Услышать тебя...

Страшусь и жду; горю и леденею;

От всех бегу — и все желанны мне.

Петрарка

Расстёгивая на ходу рубашку и спотыка­ясь на ровном месте, он побрел к озеру. Дружок на почтительном расстоянии сопровождал его. «Казанка» лежала на боку, одним бортом зарывшись в песок. Ржавая цепь скрутилась змеиными кольцами. Это волны в бурю выбро­сили лодку на берег. К днищу пристали засохшие водо­росли. Под ногой хрустнула раковина, но Сергей даже не взглянул на неё. Голова гудела, в висках стучало, во рту пересохло. Да и видел он все будто в тумане. Пуговица на рукаве не расстёгивалась, и он рванул её так, что она с мясом отлетела. Охая и постанывая, стащил с себя брю­ки и швырнул на песок. Дружок подошел и обнюхал. На хозяина он посматривал настороженно. Впрочем, Сергей и не замечал его. Опустившись на колени, стал пригор­шнями пить воду из озера. Сверкающие капли стекали по чёрной отросшей щетине. Напившись, поплескал себе на лицо и, подождав, когда вода успокоится, долго смо­трел на своё отражение. Скривившись, плюнул на него и кулаком взбаламутил воду.

— Ну и морда, — пробормотал он.

Потом долго плавал, окунаясь с головой в воду. В во­де звон прекращался, но стоило вынырнуть, как снова начинало гудеть. Дружок не полез в озеро, хотя обыч­но купался с хозяином. С берега он смотрел на него, и в собачьих глазах была печаль.

Сергей заплыл далеко и перевернулся на спину. Над ним небесная ультрамариновая синь, под ним несколько десятков метров глубины. Между небом и водой. И кру­гом тишина, лишь с берега доносился чуть слышный шум сосен да стук дятла. Сергей почти перестал шевелить ру­ками и ногами, и тёплая вода всё плотнее обволакивала тело. Медленно опустились ноги, вода уже захлесты­вает уши. Он совсем перестал шевелиться и почувство­вал, как глубина стала манить, засасывать. Не закры­вая глаз, он медленно погружался. Уже не небо над ним, а зеленоватая движущаяся муть. Она живая, упругая и, чем глубже он погружается, тем неподатливее. В глазах замельтешили разноцветные пятна, гулко застучало серд­це, заломило в ушах. Здесь, на глубине, вода уже не та­кая ласковая и теплая. И чем глубже, тем холоднее. Тело само изгибается, стремясь рвануться вверх, потому что в легких уже нет воздуха, а в голове бухают тяжёлые молотки, но он усилием воли подавляет это инстинктив­ное движение и продолжает погружаться. Неба уже не видно, да и он не лежит на спине, а идёт на дно ногами вниз. Сгущается зелёная тьма, в глазах уже не мельтешит, а розовато вспыхивает.

И когда глаза полезли из орбит, а настоящий страх перехватил горло, он стремительно заработал руками и ногами, поднимаясь вверх, к воздуху, к солнцу.

Выбравшись на берег и отдышавшись, Сергей забрал одежду и пошёл к дому. В ушах пощёлкивало, было больно глазам. Сердце никак не могло успокоиться. Ещё немного, и он потерял бы сознание. Он уже не помнил, как пробкой вылетел на поверхность и стал жадно хва­тать ртом воздух. И эта невидимая смесь разнообразных газов, которой мы дышим, но никогда не замечаем, по­казалась ему в первый миг самым прекрасным бальза­мом на свете. А когда набрякшие омертвелые глаза по­лучили возможность снова воспринимать мир, он как ребенок обрадовался небу, солнцу и рыжему ястребу, замершему над ним.

Жуткое это было мгновение, когда он прикоснулся к совсем другому миру, в котором нет неба, солнца — нет ничего. Одна бесконечность и тьма. Большая скука, как он прочитал в одной книжке.

Усевшись под сосной прямо на землю, прислонился го­ловой к толстому с растрескавшейся корой стволу и за­думался. Задумался впервые с тех пор, как расстался с Леной. Все это налетело на него, как свирепый шквал, подхватило, закружило и куда-то понесло. Несколько дней он пьянствовал в городе с разными людьми, знако­мыми и незнакомыми. Потом с какой-то развесёлой ком­панией на машине вернулся на озеро. Смутной вереницей проходили мимо кривляющиеся лица каких-то женщин и мужчин. Сколько времени всё это продолжалось, он не знал. Никогда раньше Сергей так не пил, и никогда еще так плохо ему не было. Эта жажда, которую он по­чувствовал в тот вечер, когда увидел в комнате Лены Владислава, не покидала его до сегодняшнего дня. Она иссушила его изнутри и вывернула всего наизнанку. Она и сейчас подсказывала, что нужно встать и поискать в доме спиртное. Не может быть, чтобы из двух ящиков водки и пива, захваченных сюда из города, не осталось ни одной бутылки.

Он встал и пошёл в дом, но, переступив порог, смор­щился: пахло табаком, пролитым вином и какой-то кис­лятиной. На полу валялись бутылки, пустые консервные банки, окурки, пепел, остатки засохшей еды. На подо­коннике капроновый чулок и забытая помада. Сергей раскрыл окна, смахнул окурки с подоконников. В од­ном из ящиков в углу ядовито зеленела нераспечатанная бутылка водки. Сергей взял её, оглянулся, ища стакан и какую-нибудь закуску, но, увидев в тарелке с квашеной капустой блестящие пробки от пивных бутылок и раскис­шие окурки, с трудом подавил тошноту, вышел из ком­наты и побежал к озеру. Зайдя в воду по колено, размах­нулся и далеко забросил поллитровку. Она радужно сверкнула на солнце и с негромким бульканьем исчезла в озере. Мелькнуло в голове, что при случае можно поны­рять и найти бутылку, но Сергей отогнал эту мысль и по­скорее отвернулся, чтобы не запомнить место, куда булькнула бутылка.

Дружок сделал было движение броситься в озеро, но, едва замочив лапы, остановился и деловито стал лакать воду.

Окунувшись еще несколько раз, Сергей вернулся в дом и стал выгребать оттуда многодневный мусор. Бутылки и банки он свалил в яму и закопал, остатки еды собрал в алюминиевую тарелку и поставил перед Друж­ком, но пес, понюхав, отвернулся. Запах водки, пива и табака отбил у него охоту к еде. Однако здесь, на озере, ничего из съестного не пропадало: скоро появились си­ницы и воробьи и дробно застучали маленькими клюва­ми по чашке. Прилетел за своим куском и гордый дятел. А последней появилась сорока и выдолбила миску до дна. Согрев на плите ведро воды, Сергей вымыл заплё­ванный пол, подоконники. Вытащил наружу постельное бельё, одеяло, плед и все развесил на верёвке, натяну­той между соснами. Иногда он останавливался и при­жимал руку к сердцу: оно грохотало в груди и покалы­вало, на лбу выступала испарина. Все время хотелось пить. Чтобы больше не бегать к озеру, Сергей принес целое ведро и поставил в тень.

Проходя мимо машины, обратил внимание, что пе­редний бампер сильно прогнулся. На сосне обнаружил содранную кору. Видно, когда ставил машину на место, ударился о ствол. Из города машину вёл не он. В ком­пании оказался один трезвый водитель, который и при­вез их из ресторана сюда. А поставить машину на место почему-то понадобилось Сергею. Вот и поставил.

Кто же здесь был с ним? Из редакции Всеволод Блохин. Сергей еще боролся с ним на берегу. До сих пор ноют мышцы, и рука выше локтя оцарапана. Была Валя Молчанова с каким-то военным. Да, это ведь её муж. Он тоже поддавал дай бог! Был Дима Луконин с двумя симпатичными девицами. Он приезжал на мотоцикле с коляской. Как же звали эту блондинку с голубыми гла­зами? Люся или Галя? Кажется, Вера. Чёрт побери, встретится Сергей с ней на улице и не узнает, а ведь, помнится, пьяный клялся в любви и катал на лодке по озеру. Запомнился разворошенный душистый стог, рас­сыпавшиеся по обнажённым плечам девушки светлые волосы, яркие губы и полузакрытые глаза. Как же все-таки её звать? Галя или Вера?

Когда всё было вымыто и вычищено, Сергей продол­жал упорно слоняться по дому, выискивая себе ещё какую-нибудь работу. Стоило оказаться без дела, как сно­ва одолевали тяжкие мысли и хотелось завыть волком. Дружок, чувствуя настроение хозяина, держался на рас­стоянии.

Есть не хотелось. Жажда тоже притаилась где-то внутри. После того как Сергей зашвырнул в озеро чу­дом сохранившуюся бутылку, жажда перестала дони­мать. Зароки давать он не любил, но и так знал, что те­перь долго не притронется к спиртному.

Вымыл и протёр лодку, поставил мотор и выехал на озеро. Быстрая езда немного развеяла мрачные мысли. На этот раз он забрался далеко, километров за шесть, и наткнулся на двух браконьеров, проверяющих за даль­ним островом сеть. Когда они увидели его, то бросили сеть и преспокойно закинули удочки. Сергей поинтересо­вался, почему они ловят сетью.

— Какая сеть? — улыбнулся один из них. — У нас удочки.

Сергей якорем зацепил сеть и стал выбирать её в лодку. Браконьеры без всякой тревоги, с интересом на­блюдали за ним. Рыбы в сетях было мало. Наверное, успели снять. Сеть была старая, с дырами. Подъехав к ним, Сергей предъявил удостоверение и осмотрел лод­ку: рыбы и там не было. Они, конечно, могли выбросить мешок с рыбой за борт.

Рыбаки сказали, что крючком зацепили чью-то сетку и, естественно, полюбопытствовали, что в ней, и тут то­варищ инспектор появился.

Делать было нечего, и Сергей отчалил от них. Он-то ожидал, что браконьеры будут убегать от него, а он — преследовать, поднимется ружейная пальба, а всё ока­залось очень просто. И потом, попробуй докажи, что они браконьеры. Сколько раз, бывало, на рыбалке сам он зацеплял крючком чужую сетку?

Вечером того же дня приехал на газике Вологжанин. Обошёл весь дом, задворки, даже не поленился взгля­нуть на «Казанку».

— У тебя тут порядок, — заметил он.

Сергей понял, что Вологжанин ничего не знает. Вот оно, первое преимущество удаленной от города жизни! Однако Сергей несколько раз ловил на себе его внима­тельный изучающий взгляд. А когда уселись на скамью под четырьмя соснами, Вологжанин спросил:

— Как работа? Нравится?

— Привыкаю понемногу.

— Уходить не собираешься?

«Наверное, знает, — подумал Сергей. — Неужели уволит?»

И напрямик спросил: — Не подхожу, что ли?

— Пока жалоб на твою работу не было,— сказал Иван Ильич и снова как-то странно посмотрел на Сер­гея. — Что же не похвастаешься?

«И про это уже знает», — подивился Сергей и сказал:

— Если бы я их с поличным поймал. Говорят, не их сеть.

— Поздравляю с первым боевым крещением! — улыбнулся Иван Ильич. Взглянул на сеть и сказал шо­фёру, чтобы бросил её в багажник.

— Тут уж ничего не поделаешь, — сказал он, — если отказываются от сетки и доказать невозможно, что это их орудие лова, приходится довольствоваться тем, что сеть конфискуем. Только не рассчитывай, что все бра­коньеры так легко расстаются со своим добром. Фёдо­рова с Урицкого озера — он конфисковал триста мет­ров промысловых сетей — подкараулили вечером на озере и топором прорубили дно у лодки. Чудом до­брался до берега.

— Мне пока попадаются смирные.

— Читал я твой очерк в «Неделе», — сказал Вологжанин. — Хорошо написал! И всем нашим работникам понравился. На пользу тебе рыбинспекторская служба.

Вологжанин вытащил из сумки потрёпанный ежене­дельник и протянул Сергею. Тот полистал тонкие стра­ницы и обнаружил на развороте красивый заголовок: «Большой Иван». Над заголовком полностью его имя и фамилия. С месяц тому назад Сергей одним махом на­писал этот очерк о трудовых буднях инспектора рыбо­охраны. Хотел отдать в свою газету, но в последний момент передумал и послал в «Неделю». И вот напе­чатали.

— Ты ещё не видел? — удивился Иван Ильич.

— Прислали бы мне экземплярчик… голубиной поч­той! — улыбнулся Сергей.

— Звонили из нашего министерства, интересовались тобой. Там тоже очерк понравился. Сказали, что ты сделал доброе дело, без всяких прикрас написав о ра­боте рыбинспектора.

— Может, зарплату прибавят? — взглянул Сергей с улыбкой на Вологжанина.

— Вот уж не знал, что ты стяжатель.

— Да ведь мало платите инспекторам! Признайтесь?

— Не я устанавливаю ставки.

— А я пока ни на что не жалуюсь, — сказал Сергей.

Вологжанин ещё с полчаса пробыл и уехал. От встре­чи с ним у Сергея стало немного посветлее на душе.

— Обязательно на этой неделе смотайся на Киршино озеро, — уже сидя в машине, говорил Вологжанин. — Туда запустили мальков пеляди, а сторож что-то не вну­шает мне доверия. Если мальков сейчас не подкармливать, пока не акклиматизируются, вся наша работа на­смарку!

— Ну да, — рассеянно ответил Сергей.

— Что «ну да»?

— Мальки погибнут.

— Так вот надо, чтобы они не погибли, понял, чёрт бы тебя побрал! — рассердился Иван Ильич. — О чём ты думаешь?

— О бедных мальках, — сказал Сергей. — О чём же ещё?

Возвращаясь с Киршина озера на Большой Иван, Сергей свернул на лесную тропу и вышел к берегу. Кря­жистые сосны богатырями выстроились на крутом побе­режье. То ли от обилия влаги, то ли отчего другого, только деревья поражали своей мощью и уродливостью. Некоторые сосны были о двух и трёх головах, у иных ствол изогнулся петлей и рос куда-то в сторону, у треть­их боковые сучья были толще и длиннее, чем вершина. Под ногами трещали серые шишки, зарывшиеся в вале­риану и ощетинившийся пиками иван-чай. Над спокой­ными водами в прохладной глубокой синеве неба двигались пышные облака. Водная гладь была неравномер­ной: у самого берега — густой, кофейного цвета, чуть дальше — зеленоватой с синим отливом, посередине — светло-серебристой, а дальше, к горизонту, такой же си­ней, как небо.

Сергей уселся в траву и, достав из кармана ежене­дельник, внимательно прочел очерк. Немного сократили начало, а в остальном всё в порядке, никакой правки. Понравился Сергею и рисунок, врезанный в текст: не­спокойная вода, лесистые берега и одинокая лодка у острова с фигуркой человека в плаще.

Откуда-то прилетела стайка скворцов и, опустившись неподалеку, загалдела. Рядом с серебристо-чёрными, полными достоинства взрослыми скворцами суетились малыши, светло-серые с жёлтыми клювами. Они то взле­тали, то снова неумело садились в траву. Взрослые скворцы учили летать своих птенцов.

Из-за острова тихо выплыла чёрная с белой заплатой на боку лодка. Один человек сидел на веслах, второй, перегнувшись через борт, что-то делал. На мгновение в его руках возник длинный радужный блеск и пропал. Перемёт! Запрещённая снасть. В Большом Иване води­лись судаки и угри, и ловля на перемёт была строго за­прещена. А судя по тому, как медленно двигалась лодка, посылая Сергею, будто азбукой Морзе, длинные и ко­роткие радужные вспышки соприкасающейся с водой жилки, перемёт был с полкилометра, не меньше. Сергей засёк на глаз угол между лодкой и островом, чтобы по­том «кошкой» подцепить снасть, и встал. До дома ходь­бы полчаса. Добраться на лодке до острова столько же, не меньше. Браконьеры, конечно, услышав шум мотора, пристанут к берегу, спрячут лодку в камышах, и ищи-свищи их.

