Услышать тебя...

В разлуке есть высокое значенье:

Как ни люби, хоть день один, хоть век,

Любовь есть сон, а сон — одно мгновенье,

И рано ль, поздно ль пробужденье,

А должен наконец проснуться человек...

Тютчев

1

Улица тянулась вдоль оврага, за которым сразу начинались огороды. А дальше за ними поблескивала синью река. Овраг зарос чертополохом и бурьяном, жидкие тополя и липы — их совсем недавно посадили — покачивались на ветру. Толстенная одинокая береза шумела там, где кончался овраг. Отсюда улица снова приобретала нормальный вид: булыжная мостовая и два порядка деревянных и каменных домов.

Был полдень, и на тихой окраинной улице пустынно. У заборов приземистых стандартных домов в пыльных ямах рылись куры, тощий пес, повернувшись задом к дороге, лениво грыз кость. Возле него на корточках сидела девчонка и прутиком чертила на земле маленьких человечков. Потрепанный школьный портфель пускал зайчики никелированным замком.

Мимо по мостовой прогрохотала полуторка — девчонка даже головы не подняла. Человечки у нее получались тоненькие, будто сделанные из спичек, зато головы у них были непропорционально большие и круглые.

Внезапно девчонка насторожилась, отбросила прутик и выпрямилась. Пес с подозрением взглянул на нее и снова принялся за кость. Послышался негромкий треск, из-за крутого поворота появился мотоциклист. Темные волосы растрепал ветер, светлая куртка на груди распахнута, виден на ремешке фотоаппарат.

Высокая тоненькая девчонка стояла у дороги, и ее темно-серые глаза пристально смотрели на приближающегося мотоциклиста. Худенькая шея напряглась, на щеках выступил румянец. Взгляд метнулся на окна дома, потом на собаку и снова впился в мотоциклиста. В этой напряженной растерянности было что-то трогательное и вместе с тем женски-взрослое, хотя девчонке на вид не больше четырнадцати.

Еще какое-то мгновение она медлила, глаза ее от волнения расширились, затем она стремглав бросилась наперерез мотоциклисту. Ветром занесло ее волосы в сторону, короткое платье захлестнуло тонкие исцарапанные ноги.

Мотоциклист резко затормозил и, свернув на обочину, остановился.

— Сумасшедшая! — сердито сказал он. — Жизнь надоела?

— Прокати, Серёжа? — попросила девчонка, не спуская с него сияющих глаз.

— Ей-богу, ты ненормальная, Наташка, — пробурчал мотоциклист. — Через полтора часа отходит поезд, а я еще не обедал.

— Я тебя провожу, — быстро сказала она.

— Не смеши! — Он внимательно посмотрел на нее, в глазах его зажегся интерес. — Я тебя лучше сфотографирую. Фотоэтюд на четвертой колонке: «Здравствуй, лето!» Где твой портфель?

— Ну его, — разочарованно ответила девчонка.

Парень соскочил с мотоцикла, поставил его на под­ножку и огляделся. Заметив старую липу, один сук ко­торой нагнулся почти до земли, кивнул на нее:

— Ты сядешь на сук и будешь смотреть на речку. И улыбайся, ладно?

— А потом прокатишь? — спросила Наташа.

— До рынка, — пообещал Сергей. Он озабоченно вы­бирал точку для съемки. Машинально расстегнул чехол и достал фотоаппарат. Тем временем девчонка сходила за портфелем и подошла к липе.

— Забраться на нее? — спросила она.

Вместо ответа Сергей легко подхватил ее на руки и, посадив на толстый сук, подал портфель. Девочка стыд­ливо натянула на костлявые коленки платье.

Он заставил ее вертеться на суку, то в одну, то в дру­гую сторону поворачивать голову. Подошел и своей рас­ческой поправил ей волосы. Нагибался, присаживался на корточки, не отрываясь от видоискателя, и щелкал, щел­кал.

— В воскресенье, — убирая фотоаппарат, пробормо­тал он.

— Вернешься из командировки? — взглянула на него Наташа.

— Увидишь свой снимок в газете, — улыбнулся он. — Увековечил я тебя, Наташка! Вся область будет на тебя смотреть.

— Ты меня уже один раз увековечил. — ответила она.

— Когда? — удивился Сергей.

— Я еще была в пятом классе. В школьной библио­теке. Марина Ивановна с книжкой, и мы вокруг. Ты еще фамилию одной девочки перепутал.

— Наверное, была трудная фамилия?

— Да нет, легкая. Вместо «Аксенова» ты написал «Асеева».

— Не обиделась? — весело посмотрел на нее Сергей.

— Она себя вообще в газете не узнала.

— Поехали, — сказал Сергей, направляясь к мото­циклу. — Вечно ты мне одни гадости говоришь.

— Никто себя не узнал, — продолжала Наташа. — Даже Марина Ивановна. Зато книжка хорошо полу­чилась. Только заглавие кверху ногами.

Она забралась на заднее седло «ИЖа», крепко об­хватила Сергея тоненькими руками и от удовольствия даже прикрыла глаза.

«ИЖ» взревел, выскочил на мостовую и, спугнув стайку воробьев, помчался по улице Ботвина. Старый пес проводил его взглядом, выпустив кость, обнюхал бро­шенный на тропинку старенький портфель и сладко зев­нул, широко распахнув зубастую пасть и вывалив длин­ный язык.

— Только отец пообедал, теперь ты, потом Генка из школы прибежит. — ворчала мать, накрывая на стол. — И каждому нужно подогреть, что у меня, сто рук?

— Ты не видела, куда я положил зубную щетку? — спросил Сергей. Он запихивал в сумку бритвенный при­бор, кассеты с пленкой.

— О чем ты думаешь? — покачала головой мать.— Только что положил в боковой кармашек щетку вместе с мыльницей.

— О чем я думаю? — усмехнулся Сергей, он уже уселся за стол и, отщипывая хлеб, уткнулся в томик сти­хов Блока. — Все о ней, о Прекрасной Незнакомке.

— Ешь, щи остынут, — сказала мать. — И что за ма­нера читать за обедом?

— Я толкую про Прекрасную Незнакомку, а ты про кислые щи.

— Осенью двадцать четыре стукнет. Женился бы хоть, что ли?

— Это не для меня, мать, — притворно вздохнул Сер­гей. — Все время в командировках, ну какая жена со мной будет жить?

— Мишка Тарасов полгода в море, а жена ждет.

— Ждет? — хмыкнул Сергей. — А я вчера возле ее дома инженера из вагонного депо видел. Длинный такой, с усиками.

— Я не видела, — отрезала мать.

Пообедав, Сергей похлопал себя по карманам, про­верил, на месте ли паспорт, удостоверение, командиро­вочные, взял сумку.

— Нашел работу, — сказала мать. — По неделям не бываешь дома.

— И то ворчишь, — сказал сын. — А что было бы, если б я все время сидел дома?

— Когда вернешься-то?

Уже на пороге Сергей ответил:

— В воскресенье, а может, в понедельник. Скажи Генке, чтобы не вздумал кататься на мотоцикле. Запро­сто шею свернет.

Повернулся и ушел.

Мать подошла к окну и проводила его взглядом до угла, сняла со спинки стула синий в полоску выходной костюм сына, ногтем стерла с лацкана крошечное ко­ричневое пятнышко. Достала из кармана тонкий шелковый платок. Чужой, пахнет духами. В другом кармане два смятых синих билета. С кем-то вчера ходил в кино. Скрытный, никогда ничего не расскажет. Ни разу мать не видела Сергея ни с одной девушкой — видно, стес­няется домой приводить... Квартира у них небольшая, а народу много. Сергей старший из трех сыновей. За ним Генка. В шестой перешел. Младшему, Валерке, семь лет. Всех мать любит одинаково, но почему-то за старшего беспокоится больше других. Кажется, на глазах вырос, а не понимает она его. Пожаловаться грех: не обидит, не накричит, не грубый, но и не скажешь, что ласковый. Когда рассердится, светлые продолговатые глазищи за­горятся, острые скулы так и заходят на щеках, а через полчаса уже все забыл, снова смеется, шутит. А когда Сергей смеется, невозможно на него сердиться. Улыбка широкая, добрая, смех заразительный. Когда он дома, младшие братья от него ни на шаг не отходят. А раз­говаривать с ним не просто. Даже отец заметил. Говорит с родителями будто с усмешкой. Да и ей надо бы с ним помягче. С Генкой и Валеркой все ясно, а этот и малень­кий был не такой. Бывало, задумается (о чем, спраши­вается, думать-то малолетке?) — как заснет, не дозовёшься. И глаза какие-то диковатые делаются. Вроде бы на тебя смотрит, а ничего не видит.

Мать понюхала пиджак и поморщилась: курит. А до­ма ни разу не достал папиросы. Генку — глаза его бес­стыжие — и того уже два раза за сараем накрыла с папи­роской в зубах. Отодрала ремнем, вроде бы бросил.

Она встала и включила электроутюг. Надо костюм от­парить. Приедет, побежит на свидание, а брюки мятые. И рубашку надо выстирать.

Затопали в коридоре, распахнулась дверь. И прямо с порога:

— Мам, обедать!

Это Генка. Рубаха на плече порвана, правая щека горит: подрался, наверное. Этот ни над чем не задумы­вается. Поест и опять на улицу.

— Иди руки вымой. Рубаху-то где располосовал?

— Зацепился. Сергей уехал? Мам, можно я почищу мотоцикл? Честное слово, заводить не буду!

— Сказал, что голову тебе открутит, если хоть паль­цем дотронешься, и я еще ремнем всыплю. Долго ли на нем шею свернуть?

В общем вагоне душно. Остро пахнет паровозным дымом. На столиках бутылки из-под пива и лимонада. Лица у пассажиров дремотные. И негромкий разговор тя­гуч и однообразен. Всем надоела езда, дребезжание бу­тылок, вагонный скрип и мелькание телеграфных стол­бов за окнами. Сергей Волков лишь заглянул в вагон и снова вернулся в тамбур. Но и здесь стояли люди, ку­рили, покашливали. Он открыл дверь, поднял железную заслонку и уселся на ступеньку. Теперь горячий ветер шумно обдувал со всех сторон.

Громыхая на рельсах, вагон раскачивался, постаны­вал, какой-то сиплый свист вырывался из-под колес. Те­леграфные провода, вспыхивая на солнце, то взмывали вверх, выше деревьев, — это когда поезд несся под ук­лон,— то, погаснув, опускались к самой насыпи, когда начинался подъем. Перед глазами сменялись привычные картины: тронутые ядреной желтизной хлебные поля, зе­леные пригорки с низкими елками, путевые разъезды с будками и пристройками, а затем все закрывал подсту­пивший к самому полотну густой лес. И сразу станови­лось прохладнее, пахло смолой, хвоей, горьким осиновым листом. В высокой сочной траве чернели опущенные на землю толевые крыши бывших стогов. А над ними тор­чали высокие серые жерди. Сено зимой съели коровы и козы, а от некогда статного причесанного стога остался лишь серый остов.

Остановка в Сердце (почему так назвали эту малень­кую, ничем не примечательную станцию?), затем Таборы, следующая Кунья. В Кунье Сергею сходить. А оттуда он поедет в город Белый. Где-то он читал, что в этих краях охотился Ленин.

Поезд стал замедлять ход. Вагон дернулся раз, дру­гой. Сергея прижало к железным поручням. Оставив по­зади узенькую извилистую речку с крутыми песчаными берегами, поезд остановился.

Выйдя на пустынный перрон, Сергей по привычке взглянул на небо: еще можно вовсю снимать. Поправив на плече узкий ремень фотоаппарата, он зашагал вдоль путей. Стало немного прохладнее. Тени от телеграфных столбов упали на блестящие рельсы. Солнце клонилось к березовой роще. Ослепительно сверкала речка. Сергей прибавил шагу: надо успеть сделать несколько пейзаж­ных фотоэтюдов.

Когда он миновал последний дом, откуда-то вымахнула большая собака и побежала на него. Сергей остановился. Когда собака вот так молча бежит и не лает, становится не по себе. Пес был худой, с густой серебри­стой шерстью на спине, и морда у него очень серьезная. Он вплотную подбежал к Сергею и остановился, глядя в глаза. Сергей улыбнулся и протянул руку. Пес пока­зал внушительные белые клыки и шевельнул хвостом. Сергей, однако, погладил его по голове, — почувствовал, что пес не укусит.

— У меня с собой ничего нет. — вздохнул Сергей. — Могу только сфотографировать, — и похлопал ладонью по фотоаппарату.

Когда он двинулся дальше, пес проводил его задум­чивым взглядом, а потом, опустив острую морду к земле, потрусил следом.

2

Лиля Земельская останавливалась возле каждого свободного автомата и упорно набирала один и тот же номер. Длинные редкие гудки. Но она чувство­вала, что он дома и не берет трубку. Она обратила на это внимание, когда первый раз пришла к нему на квар­тиру. Телефон звонил, звонил, а он, не обращая на него внимания, разговаривал с ней, улыбался. Помнится, ей надоели эти бесконечные гудки и она хотела снять труб­ку, но он мягко отвел ее руку. Кто же, интересно, сейчас сидит у него на низкой широкой тахте, застланной крас­ным с черными полосами пледом?

Лиля решила взять его на измор: набрала номер и положила трубку на подставку. Мимо по широкой улице Горького шелестели «Москвичи», «Победы», автобусы, троллейбусы. Проплывая рядом, как в аквариуме, ма­шины пускали в глаза ослепительные солнечные зайчики. Из бежевой «Победы», остановившейся перед светофо­ром, на нее пристально посмотрел спортивного вида муж­чина в квадратных черных очках. Дали зеленый свет, и машина мягко и бесшумно проплыла мимо.

Оставив трубку на полке, Лиля вышла из душной нагревшейся будки, с потоком прохожих дошла до Ма­нежной площади, свернула на Моховую. У здания фил­фака не выдержала и еще раз забежала в будку теле­фона-автомата. Долго рылась в сумочке, отыскивая пят­надцатикопеечную монету. Опустила — и снова длинные гудки. Раздраженно стукнула кулаком по аппарату и, опять не повесив трубку, стремительно вышла из будки. В коридоре возле двери деканата факультета журна­листики толпились студенты. Было накурено и шумно.

— Куда тебя распределили, Лилька? — подскочила к ней Галя Вольская.

Лиля пожала плечами: она еще не знала, куда ее по­шлют на практику. Сейчас скажут.

— Что же ты стоишь? — возмутилась Галя. — Иди скорее к декану, уже, наверное, все хорошие города рас­хватали.

— Мне все равно, — сказала Лиля. И это было дей­ствительно так. Какое имеет значение, куда ее напра­вят на производственную практику? И кто на свете зна­ет, где человеку хорошо, а где плохо?

Ей предложили Петрозаводск, и она тут же согласи­лась. Декан — он привык, что студенты не сразу согла­шаются,— улыбнулся и сказал, что, мол, рядом с Пет­розаводском Кижи, а это чего-нибудь да стоит. Уже на улице ее догнала однокурсница, Таня Кошкина.

— Правда, что ты едешь в Петрозаводск? — спро­сила она.

— Петрозаводск... — сказала Лиля. — Там, навер­ное, заводов много?

— Послушай, Лилька, давай поменяемся, а? Я поеду в Петрозаводск, а ты в мой город? Ребята там были в прошлом году на практике и рассказывают просто чу­деса: всем дали ставки, относятся великолепно, печатай­ся сколько хочешь. Они заработали уйму денег. Город небольшой, с речкой, забыла, как она называется. Ну, по ней еще из варяг в греки плавали. И весь зеленый. Яблони, вишни... Даже тупица Лешка Ионин опублико­вал шесть материалов и получил «четверку» за прак­тику.

— Чего же ты не хочешь ехать в такой замечатель­ный город? — спросила Лиля.

— Димка едет в Петрозаводск!

— Ну и что?

— Что с тобой? — внимательно посмотрела на нее по­друга. — Какие-то глаза у тебя... странные.

— Оставь мои глаза в покое, — сказала Лиля.— Скажи лучше, как ты относишься к Роберту?

— Я его и видела-то всего два-три раза с тобой.

— Что ты думаешь об этом человеке? Только честно,

Таня раскрыла лакированную черную сумку, достала платок, развернула его, свернула и снова положила на место. Щелкнув замком и не глядя на Лилю, сказала:

— Плюнь ты на него Лилька, ты ведь самая кра­сивая в нашей группе! Стоит ли переживать из-за ка­кого-то... Неприятный, наглый тип! Я, как в первый раз увидела его с тобой на вечере, не могла понять: где у тебя глаза были?

— Мы с ним в одной школе учились, — сказала Лиля. — Когда я приехала в Москву, он был для меня самым близким человеком. А потом... потом...

Таня обняла подругу за плечи.

— Если ты захочешь, любой парень будет твой. Мне бы такие глаза, как у тебя! Поезжай, Лиля, на прак­тику и забудь думать о нем. Спорим, вернешься — самой будет смешно, что плакала из-за него!

Лиля платком вытерла слезы. Достала зеркальце, черный карандаш, старательно подвела глаза.

— Что ты там говорила про Петрозаводск? — спро­сила она, успокоившись.

— Моего Димку туда направили. Я хотела бы поехать с ним.

— Ну и поезжай, — сказала Лиля.

Таня обхватила ее за шею, стала целовать.

— Лилечка, ты меня спасла! Я ведь хотела сделать так, чтобы Дима думал, что это случайность,

— А декан? Мне ведь уже направление выписали.

— С деканом я договорилась. Пошли, он переофор­мит наши документы!

— Что ж, пусть будет город с речкой, — сказала Лиля, и впервые в это утро на ее полных губах появи­лась улыбка.

Лиля все-таки дозвонилась до Роберта. Разговаривал он по телефону лениво, сквозь зубы, отвечал однослож­но: «да», «нет», «ты все выдумываешь», «знаешь, доро­гая, мне это надоело». Но пообещал приехать на Риж­ский вокзал проводить.

Появился он за пять минут до отхода поезда. Лиля уже вошла в вагон и стояла у окна. На перрон поднима­лись пассажиры и провожающие. Лиля подумала, что он не придет, и тут в толпе заметила его длинное с бачками лицо. Лиля очень хотела, чтобы он пришел, а увидев, почувствовала разочарование: к чему эта теперь уже бес­смысленная встреча?

Роберт не спешил. Остановился на перроне, прищу­рив глаза, окинул взглядом длинный состав, взглянул на часы и направился вдоль вагонов. Лиля застучала в стек­ло. Он увидел ее, но в вагон не вошел, остановился у окна. Напрягая все силы, Лиля попыталась опустить стекло, но у нее ничего не вышло. Поймав ее взгляд, с места поднялся молодой лейтенант и помог. И вот Лиля и Роберт лицом к лицу, Глаза у него темные, на тонких губах равнодушная, будто приклеенная улыбка.

— Уезжаешь? — спросил он.

— Говорят, это очень красивый город, весь в зелени, речка... — сказала Лиля, понимая, что говорит совсем не то.

— Будешь на пляж ходить, — усмехнулся Роберт.

— А что ты будешь летом делать?

— Я? — Он проводил взглядом высокую блондин­ку.— Не знаю. Поеду в Андижан к старикам. — Он вдруг озабоченно взглянул на нее. — Ты не писала своим, что я завалил сессию? Слава богу, а то ни копейки не дадут, а у меня мысль махнуть в Ялту. Море, Ореанда, белые корабли...

— Шикарные девочки. — подсказала Лиля.

— Я ведь не давал монашеского обета, — улыбнулся Роберт.

Глядя на это длинное, лишенное всякого выражения лицо, на пустоватые глаза, тонкие губы, Лиля вдруг по­чувствовала облегчение. Это хорошо, что они сегодня уви­делись. Что, кроме обид и слез, дал ей этот самодоволь­ный парень? Даже сейчас, за несколько минут до отхода поезда, пялится масляными глазами на хорошеньких женщин. Сколько раз она хотела забыть его! Случалось, не встречались месяц, два, потом он как ни в чем не бывало появлялся и все начиналось сначала. Как она ненавидела себя за то, что все прощала ему, но ничего поделать с собой не могла. А он знал, что она не про­гонит, и только улыбался своими тонкими губами, когда она плакала и говорила ему, что он подлец, что она не хочет его больше видеть. Ему нравилось, что она стра­дает, плачет из-за него. Однажды Лиля услышала, как он, подвыпив, сказал своему приятелю:

— Лилька привязана ко мне, как собачонка... Свист­ну — тут же прибежит!

Когда он в следующий раз «свистнул», она не прибе­жала. Она твердо решила больше с ним не встречаться. Тогда он сам пришел. Он всегда приходил к ней. Рано или поздно. Когда нужно, он становился ласковым, за­ботливым и нежным. Даже цветы приносил. Клялся, что любит ее, а остальные девушки — это все мимолетные интрижки. Чепуха на постном масле, как он говорил.

Связывало их и то, что они вместе приехали из Анди­жана в Москву. Лиля поступила в МГУ на факультет журналистики — этот факультет тогда считался самым модным, а она закончила школу с золотой медалью. Он — в институт авиаприборостроения.

В тот первый год, когда еще не было знакомых в Мо­скве, Роберт был необходим ей. Кстати, в первый год и он тянулся к ней и был совсем другим, а потом... Потом их отношения стали мучительными и тяжелыми. Боль­шой город изменил его неузнаваемо. Он стал циником и снобом. Она продолжала любить его, а он принимал это как должное и считал, что она никуда от него не денется. Да, пожалуй, так оно и было. Роберт обнаглел до того, что стал знакомить ее со своими новыми девушками, а потом хвастаться победами над ними. И если заме­чал, что Лиля страдает — а она старалась скрывать свои чувства, — то так и светился какой-то садистской ра­достью.

Вот он стоит на перроне, напыжился, думает, что не­отразим. И на проходящих мимо женщин поглядывает, как на свою собственность. Что, спрашивается, она в нем нашла? Неумен, развязен и вовсе не красавец, хотя и воображает, что похож на молодого Жана Габена. Да и чем он живет, чем интересуется? Разве что загранич­ными вещичками и девочками. За три года, что они в Москве, всего два раза были вместе в театре. Собрать­ся где-нибудь «на хате», как он говорит, выпить, попля­сать под джаз. И это ничтожество превратило ее в по­корную рабыню!

Наверное, в глазах ее появилось что-то незнакомое, потому что Роберт взглянул на нее раз, другой, потом обеспокоенно спросил:

— О чем ты думаешь, мышка?

Он иногда называл ее «мышкой», хотя ей это и не нравилось.

— Об эмансипации. — сказала Лиля.

— Что еще за эмансипация?

— Не стыдно, студент третьего курса не знает, что такое эмансипация!

— А-а... — протянул он. — Свобода женщине. Равен­ство с мужчиной... Странные мысли приходят тебе в го­лову.

Мимо вагона вперевалку пробежал толстый мужчина с огромным рюкзаком за спиной и зачехленными удоч­ками в руке. С лица катился пот, он тяжело отдувался. Мужчина задел рюкзаком Роберта и даже не заметил. У Роберта лицо стало злое, маленькие глаза сузились. Он стряхнул со светлого модного пиджака невидимые пылинки и пробормотал сквозь зубы:

— Хам, даже не извинился.

— Сейчас поезд отправится, — торопливо заговорила Лиля. — Слушай внимательно, что я тебе скажу...

— Не люблю, понимаешь, хамства, — не мог успо­коиться Роберт. — В метро толкаются, в автобусе на ноги наступают.

— Кто бы говорил о хамстве! — сказала Лиля. — Так вот, дорогой Робик. Я уезжаю на два месяца. Не ищи меня.

Роберт презрительно хмыкнул. Сколько раз он слы­шал все это. И Лиля поняла, что слова тут не помогут, он просто не верит ей.

— Я теперь поставила точку, — устало сказала она. — Это конец, Роберт.

Он вытащил сигареты, красивую зажигалку, конечно заграничную, и закурил. Лицо его было невозмутимым.

— За этим ты позвала меня сюда? — затянувшись и выпустив дым, спросил он.

Вагон мягко тронулся. Роберт с сигаретой во рту ис­чез, а вместо него прямо на Лилю уставился дежурный в красной фуражке. Лиля успела заметить, что нос у де­журного очень большой и блестит, будто маслом сма­занный.

