча Крубера, он допросил ее. Она сказала, что Крубер назвал грабителя «Галлахер», но она также настаивала на том, что последний шериф ошибался.

Зная, что она любит Стивена, Гидеон тогда не поверил ей. У судьи и Уиллоу также были серьезные причины отрицать вину Стивена, но он не принял во внимание и их мнение.

Теперь, сидя в пустом и темном доме с догорающей лампой, Гидеон почувствовал себя более чем одиноким. Он все больше убеждался в том, что Стивен Галлахер был вовсе не свирепым разбойником, а обиженным и рассерженным мальчишкой, прячущимся в теле мужчины. Конечно же, он был помехой для железной дороги, сбивающей все расписание, пугающей пассажиров. Но за это его нельзя было вешать или назначать плату за поимку. Если бы эту награду не назначали, Стивен Галлахер был бы жив.

Почувствовав слабость, Гидеон взял лампу и вышел на заднее крыльцо. Там он наполнил умывальник теплой водой, которая весь день грелась на солнце, и умылся. Он снова подумал, не стоит ли ему поехать в город за Уиллоу и привезти ее домой.

После долгих размышлений он решил не делать этого. Вероятно, она чувствовала, что должна быть рядом с отцом; если бы ей хотелось побыть с Гидеоном, она сама вернулась бы к нему.

Гидеон лежал в постели уже минут десять, когда она появилась, усевшись на край кровати и со вздохом стаскивая сапоги. Толстая коса свисала на спину, на ней были брюки и мужская рубашка.

– Я тебя разбудила? – весело спросила она.

Гидеон изумленно уставился на нее. Он не мог рассмотреть выражение ее лица, потому что он не видел как следует в лунном свете.

– Сейчас, черт возьми, только два часа, – рассерженно и испуганно прохрипел он. – С какой стати мне спать?

Казалось, сарказм его тона нисколько не волновал Уиллоу. Она перебросила косу через плечо и начала расплетать ее. Закончив, она сняла рубашку и эти богомерзкие брюки и забралась в постель, как будто ей нечего было объяснять.

– Где, черт побери, ты была? – сквозь зубы спросил Гидеон.

– Каталась, – сладким голосом ответила она.

– В такое время?

Она довольно вздохнула и уткнулась в подушку.

– Луна светила, – сказала она, словно это все объясняло.

Гидеон готов был взорваться, когда она внезапно потянулась к нему и мягкими пальцами провела по его груди.

– Люби меня, Гидеон, – сказала она, потерев его сосок подушечкой большого пальца, отчего он непроизвольно застонал.

– Уиллоу, сегодня…

– Я знаю, что было сегодня, Гидеон. Мне нужно твое прикосновение. Целуй меня до тех пор, пока я смогу дышать, видеть или думать…

Он понял ее и ответил глубоким поцелуем. Ее язык немедленно встретился с его языком. Лежа рядом с ней три мучительных ночи, желая ее и отказывая себе из-за ее утраты, Гидеон почувствовал, как напряглось его изголодавшееся тело. Он скользнул губами к ее левой груди, обхватил ими теплый, затвердевший бугорок, дразня его языком, утоляя свой голод.

Уиллоу выгнула спину, отдавшись ему и сладко постанывая:

– О, Гидеон… Боже, Боже, Гидеон…

Он повернулся к другой груди, то жадно пожирая ее, то едва касаясь легкими, как шепот, поцелуями. Она была покорной, ждущей, чтобы ее пленили.

– Возьми меня, – просила Уиллоу. – О, Гидеон, скорее возьми меня…

Но Гидеон упрямо продолжал ласкать грудь.

– О, Гидеон, пожалуйста! – умоляла она, безумно вцепившись в его плечи.

Он заставил ее встать на колени посередине кровати, обхватил руками ее грудь и стал быстрыми мягкими движениями поглаживать ее языком. Она хватала ртом воздух и начала двигаться под ним вперед-назад и вверх-вниз.

Она лихорадочно произносила его имя, корчась и постанывая, когда он нежно пощипывал ее спелую грудь.

Когда Гидеон почувствовал, что близится самый ответственный момент, он стал всерьез наступать на нее. Уиллоу издала пронзительный, животный крик, замерла, а потом задрожала. Он подождал, снова раздвинул ей ноги и нежно целовал ее, пока из ее горла не вырвался низкий, рычащий вой.