Дружок, вывалив из красной пасти язык, тяжело ды­шал рядом. Он тоже смотрел на лодку, которая медленно удалялась от острова. Оба браконьера были обна­жены до пояса. У одного на голове коричневый берет, у другого велосипедная шапочка с розовым целлулоид­ным козырьком. Когда человек поворачивал голову, зор­ко обозревая окрестности, со сверкающего козырька срывались солнечные зайчики.

Сергей быстро зашагал к дому. Как бы то ни было, а он попытается накрыть их.

Однако, когда на разогнавшейся «Казанке» подлетел к острову, на озере никого не было. Не видно и чёрной остроносой лодки с белой заплатой на борту. Спустив метров на десять «кошку», Сергей привязал верёвку к сиденью и сел на вёсла. Когда мотор выключен, легче почувствовать зацеп. Спиной и затылком он ощущал, что за ним пристально наблюдают, и, когда он резко повер­нул голову, будто почувствовав чей-то взгляд, с берега зловеще что-то сверкнуло в глаза. Он даже пригнулся, ожидая выстрела. Но было тихо. Наверное, померещи­лось. Журчала вода вдоль бортов, погромыхивали в уключинах железные вёсла. Перемёт он подцепил. Вы­свободив от спутавшейся жилки «кошку», стал выбирать в лодку. Блестели белые и коричневые крючки. Гора мок­рой сверкающей жилки с живой насадкой и извиваю­щимися выползками все росла. Сергей не ошибся: пере­мёт не меньше чем полкилометра длиной, а крючков на нем несколько сотен.

Возвращаясь назад, он увидел над озером ястреба. Распластав мощные, позолоченные солнцем крылья, он величественно совершал очередной круг почёта. Навер­ное, ястреб сверху видел притаившихся в кустах бра­коньеров, но что ему за дело до человеческой суеты?

Вечером пришла Лиза и поставила на стол под сос­нами алюминиевый бидон. Сергей — он увлечённо рабо­тал над рукописью — удивлённо взглянул на неё. Не­сколько раз они встречались на берегу, здоровались, но сюда она пришла впервые. В коротком сарафане, тём­ные с блеском волосы уложены в тяжёлый узел на за­тылке. Лицо и шея загорелые, а ложбинка меж грудей молочно-белая. Полные смуглые ноги с круглыми колен­ками в царапинах. Лиза пришла босиком.

— Здравствуй, инспектор! — певуче произнесла она. — Вот парного молочка принесла. Ты ведь гордый, сам не зайдешь. — Сощурившись от солнца и немного наклонив набок голову, открыто и смело посмотрела в глаза. На сочных губах улыбка. Весь её вид как бы го­ворил: «А ну, инспектор, погляди на меня. Хороша? Скажи, хороша?»

И Сергей, опустив глаза, сказал:

— С сеткой больше не балуешься?

Сказал и чертыхнулся про себя: «Ну, что я несу?!» Лиза повела круглым плечом, лебединым движением вскинула руки и поправила волосы. Чуть ниже правой подмышки овальное родимое пятно.

— Пока ты пил-гулял, инспектор, — сказала Лиза, — городские рыбачки пудами тягали на перемёты судака и угря.

«Все знают, — с досадой подумал Сергей. — Вот те и в глушь закопался, а здесь, оказывается, как на ладони!»

— Ты не знаешь, кто нынче рыбачил у дальнего ост­рова на чёрной лодке с белой нашлепкой? — спросил Сер­гей.

— Я ведь не инспектор, за лодками не гляжу.

— Вон какой перемёт вытащил! — кивнул Сергей на зеленоватый ворох жилки и крючков.

— Это все городские, — сказала Лиза. — Ненасыт­ные!

— Значит, не знаешь, чья это лодка с белой отме­тиной?

— Погляди, какое громадное озеро! Сколько тут ло­док? — Лиза с улыбкой взглянула на него: — Да что ты все про лодки да сети. Попей молочка.

Повернулась и пошла в избу. Немного погодя верну­лась с кружкой и начатой буханкой хлеба. Налила густого запенившегося молока и поднесла Сергею. Он взял кружку обеими руками, зачем-то понюхал и залпом вы­пил. Вторую кружку пил глотками, закусывая хлебом. Молоко было удивительно душистым и вкусным.

Лиза, прислонившись к толстому стволу, смотрела на него. Её тень сливалась с длинной тенью дерева. Солнца уже было не видно из-за леса, но в притихшем озере отражались багряные облака, а водная гладь была насквозь пронизана разноцветным солнечным блеском. Где-то далеко на высокой ноте пропел лодочный мотор, Сергей на слух привычно определил: «Стрела». По ма­кушкам сосен прошелестел лёгкий, чуть слышный порыв ветра. И тотчас вниз с тихим шорохом заструились су­хие иголки.

— Когда гроза ударила, я в птичнике была, — стала рассказывать Лиза. — Сперва сверкнуло, аж глазам ста­ло больно, а потом громыхнуло так, что утки мои на пол повалились и глаза закрыли. Я и сама-то со страху в угол сунулась, думала, в птичник угодило. А в Елизаветинке, это в трёх километрах от нас, одна изба сго­рела. Молния прямо в дом ударила. Хорошо, что там никого не было. Пламя-то могло перекинуться и на дру­гие избы, но тут такой дождь полил.

— Какая гроза? — удивился Сергей.

— Третьего дня такое столпотворение было. Я страсть как грозы боюсь.

Никакой грозы Сергей не помнил. Видно, был хо­рош. Вот почему Дружок такой прибитый был: он тоже грозы боится. Как загрохочет гром, так заползает в са­мый дальний угол и только вздрагивает при каждом ударе. И никакая сила не выманит его оттуда. Пройдёт гроза, а пес ещё долго не вылезает из своего убежища, И потом весь день ходит смущенный и подавленный. Не помнил Сергей грозы с молнией. В это время в нём самом бушевала буря.

Глядя на статную, миловидную Лизу, Сергей испыты­вал раздражение. Зачем она пришла? Не нужно ему её молоко и она сама! Пускай убирается ко всем чертям! Но не мог же он бросить эти жестокие слова женщине, которая с такой хорошей улыбкой смотрит на него и вот угощает парным молоком. И потом, при чём здесь Лиза? Она, наверное, совсем из другого теста. И эта робкая уступка самому себе снова вызвала в душе Сер­гея смятение и растерянность. Он понимал, что больше, пожалуй, никогда не будет относиться к женщине, как раньше. После всего, что произошло, он в каждой жен­щине видел потенциального врага. Врага коварного, ко­торый в любой момент сможет нанести смертельный удар из-за угла, в спину! И вместе с тем Сергей отлично понимал, что его детская злость на всех женщин мира — ребячество. Наверное, родись он веком раньше, после всего пережитого ушёл бы в монастырь и стал примерным монахом.

Лиза каким-то особым женским чутьём догадалась, что происходит в душе Сергея. Улыбка исчезла с её полных губ. Молодая женщина бесшумно отделилась от дерева и приблизилась к Сергею. Совсем близко видел он её глаза с расширившимися в сумерках зрачками, ощущал приятный аромат чистого женского тела. Она даже шевельнула рукой, будто хотела прижать его го­лову к груди и потрогать волосы. И движение это было почти материнское.

— Чего запил-то? — негромко спросила она. — С горя иль с радости? Да и зачем ты сюда приехал? Молодой, красивый. Ох, не от хорошей жизни! Как звать-то тебя?

Сергей сказал.

— Жена ушла?

— Может быть, я от неё ушёл.

— Ох, нет, милый! Если бы ты от жены ушел, то не подался бы сюда, к нам на озеро. Миловался бы в го­роде с другой. Не похоже, что ты, Серёженька, чело­век-то плохой. Я плохих людей за версту чую. Чего жена ушла-то? Ох, зарылись у вас бабы в городе, ежели таких мужиков бросают! А у нас тут все мужчины наперечёт. Сивобородые, которым за пятьдесят давно, завидными женихами считаются. Небось удивляешься, почему я в город не подалась? Подружки мои давно по разным городам разбежались. Да и я была. В Арзамасе. А по­том, как муж мой запил, всё бросила — и работу хоро­шую, и квартиру с ванной — вот сюда, к родной матуш­ке. Сколько раз приезжал муж-то мой, звал назад, да только не поехала я. Не знаю, понимаете вы, мужики, это или нет, но жить с пьяницей — лучше под поезд! Чего только я не натерпелась, мамочка родная! Приеха­ла домой и неделю ревела, всё не верилось, что зажила по-человечески. Не придет ночью пьяный, зверь зверем, не изобьёт. А потом утром в ногах валяется, прощенья просит, да на кой оно мне, его прощенье? Уехала и ду­мать о нём забыла. И помнила-то, пока синяки на ру­ках не прошли. И дочку без него воспитаю. Пусть и не знает, кто у ней был отец. Люди осуждают меня, а я на­казала ему сюда больше не приезжать. Пусть ни мне, ни дочке и глаза не мозолит. Если бы приезжал чело­веком, а то уже с поезда приползает на карачках. Да он и дочки-то не видел — всё время глазищи налиты. Раз приехал — стерпела, а в другой раз, как нажрался само­гона да опять на меня с кулаками, схватила жердь да так сердечного отходила, что сам на другой день с рукой на перевязи на попутной подводе на станцию подался. Больше, слава богу, не заявляется.

— Суровая ты женщина, — сказал Сергей.

— С год как я тут. И ни в какой город не тянет. Я ведь совхозной птицефермой заведую. И ферма не ка­кая-нибудь захудалая — механизированная. В белом ха­лате разгуливаю. Пять тысяч уток на мне, не считая мо­лодняка. Да его не сосчитаешь! Каждую неделю из инку­батора привозят.

— И не скучно тебе тут? Вон какая видная да здо­ровая.

Лиза улыбнулась и снова прямо посмотрела Сергею в глаза.

— Чего ж врать-то? Бывает скучно. Не потому, что это не город. Скучно стало, как уехал Громов, что до тебя в этом доме жил.

— Вон оно что... — усмехнулся Сергей.

— Громов хороший человек, да только слабохарак­терный. И тоже любил выпить, правда не так, как мой бывший муженек. Приедут рыбачки из города, ну, ему бутылку-две, а после этого кто их будет проверять? Вместе пили. Говорила я ему, что все это до добра не доведет. Эти же люди под монастырь и подведут. Так оно и случилось. В газете-то писали, что взятки брал. Вот уж чего не было, того не было. Конечно, если взят­кой считать водку, которую с ними пил, то брал, а день­гами — этого не было.

Вечерние тени сгущались под соснами, в ложбинах, у берега. Смутная желтизна размыла закатный багря­нец, умолкли птицы. Над озером, совсем невысоко, за­жглась первая яркая звезда. Бухнула в камышах одна щука, и тут же пошли всплески вдоль всего берега.

Все эти звуки хорошо знакомы Сергею и приятны. Он ждал, когда в осоке тяжело заворочается и ударит плавником лещ-исполин, но было тихо. Над камышами бесшумно роились комары, мошка. А потом, будто из преисподней, появились летучие мыши. И летали они молча, то и дело меняя направление. Одна совсем близ­ко пролетела над Лизой, и она отшатнулась.

— Говорят, летучие мыши вцепляются в волосы и мо­гут глаза выцарапать, — сказала Лиза и прикрыла го­лову забелевшими во тьме обнаженными руками. И опять Сергей почувствовал острый запах здорового женского тела. Вспомнилась Лиля, когда она стояла перед зер­калом в ночной рубашке и точно таким же движением по­правляла на голове волосы.

— Чтоб тебя! — выругался Сергей, и женщина опу­стила руки.

— Ты что? — упавшим голосом спросила она.

— Комар в глаз попал, — пробормотал Сергей и стал нарочно глаз тереть. — А это чепуха, что летучие мыши глаза могут выцарапать. Глупость это.

— Я пойду, — сказала Лиза и, зацепив Сергея взмет­нувшимся подолом сарафана, подошла к столу и, вылив остатки молока в большую кружку, взяла бидон.

— До свидания, — негромко сказал Сергей.

Ему вдруг захотелось, чтобы Лиза осталась и они еще немного поговорили, но женщина, неслышно сту­пая, пошла по тропинке вверх, к хутору, где на холме неярко светились несколько огней. Вот она останови­лась — на фоне посеребренного звёздным небом озера рельефно отпечаталась её рослая фигура — и сказала:

— Я сегодня баню истопила. Приходи, если хо­чешь попариться. Баня-то на берегу, где моя лодка стоит на приколе.

Сергей дней десять не мылся и, услышав слово «баня», сразу почувствовал, как зачесалась голова, а меж лопаток прозмеился приятный озноб от одного предчувствия каменного жара.

— Эй, Лиза! — крикнул он. — А веник есть?

— Приходи, инспектор. — прозвучал её певучий голос, и послышался негромкий грудной смех.

Сергей, пригнув голову, сидел на деревянном полке и, постанывая от удовольствия, нахлёстывал бока веником. Почерневшая баня была маленькая, с каменкой. Стоило подбросить на раскалённые булыжники полковшика горячей воды, как дверь в предбанник с шумом распахивалась, а горячий пар с шипением поднимался до низкого закоптевшего потолка. И тогда приходилось соскакивать с полка на мокрый деревянный пол, а иной раз и выбегать в прохладный предбанник. Немного отдышав­шись, Сергей снова храбро забирался на полок и азартно махал веником. Баню он любил и получал от всего этого процесса истинное удовольствие. В клубах пара — так луна виднеется на небе в морозную ночь — неярко светил фонарь «летучая мышь», подвешенный у потолка на железный крюк. Пахло сухим горьковатым паром, горячим деревом и березовым веником. Когда в голове начинало стучать, Сергей спускался вниз, зачерпывал ковшом холодную воду и, отфыркиваясь, щедро лил на голову.

Покосившаяся дверь распахнулась, и порог переступила Лиза с полным ведром в руке. Сарафан был подоткнут — видно, в озеро заходила, чтобы воды почище зачерпнуть, — оголённые выше колен крепкие ноги она широко расставила и ловким движением опрокинула ведро в бочку. И лишь после этого взглянула на Сергея, который от неожиданности позабыл даже веником прикрыться.

— Может, спину потереть, инспектор? — ничуть не смущаясь, улыбнулась она. — Хорошенько попросишь — и потру.

Без всякого стеснения разглядывала она Сергея. Тот наконец схватил с деревянной лавки круглый цинковый таз и прикрылся.

— Как в финской бане, — пробормотал он,

— В какой?

— Говорят, в Финляндии женщины и мужчины мо­ются вместе.

— Была бы охота, — рассмеялась Лиза, повернулась и вышла, прикрыв за собой дверь.

Сергей поставил таз на скамью и озадаченно потёр переносицу. Сердце его то ли от пара, то ли от чего дру­гого толчками заходило в груди. Напряжённо вслуши­ваясь, он смотрел на дверь. Теперь ему совсем не хоте­лось, чтобы Лиза ушла, но выскочить в предбанник и позвать её не решался. Как-то странно всё получается: когда женщина стесняется, мужчина настойчив и уве­рен в себе, а тут, выходит, они поменялись ролями? Мо­жет быть, в другом месте и в другое время всё, что тут происходит, показалось бы Сергею диким и фантастич­ным, но только не сейчас. Всё, что ни делала Лиза, было естественным, нормальным. И если молодая женщина приходит к мужчине в баню и предлагает потереть ему спину, значит, так надо. И, наверное, такое может про­изойти только далеко от города, на берегу большого озера, в бане, которая стоит на отшибе. Но почему же тогда Сергей мучительно прислушивается к шороху за дверью, а не отворит её и не позовет Лизу? Все его раз­мышления о великом зле, которое приносят роду чело­веческому женщины, полетели к чёрту. Где теперь его гордость и пренебрежение ко всем женщинам мира? По­чему же он сидит в жаркой бане и, забыв про мыло и мочалку, с замирающим сердцем ждет, не придет ли сюда Лиза?

