Уроки доверия

6

— Мне тогда было всего пять лет! — воскликнула Натали, широко раскрывая глаза.

Она рассказывала Харперу о том, как в детстве ездила с отцом в Техас к его родителям и он впервые посадил ее на лошадь. Собственная словоохотливость казалась ей поразительной, но отнюдь не пугала, скорее, наоборот, радовала.

Они сидели в небольшом ресторанчике в по-домашнему теплой обстановке. Официанты здесь были как на подбор симпатичные и обаятельные, а музыка играла негромкая и спокойная. К воспоминаниям о далеком детстве располагало все вокруг.

Харпер подъехал к ее дому ровно в семь. Когда Натали вышла и села в машину с ним рядом, он осведомился, получше ли ее настроение и, получив утвердительный ответ, завел двигатель.

Куда они направляются, Натали не имела понятия. Но сразу поняла, что ничего лучшего Харпер просто не мог для нее выбрать, как только переступила порог ресторана. Умиротворяющая обстановка, предупредительность официантов, приглушенный свет — после месячных страданий и полного уединения они подходили ей просто идеально.

Как он догадался, куда лучше меня привезти? — размышляла она, следуя вместе со своим спутником за метрдотелем к одному из столиков на двоих. Наверное, принял во внимание мое утреннее расстройство, или это простое совпадение. В любом случае приятно. Даже очень.

Когда они сели друг против друга и она заглянула в его глаза, мысль о возможных дурных намерениях Харпера в отношении нее показалась ей абсурдной и захотелось посмеяться над собственной глупостью. Эндрю Харпер излучал такую доброжелательность и желание помочь ближнему своему, что никак не мог оказаться человеком неискренним или порочным. Ей следовало понять это еще утром.

Он завел беседу с легкостью высококлассного детектива, и Натали сама не заметила, как расщебеталась будто встречающая рассвет птаха. Она с удовольствием поведала ему и о своих детских проказах, и о проделках в школе, и о том, как велико было ее разочарование, когда однажды на Рождество в костюме Санты к ней явился сосед из дома напротив.

У Харпера был на редкость приятный смех. Непринужденный, мелодичный. И Натали с удовольствием смеялась вместе с ним.

— Ты здорово умеешь рассказывать, — заметил он после одного из особо забавных эпизодов ее ранней юности.

— Спасибо, — ответила Натали. — За все спасибо, — добавила она, опустив голову и потупив взгляд.

— Ты это о чем? — спросил Харпер озадаченно.

— О прогулке по городу, об этом милом ресторанчике, о том, что ты сумел заставить меня расслабиться, обо всем забыть. — Натали смущенно пожала плечами. — Признаться честно, я не смеялась целую вечность.

— Тебе очень идет смех, — сказал по обыкновению спокойно Харпер.

Натали метнула в него быстрый испытующий взгляд. Нет, он не начинал с ней заигрывать. Смотрел на нее с дружеской улыбкой, но без намека на нечто большее. По-видимому, ему и впрямь казалось, что ей к лицу смеяться. Только и всего.

Натали улыбнулась и, не желая заострять внимания на причинах, по которым она целую вечность не смеялась, преувеличенно бодро произнесла:

— Теперь твоя очередь.

Харпер недоуменно повел бровью.

— Расскажи мне что-нибудь о своем детстве, — попросила Натали.

По его лицу словно пробежала тень, но Натали решила, что ей это скорее всего показалось. Подумав, что он не знает, с чего начать, она задала ему наводящий вопрос.

— У тебя есть братья или сестры?

Харпер молча покачал головой.

— Значит, ты в семье единственный ребенок! — воскликнула Натали. — Я тоже! Говорят, такие дети, как мы, вырастают эгоистами и считают, будто все вокруг непременно должны ими восхищаться. Глупости, правда?

Ее собеседник пожал плечами.

— Кто его знает.