Роберт догнал уходящий вагон. Лицо его стало встре­воженным. Шагая рядом с окном, он спросил:

— Как называется этот городишко, куда ты едешь? Лиля назвала.

Вагон шел все быстрее, и Роберту пришлось перейти с широкого шага на рысь,

— Мышка, я, может, напишу на главпочтамт, — ска­зал он.

— Прощай, — ответила она.

Роберт отстал. Лиля высунулась из окна, и ветер рас­трепал ее каштановые волосы. Роберт, расставив ноги в клетчатых брюках, стоял на перроне и смотрел на нее. Выхватив из кармана цветной платок, стал махать. Лиля не ответила. Ей вдруг стало смешно: очень уж нелепо выглядел Роберт с развевающимся платком в руке.

Резко оборвался перрон с последними провожающи­ми, десятки разноцветных вагонов на запасных путях запрудили все вокруг. За путями блестели железные крыши станционных построек. А еще дальше высились каменные громады многоэтажных зданий. Лиля любила Москву, и ей всегда было грустно уезжать. Даже домой, в родной солнечный Андижан.

— Не боитесь на сквозняке простудиться?

Лиля оглянулась: в проходе стоял молодой подтяну­тый лейтенант, который помог опустить окно, и с улыбкой смотрел на нее.

3

На глазах у Сергея Волкова произошло удивительное явление. Он сидел в привокзальном сквере и дожидался московского поезда. Был полдень, ярко све­тило солнце. Молодые серебристые тополя у каменной ограды негромко шумели. В высокой траве блестели бу­тылки. На горлышке сидел большой зеленый жук и шеве­лил длинными усами. На дороге, в пыли, рылись белые куры. На лужайке, впритык к складскому помещению, стоял газик с коричневыми от засохшей грязи колесами. Шофер, молодой парень, дремал, привалившись плечом к дверце. Светлая мохнатая кепка надвинута на глаза. Сергей сначала и не заметил, как вдруг погасло солнце и небо потемнело. Листья на старых тополях залопотали, вершины наклонились в одну сторону. Над головой будто кто-то тяжко вздохнул, и сразу стало тихо. Сергей под­нял голову и увидел большое лохматое облако с тем­ной подпалиной. Сверху это странное облако розово светилось, а каемка была ярко-золотистой. Из облака медленно выползло толстое округлое щупальце, воронкой сужающееся книзу, и осторожно прикоснулось к дороге. Застигнутые врасплох куры со всполошенным криком разлетелись в разные стороны, а одна, с меченным си­ними чернилами хвостом, соколом по спирали взвилась вверх и исчезла в клубящейся мути, заволокшей небо.

Тугой жаркий комок воздуха заткнул Сергею нос, рот, уши. Щупальце еще немного поплясало на дороге, закру­тив столбом пыль и почти догола очистив от листьев стоявший на обочине тополь, затем стало бледнеть, рас­плываться, втягиваясь обратно в облако.

Все произошло за несколько секунд. Облако, прота­щив по земле мрачную тень, уплыло к видневшейся вдали кромке соснового бора, как ни в чем не бывало засияло солнце. Вдали послышался басистый гудок при­бывающего поезда. Не будь он свидетелем всего этого, Сергей ни за что не поверил бы, что подобное может слу­читься в безмятежный ясный день.

Смерч все же оставил следы. Газик на лужайке из зеленого превратился в белый. Это пыль его перекрасила. Шофер продолжал спать, открыв рот, но с головы его исчезла светлая мохнатая кепка. Голая тополевая ветка торчала над дорогой, будто костлявая рука, просящая милостыню. А белая курица с испачканным чернилами хвостом очутилась на крыше четырехэтажного дома, что возвышался сразу за путями. Курица бродила по желез­ному карнизу и заглядывала вниз. Иногда она останав­ливалась и принималась истошно кудахтать, видимо, жа­луясь на столь непостижимую перемену в ее судьбе.

Уже потом, спустя много лет, Сергей вспомнил этот случай и подумал, что будь он суеверным — счел бы его за недоброе предзнаменование. И он, как та глупая бе­лая курица на крыше, будет ходить по кромке житей­ского карниза, не имея сил ни взлететь в небо, ни спрыг­нуть вниз.

Скорый «Москва — Рига» подошел к платформе. Из вагонов ринулись в станционный буфет за пивом и лимо­надом пассажиры, У привокзального ларька сразу же образовалась длинная очередь. Сергей с тоской взглянул на свой восьмой вагон. Идти туда не хотелось. Забраться бы сейчас на крышу вагона, как это случалось в детстве, и ехать себе, глядя в небо. С лязгом задвинули дверь ба­гажного, на перрон вышел дежурный. Вздохнув, Сергей направился к своему вагону.

Когда скорый с грохотом проскочил речку, Сергей вспомнил про собаку. Хороший пес. Умный и тактичный. И сразу понял, что Сергею нужно от него: великолепно позировал на фоне рощи. Пес — Сергей назвал его Друж­ком — проводил до гостиницы, подождал, пока Сергей оформился на ночлег, и вместе с ним отправился в чайную. Сергей думал, Дружок сунется в помещение, но пес скромно остановился у крыльца: дескать, я свое место знаю. Да, манеры у Дружка прямо-таки благородные. Сергей, немало удивив официантку, заказал четыре пор­ции биточков с картофельным пюре и два стакана чаю. Как только девушка отвернулась, вывалил две порции биточков на отпечатанное на машинке меню и вынес Дружку. Тот не набросился с жадностью на еду: благо­дарно взглянув на Сергея, понюхал, потом осторожно и деликатно стал есть.

На этом, думал Сергей, и закончится их дружба, но утром, выйдя из гостиницы, он увидел верного Дружка, который стоял у крыльца и сдержанно приветствовал нового хозяина, которого он выбрал сам. Губы собаки сморщились, сбоку показались белые клыки — Дружок улыбался. Правда, улыбка у него получилась несколько кривая, но все равно симпатичная. До самого отхода по­езда он повсюду сопровождал Сергея: и на льнокомби­нат, и в ближайший колхоз, и в чайную. Когда подошел скорый — а он и останавливался-то в Кунье на две-три минуты, — симпатичная морда Дружка стала грустной-грустной. Он пристально смотрел в глаза Сергея и будто говорил: «Возьми меня с собой. Я нашел тебя, хозяина». Куда Сергей мог взять Дружка? В Нелидово к шахте­рам? Или в город Белый? Сергей будет фотографировать знатных людей района, а Дружок — носить в зубах шта­тив и фотовспышку? И потом, наверное, у такого велико­лепного пса хозяин есть, хотя, судя по тому, как пес ис­тосковался по ласке, хозяин у него не из добрых.

Дружок не побежал вслед за вагоном, даже не за­лаял. Все так же пристально смотрел в глаза Сергею, чуть заметно поворачивая голову вслед уходящему ва­гону. И Сергей знал — крикни он: «Дружок, ко мне!» — пес пружиной сорвется с места и одним прыжком вско­чит в тамбур. Но Сергей не крикнул, и Дружок остался на перроне. Таким и запомнил его Сергей: грустная-гру­стная собачья морда и умный пристальный взгляд...

И вот теперь, на обратном пути, когда поезд остано­вился в Кунье, Сергей еще на ходу выскочил на перрон и стал озираться, хотя понимал, что смешно после не­дельного отсутствия надеяться снова увидеть на станции собаку. А увидеть Дружка ему очень хотелось.

Сергей Волков одним из первых пришел на автобус­ную остановку и теперь с интересом смотрел, как груз­чики заталкивают в багажный вагон громоздкий продол­говатый ящик с черными надписями. Косые лучи осве­щали зеленый вагон, грузчиков и ящик. У Сергея мельк­нула мысль: не сфотографировать ли? Уж очень хорош был бы снимок. Прямо на первую газетную полосу под рубрикой «Для новостроек родины».

Он, возможно, и сделал бы снимок, но тут увидел иду­щую по перрону девушку с каштановыми волосами, в лег­ком бежевом пальто. В одной руке сумочка, в другой — вместительный полиэтиленовый мешок с разноцветными надписями. Позади шел высокий молодой офицер с ко­жаным чемоданом. Девушка остановилась у памятника Ленину и, прищурив глаза, осмотрелась. Офицер, бросив взгляд на приближающийся к составу сменный локомо­тив, поставил на землю чемодан и повернулся к незнакомке.

— Все когда-нибудь кончается, — сказал он. — Вот вы и приехали, а мне еще двенадцать часов тащиться до Риги. Вы когда-нибудь были в Риге?

— Я слышала, очень красивый город, — ответила она мягким приятным голосом.

— Мне нравится Рига. Я там служу.

— А я люблю Москву, — сказала девушка. — Вчера только уехала и уже скучаю.

Лейтенант с сожалением взглянул на круглые вок­зальные часы и вздохнул:

— Через две минуты отправляется...

Он достал из кармана записную книжку, вырвал стра­ничку и быстро что-то написал.

— Кто знает, может быть, занесет вас попутным вет­ром в Ригу.

— Спасибо, — сказала она и небрежно сунула листок в сумку.

Лейтенант переступил с ноги на ногу, скрипнул но­выми черными ботинками. Лицо у него стало напряжен­ным, как у человека, который хочет сказать что-то важ­ное и не решается. Он стоял спиной к поезду и не видел, как вагоны мягко, без шума покатились. Наверное, он все-таки решился сказать, что намеревался, и даже рас­крыл было рот, но тут вмешался Сергей:

— Лейтенант, если вам действительно нравится Ри­га, то советую поторопиться: поезд уже тронулся.

Офицер метнул на него быстрый взгляд и снова уста­вился на девушку. Лицо у него стало растерянное. Что-то пробормотав, он протянул ей руку, но она в этот момент нагнулась за чемоданом, потому что подкатил автобус. Тогда лейтенант — Сергей отдал ему должное — не рас­терялся, щегольски козырнул и даже прищелкнув каб­луками.

— До свиданья, — улыбнулась девушка и отверну­лась, так как нужно было вслед за пассажирами продви­гаться к распахнутой двери автобуса.

Лейтенант припустил к набиравшему скорость поезду. Вскочил на подножку предпоследнего вагона и, перегнув­шись из-за спины проводницы, стал махать рукой, но девушка уже не смотрела в его сторону. Сергей улыб­нулся и помахал вместо нее. Лицо у лейтенанта стало кислым. В следующий момент хвост поезда исчез за при­земистым кирпичным зданием пакгауза.

— Разрешите, я вам помогу? — Сергей взял у приез­жей чемодан и поднялся вслед за ней в автобус.

Сергей вьюном вертелся у высокого зеркала в углу сумрачной комнаты. Проклятый, будто жестяной, ворот­ничок белой нейлоновой рубашки не застегивался. Пуго­вица становилась наискосок, поперек, только не так, как ей полагалось. Застегнув наконец воротничок, нацепил галстук, облачился в свой единственный парадный ко­стюм несколько устаревшего фасона. Засунул в верхний карман пиджака сложенный треугольником чистый пла­ток, но, взглянув на себя в зеркало, поморщился (типич­ное пижонство!) и снова запихал платок в карман брюк.

— Как на свадьбу собираешься, — съехидничала мать.

Она заглянула из кухни в комнату. В руках тарелка и полотенце.

Сергей налил из флакона на ладонь зеленого пахучего одеколона и похлопал себя по свежевыбритым щекам.

— Я сегодня, кажется, встретил свою Прекрасную Незнакомку, — сказал он, моргая: одеколон попал в глаз. — Какие глаза... А улыбка! — Сергей растопырил пальцы и уставился на ладонь: — Мозоль натер, пока та­щил ее чемодан до гостиницы.

— И не лень? — сказала мать. — Лучше бы дров с Генкой напилили и накололи. Все-таки для дома польза.

— Я ее на танцы пригласил,— продолжал Сергей.— Как ты думаешь, придет?

— Мне-то что за дело до твоих вертихвосток!

— Вертихвостки. — невозмутимо повторил Сер­гей.— Это птицы такие есть, да? Они хвостиком вертят вправо-влево, вверх-вниз. Трясогузки, по-моему?

Мать с трудом сдержала улыбку. Вытирая и без того сухую чистую тарелку, ворчливо спросила:

— Ночевать-то придешь?

— Можно подумать, что я дома не ночую! — возму­тился Сергей.

— Думаешь, я не слышу, как ты каждый день под утро потихоньку дверь открываешь?

— Ладно, теперь с песнями буду возвращаться,— рассмеялся он. — Какая твоя любимая? Кажется, «По­люшко-поле».

— Ты вспыхиваешь, как порох, — сказала мать.— В любую драку можешь ввязаться, а я лежи всю ночь, не смыкая глаз, и думай, думай...

— А ты не думай, мать, — посоветовал Сергей. — Спи. С улицы влетел в комнату Генка. Раскрасневшийся, с разноцветным чубом. Такого удивительного чуба, как у братишки, Сергей ни у кого не встречал. На правой стороне головы волосы росли у Генки гуще и гораздо быстрее. По краям темные, а к центру все светлее, пре­вращаясь в белую кисточку.

Увидев брата, Генка обрадовался, но чувства свои бурно выражать не стал, хотя темно-синие глаза его так и засияли.

— Как же я тебя прозевал?! — воскликнул он.— С утра на дороге караулил... Мотоцикл почистил...

— Заводил? — напустив на себя суровость, спросил Сергей.

— По тропинке вдоль огородов разок прокатился. На улицу не выезжал. Честное слово! Спроси у Ва­лерки.

Валерки не было дома, поэтому спрашивать было не у кого. И потом, младший все равно Генку не выдаст. Наверное, и его прокатил. Надо замыкать на замок. Выскочит когда-нибудь, чертенок, на улицу и врежется в машину. На свою голову научил его ездить на «ИЖе».

— Завтра, будет время, на озеро прокатимся, — ска­зал Сергей.

— Ура! — гаркнул Генка, Ему хотелось обхватить брата за шею, прижаться к его щеке. В семье Волковых телячьих нежностей не признавали. Целовались только, когда кто-нибудь при­езжал домой после длительной разлуки. Хорошо это или плохо, но все Волковы в проявлении своих чувств были весьма сдержанны. Так было принято у родителей, так поступали и дети. Даже всеобщий любимец, кудрявый семилетний Валерка, никогда ни к кому не лез цело­ваться.

Сергей достал книгу, полистал и вытащил пятиде­сятирублевую бумажку. Подумал и взял еще одну. За­хлопнул внушительный, в синей обложке, том и аккурат­но поставил на этажерку. Мать, наблюдавшая за ним, ничего не сказала, лишь губы поджала: только подумать! Сто рублей на один вечер! Сергей зарабатывал в редак­ции прилично и матери отдавал почти все зарплату, в этом смысле грех на него жаловаться, но, загуляв с друзьями-приятелями, мог изрядную сумму выкинуть на ветер.

— Я пошел, — сказал Сергей, впрочем ни к кому не обращаясь. Его раздражало столь пристальное внимание матери к его особе. Как будто не в театр идет отдохнуть, а собрался на какое-то темное дело.

— К Кольке надо зайти, — прибавил он и даже по­морщился: оправдывается, будто уже виноват в чем-то.

Трудно все-таки взрослому парню жить под крылыш­ком родителей. Так всегда и будешь для них ребеноч­ком. А ребеночку скоро двадцать четыре года, и он уже в армии отслужил и имеет звание старшего сержанта. Знала бы она, как ее сынок Серёженька на своем везде­ходе зимой, во время учений, в болото ухнул и только чу­дом остался жив. За спасение машины и экипажа коман­дир части лично вручил Сергею Волкову грамоту и сереб­ряные часы. Часы оказались почему-то карманными, а парню в наш век носить карманные часы просто смеш­но. Теперь даже в брюках кармашков для таких часов не делают. Когда отец приехал в часть навестить сына, Сергей отдал ему часы. Отец и сейчас их носит.

В тесном коридоре Сергей мазнул сапожной щеткой по новым туфлям и, насвистывая, вышел на улицу.

Николай Бутрехин, давнишний друг Сергея, жил на берегу речки Дятлинки. Здесь, в самом центре города, чудом сохранилась еще с довоенных лет улица из двух десятков старых деревянных домов. Огромные клены, вязы, липы и тополя надежно укрыли от глаз архитек­торов и градостроителей эту маленькую улицу на берегу. Называлась она Старорусская. В генеральном плане го­рода предусматривалось в этом районе разбить большой городской парк, поэтому, наверное, и не трогали до поры до времени старые деревянные дома. Парк пока суще­ствовал лишь на кальке, а допотопная улица благоден­ствовала. Позади домов сочно зеленели огороды и фрук­товые сады. На другом же берегу Дятлинки возвышались многоэтажные современные здания Сельхозинститута, городского совета, новой гостиницы «Дятлинка». Так вот и сосуществовали на разных берегах современное, ка­менное, закованное в серый асфальт и гранит, и древнее, деревянное, отживающее свой век.

Сергей любил эту тихую зеленую улицу и даже сде­лал несколько фотоэтюдов, которые опубликовал в об­ластной газете. На одном из снимков, по мнению Сергея самом удачном, был заснят глухой уголок улицы: часть бревенчатого дома, разросшийся огород, спускающийся к речке, и старая, крутой дугой изогнувшаяся ива. Вер­шина ее спряталась под воду. На корявом, отполирован­ном до блеска стволе сидели двое серьезных босоногих мальчишек с удочками в руках. Сергей увеличил снимок и преподнес Бутрехину.

Была суббота и по набережной гуляли люди. Боль­шой каменный мост внушительной аркой перекинулся через Дятлинку. Из-под моста тихо выплыла лодка. В ней сидели парень и девушка. Луч солнца, оставив широкий розовый след в воде, ударил в гитару, лежавшую на кор­ме, и она вспыхнула, стала золотой. Вспыхнула и брон­зовая каска на голове солдата, стоящего на высоком гранитном пьедестале. Этот монументальный памятник павшим в боях за освобождение города от фашистских захватчиков был установлен на холме сразу за парком и виден издалека.

Николай Бутрехин был дома. Можно было не подни­маться на высокое крыльцо, а сразу идти к старой иве. Именно оттуда доносились резкие звуки аккордеона. Упрямо, раз за разом один и тот же аккорд. Сергей улыб­нулся: второй месяц мучает вальс «Амурские волны»! Сначала Николай учился играть на крыльце своего дома, но однажды пришел с работы и не увидел на месте ак­кордеона: отец спрятал его на чердаке. С тех пор Коля уходит подальше от дома и разучивает вальс на пустын­ном берегу.

Бутрехин не заметил, как за его спиной остановился Сергей. Положив крепкий подбородок на аккордеон, как настоящий музыкант, Николай энергично растягивал мехи. Растопыренными несгибающимися пальцами осто­рожно дотрагивался до белых и черных клавиш. И хотя пальцы его чуть касались клавиатуры, из нутра аккор­деона вырывались резкие, пронзительные звуки. Так на рынке визжат поросята, когда их запихивают в мешок.

Зубы Николай стиснул так, что на щеках образова­лись желваки, светло-голубые глаза прикрыл белесыми ресницами. Когда он оторвал от аккордеона подбородок, на нем отпечатался след от никелированной металличе­ской сетки.

— Привет, Рахманинов! — весело сказал Сергей. Николай с облегчением поставил на траву аккордеон, пошевелил занемевшими пальцами.

— Ни черта не получается! — Он мрачно посмотрел на аккордеон. — Может, у меня нет слуха?

— Купил бы лучше гитару, — сказал Сергей — На гитаре можно и без слуха тренькать.

— И все-таки я добью этот вальс, — сказал Нико­лай. — Технику я уже освоил.

— К чему тебе все это? — спросил Сергей. — Ну, лад­но, у человека призвание с детства. А у тебя? Никогда ни на чем не играл, и на тебе — аккордеон!

— Я думал, что человек может всего добиться... если сильно захочет... А тут, видно, получилась осечка. Од­ного желания и упорства мало: нужен, оказывается, и та­лант.

— Не расстраивайся, — сказал Сергей. — Я тебя на свою свадьбу приглашу играть.

Он провел рукой по шершавому, наклонившемуся к воде стволу ивы и сел. Подтянул повыше брюки, чтобы не вытягивались на коленях.

— Как съездил? — спросил Бутрехин.

— Нащелкал десятка два снимков. Старика одного откопал, вот личность! Борода, как у Льва Толстого, и лоб такой же. Мало того, что выращивает в колхозном саду лучшие в районе яблоки, так еще собирает в лесу разные сучья и коренья. И такие вещи делает — ахнешь. И звери, и люди, и птицы... Настоящую выставку можно устраивать. Подарил мне фигурку кабана. С шерстью, клыками, — и все сделано из корня.

— Везет же людям! — вздохнул Бутрехин. — Ездишь по белу свету, людей интересных видишь, а я сижу, как пень, в своем театре. Да, забыл тебе сказать: режиссер дал мне новую роль.

— Старика?

Николай, хотя и считался в театре плотником, вече­рами играл в массовках. Ему почему-то всегда давали роли стариков. Появлялся он на сцене с длинной седой бородой. Иногда произносил два-три слова, а чаще всего молча ходил по сцене вместе с другими актерами, пода­вал письмо, если нужно было, или приносил поднос с чашками. Стариков он играл хорошо, никогда не поду­маешь, что идет по сцене молодой человек двадцати пяти лет — старик и старик.

— Плюну я на все это и махну в Сибирь на строи­тельство ГЭС, — сказал Николай. — Такие стройки раз­вернулись по всей стране! А на целине что делается? Палатки, звездное небо, костры... Романтика!

— Ну, не только романтика, — усмехнулся Сергей.— Там и холод, и зной, и работать за двоих надо.

— Мой двоюродный брат уехал в Казахстан по ком­сомольской путевке. Девушку встретил! Приглашал на свадьбу.

Николай полез в карман за сигаретами и вместе с пач­кой вытащил сложенную в несколько раз бумажку. Взглянув на Сергея, неловко снова спрятал в карман.

— Никак от почитательницы твоего артистического таланта? — поинтересовался Сергей.

— А почему бы и нет? — усмехнулся Николай.— После спектакля преподнесли цветы, а там записка.

— Ну и как? — спросил Сергей. — Встретились?

— Встретились.

— Красивая хоть?

— Ничего.

— Какая-то странная девушка, — сказал Сергей.— Всем молодые герои-любовники нравятся, а ей старичок приглянулся.

— Я бы не сказал, что она девушка... А вообще, вид­ная женщина, фигура и все такое... Куда мы сегодня с тобой двинем? В кино или на танцы?

— Сколько же лет-то твоей знакомой? — допытывал­ся Сергей,

— У женщин не принято спрашивать, сколько им лет. На вид так лет сорок пять...

Сергей присвистнул.

— А может, сорок, — поспешно добавил Николай.

— Значит, ей за пятьдесят, — подытожил Сергей.— Она случайно не администратором в ресторане рабо­тает?

— Думаешь, бесплатно угощать будет? — усмехнулся Николай. — Она закройщица из ателье.

— Еще лучше! — воскликнул Сергей. — Закажем ей летние брюки, рубашки.

— Насчет брюк я не уверен, — ухмыльнулся Нико­лай.— А дамские трусики — пожалуйста. Видишь ли, она работает в дамском ателье.

— Ну ничего, ты получил коронную роль... даже со словами, так что теперь записки с цветами посып­лются.

— Я тебя не забуду, — пообещал Николай.

Сергей взглянул на часы и поспешно спрыгнул с ивы.

— Тащи свою бандуру домой, времени в обрез!

— Я никуда не спешу, — сказал Николай.

— Наконец-то я ее встретил.

— Прекрасную Незнакомку? — улыбнулся Нико­лай. — Кстати, верни мне томик Блока.

— Она прекрасна, как... — Сергей рассмеялся.— Ладно, обойдусь без эпитетов. Правда, чемодан у нее будто камнями набит.

— Бедняга, — насмешливо посочувствовал Николай.

— Мы договорились в театре встретиться,

— Ну и встречайтесь, а я-то тут при чем?

— Я тебя не узнаю! — воскликнул Сергей. — Твой друг почти влюбился, а ты даже не хочешь взглянуть на мою Прекрасную Незнакомку!

— Хорошо, пойдем, — согласился Николай. — Я у те­бя ее отобью!