Долго сидел Сергей на скамье и смотрел на дверь. Лиза так и не пришла. Пар потихоньку уходил в замут­невшее окошко, в широкую щель под дверью. Негромко потрескивали остывающие камни. Чуть не зацепив голо­вой фонарь, Сергей шагнул к порогу и распахнул дверь: в предбаннике никого не было. В открытую настежь дверь через порог перешагнул неширокий лунный луч и разлегся на усыпанном сухими березовыми листьями полу. В притолоку с лёту ударился невидимый жук и, упав на землю, зашуршал в траве. Низко, над самой крышей, просвистели крыльями утки и тут же одна за другой плюхнулись в воду где-то совсем рядом.

Закрыв дверь, Сергей поставил таз ребром на низ­кий подоконник так, чтобы он дном закрыл окошко, и подбросил в каменку несколько ковшиков горячей воды. Когда пар взвился к потолку и дышать стало трудно, улёгся на полок и с остервенением принялся нахлёсты­вать себя веником,

2

Проплывая мимо острова, где две недели назад обнаружил перемёт, Сергей заглушил мотор, снова опустил за корму «кошку» и стал медленно грести. И по­чти на том же самом месте заарканил новенький перемёт с несметным количеством крючков. Поставлен он был, очевидно, с вечера, потому что пойманная рыба была ещё живая. Осторожно снимая с крючков судаков, ле­щей и угрей и выпуская их на волю, Сергей не мог из­бавиться от ощущения, что за ним, как и в прошлый раз, наблюдают. Но сколько он ни вертел головой, всма­триваясь в прибрежные кусты, никого не заметил. Берег, как и всегда в этот ранний час, был пустынным. Над озером гулял ветер, воду рябило. Вдалеке чернели две лодки. Это отдыхающие из «Голубых озер» пожаловали сюда на моторках. Одна лодка стояла на якоре, и было видно, как две человеческие фигурки изредка взмахи­вают удочками. Со второй лодки бросали спиннинг.

Живую, не пораненную рыбу Сергей метил и выпускал обратно в озеро, погибшую бросал на дно лодки. Больше всего попалось судаков. По-видимому, здесь был ход рыбы, раз браконьеры опять поставили перемёт на ста­рое место. Судаков, щук, лещей было легко снимать с крючка, а вот угри заглатывали наживку так глубоко, что, не искалечив рыбину, вытащить крючок было не­возможно. И потом, змеевидные угри были скользкими, подвижными. Пока вытаскиваешь крючок, весь слизью измажешься. Угри были живучими тварями, и поэтому Сергей выпускал на волю даже пораненных. По его под­счётам, на перемёте сидело не меньше трех пудов рыбы. Зачем им столько? Ненависть к браконьерам перепол­няла его. Готовы вычерпать всё озеро? Давятся они этой рыбой, что ли? На базаре не продашь — инспекция на­кроет. Куда же они её тогда сбывают? Сейчас лето. К вечеру снулая рыба начнёт портиться. Вряд ли они успели бы реализовать весь улов. Пока ночью сняли бы с крючков, пока довезли до города — холодильника-то у них с собой нет, — рыба испортилась бы, а тухлую не продашь. Вот и выходит, что большая часть улова будет выброшена. Ни себе, ни людям.

В мрачном настроении возвращался Сергей домой. Килограммов двадцать ценной рыбы погибло, и он сдал её под расписку на рыбзавод, который находился на другом конце озера. Пару крупных угрей оставил для Лизы. Он пытался дать ей деньги за молоко, но она не взяла. Может, рыбу возьмёт.

За дальним островом густо синело, но ветер дул в противоположную сторону, и можно было не опасаться шторма. В бурю с Большим Иваном шутки плохи! Как только на вздымающихся волнах закипят белые гребешки, немедленно греби к берегу или к острову. Разбушевавшееся озеро в два счета может подхватить, закружить и опрокинуть моторку. Такие случаи бывали, и не один незадачливый рыбак нашёл свою смерть на дне озера.

Ветер гнал над озером облака, волны становились круче и с тяжелым всплеском ударяли в киль. Мелкие брызги летели в лицо. Обе лодки с рыбаками снялись с якоря и поспешили к берегу. Густая выпуклая синева вспучилась над островом. Хотя ветер и дул в обратную сторону, туча разрасталась. У самой кромки воды она была мрачного свинцового цвета, а выше меняла оттенки от нежно-синего до бледно-зелёного.

Вытаскивая лодку на берег, Сергей испытал какое-то смутное беспокойство. Эта способность чувствовать опасность пришла к нему после ножевой раны. Что-то неуловимо вдруг изменилось. Не прибежал встречать Дружок. Ещё не было случая, чтобы он, издалека услышав шум моторной лодки, не лаял и не ждал у самой кромки воды. Иногда даже пускался навстречу вплавь. Неужели спит под соснами?

Верный Дружок не спал. Волоча перебитую ногу, он с трудом подковылял и, задрав умную морду, тоскливо уставился на хозяина. Забывшись, коснулся безвольно болтающейся лапой земли и, взвизгнув, неловко улёгся у ног. Голову положил на передние лапы. Перебита была правая нога. Сергей осторожно ощупал её: кость сломана пополам.

— Кто тебя так, Дружок? — с тревогой спросил Сергей.

Пес взглянул ему в глаза и поелозил по земле хвостом.

Сергей бросился к дому и тут, у крыльца, увидел здоровенную палку, которой, по-видимому, ударили Дружка. На ступеньках капли крови. Щеколда и щепка, засунутая в скобу, на месте. В дом никто не входил. Видно, Дружок стоял насмерть. Озираясь с крыльца, Сергей наткнулся взглядом на «Москвич». Машина стояла на прежнем месте, и всё же что-то с ней произо­шло. Не так она стояла, как обычно, вроде бы пониже ростом стала. Сергей подошел ближе и всё понял: четыре ската были грубо проколоты ножом. Обода расплющили серые покрышки, выпиравшие из-под них толстыми некрасивыми складками. На капоте трепещет на ветру бу­мажка, придавленная обломком кирпича. Сергей от­швырнул кирпич и прочитал нацарапанные печатными буквами каракули: «Не трожь нашу снасть, не то твою телегу спалим!»

И всё, больше ни слова. Коротко и ясно. Вот они, первые ощутимые плоды его деятельности на новом поприще. Покрышки и камеры нужно снимать и отдавать вулканизировать. А вернее, всего, выбросить. Разрезан корд, и тут никакая вулканизация не поможет.

Когда же они успели? Наверное, как увидели, что он зацепил перемёт, — и сразу сюда. Показали, значит, ре­бята зубы. Вологжанин толковал, что надо как-нибудь в город приехать и получить оружие. На этом участке инспектору положен пистолет. Правда, применять его можно лишь в самых критических случаях. И один бог знает, когда наступает этот критический случай. Бра­коньеры предпочитают расправляться с инспектором из-за угла.

Сергей услышал жалобный лай, вернее повизгивание, и обернулся: нахальные воробьи облепили чашку с по­хлебкой и, не обращая внимание на собаку, азартно кле­вали из неё. Дружок попытался встать, но из этого ни­чего не получилось, и он с ворчанием снова улегся. Сер­гей шуганул воробьев и поставил чашку перед носом собаки. Дружок, даже не взглянув на неё, посмотрел долгим немигающим взглядом в глаза хозяина. И взгляд его был виноватый и вместе с тем требовательный. Со­баке было больно, и она просила помощи.

Сергей опустился на корточки и, погрузив руку в густую собачью шерсть, задумался. Вот уже который раз в своей жизни он сталкивался с человеческой подлостью, жестокостью, предательством. Какой отвратительный осадок остается в душе от каждой такой встречи, будь то измена жены, предательство Лобанова или вот это варварство браконьеров.

Небо за островом наливалось густой синевой, набухало, грозило вот-вот прорваться молниями и громом. Ветер изменился, и теперь волны с тяжёлым шумом на­бегали на покатый берег, слизывая и заново принося чистый коричневый песок и ракушки. Над головой уже давно монотонно шумели сосны, пощёлкивала на крыше серая дранка, посвистывало в квадратном чердачном окошке. Одна половина неба над разбушевавшимся озе­ром была мрачной и грозовой, вторая же, над сосновым бугром и хутором, безмятежно голубела, заливая холмы и овраги тёплым солнцем.

Сергей спустился к воде и вытащил лодку подальше на берег. Под резиновым сапогом хрустнула пустая ра­ковина. Пенистая волна, расплющившаяся на мокром песке, облизала подошвы, оставив на сапоге клочок пены, и мягко откатилась назад, увлекая за собой песчинки, которые негромко и мелодично зашуршали.

Вернувшись, Сергей осторожно, как ребенка, взял со­баку на руки и зашагал по тропинке в деревню Елизаветинку, скрывшуюся за холмистым ярко-жёлтым пшенич­ным полем.

Гроза так и не разразилась над озером. В тёмно-свинцовом боку тучи, закрывавшей полнеба, стали появ­ляться голубые промоины, потом она раскололась на несколько частей и расползлась. Через озеро перекину­лись сразу две радуги. Одна большая, ярко-зелёная с оранжевым, а вторая узкая и бледная. Ближняя дуга радуги воткнулась в беспокойную воду сразу за остро­вом, а вторая — далеко в лесу. Добродушно погрохотал гром, и стало тихо. Волны еще вздымались, но уже чув­ствовалось, что всё идет на спад. Солнечная половина неба яростно напирала на разгромленную тучу, застав­ляя её отступать всё дальше. Узкое коромысло радуги исчезло, а большое ещё долго висело над озером, посте­пенно бледнея.

Сергей «разувал» машину, когда пришла Лиза. Она принесла молоко и десяток яиц в плетённой из бересты корзинке. Дружок, хромая на трех ногах — четвертую ветеринар из Елизаветинки крепко упрятал в лубок, — поспешил ей навстречу. Лиза не забыла и про него: вы­тряхнула из полиэтиленового пакета в чашку остатки тушёной картошки с мясом. И только потом всплеснула руками:

— Бог мой, что это с собакой-то?!

Сергей бросил монтажную лопатку — он размонтиро­вал колесо, — поднялся и, вытерев ветошью руки, подо­шел к Лизе.

— Вот, браконьеры объявили войну, — мрачно ска­зал он.

Лиза вздохнула и пригладила на выпуклых бедрах юбку. И опять это чисто женское движение чем-то напомнило Лилю. И оттого, что вспомнилась жена, Сергей ещё больше разозлился.

— Громов-то умел с ними ладить, — сказала она. — Не лез на рожон.

— Ну его к черту, твоего Громова! — буркнул Сергей.

— Был бы мой, не уехал бы за тридевять земель, — улыбнулась Лиза.

— Меня ваши отношения с Громовым не интересуют.

— Громов не был такой сердитый.

Лиза нарочно разыгрывала его. Подавив раздражение, Сергей круто повернулся и пошел к озеру.

— Неужто и поговорить со мной неохота? — бросила вслед Лиза.

Он остановился и нехотя обернулся:

— О чём?

— В газете писали и было по радио, что в Америке какой-то прокурор напал на след тех самых, кто убил Кеннеди.

— Ты даже газеты читаешь? — брякнул Сергей и тут же пожалел: на смуглом лице молодой женщины вспых­нул румянец.

— Ежели живу в деревне, так и совсем тёмная? — с обидой сказала она. — Я, мил человек, десятилетку за­кончила. А ты тут без газет и радио. Не знаешь, что и в мире-то творится.

— Ты меня извини, — он кивнул на собаку. — Это я со зла, не подумав.

— Была бы нужда сердиться, — встряхнула смоля­ными волосами Лиза, но было видно, что замечание Сер­гея задело её за живое.

— Ну и что прокурор-то? — спросил он. — Фактами располагает?

Это нашумевшее убийство молодого американского президента всколыхнуло всех, никого не оставило рав­нодушным. Потрясло оно и Сергея. И потом, это запу­танное расследование, множество разных противоречи­вых версий. Вот снова очередная сенсация!

— Расследует, — пожала плечами Лиза. — Грозится всех убийц вывести на чистую воду. Да я тебе завтра газету принесу. Хоть ты и шибко грамотный, но газеты надо читать. Вот Громов…

— Опять Громов! — рассердился он и, решительно повернувшись, зашагал к лодке. А вслед ему зашелестел тихий, грудной смех Лизы.

Сергей принес затвердевшего судака и угрей. Угри ещё шевелились.

— На уху тебе, — примирительно сказал он и бросил рыбу к её ногам.

Луна купалась в озере, помигивали звёзды, где-то в камышах крякали, полоскались утки. На траве и ку­стах высыпала роса. Стоило прикоснуться, и холодные мерцающие в лунном свете капли обжигали лицо, руки.

Сергей затаился в прибрежных кустах и смотрел на озеро. Рядом холодно сияли стволы ружья. На востоке несмело блестели зарницы. Было прохладно, затекла нога, но он все так же напряжённо вглядывался в озеро. По его предположениям, здесь должны были появиться браконьеры. Вот тут, между зелёным островком и загубиной. Здесь дважды ставили они перемёт. Но было тихо. Ни голосов, ни плеска вёсел. Тянул на одной ноте ранний дупель, крякал дергач. Совсем близко кто-то прошуршал в мокрой траве. Он покосился, но ничего не заметил. Наверное, ласка или хорёк.

Вторую ночь караулит Сергей браконьеров, но они, будто чувствуя, не появляются. Не на жизнь, а на смерть объявили они ему войну. Что ж, он принимает бой! Где же вы, сволочи, прячетесь? Где сейчас, расталкивая ка­мыш, серой хищницей по мелководью крадется ваша лодка с белой заплаткой? А то, что хитрые браконьеры здесь затаились, Сергей чувствовал, и интуиция не могла его обмануть, но, очевидно, он знал озеро с его загубинами, бухтами, островами ещё не так хорошо, как они.

Послышался далекий лай Дружка. Так тревожно не лает он на знакомых людей. Выходит, пока он тут прячется, как зверь в засаде, они опять хозяйничают в его доме? Он поднимается, слыша, как щелкают в су­ставах одеревеневшие ноги, поднимает ружьё и дупле­том выпаливает вверх из обоих стволов.

Уже больше не таясь, бежит напрямик через лес к своему дому. А лай всё громче, тревожнее. Однако возле дома запыхавшийся Сергей никого не обнаружил. Хромой взъерошенный Дружок всё ещё лаял в медленно расступающийся сумрак. Кто же это был: зверь или злые люди? Трудно ответить верному Дружку на этот вопрос. И луны уже не видно, скрылась за ле­сом, давая возможность дневному светилу торжественно начать новый день.

Сергей потрепал собаку по холке и присел на крыль­цо. Отсюда хорошо будет видно, как брызнут из-за тра­вянистого холма первые ослепительные лучи, а пока лишь ширится, расползается, растёт на горизонте, меняя оттенки бледно-жёлтая полоса. Звёзды потускнели, поблёкли. Лишь одна на противоположной стороне, чуть выше сосновых стволов, всё так же ярко сияет. Звезда первой величины. Венера это или Сатурн?

3

Сергей и Лиза возвращались с рыбалки, когда она заметила с кормы на берегу человеческую фигуру. Зашуршав ватником, повернулась к Сергею:

— Там человек, у причала.

Сергей тоже увидел чёрную неподвижную фигуру, а рядом с ней невысокий комок с парой розово светя­щихся глаз. Раз Дружок не лает, значит, кто-то знако­мый. Уж не Генка ли прикатил?

Это был не Генка. Приехал на своем мотоцикле Ни­колай Бутрехин. Сергей шумно обрадовался ему и даже облобызал. Лиза, воспользовавшись суматохой, хотела было уйти, но Сергей удержал её.

— Это Лиза, — сказал он.

Бутрехин шагнул и, взяв в ладонь протянутую ему дощечкой руку, поцеловал. Лиза, прикрыв другой ла­дошкой рот, смущенно прыснула.

