Улыбка Моны Лизы

Глава вторая

— Черт побери, — пробормотала Ники, нажимая на дверной звонок Маккейдов.

Она сказала Люку, что придет в девять утра, но сейчас было уже четверть десятого. Обычно она никогда не опаздывала. Но заболел ее сосед, и Ники нужно было купить ему продукты, так что сначала она забежала в магазин.

— Ты опоздала, — резко сказал Люк, открыв переднюю дверь.

В обычной ситуации Ники бы извинилась, но перед ней стоял Люк, и она не собиралась вести себя как паинька:

— Тогда, думаю, тебе придется урезать мою оплату.

У Люка хватило такта показать, что он понял ее замечание, — она жертвует своим временем из уважения к его дедушке.

— Можно войти? — спросила Ники. — Или мне воспользоваться черным ходом для прислуги?

— Не будь смешной, — нетерпеливо ответил Люк.

Когда Ники вошла в дом, на ее лице сияла улыбка — на сей раз она не испытывала неловкости.

Широкая, элегантная лестница вела на второй этаж. На стенах были развешаны восточные ковры. Двери и сводчатые проходы, отделанные красным деревом, и выкрашенные светлой краской стены создавали впечатление большого пространства.

Через проход Ники снова увидела профессора Маккейда, который сидел в дальней гостиной. Он не дремал по-стариковски, явно бодрствовал, но казалось, что он смотрит в никуда.

Инстинктивно Ники шагнула к нему, затем резко остановилась и вздохнула. Она никогда не видела более печального человека. Каково это — любить кого-то так сильно, что, когда теряешь любимого, жизнь становится серой и пустой? Страшно пережить подобное. И в то же самое время Ники хотела испытать именно такую любовь — всепоглощающую, удивительную. О такой она только слышала, но никогда и ни у кого не находила, даже у своего отца.

— Думаю, ты захочешь начать на чердаке, — заметил Люк. — Там скопилось много вещей.

— Э-э-э… может, я осмотрюсь для начала? — пробормотала Ники, все еще размышляя о судьбе профессора. Помнил ли он счастливое время, когда его жена была рядом с ним? Ники никогда не говорила на личные темы с Джоном Маккейдом. Но в своих книгах он красноречиво писал о своей жене и ее страсти к садоводству.

— Ну, пойдем, — Люк повел ее по большому дому, указывая на места, где когда-то висели картины. — Мы думаем, что они находятся на чердаке, — объяснил он.

— Как портрет вашей прабабушки?

Люк свирепо посмотрел на Ники. Что она прицепилась к этому проклятому портрету! Вчера вечером в Интернете он поискал сведения об Артуре Метлоке, и то, что он нашел об этом художнике, потрясло его. Картина действительно стоила огромную кучу денег.

Он не разбирался в искусстве, хотя дедушка не раз пробовал заинтересовать внука. И конечно, Люк и не подозревал, что коллекция дедушки может стоить больше пары долларов. Джон Маккейд всегда рассуждал об искусстве в понятиях красоты, а не денежно-кредитных ценностей. Если бы он подкрепил свои уроки долларовыми купюрами, они стали бы более интересными.

— А твои родители уехали во Флориду несколько лет назад, да? — внезапно спросила Ники.

Люк скорчил гримасу. В Дивайне всем было все известно. Именно поэтому он предпочитал анонимность жизни в большом городе.

— Да, но они приезжают время от времени, чтобы присматривать за дедушкой. Тебе нужно что-нибудь, чтобы начать работу?

Ники задумчиво осмотрела холл, где они закончили экскурсию по дому. Созерцательное выражение на ее лице, казалось, отражало больше любопытство, чем попытку собраться с мыслями.

В ней всегда странно сочетались неуверенность в себе и интеллект. На самом деле как-то легко забывалось, какой проницательный ум кроется за ее девичьей стеснительностью. Но даже тогда, в юности, Люк знал, что Ники Йоханссон — потрясающая! Почему же она не уехала из Дивайна в поисках лучшей жизни?

— На самом деле я уезжала на некоторое время, но вернулась, — сказала она, не глядя на него.

Люк вздрогнул, внезапно осознав, что высказал вопрос вслух.

— Я… ммм… думал, ты здесь сойдешь с ума. Дивайн — явно не интеллектуальная столица.

Она пожала плечами.

