Укрощенная Элиза

5

Элиза вскочила и тоже зажгла свечу, потому что не удивилась бы, если бы он просто вышел и оставил ее в темноте. Все-таки она подождала, пока за ним захлопнулась дверь на втором этаже. Потом набрала для себя тоже горячей воды, взяла свечу и, забрав свои вещи, пошла наверх.

Она обрадовалась, увидев, что камин в ее комнате хоть и очень слабо, но все же горит. Элиза подбросила еще угля. Она подула изо всех сил, но это не имело никакого эффекта. Тогда она произнесла короткую молитву, чтобы новый уголь загорелся в течение ночи.

В комнате по-прежнему было холодно. Элиза открыла чемодан, чтобы достать оттуда теплое белье. И только тогда она поняла, что не сможет раздеться без посторонней помощи. Зеленое муслиновое платье было плотно натянуто под грудью по последней французской моде. При попытке расстегнуть его, могли отлететь все крючки. Она, конечно, старалась дотянуться до них рукой, изгибаясь и так и эдак. Ничего не получалось. Хоть ложись спать в этом платье!

Затем она вспомнила про лорда Даррина, чья спальня находилась рядом. Осмелюсь ли я, думала Элиза. Но, конечно, ничего другого не оставалось. Если Элиза хотела и дальше носить зеленое муслиновое платье в Даррин-Кастл, надо было обратиться за помощью к графу.

Решив долго не задерживаться мыслями на этой проблеме, Элиза гордо подняла голову и открыла дверь. Это была простая просьба, говорила себе Элиза. И причина вполне понятная – отсутствие служанки. Конечно, он не подумает ничего такого.

Она подняла высоко свечу и увидела несколько дверей. Какая же комната ею? Двери были плотно закрыты, и ни под одной из них не было полоски света.

Элиза вздохнула и позвала:

– Милорд! Пожалуйста, милорд! Казалось, прошла вечность, прежде чем в конце коридора открылась дверь и граф приблизился со свечой в руке. Он успел снять с себя толстую жилетку, и его кашемировая рубашка была расстегнута почти до пояса. Отводя взгляд от его широкой груди, Элиза посмотрела ему в лицо.

– Что еще случилось? – спросил он недовольно.

– Я не могу сама снять это платье, – сказала она и, заметив насмешливую улыбку в его глазах, продолжала: – Может, вы будете так добры и расстегнете крючки. Видите ли, они сзади, и мне до них никак не дотянуться. Обычно это делает моя служанка, но поскольку ее здесь нет, то я должна просить об этом вас. Прошу прощения, что я вам надоедаю, но тут никого больше нет, и…

Она сообразила, что говорит слишком много, и сразу замолчала. Дальше просто стоять было неловко, и она повернулась к нему спиной.

– Прошу вас, милорд! – Она посмотрела через плечо, наклонив голову.

Элиза не испытывала такого смущения с тех пор, как была юной девушкой. И она молилась, чтобы граф не заметил, как пылает, должно быть, ее кожа.

Он поставил свечу на перила. Элиза вздрогнула от прикосновения его пальцев, хотя они были удивительно теплыми. Он очень долго, один за другим расстегивал маленькие крючки. Когда платье со спины упало вниз, Элиза прижала лиф впереди свободной рукой.

Граф что-то пробормотал, ища почти невидимые крючки. Элиза чувствовала его теплое дыхание на своей голой спине, ощущала запах его лосьона. Почему он медлит? Они были слишком близко, ситуация была чересчур интимной. И хотя он касался ее кожи только пальцами, Элиза думала о его теле, сильном и мужественном.

Наконец он отошел от нее и взял свечу.

– Спасибо, милорд, – сказала Элиза, не поворачивая головы. – Я вам очень благодарна.

Она пошла к своей комнате, а он прорычал:

– Я надеюсь, у вас есть какое-нибудь другое платье, не столь дурацкое! Потому что я вам не служанка и не собираюсь ею быть. Не видел ничего глупее в своей жизни, чем платье, которое нельзя ни снять, ни надеть без посторонней помощи. Уж эти мне лондонские модницы! Хм!

Вся ее признательность за оказанную помощь испарилась в одну секунду, и Элиза хлопнула дверью у него перед носом.

Но, раздеваясь, она не могла не думать о графе. Интересно, он любовался ее обнаженным телом, пока расстегивал крючки? Правда, он ничем не выдал своих чувств, а его слова вряд ли можно назвать любезными.

Он был странный, этот лорд Даррин. И не только из-за резких манер, но, по крайней мере, он не дамский угодник. И она тут же задумалась, а почему она, собственно, так в этом уверена. Только потому, что у него нет жены и ему уже за тридцать?