— У моего приятеля хорошие манеры, — сказал Сер­гей. — Он артист.

— Все вы артисты, — рассмеялась Лиза.

— Не веришь? Николай, прочти ей монолог Гамлета. Или что-нибудь из «Короля Лира».

— Потом, — пообещал Бутрехин. — Я тут без вас по­хозяйничал. Прошу к столу!

— Что вы, я побегу домой! — отказалась Лиза. — Уже поздно, какой ужин?

— Хотите, я встану на колени? — Николай галантно взял Лизу под руку и повел к крыльцу.

Из окна падал на лужайку косой квадрат света, Электричество сюда еще не протянули, на столе горела керосиновая лампа с закопченным стеклом. Слышно было, как стукаются в окно ночные бабочки и жуки.

Николай и Лиза вошли в дом, а Сергей задержался на крыльце. Из щели неплотно прикрытой двери на де­ревянный пол упала неровная жёлтая полоска. На кры­ше тонко пискнула птица, а немного погодя зашелестела трава. Это ласка отправилась на ночную охоту. Дружок, почуяв её, негромко заворчал. Седины в его шерсти при­бавилось, особенно морда поседела. Стареет Дружок. Уже не та прыть, что раньше. Сергей потрепал его по шее и вошёл в дом.

Сергей валялся на берегу и корчился от смеха. Дру­жок, пригнувшись на передних лапах, азартно лаял на него. Давно он не видел своего хозяина в таком весёлом настроении.

— Нет, я больше не могу-у... — стонал Сергей, суча в воздухе голыми ногами. — Да замолчи ты, чертов пёс! Оглушил совсем!

Немного успокоившись, он сел на песке и стал смо­треть на озеро. Широкая улыбка не сходила с его лица. Дружок перестал лаять и уселся рядом. Пасть у него раскрыта, с языка капает слюна. Солнце пекло нещадно, и пес, не выдержав, поплёлся в тень деревьев.

Сергея насмешило вот что: Николай Бутрехин и Лиза поплыли на плёс поудить подлещика, а Сергей остался на берегу поработать над своей повестью о юности, ко­торую наконец вытащил из письменного стола. Три года она пылилась там. Он почти заново стал её переписы­вать. Все недостатки теперь как на ладони.

Сергей видел, как они догребли на вёслах до пятачка из зелёных лопушин и жёлтых кувшинок, привязались к шесту, ещё давным-давно воткнутому Сергеем на этом уловистом месте, и забросили удочки. Лиза сидела на носу лодки, а Николай на корме.

Сергей отложил ручку в сторону и, взглянув на озеро, обратил внимание, что на лодке произошли некоторые изменения: Николай перебрался с кормы на широкий нос «Казанки» и теперь сидел рядом с Лизой. И удочки их согласно нагнулись в одну сторону. Лодку иногда разворачивало вокруг шеста, и видно было, как две блестя­щие жилки пересекаются. Лиза была в ситцевом лёгком платье, а Николай в одних трусах. Его спина выделялась на фоне голубого неба тёмно-коричневым пятном.

Услышав Лизин голос, а затем громкий всплеск, за­думавшийся Сергей посмотрел в ту сторону и увидел, что на носу выпрямилась во весь рост Лиза с веслом в руках, а Николай Бутрехин барахтается в воде непо­далеку от лодки. Он задирал мокрую голову и что-то говорил женщине, но, лишь только приближался к лодке, Лиза угрожающе поднимала весло, и Николай поспешно отворачивал в сторону. Сделав прощальный круг, он поплыл к берегу.

Вся эта картина и вызвала буйный взрыв веселья у Сергея. Он уже давно заметил, что Николай оказывает Лизе всяческие знаки внимания. Пока вдвоем с Сергеем, они и десятком слов не перебросятся за утро, а стоит появиться Лизе, как Николай рта не закрывает. Смеётся громко, раскатисто, обаятельно улыбается, показывая почти все белые зубы. Лиза — единственная женщина на берегу, и притом симпатичная. Глядя, как она идет к ним босиком, в коротком ситцевом сарафане, мелькая пол­ными смуглыми ногами, Николай щурился на неё, как кот на масло. И вот перед отъездом, очевидно, произо­шло решительное объяснение у Николая и Лизы. Од­нако когда он выбрался на берег, то принял молодцева­тый вид и стал приседать, выбрасывая в стороны руки. Голубым глазом он косился на Сергея, сосредоточенно уткнувшегося в рукопись и делавшего вид, что целиком поглощен своей работой. Грудь у Николая тяжело взды­малась, под глазами обозначились синие круги.

Дав приятелю отдышаться, Сергей спросил безраз­личным тоном:

— Чего это ты решил вплавь? Не клюет?

Николай сделал ещё несколько приседаний и взмахов руками и выпрямился.

— Мелочь дёргает, надоело червей менять, — зевнув, ответил он. — Вечерок-то какой, благодать! Отчего, ду­маю, не поплавать? Когда теперь сюда выберусь.

— Нехорошо как-то получается. Бросил женщину одну в лодке. Что она теперь о тебе подумает?

— Да ну её к чёрту! — вырвалось у Николая, но он тут же прикусил язык. — Баба здоровая, ничего ей не сделается, если и помахает немного вёслами.

— И не подозревал, что ты так здорово плаваешь, — продолжал Сергей. — Ведь конец немалый.

— Пустяки, — скромно заметил Николай. — Я пла­ваю, как...

— Молодец, молодец,— похвалил Сергей. — А всё-таки не рискуй. Вон как запыхался. Инфаркт может хватить.

— Ну, до этого еще далеко, — оптимистически заме­тил приятель и с подозрением покосился на Сергея. — Чего это ты такой заботливый?

— Друг ты мне или не друг? — улыбнулся тот.— И потом, для театра какая потеря. Я верю, что ты бу­дешь заслуженным.

— Гм, — хмыкнул Николай. — А почему бы нет?

— Как-то неожиданно ты с лодки соскочил, — спо­койно продолжал Сергей. Он скомкал начатую страницу и бросил под стол. — Я подумал, уж не щука ли пудовая дернула за удочку. Тут водятся такие.

— Не слыхал, — пробурчал Николай.

Сергей захлопнул папку с бумагами, завязал тесём­ками и подошел к снятому с лодки мотору. Он утром его разобрал, смазал, теперь надо проверить. Подключив шланг к бачку, поставил мотор на чурбак и подкачал бензин. Набрав горючую смесь в карбюратор, подозвал Николая, чтобы он подержал мотор, и дернул за ручной стартер. Мотор с первого удара шумно и обрадованно взвыл на высокой ноте. Сергей сбавил обороты и, дав мотору поработать на холостом ходу, выключил.

— Хорошо тут, — сказал Николай, прищурившись на сверкающее озеро. — Жалко уезжать. Уговори редакто­ра, чтобы тебя ещё на пару месяцев отпустили. Тут, должно быть, грибов прорва?

— Ты мне зубы не заговаривай, — сказал Сергей. — За что тебя Лиза с лодки турнула?

— Видел, значит, — усмехнулся Николай.

— Полез целоваться?

— Кто же знал, что она дурная?

— Если женщина дает отпор, значит, она дура?

— Никак ревнуешь?

Сергей затянулся и, выпустив дым, задумчиво по­смотрел на озеро. Лиза всё ещё сидела в лодке спиной к берегу. Сергей перевёл взгляд на небо: глубокая синяя бездна, ни облачка. От сосен протянулись к бе­регу длинные тени. Солнце опускалось в густую синеву. И не понять было, что это: надвигающаяся туча или сумерки? А сумерки теперь выползали из леса сразу, лишь солнце скрывалось за вершинами.

— Что-то происходит в нашем мире, — задумчиво сказал Сергей, не обратив внимания на слова прияте­ля, — Куда подевались такие понятия, как благородство, честь, порядочность? Или я уродился таким старомод­ным, или с возрастом поглупел?

— О чём ты? — покосился на него Николай.

— Ко мне приезжает мой лучший друг, — продолжал Сергей, — Я его, естественно, принимаю с раскрытыми объятиями, а он начинает волочиться за женщиной, ко­торая, возможно, и мне небезразлична. Будучи челове­ком деликатным, я, понятно, не подаю вида, что меня это задевает, а друг — чем дальше в лес, тем больше дров. Уже не стесняется при мне вроде бы в шутку обнять-приголубить, шепнуть на ушко нежное слово. Короче говоря, мой друг уже не мыслит себе дальней­шей жизни, если не совратит эту женщину.

— Я ведь спросил тебя…

— Конечно, ты чтишь кодекс дружбы и спросил меня, не спал ли я с ней. Ну, не спал, но это не значит, что мне она безразлична. Может быть, я влюблен в неё? Хочу жениться на ней. Вот женюсь, если она, конечно, пойдет за меня, и поселюсь здесь. Так какого же чёрта ты к ней лезешь?!

— Ты бы мог мне и сказать, — пробормотал Нико­лай. Он явно был смущён и озадачен. Однако по тому, как он сбоку поглядывал на Сергея, тот понял: Николай всё ещё не знает, всерьёз всё это говорится или нет.

— Есть вещи, мой дорогой, о которых не принято говорить. Не говорят же: приходя в дом, снимай ка­лоши? Умный, воспитанный человек никогда не допустит бестактности ни в большом, ни в малом. И вообще, ци­вилизованный, культурный человек должен сдерживать свои низменные порывы.

— Это что, лекция? — хмуро спросил Николай.

— Прости, друг! — рассмеялся Сергей. — Я ведь со­всем забыл, что ты уже наказан. Проплыть такую даль без тренировки — это оё-ёй!

— Позволь теперь мне сказать несколько слов. Женщина, которую ты имеешь в виду, совсем не так тебе дорога, как ты тут расписал! В противном случае я бы даже не взглянул на неё, и ты это, скотина, отлично знаешь! А помалкивал ты, гнусный тип, лишь потому, что знал, чем всё это кончится! Так что ты меня ещё должен поблагодарить за развлечение, которое я тебе доставил.

— Я давно так не смеялся! — признался Сергей.

— А теперь серьёзно, — сказал Николай. — В общем, ты, старина, прав! Как говорится, пусти свинью за стол — она и ноги на стол. Или ещё: сунь в рот палец — всю руку отхватит. К моему великому при­скорбию, всё это ко мне относится, а человечество тут ни при чём.

— В таком случае и Лиза тут ни при чем, — улыб­нулся Сергей. — Влюбляйся в неё, ухаживай, волочись — это твое дело. Мы с Лизой хорошие знакомые, и всё. У русской женщины доброе сердце: почувствует, что че­ловеку плохо, — всегда рада прийти на помощь. Когда жил здесь, молоко носила, прибиралась, а уезжал в го­род— за домом и лодкой приглядывала. Жалеет нас, бесхозяйственных мужиков. Я о другом думаю: даже в дружбе мы легкомысленны, не только в любви. Всё давай мне, всё для меня, а сами-то даём взамен жен­щине что-нибудь стоящее? За что она тебя с лодки шу­ганула? Наверняка полез обниматься. Потребитель­ский у тебя, Коля, подход к женщине. А Лиза — не смотри, что живет в деревне, — чувствительная и неж­ная. И ума ей не занимать. До твоего приезда она мне много правильных слов сказала. И думаю, она права. Во многом.

— Чёрт возьми! — воскликнул Николай. — Может, жениться?

— Она ещё не за всякого пойдет, — заметил Сергей.

— А что, тебе уже отказала? — подковырнул Ни­колай.

— Я, наверное, ещё не созрел для женитьбы, — ска­зал Сергей. — А может, и для настоящей любви. И по­том, я тебе уже говорил, Лиза тут ни при чём.

— А я уже, видно, перезрел, — вздохнул приятель. — Неужели так и останемся холостяками?

— Ты, пожалуй, да, — сказал Сергей.

Бутрехин встал и пошёл в дом. Немного погодя он снова появился, одетый и в башмаках. В руках рюкзак и белый шлем.

— Ты не принимай так близко к сердцу, — сказал Сергей, поднимаясь со скамьи.

— Не подумай, что я уезжаю из-за твоей отповеди или... — Николай кивнул на озеро, — из-за неё. Я дол­жен до темноты поспеть в город: у меня лампочка в фаре перегорела.

— Ну, тогда жми, — улыбнулся Сергей.

Николай завёл мотоцикл, нахлобучил на голову бе­лый металлический колпак, улыбнулся и, помахав рукой в кожаной перчатке, с треском укатил.

В пятницу после обеда нагрянули из редакции Ми­хаил Султанов, Сева Блохин с какой-то незнакомой де­вушкой. И — кто бы мог подумать! — с ними приехала Наташка. Это больше всего удивило Сергея. На неё это непохоже, тем более что приехали с ночёвкой. Ясно, что она не с Блохиным — тот мёртвой хваткой вцепился в блондинку — значит, с этим огромным желтоволосым парнем в трикотажном спортивном костюме, что привёз их сюда на газике. Сергей встречался с ним несколько раз в редакции. У парня была лужёная глотка, могучие плечи, и славился он громкими скандальными история­ми. В какой-то праздник, кажется в День физкультур­ника, спихнул в городском парке с постамента гипсовую обшарпанную скульптуру спортсмена и сам в одних тру­сах взгромоздился на её место. Простоял больше часа, пока его оттуда не снял наряд милиции. В другой раз в ресторане «Дятлинка» подрался сразу с пятью пар­нями, которых раскидал, как котят, а одному даже руку вывихнул.

Все в городе звали его Слон, и он ничуть не обижал­ся. В этом здоровенном парне — он имел первый разряд по классической борьбе — жизненная энергия била через край. Он заканчивал философский факультет Ленинград­ского университета. Каждое лето завербовывался в изы­скательскую поисковую партию и колесил с геологами по тундре, тайге, Сахалину. Вернувшись в родной го­род, быстро с приятелями спускал в кабаках и ресто­ранах заработанные пóтом деньги. Слон мог выпить бочку и не быть пьяным.

Сергей только что вернулся с озера. Он снова был у острова и опять зацепил перемёт. И хотя заряженное дробью ружье лежало в лодке, вытаскивать перемёт не стал. Ему хотелось накрыть браконьеров с поличным. А для этого нужно было сделать вид — браконьеры на­верняка за ним наблюдали, — что ничего не заметил.

Вернувшись домой, Сергей собирался поужинать и затем берегом отправиться к той роще, что напротив острова. Там, снова укрывшись в кустах, он на этот раз надеялся выследить браконьеров. Ночью они не станут путаться с перемётом, тем более что недавно поставили, а утром наверняка поплывут снимать улов. А как только причалят к берегу с добычей, Сергей тут и встретит их.

В его тщательно разработанном плане — Сергей ждал браконьеров в эту пятницу — был один лишь недостаток: отсутствие помощника и свидетеля.

Нежданные гости грозили спутать все его планы. И хотя Сергей старался быть гостеприимным хозяином, Женя Мальчишкин — так звали Слона — сразу почув­ствовал, что Сергей не очень рад их приезду.

— Ты не расстраивайся, — прямо сказал он,— дай лодку, мы погрузимся — и на остров! Там и переночуем.

— А как же уха? — спросила белокурая девушка, её звали Капа.

— Сергей, где тут у тебя лещи берут? — Султанов уже составил бамбуковое удилище и привязывал к гиб­кому концу леску.

— Становись в камыши, — показал Сергей. — Не знаю, как насчет лещей, а окуней натягаешь.

— Девочки, уха сегодня будет, — весело заявил Сева Блохин. — Если хотите, даже двойная!

— Хотим, — ответила Капа.

Наташа промолчала. Она с любопытством смотрела на Сергея, а он, наоборот, отводил от неё глаза. Хотя он никогда и не воспринимал всерьёз эту девчонку, ему было почему-то неприятно, что она в этой разудалой ком­пании и что наконец он впервые увидел её парня — и кого? Слона!

— Слон, доставай из багажника сетку! — скомандо­вал Блохин.