В субботу и воскресенье в Облдрамтеатре после ко­роткого спектакля играл эстрадный оркестр. Танцевали в большом фойе на втором этаже.

Спектакль еще не кончился. В зрительном зале было немного народу. Закрывался сезон, и шли старые пьесы, не пользующиеся у публики успехом. Через притворен­ную дверь слышно было, как кто-то томно пел: «Я тоскую по соседству и на расстоянии... с неба звездочку достану и на память подарю...»

Друзья сидели в буфете и пили теплое пиво. У Сер­гея упало настроение. Он устроился за столом напротив входа в зал и поминутно смотрел в ту сторону. Николай насмешливо поглядывал на приятеля, потягивая из ста­кана мутноватое пиво. Откуда-то залетевшая в храм искусства пчела, раздраженно жужжа, торкалась в стек­ло. Сергей, бросив взгляд на вход, поставил стакан, встал и, подойдя к окну, принялся ловить пчелу. Схватив за крылышки, выпустил в форточку.

— Не ужалила? — полюбопытствовал Николай. Сергей залпом выпил пиво и закусил бутербродом с сыром.

— Встретил я в Кунье... — начал он.

— Прекрасную Незнакомку, — перебил Николай.— Я уже слышал. Где же она?

— Во-первых, не она, а он, во-вторых, это была не Прекрасная Незнакомка, а собака, — без улыбки сказал Сергей.

— Про собак я люблю, давай трави.

— Что-то такое было в его глазах... Я окрестил пса Дружком, и он сразу принял эту кличку. Ну, как бы тебе сказать... словно пес почувствовал во мне хозяи­на. Даже не хозяина, а друга. Не раздумывая, пошел за мной. Захотел бы, он бы и в вагон вскочил. А когда я уезжал в Нелидово, морда у него была такая грустная, будто он разочаровался во мне. И, веришь, у меня такое ощущение, что я обманул Дружка.

— Ты какой-то чувствительный стал, — усмехнулся Николай. — Пчелу выпустил, теперь вот про собаку вспо­мнил.

— Надо было свистнуть, и пес прыгнул бы в там­бур, — сказал Сергей.

Распахнулись двери, и зрители стали выходить в фойе. Стало шумно, в буфете задвигали стульями, заговорили. Друзья встали из-за стола и поднялись в верхний зал. На эстраде устраивались музыканты. Круглолицый с бе­лозубой улыбкой Борис Кудрявцев, трубач, попривет­ствовал их звучной трелью, которую он мастерски извлек из своего инструмента. Борис доводился двоюродным братом Бутрехину.

Когда оркестр заиграл первый фокстрот, Сергей при­слонился к белой колонне. Ему кивали, улыбались. Он тоже кивал в ответ и улыбался, хотя на душе у него было невесело. Знакомых у него в городе было много. У Бутрехина, напротив, почти никого. Он казался суровым и замкнутым. И тот, кто его не знал, никакого желания познакомиться с ним не испытывал, хотя на самом деле Николай был общителен с друзьями, остроумен. Бутрехин выглядел гораздо старше своих лет. Его широкое с резкими чертами лицо редко озаряла улыбка. В неболь­ших светло-голубых глазах светился ум. Широкие плечи, выпуклая грудь. С первого взгляда было ясно, что этот человек сможет постоять за себя. Наверное, поэтому к нему никто и не приставал. Николай еще ни разу ни с кем не подрался. Сергей и Николай не были похожи друг на друга, однако дружили давно и никогда не ссо­рились. Когда друг уезжал с театром на гастроли, Сергей не мог дождаться того дня, когда тот приедет. Николай тоже скучал, если Волков долго отсутствовал в городе. Язвительный и острый на язык, Сергей частенько подтру­нивал над другом, а тот с завидным терпением сносил все его нападки, но иногда мог дать и сдачи.

Стоя у белой колонны, Волков смотрел в зал и думал о девушке, которую повстречал на вокзале. Хотя он и проводил ее до гостиницы, поговорить им пришлось мало. Сергей даже не спросил, как ее зовут. Вид у девушки был усталый, отвечала она рассеянно, в общем никакого разговора и не получилось, хотя Сергей нарочно вышел с ней из автобуса за две остановки до гостиницы и, об­ливаясь потом, тащил этот проклятый чемодан.

Сергей сказал ей, что вечером в театре (это совсем близко от гостиницы) будут танцы, он надеется, что она придет. На танцы в театр собирается вся молодежь. И только Сергей вознамерился спросить, как девушку зовут, ее пригласил к столу администратор заполнять листок приезжих.

Кареглазая незнакомка улыбнулась ему и, обронив равнодушное «спасибо», подошла к столу. Волкову ни­чего другого не оставалось как уйти.

Если она не придет сюда через полчаса, он отправится в гостиницу, может быть, увидит ее в ресторане. Чем больше Сергей думал о девушке, тем сильнее хотелось ее увидеть.

Ему улыбнулась и помахала рукой Валя Молчано­ва — литсотрудник отдела писем областной газеты. Он поздоровался, но Валя не успокоилась и знаками при­глашала его подойти.

— С Валькой станцую, — сказал приятелю Сергей и, с трудом проталкиваясь среди танцующих, прошел через весь зал к окну, где стояла Молчанова. Когда-то она нра­вилась Сергею. У Вали был крошечный вздернутый но­сик на смазливом кукольном личике, светлые завитые кудряшки.

— Мне тебя жалко стало, — сказала она. — Стоишь такой грустный...

— У меня горе, — вздохнул Сергей. — Любимая де­вушка не пришла на свидание. Что делать?

— Найди другую.

Сергей горячо пожал удивленной девушке руку.

— Это идея! Я ведь уже хотел в Дятлинке утопить­ся. Валька, ты прямо-таки кладезь мудрости! Что бы я без тебя делал?

— Плавал бы на дне Дятлинки, — ответила Валя и первой засмеялась. Зубы у нее были белые, острые.

— Потанцуем? — предложил Сергей.

— Сейчас танец кончится, — сказала Валя. — Только выйдешь на середину зала, а оркестр умолкнет, и чув­ствуешь себя дурой.

— Что нового в редакции? — спросил Сергей.

— Миша Султанов написал острый фельетон, когда опубликуют — вот шум будет... Назаров запорол снимок в номер. Гришка Бондарев получил командировочные, тут же их пропил и — вот ведь додумался, дуралей,— приволокся в подъезд дома, где живет редактор, и заснул у его двери...

— Я вижу, новостей много, — попытался Сергей пре­рвать этот поток информации.

— На летучке опять ругали мою заметку и хвалили твои снимки. Вася Назаров сидел и зеленел от злости. Сергей, скажи откровенно: получится из меня журналист или нет?

— Ты меня только что спасла, а теперь я должен тебя убить? — шутливо ответил Сергей.

Однако Валя Молчанова не приняла шутки и помрач­нела. Журналистка она была никудышная, поэтому ее и перевели в отдел писем. Сиди и отвечай на письма авто­ров. Валя же, как на грех, считала себя выдающейся журналисткой и выпрашивала в отделах разные задания. Из ее статей делали информации, которые беспощадно критиковали на летучках. Валя ухитрялась в малюсень­кой заметке сделать две-три фактические ошибки. Утром начинались звонки из организаций, и Валя представала перед светлыми очами редактора Голобобова. Тем не ме­нее, несмотря на частые разносы, писать не переставала.

— У меня была удачная зарисовка, — сказала она.— Про манекенщицу, помнишь?

— Прости, забыл, — сказал Сергей, и в самом деле забывший про все на свете: к ним направлялась приез­жая девушка. И вел ее под руку Дима Луконин, местный ловелас, не пропускавший ни одной новой девушки. На­верное, во взгляде Сергея было столько откровенной злости, что Дима едва не споткнулся. Он отпустил руку девушки и отошел в сторону, потому что та, забыв про него, подошла к Вале Молчановой и оживленно загово­рила с ней. Сергей только диву давался: когда приезжая девушка все успела? И с Димой познакомиться, и с Ва­лей. Девушка приветливо улыбнулась и ему. Улыбка у нее была красивая, ее большие темно-карие глаза не­уловимо косили. Вроде бы на тебя смотрит и вместе с тем чуть-чуть в сторону. Впрочем, ей это шло.

— Я вышла из гостиницы и... заблудилась, — ска­зала она, глядя на Сергея. — И если бы не Дима... — девушка оглянулась, вспомнив про Луконина, — ни за что бы сама не нашла театр.

Сергей сразу простил ее. И даже Диму Луконина, которого только что готов был растерзать, одарил весе­лой улыбкой. Правда, Дима ничуть не разделял его эн­тузиазма. Он подышал на свой перстень и потер его ру­кавом. И Сергей понял, что Луконин совсем не намерен уступать.

— Вы, оказывается, знакомы? — переводя взгляд с Лили на Сергея, спросила Валя.

— Лиля, — ладонью вверх протянула руку девушка. Рука была мягкая и теплая. Сергей не сразу отпустил ее.

Грянула музыка. Медленное танго. Увидев, что Луко­нин направляется к ним, Сергей пригласил Лилю на та­нец, забыв, что несколько минут назад приглашал Валю. В ответ на это Молчанова презрительно вздернула го­лову и отвернулась, а Дима обжег его неприязненным взглядом, но Сергею было не до них. Он обнимал девуш­ку и смотрел в ее глубокие глаза. Танцевал Сергей не очень ловко, но танго у него получалось. Сначала он дер­жался на некотором расстоянии, но потом танцующие прижали их друг к другу. Чуть откинув назад голову, Лиля тоже смотрела прямо в глаза. И даже когда ее лицо было совсем близко, взгляд казался неуловимым. Будто девушка, глядя на него, вместе с тем смотрела и еще на кого-то, кто был за его спиной.

— Нравится вам наш город? — первое, что пришло на ум, спросил Сергей.

— Я еще толком и не видела его, — ответила она.— А вообще, город как город. Много зелени, река... Прав­да, что по ней плавали из варяг в греки?

— Правда, — ответил Сергей.

— И на чем они плавали?

— На челнах. Видите ли, тогда еще теплоходов не было...

— Очень ценное замечание, — улыбнулась девушка, однако в глазах ее появилась настороженность.

— Вы знали Валю Молчанову раньше? — помолчав, спросил Сергей.

— Я позвонила из гостиницы в редакцию...

— Чтобы дать объявление в газету о вашем приезде в наш провинциальный город? — не удержавшись, снова съязвил Сергей.

— Не смешно, — сказала девушка. — Я приехала на практику в вашу газету.

Тогда все ясно: Вале Молчановой было вменено в обя­занность устраивать практикантов в гостиницу и вообще опекать их первое время. Известие, что девушка будет работать в редакции, обрадовало Сергея. Теперь они бу­дут встречаться каждый день.

— А вы, значит, и есть знаменитый фотокорреспон­дент Сергей Волков? У вас есть мотоцикл, на котором вы носитесь как угорелый, и водители называют вас кан­дидатом в смертники. Однако девушки не боятся ездить с вами в березовую рощу.

— Исчерпывающая информация, — пробормотал удивленный Сергей. — Узнаю стиль Вали Молчановой.

Борис Кудрявцев азартно дул в сверкающую под яркой люстрой трубу. Щеки его — два наливных ябло­ка, глаза веселые, смеющиеся. Поймав взгляд Сергея, он подмигнул и показал большой палец, мол, девочка что надо! Боря с эстрады все видел и замечал.

Когда танец кончился, Лиля попросила:

— Вы меня, пожалуйста, не выдавайте.

— Я с ней поговорю, когда закончится ваша прак­тика, — пообещал Сергей.

В перерыве, оставив Лилю с Молчановой, он подошел к Бутрехину, так и не сошедшему с места, где оставил его Сергей.

— У тебя, брат, такой неприступный вид, что ни одна девушка на дамский танец не решится пригласить,— усмехнулся Сергей.

— Так это и есть твоя Прекрасная Незнакомка? — спросил Николай.

— Красивая, правда?

— Я ее не разглядел, — ответил Николай.

Это он врет. Сергей во время танца подводил девуш­ку к самому его носу.

— Понятно, до закройщицы из дамского ателье ей далеко. — сказал уязвленный Сергей.

— Бедная закройщица, — усмехнулся Николай.

— Хочешь, познакомлю? — предложил Сергей.

— Пошли лучше пива выпьем, — сказал Николай. Сергей не ответил: Валя Молчанова, Лиля и Дима Луконин пересекли зал, направляясь к выходу. Длин­ный, худощавый Дима поддерживал Лилю за локоть. Проходя мимо, девушка взглянула на Сергея, будто хо­тела что-то сказать, но лишь улыбнулась. Они не свер­нули к буфету, как ожидал Сергей, а спустились вниз. Музыканты заиграли вальс, а они все еще не возвра­щались. Сергей нервничал и все время вертел головой, наблюдая за лестницей, застланной вишневой ковровой дорожкой.

— Проворонил ты свою черноглазую красотку, — за­метил Николай. — Не иначе как Дима раскошелился и пригласил их в ресторан. Он любит пыль в глаза пус­тить.

— Ну и духота тут сегодня. — пробормотал Сергей и отпустил немного галстук. — Потопали отсюда?

— В ресторан? — ухмыльнулся Николай.

— Я обещал сегодня пораньше домой вернуться,— сказал Сергей. — Понимаешь, моя бедная мама не спит по ночам, дожидаясь меня. Все думает, думает... Ты не знаешь, о чем наши мамы думают по ночам, когда нас нет дома?

— Знаю,— ответил Николай. — Они думают: и зачем только мы появились на свет?

— Действительно, зачем? — сказал Сергей.

4

Лиля открыла глаза и сразу зажмури­лась: солнечный зайчик скакнул в лицо. Отодвинувшись к стене, она еще некоторое время лежала и смотрела в потолок. Внезапно вспомнила, что сегодня начинается ее практика в газете, и поспешно взяла с туалетного сто­лика золотые часики с браслеткой. Половина восьмого, а в редакцию к девяти. Правда, Валя Молчанова ска­зала, что начальство приходит к десяти, но ей, практи­кантке, в первый же день опаздывать не стоит.

Лиля встала, умылась. Гостиница была не современная: потолки высокие, лепные карнизы, тяжелая медная люстра. У стены полированный шкаф с зеркалом. Сняв ночную рубашку, Лиля остановилась перед зеркалом. Она любила смотреть на себя, хотя и недовольна была своей фигурой. Веки со сна немного припухли. Это скоро пройдет. Рот большой с полными губами, на щеке чер­ная мушка. Самое красивое — это, конечно, глаза. Боль­шие, немного выпуклые и всегда влажные. Лицо широ­кое, белое, крупный прямой нос. Да, а вот фигура явно подкачала: плечи хотя и красивые, но широкие (правда, говорят, это сейчас современный стиль), шея короткая. Ноги вроде бы и не кривые, но чего-то не хватает. На высоких каблуках еще не так заметно, а без каблуков лучше и на люди не выходи — сразу многие недостатки фигуры бросаются в глаза. Сколько раз мать говорила, чтобы она не горбилась! Это еще со школьной скамьи. Лиля всегда была прилежной ученицей и просиживала над учебниками и тетрадками долгие часы. Недаром она закончила среднюю школу с золотой медалью. Правда, директор школы был папин хороший знакомый... И по­том еще постоянные занятия в музыкальной школе. По три-четыре часа за пианино. Однако все недостатки фи­гуры исчезают, когда Лиля надевает платье, а одевается она всегда со вкусом и по последней моде.

Утро было теплое, солнечное. Наверное, по площади прогулялась поливомоечная машина, потому что асфальт был влажный и блестел. Высоко застывшие в голубой синеве редкие облака отражались в Дятлинке. Отражал­ся и большой каменный мост.

Вспомнился вчерашний разговор с Сергеем Волко­вым. Ироничный парень! Как он ее поддел с греками. Откуда ей знать, на чем плавали варяги с греками?

А светлые глаза у него красивые. И умные. И она ему понравилась. Уж это Лиля сразу чувствует. Фотокоррес­пондент областной газеты... Это, в общем, фигура в ре­дакции. Валя Молчанова хотя и свысока говорила о нем, но, когда он подошел, глаза ее выдали: по-видимому, он ей нравится.

Лиля шла по набережной и немного волновалась. Это ее первая практика, как-то все обойдется? Обычно к практикантам относятся хорошо. Помогают, посылают в командировки, в первую очередь публикуют материа­лы. Конечно, все это прекрасно, если у человека есть спо­собности к журналистике, а если их нет? Лиля еще не опубликовала ни одного материала в периодической пе­чати, а некоторые студенты с их курса уже успели пора­ботать в газете, кто в штате, а кто внештатно.

Получив золотую медаль, она могла выбрать любой вуз. Собственно, ей было все равно, куда поступать, лишь бы не в технический. Алгебра, геометрия, физика ей все­гда давались с трудом. Зато школьные сочинения она писала без единой ошибки. Это в какой-то степени и определило выбор будущей профессии. Приехав в Мо­скву, она сразу попала в шумный, нервный водоворот абитуриентов. Лиле волноваться и нервничать не нужно было: золотая медаль открывала двери всех вузов. И она, конечно, выбрала МГУ. В длинных коридорах универси­тета Лиля немало наслышалась про факультет журна­листики. Абитуриенты толковали о блестящих перспек­тивах этой профессии: командировки по стране и за границу, встречи с разными интересными людьми... Вспомнились кинофильмы, где красотки с фотоаппарата­ми и магнитофонами брали интервью у знаменитых лю­дей, а потом, как Жаклин Кеннеди, выходили за них за­муж. Конкурс на факультет журналистики был самый большой, Лиля подала туда свои документы и после со­беседования была принята.

Успехи ее в университете были не столь блестящи, как в школе, и вот наконец первый серьезный экзамен, — про­изводственная практика после третьего курса. Тут-то и станет ясно, может она быть журналисткой или нет. Тогда в университетских коридорах все говорили о том, что дает интересная профессия журналиста, а о том, что смогут они дать журналистике, никто и не заикался. По простоте душевной каждый считал, что главное — посту­пить, а там обойдется.

Практические работы по журналистике на кафедре давались ей с трудом. Хорошо, что помогали подруги. Одно дело написать в университете курсовую работу, другое — корреспонденцию в газету. В университетской многотиражке проскочила ее заметка. Ее начисто перепи­сал самый талантливый парень на курсе Володя Осипов, так что это не считается.

Правда, Лиля утешала себя тем, что не все журнали­сты с неба звезды хватают.

Вот о чем думала Лиля Земельская, шагая по солнеч­ной набережной в редакцию. Интересно, увидит ли она сегодня Сергея Волкова? Как-то нехорошо вчера получи­лось, ушла и ничего не сказала ему. А все Валя Мол­чанова, это она намекнула Диме, что неплохо было бы поужинать где-нибудь, ну тот и пригласил их в ресторан. Высокий, светловолосый, с тонкими чертами лица, Дима Луконин из кожи лез, чтобы ей понравиться. Болтушка Валя сообщила, что Дима всем девушкам говорит, будто он инженер, а сам работает часовым мастером в артели инвалидов и вообще известный в городе донжуан. Воло­чится за каждой приезжей девушкой. После такой атте­стации у Лили сразу пропал интерес к Диме. Он прово­дил ее до гостиницы, попытался завести разговор о высо­ких материях, но Лиля холодно попрощалась. Дима проявил настойчивость и стал договариваться о новом свидании, но Лиля сказала, что это ни к чему, и чуть не рассмеялась, увидев, какая кислая физиономия стала у местного льва.

На фасаде невзрачного двухэтажного серого здания издали была заметна черная вывеска под стеклом с на­званием газеты. Лиля поднялась на второй этаж и вошла в приемную. Белобрысая круглолицая девушка без под­бородка вопросительно посмотрела на нее.

— Я из МГУ, — сказала Лиля. — К вам на практику.

— Пройдите к редактору, — приветливо сказала де­вушка. — Он сейчас один.

Лиля на секунду задержалась у внушительной, оби­той черным дерматином двери, вздохнула и вошла в ка­бинет.

Машенька влетела в фотолабораторию и спросила, где Волков. Художник-ретушер Феликс, не поднимая головы от стола, на котором он царапал скальпелем снимок, проворчал, что Сергей печатает фотографии. Ма­шенька отодвинула тяжелую портьеру и постучала в чер­ную дверь. За дверью кашлянули, скрипнул стул — и снова тишина.

— Редактор вызывает!— громко произнесла в дверь Машенька.

Щелкнул выключатель, звякнул крючок, дверь отво­рилась, и показался Сергей с мокрым снимком в руке. Глаза его после темноты моргали.

— Редактор без меня жить не может. Уже третий раз вызывает...

Машенька вытянула шею, стараясь разглядеть фото­графию. Заметив это, Сергей спрятал снимок за спину.

— Покажи! — попросила Машенька.

— Не могу, — сказал Сергей. — Меня сразу убьет.

— Кто? — насторожилась Машенька.

— Я Мишу Султанова сфотографировал на пляже... И, понимаешь, совсем без ничего... Если скажешь редак­тору, что меня нет, так и быть, подарю тебе один сни­мок.

Феликс закряхтел, закудахтал. Это у него означало смех. Кровь так стремительно прилила к лицу Машеньки, что Сергею стало жалко ее. Дело в том, что Машень­ка была влюблена в заведующего отделом культуры и быта Султанова. Невысокий, с редкими светлыми воло­сами, зачесанными назад, и интеллигентным лицом, Ми­хаил появился в редакции два года назад и сразу оча­ровал весь женский персонал. Машинистки печатали его материалы в первую очередь. Секретарша Машенька дважды получила нагоняй от редактора за то, что ее не было на рабочем месте. Машенька готова была с утра до вечера торчать в отделе культуры и быта и, раскрыв рот, слушать своего кумира. Когда ее не оказалось на месте в очередной раз, толстый и круглый, как силосная башня, редактор сам пожаловал в отдел и при всем честном народе взял Машеньку, будто ученицу, за руку и молча увел с собой. О чем он беседовал с ней в своем простор­ном кабинете, никто так и не узнал. Но с тех пор Ма­шенька не задерживалась в отделе культуры и быта больше пяти минут.

— Редактор не любит долго ждать, — отчеканила Машенька.

Сергей прополоскал фотографии, одну свернул в труб­ку и протянул девушке: — Дарю.

Машенька спрятала руки за спину. На щеках ее пы­лали два пятна.

— Да ты взгляни, кто это! — Сергей расправил сни­мок. С большой мокрой фотографии смотрела вырази­тельная морда собаки.

— Какая прелесть! — сразу подобрела девушка.— Я ее на стенку повешу!

— А это кто? — полюбопытствовала Маша, глядя на ванночку.

— Будущая кинозвезда, — ответил Сергей, перевора­чивая снимок. — Сара Бернар.

С фотографии смотрела на мир долговязая, голена­стая девчонка с портфелем на коленях. В широко рас­крытых глазах ее было по-детски доверчивое и вместе с тем женски-загадочное выражение.

— Наташка!—удивилась Машенька. — Она уже два раза приходила в редакцию, спрашивала, когда ты при­едешь.

— Не напечатают — пошлю в «Огонек», — сказал Сергей. — Почему бы не дать такой снимок на обложку?

— Отправь, — буркнул Феликс.

— Я патриот своей газеты, — скромно заметил Сер­гей и с улыбкой посмотрел на Машу. — При случае скажи об этом редактору.

— Он ведь ждет! — спохватилась Машенька. Пригладив пятерней темные коротко подстриженные волосы, Сергей вышел вслед за ней в коридор.

Александр Федорович Голобобов сидел за огромным письменным столом и разговаривал по телефону. В каби­нете редактора все было большим и значительным: сам Голобобов, письменный стол, массивный мраморный чер­нильный прибор с танком и самолетом на крышках, брон­зовая настольная лампа с зеленым стеклянным абажу­ром.

Положив трубку, редактор повернулся к Сергею.

— Отпечатал фотографии? — спросил он.

Сергей кивнул.

— Подписи сделал?

— К вечеру будут готовы.

Редактор взглянул на часы —они тоже были боль­шие, с выпуклым стеклом — и сказал:

— Чтобы через два часа все сдал в секретариат. Ясно?

— Не люблю я делать подписи, — сказал Сергей.— Под каждым снимком одно и то же.