— Мы ничем не хуже других, нам жить даже гораздо сложнее. Единственный ребенок в семье в некотором смысле одинок, сколько бы у него ни было знакомых или друзей.

Она замолчала, задумавшись вдруг о том, легче ли перенесла бы расставание с Джеймсом, если ее поддерживала бы не подруга, а родная сестра или брат. Ее настроение резко пошло на спад, но Натали отмахнулась от мыслей о неверном возлюбленном, решив не портить вечер.

— Расскажи же мне о своем детстве, — снова попросила она. — Что угодно. К примеру, какими вкусностями тебя баловала мама, какие сказки рассказывал на ночь отец.

Харпер криво усмехнулся.

— Даже не представляю себе, чтобы мой старик рассказывал кому-нибудь на ночь сказки. Он у меня человек строгий, всегда таким был. А из маминых вкусностей я, признаться, ничего не помню. Она умерла, когда мне было пять лет.

Он сообщил об этом совершенно спокойно, не стараясь придать голосу трагического оттенка, не делая акцента на самом страшном слове, но у Натали возникло ощущение, что ее хорошенько встряхнули, чтобы отрезвить. Она считала себя несчастнейшим из живущих на земле созданий, в который раз намекала Харперу, что на ее долю выпало чудовищное испытание, и ни на секунду не задумалась о том, что он, быть может, во много раз несчастливее ее, просто не подает виду. Ей захотелось провалиться сквозь землю от стыда.

— Прости, пожалуйста. Я ведь не знала…

— Разумеется, не знала, — мягко ответил он. — Тебе не за что извиняться.

Щеки Натали зарделись, и она глотнула минеральной воды, тщетно надеясь прогнать с лица краску. Харпер, заметив ее смущение, чуть подался вперед и ласково потрепал по руке.

— Эй! Все в порядке, слышишь? Пожалуйста, не переживай. Маму я почти не помню, так что своим вопросом ты не причинила мне боли. Честное слово!

Натали медленно подняла на него взгляд.

— Если хочешь, я расскажу тебе о ней, что знаю, — предложил Харпер, стараясь скрасить неловкость. — В основном от деда и бабушки, они у меня гораздо более словоохотливые, чем отец.

— Тебе точно не тяжело об этом разговаривать? — спросила Натали осторожно.

— Точно.

— Тогда, конечно, расскажи.

— Мама была удивительной женщиной, — начал Харпер с подъемом. — Не то чтобы писаной красавицей, но настолько жизнелюбивой и обаятельной, что мужчины повально в нее влюблялись. За ней ухаживал даже какой-то миллиардер, но она предпочла ему и всем остальным отца. В ту пору, по словам деда, он был не таким замкнутым, даже любил повеселиться.

— А сейчас не любит? — спросила Натали, воспользовавшись образовавшейся паузой.

— Нет. В праздники он запирается у себя в комнате и никого не желает видеть.

— А как же дни рождения? Рождество? — спросила Натали изумленно.

Харпер усмехнулся.

— У нас не принято устраивать праздников. Хотя, признаюсь честно, ребенком я завидовал тем ребятам, которым на день рождения пекли праздничный торт и дарили подарки, а на Рождество наряжали елку.

Натали недоуменно покачала головой, думая, что не совсем правильно его поняла.

— То есть как? Неужели у вас дома никогда не было рождественской елки?

— Была, и, судя по фотографиям, каждый год очень красивая. Но это еще при маме, — сказал Харпер спокойно. — Потом пару раз елку ставил у нас дома дед. — Он засмеялся. — Мы наряжали ее вместе с ним… весьма и весьма скверно. Но чаще всего они с бабушкой просто забирали меня на Рождество к себе, а там уже кормили сладостями и радовали всяческими рождественскими прелестями, так что не такой уж я и обездоленный.