— Ты это брось, — сказал Сергей.

Сева уставился на него.

— Ты что, не разрешишь сетку поставить? — спросил он.

— Забудь об этом и думать.

— Миша, ты слышишь, что он говорит? — Блохин повернулся к Султанову, который насыпал из железного ведёрка в брезентовый мешочек червей.

— Я тоже противник запрещённых снастей, — заме­тил Миша. — То ли дело на удочку,

— Что же это такое, братцы! — вскричал расстроен­ный Сева. — Мы ведь без рыбы останемся! — Он снова взглянул на Сергея. — А если я не послушаюсь тебя, ин­спектор, что будет?

— Послушаешься, — спокойно ответил Сергей.

— Чёрт с ней, с сеткой, — Слон захлопнул багаж­ник. — поплыли к острову, может, судака или щуку на спиннинг зацепим.

— Лодку-то ты нам, надеюсь, дашь? — хмуро поко­сился на Сергея Блохин.

— С мотором умеешь обращаться?

— Я умею, — сказал Слон.

— Залейте горючее в бак. Вон из той зелёной ка­нистры.

— Видно, тебе браконьеры крепко насолили, — усмехнулся Слон.

— Полюбуйся на их работу! — кивнул Сергей на «Москвич», стоявший на четырёх чурбаках.

— Ого! — присвистнул Слон. — Поработали маль­чики!

К Сергею подковылял на трёх лапах Дружок. Бинты на сломанной ноге были изодраны зубами, но лубок держался. Каждое утро Сергей обматывал ногу бинтом, а Дружок, улёгшись в тени, старательно сдирал по­вязку.

— Это тоже они, — сказал Сергей, погладив собаку.

— Да тут у тебя настоящая война, — заметил Слон.

Капа, Блохин и Слон ушли на «Казанке» к острову. Наташа осталась. По тому, как быстро Мальчишкин за­вёл мотор и лихо развернул на мелководье лодку, было видно, что это дело для него привычное. Мотор тарах­тел ровно, без перебоев, за кормой тащился белый пе­нистый след. В берег заплескалась волна. Слон неподвижно сидел на корме, положив большую руку на румпель, и смотрел вперёд. Правил он на остров.

В камышах изредка взмахивал удочкой Михаил Султанов. Засучив брючины выше колен, он забрался в воду. У него вид заправского рыбака: через плечо брезентовая сумка для рыбы, на шее мешочек с червями.

— Через час встань вон туда! — показал на камыши Сергей. — Там крупный подлещик ходит. Как солнце спрячется за сосну, так и становись. Может, и леща вы­тащишь.

Сергей уселся на берегу и стал смотреть на озеро. Дружок улёгся у ног. «Казанка» превратилась в чёрную точку, негромко ворковал мотор. Широкая, поблёски­вающая на солнце полоса уходила к острову. Высоко над головой курлыкал ястреб. Сергей заметил, что он появляется в небе за час до полудня и незадолго перед заходом солнца. Однажды Сергей бросил в воду не­сколько небольших рыбешек. Ястреб и внимания на них не обратил, зато чайки тут же спикировали вниз и про­глотили дармовую добычу. В другой раз Сергей, стоя в лодке, показал ястребу большую плотвицу и потом далеко отшвырнул её от себя.

Ястреб замедлил свой плавный полет, на какое-то мгновение замер на одном месте, затем, сложив крылья, устремился вниз. Сергею даже послышался тоненький нарастающий свист, казалось, птица сейчас врежется в воду, но ястреб пружинисто выбросил мощные крылья, задравшиеся вверх, и, едва коснувшись поверхности озе­ра, снова взмыл. В когтях у него была зажата белая рыбина.

Никогда ещё Сергей не видел такого изящного броска. Ястреб величественно полетел в сторону сосно­вого бора.

Возвращаясь с рыбалки, Сергей всякий раз делился уловом с ястребом. И гордая птица иногда снисходила и с достоинством принимала подарок. С рыбой в когтях ястреб улетал в сторону бора и больше в этот день не возвращался.

— Красивая птица, — услышал он.

Сергей повернул голову и увидел Наташу: она сидела неподалеку прямо на песке и тоже смотрела на ястреба. На губах задумчивая улыбка. Длинные распущенные по спине волосы чуть заметно шевелились. Это ветерок с озера осторожно касался их. Девушка брала в пригоршни чистый жёлтый песок и медленно просеи­вала сквозь пальцы. Два небольших холмика выросли перед ней. На один из них упрямо карабкался чёрный муравей.

Разве можно узнать в ней ту угловатую длинную девчонку, которую он когда-то катал на мотоцикле и фотографировал на дереве с портфелем? В девушке появи­лась статность, женственность.

— Что же ты не поехала с ними? — спросил Сергей.

— Я не люблю рыбу ловить, — ответила она.

— Зачем же приехала?

— На ястреба посмотреть, — улыбнулась девушка.

«Что ж, Слону повезло... — с грустью подумал Сер­гей. — Такой девчонке понравился. Впрочем, какая она девчонка? Девушка. И ничего особенного тут нет, что он понравился Наташе. Женя Мальчишкин — не чета Блохину. Правда, красавцем его нельзя назвать: крупное лицо с большим носом и маленькими глазами, изжелта-белые волосы, отчего лицо всегда казалось немного красноватым, как у альбиносов. Но лицо крепкое, му­жественное. И обаяния хватает. Такой может закружить голову девчонке.» Вспомнились слова Бутрехина: «Обаятельна, умна, красива. Я чуть в неё не влю­бился!» Он искоса взглянул на Наташу: высокий, чистый лоб, длинные тёмные ресницы, прямой красивый нос и задумчивые, вобравшие в себя озёрную синь и зелень глаза. Высокая шея с голубой жилкой возле уха, гордо посаженная голова. «Все они умные, обаятельные, красивые, — с раздражением подумал он. — До поры до времени, пока не покажут свои острые зубки!» И всё-таки ему было очень грустно, что Наташа наконец нашла парня — иначе зачем она приехала сюда? Пока она была одна, он не думал о ней, а теперь вот позавидо­вал Женьке Мальчишкину.

— Как хорошо здесь и тихо, — сказала Наташа. — И не скучно одному?

— Одному нет, — резко ответил он.

— Я сразу поняла, ты не рад, что мы приехали.

— Я ещё не успел соскучиться, — усмехнулся он.

— К тебе, наверное, часто приезжают?

— Редко.

Помолчали. Наташа вытянула длинную ногу в синих спортивных брюках и начертила на песке круг. Глаза были устремлены на озеро.

К ним прихромал Дружок, пристально посмотрел хо­зяину в глаза, потом уставился на девушку. Приветливо помахал хвостом, понюхал руку, которую Наташа про­тянула, и лизнул. Затем оглянулся, похватал зубами по­вязку на ноге и растянулся на песке рядом с ними.

— Красивый пес, — сказала Наташа. — Как можно собаку ударить?

— Я давно заметил, ты ему понравилась.

— Он тебя очень любит. Я это тоже заметила.

— В этом отношении собаки постояннее людей, — не удержался и с горечью сказал Сергей.

Тонкие брови девушки сдвинулись вместе и снова разошлись. Она прикусила нижнюю губу и бросила на него быстрый взгляд.

— Плохого же ты мнения о людях, если говоришь так.

— У меня есть для этого некоторые основания.

— Мало ли что в жизни бывает, Сергей, — поверну­лась она к нему. — Нельзя сразу обвинять весь белый свет. Люди разные и совсем непохожи друг на друга. Одни умеют любить, другие даже не знают, что такое любовь.

— А ты знаешь? — взглянул на неё с любопытством Сергей.

— Я? — вдруг растерялась она и, поколебавшись, от­ветила: — Я умею любить.

— Этого мало, — сказал Сергей. — Нужно, чтобы и тебя любили. А в наш век, как сказал один писатель, все хотят быть любимыми и никто не хочет любить.

— Бывает, человек счастлив своей любовью. И он щедро дарит её другому, ничего не требуя взамен.

— А потом останешься у разбитого корыта, со своей неразделенной любовью! — зло усмехнулся он.

— Не ты один, — негромко сказала она.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Скоро девятнадцать.

— А рассуждаешь, как бывалая женщина!

— Слово-то какое нехорошее выбрал: «бывалая»! — поморщилась она.

— Ну, взрослая.

— Я и есть взрослая, Серёжа. Ты разве этого не заметил?

— А мне скоро тридцать, — сказал он. — И я всё ещё не повзрослел.

— Ну зачем же ты так на себя наговариваешь? — улыбнулась она.

— Ты не пишешь стихи? — спросил Сергей, глядя на озеро. Он услышал шум мотора и ждал, когда из-за ка­мышей выскочит «Казанка».

Она резко повернулась к нему, в глазах вопрос:

— Откуда ты знаешь?

— Прочти хотя бы одно, — попросил он.

— Потом. Не сейчас, — сказала она. — Взгляни, вокруг нас столько поэзии. Это озеро, вода, небо, закат. И золотой ястреб в небесной синеве. Мои сти­хи — ничто по сравнению со всем этим.

— Как хочешь, — сказал он.

— Как ты догадался, что я пишу стихи? — после паузы спросила она. — Об этом никто на свете не знает.

— Теперь вот я знаю, — улыбнулся он.

— Иногда мы с тобой понимаем друг друга с полу­слова, а иногда будто глухая стена между нами, — ска­зала она.

— По-моему, хороший парень, — сказал Сергей, гля­дя на озеро, где из-за острова снова показалась «Ка­занка».

— Кто? — проследила за его взглядом Наташа. — Мальчишкин?

— Про Блохина я молчу, — усмехнулся он.

— По дороге сюда он мне с ходу сделал предложе­ние. Как ты думаешь, может быть, выйти за него за­муж? — Она смотрела с серьёзным видом на него, однако в глазах что-то затаилось.

— Конечно, выходи, — сказал Сергей. — Надо же это счастье когда-нибудь и тебе испытать.

— Ты знаешь, я очень дорожу твоим советом.

— Что ты от меня хочешь? — рассердился он. — Я ни черта в этом деле не соображаю! Вон ты как сама пре­красно во всем разбираешься. Может, ты мне дашь совет?

— Пожалуйста, — почему-то развеселилась она. — Разденься и выкупайся. Это наверняка вернет тебе хо­рошее настроение.

Вскочила с песка, оставив неглубокую круглую ямку, и, рассмеявшись, быстро зашагала навстречу Мише Сул­танову, который шлёпал к ним по воде вдоль берега.

— Сергей! — возбужденно кричал он. — Тридцать два окуня! У тебя тут под носом настоящий садок, только успевай вытаскивать.

— Ну вот, а боялись, что ухи не будет, — рассеянно сказал Сергей, глядя на девушку.

Наташа взяла у Султанова кукан с бьющимися окунями, покачала головой.

— И не жалко вам бедную рыбу?

— Ты ещё пиявку пожалей, — усмехнулся Миша и, шлёпнувшись на песок, принялся сдирать со щиколотки извивающуюся чёрную тварь.

— Больно? — Наташа опустилась рядом с ним на ко­лени и, наклонив голову, стала смотреть. Дотронуться до пиявки она не решилась.

— Сергей, ударь в колокол! — весело шумел Миша, пиявку он вдавил пяткой в песок и улыбался. — Пора костер разжигать!

— Я буду помогать, — вызвалась Наташа. — Говори­те, что мне делать: костёр разжигать или рыбу чистить.

Костёр ярко пылал в ночи, выбрасывая в звёздное небо снопы искр. Кто сидел, кто полулежал, но все смо­трели на огонь. В стороне перевёрнутый котел из-под ухи, опустошенные бутылки. Сергей то и дело подбрасы­вал сухие еловые лапы. Раздавался треск, будто на ско­вородке шипело сало, затем вверх лошадиной гривой вздымалось яркое пламя. Красные отблески плясали на лицах, заставляя тех, кто сидел совсем близко, отодви­гаться от жара в прохладную ночь. Костёр на берегу отражался в озёрной воде и, по-видимому, был виден издалека,

— Знаете, о чём я мечтаю, братцы? — говорил Женя Мальчишкин. — Закончить университет, приехать сюда на Большой Иван и своими собственными руками по­строить хороший светлый дом.

— Самое подходящее место для философа, — усмех­нулся Блохин. Он лежал, положив голову на коле­ни Капы, и смотрел в небо. Длинные светлые волосы, зачёсанные назад, слиплись после купания в отдельные пряди.

— Я сам буду дом строить, — Слон вытянул перед собой две большие крепкие руки. — Вот этими рычага­ми. Построю дом, посажу яблони, вишни и буду в шко­ле ребятишек уму-разуму учить.

— Сколько тебе ещё учиться? — поинтересовался Сергей.

— Последний год. Сдам государственные экзамены и со студенческим отрядом поеду в Казахстан. На три месяца. Как раз на дом и заработаю. Там много платят, а у меня шесть разных профессий. Могу на бульдозере, самосвале, могу дома строить и колодцы копать. Я ведь каждый год куда-нибудь езжу.

— Что же тогда здесь прохлаждаешься? Мальчишкин взглянул на Сергея и улыбнулся. Лицо у него широкое, открытое. Выгоревшие добела волосы чёлкой спускаются на лоб. Небольшие светлые глаза глубоко посажены. Голос немного хрипловатый.

— Сегодня что у нас, пятница? А в среду я уже буду в Мурманске, а оттуда с ихтиологами в Терский район, на глухие ламбины, так называют там лесные озёра. Го­ворят, палец сунешь в воду, а рыба уже хватает.

— На палец не ловил, — усмехнулся Сергей. Наташа почти не вступала в разговор. Вино она тоже не пила и держалась несколько отчужденно от всей ком­пании. Подобрав под себя длинные ноги, сидела на своей брезентовой куртке и пристально смотрела на огонь. И блики плясали в её широко открытых глазах. Иногда губы девушки трогала лёгкая задумчивая улыбка. Не­сколько раз Сергей поймал её отрешённый взгляд. Пря­мая, как камышинка, сидела она немного в стороне от костра, и по длинным волосам её струились дрожа­щие красноватые всполохи. Сергей ободряюще улыбнул­ся ей, но она не ответила. Всё так же прямо и открыто смотрела ему в глаза с непроницаемым выражением на лице. Он подумал, что она, наверное, и его сейчас не видит.

Наблюдал Сергей и за Женей Мальчишкиным. Этот огромный и сильный парень всё больше ему нравился. Явно не глуп, многое повидал в своей беспокойной бро­дячей жизни, много поездил по стране, не лишен чувства юмора. А все эти скандалы и драки — это от избытка энергии, переполнявшей его.

Мальчишкину двадцать четыре года, он уже успел жениться и развестись. У него двухлетняя дочь. Обо всем этом, ничуть не смущаясь и не выставляя себя в наивы­годнейшем свете, поведал сам Слон. Он не скрывал, что любит жену и во всём виноват сам: мало уделял ей вни­мания, одно время много пил и гулял, а потом эти еже­годные отлучки на два-три месяца. Другие с молоды­ми женами на юг едут, а он с экспедицией забирается в такую глушь, где и нога-то человеческая до них не сту­пала. Вот и достукался, потерял жену. Несколько раз просил её вернуться к нему, но она отказалась наотрез, а с родителями её он, Женя, в большой дружбе.

На одном месте Слон не мог долго сидеть. Он уже раз пять вставал и уходил. То хворосту принесёт, то за картошкой в дом сбегает и в золу закопает. А сейчас встал и, снимая рубашку на ходу, пошёл купаться. Не­много погодя послышался тяжелый всплеск, уханье и гогот.

Михаил Султанов выковырял прутиком из огня крас­ный уголёк и прикурил от него очередную сигарету. Ко­гда Михаил затягивается, его прямой нос сморщивается, из ноздрей ещё больше высовываются пучки краснова­тых волос. Сквозь гладко зачёсанные назад волосы про­свечивает небольшая плешь. И все равно Султанов ещё красив. Реплики его точны, полны доброжелательного юмора. Улыбка открытая, обаятельная.