— Подпись под снимком должна быть выразитель­ной и лаконичной. Длинные подписи никто не читает. Уже сам тот факт, что в газете напечатан портрет пере­довика, огромная пропаганда. Ты имеешь представление о тираже нашей газеты? Десятки тысяч экземпляров ра­зойдутся по области, и в каждом номере твой снимок. Чего носом дергаешь? Известные истины изрекаю? В том-то и беда, что приходится кое-кому напоминать, где ра­ботаем и что делаем. Кое-кто забывает об этом, вот и появляется в газете портрет доярки с подписью, что она...

— Про эту доярку слышу уже десятый раз, — пере­бил Сергей. — Ну, дали выговор, может быть, и хватит об этом?

Черные густые брови Голобобова полезли вверх. По тому, как медленно стали багроветь его круглые щеки с мешками под глазами, а толстые пальцы начали выби­вать дробь на стекле, Сергей понял, что сейчас грянет гром.

Голобобов набрал в грудь побольше воздуха, рас­крыл рот, и... тут зазвонил телефон. Метнув на Сергея гневный взгляд, редактор громко и непочтительно рявк­нул в трубку: «Да, слушаю!» В ту же секунду лицо его стало виноватым.

— Извините, Иван Степанович... Сотрудник тут у меня того... вывел из себя. Да, слушаю. Хорошо. Завтра же отправлю в командировку Шабанова. Он уже был в этом районе и во всем разберется. Иван Степано­вич, попрошу вас больше уполномоченными в колхозы сотрудников редакции не назначать, а то я один тут оста­нусь. Хорошо. Вечером вам позвоню. До свиданья.

Голобобов осторожно положил черную трубку на рычаг, достал большой, в крупную клетку платок и вытер вспотевший лоб. Спрятав платок, потрогал пальцем мешки под глазами. Когда он снова взглянул на Сергея, глаза у него были несчастные.

— Доведете вы меня до инфаркта, — жалобно сказал он. — Ох, доведете, голубчики! До чего дошло, а?.. Фото­репортер учит меня! Скажи по-честному, Сергей, может, я стар и глуп? Пора на пенсию, а?..

— Извините, Александр Федорович, — резко поднялся Сергей. — Снимки с подписями через два часа сдам.

— Я тебя вот зачем позвал... Садись на свой драндулет и поезжай в Усть-Долыссы, там в воскресенье пускают колхозную ГРЭС. Будет торжественный митинг, празднество, в общем. Четырехколонную панораму ГРЭС на первую полосу и три-четыре снимка в большой фотоочерк на третью. С тобой поедет Сергеев из сельхозотдела. — Редактор нажал черную кнопку на столе, и в кабинет вошла Машенька. — Позови Сергеева.

Машенька быстро вернулась и сообщила, что Сергеев уехал в совхоз «Пятницкий» и вернется только завтра к вечеру.

Голобобов потер переносицу и задумался. Машенька и Сергей выжидательно смотрели на него. Лоб редактора был нахмурен, живые карие глаза смотрели как бы сквозь Сергея.

— Жаль, что ты не можешь расширенные подписи делать... Тогда никого с тобой и посылать не надо было бы, — с сожалением сказал он. — Кстати, где ты учишься?

— Послал документы в Ленинградский университет на заочное отделение журналистики,— сказал Сергей.

— Просто ума не приложу, кого с тобой послать...— Редактор перевел задумчивый взгляд на Машеньку. — Позови-ка сюда эту... забыл фамилию. Ну, практикантку!

— Земельская ее фамилия, — сказала Машенька и скрылась за дверью.

— Все литсотрудники в командировках, да еще трое уполномоченные. — произнес Голобобов. — А ну как не справится?.. Ты, Сергей, на всякий случай записывай все в блокнот. И нужно-то всего сто пятьдесят строк.

Вошла Лиля и чинно села на стул рядом с Сергеем. Бросила на него быстрый взгляд, но не поздоровалась, наверное, от волнения. Редактор обстоятельно разъяснил задание, велел обратить особое внимание на фамилии людей, которые участвовали в строительстве ГРЭС, обязательно перепроверить, а лучший способ — это показать записанную в блокнот фамилию, имя и отчество этим же людям. А то бывает, что путают... Редактор бросил выразительный взгляд на Сергея, но в подробности вдаваться не стал. Голобобов подчеркнул, что задание ответственное и фотоочерк уже запланирован на вторник.

Лиля все это молча выслушала, а когда редактор умолк, растерянно сказала:

— Это моя первая командировка... и я не знаю...

— С вами едет газетный зубр, — кивнул редактор на Волкова. — Он вам поможет.

Сергей взял со стола скрепку и стал ее разгибать. Он и не ожидал, что ему так повезет. Печатая снимки в фотолаборатории, он все время думал о Лиле. Несколь­ко раз выскакивал в коридор, заглядывал в отделы, но девушку так и не увидел ни разу. И вот они вдвоем едут в Усть-Долыссы, да еще Сергей за старшего.

— Я вижу, вы расстроились? — спросил редактор.

— Нет, я... — Лиля растерянно смотрела на редактора. — Я никогда не видела ГРЭС. Разве что в кино.

Сергей прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Он даже отошел к окну, чтобы девушка ничего не заметила, по­тому что вряд ли она простила бы ему это.

Голобобов снова промокнул своим гигантским плат­ком мокрый лоб и, метнув в сторону Сергея неодобри­тельный взгляд, с улыбкой взглянул на растерявшуюся практикантку.

— Вы не пугайтесь... Это название такое громкое — ГРЭС, а на самом деле — маленькая колхозная гидро­электростанция. И речушка ничего общего не имеет с могучей Ангарой.

— Я постараюсь... — У Лили немного отлегло от сердца.

— Постарайтесь, голубушка, — ласково сказал ре­дактор. — Не боги ведь горшки обжигают?

— А нельзя, чтобы со мной поехал в командировку какой-нибудь опытный товарищ? — осмелев, подняла Лиля глаза на редактора. — Все-таки это моя первая командировка.

— Когда-нибудь все равно вам надо было начинать, — ободряюще ответил Голобобов. — А опытных товарищей сейчас нет в редакции... — Он развел руками. — Разле­телись, как птахи, кто куда! — Редактор взглянул на Сергея, примолкшего у окна. — Только не доверяйте Волкову фамилии записывать... Тут у него слабое ме­сто.

— Можно идти? — спросил Сергей. Ему надоели эти постоянные намеки.

— Желаю успеха, — напутствовал их редактор, и, хотя он весь светился улыбкой, Сергей уловил в его тоне нотки сомнения. Уж кто-кто, а Сергей знал своего редак­тора.

Лиля и Сергей вышли из кабинета, и Машенька тут же им отпечатала на машинке командировочные удосто­верения, подписала у редактора и пришлепнула большие синие с гербом печати.

— Это вы все подстроили? — Лиля обожгла Сергея сердитым взглядом.

— Я специально приурочил к вашему приезду откры­тие ГРЭС. Когда ее пустят, в домах колхозников вспыхнут лампочки Ильича. Вы запоминайте, это вам пригодится для очерка.

— И когда мы отправимся в эти... — Лиля загляну­ла в командировку. — Усть-Долыссы?

— Сегодня,— невозмутимо ответил Сергей. — Рассчи­тывайте на два дня. Возьмите плащ, свитер. Сейчас две­надцать. Я за вами заеду в гостиницу ровно в три. Да, не забудьте в бухгалтерии аванс получить.

Сергей повернулся и быстрым шагом вышел из при­емной. Его задело, что она восприняла совместную ко­мандировку как наказание. И еще просила опытного то­варища. Был бы на месте опытный товарищ, редактор о ней и не вспомнил бы. И чего струсила? Да такую за­рисовку даже Молчанова сумела бы написать.

Откуда ему было знать, что Лиля насмерть перепу­галась, когда так неожиданно свалилось ей на голову это срочное задание. Она думала, что уж с неделю-то поси­дит в отделе культуры, куда ее определил ответствен­ный секретарь, войдет в курс редакционных дел, а дальше видно будет.

Машенька оценивающим взглядом окинула нарядную практикантку.

— У нас такое платье не сошьют, — заметила она.— Босоножки вы в магазине купили или шили на заказ?

— Как пройти в бухгалтерию? — спросила Лиля, про­пустив ее слова мимо ушей.

Обиженная Машенька сухо объяснила, а когда прак­тикантка вышла из приемной, презрительно фыркнула и с сердцем прихлопнула печатью кипу свежих гранок, лежащих на краю стола.

Лиля вышла из гостиницы с пухлой сумкой. Широ­кая плиссированная юбка перехвачена черным ремнем с блестящей пряжкой. Увидев ее, Сергей улыбнулся, представив, как парашютным куполом взовьется ее юбка, когда они припустят по шоссе.

Бросив рассеянный взгляд по сторонам — она не за­метила Сергея, — Лиля направилась к черному «ЗИМу», стоявшему у подъезда. Заглянула внутрь машины и ото­шла в сторону. Сергей, покуривая под тополем, наблюдал за ней. Наконец Лиля увидела его и подошла. Она уже успокоилась и с улыбкой спросила:

— Где же наша машина?

Сергей тоже улыбнулся и, отобрав у нее сумку, напра­вился к своему «ИЖу», стоявшему у самого тротуара. На лице девушки отразилось глубокое разочарование. Это не укрылось от Сергея. Ему стало смешно: ну чему их там учат в университете? Неужели они думают, что практикантов возят на редакционные задания в обкомов­ских «ЗИМах»? Видно, ей никогда не приходилось доби­раться до отдаленного колхоза в кузове громыхающей по бездорожью полуторки, а потом, где уже и машине не пройти, в телеге, запряженной задумчивой и нетороп­ливой лошадкой.

— Я вижу, мой открытый лимузин вам не понравил­ся, — сказал Сергей. — Поезжайте на автобусе, он от­правляется в шесть часов, а в Усть-Долыссах встре­тимся.

— Я сейчас, — сказала Лиля и скрылась в подъезде гостиницы.

Сергей не стал привязывать ее сумку к багажнику. Может, действительно решила ехать на автобусе?..

Лиля скоро вернулась. Вместо плиссированной юбки на ней были серые в обтяжку брюки и тот же ремень с блестящей пряжкой. Усаживаясь позади Сергея, она ядовито заметила:

— Я думала, у вас по крайней мере мотоцикл с ко­ляской.

— Мне так больше нравится, — буркнул Сергей.— Держитесь крепче.

— За что?

— За небо... Там же есть ремень!

— Я на него сумку поставила.

Сергей слез с седла и, не выключая мотор, приторо­чил сумку резиновыми жгутами к багажнику. Лиля мол­ча наблюдала за ним. Одна нога на подножке, другая упирается в тротуар. Судя по всему, не новичок, ездила на мотоцикле.

— Вы быстро не гоните, — предупредила Лиля.— Я боюсь.

Сергей хмыкнул в ответ и резко взял с места. Девуш­ка ойкнула и обхватила его обеими руками, но тут же отпустила, вцепившись в ремень.

Лавируя между грузовыми машинами, Сергей быстро обогнал их. Вот и переезд. Шлагбаум открыт. За переез­дом по обе стороны шоссе потянулись кирпичные корпуса заводов и фабрик. Здесь они попали в настоящий водо­ворот машин. С ревом проносились мимо самосвалы. Когда машины обступили мотоцикл со всех сторон, Лиле стало страшно. Казалось, эти рычащие железные гиганты сейчас стиснут их с обеих сторон и расплющат, как кон­сервную банку. Однако Сергей уверенно пробирался меж них.

Последний строящийся заводской корпус остался по­зади, и на шоссе стало свободнее. Сергей незаметно при­бавлял и прибавлял скорость. Шелестели на изгибах шоссе черно-белые столбики, тонко, с нарастающим зву­ком свистел в ушах упругий ветер, на одной напряжен­ной ноте ровно гудел мотор. Видя, как легко, играючи управляет мотоциклом Волков, Лиля, поначалу изрядно перетрусившая, немного успокоилась. Да и что ей оста­валось делать? Просить этого насмешливого и упрямого парня ехать потише было бесполезно. Она устроилась за его спиной так, чтобы ветер не дул в лицо. Спина у Вол­кова широкая, крепкие с буграми мышц плечи, из-за во­рота черной кожаной куртки выглядывает полоска заго­релой шеи. Он без шлема, и ветер треплет его мягкие черные волосы.

Лиле приходилось два или три раза до этого прока­титься на мотоцикле. Помнится, она сильно трусила, так как знала, что ездит на довольно опасном виде транс­порта, но сейчас ей было спокойно и приятно. Она слу­шала, как свистит горячий ветер, шелестят пыльные ку­сты, стремительно приближаясь и тут же резко обры­ваясь позади, смотрела на золотистые поля с одиночными деревьями на буграх, на неожиданно появляющиеся среди белых берез синие озера с солнечным блеском.

Сергей, чуть повернув к ней голову, весело прокри­чал:

— Ну как, не жалеете, что поехали на мотоцикле?

Она ответила:

— Мне хорошо.

Он, наверное, не расслышал, потому что все еще дер­жал голову повернутой к ней. Лиля видела скуластую щеку, внимательный, прищуренный от ветра глаз. Тогда она приблизила губы к его уху и тоже крикнула:

— Нравится!

Иногда Сергей забывал, что позади примолкла пас­сажирка, и по привычке начинал напевать, но скоро спо­хватывался: пел он все, что придет на ум, а так как слов почти не знал, получалась белиберда. Опять вспомнилась собака с серебристой шерстью и умной мордой. В глазах ее так и застыло: «Только позови, и я пойду с тобой хоть на край света!»

— Все, точка! — вслух произнес Сергей. — Вернусь из командировки— и в Кунью! Я его должен найти.

Лиля не расслышала, но, решив, что он обратился к ней, громко спросила:

— Вы что-то потеряли?

— Наоборот, нашел! — весело ответил Сергей.

В этом месте речка сливалась с продолговатым, вытя­нувшимся вдоль шоссе озером. На берегу стояли вели­чественные сосны и ели. Деревянный мост перекинулся через реку, усеянную обросшими мхом валунами. Сер­гей всегда здесь останавливался — остановился и в этот раз. На озере не видно ни одной лодки. У берегов вода была темная, и в ней отчетливо отражались сосны и небо, а посередине — светлая, искрящаяся солнцем.

Они стояли рядом и смотрели на озеро. Ветер разлох­матил ее волосы, брюки и рубашка побелели от пыли. Лиля нагнулась и потерла колено, наверное с непривычки нога затекла.

— Ну, что вы встали? — взглянула на него девуш­ка. — Идите же куда-нибудь.

Подумав, что она и сама могла бы пойти куда-нибудь, он медленно побрел вдоль берега. Подняв камень, раз­махнулся, но вдруг раздумал и опустил руку: жалко было нарушать это хрустальное безмолвие. В озере все отражалось настолько явственно, что хотелось нагнуться и потрогать руками.

Сергей выбрал удачную точку, взвел затвор фотоап­парата и сделал несколько снимков. Колючая выгнутая лапа ели крупным планом вошла сверху в кадр. Этюд получился немного грустным. Хорошо, если бы из камы­шей торчал просмоленный нос рыбачьей лодки, но ры­баков на этом тихом озере почему-то не видно.

— Какой красивый вид,— услышал Сергей Лилин голос. Он не заметил, как она подошла и остановилась рядом. Сергей навел на нее фотоаппарат и сфотографи­ровал на фоне озера.

— Все равно ведь фотографии не сделаете, — усмех­нулась она.

— Вас, наверное, часто обманывали, — сказал Сер­гей.

Лиля поправила на брюках широкий черный пояс, на­гнулась и сорвала красноватый стебель конского щавеля. Пожевала и сморщилась.

— Далеко еще до Усть-Долыссы?

— Столько же, — сказал Сергей, глядя на нее.

Она тоже взглянула ему в глаза, бросила на землю травинку и пошла к мотоциклу.

— Поехали, — не оборачиваясь, сказала она.

У мотоцикла остановилась и положила руку на седло. Сергей поправил на багажнике съехавшую набок сумку, открыл отсек для инструмента и достал мотоциклетные очки с зелеными светофильтрами.

— Вы любите собак? — вдруг спросил он, раскачи­вая очки на белой резинке.

— У нас в доме всегда живут собаки. И сейчас две: спаниелька Муза и овчарка Джим.

— Наверно, отец охотник?

— Да.

— «Дай, Джим, на счастье лапу мне, — продеклами­ровал Сергей, — такую лапу не видал я сроду...» — и вновь взглянул девушке в глаза: — Вы любите Есенина?

— Говорят, хороший поэт, — ответила Лиля.

— Говорят! — фыркнул Сергей. Надел очки, резко крутнул стартер и, перебросив ногу, уселся в седло. — Блестящий поэт! — сказал он.

Он развил скорость сто пятнадцать километров. Это был предел, больше из «ИЖа» не выжать. Ветер уже не свистел в ушах, а выл волком, кусты слились в сплош­ную зеленую массу, желтыми проплешинами мелькали поля, на какой-то миг в шумящей зелени возникал яркий синий блеск воды и тут же исчезал, черно-белые бетонные столбики на опасных участках щелкали, как ка­станьеты.

Лиля, уткнувшись носом в кожаную куртку, сидела позади и не проронила ни звука.

Райцентр Усть-Долыссы расположился на холме в сосновом бору. Вдоль поселок широким стальным лез­вием рассекало шоссе, а поперек на две части разрезала узкая речка, текущая в обрывистых каменистых берегах, будто в ущелье. На седых холмах, круто вздымающихся вокруг Усть-Долысс, тянулись в небо высоченные кора­бельные сосны и ели. Вырвавшийся из-за пухлого облака луч заходящего солнца полоснул по вспыхнувшим ство­лам деревьев, высветил сонные серые валуны в реке, за­ставил засверкать радугой неспокойную воду в речке. На западе садилось солнце, а на востоке над вершина­ми сосен уже возник бледный прозрачный месяц.

Дорога, по которой шли Лиля и Сергей, была старая, заброшенная. Между двумя глубокими колеями, остав­ленными телегами, вспучился неровный бугор. Высоко над травой поднялись стебли ржи. Меж колосьев, ки­вающих самому легкому ветру, синими огоньками вспы­хивали васильки. Сергей свернул на лужайку, посредине которой разлегся плоский камень-валун. В траве мер­цали круглые закрывшиеся на ночь головки куриной сле­поты, сиреневые шапочки полевого клевера. Чуть по­одаль одиноко стояла огромная береза. Коричневым ко­нусом возвышался под ней муравейник. Слышно было, как негромко шелестели листья, вразнобой гудели май­ские жуки. Пахло муравьиной кислотой, разбавленной медом и мятой.

Лиля стояла на дороге и смотрела на Сергея. А тот уселся на большой гладкий валун и позвал ее.

— Посидите пять минут молча, а потом скажите, что вы чувствуете, — сказал он, когда она подошла к нему.

— Вы, Сергей, какой-то странный, — улыбнулась она. — Что же я должна чувствовать?

— Помолчите, — попросил он.

Она пожала плечами и улыбнулась. Несколько минут они сидели молча. Сергей задумчиво смотрел на реку, лесистый холм и месяц, который на глазах наливался, желтел, поднимаясь над лесом. Казалось, Волков забыл про девушку, сидящую рядом. Лиля недоуменно взглянула на него. Проследив за его взглядом, посмотрела на речку, холм. В этот миг солнце коснулось вершин колю­чих сосен, и долина, раскинувшаяся между двух холмов внизу, вся озарилась нежным красноватым отблеском. Краски постепенно смешались, длинные тени, будто щупальца, поползли к речке, перекинулись через нее и упер­лись в песчаный обрыв. Стало удивительно тихо. Ни одна птица не пискнет. На березе не шевельнется лист, даже жуки замолчали. Такая глубокая тишина бывает в теплый летний вечер, когда солнце торжественно прячет свой лик за горизонтом. Но вот тени так же медленно стали укорачиваться, ломаться и скоро совсем исчезли. Багряно алело небо в том месте, где только что скрылась кромка солнца, да все еще призрачно вспыхивали и гасли макушки сосен и елей.

— Ну и что же вы чувствуете? — спросил Сергей,

— По-моему, стало прохладно, — сказала Лиля.

Сергей отвернулся и, немного помолчав, произнес: — Умер еще один день. Он уже никогда больше не повторится. И то, что вы сейчас увидели, больше никогда не увидите. Конечно, и завтра солнце зайдет, но уже не так, как сегодня, по-другому... — Он снова помолчал.— Моя бабушка, она в позапрошлом году умерла, как-то сказала, что она хотела бы умереть вот так, как угасает день. Тихо и незаметно. Кстати, она именно так и умер­ла. Никто даже сразу и не заметил...

— Что это вы о смерти заговорили?

— Мне почему-то всегда жалко уходящий день, а вам?

— Я как-то об этом не задумывалась.

— Действительно, стоит ли забивать голову всякой чепухой, — улыбнулся Сергей. — Ведь вам очерк пи­сать.

— Боюсь, у меня ничего не выйдет, — сказала Лиля, не уловив его иронии. — Я даже не знаю, с чего начи­нать. Все это для меня темный лес.

— Напишете, — сказал Сергей.

— А вы только снимаете? — спросила Лиля.

— Вот увидите, напишете,— сказал он. —Это не так уж трудно.

— Почему же вы тогда не пишете?

— Я? — удивился Сергей. — Действительно, почему я не пишу?

— Жаль, что вы не умеете писать,— сказала она,— Наши ребята утверждают, что научить писать невозмож­но, нужны способности.

— У нас в газете и без способностей почем зря шпа­рят очерки и корреспонденции, — возразил Сергей.— Правда, читать противно...

— Я в жизни не писала ничего, кроме школьных со­чинений, — призналась Лиля и сбоку посмотрела на Сер­гея. Худощавое скуластое лицо его сейчас было очень симпатичным. Большие продолговатые глаза устремле­ны на речку. Твердые губы красиво очерчены, высокий лоб, мягкие темные волосы, челкой спускающиеся на чер­ную бровь. Хотя и стало немного сумрачно, она разгля­дела на лбу и скуле маленькие белые шрамы.

— Все будет хорошо, вот увидите, — сказал Сергей.

«А он, кажется, парень ничего, — подумала Лиля.— Немного язвительный, но не злой. Скорее добрый и ро­мантик.»

Она была мерзлячка — всю жизнь прожила в Сред­ней Азии — и уже давно ежилась в своей легкой коф­точке без рукавов. С речки тянуло прохладой. Видно было, как в долине по траве стлался туман, заклубился он и над речкой, оседая в камышах и осоке.

Лиля поднялась с камня, Сергей тоже встал, поло­жил ей руки на плечи, приблизил к себе. «Вот, начи­нается...» — подумала Лиля, с любопытством глядя на него.

— Какие у вас глаза... — сказал он, всматриваясь в ее лицо.

— Какие?

— Странные...

— Мне всегда говорили, что у меня красивые глаза.

— Да, да, — сказал он, — очень красивые... Но я гляжу в них и ничего там не вижу...

— А что бы вы хотели увидеть в моих глазах?

— Я глупости говорю... — Сергей отпустил ее и отвернулся.

Проходя мимо березы, он подпрыгнул, пытаясь пой­мать майского жука, потом ухватился за толстый ниж­ний сук и несколько раз подтянулся. Спугнув какого-то зверька, стремглав погнался за ним и исчез в кустах…

Шагая по неровной дороге, Лиля приготовилась к тому, что он сейчас ее напугает, но Сергей ждал ее на пово­роте.

— Что это у вас? — спросила Лиля и остановилась.

Она почему-то подумала, что у него в руке лягушка, лягушек Лиля боялась до смерти.

— Это вам, — он как-то неловко протянул ей красивый цветок на длинной ножке.

— Вы, наверное, никогда не дарили девушке цве­тов? — улыбнулась Лиля.

— Берите, — сердито сказал Сергей, не глядя на нее.

Лиля взяла цветок, и они пошли дальше. Тьма сгу­щалась, в поселке зажглись огни. Месяц, посеребрив вершины деревьев, плыл над сумрачным притихшим лесом.

— Можно, я вас под руку возьму? — спросила Лиля. Он остановился, стащил с себя кожаную куртку и набросил ей на плечи.

«Наконец-то догадался», — поду­мала Лиля и признательно улыбнулась ему.

Совсем близко раздался протяжный тоскливый крик, и Лиля непроизвольно сжала локоть Сергея.

— Кто это? — шепотом спросила она.