— Ничего себе необездоленный, — пробормотала Натали, всей душой сострадая ему, маленькому, оставшемуся так рано без матери. — Мне в детстве повезло гораздо больше: на каждый праздник я становилась центром всеобщего внимания. Меня осыпали игрушками, закармливали мороженым и конфетами… Мама особенно много со мной сюсюкалась, отец, у которого в обычные дни не было свободного времени, катал на плечах. Все остальные, кто приходил в дом, непременно что-нибудь дарили…

— Если бы я знал тебя маленькой, наверное, тоже баловал бы, — сказал Харпер, улыбаясь.

— Почему? — спросила Натали, удивляясь, что он ответил именно так. Окажись она сейчас на его месте, наверняка не смогла бы думать ни о чем другом, только о жалости к самой себе.

— Мне кажется, ты была очень милой девочкой, — произнес Харпер, насаживая на вилку политую голландским соусом спаржу. — Этаким очаровательным светловолосым ангелочком.

Натали смутилась… и опять встревожилась. Что он имеет в виду? Хочет подольститься к ней столь хитрым способом? Затуманить голову завуалированными комплиментами, а затем… поиграть в любовь, пока не надоест. Она поежилась, опустила глаза и принялась медленно отрезать кусочек жаркого.

— Может, как-нибудь покажешь свои детские фотографии? — спросил Харпер, прожевав и проглотив спаржу.

Натали вскинула голову и пронзила его взглядом. Ну вот, начинается, подумала она, переполняясь враждебностью к нему и готовностью защищаться любой ценой. Сейчас ненавязчиво попросится в гости, а там…

— Принеси их с собой в студию, после съемок посмотрим, хорошо? — добавил Харпер с таким видом, словно не заметил в настроении Натали никаких перемен. — Может, даже завтра. Кстати, давай договоримся о времени. — Он посерьезнел, положил вилку на край тарелки и, нахмурившись, задумался. — Подъезжай, скажем, часам к одиннадцати.

От неловкости Натали чуть не подавилась. Харпер и не думал ее соблазнять, может, даже вообще не воспринимал как женщину, а она навоображала себе невесть что, уже приготовилась обороняться. Смех. Стыд и смех! Ей следовало бы не сомневаться в нем каждую минуту, а поучиться у него уравновешенности, благоразумию и самообладанию.

— Хорошо, — пробормотала она, не пытаясь скрыть, что раскаивается.

На следующий день Натали вошла в студию, ощущая себя совсем другим человеком. Вчерашний вечер с Харпером и ночь, проведенная в размышлениях и самоанализе, здорово ей помогли, заставили взглянуть на жизнь по-новому. Она всецело отдавалась своему горю, свыклась с ним, даже смаковала его, но палец о палец не ударила, чтобы как-то справиться с ситуацией, выбраться из пучины мрачного отчаяния.

Мысли о том, что рядом есть люди, достойнее ее переносящие и более страшные беды, ни разу не приходила ей в голову. Она жила в полной уверенности, что самое чудовищное зло ниспослано ей, и только вчера осознала, как сильно заблуждалась.

От идеи отправиться за океан и навеки затвориться в святой обители она пока не отказалась, но почувствовала, что должна гораздо серьезнее все взвесить, получше разобраться в толкающей ее на столь ответственный шаг причине. Ей вдруг представилось, как по приезде в монастырь она осознает, что совершила роковую ошибку, и сделалось до того страшно, что захотелось воспользоваться предложением Харпера и прямо среди ночи ему позвонить.

Сильно изменившейся встретила этот день не только Натали. Совершенно иной была сегодня и мастерская, где уже приступил к работе Харпер. В тот момент, когда молодая женщина появилась на пороге, он устанавливал у дальней стены стойку с бумажным фоном цвета слоновой кости.

— Привет! — воскликнула Натали, с интересом рассматривая современные софиты и прочее оборудование, превратившее полупустую комнату с доисторическими снимками на стенах в настоящую студию. — Я принесла фотографии.