— Что там нового у нас в редакции? — поинтересо­вался Сергей.

Михаил выпустил дым, с усмешкой посмотрел на Сергея.

— Завидуем тебе, — сказал он. — Живешь, как на курорте. Вот очерк написал.

— Я не завидую, — пробурчал Сева. — Подумаешь, очерк написал! Я, может быть, скоро повесть напишу.

— Напиши, — сказал Султанов.

— Ты прости, Сергей, я еще твой очерк не прочел.

— Врет он, — повернулся Султанов к Сергею. — Про­читал. И все прочитали, даже твой лучший друг Ло­банов.

— Ну и как?

— Отличный очерк. Художественный, поэтичный.

— Надо будет прочитать, — заерзал головой на ко­ленях у Капы Блохин. — Если уж так хвалишь.

— Скоро твоя командировка закончится? — спросил Миша.

— Думал, двух месяцев хватит, а проторчу, навер­ное, до осени. Хочу здесь и брошюру закончить. В ре­дакции разве будет время?

— Знаешь, как Дадонов рассвирепел, когда вернул­ся из отпуска? Говорит, лучшего журналиста отправили к чёрту на кулички, а газету кто будет делать? Хотел забрать тебя в редакцию, да Козодоев отговорил. Но учти, до осени он не даст тебе тут прохлаждаться.

— Слушай, чем я дольше здесь живу, тем больше убеждаюсь, что сохранение озёр, природы — это всена­родное дело. Проблема номер один. Люди и представления не имеют, что происходит на озёрах, в лесах. Что такое профессия рыбинспектора? Сколько рыбы в озе­рах и как она живёт? Почему её с каждым годом повсе­местно становится меньше? Как вести себя на озере, в лесу? Как в храме или как на конюшне? Я тут встре­чался с профессиональными рыбаками, местными. И знаешь, что я хочу предложить для газеты: серию очерков! Так сказать, репортаж нашего специального корреспондента с места событий. Как моя идея?

Султанов выпустил струю дыма, помолчал, обдумы­вая слова Сергея. Однако ответ его был уклончивым:

— Я передам Дадонову.

— А как ты сам считаешь? — настаивал Сергей. — Стоящее дело?

— Если бы это был репортаж с Братской ГЭС! А озёра, рыба... Не думаю, чтобы редактор согласился напечатать серию очерков. Один-два ещё куда ни шло.

— Миша, я хочу, чтобы все узнали истинное поло­жение дел. Пока я не соприкоснулся с этим на месте, я тоже думал, как и ты: дескать, есть у нас проблемы поважнее! Так вот, поверь, это одна из серьёзнейших проблем в нашей стране.

— Уговори редактора, — улыбнулся Миша. — Я хоть завтра поставлю в номер твой первый очерк.

Наташа внимательно слушала их, переводя взгляд с одного на другого, но не произнесла ни слова. Сева и Капа, повернувшись к ним спиной, о чём-то шептались.

Пришёл Женя Мальчишкин. Мокрые волосы торчали во все стороны, как пучки соломы на крыше, на выпук­лой груди блестели крупные капли, а широкая физионо­мия сияла.

— Силища! — хрипло забасил он. — Вода тёплая, как парное молоко, а на озере тишина. И такое ощущение, что вот-вот какое-нибудь чудище всплывет из глубины — помните «Моби Дика»? — и схватит тебя за ногу.

— Не говори такие страсти на ночь, — поёжилась Капа.

— Страсти ещё впереди, — сострил Сева и первым громко захохотал.

Наташа, молчавшая до сего времени, стремительно поднялась и, взглянув на Сергея, спросила:

— Где я буду спать?

— Я бы тебя, Наташка, с собой положил, да, боюсь, не заснешь со мной. — ухмыльнулся Слон.

— Плоско и грубо, — спокойно заметила Наташа. — Даже ночное купание не освежило твою голову.

— Ты, наверное, подумала что-нибудь плохое? Я хо­тел сказать, что храплю сильно, — неуклюже вывер­нулся Мальчишкин.

Сергей наблюдал за ними: что-то девушка не слиш­ком ласкова со своим спутником! Вон и Женька смутил­ся. Видно, желая исправить положение, он примиритель­но сказал:

— Наташенька, я тебя провожу?

— Меня Сергей проводит, — резко ответила она. Мальчишкин огорчённо развёл большими руками, мол, виноват, исправлюсь.

— Мы чуть свет на рыбалку, — ещё сказал он. — Разбудить?

— Спокойной ночи, — пожелала всем Наташа, не от­ветив на его вопрос.

Сергей проводил её до своей комнаты и показал на раскладушку:

— Ложись здесь. Форточку не советую открывать — комары не дадут житья.

Девушка в нерешительности переминалась с ноги на ногу. Овальное лицо белело совсем рядом.

— Это ведь твоя постель, — наконец произнесла она. — Я могу и на полу. В туристских походах приходи­лось спать и прямо на голой земле.

— Не терзайся, — сказал Сергей. — Я не буду здесь ночевать.

— Ты всегда уступаешь свою постель гостям?

— Нет, — сказал он. — Не всегда. Просто сегодня мне не придётся ночью спать.

— Работа?

— Пожалуй, да, — после некоторой паузы сказал Сергей. — Это, действительно, работа.

Хотел уже было выйти, потом задержался на пороге. Высокая стройная фигура девушки вырисовывалась на фоне окна. Голубоватый лунный свет посеребрил её волосы, в глазах светящиеся точечки.

— Ты хочешь пожелать мне спокойной ночи? — спро­сила она. Голос мягкий, загадочный. И уже нет в нём жёстких ноток, раздражения.

— Я хочу спросить тебя, Наташка, почему ты так резка с парнями?

— С какими парнями?

Сергею почудилось, что она улыбается, но лица не было видно. Белое пятно на фоне бревенчатой стены.

— Ну, которые за тобой ухаживают.

— И ты не знаешь почему?

— Не знаю, — признался он.

— А ты подумай, Серёжа.

Закрывая за собой дверь, он услышал тихий смех.

В умирающем костре розово тлели угли. Ощутимое дыхание озера, долетавшее сюда, заставляло угли снова мерцать спокойным красным огнём, но ненадолго: они тускнели, неслышно рассыпались, превращаясь в серый пепел.

Сергей сидел на песке у костра и курил. Давно уго­монились Сева с Капой — Сергей отвел им вторую комнату, в которой работал в ненастные дни, — похрапывал на кухне Михаил Султанов. Сергей отдал гостям всю свою верхнюю одежду, которая могла пригодиться для постелей. Мальчишкин не пожелал спать в доме, он об­любовал на косогоре свежий стог, который на днях сме­тали Лиза и её мать. Сергей тоже помогал им: подавал трёхрогими деревянными вилами с длинной ручкой огромные охапки душистого сена. Лиза принимала, раз­равнивала и утаптывала.

Луна пряталась где-то за деревьями, с неба нежно струился далекий мягкий свет больших и малых звёзд, щедро высыпавших нынче на чистом глубоком небе. Величавое спокойное озеро вобрало в себя вселенные и галактики. Ковш Большой Медведицы изогнулся так, будто хотел зачерпнуть из озера водицы, могучим отрез­ком небесной дороги пролетал над миром призрачный Млечный Путь, а над бором, чуть повыше остроконечных сосновых вершин, ярко блистала крупная звезда первой величины. Только луна могла поспорить с ней своей яркостью.

Странно сидеть неподвижно на одном месте и вместе, с тем знать, что стремительно несёшься в вечность в чёрном глубоком пространстве вселенной. Много ли на земле людей, занятых своими повседневными заботами, помнят об этом?

Сергей поднял голову и прислушался: чьи-то тяжелые шаги впечатывались в остывшую, покрытую росой землю. На тропинке смутно замаячила фигура. Остановилась, чиркнула спичкой, и Сергей увидел жёлтую прядь и круп­ные черты лица Жени Мальчишкина. Подойдя к костру, Слон грузно опустился рядом.

— Не спится что-то, — поежился он и прихлопнул на щеке комара. — Наверное, мало выпил.

— А я хотел идти тебя будить, — сказал Сергей.

Мальчишкин щелчком сбил пепел с папиросы, вытя­нул огромную босую ногу и пошевелил пальцами. Про­делав всё это, с любопытством взглянул на Сергея.

— Давно меня мучает один вопрос,— сказал он.— Ты знаешь, сколько в морях-океанах осталось китов?

— Тысяч десять, — спокойно ответил Сергей. — Му­чаешься, как бы их совсем не истребили?

— Мучаюсь, — сказал Слон. — Вот даже заснуть не могу. Надо что-то делать: спасать китов. Перебьют ведь скоро всех, а наша планета не видела и никогда больше не увидит таких гигантов!

— Это хорошо, что ты о китах думаешь, — улыбнулся Сергей. — Честно говоря, меня тоже это тревожит. Жалко китов. Они с сотворения мира не имели врагов и вот об­рели человека.

Мальчишкин громко рассмеялся, хлопнул тяжёлой ручищей Сергея по плечу:

— Ты первый человек, который принял это близко к сердцу. Остальным, кому я говорил, наплевать на каких-то там китов, плавающих в морях-океанах.

— Спохватятся люди, да как бы поздно не было, — сказал Сергей. — Может быть, я здесь как раз потому, что тоже о китах думаю.

— Напиши про меня рассказ, — сказал Женя. — Я тебе столько историй расскажу — ахнешь! И про китов тоже.

— Сначала я расскажу тебе одну историю, — улыб­нулся Сергей. — Она тоже имеет к китам некоторое от­ношение.

Он поведал ему про чёрную лодку с белой заплаткой, про два вытащенных перемёта и про то, как ему бра­коньеры отомстили. Рассказал и про свой план, который он собирался сегодня на рассвете осуществить.

Мальчишкина не надо было уговаривать: он сразу загорелся и в главном одобрил план Сергея.

— Мы их накроем, — уверенно заявил он. — Только зачем ждать рассвета? Пошли сейчас вдоль берега и наверняка наткнемся на их стоянку.

— Сдается мне, что они ночуют в деревне, а днём прячутся в кустах и наблюдают за своими снастями. Может, разбудить Султанова и Блохина?

— У Блохина небось ноги будут подгибаться. Какой из него боец? — хохотнул Слон. — А Мишу из пушки не поднимешь! Он спит, как медведь в берлоге. Да и на кой леший они нам сдались? Вдвоём справимся!

Сергей вспомнил, как Женька пятерых в ресторане раскидал, и успокоился.

— Они могут и пальнуть, — на всякий случай предупредил он.

— Мы их захватим врасплох, — беспечно заметил Слон.

Он взволнованно заходил вокруг потухшего костра. Большие ступни его с шелестящим писком зарывались в песок. Он размахивал руками, и красноватый огонек папиросы чертил замысловатые кривые.

— А может, лучше на моторке подскочим к ним? — предлагал он и тут же браковал свои идеи. — Не го­дится! Могут перемёт и рыбу вывалить за борт. Но куда они с рыбой пристанут? Мы ведь не знаем? Как рванут на моторе на другой берег Большого Ивана, а мы бегом за ними по бережку? Не годится! Вот что я надумал. Садимся в газик и едем. Напротив остро­ва станем и будем следить. На машине мы их всегда догоним.

Этот план Сергею понравился. Пока Слон обувался и заводил машину, Сергей зашел в дом. Двустволка и патронташ висели над раскладушкой, на которой спала Наташа. Сергей на мгновение задержался на пороге, при­выкая к темноте. Ему не хотелось зацепить за что-нибудь и разбудить девушку. Он явственно слышал её ровное дыхание.

Сергей приблизился к раскладушке и, касаясь ногами жёсткого ребристого края, потянулся за ружьем. Краем глаза он видел смутно белеющее лицо девушки, её полу­открытые губы, разбросавшиеся на примятой подушке волосы. Когда он снял ружьё и потянулся за патронташем, ресницы её дрогнули и взлетели вверх. На Сергея с лю­бопытством смотрели два мягко поблескивающих глаза. Она не вскрикнула, даже не изменила позы. Губы её закрылись и раскрылись, Так иногда бывает у детей, когда они не знают, что им делать: заплакать или засмеяться.

— Это ты? — прошептала она.

Сергей сорвал с крюка патронташ и отступил от рас­кладушки. Она живо повернулась на бок и приподняла голову, упираясь локтем в матрас.

— Я тебя разбудил, прости, — пробормотал Сергей, досадуя на себя: чего доброго, девчонка вообразит, что он смотрел на неё или хотел поцеловать.

— Зачем тебе ружьё? — спросила она, и он подивился её зоркости: как кошка, видит в темноте.

— Ружьё? — пробормотал Сергей, не зная, что ска­зать. — Да так, понадобилось...

Она стремительно поднялась с раскладушки, плед мягко соскользнул на пол. Наступая на него, в одних трусиках и бюстгальтере она подошла к Сергею.

— Это опасно, Серёжа? — шёпотом спросила она, заглядывая в глаза. — Вы что-то с Женькой затеваете.

— Вот чудачка! — рассмеялся он. — К завтраку ку­ропатку принесем. Жирную!

— Ты меня обманываешь, — вздохнула она. Высокая, стройная, она купалась в лунном свете, и глаза её излучали мягкий зеленоватый блеск. Она была совсем близко, он видел, как легкий сквозняк — он не закрыл дверь — колышет за её спиной распущенные во­лосы. Протяни руку и дотронешься до золотистых де­вичьих плеч.

Какое-то мгновение он заколебался и, чувствуя внутри сладкую щемящую боль, отступил с лунной дорожки в тень. Он уловил в её голосе искреннюю тревогу за него, волнение. Это было неожиданно и приятно. Как и там, в больничном парке, он почувствовал в ней близкого человека.

— Спи, Наташка, — сказал он с грубоватой нежно­стью и вышел из комнаты, прикрыв дверь.

На дороге уже негромко урчал газик. Белая лохма­тая голова Мальчишкина упиралась в брезентовый верх кабины.

— С богом, — сказал Слон, включая сцепление.

Сергей сидел на пне, трясся от предрассветного холо­да и клял себя за то, что не захватил куртку. Солнце ещё не взошло, но в той стороне, откуда оно должно появиться, полыхали зарницы и узенькая полоса неба, та самая, которая на горизонте сливается с землей, мед­ленно алела, отбрасывала зловещий багровый отблеск на редкие перистые облака, будто веером раскинувшиеся над тихим сонным озером. Чуть слышно поскрипывали камышовые листья.

Густая крупная роса усыпала всё вокруг. Под её тя­жестью сгибались тонкие травинки, слиплись белые лепе­стки ромашки, ощетинился каплями сиреневый дикий клевер, на каждом листе, на каждой сосновой иголке ви­сели блестящие капли. У Сергея было такое ощущение, будто и он весь покрыт холодной росой.

Женя Мальчишкин, прислонившись широкой спиной к корявому сосновому стволу, сладко спал, приоткрыв рот. На мощной загорелой шее в такт дыханию чуть за­метно двигался кадык. С сосны на его белую голову про­сыпалась коричневая труха и сухие иголки.

Прямо перед ними, загороженное редкими могучими соснами, расстилалось озеро Большой Иван. Пока было темно, Сергей не заметил никакого тумана, а сейчас, когда близился восход солнца, вдруг произошло чудо: будто из зелёных глубин, с самого дна всплыл негу­стой разреженный туман, оторвался от подёрнутой рябью смолисто-ртутной воды и неподвижно повис в воздухе.

Сергей зачарованно смотрел на это чудо природы и не сразу уловил шум автомобильного мотора. А когда до него дошло, вскочил и, повернувшись лицом к лесу, прислушался. По лесной дороге к озеру приближался грузовик. То, что грузовик, Сергей определил по гулу двигателя. Дорога проходила в двадцати — тридцати метрах от того места, где они расположились. Сергей возблагодарил судьбу, что догадались убрать газик с дороги и подать в глубь леса, где он был надёжно укрыт в ольховом кустарнике.