Она размышляла над этим, ложась в кровать и укрываясь одеялом. Все мысли о графе тут же улетучились от соприкосновения с ледяными простынями. Она вспомнила, как ее служанка согревала постель утюгом каждую ночь, и даже застонала. Элиза никак не могла лечь поудобнее. Она вытянула ноги, и они вылезли из-под одеяла, а когда она хотела поправить одеяло, оно упало на пол. Элиза вскочила, постелила получше и сверху набросила свою меховую накидку.

Она могла бы поклясться, что не сомкнула глаз всю ночь. А проснулась она от громкого стука в дверь. Граф Даррин крикнул, что пора вставать, и, не ожидая ответа, протопал вниз по лестнице.

Элиза быстро выскочила из постели, в которой она провела самую ужасную ночь в своей жизни. И дело было не только в предательски соскальзывающих одеялах, в странных кочках, холодной и одновременно душной комнате. Нет, Элизу мучил всю ночь жуткий звук – это царапала ветка по стеклу. Выл ветер, во всем доме раздавались какие-то таинственные шорохи. Элиза чуть не кричала от страха, уверенная, что ее убьет маньяк, крадущийся по лестнице.

Она увидела, что камин совсем погас, и поспешила одеться. Бросившись к окну, она отодвинула шторы, надеясь на ясный и солнечный день. Но за окном по-прежнему мела метель и стояла кромешная тьма.

Умывшись и почистив зубы холодной водой, Элиза почувствовала себя намного лучше. Она открыла чемодан и нашла синее шерстяное платье, которое сшила ей миссис Фостер. Элиза ухмыльнулась, поняв, что это платье вряд ли будет сидеть как влитое. А значит, не надо звать никого на помощь, чтобы застегивать и расстегивать крючки.

Но все равно ей пришлось изрядно повозиться. Затем она достала толстые носки и теплые грубые ботинки. Тогда ей не нужно будет обувать огромные некрасивые калоши. И надо не забыть положить потом носки на ночь в постель, а то они такие ледяные, что, даже надев их, она до сих пор дрожит от холода.

Она нашла свою расческу. Без Мэннерс все равно не удастся сделать роскошные кудри, но это было неважно. Здесь это не имеет значения, решила она. И обнаружила, что в комнате нет зеркала. У нее имелось маленькое зеркальце в крышке ее шкатулки, но в нем Элиза не могла увидеть, какая прическа у нее получилась.

Она накинула на плечи теплую кашемировую шаль и спустилась вниз.

Граф был на кухне и уже завтракал. Перед ним на столе стояла огромная тарелка с ветчиной, сосисками, яйцами и хлебом. Еда пахла так вкусно, что Элиза сразу почувствовала дикий голод.

– Доброе утро, – произнесла она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно любезней.

– И вовсе оно не доброе, – сразу осек он ее.

Глядя на темень за окном и снежную карусель, Элиза вынуждена была признать, что он прав.

И все-таки снегопад не мог продолжаться бесконечно, сказала она себе, взяла тарелку и положила в нее кашу из котелка, висящего над огнем.

– Есть масло или сахар? – спросила она, решив не смущаться.

– В шкафу.

Она чувствовала его взгляд на себе и не удивилась, услышав его слова:

– Я вижу, вы нашли платье, которое смогли надеть сами. Рад за вас, очень рад.

Элиза аккуратно поставила свою чашку на стол, хотя и очень хотела швырнуть ее в графа.

– Я благодарю вас, милорд, за помощь, которую вы мне оказали прошлой ночью, – сказала Элиза весьма лукаво. – Но я надеюсь, что моя служанка скоро поправится и приедет сюда. Или вернется ваша матушка вместе с горничными, которых она собиралась нанять.

– Никто не сможет ни приехать, ни уехать какое-то время, миссис, – ответил он, звучно отхлебнув глоток кофе. Элизе стало противно, и она отвернулась. – Все дороги занесло снегом, – добавил он, вытирая рот рукавом, и поднялся.

Он пошел к двери, и Элиза спросила:

– Если дороги занесло, то куда же вы направляетесь?

От неожиданности он просто молча уставился на нее. Было слышно, как в комнате тикают часы. Наконец он сказал:

– В хлев, с вашего высочайшего позволения. Надо подоить корову, собрать яйца, покормить животных. Вы могли бы и помочь. Буду счастлив.

Элиза тут же представила, как он всучит ей в руки лопату, и отрицательно мотнула головой. Он что-то буркнул недовольно и вышел.

Она подождала еще пару минут и открыла шкаф. Говоря, что она не умеет готовить, Элиза не обманывала. Ей с трудом удалось пожарить себе яичницу с беконом. Причем в тарелку попала скорлупа, а мясо подгорело и было совсем невкусным.

Правда, тосты у нее получились неплохие, а джем был великолепный, успокаивала себя Элиза, наливая в чашку кофе, заваренный графом.