— Однако колледж здесь превосходный. И потом, я часто путешествую, консультируя музеи. В прошлом году нью-йоркский музей отправил меня, вместе с другими специалистами, в Лондон, чтобы подтвердить подлинность неизвестной картины Рембрандта.

— Но ты живешь здесь. Колледж — всего лишь замкнутый мирок, даже студенты живут в Биардингтоне. Город умирает, и все об этом знают.

Она посмотрела на него, и намек жалости промелькнул в ее васильковых глазах.

— Конечно, я живу здесь, дома, — просто сказала она.

Она живет дома.

Он покачал головой. Для него эти слова были пустым звуком, но ему незачем беспокоиться. Если она хочет похоронить себя в болоте Дивайна, путь хоронит. Слава богу, городок всего в нескольких часах езды на машине от Чикаго, иначе у него были бы проблемы с довольно частыми поездками в штат Иллинойс.

Люк с болью в сердце посмотрел на дедушку, безучастно сидящего на стуле. За весь день Джон Маккейд не делал никаких движений, лишь изредка переставлял стул, словно хотел стряхнуть с себя болезненные воспоминания и печаль.

Люк вздохнул. Они надеялись, что врачи помогут, но безуспешно. Дедушка не мог жить один. Грэмс расстроилась бы, увидев мужа в таком состоянии. Она была так полна жизни и с равной долей энергии занималась и садом, и их многочисленной семьей.

Ники коснулась руки Люка.

— Мне так жаль профессора Маккейда, — прошептала она.

— Тут уж ничего не поделаешь, — с ложным безразличием он пожал плечами.

Ники погрустнела.

— Тебе не нужно притворяться, — сказала она.

— Кто сказал, что я притворяюсь?

— Я. Даже идиоту видно, как ты переживаешь за дедушку. Я же не идиотка.

Да, Ники была далеко не идиотка. И если бы Люк был сейчас в состоянии думать о чем-нибудь, кроме дедушки, он наверняка попытался бы решить, добавили ли годы объема к ее груди или нет. На Ники были джинсы и слишком большая рубашка, которая оставляла простор для воображения. Как это для нее типично…

Он помнил день, когда Ники вошла в его больничную палату, прижимая к груди стопку книг, — маленькая, в мешковатой одежде, из-за которой она выглядела еще меньше. Ее пристальный взгляд не отрывался от потертого линолеума на полу. Она пробормотала что-то насчет того, будто ее послали подтянуть его по некоторым пропущенным школьным темам.

Подтянуть — его?!

Люк и так был на грани истерики, поскольку его подружка и приятели даже не потрудились навестить его. И, конечно, после слов Ники сразу же взорвался, как атомная бомба. День, когда ему придется учить уроки с тощей, блеклой маленькой девчонкой, не наступит никогда! Свою реакцию на приход Ники Люк выразил лексикой мальчишеской раздевалки. Он надеялся, что после этих слов она обратится в бегство. Но, к его изумлению, Ники села на стул и начала читать вслух.

Через некоторое время он исчерпал все, что хотел сказать, и начал слушать. Скука, от которой страдал в больнице Люк, сыграла в пользу Ники. А потом, когда он присмотрелся к девушке, оказалось, что она не такая уж и блеклая. Совсем не мисс Серая Мышка.

— С чего мне начать? — спросила Ники, словно ничего не говорила о дедушке.

С ее словами образы прошлого исчезли. Кроме одежды, в нынешней Ники ничто не напоминало ту девочку. Он, возможно, когда-то и доверял ей, но теперь… Теперь Люк не доверяет ни одной женщине.

Он покачал головой.

— Начинай, откуда хочешь.

— Хорошо. Уверена, у тебя скопилась куча дел. Мне не нужна компания. Иначе я не смогу сосредоточиться. Если ты мне понадобишься, я тебя позову.

Ники вышла в просторный холл. Бросив беглый взгляд в открытую дверь гостиной на грустное лицо Джона Маккейда, она поднялась по широкой лестнице. Единственное место, которое Люк не показал ей, был чердак. Он просто указал на дверь на втором этаже, в задней части кухни возле лестницы. Логичнее всего начать отсюда.

Хотя в остальной части дома было все еще прохладно, чердак успел нагреться, и Ники стало жарко. Она с ужасом посмотрела на завалы, громоздящиеся перед ней.

— Елки-палки, — вздохнула Ники.