— Привет! — Харпер повернулся и озадаченно посмотрел на нее. — Какие фотографии?

— Детские. — Она вытянула руки, в которых сжимала старенький альбом. — Ты ведь сам попросил.

— А, да… — Сосредоточенное лицо Харпера расплылось в настолько ослепительной улыбке, что Натали, сама того не замечая, тоже заулыбалась. — Прости, я мыслями уже весь в работе. — Он обвел рукой преобразившееся помещение. — Молодец, что не забыла о фотографиях. Я почему-то вспомнил о них за завтраком и понадеялся, что увижу уже сегодня.

Натали ясно представила его себе завтракающим — за деревянным столом в просторной кухне, залитой солнечным светом. На нем махровый халат, под которым ничего нет. От его только что выбритых щек пьяняще пахнет пачули и сандалом…

Почему именно сандалом? — задалась она вопросом, приходя от своей фантазии в сильное смущение и настораживаясь. Ах да, вчера вечером я точно определила: у него такой одеколон. Мне он очень понравился… О нет, хватит! Я пришла работать, а не мечтать о запретном!

— Сейчас посмотрим или после съемки? — спросил Харпер, кивком указывая на альбом.

— После съемки, — с улыбкой, но решительно ответила Натали.

Он вел себя сегодня совсем по-другому. Смотрел на нее как подобает художнику, экспериментировал со светом и фоном, просил выразить изумление, задумчивость, радость. От сомнений, закравшихся ей в душу вчера утром, к концу сегодняшнего рабочего дня не осталось и следа.

— Замечательно! — провозгласил Харпер, гася лампы. — Все просто замечательно!

— Кстати, ты обещал показать свои работы, — напомнила Натали. Ей и впрямь было любопытно узнать, что представляет собой Харпер как фотограф.

— Свои работы? — переспросил он, и Натали показалось, что его настроение резко изменилось. — Да, помню. Я кое-что привез сегодня. — Натали проследила, как он подошел к столу и достал из лежащего на нем портфеля небольшую стопку фотографий. — Вот, пожалуйста.

Она приблизилась, взяла снимки и принялась внимательно их рассматривать. На первом был изображен мальчик лет трех. Его льняные волосы трепал ветер, на пухленьких щеках играл румянец. Поражали глаза — на них-то при помощи луча более яркого света фотограф сосредоточил основное внимание. В огромных глазенках ребенка отражалась вся его сущность: жажда скорее изучить мир вокруг, присмотреться к каждому деревцу, к каждой букашке.

— Как удачно пойман момент, — пробормотала Натали. — Гениально…

На второй фотографии она увидела танцующую девушку в полупрозрачном платье. За ее спиной играло волнами позолоченное солнцем море.

— Так и кажется, что она сейчас оживет. Просто потрясающе! — Натали улыбнулась и восхищенно посмотрела на Харпера.

Тот повернулся к ней спиной и направился в другой конец студии составить в ряд стойки. Что-то явно вызвало его неудовольствие. Но что именно, Натали не могла сообразить. Может, он не любит, когда ему поют дифирамбы, или вспомнил о чем-то личном, или просто скромничает.

Остальные снимки Натали просмотрела быстрее, чем хотела бы, и не удержалась от еще одного комплимента:

— Хозяину этой студии до тебя, как до Луны.

— Скажешь тоже, — проворчал Харпер, не оборачиваясь.

Натали с удовольствием расспросила бы его о том, где и когда были сделаны фотографии, планировал ли он экспонировать их вместе с последними снимками, на какое число намечено открытие выставки и где она будет проходить. Но промолчала, вспомнив, что разговаривать о работе он не любит, и недоумевая по поводу его нынешнего расположения духа.

— Итак, давай проверим, подвело ли меня воображение, — произнес Харпер, оставляя наконец стойки в покое. Его голос звучал теперь по-прежнему ровно, ни лицо, ни глаза не выражали неудовольствия.