— Филин, — ответил он. — Хотите, дупло покажу, где он живет?

— Ради бога не надо!

Но он уже не слушал ее: задрав голову, всматривал­ся в звездное небо. Легкий ветерок встопорщил на его голове темные волосы.

— Я его видел, — сказал он.

Лиля взглянула на небо, потом на него.

— Спутник?

— Когда его запустили, я всю ночь на крыше про­сидел,— сказал Сергей. — И ничего не увидел. А потом случайно взглянул на небо и вижу, летит! Маленькая зо­лотая звездочка.

— Мы с последнего этажа МГУ смотрели, — сказала Лиля, — часа два ждали, а потом мне надоело, и я ушла.

— Как вы думаете, полетит человек на Луну?

— А что на ней делать? Холодная и пустая, — ска­зала Лиля. — Уж лучше на Марс. Там, говорят ученые, возможна жизнь.

— Я, наверное, нет, а мой сын обязательно побывает на Луне.

— Это так важно? — взглянула на него Лиля.

— Что у меня будет сын?

— Нет, побывать на Луне?

— Звезда упала, — помолчав, сказал Сергей. — Моя бабушка говорила: человек умер.

— Каждую секунду на земле кто-то рождается, а кто-то умирает, — заметила Лиля.

— Это ваша бабушка сказала?

— На лекции слышала, — в тон ему ответила Лиля. У гостиницы Лиля вернула ему куртку и, пожелав спокойной ночи, поднялась на крыльцо. Он остался на дорожке. В сумраке смутно белела его рубаха, куртку он держал под мышкой. Вот он повернулся и, насвисты­вая, зашагал в темноту.

— Вы куда? — спросила Лиля.

Свист оборвался, чиркнула спичка, выхватив из тьмы черную бровь и светлый прищуренный глаз. Немного по­годя, он ответил:

— На речку. Я тут знаю одно тихое местечко, где русалки при луне на берегу танцуют. Не хотите за компанию выкупаться?

Лиля даже плечами передернула: неужели он и впра­вду будет ночью купаться?

Укладываясь на узкую железную койку, Лиля долго не могла заснуть, думая об этом чудаковатом парне и о завтрашнем задании.

Она проснулась, услышав птичьи голоса за окном. Кто-то в сосновом лесу щебетал, посвистывал, пускал длинные звучные трели. «Соловей, — подумала Лиля.— Как прекрасно поет соловей на рассвете...» Встав с кой­ки, она увидела на столе рядом с тусклым графином пучок белых лилий. Длинные коричневые стебли тонкими змейками свернулись на скатерти.

Лиля налила в стакан воды и попыталась засунуть туда лилии, но они не влезали, тогда она одну за другой опустила их в графин. «Когда же он их нарвал? — по­думала Лиля. — Ночью или утром?»

Лилии могли попасть в комнату только через фор­точку: дверь она на ночь закрыла на ключ. Пробив­шийся сквозь тюлевую занавеску луч высветил изнутри графин, и Лиле показалось, что блестящие стебли ожили, зашевелились... Наклонившись над графином, она по­нюхала раскрывшиеся лилии. Они пахли йодом, речной водой и еще чем-то неуловимо нежным. Внезапно Лиля отшатнулась: из белого цветка выползла черная с крас­ными крапинками извивающаяся букашка. Лиля дунула, и букашка снова спряталась в белых развернувшихся лепестках.

Сергея Волкова девушка увидела на опушке бора, начинающегося сразу за гостиницей. Уцепившись за железную перекладину, он раскачивался на турнике. Махи все сильнее, и вот — рывок, и загорелое мускулистое тело взметнулось над перекладиной. На мгновение замерло и медленно стало падать вниз. Сергей уверенно вращался на турнике. Лиля вспомнила, что это довольно трудное упражнение называется «крутить солнышко».

С размаху сорвавшись с перекладины, Сергей красиво приземлился, но на ногах не удержался и шлепнулся на примятую траву. Лиля рассмеялась. Он пружинисто вскочил на ноги и уставился на нее.

— Спасибо за лилии, — сказала она. — Только мне больше нравятся полевые цветы.

— Выбросьте их.

— Вы все-таки ночью купались?

— Вода как парное молоко, — улыбнулся Сергей. — Вылезать не хотелось.

— Я не слышала, как вы лилии бросили в форточку.

— Я их не бросал.

— Как же они попали в комнату?

— Правда, если они вам не нравятся, выбросьте,— сказал он.

— Вы слышали, как соловей пел на рассвете? — спросила Лиля.

— Соловей на рассвете? — переспросил он. — Нет, не слышал.

— А сейчас слышите? — прислушалась Лиля.

— Это дрозд-пересмешник, — улыбнулся Сергей.— Соловьи весной поют. И не в бору, а в роще.

— Я думала, соловей, — разочарованно протянула Лиля.

Откуда-то донесся звонкий удар молота о наковальню. И тут же, будто после вступления царь-колокола, рассыпалась мелкая дробь молотков-колокольчиков. Прошелестела через мост машина. Громко три раза кряду прокричал петух, но ему почему-то никто не отозвался, лишь коротко мекнула коза да глухо застучала бадья о сруб колодца.

— Сергей, — взглянула на него Лиля, — если я не напишу этот очерк, что будет?

— Конец света, — рассмеялся он, но, увидев, что она даже не улыбнулась, прибавил: — Я на всякий случай сделаю несколько лишних снимков. Не будет текста — дадим фотографии с расширенной подписью.

— Я на вас надеюсь, Серёжа, — сказала Лиля и, взглянув на часы, вздохнула: — Через час открытие этой... ГРЭС, а мы еще не завтракали.

5

Прополоскав отпечатанные снимки в воде, Сергей промокнул их газетой, свернул в трубку и отправился к редактору. У Голобобова уже ждали его ответственный секретарь дядя Костя и завсельхозотделом Шабанов. Сергей расстелил на огромном редакторском столе газету и разложил снимки. Все склонились над ними. Сергей со скучающим видом стоял в стороне и разглядывал тщательно замаскированную лысину Александра Федоровича. Редкие черные с сединой волосы были аккуратно зачесаны от уха к уху. Однако лысина розово просвечивала.

— Ишь ты, артист, как снял, — сказал Голобобов. — Прямо Братская ГЭС. Я думаю, эту панораму мы и дадим на первую,полосу.

— Насчет первой полосы я не уверен, — сказал дядя Костя. — Ждем сообщения ТАСС о запуске нового спутника с рекордным весом.

— Фантастика! — восхищенно заметил Шабанов.

— Может, уже по радио передали? — сказал Сергей. Ему не терпелось уйти из кабинета. В отделе культуры есть репродуктор. Наверное, почти все сотрудники собрались там.

— Поставим снимок на вторую, а остальные четыре— вот этот, этот и эти два — поместим вместе с текстом на третьей полосе, — продолжал Александр Федорович.

Дядя Костя положил макет на мокрые снимки и, низко нагнувшись (он был близорук), стал набрасывать красным карандашом четырехколонник с клише.

— Сколько строк текста? — спросил редактор, взглянув на Шабанова.

— Я еще не видел материала, — ответил тот.

— Мне нужно сто семьдесят строк, — сказал дядя Костя, измерив железной линейкой столбцы на макете.

— Где же текст? — спросил редактор.

Шабанов, моргая голубыми глазами, потер пальца­ми розовые пухлые щеки, пожал плечами:

— Она еще не пришла.

— Как не пришла? — Голобобов застучал короткими пальцами по столу, а это был недобрый признак.

— Материал на третью полосу буду засылать в на­бор через три часа, — сказал дядя Костя.

— Пойду посмотрю, может быть, уже на месте,— Шабанов поспешно покинул кабинет.

— Записывала она там хоть что-нибудь? — пытливо взглянул редактор на Волкова.

— Весь блокнот исчиркала, — сказал Сергей.

— Чует мое сердце, подведет нас эта красотка,— вздохнул Голобобов. — Ей-богу, ребята-практиканты го­раздо толковее, чем девицы.

Вернулся Шабанов. Лицо у него озабоченное.

— Звонил в гостиницу, и там ее нет, — сказал он.— Исчезла.

— Не потерял ли ты девчонку где-нибудь по доро­ге? — хмуро пошутил редактор.

— Я разыщу ее, — сказал Сергей.

Забрал промокшую газету вместе со снимками и по­шел к двери.

— Если у нее полный завал, забери блокнот и пу­лей сюда, — бросил вслед редактор. — Будете вместе с Шабановым расшифровывать. Фотоочерк должен быть в газете!

В фотолаборатории Сергей накатал отобранные ре­дактором снимки на стекло и поставил на подоконник. Феликсу сказал, чтобы, как только отглянцуются, сразу начинал ретушировать. Снимки идут в номер. Заглянул в отдел культуры — там действительно полно народу. Поймав его вопрошающий взгляд, Миша Султанов отри­цательно покачал головой, мол, сообщения еще не было. Прыгая через ступеньку, Сергей спустился вниз, завел мотоцикл и, оставив на дворе клубок синего дыма, умчался.

Сергей чувствовал себя виноватым во всем случив­шемся. Это ощущение вины не покидало его с тех самых пор, как они расстались с Лилей.

А случилось вот что.

После торжественного открытия ГРЭС, когда у Лили больше не осталось ни одного невыясненного вопроса, они уехали из Усть-Долысс. И надо же было Сергею снова остановиться у того самого моста, где Дятлинка впадает в лесное озеро! День был жаркий, и он предло­жил девушке выкупаться.

Они долго плавали в прохладной воде, потом загорали на чистом белом песке и смотрели, как у са­мого берега ходили в замшелых камнях полосатые окуни.

Через деревянный мост с шумом проносились маши­ны, а здесь было, как в маленькой бухте, тихо и спо­койно. Лиля лежала на спине и, прищурив глаза, смо­трела на высокое розовое облако, остановившееся над озером. Сергей прикоснулся ладонью к ее плечу. Лиля даже не пошевелилась, все так же смотрела в небо. И тогда он, привстав, обнял ее за плечи и поцеловал. Девушка сильно уперлась кулаком ему в грудь и резко оттолкнула. Она тотчас вскочила и, сверху вниз глядя на него, холодно сказала:

— Принесите мне брюки и рубашку!

Не двигаясь, он смотрел на Лилю. Такой энергичный отпор сразу отрезвил его. К коленям, локтям и плечам девушки пристали желтые песчинки. Она загородила солнце, и волосы сияли вокруг ее лица. Глядя на нее, Сергей подумал, что не стоило бы ей злиться: красивые глаза сделались квадратными, ноздри расширились, губы некрасиво искривились.

— Вы меня напугали, — холодно сказала она. — Ко­гда опять взбредет вам в голову такое, пожалуйста, пре­дупредите меня.

— Следующего раза не будет, — пробурчал он, не очень-то веря в это, и тоже поднялся. Медленно пере­ступая ногами по горячему песку, пошел к лужайке, взял ее одежду и так же медленно принес. Бросил ей на ко­лени и хотел уйти, но она сказала:

— И вы такой же, как все... Неужели по-другому с девушкой нельзя?

— Придумайте что-нибудь пооригинальнее, — усмех­нулся он.

Она уже успокоилась, и те неприятные черточки, ко­торые Сергей заметил на ее лице, бесследно исчезли.

— Уйдите, пожалуйста, я переоденусь.

Когда они приехали в город и остановились у гости­ницы, Лиля молча подождала, пока он отвяжет сумку, а Сергей не спешил, нарочно долго путался с резиновым жгутом, соображая: пригласить ее вечером в кино или нет? Вспомнив, что ей срочно нужно писать заметку, не сказал про кино, а предупредил, что отчет об открытии ГРЭС пойдет в послезавтрашний номер и сдать его нуж­но в сельхозотдел с утра. Лиля молча взяла сумку и по­шла в гостиницу. Сергей смотрел ей вслед, но она так и не оглянулась.

И вот сейчас, подкатывая на «ИЖе» к гостинице, он снова подумал, что во всем виноват он один, но откуда ему было знать, что она такая недотрога?

Сергей справился у администраторши, в каком но­мере живет Земельская.

— Это которую из редакции разыскивают? Уже три раза звонили. Так ее нет в номере. Позавтракала и ушла. Куда ушла? Я за ней, молодой человек, не сле­дила.

Сергей все-таки поднялся на второй этаж и загля­нул в номер. Там как раз убирали: завывал пылесос, шевелились на сквозняке цветные портьеры. Выйдя на улицу, задумался: куда же она могла пойти? А что, если?.. Он вскочил на мотоцикл и через минуту был у здания городской библиотеки.

Лилю он увидел в читальном зале. Она склонилась над газетной подшивкой и покусывала пластмассовый кончик шариковой ручки. Глаза у нее были несчастные. Перед ней лежал девственно чистый лист бумаги. Сер­гей даже присвистнул от удивления. Блондинка, сидев­шая у окна, по-видимому студентка, оторвалась от кон­спекта и осуждающе посмотрела на него.

— Серёжа, — плачущим голосом сказала Лиля, — у меня ничегошеньки не получается.

Раскрыв сумку, она показала ему пачку исписанных и порванных листков.

— Вот уж рвать было незачем, — заметил Сергей.

— Понимаете, это плохо... Я сама чувствую это.

— Не повесть пишете — зарисовку!

— Мне стыдно такую белиберду показывать редак­тору. — Она запихала листки в сумку. — Меня выго­нят, да?..

Но он уже не слушал ее. Взглянув на часы, ринулся к двери, пробормотав на ходу:

— Я сейчас...

Лиля проводила его удивленным взглядом и снова уставилась на чистый лист бумаги. Правда, он уже не был совсем чистым: на лист упала одна крупная слеза, другая...

Спустившись в вестибюль библиотеки, Сергей посту­чал в кабинет директора. Там никого не было. Он во­шел и, не затворяя дверь, присел к телефону. Набрав нужный номер, негромко сказал в трубку:

— Дядя Костя, это я, Сергей. Практикантка в биб­лиотеке. Что она там делает? «Трех мушкетеров» чи­тает. Ну, конечно, статью пишет. Да не беспокойтесь. Почти готова. В общем, к трем часам привезу в редак­цию вместе со статьей. Сразу в машинописное бюро? Я не знаю... Да нет, вроде получается... Ладно, скажу.

Сергей повесил трубку, задумчиво посмотрел в окно, за которым виднелся толстый клен, взъерошил волосы на затылке и вышел из кабинета.

Без пятнадцати три «ИЖ» подлетел к редакции. Лиля едва успела слезть с седла, как из парадной навстречу вышел дядя Костя. Коренастый, белобрысый, с очками в черной оправе, он, не здороваясь, спросил:

— Где статья?

Лиля раскрыла сумочку и протянула несколько ис­писанных размашистым почерком листков. Дядя Костя близко поднес их к глазам, спрятавшимся за толстыми стеклами очков, молча повернулся и скрылся в парад­ной.

— Сам ответственный секретарь встречает вас, — улыбнулся Сергей.

Из окна второго этажа высунулась Машенька. Не удостоив Лилю взглядом, сухо сказала:

— Волков, к Александру Федоровичу!

— А вас — сам редактор, — улыбнулась Лиля.— Тоже неплохо!

Они вместе поднялись на второй этаж. В коридоре Лиля спросила:

— Вы не знаете, за что сердится на меня Машенька?

— Знаю, — ответил Сергей. —За то, что вы такая красивая... — И, прибавив шагу, скрылся в приемной.

Вернувшись от Голобобова, Сергей закрылся в фотолаборатории и стал печатать снимки. На самом боль­шом формате отпечатал еще одну фотографию собаки. Долго смотрел на нее, потом бросил в ванну с водой. Отпечатал несколько снимков девчонки с портфелем. Один сильно увеличил. Тот самый, где Наташа сидит на ветке и смотрит на мир широко раскрытыми глазами. Потом сделал Лилины фотографии. Низко нагнувшись над столом, внимательно рассмотрел каждую. Один ее снимок на берегу озера тоже увеличил.

Потом стал разворачивать старые пленки и печатать подряд все, что раньше откладывал. Когда и эту ра­боту закончил, облокотился о стол и задумался. В тем­ной кабине, едва освещенной красным фонарем, было жарко и душно, но выходить не хотелось. Сегодня он написал первую свою корреспонденцию для газеты. По­чему-то раньше такое и в голову не приходило. И самое удивительное, эта непривычная для него работа заняла немногим больше часа. Почти столько же Лиля перепи­сывала. Писалось ему легко, с подъемом. Мысли обго­няли перо. Он слышал мощный шум хлынувшей через опущенную плотину воды, видел довольные лица лю­дей. Написал о характере укрощенной реки, о живо­писных рощах на берегах, не забыл про закат. Сергей получал удовольствие от этой работы. Он совсем за­был про Лилю, сидевшую рядом тихо, как мышь. Она с удивлением смотрела на него. Слова, эпитеты, срав­нения рождались мгновенно и свободно ложились на бумагу. Если бы Сергей в тот момент взглянул на де­вушку, то увидел бы на ее лице и удивление, и что-то еще.

— Сергей! — стучал в перегородку Феликс. — Оглох, что ли?!

— На орбите? — крикнул Сергей, не открывая дверь.

— Что? — не понял Феликс.

— Спутник, спрашиваю, запустили?

Он вышел из лаборатории и зажмурился. Сколько раз он говорил себе, что сначала нужно дверь приотво­рить, привыкнуть немного к свету, а потом выходить. Те­перь стой с минуту, как дурак, и хлопай глазами.

— Подписи я за тебя буду делать? — услышал он окающий голос дяди Кости. — Полоса свёрстана, а подпи­сей под снимками нет.

Глядя на очкастого, с лбом Сократа, ответственного секретаря, Сергей широко улыбнулся. «Полоса свёрста­на.— повторил он про себя прозвучавшие музыкой слова. — Значит, материал идет!»

— Чего это ты так развеселился? — подозрительно посмотрел на него дядя Костя. — Уж не держишь ли ты в своей будке вместо проявителя что-нибудь покрепче? Феликс приподнял голову и с любопытством взгля­нул на Сергея: а ну как и вправду есть что-нибудь спирт­ное? У художника-ретушера трещала голова с похмелья.

— Как материал? — спросил Сергей.

— Девчонка-то оказалась толковая. — рассеянно ответил дядя Костя, глядя через плечо Феликса на штри­ховой рисунок, который тот заканчивал. — Говорит, что это ее первая проба пера, а по почерку — опытная жур­налистка. В двух-трех местах только и поправил. И со­кратил начало.

— Черт возьми... — пробормотал Сергей. — Когда же спутник запустят? А может, он уже летает, а мы не знаем.

Ему очень хотелось еще поговорить с ответственным секретарем, но тот скомандовал:

— Бегом в машбюро! Продиктуй подписи и — ко мне!

— Слушаюсь, шеф! — гаркнул Сергей, вытянувшись по-военному в струнку.

— И эта дворняга будет у нас жить? — спросила мать.

— Он такой симпатяга, — сказал Сергей. — Даже умеет улыбаться.

— Что же он не улыбается? — полюбопытствовал Генка.

— От такой встречи, которую ему здесь оказали, впо­ру заплакать, — усмехнулся Сергей.

— Ты что, серьезно хочешь, чтобы пес остался у нас? — поинтересовался отец. Он всего на два дня при­ехал из-под Риги, где прокладывал железнодорожную ветку, и вот такой сюрприз!

— Мы с ним на мотоцикле отмахали тридцать кило­метров по проселку.

— Собаки и кошки всегда дорогу домой находят,— заметила мать.

— Серёжа, скажи ему, чтобы улыбнулся, — попросил Генка.

— Он никому не помешает, — сказал Сергей.

— Никому, кроме меня, — ворчливо сказала мать.— Не хватало еще собаки на мою шею!

— Добро бы поросенок, — поддакнул отец. — От него хоть польза.

— Мы его будем долго-долго кормить, а потом съедим, как борова Ваську, — вполне серьезно изрек Ва­лерка.

Все улыбнулись. Даже мать. Лишь Валерка, накло­нив набок золотистую пушистую голову, внимательно и серьезно смотрел огромными синими глазами на собаку.

Все семейство Волковых собралось во дворе. Только что привезенная Сергеем собака смирно сидела у его ног и тоже с интересом рассматривала своих новых хозяев. Когда кто-нибудь говорил, ее стоявшие на макушке уши двигались и, как маленькие радары, поворачивались в сторону говорившего. Морда же была невозмутимо-непо­движной.

— А что это за порода? — поинтересовался отец.

— Неужели не видишь? — сказала мать. — Обыкно­венная бездомная дворняга. Все ребра можно пересчи­тать. Где ты ее только подобрал?

— Собак ведь не едят, — сообразил Валерка. — Пусть живет.

— Я думаю, это помесь лайки с овчаркой, — сказал Сергей.

Собака подвигала ушами и вдруг два раза кивнула, будто подтверждая сказанное.

— Вы видели, она кивнула головой! — засмеялся Генка. — Серёжа, можно я поглажу?

— А потом я, — с опаской протянул руку Валерка. Кудрявые светлые волосы на его голове сияли.

Собака внимательно посмотрела на Генку, потом на Валерку и улыбнулась. Приподняв сбоку мягкие черные губы, показала ослепительные клыки.

— Да, действительно, пес с юмором, — сказал отец.

— Над нами смеется, — ввернула мать.— Дескать, принимайте, люди добрые, еще одного нахлебника. Он ведь, наверное, прорву сожрет?

— Серёж, он будет меня защищать? — спросил Ген­ка.—Я тут вчера с Гришкой подрался... — и прикусил язык, взглянув на мать. — Не то чтоб подрался, а так, поборолись.

— Вот, значит, кто тебе новую рубаху на груди рас­садил, — покачала головой мать.

— Он пока будет жить в сарае, — сказал Сергей.— Генка, когда меня не будет дома, ты его...

— Ему надо уроки учить, а не с собакой возиться,— перебила мать.

— Я буду за ним ухаживать, — объявил Валерка.

— Я не испытываю особой любви к собакам, — ска­зал отец, — но раз уж пес здесь, о чем еще говорить?

— Вам-то что, — сказала мать. — Ты опять на два месяца уедешь прокладывать эту ветку, Серёжка в ко­мандировку укатит, а с собакой возиться буду я. Как хоть звать-то его?

— Дружок.

— Небось голодный? — посмотрела мать на Друж­ка. — Генка, там на полке синяя эмалированная миска с погнутым краем. Вылей в нее оставшийся в кастрюле суп. Или ладно, знаю я тебя, растяпу, лучше уж сама.

— Мам, я ему туда хлеба покрошу! — обрадовался Валерка. Он тоже понял, что собака остается.

Когда мать ушла, отец вытащил папиросы, закурил.

— У него хозяина не было? — спросил он.

— По-моему, этот пес сам выбирает себе хозяина,— сказал Сергей. — Я спрашивал, никто не знает в Кунье, откуда он взялся. Появился месяц назад, худой, ощети­нившийся. Ни разу ничего ни у кого не украл, не попро­шайничал. Днем слонялся по поселку. Причем не у каж­дого брал еду. У старушки одной и у официантки из чай­ной. Ночью ходил спать в лес. Один мужик как-то привязал его веревкой. Утром вышел во двор: веревка оборвана, а собаки нет... А мы с ним сразу подружились. Надо полагать, ни разу не ездил на мотоцикле, а только поманил — прыг на бензобак!

— Не покусал бы он кого. Теперь насчет этого строго. Наверное, надо у ветеринара зарегистрировать, ошейник купить?

— Завтра, — сказал Сергей.

— И все-таки, парень, чудной ты. Садишься на мо­тоцикл, мчишься куда-то и привозишь бездомную соба­ку. На кой черт она тебе понадобилась?

— Собака — друг человека, — улыбнулся Сергей.

— Тебе смешно, — нахмурился отец, — а матери новая забота.

— Вот увидишь, она полюбит Дружка.

— Ты тут теперь за старшего, — сказал отец. — Сам понимаешь, с такой оравой матери трудно. А тут — соба­ка! — Он сбоку взглянул на сына: — А может, мне его с собой захватить? Там, в лесу, ему будет вольготно, да и нам веселее.

— Не поедет он с тобой, — убежденно сказал Сер­гей. — Говорю, он хозяином выбрал меня.

Дружок снова закивал головой и, подойдя к Сергею, лизнул в щеку.