Чердак был огромным. И заполненным самыми разнообразными вещами — от старой швейной машинки до картин в пыли и паутине. Именно паутина вызвала у нее приступ отвращения — Ники панически боялась пауков.

— Страхи — признак слабой воли, — напомнила она себе, поднимая картину, прислоненную к сломанной настенной вешалке. И сразу улыбнулась, поскольку узнала одного из ее любимых художников. Вскоре Ники уже исследовала самые дальние углы переполненного чердака.

Чего здесь только не было! Древняя мебель, картины и старый граммофон, который все еще работал. В шкафу она нашла платье времен Эдуарда и спросила себя, как она будет смотреться в таком прекрасном наряде. Нелепо, наверное. Все же девушка не могла удержаться и прикинула его на себя.

Каково это, чувствовать себя симпатичной и сексуальной? Носить что-нибудь преднамеренно провокационное? Что-нибудь шелковое и откровенное?

Ники нахмурилась и снова зашелестела юбкой. Она всегда носила практичную, бесформенную одежду, которую никак нельзя назвать стильной. Возможно, все сложилось бы по-другому, будь жива ее мама, но отец обращал внимание только на школьные занятия дочери и не научил ее таким пустякам, как одеваться со вкусом. А позже ее муж, неоправданно ревнивый, не разрешал ей надевать что-то открытое.

Она нахмурилась, думая о Силаче.

Возможно, он и любил ее, по-своему. Он, конечно, умолял ее не разводиться с ним, клянясь, что изменится, пусть только даст ему еще один шанс. Проблема была в том, что Ники и так уже предоставила ему слишком много шансов. А теперь поняла, что, пока не поздно, пока она не привыкла к его оскорблениям и обманам, необходимо уйти.

Ники очень переживала. Им было хорошо вместе — они смеялись над одними и теми же вещами, любили смотреть старое кино, оба хотели провести медовый месяц в Диснейленде. Но все изменилось еще до того, как они поженились. Умер Дэнни, старший брат Силача, и ему пришлось взять на себя его обязанности в семье. К тому же он вылетел из колледжа, проучившись один семестр.

— Забудь, — пробормотала она.

С одной стороны, Ники было жаль, что ее брак развалился, с другой — она чувствовала облегчение.

Время от времени она вспугивала мышей, которые с писком убегали прочь. Ники достала пыльную хрустальную вазу, и толстый волосатый паук упал на ее руку — тут и она сама завизжала. Стряхнув паука, девушка с невероятной скоростью бросилась к двери чердака и, громко захлопнув ее за собой, стремительно сбежала вниз по лестнице. Ники ничего не могла с собой поделать — она панически боялась пауков.

— Что случилось? — Люк вышел из кабинета.

— Ммм… ничего. Я просто… решила передохнуть, там очень жарко.

Он раздраженно посмотрел на нее и помахал кипой бумаг, которую держал в руке.

— Мне трудно сконцентрироваться на работе, когда ты так хлопаешь дверями и громко топаешь по лестнице! У меня бизнес, которому нужно уделять внимание.

На Ники накатила волна ярости, но она сдержалась.

— И-и-звини, мистер Маккейд, я постараюсь больше не хлопать дверью.

Люк хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой. В конце концов, Ники здесь ни при чем. Он действительно никак не мог сосредоточиться, но лишь потому, что беспокоился о дедушке. К тому же он должен был принять нелегкое решение. Никто в семье не хотел решать эту проблему. Все почему-то ждали, что все чудесным образом устроится по-прежнему.

Люк пытался найти выход из сложной ситуации, но у него ничего не получалось. Старик таял на глазах. Дедушку отвезли к доктору еще раз, и доктор Кроеджер поставил диагноз — старость. Но лечение не возымело эффекта, не помогли умственные упражнения, которые они пробовали, — трудно лечить пациента, если он не хочет выздоравливать.

Люк даже сожалел, что не может обсудить эту проблему с Ники. В конце концов, у нее трезвая голова на плечах, а так как она не была членом семьи, то могла рассуждать здраво.

Люк кашлянул:

— Прости… я не хотел орать на тебя. Нашла что-нибудь ценное?

— Нужно сначала разобрать там все на чердаке, — она казалась бледной и вытирала руку о бедро.