Натали непонимающе повела бровью, кладя фотографии на стол.

— Мне интересно, правильно ли я представляю тебя маленькой, — пояснил Харпер с лукавой улыбкой.

— А-а. — Натали закивала. — Вот ты о чем. Что ж, давай проверим.

Он почти приблизился к столу, как вдруг резко остановился, будто внезапно вспомнив о чем-то крайне важном.

— Подожди. Который час?

Натали посмотрела на наручные часы с прозрачным браслетом.

— Четверть первого.

— Готов поспорить, ты проголодалась, — сказал Харпер.

Натали действительно не отказалась бы сейчас перекусить. Аппетит вернулся к ней бесповоротно, что ее очень радовало. И все благодаря ее новому знакомому.

— Спорить не будем, — сказала она, садясь на один из стульев у стола и придвигая к себе альбом. — Признаюсь сразу: я в самом деле с удовольствием подкрепилась бы.

— Тогда минут десять тебе придется посидеть в одиночестве, — сказал Харпер, направляясь к двери. — Я сбегаю в пиццерию на углу.

Натали проводила его веселым взглядом. Ей доставляло удовольствие позировать ему, думать о предстоящем вечере, да просто находиться сейчас в этой маленькой студии. И — черт возьми! — быть рядом с этим удивительным зеленоглазым парнем, который столь ловко и ненавязчиво вправил ей мозги, заставил забыть о Джеймсе. По крайней мере, отвлечься от мыслей о нем, понять, что его уход — вовсе не катастрофа.

Вернулся Харпер не через десять, как обещал, а через семь минут.

— Нам повезло, — сообщил он. — Там не оказалось почти никого, поэтому меня обслужили тотчас же. Пицца с шампиньонами и кола!

Едва начав учебу в школе моделей, Натали взяла себе за правило не есть много мучного и не пить фанту и кока-колу, но с тех пор, как ей казалось, прошла целая вечность. Сейчас она как бы стояла на распутье: не понимала, что в жизни ценно, а что почти не имеет значения. И намеревалась поразмыслить над этим позднее, по истечении срока договора с Харпером…

Аромат выпечки и грибов незамедлительно заполнил студию. Натали сглотнула, поняв, что, даже если ей потом придется по нескольку часов каждый день сгонять в тренажерном зале лишние килограммы, она не откажется сейчас от пиццы. Впрочем, вес ей следовало сначала набрать, поэтому тревожиться было вообще не о чем.

Харпер сдвинул на край стола фотографии и альбом, поставил перед Натали коробку с нарезанной треугольниками пиццей и пластиковый стакан, закрытый крышкой с отверстием для трубочки, и сел на соседний стул. Судя по довольному виду, случаю заморить червячка он и сам был рад.

Расправились с пиццей они довольно быстро. Натали ела и думала о том, что, не будь с ней рядом такого удивительного и заботливого друга, ни куски испеченного теста с грибами и зеленью, ни тем более сильногазированная кола не казались бы такими вкусными.

— Итак, приступаем к самому интересному! — объявил Харпер, когда убрал со стола остатки спонтанного ланча. — Хотелось бы услышать подробные комментарии.

Натали придвинула к себе и открыла альбом.

— Вот здесь мне три годика. Я с мамой и папой на фоне Спейс-нидл, — сказала она, указывая на первую фотографию, где была изображена стоящей между отцом и матерью и держащей их за руки перед огромной башней-иглой, символом города.

Харпер с неподдельным интересом рассмотрел сначала личико улыбающейся девочки, потом ее родителей — совсем еще молодых мужчины и женщины.

— Я ведь говорил, что ты была как херувимчик, — пробормотал он, обращаясь не к Натали, а словно бы рассуждая вслух с самим собой. — Волосы светлые, лицо прелестное. Загляденье, а не ребенок.

Натали машинально подняла руку и поправила прическу.

— Такой я больше подошла бы тебе в качестве модели?