— Видишь? — улыбнулся тот и повернулся к отцу: — Когда свою ветку-то закончишь?

— Закончу эту — пошлют строить другую, — вздох­нул отец. — Уж скорее бы на пенсию, что ли? Надоело бобылем жить.

— Всегда так говоришь, — усмехнулся сын. — А по­живешь с год дома — снова тянет тебя в туманную даль.

— Когда помоложе были, мать со мной хоть на край света, а потом вы один за другим пошли... Теперь ей и на день ко мне не вырваться.

— Приезжай почаще, — посоветовал Сергей.

— Это сейчас близко, а как под Мурманск по­шлют? — задумчиво произнес отец. И, спохватившись, взглянул на сына: — Не говори пока матери. А то из дома прогонит!

— Вот ты говоришь, я старший, — сказал Сергей. — Не век же мне жить в родительском доме?

— Уж не жениться ли собрался? — покосился на него отец.

— Чем черт не шутит, — улыбнулся Сергей.

— Черт-то, может, и шутит, — затоптав окурок, ска­зал отец. — А ты с этим делом лучше не шути.

— Ты что, против? — удивленно взглянул на него сын.

— Ты меня не понял, — мягко ответил отец. — Же­нись, если это серьезно. Если веришь, что это надолго. А еще лучше — навсегда.

— Да я так... — сказал Сергей. — Когда-нибудь ведь надо жениться?

— Это дело не надо торопить, — улыбнулся отец.— Грянет, как с неба гром. И никто тебя не отговорит и не удержит.

Мать принесла миску с похлебкой, поставила перед собакой. Дружок взглянул на Сергея, тот кивнул. Пес подошел к миске, осторожно лизнул и улегся рядом.

— Гляди, еще фокусничает! — удивилась мать. — Суп ему не нравится.

— Может, прокис? — спросил Валерка, и все опять засмеялись.

— Стесняется, — сообразил Генка. — Давайте отой­дем.

И действительно, когда все отошли к крыльцу, Дру­жок поднялся, низко опустил пушистый хвост и принял­ся лакать из миски.

— В сарае и так хлама много, — наблюдая за ним, сказала мать. — Пусть ночует в коридоре.

— Лучше в комнате, — предложил Валерка. — Тогда нас никто не украдет.

— Ты его с собой в кровать положи, — проворчала мать. — Глядишь, блохами с тобой поделится.

— Серёж, поехали на речку, помоем его с мылом? — сказал Генка.

— Заводи мотоцикл, — разрешил Сергей.

Сергей не спеша шагал по улице Ленина. Справа большие каменные дома, слева, там, где когда-то было болото, молодо зеленела тонконогая тополиная роща. От сквера тянуло горьковатым, терпким запахом и про­хладой. У тротуара стояла голубая «Волга»-такси — они недавно появились в городе, — а шофер, глядя прямо пе­ред собой, слушал приемник, и лицо у него было отсут­ствующее. Из открытых окон домов доносился взволно­ванный голос спортивного комментатора: «Наш нападаю­щий один на один с вратарем. Пора бить, почему он медлит?! Удар! Гол!» И тут, казалось, тихая улица взо­рвалась оглушительным воплем тысяч голосов. Только сейчас Сергей сообразил, почему в городе так пустынно: все сидят у приемников и телевизоров и смо­трят матч на первенство Европы. И хотя Сергей тоже бо­лел за нашу сборную, он даже не вспомнил о матче, со­бираясь на свидание с Лилей. А теперь его неудержимо потянуло к телевизору. У театра на автобусной остановке Сергей увидел Пав­ла Петровича Дадонова, который частенько бывал у них в редакции. Заведующий сектором печати обкома пар­тии нервно расхаживал по асфальтированной площадке, то и дело взглядывая на часы. Заметив Волкова, бро­сился к нему.

— Какой счет?

— Наши только что забили гол.

— Слышал, — вздохнул Дадонов.

— Чего вы не смотрите по телевизору?

— А ты чего?

— Я тут с одним человеком договорился.

— А я встречаю с работы жену.

И тут снова громовым ударом прокатился по улице тысячеголосый вопль.

— Как назло, автобуса нет, — сказал Дадонов. — Сергей, будь друг, сбегай к кому-нибудь, узнай, какой счет? — Он снова взглянул на часы. — До конца первого тайма еще пятнадцать минут.

Сергей улыбнулся и перешел улицу. Ему и самому не терпелось узнать, как идет игра. В первой же квар­тире дома напротив дверь была распахнута. Сергей для порядка постучал, но никто даже не оглянулся. В углу у окна ярко светился экран телевизора. На экране бе­гали маленькие фигурки футболистов. В комнате было человек десять. Сидевший на диване немолодой чело­век встал, принес из смежной комнаты круглый стул и доставил перед Сергеем. Тот присел для приличия и шепотом спросил, какой счет.

— Два-два, — тоже шепотом ответил человек, не спу­ская глаз с экрана.

Сергей благодарно кивнул — человек даже не заме­тил — и на цыпочках вышел из комнаты.

На автобусной остановке ждал Дадонов. И не один. Рядом с ним стояла невысокая женщина с усталым лицом.

— Счет? — еще издали спросил Дадонов. Сергей ответил.

— Познакомься с моей женой, — спохватился Павел Петрович.

Женщина улыбнулась и протянула руку.

— Екатерина Ивановна, — сказала она. —А вас я знаю давно. По снимкам в газете.

— Пошли к нам, — пригласил Дадонов. — У меня на случай победы нашей сборной кое-что припасено...

— А если поражение? — улыбнулась Екатерина Ива­новна.

— Тьфу-тьфу!—сплюнул через плечо Павел Петро­вич.— Тогда с горя!

И хотя Сергею нравился Дадонов и жена у него, вид­но, славная, он отказался,

— Кто же в такой ответственный день назначает сви­дания! — сказал Дадонов.

Улица шумно вздохнула, набрала в легкие побольше воздуху, и... ничего не случилось.

— Промазал! — сказал Павел Петрович, чутко при­слушавшись. — Катя, домой! Что-то опять назревает.

Он пожал Сергею руку, обнял за плечи жену, и они ушли.

Когда Сергей добрался до гостиницы, Лили еще не было. Прислонившись к толстому клену, он не спускал глаз с двери. Вот дверь дрогнула, заскрипела, и из ве­стибюля вышел невысокий стройный человек с тонкими черными усиками и в большой ворсистой кепке. Человек в кепке пританцовывающей походкой направился в сто­рону театра. Сергей вдруг подумал, что этот человек, возможно, сидел с Лилей в ресторане за одним столом, смотрел ка нее, разговаривал. И наверняка она ему по­нравилась, а такие вот, с усиками и в кепках, очень на­стырные. Правда, он слышал, чернявым южанам больше правятся блондинки.

Лиля появилась неожиданно, остановилась, посмотрела направо-налево, увидела его и улыбнулась.

— Я смотрела футбол по телевизору, — сообщила она. — Ты знаешь, наши проигрывают.

— Куда пойдем?— спросил Сергей.

— Это твой город. Веди, Сусанин!

Они пошли к площади. На улице ни души. Даже машин не видно. Хотя Сергей и был рослым парнем. Лиля на высоких пробковых каблуках казалась ненамного ниже его. Настроение у нее было хорошее, она взяла его под руку.

— Все мужчины отчаянные болельщики, — сказала Лиля. — Я уже думала, ты не придешь.

— Я пришел бы, даже если бы случилось землетря­сение, — серьезно ответил Сергей.

Лиля сбоку взглянула на него смеющимися глазами и сжала его локоть:

— А я на такие героические поступки неспособна.

Они стояли на берегу и смотрели на речку. Сергей обнял девушку за плечи. В глянцевую неподвижность воды впечатались прибрежные кусты, россыпь блестя­щих звезд. Золотая лунная тропинка наискосок переки­нулась с берега на берег. В ярком свете уличного фо­наря роились ночные бабочки. На мост поднялась машина, и через речку неторопливо перебежали желтые и красные огоньки. За излучиной Дятлинки послышался гудок тепловоза. Мелодично простучали вдали по рель­сам колеса поезда.

Ветер принес запах жасмина. Совсем близко негром­ко булькал фонтан. Не сговариваясь, они пошли в парк. Выбрали скамейку, над которой сомкнулись вершины деревьев.

— Здесь как в лесу, — сказала Лиля. — И никого нет.

Она прислонилась к его плечу и, запрокинув голову, смотрела сквозь густую листву на небо, стараясь раз­глядеть хотя бы одну звезду, но звезд не было видно: лишь большие и маленькие листья.

Сергей близко-близко видел ее блестевшие глаза, по­лураскрытые губы, завиток ее волос щекотал ему подбородок; всего чуть-чуть нужно наклониться, и их губы встретятся... Но он лишь смотрел на нее. В нем под­нималась нежность к этой девушке, и было странно, что несколько дней назад они не знали друг друга. Он еще не пытался заглянуть в себя и понять, что же произо­шло. Ему было хорошо рядом с ней, а когда он оказы­вался один, то сразу чувствовал, как не хватает ее. И не ради красного словца признался он ей, что пришел бы на свидание даже случись землетрясение. Не при­шел бы, прибежал, хоть и земля бы под ногами колеба­лась и рушились здания. Он совсем не знал ее. Как она жила до встречи с ним? И вообще, что она за чело­век? Нельзя сказать, что это его не интересовало, но главное — она существует на белом свете, сидит рядом, и ему хорошо с ней. Говорит она или молчит — это не имеет значения. Она существует, и он чувствует это каж­дой клеткой своего тела. Сергей как-то не задумывался о том, что такое любовь. И сейчас он не знал, любовь это или нет. Наверное, у каждого это бывает по-разному. Готовых шаблонов тут нет.

Ни с одной девушкой он еще не испытывал такого волнения, возбуждения. Мир как бы раздваивался: один — обычный, суетливый, полный забот и тревог, и второй — ни на что не похожий, в котором только он и Лиля. Вроде фотографии: отчетливый крупный план— он и Лиля... и смазанный, туманный фон — все осталь­ное.

Сергей был в том состоянии, когда невозможно размышлять, что-то анализировать, прикидывать. Ему это просто и в голову не приходило. Глубокое чувство к Лиле пришло к нему, как после ночи приходит рассвет. Закономерно и неотвратимо. Когда он оставался один, то думал не о том, какая она, Лиля, что за человек,— он думал о том, где она, что она сейчас делает и почему ее нет рядом. Что-то изменилось и в ритме его жизни: теперь прожитые дни он измерял не часами, а ожида­нием Лили, встречами с ней и временем между встре­чами.

Так что же это такое: любовь или нет?..

Он все-таки нагнулся и поцеловал ее. Блестящие, широко распахнутые глаза сузились и совсем закрылись. Он целовал ее в губы, щеки, нос, подбородок и не знал, отвечает она ему или нет.

— Мы с ума сошли, — опомнилась Лиля, когда они сползли на самый край скамейки. — Я потеряла гре­бенку!

Он стал шарить ладонями под скамейкой. Ее колени совсем рядом. Он прижался к ним лицом, забыв про гребенку.

— Вот она! — воскликнула Лиля, подымаясь. — Она упала на скамейку.

— Упала? — тупо переспросил Сергей и, отпустив ее ноги, тоже встал.

Закинув руки, Лиля поправляла прическу и смотре­ла на него. Над головой треснул сучок, большая птица захлопала крыльями, завозилась в листве. Он нагнулся и легко подхватил девушку на руки. Обхватив его за шею и растерявшись от неожиданности, она притихла в крепких объятиях, как ребенок. Прямо по газону он понес ее в глубь парка. Высокая трава хлестала его по ногам, трещали кусты, а птицы на деревьях хриплыми криками выражали свое неодобрение.

Лиля понимала, что нужно протестовать, вырывать­ся, но она молчала и слушала, как стучит его сердце. «Сильный парень, — думала она. — Несет на руках, как пушинку!»

Не надеясь, что он послушает ее, Лиля негромко ска­зала:

— Я верю, что ты очень сильный, но... Отпусти меня, Серёжа!

Он не сразу остановился, сделал еще несколько ша­гов, будто прислушиваясь к себе. Наконец остановился, поставил ее на землю, Они стояли под огромным кле­ном, а немного в стороне сквозь ветви блестела круглая крыша летнего павильона.

— Это ведь глупо, Серёжа, —сказала Лиля, еще не веря, что все кончилось.

— Что глупо? — глухо спросил он.

«Боже мой, какой он смешной! — подумала Лиля.— И кажется, не на шутку влюблен...» Оттого, что она вдруг сейчас поняла это и так неожиданно почувство­вала свою власть над ним, ей стало весело.

— Слышал такую песенку: «И зачем такая страсть, и зачем красотку красть...» — Лиля рассмеялась.— Дальше не помню...

— Пожалуй, зря я тебя отпустил, — помолчав, сказал Сергей.

— Мне, конечно, было бы трудно с тобой спра­виться.

— Я с девчонками не воюю.

— О чем же тогда жалеешь?

— Я жалею?! — воскликнул он. — Я жалею, что рань­ше тебя не встретил!

— Не жалей, Серёжа…

Он посмотрел ей в глаза, и черные брови сошлись вместе. Лицо у него стало обиженным, как у ребенка.

— Я понимаю, у каждого из нас что-то осталось в прошлом, — сказал он. — Только мне наплевать на это прошлое! Есть настоящее, и есть ты! Прошлого уже нет. Оно кончилось.

— Кончилось… — вырвалось у нее. — Мне подруга сказала, когда я вернусь с практики... — Взглянув на Сергея, она умолкла.

— Ну и что? — спросил он.

— Все это ерунда, — улыбнулась она.

— Все, кроме нас с тобой…

— Серёжа, — пряча улыбку, сказала она, — ты начи­наешь мне нравиться... — и, стрельнув на него глазами, побежала по примятой траве, к скамейке, где осталась ее сумочка.

6

Он лежал в траве на пустынном берегу Дятлинки и смотрел в небо. Над городом плыли причудливые кучевые облака. Они меняли свои очертания, соприкасались друг с другом, неожиданно то на одном, то на другом из них возникали рваные голубые дыры, будто кто-то с той стороны протыкал облака гигантским копьем.

Сергей ждал Николая Бутрехина, которого не застал дома, В последние дни произошло столько значительных событий в его жизни, что не мешало бы вот так, наедине с собой, поразмыслить. Скажи кто-нибудь неделю назад, что он женится, Сергей рассмеялся бы. А теперь такие далекие, как Антарктида, понятия «женитьба», «загс», «свадьба» стали реальностью.

Это случилось неожиданно. В город нежданной гостьей завернула грозовая туча, и, когда зеленые мол­нии отсверкали на низком густо-синем небе, хлынул проливной дождь. Сергей и Лиля ужинали в ресторане. Никто из них не думал, что дождь зарядил чуть ли не до утра. В сумеречном зале ресторана почти никого не было. Они рассчитались, и теперь сидели и смотрели в окно. Пляшущие струи бежали по стеклам, погромы­хивал гром, иногда сверкала молния и на столовых при­борах вспыхивал зеленоватый отблеск. А когда сильные косые струи дождя пунктирами перечеркнули улицу и на тротуаре заплясали веселые маленькие фонтанчики, Лиля нерешительно сказала, что можно подняться к ней в номер. На час, не больше, потому что вечером при­дет соседка, которую к ней подселили.

Соседка действительно пришла... за чемоданом. Она уезжала на автобусе в Псков. Соседка ушла, и они снова остались вдвоем. А дождь все лил и лил. С желез­ного карниза со звоном летели вниз брызги, дождь бара­банил в крыши домов, мерно и мощно шумел в листве, грохотал в водосточных трубах.

И Сергей остался у Лили до утра.

А утром, когда в сквере напротив мокрые деревья до половины купались в густом молочном тумане, а на ма­леньком балконе ворковали голуби, Лиля, стоя перед зеркалом и расчесывая волосы, рассказывала:

— Мы в одной школе учились, правда, в разных классах. Он мне нравился. Говорил, что любит, жить без меня не может, женится, как только закончит институт. Он бы и сейчас женился, но родители ни за что не раз­решат, а если ослушается, то ни копейки не получит из дома. А потом я узнала его получше... Не встреть тебя, честное слово, я бы считала всех мужчин негодяями. Никто мне столько зла в жизни не сделал, сколько этот человек.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — перебил Сергей. — Мне неинтересно.

Ему было не только неинтересно, но и неприятно слу­шать. Какое ему дело до подонка Роберта! Жизнь нико­гда не готовит людей друг для друга. Поэтому у каждого есть какое-то свое прошлое, и стоит ли в нем так мучи­тельно копаться? Роберт — это ее прошлое. А у него, Сергея, есть свое собственное прошлое. И вряд ли ей доставит удовольствие заглянуть в него. Чужое про­шлое — это как туман над рекой: солнце взойдет, и он развеется, не оставив ни следа, ни запаха.

Лиля говорила и говорила, а он любовался ею. Щет­ка, с треском высекая невидимые искры, гуляла по ее пушистой голове, сквозь расчесанные каштановые пряди волос алело ухо, на полных смуглых руках выше локтя отпечатались два фиолетовых пятна — следы его паль­цев.

Эта девушка пришла к нему из другого, незнакомого мира. Москва, университет... Родом Лиля из Андижана. По тем скупым фразам, которые она обронила о доме, можно было понять, что в детстве она, в отличие от Сер­гея, не знала никакой нужды. Родители ее врачи. У них большая квартира, прекрасный фруктовый сад, хауз — чистый проточный пруд, в котором можно купаться. Ве­черами отец сам жарит отменные шашлыки, яичницу с помидорами. Яичницу с помидорами Сергей никогда не ел. Есть у Лили брат Витя. Он еще в школе учится. В общем, хорошая дружная семья. Дети любят и ува­жают родителей, а те ничего не жалеют для детей.

То, что Лиля учится в университете, уже накладыва­ло на нее отпечаток интеллигентности, образованности. Так уж получилось, что до встречи с Лилей Сергей знал лишь простых провинциальных девушек. В них не было этакого столичного шарма, что ли, даже сама манера разговаривать отличала Лилю от них, не говоря уж о вкусе, умении модно одеваться.

В эту дождливую страстную ночь, когда он сжимал Лилю в объятиях, у него как-то само собой вырвалось признание в любви. Самое первое в жизни. А когда Лиля не очень-то и всерьез спросила, хочет ли он на ней же­ниться, Сергей не задумавшись ответил: «Да!»

Ему было приятно, что эта красивая девушка сама заговорила о замужестве. Конечно, он понимал, что все это еще проверка друг друга. Такая девушка и не могла просто так, бездумно, отдаться малознакомому мужчи­не. А почему бы и на самом деле не жениться? Ни с кем ему еще не было так хорошо, и никогда еще всерьез не приходила в голову мысль на ком бы то ни было же­ниться. А сейчас вот пришла... Он, Сергей, не из тех парней, которые будут целый год приглядываться к девушке, изучать ее, взвешивать все за и против. Он знает и таких, которые годы дружили, а, поженившись, через несколько месяцев расходились... Сейчас он чувствует, что Лиля ему просто необходима. Он не может без нее. Как маятник в часах, постоянно бьется в нем мысль о ней. Постоянно. И днем и ночью.

В общем, все подсказывает, что Лиля — это его судь­ба. Страшно даже подумать, что они могли не встре­титься.

Зачем она ему рассказывает про какого-то Робер­та?

— Ну его к черту! —снова перебил Сергей и властно обнял ее. Эта девушка теперь принадлежала только ему. Он вдыхал ее запах, ласкал, целовал в шею, плечи. Же­стом собственника снял с волос белую пушинку.

— Ты меня не будешь попрекать, Серёжа?— спро­сила Лиля.

— Чего мы так рано поднялись! — сказал он, увлекая ее к разобранной постели.

— Ты сумасшедший. — Лиля высвободилась. — Сей­час же одевайся и уходи! Ты хочешь, чтобы меня из го­стиницы выселили? Сейчас заявится горничная.

— Мне здесь нравится, — улыбнулся Сергей. — Плю­нем на них на всех и не пойдем сегодня на работу?

— Не мешай мне одеваться, — сказала Лиля.— Ты еще совсем мальчишка!

— А это плохо?

— Не знаю,— улыбнулась она. — Я всегда мечтала, что у меня будет представительный, солидный муж.

— Плохи мои дела, — притворно вздохнул Сергей.— Ты знаешь, как наш редакционный остряк Миша Султа­нов прозвал меня?

— Фото на мото, — рассмеялась Лиля.

— Вот трепач!

— Серёжа, отвернись...

Они вышли вместе из номера, хотя Лиля и просила его уйти первым. Администраторша подозрительно по­смотрела на них, но ничего не сказала.

— Что она теперь обо мне подумает? — заметила Лиля, когда они вышли на улицу.

— А тебя это очень трогает? — удивился он. — Мне наплевать, что обо мне люди говорят.

— Ведь притворяешься!

— Обыватели судят о ближнем всегда поверхностно и зло, — продолжал Сергей. — И надо быть круглым идиотом, чтобы опровергать их, доказывая обратное. Рот им не заткнешь, так стоит ли переживать из-за пу­стяков?

— И если тебе обо мне насплетничают, ты не по­веришь?

— Мне не насплетничают. Видишь ли, моя физио­номия не располагает к подобным разговорам, а сплет­ники любят тех, кто их слушает и верит им. Вот тебе про меня в редакции обязательно насплетничают.

— Значит, моя физиономия располагает?

— Ты женщина,— усмехнулся он.

И вторую ночь они тоже провели вместе. Когда они вечером стали подниматься на второй этаж, администра­торша ядовито заметила Лиле, что гостей принимать уже поздно. Лиля растерялась и покраснела, а Сергей обая­тельно улыбнулся суровой женщине:

— Какой я гость? Я муж!

— Знаем мы таких мужей, — ответила не располо­женная шутить администраторша. — Если войдете в но­мер, я милицию вызову.

Лиля кивнула Сергею и поспешно поднялась к себе, а он подошел к администраторше.

— Вы, наверное, никогда не любили?— спросил он, дружелюбно глядя на нее.

— Вы мне зубы не заговаривайте, — отрезала та и отвернулась. — Тоже мне... жених!

— Неужели непохож? — скрывая улыбку, огорчился Сергей. — А я ведь и вправду хочу жениться.

— Мне-то что за дело? Женитесь-расходитесь, сколь­ко вам захочется.

— Я еще первый раз.

— Вам что, делать нечего? — в упор посмотрела на него злыми глазами администраторша. — Не мешайте работать.

— У меня такой день, а вы... грубите, — вздохнул Сергей. — Хотите, я вас сфотографирую? И вот такой портрет сделаю? Только вам нужно будет обязательно улыбнуться. Вы сразу станете красивая.

— Я вас попрошу уйти, — заявила непреклонная администраторша. — Я двери закрою.

— И не забудьте поставить часового у ее дверей, — улыбнулся Сергей. — Для любви никаких преград не су­ществует — рассмеялся и отошел. И уже от дверей крикнул: — Слышите вы, женщина с каменным серд­цем!

Дождавшись сумерек, он по водосточной трубе взо­брался на балкон второго этажа и, к величайшему удив­лению Лили, появился в ее комнате с разорванным ру­кавом и сияющей улыбкой. И нужно было видеть, как вытянулось лицо суровой администраторши, когда они ранним утром прошли мимо нее.

— Доброе утро, — вежливо поздоровался Сергей, прикрывая ладонью зевающий рот.

Что ответила взбешенная женщина, они не услыша­ли, так как Лиля, с трудом сдерживая смех и не отпу­ская руки Сергея, почти бегом выскочила из вестибюля.

— Вот увидишь, она сегодня же подселит ко мне ка­кую-нибудь старую ведьму, — сказала Лиля.

— Сегодня ночью я прилечу к тебе на помеле, и мы с ведьмой как-нибудь поладим, — беспечно ответил Сергей.

Он привел ее к своему деревянному стандартному дому на Торопецком шоссе, достал из-под крыльца тон­кий прут и при помощи его отворил дверь. Из коридора вылетел обрадованный Дружок и стал прыгать вокруг них. Дружок не прочь был и гавкнуть, но Сергей, взгля­нув на закрытые тюлевыми занавесками окна, покачал головой.

— Как тебе нравится девушка? — спросил пса Сер­гей.