Люк нахмурился, вспомнив ее визг с чердака: — Ты уверена, что с тобой все хорошо? — Все в порядке. Просто там жарко. — Не хватало только, чтобы ты упала в обморок от теплового удара, — сказал он, все еще хмуря брови. — Лучше я отнесу картины в одну из комнат для гостей. Ты можешь работать там. Когда расправишься с первой партией, мы переместим ее в другую комнату, и я принесу еще. Дом огромный, так что места хватит.

— Хорошая идея, — вежливо сказала Ники.

Он был уверен, что она сомневается в его умственных способностях, возможно, вообще считает придурком. Что ж, у нее есть на это причины. Когда-то ей пришлось помучиться, подтягивая его по пропущенным в школе предметам. Правда, с тех пор прошли годы, он уехал из этого городка и добился успеха в жизни.

А сама она? Почему решила жить в Дивайне? С ее умом и способностями эта девушка наверняка достигла бы большего. Но все же она решила вернуться. Говорит, что здесь ее дом. Он-то сам вообще не мог понять, что заставляет людей жить здесь, если у них есть шанс уехать.

— У тебя здесь семья? — резко спросил Люк, снова нарушив свое правило невмешательства.

— Нет, — она моргнула. — Я выросла без мамы, она… умерла сразу после родов. А отец скончался, когда я еще училась в колледже. У него была сестра в Техасе, но они не общались. Не знаю, есть ли у меня другие родственники. Отец не рассказывал о своей семье.

— Я не знал о твоем отце. Сожалею.

Ники задумалась, затем вздохнула:

— Мы не были близки.

— Пойду принесу картины, — пробормотал он.

Люк поднялся на чердак, и воспоминания обрушились на него. Когда-то чердак был местом захватывающих игр, где он, Шерри и их кузены проводили все свободное время. Тогда чердак не был захламлен, и бабушка приносила сюда лимонад с яблочным пирогом, чтоб утихомирить внуков, когда они уже буквально стояли на ушах. Яблочный пирог Грэмс был неподражаем, на сельской ярмарке она всегда получала приз за него — до тех пор, пока не перестала ездить па конкурс, ссылаясь на то, что восемь призов подряд смущают ее.

Ностальгическая улыбка возникла на лице Люка, но он быстро избавился от нее, тряхнув головой. Времена изменились, напомнил он себе. Грэмс умерла, ему больше не восемь лет, и от тех воображаемых приключений уже не захватывает дух. Все же хорошо вспомнить о счастливых днях в Дивайне! Обычно его воспоминания сводились к тому злосчастному году, когда он еще учился в средней школе.

— Тебе нужна помощь? — спросила Ники от двери. Она тоже поднялась на чердак и стояла у порога, опасливо глядя на пол.

— Только не говори, что видела здесь мышь, — сухо произнес Люк.

Он никогда не встречал женщину, которая не боялась бы мышей. Даже его сестра ненавидела этих грызунов. Во всяком случае, у нее появилась проблема, когда кто-то принес ей на лечение в ветеринарную клинику крысу.

Ники пожала плечами.

— На самом деле видела парочку. Вам стоит установить мышеловки, чтобы переловить тех, которые живут в доме, и завести кота, чтобы отпугивать новых. Я не имею ничего против мышей, даже думаю, что они прелестны, но они портят вещи.

— Прелестны?

— Конечно, милые мордочки с яркими глазками. Такие симпатичные…

Люк недоверчиво хмыкнул и переставил большую корзину к стене. Как и ожидалось, из-под нее выбежали три мыши, две из которых юркнули в сторону Ники. Несмотря на ее заявления о том, что она не боится мышей, Люк приготовился к тому, что Ники сейчас закричит. Но когда пищащие существа уткнулись ей в ноги, она лишь улыбнулась.

— Нужен кот, — объявила она. — Да Винчи порезвился бы у вас. Он любит охотиться.

— Ты назвала своего кота в честь Леонардо Да Винчи? — спросил Люк, в душе забавляясь кличкой животного. Две мыши только что пробежали по ее туфлям, но она и глазом не моргнула.

— Ему подходит это имя. Да Винчи любопытен, как и его тезка.

— Все коты любопытны. Любопытство — характерная черта этих животных.

Ники посмотрела удивленно.

— Не знала, что ты любишь котов.

— Они мне нравятся, но у меня нет кота.

Ники неопределенно покачала головой и взяла картину. Тщательно осмотрев переднюю сторону и задник, она выбрала другую и проделала с ней то же самое.