Сергей бесцеремонно растолкал Мальчишкина. Тот ошалело захлопал белёсыми ресницами и хрипло сказал недовольным голосом:

— Не дал такой сон досмотреть! Я её нёс на руках, а кругом цветы, солнце...

— Потом расскажешь, — оборвал Сергей. — Слы­шишь, едут!

Мальчишкин мигом стряхнул с себя остатки сна и вскочил на ноги. Уже совсем рассвело. Багровая полоса всё ширилась, поднималась вверх, а туман редел, рас­ползался.

Но они так и не увидели, как взошло солнце над озе­ром, как заиграла освещённая первыми лучами вода, как растаяли жидкие пласты утреннего тумана. Сергей и Мальчишкин, спрятавшись за ольховым кустом, смотре­ли на лесную дорогу, выходившую к озеру и сразу же круто поворачивавшую налево вдоль берега. Дорога эта вела к пионерскому лагерю, расположенному неподалеку от дома отдыха.

— Ты думаешь, это они? — шепотом спросил Слон.

Сергей не ответил. Он хотел так думать. Конечно, это могла быть колхозная машина или полуторка с рыбзавода.

В просвете деревьев показался грузовик с брезенто­вым навесом. У него ещё были включены подфарники. Машина прошла мимо куста, за которым они спрятались. Ветви хлестали по бортам, брезенту, громко треснул сук, попавший под колесо. Фургон двигался осторожно, то проваливаясь в глубокую колею, то подпрыгивая на об­нажённых корнях, то и дело пересекавших просёлок.

В кабине сидели двое. Во рту шофёра мерцала папи­роса. В кузове тоже сидели люди, но сколько их, они не разглядели. Грузовик остановился на берегу, заглох мо­тор. Из кузова выпрыгнул человек. Второй стал подавать ему мешки, вёсла и ещё какие-то предметы. Издалека трудно было всё отчетливо разглядеть.

Когда всё было выгружено на берег, мотор зафырчал и грузовик медленно поехал вдоль берега. Вот он повер­нул прямо на кусты, за которыми стоял газик. Сергей схватил Мальчишкина за плечо. Если они сейчас напо­рются на газик, все пропало. Но грузовик остановил­ся — на пути оказался пень, — дал задний ход и проехал дальше. Свернул он в лес на порядочном расстоянии от газика.

В это время три человека торопливо надували боль­шую резиновую лодку. Работали слаженно, сразу видно, что это дело им привычно. Изредка перебрасывались короткими репликами, но слов было не разобрать.

К ним подошёл шофёр — во рту его всё ещё дымилась папироса — и пощупал лодку, которая уже приняла округлые очертания, выставив по бокам чёрные резиновые «плавники» с отвестиями для вёсел. Накачивали лодку автомобильным насосом. Тот, кто качал, иногда выпрямлялся и ребром ладони стряхивал пот со лба.

Лодка раздулась, задрав вверх нос и корму, они по­бросали в неё мешки, вёсла и втроём понесли к воде. Вот они пропали из глаз, спустившись с берега вниз, а немного погодя послышался звучный шлепок — лодка была на воде. Скоро она снова показалась уже на поря­дочном расстоянии от берега. Один греб длинными голу­быми веслами, двое других неподвижно сидели на носу и корме. Лодка держала курс на остров.

На берегу остался шофёр. Он послонялся вдоль об­рыва, задрав голову, долго смотрел на одинокую берёзу, в ветвях которой голосили пробудившиеся с восходом птахи, а потом, постелив на мокрую траву ватник, улёгся на него и стал смотреть на ещё белёсое, со следами ноч­ной хмури небо.

А день занимался, бор звенел от птичьих голосов, над лужайками запорхали бабочки-лимонницы, загудели пер­вые пчелы-разведчицы. Они ещё не садились на усыпан­ные росой цветы, по-видимому боясь замочить лёгкие прозрачные крылья, а останавливались над цветком и жужжали на одной ноте, исполняя какой-то свой пчели­ный ритуал.

Мальчишкин сидел на поваленном полусгнившем де­реве и, хмуря лоб, двигал белыми бровями. Сергей курил рядом. Чтобы выпустить дым из ноздрей, он всякий раз нагибался. Морщины на лице Мальчишкина разглади­лись, он улыбнулся и поднялся со ствола.

— Я сейчас, — сказал он и осторожно зашагал в глубь леса.

Вернулся он минут через пятнадцать, негромко посвистывая.

— Куда ты ходил? — спросил Сергей.

— На разведку, — коротко ответил Слон.

Часа два прошло, прежде чем лодка повернула к берегу. В бинокль Сергей видел, как они выбрали перемёт с крупной, серебристо сверкающей рыбой, потом второй, видел, как извлекли из мешков сети и поставили в полукилометре от острова. И вот теперь приближались к берегу.

Шофёра там уже не было. Не было его ватника, на котором он так удобно устроился. Когда до них донеслось отчетливое посапывание, Женя Мальчишкин подкрался к шофёру, и… наверное, пробуждение его было ужасным. Он даже не пытался крикнуть, когда на него, навалилась стодесятикилограммовая туша, сплошь со­стоящая из натренированных мышц. Связанного по ру­кам и ногам шофёра, с носовым платком во рту, Слон бережно принес на руках, как ребенка, и положил на лужайку. Подумав, великодушно подсунул под голову связанному человеку с выпученными глазами и напря­жённым лицом его собственный зелёный ватник.

— Отдыхай, дорогой, — успокоил его Мальчишкин. — Мне тоже сегодня вот этот товарищ не дал досмотреть исключительный сон.

Шофёр замычал, пытаясь вытолкнуть изо рта кляп, и перевернулся лицом вниз. Это ему не понравилось, и он заколотил по земле связанными ногами. Слон снова по­вернул его на спину и строго сказал:

— Не балуй, дорогой, а то положу на муравейник.

Шофёр затих и стал смотреть на вершины сосен. Глаза у него от ярости покраснели, а твердые скулы ста­ли белыми.

Сначала всё шло по плану: как только лодка с шоро­хом наехала на прибрежный песок, перед браконьерами выросли Сергей и Мальчишкин.

— Я инспектор рыбоохраны, — сказал Сергей.— Прошу назвать ваши фамилии для составления акта.

Дальше всё произошло мгновенно и совсем не по пла­ну. Никто больше и слова не произнёс. Двое — они уже ступили на влажный песок — молча шагнули Сергею на­встречу, а третий — он ещё сидел в лодке — быстро на­гнулся и вскинул к плечу ружьё. Две яркие вспышки, свист дроби и оглушительный грохот. С такого расстояния невозможно было промахнуться, потом, на суде, преступник утверждал, что он просто хотел попугать, на самом деле он взял выше потому, что боялся попасть в приятелей, которые не успели бы отклониться в сто­рону, чтобы открыть ему мишень.

Сергей почувствовал плечом несколько уколов, в нос ударил вонючий запах бездымного пороха, в воде, рядом с лодкой, дымился пыж. Видя, что человек в лодке пере­ломил ружье и закладывает в стволы патроны, Сергей огромными прыжками бросился к лодке и навалился на стрелявшего. Человек закричал — мякоть ладони его прищемило между стволами и спусковым механизмом, — в следующее мгновенье ружьё шлепнулось в воду, а Сер­гей изо всей силы ударил браконьера в лицо. Тот откинулся навзничь и сполз с лодки в мелкую воду. Сергей бросился к нему, но поскользнулся о наваленную на дне крупную рыбу и тоже полетел в воду. Вскочив, отшвыр­нул ружье подальше и оседлал пытавшегося вскочить на ноги человека.

За его спиной раздавалось сопение, сочные удары во что-то мягкое, вскрики, стоны, падение одного тела, за­тем, немного погодя, второго.

Человек под Сергеем извивался, царапался, наконец впился зубами в икру. Взвыв от боли, Сергей на миг отпустил его, и человек вскочил на ноги. Лицо перекоше­но от злобы, глаза — две щёлки. Он совал окровавленную руку в карман штанов, но сгоряча не мог попасть. Сергей снова бросился на него, и они опять сцепились. Это был ловкий и изворотливый противник, ни за что не желав­ший сдаваться. У Сергея брызнули искры из глаз, стало горячо во рту. А его противник, видя, что Сергей на се­кунду замешкался, левой рукой наносил удары, а правой снова потянулся к карману.

Сергей, закусив солёную от крови губу, ударил его по руке, засунутой в карман, и, видя, как скривилось от боли лицо браконьера, навалился на него и стал бить куда попало. Когда Мальчишкин стал отрывать его от растянувшегося на песке человека, Сергей повернул к нему лицо с побелевшими глазами и крикнул:

— Уйди!

— Вот озверел! — удивился Слон и, сграбастав Сер­гея, поднял в воздух, как котёнка. Сергей брыкался, старался лягнуть его ногой, а тот ошалело смотрел на него и, встряхивая, говорил:

— Никак спятил. Тебя в плечо ранили, слышишь? Вся рубаха в крови.

Наконец Сергей затих, и Слон отпустил его. Сергей опустился на песок, ему вдруг стало дурно. С трудом удержавшись от тошноты, взглянул на своего повержен­ного противника. Тот лежал навзничь у самой воды, и ноги его, обутые в резиновые сапоги, лизали маленькие пенистые языки.

— Я вдруг подумал, что это тот самый тип, который меня ножом ударил в бок, — сказал Сергей. —Я ведь тогда чуть не загнулся.

— Снимай рубаху, я тебе плечо перевяжу, — сказал Слон.

— А эти двое...

— Я их связал. Вон лежат рядком, голубчики!

Мальчишкин на всякий случай связал руки пеньковой веревкой и третьему браконьеру, которого Сергей так отделал, что он вряд ли способен был самостоятельно двигаться.

Словно кули с зерном, Слон взвалил их по одному на спину и побросал через борт в кузов. Затем они вдвоём с трудом доволокли до грузовика резиновую лодку с пере­мётами и обильным уловом и, открыв задний борт, впих­нули в кузов, так и не выпустив из неё воздух.

Сергей хотел и сети снять, но Мальчишкин отговорил: это много времени займет, а им нужно поскорее везти бандитов в милицию.

Сергей спорить не стал. Сети он потом снимет. Маль­чишкин забрался к этой компании в кузов, а Сергей сел за руль. Однако сколько он ни нажимал на стартер, мо­тор не заводился. Тоненько жужжал, не давая даже вспышки. Сверху спрыгнул Слон, открыл капот, поковы­рялся в моторе, потом заглянул в кабину и, улыбаясь, сказал:

— Помнишь, я на разведку ходил? Так вот, на вся­кий случай одну тут штучку вытащил из распределитель­ной коробки, чтобы без нас не уехали!

Грузовик сразу завёлся. Врубив заднюю скорость, Сергей подал машину назад, развернулся, выехал на лес­ную дорогу и дал газ.

4

Она раскрыла глаза, услышав дробный негромкий стук. Сразу вспомнила, где она, и увидела на окне дятла. Упираясь чёрным хвостом в стекло и сверкая красным брюшком, он заглядывал в комнату и весело долбил по раме.

Наташа улыбнулась ему, и дятел, резко крикнув, будто поздоровавшись, улетел. Вся комната была напол­нена неярким розоватым светом. В этой стороне вста­вало солнце, и первые длинные красные лучи пробрались сюда. На коричневых бревенчатых стенах, в пазах кото­рых виднелся мох, играли блики. Громоздкий вишнёвый буфет занял весь угол. На буфете большой замыслова­тый корень, по-видимому изображающий какое-то живот­ное: то ли вставшего на дыбы медведя, то ли опустив­шего голову жирафа. Абстрактная скульптура.

Здесь живет он. Впервые она в его жилище. Правда, это не настоящий его дом, но ведь другого у него сейчас и нет? Не очень-то он обрадовался их приезду, а лицо у него такое, что на нём всегда можно всё прочесть. Когда он вышел навстречу, широкоплечий, загорелый, немного всклокоченный, будто со сна, ей захотелось при­жаться к нему.

Бывает ведь такое: ещё в шестом классе она влюби­лась в этого парня с фотоаппаратом. Может быть, по­тому, что из всех девочек, пришедших в библиотеку, он выбрал именно её и, посадив в центр, дал в руки «Дон-Кихота».

Быстро одевшись, Наташа вышла из дома. Волкова и Мальчишкина нигде не видно. Блохина и Капы тоже. Нет на месте и газика. Михаил Султанов уже вернулся с рыбалки и раздувал костёр, чтобы вскипятить чай. На траве лежали десятка два окуней и подлещиков — утрен­ний улов Султанова.

Наташа притащила хворосту, помыла на берегу хо­лодной водой с песком посуду: ложки, кружки. Достав из сумки продукты, быстро приготовила бутерброды. Приковылял Дружок и очень внимательно посмотрел девушке в глаза. Она сделала и ему большой бутерброд с маслом и колбасой. Пёс осторожно зубами взял угоще­ние и, благодарно помахав пушистым хвостом, захромал прочь. Устроившись на лужайке, принялся не спеша зав­тракать: сначала съел колбасу, потом слизал масло и под конец проглотил булку.

Чай пили вдвоём с Мишей. Где Сергей и Слон, он тоже не знал. И не слышал, когда они завели машину и уехали. Наташа сказала, что видела, как Сергей ночью взял со стены ружье, и слышала, как они уехали на ма­шине.

— Отчаянные парни, — сказал Султанов. — Что один, что другой. Кстати, на рассвете вон в той стороне я слы­шал выстрел дуплетом. У меня как раз хороший подле­щик взял. Смотрю, поплавка нет.

— Ничего с ними не могло случиться? — встревоженно перебила Наташа.

Если бы Миша в этот момент на неё взглянул, то заметил бы, что она побледнела.

— Я думаю, что Слон с Сергеем справятся с десят­ком браконьеров, — сказал Миша. — Эта парочка побы­вала в разных переделках.

Прихлебывая крепкий горячий чай из большой эма­лированной кружки, он вспомнил про историю Сергея на берегу Дятлинки.

— Если бы не собака, Волкову была бы крышка, истёк бы кровью. Ему ведь печень задели. А жена, го­ворят, не поверила, что он бросился спасать незнакомую девчонку.

— А вы поверили? — после паузы спросила она, не глядя на него.

— Сам чёрт их не разберет, — сказал Миша, жуя бу­терброд. — Меня заинтересовало другое: каким образом собака могла за два километра почувствовать, что с её хозяином стряслась беда? Это фантастично!

— Собака почувствовала, что хозяину, плохо, а жена не поверила... — задумчиво произнесла Наташа. — Как же так можно?

— Что?

— Не верить человеку!

— Ты, Наташа, еще слишком молода.

— А вы, Михаил Николаевич, равнодушный чело­век,— сказала Наташа.

Султанов перестал жевать и внимательно посмотрел на неё:

— Это почему же?

— Помните, когда Сергей лежал в больнице, Лобанов вас попросил позвонить в район и уточнить фамилии людей, о которых Волков написал очерк. Вы пообе­щали, но так и не позвонили, а Лобанов потом снял с по­лосы очерк.

— Действительно, забыл позвонить, — сказал Султа­нов. — Завертелся, из головы вон. И потом, это не моё дело — фамилии проверять.

— Вы же с Волковым друзья.

— Ну, это сильно сказано, — улыбнулся он. — Скорее приятели.

— Волков на вашем месте поступил бы по-дру­гому.

— Начнем с того, что и я бы на месте Волкова не ввязался в эту историю.

— Прошли бы мимо? — В ее голосе насмешка.

— Это дело тёмное, — все так же мягко и спокойно, будто учитель школьнице, растолковывал Султанов. — Что там в действительности происходило, никто не знает. Может, он выпил и ввязался в драку. Или помешал. Девчонка никуда не заявила. Кто знает, может, она из той же компании.

— Волков врать не будет, — сказала Наташа.

— Значит, всё было, как он рассказал, — легко со­гласился Миша.