Харпер медленно повернул голову и взглянул на нее рассеянно, как будто думал о чем-то очень приятном и не желал от этого отвлекаться. Мгновение спустя мечтательная улыбка растаяла на его губах.

— Подошла бы больше? — Он озадаченно нахмурился и вновь отвернулся. — Нет, конечно, нет, Я ведь сказал, что задумал снять для выставки определенное лицо — такое, как у тебя сейчас.

Натали помолчала, помолчала и все же задала вертевшийся на языке вопрос:

— Ты даже о выставке ничего мне не расскажешь? Очень хотелось бы узнать, где она состоится и насколько будет крупной. Я пришла бы на открытие с превеликим удовольствием.

— Я пока сам ничего точно не знаю, — ответил Харпер, продолжая разглядывать фотографию. — И потом, что толку говорить о выставке, если я еще не успел к ней подготовиться. — Он склонился ниже к альбому. — Ты похожа на маму. Причем довольно сильно. Она у тебя случайно не полячка?

— Нет, русская, — ответила Натали.

Харпер присвистнул.

— Значит, в тебе течет русская кровь? — Он опять повернул голову и посмотрел на лицо Натали так внимательно, словно она только что материализовалась из воздуха. — Очень интересно.

Натали пожала плечами.

— А по-моему, ничего особенного. До замужества мама жила в России, с отцом познакомилась в Крыму.

— Где? — переспросил Харпер.

— На Крымском полуострове, на курорте, — пояснила Натали.

— А-а, — Харпер кивнул. — А в России у тебя есть родственники?

— Да. В Петербурге. Родная мамина сестра с мужем и ее дети. — Натали вспомнилась холодная российская зима и собственное страстное желание спрятаться в трескучем морозе от Джеймса и губительной к нему страсти, и по ее спине пробежал озноб. — Как-то раз, лет десять назад, мы ездили к ним в гости. Петербург — удивительный город, вот только осматривать его, наверное, лучше летом.

— Десять лет назад ты была совсем ребенком, — заметил Харпер. — А сейчас не хотела бы взглянуть на Россию? Так сказать, более осознанно? — Он спросил об этом безразлично, даже как будто небрежно, но эта-то небрежность и натолкнула Натали на мысль, что в его словах кроется некий тайный смысл. Но какой?

Мне показалось, постаралась убедить она себя. Голова забита мыслями об отъезде в Россию, вот и я слышу в любом о ней упоминании какие-то намеки.

— Когда-нибудь я обязательно еще раз ее увижу, — произнесла она медленно. — Возможно, очень-очень скоро.

Харпер перевел на нее взгляд, очевидно собираясь задать какой-то вопрос, но Натали уже перевернула альбомную страницу и с наигранным воодушевлением произнесла:

— А это мы в Техасе! Вот я на лошади, помнишь, я вчера рассказывала?

Харпер кивнул, сосредотачивая внимание на снимке. Натали неожиданно почувствовала неодолимое желание вернуться к прерванному разговору и сейчас же рассказать Харперу и о Джеймсе, и о монастыре. Но задушила в себе странный порыв и сделала вид, будто занята исключительно фотографиями из альбома.

Эндрю рассматривал изображение Натали на компьютерном мониторе, обуреваемый странным волнением. Это была одна из первых фотографий. Натали тогда еще чего-то боялась, старалась казаться строгой и неприступной даже во время съемки. За несколько дней в ней произошли заметные изменения: глаза приобрели живой блеск, губы как будто пополнели и все чаще расплывались в улыбке, движения стали более естественными и легкими. Словом, похоже, она приходила в себя.

Ей противопоказано грустить, размышлял Эндрю, вспоминая, как в какой-то момент за сегодняшним ужином Натали, когда смеялась, показалась ему просто нереальной, сотканной из манящих снов и неземного света. Он даже испугался своих мыслей, а главное, породивших эти мысли чувств.