— В какой комнате я буду работать? — спросила она.

— Второй этаж, вторая дверь налево. Комната Грэмс. Там есть большой стол, за которым ты сможешь работать.

Она кивнула и пошла назад вниз по лестнице, держа картины так, будто они были сделаны из хрупкого фарфора. Видя, как осторожна Ники, Люк тоже бережно понес картины. По дороге он сбросил на пол паутину. Насколько Люк мог судить, пауки безвредны для вещей и для картин, в частности.

— Тебе нужно что-нибудь еще? — справился он.

Они снесли картины вниз и расставили их вдоль стены. Некоторые из них Люк видел раньше, когда они еще висели в доме; другие были незнакомы.

— Нет, все хорошо, — Ники открыла портфель и достала ноутбук и лупу. — Я тебя не задерживаю.

Слова прозвучали сухо. Слишком сухо. Люк нахмурился. Он напомнил себе, что Ники была профессором колледжа и привыкла иметь дело со студентами. Только он не был ее студентом, а здесь не колледж, а дом его дедушки. И еще он хотел узнать о ней как можно больше.

Ника, казалось, обладала богатым внутренним миром. Но не только это интересовало его. Она отличалась от женщин, которых он знал.

— Как долго ты путешествовала по Европе? — спросил он, развернув стул и усевшись на него.

Она удивленно взглянула на него.

— Мне казалось, у тебя море работы.

Люк пожал плечами, усмешка скривила его рот. У него на самом деле было много работы. Горы работы. Контракты, которые нужно рассмотреть и подписать, бизнес-планы, которые нужно изучить, переговоры, которые нужно спланировать, бесконечные потоки электронной почты и куча других документов. От всего этого зависел его бизнес. И все же он лучше поговорит с Ники. Что-то подсказывало ему, что она могла помочь ему отвлечься. Но в то же время могла стать и проблемой. Слишком большой проблемой.

— Я… решил прерваться на время, — пояснил он. — Так как долго?..

Она пожала плечами.

— Ну, сначала я уехала на три месяца, а потом на шесть. Еще я прошла интенсивный курс обучения в Сорбонне.

Люк ожидал, что Ники пустится в бесконечные рассуждения о своем образовании, но она сразу же замолчала и, склонившись над маленькой картиной, начала исследовать ее так сосредоточенно, как будто чья-то жизнь зависела от результатов этой работы.

— И что тебе понравилось больше всего? — не отставал он.

Она захлопнула ноутбук на столе и недовольно посмотрела на Люка:

— Почему ты все еще здесь? Разве ты не хочешь, чтобы я сделала побыстрее свою работу и ушла? — Она зло усмехнулась. — Уверена, я последняя женщина, которую ты хотел бы видеть рядом с собой — ты всегда предпочитал женщин, у которых размер груди превышает размер интеллекта.

— Хорошо, если это поможет, я… ладно… прошу извинить меня за мое поведение, когда мы были детьми, — сказал Люк самым примирительным тоном, на который был способен. Затем досчитал до десяти и сказал: — Я был хулиганом. Ладно, ты имеешь право ненавидеть меня.

— Не важно, что случилось, когда мы были детьми. Но ты, безусловно, не изменился — клеймо спортсмена словно отпечатано у тебя на лбу. — Она помолчала и добавила: — А кроме того, я тебя не ненавижу.

— Неужели?

— Просто я не люблю тебя, — призналась Ники, чувствуя, что краснеет. — Извини. — Она думала, что он расстроится. Но, к ее удивлению, Люк выглядел довольным.

— Ты первая женщина, которая сказала мне правду, — тихо сказал он, вспомнив свою бывшую невесту Сандру, которая говорила, что любит его, продолжая спать с кем попало.

Единственное, что Люк понял, уехав из Дивайна: женщинам из больших городов не стоило доверять. Впрочем, из маленьких тоже.

Боже, каким глупцом он был в отношениях с Сандрой! Настолько ослепленным любовью, что проигнорировал слова лучшего друга, будто Сандра не является образцом добродетели. Люк поморщился, вспомнив, как он тогда разозлился и даже разбил лицо другу.

— Просто тебе встречались не те женщины, — сказала Ники, словно прочитав его мысли.

Он тяжело вздохнул. Теперь это не имело никакого значения. После того как Люк узнал правду о Сандре, он решил, что брак не имеет смысла. В конце концов, он может наслаждаться и с легкодоступными женщинами.