– Нет, о, Гидеон… Не надо больше…

– Надо, – прохрипел Гидеон между поцелуями.

– О-о-о-о…

Он ласкал ее языком, целовал, снова ласкал. Она неистовствовала, умоляя, вцепившись руками в простыни.

– О, хватит…

– Нет, – хрипло сказал он из самого святилища ее сладости. – Я не успокоюсь, пока не получу всего.

Она застонала и широко развела колени, а Гидеон до конца утолил свой голод.


В глазах Гидеона, когда он устроился на Уиллоу, как всегда, почувствовалась определенная настороженность. Как бы она ни стремилась к нему, каким бы лихорадочным ни был этот миг, он никогда не пропускал момента, когда она приглашала его.

– Я люблю тебя, Гидеон, – прошептала она, – я хочу тебя, сейчас же.

Он застонал, и она ощутила его разгоряченное прикосновение, когда он легко вошел в нее.

Уиллоу, – выдохнул он, пытаясь до конца вытянуть из нее свое копье. – Уиллоу… Уиллоу…

Она поглаживала его упругие мускулистые бедра, нежно подталкивая его.

– Гидеон, еще, пожалуйста, еще.

Его великолепное лицо оставалось в тени, но все же ей было видно, каких усилий ему стоит растянуть для них обоих это жгучее удовольствие.

Уиллоу провела кончиками пальцев по его ягодицам, почувствовав сладостное наслаждение, когда он задрожал и подавил крик.

– Вы задумали заставить меня умолять о том, что вы должны дать мне, сэр, – поддразнила его она. – Более того, вы вынуждаете меня взять это самой.

– Нет… О, Уиллоу…

Но она это сделала. Она резко двинула свои бедра вперед, одновременно прижав его к себе обеими руками.

– О Боже! – взмолился он, но тщетно, принуждаемый неистовыми требованиями собственного тела двигаться и подчиняясь сладостному, коварному велению тела Уиллоу.

– Ты нужна мне… так сильно… О, Боже… медленнее… так сильно…

Эти бессмысленные слова звучали для Уиллоу, как сонет, рассыпая по всему ее телу искорки страсти, обжигающие, безжалостные огоньки пламени. Его сильные руки обхватили ее ягодицы, направляя ее. Если раньше он умолял, то теперь он просто командовал. Он снова и снова вынимал свой меч, а потом опять вкладывал его в ножны.

Уиллоу дрожала и стонала под ним, страстно желая и приветствуя каждый толчок этого меча. И вдруг она вся, и тело и душа, Ощутила неистовое, дикое облегчение. Она задрожала, поднявшись высоко над пламенем страсти, а потом медленно заскользила снова к земле, тихо всхлипывая.

Гидеон продолжал двигаться на ней, но теперь он был уже менее настойчивым. Вскоре он тоже вознесся к вершинам блаженства, и Уиллоу наблюдала происходящее с не меньшей радостью, чем она приветствовала собственную кульминацию. Руками и тихими, бессвязными словами она подталкивала его к границам рая.

Наконец сильная дрожь пробежала по телу Гидеона. Глаза его закрылись, голова откинулась назад, а губы сжались. Его торжествующий крик был долгим и хриплым, безгранично прекрасным для Уиллоу. Когда его тело беспомощно задергалось, как в агонии, она шепотом пообещала сделать эти сладостные муки еще сильнее.

Наконец он в изнеможении застыл на ней. Она водила руками вверх и вниз по его влажной, упругой спине, пока его дыхание не стало снова ровным. Когда он поднял голову от ее темно-золотых волос, в его голосе послышалась игривая нотка.

– Не могли бы вы, миссис Маршалл, в таком случае воспользоваться мной на скамеечке для пианино? – поддразнил он.

– Гидеон!

– Вот именно.

– Я говорила под влиянием страсти! – запротестовала она, почувствовав ужасную неловкость оттого, что сделала такое бесстыдное замечание.

– И тем не менее, – захохотал Гидеон, скользнув вниз, чтобы спрятать лицо на ее пьянящей груди, – я отнесу вас на скамеечку, миссис Маршалл.

Загрузка...