Уж не влюбляюсь ли я? — задал он себе вопрос, которого в последние три дня упорно избегал. Может, именно эта глупая романтичность, это необъяснимое желание быть с Натали не только во время съемки, в обед и вечером, а постоянно, каждую минуту, и называется любовью?

Он решительно покачал головой, отмахиваясь от навязчивой идеи. Нет, ни о какой романтике не может быть и речи. Натали, хоть и заметно ожила, боится новой сердечной привязанности, а со мной держится так раскрепощенно лишь потому, что я не позволяю себе Ничего лишнего, ни взглядом, ни словом не даю ей понять, что оказался-таки в плену ее чар. Нет. Нет!

Эндрю поднялся из-за стола, засунул руки в карманы и, продолжая мысленный монолог, принялся мерить комнату шагами. Время близилось к десяти, ему следовало позвонить Норману и договориться о встрече. Но, уже начав разбираться в своих чувствах, он не мог остановиться на полпути.

И потом, я абсолютно не готов к серьезным отношениям, не говоря уже о создании семьи и всего, что с этим связано, внушал себе он, сильно хмурясь и почему-то сжимая руки в кулаки. А с Натали иначе нельзя — если уж связывать с ней свою жизнь, то надолго, точнее навсегда. А для этого нужна любовь, которой я знать пока не желаю. Не готов я к ней, да и Натали наверняка тоже. Ей нужен отдых от чувств, немного спокойной жизни. Не исключено, что она и теперь еще не отказалась от задумки укатить в далекую Россию…

Он остановился посреди комнаты, задумываясь о том, по-прежнему ли сильна любовь Натали к бывшему дружку, и на душе его сделалось тоскливо.

Было бы любопытно взглянуть на этого красавца, мелькнуло у него в мыслях. «Молодой, несерьезный, разодетый в модные шмотки»… Я совсем другой.

Эндрю посмотрел на свои брюки, как всегда прекрасного качества, но ничем особенным не отличающиеся, и на рубашку, добротную, но весьма обыкновенную. За модой он никогда не гнался, носил практичные вещи и не позволял себе появляться на людях в мятом или не очень чистом.

С его губ слетел печальный вздох.

— Интересно, за кого она меня принимает? — пробормотал Эндрю, вновь окидывая восторженным взглядом изображение Натали на мониторе. — За чудака фотографа, который не любит разговаривать об обожаемом деле, а в восхитительной девушке видит только модель и товарища? Бред! Хотя в ее состоянии это, пожалуй, естественно. Ей хочется верить, что я всего лишь друг, готовый прийти на помощь в любое время дня и ночи. Что ж, я сам убедил ее в этом. И правильно сделал….

Он опять вздохнул и, вытаскивая руки из карманов, направился к телефону.

Во вторник сделаю последние снимки, скажу ей, что должен на неопределенное время уехать и навсегда с ней распрощаюсь, решил Эндрю. Жаль, безумно жаль, черт возьми, но такова уж жизнь, тут ничего не поделаешь!

Некоторое время он стоял у столика с телефоном в мрачной задумчивости. Потом взглянул на часы, взял трубку и набрал номер Нормана.

— Привет, это Харпер. Прости, что звоню так поздно.

— Не страшно. Спать мы ложимся не раньше часа ночи.

Эндрю сел на стул и провел по волосам рукой. Настроение у него было премерзкое, неизвестно почему.

— Большая часть снимков готова, — произнес он. — Скажи, когда и куда лучше привезти их для обработки.

— Гм… можно завтра. В четыре. Прямо ко мне в студию.

— Отлично. Тогда до завтра. — Эндрю положил трубку и опять посмотрел на компьютерный экран. — Я не лгу тебе насчет выставки, моя хорошая. Организую ее прямо здесь, в своей спальне. Если в один прекрасный день ты и вправду придешь взглянуть на нее, я почувствую себя счастливейшим человеком на свете.