И умница Дружок, взглянув Лиле в глаза, протянул ей лапу. Лиля присела на корточки и стала ласкать со­баку. Дружок в ответ лизнул ее в нос.

— Чудесный пес, — сказала Лиля, вытирая платком лицо.

— Вот так штука! — удивился Сергей. — Кроме меня и Генки, он никому не разрешает так вольно обращаться с собой. Даже матери.

— Ты здесь живешь? — спросила Лиля, окидывая взглядом невзрачный домишко, рассохшуюся деревян­ную дверь, вытертые добела ступеньки. Штукатурка по­трескалась на фасаде, кое-где виднелась щепа.

— У соседа прекрасные розы, — сказал Сергей и, пе­регнувшись через низкий забор, разделяющий сад на две части, сорвал несколько осыпанных крупной росой бе­лых роз.

— Спасибо, — улыбнулась Лиля, принимая колючий букет, но тут щелкнул шпингалет и изнутри послыша­лись толчки в перекосившуюся раму. Не дожидаясь, ко­гда распахнется окно, Сергей пригнулся, схватил Лилю за руку, и они выскочили за калитку.

— Ну, паразит, обломаю я об тебя палку! — на всю улицу загремел мужской голос. — Сунься в сад еще хоть раз!

— Не понимаю, за что он меня не любит, — смеясь, кивнул Сергей на окно, из которого торчала заспанная лысая голова. — Хотя бы розы любил, так нет же —про­дает их на базаре.

— Ты, наверное, разорил его, даря розы своим де­вушкам.

— Все розы в этом городе твои, — сказал он и, не стесняясь прохожих, поцеловал ее.

Все это вспомнилось Сергею на берегу Дятлинки. Он все так же лежал на траве и смотрел в небо, а совсем рядом слышались тяжкие вздохи, мерное чавканье, но, погруженный в приятные воспоминания, Сергей ни на что не обращал внимания. Вдруг кто-то бесцеремонно дернул его за ногу, и туфля соскочила. Сергей ошалело сел и что было мочи завопил:

— Стой, чертовка!

Зажав туфлю в курносой пасти и победоносно хрю­кая, в кусты улепетывала огромная лопоухая свинья. Припадая на одну ногу, Сергей бросился за нею, а позади раздался громкий хохот. На маленьком желтом чемода­не с веником под мышкой сидел багровый после бани Николай Бутрехин и помирал со смеху.

— Ай да Машка! — сквозь смех говорил Николай.— Ей бы в цирке выступать.

Минут пять гонялся Сергей по пустырю за свиньей, пока не отбил свою туфлю. Чертовка Машка мало того что изжевала и обслюнявила ее, так еще отгрызла пол­каблука. Сергей вытер туфлю травой, повертел в руках и горестно вздохнул:

— Плакали мои новые чешские туфли! В чем же я буду на свадьбе плясать?

— Это на чьей же? — поинтересовался Николай. Сергей взглянул на него и улыбнулся:

— Сейчас ты упадешь со своего чемодана... В об­щем, я женюсь, брат.

Бутрехин не упал с чемодана, но улыбка сползла с его лица.

Озадаченно моргая, он смотрел на приятеля и мол­чал. Видно, до него еще не дошло, что это не шутка.

— А я к тебе заходил, — сказал он. — Непохоже, что у тебя в доме к свадьбе готовятся.

— Никто еще не знает.

— Я, значит, первый? —хмыкнул Николай.

— Мне в этом году стукнет двадцать четыре, зара­батываю прилично, почему бы не жениться? — сказал Сергей.— Да и с родителями, сам знаешь, жизнь не са­хар. Мать так близко к сердцу все принимает, да ты ее знаешь. Мы с тобой немало, брат, покуролесили, ну, как говорится, и наш час пробил.

— Ты меня в свою компанию не записывай, — отре­зал Бутрехин. — Мой час, как говоришь ты, еще не про­бил, и я не собираюсь жениться.

— Ну скажи, что у нас с тобой за жизнь? Рыщем по танцулькам, несем девчонкам всякую чушь, чтобы по­знакомиться. Потом ресторан, кусты... Ей-богу, мне все это надоело!

— Ты меня не агитируй. Кто же эта несчастная, что согласна за тебя замуж выйти?

— Ты ее не знаешь.

— Та самая брюнеточка, с которой ты в театре от­плясывал? Вчера мимо на мотоцикле просквозил с сияю­щей рожей и даже меня не заметил.

— Коля, я ведь не шучу.

— Ты и знаком-то с ней без году неделя.

— Восемь дней, — сказал Сергей.

— Вечность, — присвистнул Николай.

— А что толку, ты год ухаживал за Марианной, цве­точки дарил, а она уехала после гастролей с героем-любовником и даже не попрощалась.

— При чем тут я? — спокойно сказал Николай. — Ты ведь женишься.

— Колька, я, по-моему, люблю ее.

— Ты еще точно не знаешь!

— Чувствую, — сказал Сергей. — Как бы тебе это объяснить... Ну, вот что-то внутри меня говорит, что это она... Та самая, единственная.

— Кто же это, интересно, говорит?

— Я не мыслю себя без нее. Покинь она завтра наш город, и я брошу все и отправлюсь ее искать хоть на край света!

— Как ты заговорил-то высокопарно!

— В общем, я нашел свою Прекрасную Незнакомку.

— Ты ее или она тебя? — насмешливо взглянул на него приятель.

— Какого черта я к тебе приехал? — рассердился Сергей.

— Что ты от меня-то хочешь? — нахмурился Нико­лай. — Совета? Так вот тебе мой совет: бери команди­ровку и уматывай отсюда недели на две. Поболтаешься по районам-колхозам, и вся дурь из твоей башки вывет­рится. Лучше еще одну собаку привези, только не женись!

— Ты ведь ее совсем не знаешь,— терпеливо начал Сергей. — Это такая девушка... — Он запнулся,

— Ну-ну, какая? — ухмыльнулся Бутрехин. — Самая умная, самая лучшая, самая красивая? Поглядим, что ты заноешь через год!

— Ты настоящий женоненавистник, — сказал Сергей. — Быть тебе, старина, всю жизнь холостяком!

Они сидели за круглым столиком в летнем открытом кафе. Сергей откупоривал бутылку с шампанским. Лиля и Николай смотрели на него, дожидаясь, когда бутылка гулко выстрелит, но Сергей, придерживая полиэтилено­вую пробку, осторожно выпустил газ и разлил в тонкие стаканы искрящийся напиток. Лиля взяла со стола нож и стала размешивать.

— Это еще зачем? — удивился Николай.

— Чтобы газ растворился, — улыбнулась она.

— А зачем его растворять?

— Выпьем… — Сергей поднял стакан. — Как бы это получше сказать? Черт побери, я женюсь!

Проходивший мимо толстяк в соломенной шляпе остановился и вытаращил на них осоловелые глаза.

— Дайте я погляжу на этого дурака, который хочет жениться, — пробормотал он и, рассмеявшись, пошел дальше, слегка покачиваясь и разговаривая сам с со­бой.

— Кретин, — проворчал Сергей.

— Да нет, он дело говорит, — хмыкнул Николай. Лиля поднесла стакан к губам и отпила немного.

Щеки ее порозовели. Николай к вину не притронулся.

— Ты чего не пьешь? — спросил Сергей.

— Я подожду, пока весь газ выйдет, — сказал Ни­колай.

— Не старайся, — улыбнулся Сергей. — Настроение ты нам сегодня не испортишь.

— Вы против нашей женитьбы? — взглянула на Бутрехина Лиля. На лице ее напряженная улыбка.

— Я очень хорошо знаю Сергея... Не нужно ему на вас жениться.

— Ты что, пророк? — начал злиться Сергей. — Или гадалка?

— Подожди, Серёжа, — сказала Лиля. Она с интере­сом и одновременно с неприязнью смотрела на Бутрехина. — Говорите.

— Я уже все сказал. — Николай поднялся из-за сто­ла. — Вы оба делаете громадную глупость.

— Но почему вы все-таки против? Почему? — спро­сила Лиля. Она снизу вверх смотрела на Бутрехина. В чуть расширившихся у висков черных глазах ее непо­нятное выражение.

— Потому что вы совершенно разные люди и никогда не поймете друг друга. Сейчас вы оба ослеплены... А потом, очень скоро, спохватитесь, но будет поздно…

— Почему поздно? — усмехнулась Лиля. — Допу­стим, мы действительно не подойдем друг другу. По­добное случается не так уж редко. В конце концов, всегда можно развестись. Теперь это не такая уж проблема.

— Ну, если так, — сказал Николай.— У меня, навер­ное, на брак старомодный взгляд. Разойтись можно, но вы уже будете не такими, как сейчас. — Он бросил взгляд на Сергея, мрачно смотревшего на стакан. — Пыл­кими и восторженными. Вы будете другими: опусто­шенными и усталыми. А может быть, и злыми. Разойтись всегда можно, но вернуть то, что вы растратите, никогда уже не сможете.

— Можно подумать, что вы уже жизнь прожили и были не раз женаты, — сказала Лиля.

— В отличие от вас, я задумываюсь над жизнью, — ответил Николай.

— Он теоретик, — усмехнулся Сергей. — Читает Пла­тона и Овидия.

— Ну ладно, скажу еще проще: со стороны виднее. Так вот, я не верю в ваше семейное счастье.

— Вот что, Бутрехин, — негромко сказал Сергей, — Я забыл все, что ты сейчас накаркал.

— Потом вспомнишь, — ввернул Николай.

— Завтра в пять часов мы ждем тебя в загсе. Ты мой свидетель.

— До свиданья, — сказал Бутрехин и пошел к выхо­ду. Широкоплечий, в синей куртке на молнии, он заша­гал через сквер к Дятлинке. Ветер взъерошил на его крупной голове редкие светлые волосы. Николай скрылся в аллее, так ни разу и не оглянувшись.

— Скотина, — проворчал Сергей. Глаза его сузились, а на щеках еще больше обозначились скулы. Такое слу­чалось с ним, когда он злился.

Лиля выпила шампанское, поставила стакан на стол.

— А может, он прав, Серёжа?.. — сказала она.

В одиннадцать утра началась редакционная летучка. Обзор номеров за неделю сделал Михаил Султанов. Как всегда, похвалил очерк Григория Бондарева, отметил два материала сельхозотдела, статью о новостройке Нови­кова, поругал отдел пропаганды за сухую, неинтересную подборку на второй полосе, потом развернул номер с четырехколонняком об открытии колхозной ГРЭС. При­стально посмотрел своими серыми глазами на сидевшую у окна Лилю Земельскую, улыбнулся. Султанов очень высоко оценил зарисовку, даже один раз назвал ее очер­ком, отметил живой, образной язык, тонкое понимание природы, прочитал вслух кусок, где описывается закат солнца. В самом конце небрежно похвалил фотографии, которые, как он выразился, хорошо дополняли этот не­стандартный красочный рассказ об открытии колхозной ГРЭС.

Лиля сидела все в той же позе и была невозмутима, как будто все это к ней и не относилось. В общем-то, так оно и есть: Лилино участие в этом материале ограничи­лось одной лишь подписью, но и Сергей почему-то не относил лестные похвалы в свой адрес. Как только он там, в библиотеке, поставил точку, материал перестал для него существовать, будто это и не он его написал.

А зарисовку отметили все. Даже скупой на похвалы ответственный секретарь дядя Костя выдавил из себя несколько поощрительных слов. Он сказал, что зарисов­ка написана опытной рукой и ее почти не пришлось пра­вить.

И тут Сергей наконец понял, почему у него такое странное ощущение: он бы никогда не написал этот мате­риал, если бы не встретил Лилю. Ведь до этой поездки ему ни разу и в голову не приходило такое. Присутствие девушки рядом, огромное желание помочь ей разбудили дремавшее в нем вдохновение. Это было действительно вдохновение, творческий порыв. И вот сейчас предложи ему снова все написать, он не уверен, что у него полу­чилось бы...

Рассеянно слушая заключительное слово редактора, Сергей наткнулся взглядом на Валю Молчанову. Неесте­ственно выпрямившись, чуть подавшись вперед, она си­дела на диване рядом с завпромотделом Виталием Нови­ковым и пристально смотрела на Лилю Земельскую. В небольших голубых глазах Молчановой самые различ­ные чувства: и недоверие, и с трудом скрываемая зависть, и враждебность. Два года работает Валя в редакции, и никогда еще ей не говорили таких лестных слов. Плохие слова говорили часто.

Сидевший рядом Володя Сергеев нагнулся к Волкову и негромко сказал:

— Редкий случай: красота и талантливость! Я считал, что смазливая женщина способна лишь на флирт. Кста­ти, перо у нее совсем не женское, чувствуется уверенная мужская рука.

Володя Сергеев был способный журналист. До этого он работал секретарем районной газеты. Успел заочно закончить филологический факультет пединститута. Два месяца назад его пригласили литсотрудником в сельхозотдел областной газеты.

Сергею нравился Володя. Они два раза вместе ездили в командировки. Высоченный, грузный, с большой круг­лой головой, на которой пышной шапкой кудрявились буйные русые волосы, он всегда пребывал в хорошем настроении.

— Не пробовал в командировке к ней подкатиться? — гудел над ухом Володя, — Наверное, от ворот по­ворот?

— Я бы не сказал, — улыбнулся Сергей. — Кстати, тебя хотели послать с ней в командировку.

— Такие девушки не в моем вкусе, — ответил Воло­дя. — Глаза как два глубоких омута, завертит, закру­жит и утащит на дно.

— Глаза у нее красивые, —возразил Сергей.— А за­вертит-закружит— это разве плохо?

— Сергей, чует мое сердце — ты пропал! — засмеялся Володя.

После летучки Сергей забежал в бухгалтерию и под расписку взял в счет гонорара пятьсот рублей. Главбух подписала заявление, недовольно проворчав:

— Три дня до зарплаты, мог и потерпеть.

— Три дня — это вечность! —улыбнулся Сергей и вы­шел из комнаты.

Через несколько минут его мотоцикл остановился на улице Ленина у магазина «Рубин».

— Я не очень-то разбираюсь в дамских штучках-дрючках, — сказал Сергей, заходя с Лилей в магазин.— Выбери сама себе подарок.

Лиля улыбнулась и склонилась над витриной. Выбор здесь был, конечно, не такой, как в Москве, но кое-что из драгоценностей привлекло ее внимание.

Она выбрала скромное ожерелье из янтаря и браслет. Подошла к овальному зеркалу, примерила. Повернулась к Сергею:

— Нравится?

— Главное, чтобы тебе нравилось,— улыбнулся Сергей. Признаться, он слабо разбирался в женских украшениях, но было приятно видеть оживленное Лилино лицо, блестящие глаза, улыбку.

— Заверните, — небрежно сказал Сергей, лихорадоч­но подсчитывая в уме свою наличность.

Продавщица выписала чек на семьсот сорок рублей, и Сергей направился к кассе. Как только он повернулся к Лиле спиной, лицо его стало озабоченным. И предчувствие не обмануло его: у кассы выяснилось, что не хватает пятидесяти рублей. Оглянувшись, — Лиля все еще стояла у зеркала, — снял с руки часы и протянул кассирше.

— Через полчаса привезу остальные... — Он умоляю­ще смотрел на нее. — Понимаете, подарок невесте...

И кассирша поняла. Грохотнул кассовый аппарат, де­вушка что-то написала на счете и протянула его Сер­гею.

— Мы закрываемся в восемь, — сказала она. — Мо­жете не торопиться.

Сергей готов был ее расцеловать.

Лиля надела ожерелье на шею, благодарно чмокнула Сергея в щеку. Ему было приятно, что она радуется, как ребенок, хотя он и понимал, что эта покупка сокруши­тельно отразится на бюджете. А ведь впереди свадьба.

Когда Лиля потащила его в другой магазин, Сергей растерялся. У него больше не было денег на подарки.

— Где твои часы? — удивилась Лиля. — Я их только что видела.

— Что за чертовщина? — уставился на свою руку Сергей. — Действительно, нет.

— Не расстраивайся, — сказала Лиля. — Разве это были часы? Одно недоразумение... Можно, я тебе сама выберу?

Она попросила показать ей толстые с черным цифер­блатом и сигналом часы. Они могут звенеть как будиль­ник. Приложила их к запястью Сергея и сказала, что это именно то, что надо.

— Может быть, в другой раз? — промямлил тот.— Понимаешь, у меня нет... Я не захватил с собой денег.

— Это будет мой подарок тебе, — улыбнулась Лиля.

— Я тебя разорил, — сказал он, когда они вышли из магазина, почему-то чувствуя себя виноватым.

— Ерунда, — отмахнулась Лиля. — Мои родители обеспеченные люди.

— Я своим родителям с четырнадцати лет помо­гаю,— сказал Сергей. — С тех пор, как стал работать,

— И мотоцикл купил сам?

— А кто же еще? — удивился он. — После армии я поехал на целину... Полгода вкалывал там на тракторе.

— А нас каждую осень посылают в колхоз картошку копать.

— Нравится?

— Что нравится? — удивленно взглянула на него Лиля.

— Страну продовольствием обеспечивать.

— Я один раз чуть воспаление легких там не схватила. Теперь мама — она ведь врач — дает мне освобождение.

— Ай-яй, — сказал Сергей. — Разве можно государство обманывать?

— Точно так же говорит наш комсорг Вася Селянин, — рассмеялась Лиля.

— Послушай, а ты умеешь щи варить и картошку чистить?

— Щи я как-нибудь сварю, а картошку ты сам будешь чистить.

— А я-то мечтал, что жена меня будет кормить вкусными обедами...

— У тебя отсталые понятия, милый, — заметила Лиля, искоса взглянув на него. — Теперь мужья подают женам кофе в постель.

— В таком случае нужно было мне подарить не часы, а поднос. — рассмеялся Сергей. — Или столик на колесиках!

— Мы ведь совсем не знаем друг друга, —вздохнула Лиля.

— Это даже интересно, — беспечно ответил он.— Всю жизнь узнавать друг друга...

Она сбоку посмотрела ему в глаза. Неужели он всегда так легко будет относиться к жизни? Это хорошо и плохо...

— Подумай, Серёжа, еще не поздно...

— Поздно! — вскричал Сергей, взглянув на свои новые часы. — Мы уже опаздываем!

7

Машинка мягко стрекотала. Мать придерживала ладонью блестящий вращающийся маховик. Из своих старых шелковых сорочек она шила майки и трусики для Генки и Валерки. Да и Сергей иногда щеголял в сшитой матерью рубахе. Правда, в последнее время он предпочитал покупать в магазине: выбор стал богатый.

Валерка разбирал на полу сломанный игрушечный грузовик. Колеса он уже отвинтил, теперь принялся за кабину. Белокурые вьющиеся волосы спускались ему на огромные синие глаза. Мальчишка рукой отбрасывал кудри назад, но они снова падали.

— Иди, рубашку примерю,— позвала мать.

Валерка нехотя отложил в сторону испорченную игрушку и, вздохнув, подошел к матери.

— Ты же мешаешь человеку, — недовольно сказал он. — И колесо куда-то укатилось.

— Работничек, — улыбнулась мать. — Повернись-ка! Руки опусти... теперь подними.

— Рукава короткие, — деловито заметил Валерка. — Мам, ты лучше их совсем отрежь — рукава быстрее всего пачкаются.

Стащив с сына рубашку, мать легонько шлепнула его.

— Иди погуляй.

Обрадованный Валерка, забыв про сломанный грузовик, выскочил за дверь.

Закончив шов, мать зубами оторвала нитку и расправила на руках почти готовую рубашку для Валерки. На улице раздался радостный лай, смех. Она выглянула в окно: Сергей в новом костюме, белой рубашке и галстуке, присев на корточки, гладил Дружка. Пес лаял ему в лицо, норовил лизнуть. Сергей смеялся и отталкивал его морду. Что-то творится с Сергеем последние дни. Прикатит с работы, наспех пообедает, переоденется и уходит куда-то до утра. Осунулся, похудел, одни скулы торчат. Наверное, влюбился... Хоть бы посмотреть на его зазнобу.

Мать отворила окно и сказала:

— Костюм запачкаешь! И хватит уж лизаться-то со своей ненаглядной собакой!

Шестеро детей было у матери. Серёжа и Тамара — единственная дочь — родились еще до войны. Сколько горя она хватила с ними в эвакуации! И вот вырастила. Дочь закончила педагогический институт, сейчас учительствует в Хабаровске. После войны родились еще четыре сына. Двое умерли. Одному, Юрику, было от роду пять месяцев, другой, Витенька, умер в семилетнем возрасте. Со всеми мать была строгой, — иначе с ними, мальчишками, и не сладишь. Может, даже излишне строгой. Наверное, нужно было бы поласковее, но теперь уже поздно что-то менять. И когда весной Генка, получив пятерку по алгебре, сияющий прибежал из школы и показал дневник, а мать обняла его и поцеловала в щеку, Генка отшатнулся и, обалдело уставившись на мать, пробормотал: «Ты чего это? Вот еще, телячьи нежности...»

И был он в этот момент точь-в-точь похож на своего длинного, сурового отца.

Сергей выпрямился, отряхнул на коленях брюки и, все еще улыбаясь, посмотрел на мать.

— Ты вот все толковала, что пора мне жениться… Уговорила, я женюсь, — сказал он и снова повернулся к собаке. Погладил по голове, почесал за ухом. Дружок высунул язык и глаза закрыл от удовольствия.

Как мог взрослый пес так быстро привязаться к ее сыну? Сергей с детства любил всяких животных и птиц. Кто только не жил у них: воробьи, скворцы, галки, ежи, кролики и даже белые мыши и крысы. Принесет, бывало, кем-то подбитую птицу и выхаживает неделями, а потом выпустит. Сергей, пожалуй, единственный из ее сыновей, который не держал рогатки в руках. Он готов был всту­пить в драку с каждым, кто пнул ногой кошку или за­махнулся камнем на собаку. Мать и не помнит, когда видела последний раз сына плачущим. Ничто не могло выжать из него слезу, даже когда ребенком был, а вот стоило погибнуть кому-нибудь из его пернатых любим­цев или животных, Серёжа уходил из дома и возвра­щался расстроенный, с покрасневшими глазами. Он уно­сил трупик в коробке и где-то хоронил. А потом часто — и всегда один — наведывался на могилку.

— Что же ты молчишь? — спросил Сергей, перебирая густую шерсть на загривке собаки.

— Мне-то что? — ворчливо сказала мать. — Женись. Только кто за тебя, шалопая, пойдет-то.

— Да вот, нашлась одна.

Шутит, конечно. А вообще-то, никогда не поймешь, серьезно он говорит или дурачится. Возраст такой, что уже пора бы и действительно жениться. Интересно, как у него все сложится в жизни? Хотя внешне он вроде бы насмешливый, твердокожий, а на самом деле ничего не стоит его обидеть. И виду не подаст, а мучиться, пере­живать долго будет. А потом, не с каждым он и поладит, хоть и очень общительный, и приятелей у него много. Но зато уж кто пришелся по душе, за того, как говорится, в огонь и в воду! Бывает, что-то накатит на него, никого видеть не хочет... Летом заберется на чердак и читает. Не позовешь обедать — и не вспомнит про еду. Зимой целыми днями валяется с книжкой на койке. Эта страсть к чтению у него с детства. Учителя жаловались, что даже на уроках читает. Бывает, одну книжку по два-три раза перечитывает. Все полки и этажерки в доме забиты его книжками. Каждый раз с получки приносит целую охапку. В книжном магазине все продавщицы его знают.

Не любит Сергей разочаровываться в людях. А уж разочаровался — никогда больше с этим человеком встре­чаться не будет. Навсегда выбрасывает из сердца. Прав­да, только она, мать, знает, чего ему все это стоит. Вот в такие дни ему и не хочется никого видеть и из дома выходить.

— Кто же она такая? — спросила мать. Спросила просто так. Слова сына она не приняла всерьез.

— Скоро увидишь, — сказал Сергей.

— Спасибо, сынок! А то ведь я еще ни одной твоей подружки и в глаза-то не видела.

— Я ведь знаю, тебе хоть принцессу приведи — все равно не понравится.

— Да за тебя хорошая и замуж-то не пойдет! — вы­рвалось у нее.