И она подумала о том, какая ужасная жизнь, наверное, у прислуги. Представить только, что надо по три раза в день, а то и больше, готовить, не отходя от плиты. Надо жарить мясо, варить суп, взбивать пудинги, печь хлеб, торты и пирожные. А еще служанка должна таскать дрова и уголь, выливать грязную воду. И всегда улыбаться, делать реверансы и отвечать «да, мэм» или «слушаюсь, милорд». Как они все это выносят, удивлялась Элиза. Нет, она бы точно не вынесла.

Неожиданно заскрипели и пробили старые часы. В ужасе, потрясенная Элиза поставила чашку. Часы пробили шесть раз. Это что же, шесть часов? Шесть?!

Она посмотрела на часы и поняла, что слух ее не подводит. Было только шесть часов утра. Значит, он разбудил ее чуть ли не в пять?! Она была уверена, что никогда еще за всю свою жизнь не вставала так рано. Не удивительно, что за окном темно. И не удивительно, что она не чувствует себя отдохнувшей.

А целый длинный холодный скучный день был весь еще впереди. Она тяжело вздохнула.

Потом до нее дошел весь комизм ситуации, и Элиза улыбнулась. Вот бы рассказать Майлсу обо всем, что случилось с ней в этом доме. И о грубом неприветливом хозяине, и о том, как она сама стелила себе постель и даже готовила…

Но она знала, что никому не расскажет о том, как граф Даррин расстегивал ей платье! Никогда и никому она этого не скажет, даже Майлсу. Впрочем, и без того у нее получалась целая удивительная история, в которой Элиза играла роль настоящей героини, сумевшей выжить в трудных, почти экстремальных условиях. И хотя сейчас ничто в этой не закончившейся истории не казалось ей смешным, она была уверена, что с удовольствием посмеется после, когда все испытания останутся позади.

Думая так, она вытерла стол, убрала посуду, продукты и даже помыла несколько тарелок. Это было все, что она могла сделать для графа. Потому что надо было и руки свои поберечь.

Затем она поднялась в спальню, взяла оттуда книгу и вышивание, решив побыть на кухне, пока в комнате царит ледяной холод. Конечно, надо было принести наверх еще угля и попробовать растопить камин. Но ей не хотелось сейчас этим заниматься.

Прежде чем сесть удобно у камина на кухне, Элиза исследовала первый этаж. Она предпочитала, чтобы граф не видел, как она осматривает дом. Впрочем, исследовать было особенно нечего. Все комнаты, в которые заглядывала Элиза, были пустые, пыльные и без мебели. Явно, что граф и его мать жили в основном на кухне. В комнатах было очень холодно, а на окнах даже не было штор. И вообще все это очень странно, сказала себе Элиза.

К десяти часам она почувствовала такую усталость, будто целый день была на ногах, а не читала книгу, сидя у камина.

Граф по-прежнему отсутствовал, и она умирала от скуки. Элиза не привыкла оставаться одна, тем более в гостях. Обычно в гостях она развлекалась остроумными беседами или кто-то мог почитать вслух, пока она занималась вышиванием. Были прогулки, экскурсии, осмотры разных достопримечательностей. Там, куда она ездила в гости, были чудесные пейзажи, которые хотелось запечатлеть в карандашных рисунках, в пастелях, или в акварелях, а чаепития превращались в милые вчера, и она ждала их с нетерпением. И как же все было по-другому здесь!

Она снова вздохнула, отложила в сторону вышивание и попробовала читать книгу.

Граф вернулся в двенадцать часов, и она так обрадовалась ему, что чуть не запрыгала.

– На улице все еще идет снег, милорд? – спросила она, видя, что он и не думает с ней разговаривать.

– М-мг…

– Я слышала, как ветер выл все утро, и, по-моему, даже сильнее, чем вчера, – продолжала Элиза, не удовлетворяясь одними его междометиями.

Не обращая на нее внимания, граф достал из шкафа большой моток веревки. Сама не зная почему, Элиза забеспокоилась и спросила, для чего ему столько веревки.

– Становится опасно выходить из дома. Ничего не видно даже перед лицом. Я хочу протянуть веревку до хлева и через двор. Держась за нее, мы не потеряемся в пурге.

Элиза представила сразу, как она потерялась и бродит, спотыкаясь, по заснеженным болотам, а потом падает в конце концов, обессилев. Чтобы он не заметил, как она дрожит, Элиза поспешно скрестила руки на груди.

«И надо же было мне здесь очутиться в такую ужасную погоду, – думала она, – в этом старом холодном доме с мрачным и неприветливым хозяином, который называет себя графом!»

Но все-таки, напомнила она себе, он единственный живой человек в округе, и надо держаться к нему поближе, а то недолго и совсем одичать.