— Шерри говорит то же самое, хотя она не понимает, что… — он оборвал себя на полуслове, услышав крик с первого этажа.

Люк помчался вниз по лестнице в сопровождении Ники. Она никогда не слышала, чтобы Джон Маккейд так кричал.

— Никогда… я не могу поверить… такой беспорядок! Мой маленький сержант никогда не допустила бы подобного позора. Я должен привести в порядок это место, чтобы… здесь должно быть красиво…

Французские двери, ведущие в задний сад, были распахнуты, и мистер Маккейд неистово вырывал сорняки из клумбы.

— Дедушка, пожалуйста, пойдем в дом! Обещаю, что мы наведем здесь порядок, — сказал Люк, приседая рядом со стариком.

— Оставь меня в покое! Я должен был смотреть за садом. Грэмс была бы очень расстроена сейчас. Мне невыносима сама мысль, что она могла бы увидеть это, — он продолжал вырывать высокую траву бледными, мокрыми от росы руками.

— Пожалуйста, дедушка, я позабочусь о клумбе, — Люк взял дедушку за руку, но старик вырвал ее с сердитым возгласом. Люк посмотрел на Ники, его темные глаза заполнились болью, и она увидела его таким, каким не видела никогда, — растерянным и нуждающимся в помощи. — Я не знаю, что делать, — прошептал он.

Не раздумывая, Ники опустилась на колени рядом со стариком и обняла его за плечи:

— Все в порядке, профессор Маккейд. Мы позаботимся о саде.

Ее тихий голос подействовал на старика сильнее, чем испуганный тон Люка. Профессор обернулся и трясущимися пальцами потер переносицу.

— Она была бы так… так разочарована.

— Тогда мы наведем здесь порядок, чтоб все было как прежде.

— Здесь было так красиво, — он вздохнул, глядя вокруг сквозь слезы, которые стекали по его лицу. — Она разбила этот сад для меня. Живой холст. Она была тонко чувствующей женщиной, — последнее предложение прозвучало как часть старой лекции профессора Маккейда, и Ники улыбнулась.

— «Искусство — сообщник любви», — сказала она и закончила цитату, которую так часто слышала на его лекциях: — «Уберите любовь, и нет больше искусства».

— Вы всегда были превосходной студенткой, мисс Йоханссон.

Тот факт, что он помнил ее имя, поразил Ники. Она подняла глаза и натолкнулась на удивленный взгляд Люка.

— Спасибо, профессор. Теперь я сама преподаю в колледже.

— Да, я рекомендовал вас на свою должность, когда уволился.

Удивлению Ники не было предела. Она всегда была самой незаметной на всех лекциях профессора. Ники никогда бы не поверила, что профессор Маккейд выделяет ее из прочих студентов, что вообще помнит о неприметной, тихой студентке, которая сидела на задних рядах. Казалось, что он даже не узнал ее на распродаже…

— С-спасибо, сэр. Я ценю вашу веру в меня.

— Вы того заслуживаете.

Его глаза вновь стали печальными. Профессор с грустью смотрел на сад. Тот был прекрасен, хотя и сильно зарос. Ники понимала теперь, какую любовь вложила в этот сад Грэмс, И этот сад стал памятью о любви. Любимая женщина профессора не покинула его на этой земле, и ее любовь до сих пор остается с ним, она лишь изменила свое выражение.

— Обещайте привести сад в порядок для моего маленького сержанта, — прошептал профессор Маккейд. Он больше приказывал, чем просил.

— Маленький сержант? — спросила Ники Люка.

— Моя бабушка, — изрек он в ответ.

Ники спросила себя, сможет ли она сдержать обещание. Она никогда не занималась садоводством, да и Люк не захочет слишком уж долго терпеть ее здесь. И все же в работе с цветами и живописью было много общего. К тому же разве она может сказать «нет» несчастному старику?

Ники вздохнула.

— Хм, хорошо, я обещаю. Но сейчас слишком жарко, чтобы работать в саду. Пойдемте в дом, профессор. Я начну работать в саду завтра же.

Они отвели профессора в дом, где он уселся на свой стул. Но вместо того, чтобы погрузиться в свое обычное состояние, профессор пристально смотрел на сад, словно в нем таились все ответы на вопросы.

— Ты обещаешь? — спросил он Ники.

— Да. Я обещаю!