Знает ведь, что говорит неправду. Серёжа— парень хоть куда, но мать никогда бы этого ему не сказала. Язык бы не повернулся. А нервы никуда не годятся: одно неосторожное слово — и она взрывается. И потом не остановиться. Знает, что и отцу и детям трудно с ней, но ничего поделать с собой не может. До войны она была совсем другая. Веселая, певунья. Всегда в доме подру­ги. Это все война... Еще хорошо, что гнев и раздраже­ние быстро проходят. И дети такие же. Долго не могут сердиться ни на мать, ни на других.

— Значит, по Сеньке и шапка, — усмехнулся Сергей и взглянул на часы. Лицо его стало замкнутым. — Ну, мне пора.

Вот он и всегда так, чуть что — закроется, как улитка в раковину. В этом отношении сын поумнее отца, тот начинает оправдываться, вступать в спор, что-то доказы­вать, а это еще больше подливает масла в огонь. Сергей же всегда уходит в себя. А потом все равно сделает так, как хочет. И приходится матери подчас все свое раздра­жение вымещать на первом попавшемся.

— Новые часы купил? — заметила мать.— А те поте­рял, что ли?

— Когда у Генки день рождения? — спросил Сер­гей. — Я ему подарю.

— Вот еще баловать! Пусть сначала школу закон­чит.

— Тогда — тебе, — сказал он.

— Премию получил, что ли?

— Невеста подарила, — улыбнулся он. — Красивые?

— Ладно болтать-то, — сказала мать. — Деньги, я гляжу, тебе девать некуда.

Сын остановился, и Дружок замер у его ног. Лицо у Сергея стало смущенное.

— Наверное, свадьбу нужно будет устраивать, — ска­зал он. — С этой зарплаты я ничего тебе не дам.

«Никак и вправду женится! — ахнула мать про себя. — Да нет, с чего бы это вдруг? Просто позлить меня хочет...»

— Не забудь на свадьбу пригласить всех своих ста­рых подружек, — усмехнулась она.

Сергей с улыбкой взглянул на нее.

— Все женщины одинаковы, — сказал он.— Она мне нынче то же самое говорила.

Потрепав Дружка за шею, направился к мотоциклу. Мать хотела сказать, что в новом костюме садятся на мотоцикл только идиоты, но сын уже крутнул рычаг, мо­тоцикл затрещал и сорвался с места. Дружок, сидя на тропинке, проводил его грустным взглядом. Потом усел­ся, задрал лапу и принялся зубами прочесывать шерсть на брюхе.

«Надо дустом посыпать, — подумала мать. — Набе­рутся ребятишки от него блох.»

Снова раздался знакомый треск: Сергей остановился под липой напротив дома. Поставил мотоцикл на под­ножку, влетел в комнату и стал рыться в коробке, где у него лежали документы.

— Паспорт забыл, — сказал он. — А без паспорта ка­кой я жених?..

Сунул паспорт в карман и, забыв затворить дверь, выскочил на улицу. Усаживаясь на мотоцикл, взглянул на высунувшуюся в окно мать и помахал рукой.

— Прощай, свобода! — крикнул он. — Мать, посмотри на меня холостого в последний раз.

Сын умчался, оставив на дороге медленно расползаю­щийся клубок пахучей гари, а мать, чувствуя, как тре­вога постепенно сжимает сердце, смотрела невидящим взором на залитую солнечным светом зеленую улицу, и слезы капали из ее глаз.

В загсе все свершилось быстро и без всякой торже­ственности. В маленькой комнате прямо на полу были свалены кипы папок, пачки связанных бланков. В углу громоздились два письменных стола, поставленных друг на друга.

— Подождали бы недельку-другую, и мы вас торже­ственно обвенчали бы во Дворце бракосочетаний, — ска­зала женщина в коричневом строгом костюме.

— Мне здесь нравится, — улыбнулся Сергей.

— Уже четыре пары согласились подождать, — про­должала уговаривать словоохотливая женщина. — Через две недели открытие Дворца. Из газеты и радио будут представители... Ну как, молодые люди, согласны подо­ждать?

— Конечно, стоит подождать, — поддержал ее Бутрехин. — Во Дворце уж если обвенчают, так навек.

— Замолчи, провокатор! — негромко сказал Сергей и повернулся к женщине:

—Действуйте.

— Как хотите, — улыбнулась та и уселась за письмен­ный стол. — Ваши паспорта.

Валя Молчанова, мрачно взиравшая на все это из-за спины Бутрехина, выступила вперед.

— Я тоже за Дворец, — сказала она.

— Двое свидетелей против, — заметил Бутрехин.

Женщина полистала паспорта и, отложив их в сто­рону, взглянула на молодоженов. Лиля теребила замше­вую сумочку, смотрела в окно.

— Это что, заговор? — взглянул на свидетелей Сер­гей. — В таком случае мы с невестой садимся на мото­цикл и уезжаем регистрироваться в другой город.

Женщина вздохнула и, состроив на лице приветли­вую улыбку, стала задавать необходимые в таком случае вопросы. Когда все было закончено и молодожены полу­чили новенькое хрустящее свидетельство, а женщина по­здравила их с законным браком, в соседней комнате от­купорили бутылку и выпили из высоких бокалов шам­панское.

С чувством облегчения вышли из пыльной и непри­ветливой комнаты. Женщина проводила их до порога и любезно пожелала счастливой супружеской жизни. У крыльца остановился грузовик, из кузова спрыгнули двое рабочих и, грохоча сапогами, пошли в загс. Цара­пая стены и задевая за дверь, вытащили оттуда черную крышку письменного стола и с грохотом швырнули в кузов. У приземистого кирпичного здания горсовета стояли два мотоцикла. Зеленый и черный. По тротуару шли про­хожие. Никто даже не взглянул в сторону молодоженов. Впрочем, молодожены ничем особенным и не выделялись, если не считать небольшого букета красных и белых роз в целлофановой обертке, который Лиля держала в руке.

— Почему она в коричневом костюме? — задумчиво спросила Лиля.

— Здесь не только регистрируют браки,— ответил Бутрехин, — но и разводят, выдают метрики о рождении и свидетельства о смерти... Поэтому и костюм такой, нейтральный. Ко всем случаям подходит.

Молчавшая до сих пор Валя хихикнула.

— Да, я ведь вас еще не поздравил, — спохватился Николай. Остановился, церемонно обнял Сергея. — Дело сделано. Как говорится, дай вам бог счастья!

Пожал Лиле руку, поколебавшись мгновение, поцело­вал осторожно, в щеку.

— Такого друга тебе отдал, — сказал он. — Един­ственного.

На этот раз и вправду в его глазах что-то заблестело, хотя губы улыбались.

Валя тоже подошла и холодно поздравила. Не глядя Сергею в глаза, смешно встряхнула руку, Лилю небреж­но клюнула остреньким носиком в щеку.

— Как у вас все быстро, — сказала она. — Даже не верится, что это серьезно.

Повернулась и пошла по тротуару, часто и звонко по­стукивая острыми каблучками.

— Чего это она? — удивилась Лиля.

— Девушки всегда болезненно переживают замуже­ство своих подруг, — сказал Николай.

— А парни? — спросила Лиля.

— Вы же видите, я чуть не плачу...

— Чуть все нам не испортил! — сказал Сергей.— Я уж было пожалел, что взял тебя в свидетели.

— Вот что, ребята, — посерьезнев, сказал Николай. — Все, что я вам говорил до... вот этого маленького до­мика, очень прошу — забудьте. Возможно, я и ошибался. И потом, как пишут в вашей газете, вы сами творцы своего счастья. Не подумай, Лиля, что я это из подхали­мажа. Хотя на твоем месте такого вредного типа, как я, на порог своего семейного дома не пустил бы.

— Я уже все забыла, — улыбнулась Лиля. — Друзья Сергея — теперь и мои друзья.

— Слышал, Сергей, я отныне друг вашего дома!

— Знаю я этих друзей дома...

— Он уже ревнует! — рассмеялся Николай. Вдалеке прогрохотало. Свежий порыв ветра весело прошумел в листве. По тротуару лениво протащилась смятая коробка из-под сигарет. Лиля взглянула на небо, по которому бежали наперегонки низкие облака.

— К добру ли это? — кивнула Лиля на небо.

— Я не знал, что ты такая суеверная, — рассмеялся Сергей.

— Дождь всегда к добру,—сказал Николай, за что был награжден благодарным взглядом Лили.

Громовой раскат заглушил рев заведенных мотоцик­лов. Договорившись вечером встретиться и вместе поужи­нать в ресторане, приятели разъехались в разные сторо­ны. Становилось все сумрачнее, зеленоватые всполохи озаряли шоссе. Вот-вот должен был хлынуть дождь.

На Торопецкой Сергей захотел с шиком развернуться у своего дома, съехав на обочину, круто взял руль влево, и в одно мгновение все втроем — Сергей, Лиля и мото­цикл — очутились в глубокой пенистой луже. Даже не вы­ключив мотор, Сергей бросился поднимать жену. Вид у нее был самый плачевный: лакированные туфли в гря­зи, широкая юбка мокрая и в желтых разводах.

— Это меня бог наказал, — сокрушался Сергей. — Какого черта я стал тут разворачиваться?..

— Мог бы и такси по такому случаю взять, — упрек­нула Лиля. Она стояла на тротуаре и чуть не плакала.

— Извини, но мне это и в голову не пришло, — сказал Сергей.

Он заглушил мотор, поднял с земли машину и своим ходом покатил к калитке. С его нового костюма ручьем стекала грязная вода. Мокрая, растрепанная Лиля ковы­ляла сзади. В довершение всего у нее каблук сломался.

— Как я в таком виде покажусь твоим родителям на глаза? — сказала она.

Из калитки вымахнул Дружок и радостным лаем при­ветствовал их. Подбежал к Сергею, потыкался носом В колени, потом кинулся к Лиле.

У дверей Лиля взяла мужа за руку:

— Мне почему-то страшно.

— Вот увидишь, тебе понравится моя...

Сергей не успел закончить: дверь с треском распах­нулась, и мимо них стремглав пролетел взъерошенный Генка. Сергей успел заметить, что правая щека братишки ярко пылала. Вслед за Генкой на пороге с тряпкой в руке появилась разгневанная мать.

— Вот тебе, дрянь такая! — воскликнула она и шлеп­нула мокрой тряпкой не успевшего отклониться Сергея.

— Из огня да в полымя, — потирая ухо, усмехнул­ся он.

— Куда он, стервец, удрал?! — чуть поостыв, спроси­ла мать. Серые глаза ее все еще метали молнии.

— Познакомься, моя жена, — сказал Сергей.

Они все еще стояли в коридоре. Из распахнутой две­ри, которую загородила полная фигура матери, падал рассеянный электрический свет. Лиля робко выступила из-за спины мужа. В наступившей тишине слышно было, как, срываясь с юбки, шлепались на деревянный пол уве­систые капли. Некоторое время женщины пристально смотрели в глаза друг другу. Лиля улыбнулась и хотела что-то сказать, но в этот момент тряпка глухо шлепну­лась на пол, плечи матери опустились, губы задрожали, а глаза заблестели слезами. Проведя рукой по косяку, будто ища опоры, она тихим голосом сказала:

— Ты что, хочешь меня в гроб вогнать? Какая еще жена?!

— Законная, мама, какая же еще? — Сергей взгля­нул на Лилю. В сумраке блестели ее глаза, и непонятно было, улыбается она или собирается заплакать.

— Мы в лужу упали, — негромко произнесла Лиля. — Я и Серёжа.

— Уходи! — повысила голос мать, растерянно глядя на сына. — Уходи, чтоб и глаза мои тебя не видели. И на порог не пущу! Жених беспорточный! Подумал, куда ты ее привел? Тут и так негде повернуться. Со­баку навязал на мою шею, теперь...

— Что это на тебя нашло? — вспыхнул и Сергей.

Лиля круто повернулась и быстро зашагала к калит­ке. Юбка ее звучно шлепала по ногам. Одна туфля сле­тела. Она нагнулась, сняла и вторую и, взяв их в руки, побежала босиком по тротуару.

— Ну вот, добилась своего... — процедил Сергей сквозь стиснутые зубы и бросился вслед за Лилей. От удара калиткой стоявший у забора мотоцикл завалился на клумбу с георгинами.

Дружок, ничего не понимая, то смотрел на присло­нившуюся к косяку мать, то на две удаляющиеся в дождь фигуры. Жалобно гавкнув, он бросился вслед за ними. А мать, кусая губы, смотрела на дорогу и ничего не ви­дела. «Зачем я так? — думала она. — Какие у него были глаза! Зачем я так сказала! Надо вернуть их, по­звать... Мокрые, неприкаянные... Куда они пошли?!.» Она выбежала за калитку, но никого не увидела. Пустын­ная блестящая от дождя улица. И мокрые фонари. Свер­кающая завеса ливня опустилась у самой калитки и от­городила ее от суетливого и беспокойного мира.

Вокруг все сверкало, искрилось. Светящимися пунк­тирами убегали в темноту мокрые провода, во всю ширь ночной улицы блестел асфальт. Капало с крыш, с деревь­ев. Капли долго и мелодично звенели, прыгая с листа на лист.

Они молча брели по пустынной улице. За сквером ма­тово светились высокие круглые колонны театра. Хлопа­ли тяжелые двери, слышались голоса, смех. Только что закончился спектакль, и зрители выходили на улицу.

— Она очень вспыльчивая, но вообще-то добрая,— сказал Сергей.

Лиля успела забежать в гостиницу и переодеться во все сухое. Однако настроение у нее не стало лучше.

— Даже не пригласила нас в комнату... — Она с кис­лой улыбкой взглянула на мокрого взъерошенного пария, который сегодня стал ее мужем.

— Где же мы проведем, милый, свою первую брач­ную ночь?

— Действительно, проблема, — усмехнулся Сергей.

— Я ей не понравилась?

— Не в этом дело... Она тебя толком и не разгля­дела. Этот чертенок Генка ее чем-то разозлил, а тут мы некстати подвернулись!

— Начало, прямо надо сказать, неудачное, — вздохнула Лиля. — Мы что, всю ночь будем бродить по го­роду?

— Может, в гостиницу?

— Меня выписали, — сказала Лиля.

— Снимем люкс, — загорелся Сергей.— Теперь мы муж и жена. Вот вытянется физиономия у администра­торши! По-моему, она старая дева.

— Гостиница переполнена, — сказала Лиля. — Ка­кой-то слет.

— Передовиков промышленности,— уныло подтвер­дил Сергей. — Я утром снимок сделал.

Когда они поравнялись с маленьким сквером, при­жавшимся к высокому красному зданию Дворца пионе­ров, Сергей остановился под кленом и обнял Лилю. Ко­стюм его измялся, черные волосы прядями прилипли ко лбу. Он нагнулся и поцеловал ее. Лиля тоже обнимала его, гладила мокрые волосы. Когда послышались чьи-то шаги, она отстранилась:

— Увидят.

— Имею я право целовать свою собственную жену?!

— Имеешь! — рассмеялась она. — Но не обязательно это делать на глазах у прохожих.

Выйдя на площадь, они спустились к реке. На косо­горе вдоль берега примолкли клены и липы. Капли сры­вались с ветвей и клевали забытую на скамейке газету. Вспучившаяся Дятлинка, ворча и пенясь, шлепала в бе­рега. Над водой низко неслись темные облака.

— Я устала, — сказала Лиля. — И куда мы идем?

— Не все ли равно? — ответил Сергей и неожиданно поднял ее на руки и понес к скамейке. По пути споткнул­ся о камень, и Лиля еще сильнее прижалась к нему. Сер­гей осторожно опустил ее на землю, смахнул ладонью дождевые капли со скамьи, улыбнулся:

— Нам повезло... Кажется, ночь будет теплой. Первая брачная ночь в городском парке. Сколько ро­мантики! В старости это будет самое приятное воспоми­нание.

— Ты это серьезно?— Лиля села рядом на скамью и поежилась. — Как бездомные бродяги… Какая же тут романтика?

— А по-моему, это здорово — все начинать с пустого места.

— С садовой скамейки, — сказала Лиля.

С клена сорвалась крупная капля и звонко щелкнула по ее воротнику, вторая угодила в голову. Лиля подняла воротник плаща и уткнулась лицом Сергею в плечо. Нет, она не плакала. И даже сейчас, когда они, действительно как бездомные бродяги, сидели одни в ночном парке, она не жалела, что вышла замуж. Во время поездки в Усть-Долыссы и потом в библиотеке, когда он так быстро и хорошо написал зарисовку в газету вместо нее, Лиля по­няла, что Сергей Волков — перспективный парень. С ним можно начинать, как он говорит, с пустого места. Этот парень добьется в жизни всего, чего захочет. Не чета глупому и самоуверенному Роберту, привыкшему жить за счет родителей. И пусть Сергей из простой многодетной семьи, но он воспитан, не хам и очень мно­гое знает, а в том, что из него получится первоклассный журналист, Лиля не сомневалась. А для талантливого газетчика двери открыты в центральные газеты, журна­лы. Конечно, со временем они уедут из этого городиш­ки. Со своей стороны Лиля приложит все силы, чтобы по­мочь мужу выбиться в люди. Пусть из нее не получи­лось журналистки — это она очень ясно поняла, — она постарается быть хорошей женой. Кто знает, если у Сер­гея талант, может быть, его пошлют собкором централь­ной газеты за границу. Быть женой талантливого жур­налиста — это гораздо лучше, чем быть просто посред­ственной журналисткой. А Сергея можно взять в руки и направлять его бьющую через край энергию в нужное русло. В нем есть что-то первобытное, дикое, волную­щее женщину. И с ним спокойно. Пусть дождь, нет пристанища, все равно с ним хорошо. И не надо ни о чем думать — он ее муж, пусть сам думает. Муж, глава семьи. Получится ли у них семья? А почему бы и нет? Вот с Робертом бы не получилось. Кстати, она почти не думает о нем. Так, изредка всплывет в сознании его наглое, улыбающееся лицо. С Робертом она не раз заговаривала о замужестве — какое счастье, что этого не случилось! — он отделывался шуточками, а Сергей сразу все воспринял серьезно. Это потому, что он любит ее! Это Лиля знала наверняка. Его бурное, сильное чувство захватило и ее. Сергей ей сразу понравился. Еще там, на автобусной остановке, она обратила на него внимание. Любит ли она его?.. Наверное, да. Конечно, не так силь­но, как он ее, но, когда нет рядом Сергея, она скучает. Возможно, еще и потому, что Лиля три года мучилась с Робертом, встреча с Сергеем как бы разбудила ее, вско­лыхнула, заставила посмотреть на себя совсем другими глазами. Впервые Лиля почувствовала себя настоящей женщиной, человеком, который необходим другому чело­веку как воздух. А Роберт? Помыкая ею, издеваясь, он медленно убивал в ней все хорошее, доброе, оставляя лишь разочарование в жизни и ненависть. Да, ей не раз приходила в голову мысль отомстить ему. Отомстить жестоко за все свои обиды и мучения. Пожалуй, желание как можно скорее выйти замуж и было продиктовано именно этим чувством. И еще одно: Лиля не была уве­рена, что оттолкнет Роберта, когда он снова придет. По­спешное замужество было бегством от него и от самой себя. Какой бы ни был Роберт толстокожий, известие о Лилином замужестве должно сильно задеть его. Он до сих пор уверен, что она никуда от него не денется. О, как бы Лиле хотелось сейчас увидеть его лицо! Почув­ствовать, что ему больно. Мужчина вдвойне ценит имен­но ту женщину, которую безвозвратно потерял. А Ро­берт потерял Лилю навсегда.

Встреча с Сергеем была спасением для нее, и она это если не умом поняла, то почувствовала сердцем. Вот почему без долгих колебаний она согласилась выйти за Сергея замуж. Положа руку на сердце, ее и не нужно было уговаривать, она сама подтолкнула его на это.

Дятлинка плескалась у их ног, ветер шумно проно­сился над деревьями, сбрасывая на них холодные капли, где-то высоко в облачном небе прогудел самолет, а они сидели на скамейке и целовались.

— Мне, наверное, чужда всякая романтика, — сказа­ла Лиля. — Парк, скамейка, эти брызги с деревьев... Бр-р! Серёженька, мне хочется в чистую, теплую по­стель. Неужели это неосуществимая мечта для моло­доженов?!

— Мир не без добрых людей, — засмеялся он.

По дощатым кладям они перебрались на другой бе­рег. Сергей повел ее прямо по мокрой траве к безмолв­ному, спящему под деревьями деревянному дому. Взо­брался на шаткую скамейку и негромко постучал в ту­скло поблескивающее окно. Лиля — она стояла под огромным деревом — видела, как немного погодя, скрип­нув, отворилось окно, показалась голова. Сергей что-то негромко сказал, голова еще немного помаячила и исчез­ла, а затем на крыльце появилась фигура в майке и тру­сах. Это был Николай Бутрехин. Моргая, он таращил на них глаза и ухмылялся.

— Гуляли, понимаешь, ну и зашли к тебе, — сказал Сергей.

— Могли бы и пораньше.

— Чего это ты в такую рань спать завалился?

— Я-то ладно,— сказал Бутрехин, — а вы какого дьявола ночью шатаетесь?

— У нас дома нет, — сказала Лиля. Она подошла к крыльцу и снизу вверх смотрела на Бутрехина.

— Дом есть... — начал было Сергей, но Лиля пре­рвала его:

— Только нас туда почему-то не пускают.

— Безобразие, — заметил Николай, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. — У тети Тани крутой нрав. А ты что же, Сергей, не сказал родной матери, что же­нился?

— Кажется, она мне не поверила, — ответил Сергей.

— А меня выселили из гостиницы, — сказала Лиля. — Там какой-то слет.

— Передовиков промышленности,— прибавил Сергей.

— Хотите чаю? — предложил Николай. — Сейчас по­ставлю...

— Мы хотим спать, дубина!— взорвался Сергей. — Пусти нас на сеновал.

— Так бы и сказал, — хмыкнул Николай. — Сейчас притащу подушку и одеяло.

— Сеновал — это уже лучше, чем скамейка в пар­ке,— улыбнулась Лиля. — Надеюсь, крыша не течет?

— Думаешь, снова будет дождь? — взглянул Сергей на мрачное, темное небо.

— Меня теперь ничем не удивишь, — сказала Лиля. На крыльце появился Бутрехин.

— Держи, жених! — и запустил в Сергея большой белой подушкой. Тот едва успел поймать, как на голову ему ковром-самолетом опустилось жесткое солдатское одеяло.

— А простыни? — спросил Сергей, передавая Лиле подушку.

— Когда в следующий раз будешь жениться, преду­преди заранее, — сказал Николай. — Счастливой ночи, молодожены! — И, рассмеявшись, ушел.

Они стояли друг против друга. Лиля прижимала к груди подушку, а Сергей держал в руках одеяло. При­ставленная к сараю лестница вела на сеновал. С речки доносились звучные шлепки. Это вода ударялась о до­щатые клади.

— Лиля Волкова, я тебя люблю, — негромко сказал Сергей.

— Я тебя люблю, Сергей Волков! — сказала Лиля.

И Волков первым полез по расшатанной лестнице на сеновал. Волкова застряла с подушкой на первой же сту­пеньке. Подушка закрыла сеновал и небо. Он забрал у нее подушку, и, ловко брошенная, она белой совой вле­тела в черный проем сеновала, затем две сильные руки помогли Лиле подняться наверх. Мрак, шуршание су­хого сена под ногами, пряный запах полевых трав.

— Мне здесь нравится, — сказал Сергей. — А тебе?

Она смутно видела его лицо, блестящие глаза. И зна­ла, какого ответа он ждет от нее. Конечно, сеновал — это не двуспальная кровать и даже не номер в гостинице, но зато они здесь совсем одни, и этот волнующий запах полевых трав. И он, муж, большой и сильный...

— Я эту ночь на всю жизнь запомню, — сказала она.

— Рву последнюю нитку, связывающую нас с суро­вой действительностью.

Сильный толчок ногой, и лестница, по которой они забрались на сеновал, резко отшатнулась от сарая и с шелестящим шорохом зарылась в лопухи.

— А как же мы слезем отсюда? — спросила Лиля, глядя на смутно вырисовывающуюся в дверном проеме рослую фигуру мужа,

— Зачем слезать? — тихо засмеялся он. — Мы прове­дём здесь свой медовый месяц.