— Вам всё равно, — усмехнулась она.

— Нельзя всё близко к сердцу принимать, — фило­софски заметил Султанов.

— Неужели вас не волнует, где они сейчас и что с ними? Ведь там стреляли!

— Волноваться я начну вечером, — улыбнулся Сул­танов.— Если машины не будет на месте. Во-первых, её дали под мою ответственность, во-вторых, я обещал жене сегодня вернуться домой.

— А почему вы и Сева не с ними? — спросила На­таша.

— Меня забыли позвать, — ответил Миша. — А Сева поскандалил со своей пассией. Она рано утром ушла. И довольно рассерженная. Ну, а Сева через полчаса оду­мался и бросился вслед за ней. Только вряд ли дого­нит. А если и догонит, она не вернётся.

— Меня больше волнует, что там, на озере, произо­шло, — сказала Наташа. — Я, пожалуй, пройдусь в ту сторону.

— Их там нет,— заметил Миша. — Были бы — давно бы вернулись.

— Я схожу, — сказала Наташа.

Она взяла с брезента кусок колбасы, встала и напра­вилась к Дружку. Пес лежал на солнцепёке и, двигая серыми бугорками над глазами, смотрел на озеро.

— Да, Наташа, а что это ты так за Сергея волнуешь­ся? — спросил Миша, с интересом глядя на неё.

— Наверное потому, что я не равнодушный чело­век, — сказала она, не оборачиваясь.

— Про Мальчишкина ты и словом не обмолвилась,— не отставал Миша. — Всё про Сергея...

— Перестаньте, — сказала Наташа. — Это становит­ся скучным.

В этот день она Сергея так и не увидела. Вечером прикатил на газике Женя Мальчишкин и рассказал, как они с Волковым сграбастали четверых браконьеров и связанных доставили на грузовике в милицию. Пока составляли протокол и всё такое, Сергей неожиданно со стула свалился. Его тут же увезли на «скорой помощи» в больницу. Женя заглянул в палату перед тем, как ехать сюда. Оказывается, ему из ружья пять дробин влепили. Три штуки в перевязочной выковыряли, а остальные две — они засели в мышце —завтра извлекут. Лежит за­бинтованный на кровати и ругается на чём свет стоит. Просил достать ему брюки: не могу, говорит, здесь про­хлаждаться до завтра. Тут браконьерские сети постав­лены, так вот ему нужно их сегодня обязательно снять.

Ну, а его, Женю, милиционер доставил на мотоцикле пря­мо к спрятанному в лесу газику. И вот он здесь. Миша бросил взгляд на Наташу и сказал:

— У вас там, оказывается, настоящий бой разыграл­ся, а мы думали, что вы в ворон палили.

— Я так не думала, — сказала Наташа.

— У тебя потрясающая интуиция, — усмехнулся Сул­танов.

— Сергей одного отделал — родная мать не узнает, — сказал Слон. — Да, а где Севка с Капой?

— У них тоже разыгралась трагедия, — усмехнулся Миша. — Настоящие страсти-мордасти.

Наташа встала и пошла к озеру. Султанов проводил её пристальным взглядом.

— Бегала девчонка по редакции с полосами-гранка­ми — никто и внимания не обращал, — сказал Султа­нов. — А теперь вон какая вымахала! И рассуждает, как взрослая.

— Наташка-то? — спросил Женя. — Ей девятнадцать лет. Они теперь все быстро становятся взрослыми и со­ображают дай бог! Начали разговор о поэзии, так она меня в два счета за пояс заткнула. Знает наизусть таких поэтов, про которых я и не слышал.

— Она с тобой приехала?

— Она как та киплинговская кошка, которая гуляет сама по себе, — улыбнулся Мальчишкин.

В этот вечер разными тропинками спустились к боль­шому тихому озеру две женщины. Широкая переливаю­щаяся полоса перекинулась от островка до песчаного берега. В солнечной дорожке всплескивала мелкая рыба. У берегов тускло светился высокий прошлогодний тро­стник. Среди мёртвых сухих стеблей, ещё цепко держащихся за дно, яркими зелёными хохолками буйно про­бивалась из воды молодая, набирающая силу поросль. Солнце, совершив свой извечный круг, клонилось к ощетинившемуся колючими вершинами бору. Над береговой отмелью кружили чайки. Они пронзительно кричали, са­дились на воду и снова взлетали. Ветерок гнал рябь к бе­регу.

Та женщина, что спускалась к озеру со стороны ху­тора, остановилась возле ивового куста и стала внима­тельно смотреть на девушку, стоявшую у самой воды. Медленно повернув красивую голову с длинными воло­сами, та взглянула на домик рыбинспектора, скользнула взглядом по берегу и наконец остановила свой взор на кудрявой иве, за которой стояла вторая женщина. Не за­метив её, снова повернулась к озеру. Не нагибаясь, сбро­сила сначала с одной ноги, потом со второй белые босо­ножки, изогнувшись, сняла через голову рубашку, вы­скользнула из брюк. Закинув руки за спину, расстегнула бюстгальтер. И, обнажённая, на секунду задержалась у самой кромки воды. Солнце щедро облило золотом гиб­кую фигуру, пронизало насквозь пшеничные волосы.

Загорелая, с белой, вызывающе торчащей вперёд ма­ленькой грудью, быстро-быстро перебирая длинными но­гами, побежала по мелководью в озеро. Вот она оста­новилась, когда вода подобралась к бёдрам, обхватив плечи руками и охнув, быстро присела, снова выпрями­лась и, отбросив волосы назад, резко оттолкнулась но­гами от дна и поплыла. Плавала она хорошо: по-мужски, саженками, и на спине, и на боку. Девушка уже была у ближнего острова — в спокойной синей воде жёлто све­тилась её голова, — когда вторая женщина вышла из-за кустов и подошла к берегу. Подняв подол сарафана, по колено вошла в воду и, наклонившись, долго смотрела на своё отражение. Со стороны могло показаться, что она ищет что-то на дне, но женщина ничего не искала: она задумчиво разглядывала себя в воде.

Ничуть не смущаясь, Наташа вышла на берег и поздо­ровалась с темноволосой женщиной. Та пристально смо­трела на неё. Губы у Наташи посинели, на плечах и вы­сокой девически округлой груди блестели маленькие капли, мокрые волосы змеились на спине.

— Отчаянная ты, — сказала темноволосая женщина. — Далеко заплыла, да и вода, поди, холодная?

Наташа отжала волосы. Крупные капли выдолбили в песке маленькие лунки. От купания лицо её побледнело, а серые глаза стали почти прозрачными.

— Сначала было холодно, а потом ничего, — улыбну­лась она.

Пока девушка одевалась, Лиза всё смотрела на нее, И темные глаза её были грустными.

— Гляжу я на тебя, красивая ты, — сказала она.— А ведь когда-то и я была такая.

— Вам-то грех жаловаться: вы и сейчас статная да красивая!

— Ты добрая, — сказала Лиза. — Слышала, в народе говорят: сорок лет — бабий век? И потом, кому мы нуж­ны, когда такие, как ты, есть.

— Вы слишком мрачно смотрите на жизнь. Наташа уселась на тёплый песок и, набрав полные пригоршни чистого желтого Песка, стала сыпать себе на ноги. Песок журчал, струился, как вода. Солнце клони­лось к лесу, и Наташина тень всё удлинялась, убегала к воде. Лиза села рядом и тоже вытянула босые ноги. У Наташи ступни маленькие, узкие, с аккуратно подре­занными ногтями, а у Лизы широкие, с выпуклыми ко­сточками возле больших пальцев. Видно, застеснявшись, она пятками выкопала ямки и спрятала ноги в песок по щиколотки.

Тихо кругом: волна не всплеснёт, не вскрикнет чайка, не пошевелит ветер кроны высоченных сосен. И редкие белёсые облака застыли на сиреневом небе.

— Ждёшь? — спросила Лиза.

В глазах Наташи что-то дрогнуло, на губах появи­лась улыбка и тут же исчезла. Она зачерпнула ещё пе­ску и высыпала на колени. Песчинки засверкали, как кро­шечные алмазы.

— Жду.

— А я давно уже никого не жду, — вздохнула Лиза.

— Я его ждала с двенадцати лет. Смешно, но я ещё школьницей влюбилась в него.

— Значит, судьба.

И хотя Наташа впервые видела эту женщину с груст­ными тёмными глазами, которая так неожиданно появи­лась на берегу, она почувствовала к ней доверие, даже какую-то нежность. Она и сама себе не смогла бы объяснить, что заставило её быть вот такой откровенной с совершенно незнакомым человеком. Не совсем незна­комым: за ужином у костра Сергей обронил несколько слов о молодой женщине, которая живет на хуторе и снабжает его молоком. Кажется, он сказал, её звать Лизой. Наверное, потому Наташе и легко было с этой женщиной, что она знакомая Сергея, вот приносит ему молоко, каждый день видит его, разговаривает.

— Я немного знаю вас, — сказала Наташа. — Вы Лиза с хутора?

— Я как тебя увидела, — проговорила Лиза, — поду­мала, что ты была бы ему хорошей женой.

Наташа ладонями разровняла песок, и ног стало не видно до колен. К смуглой щеке пристали песчинки. Не поднимая глаз, она спросила:

— Вы давно знаете Сергея?

Лиза чуть приметно усмехнулась.

— Я ждала, когда ты меня об этом спросишь.

— А что тут особенного? — взглянула на неё Наташа.

— Ты никогда не ревновала его к прошлому? Ну, к жене?

— Я, наверное, дурочка, Лиза, но как можно ревно­вать к прошлому? Я этого не понимаю. И потом... по­том, он не знает, что я его люблю.

— Знает, — уверенно сказала Лиза. — Только, видно, ему сейчас не до этого. Не до любви. Я ведь вижу, как он терзается, а гордый — виду не подает.

— Я знаю, ему сейчас очень трудно.

— Сдаётся мне, что ему всегда будет трудно, — ска­зала Лиза. — Такой уж он человек. Таких не надо ни ругать, ни жалеть — они сами себе самые строгие судьи на свете.

— Вы неплохо знаете Сергея, — заметила Наташа.

— Вот уже и приревновала! — усмехнулась Лиза.

— Только не это! — горячо возразила Наташа. — Я и ревновать-то его не имею никакого права. Он сам по себе, а я — тоже.

— Приехала-то к нему? — посмотрела ей в глаза Лиза.

— К нему.

— Ну вот видишь!

— А почему вы решили, что я буду для него хорошей женой? — спросила Наташа. — Вы меня совсем не знаете.

— Как тебе и объяснить... Сердце подсказало.

— А моё вот молчит, — задумчиво сказала Наташа. — Ничего не подсказывает.

— Не дай бог тебе, милая, испытать все то, что вы­пало на мою долю: и боль, и ревность, и одиночество, и горькую бабью тоску, когда хочется камень на шею и в озеро.

Лиза поднялась, стряхнула с ног песчинки. Сейчас, при ярком солнечном свете, на лице её обозначились мел­кие морщинки, загорелую шею перечеркнули глубокие складки.

— Ты спросила, давно ли я знаю Сергея, — сказала она. — Я его совсем не знаю. Знаю только одно: он хо­роший человек, и тебе повезло, — Окинула оцениваю­щим взглядом Наташу, улыбнулась: — Ему тоже по­везло.

Повернулась и, широко, по-мужски вдавливая ступни в рыхлый песок, зашагала по тропинке к птицеферме, что вдалеке белела за кустарником.

— Лиза! — окликнула Наташа. — Я вас очень прошу, не говорите Сергею, что я... — она запнулась. — Ну, что я вам сказала.

Женщина замедлила шаги, обернулась. По лицу про­бежала тень.

— Мне-то что? — сказала она. — Ваше дело молодое, сами разберётесь.

И ушла, больше ни разу не оглянувшись.

Наташа опрокинулась на спину и, щурясь, стала смо­треть на ослепительно синее небо. Облака набухли, при­няли причудливую форму и не спеша поплыли вдаль. Будто сквозь сон услышала она продолжительные гудки автомобиля. Это её звали. Навстречу, прихрамывая, спе­шил Дружок. Наташа присела и, прижав острую соба­чью морду к груди, запустила пальцы в пушистую шерсть.

— Дружок, милая собака, — говорила она. — Ты лю­бишь его? Да?

Наклонив набок голову с висячими ушами, пёс смо­трел на неё умными глазами. Бинт на лапе размотался, и Наташа снова крепко завязала его.

Она думала, Дружок пойдет за ней к дому, но пёс, проводив её взглядом, потрусил дальше, держа больную лапу на весу. Он торопился вслед за черноволосой жен­щиной, уходившей по узкой тропинке. Ромашки и ва­сильки, тихонько покачиваясь, щекотали её босые смуг­лые ноги.

Если бы она знала, что произойдет этой ночью, то, не дожидаясь машины, пешком, через глухой сосновый бор, одна ушла бы в город, домой.

Слон уговорил Султанова остаться ещё на один день, мол, завтра воскресенье, они порыбачат и к вечеру со свежей рыбой будут дома. А то что это была за рыбал­ка — сплошная война с браконьерами! И потом, до воз­вращения Сергея нельзя бросать на хромую собаку дом — и так браконьеры шалят.

Наташе тоже некуда было спешить, она надеялась, что в воскресенье вернется из больницы Сергей.

И она осталась.

Мальчишкин и Султанов укатили на моторке за даль­ний остров: Слону кто-то сказал, что на этом озере лещ хорошо берет ночью на выползка. Когда стемнело, они завели машину, выехали на луг и при свете фар стали ловить длинных толстых червей. Выползки были очень осторожными, и рыбаки то и дело шёпотом ругались: до­быча ускользала из самых рук.

Потом, забрав удочки, они уплыли. Почему Наташа не отправилась на рыбалку с ними? Звали ведь! Но ей почему-то захотелось остаться одной, послушать всплеск рыбы в камышах, кряканье уток, тревожные крики ноч­ных птиц, увидеть серебряную луну над бором, яркие звёзды, узкие сизые облака на ночном небе. И ещё по­размышлять над словами Лизы и подумать о Сергее.

Он вошёл в комнату как-то боком, не постучавшись. Остановился на пороге и, подпирая притолоку, уставился на неё. Солнце давно село за сосновым бором, но ещё было не очень темно. Чуть слышно звенели за окном ко­мары. В комнату они попасть не могли, потому что фор­точка была затянута марлей. Узенькая полоска неба над лесом багровела, и красноватый отблеск играл на под­оконнике.

Наташа отложила книгу в сторону — она читала при свете керосиновой лампы «Планету людей» Экзюпери — и недоуменно взглянула на него.

— Ты один? — спросила она. — А где Капа?

— К черту Капу! — наконец разжал он губы, и На­таша поняла,что он пьян.

— Пожалуйста, не ругайся, — попросила Наташа. Она ещё не видела Блохина таким злым. Даже когда чернильницей в него запустила.

— Где ребята? — спросил он. — Я прошел по берегу, лодки не видно.

— Уплыли за остров лещей ловить на этих... выполз­ков.

Наташа ещё не ощущала никакой тревоги.

— Читаешь? — взглянул он на книжку и снова на­смешливо уставился на неё. — Ну и как, интересно?

— Мне не нравится твой тон, — заметила Наташа.

— Что ты тут... в его комнате делаешь? — задал он глупый вопрос.

— Жду Сергея, — равнодушным голосом сообщила она. — Он должен из города вот-вот приехать.

— Он не приедет, — уронил он.

Сева Блохин приехал на последнем автобусе, который прибывал в Опухлики в восемь вечера. А от Опухликов пришел пешком.

— А какого чёрта его в город понесло? — поинтересо­вался он.

Наташа коротко рассказала о схватке с браконьера­ми, выстрелах, однако про рану Сергея умолчала. И про то, что он лежит к больнице.

— Давай выпьем, — сказал он и, скрипя половицами, подошел к столу. Достал из кармана бутылку коньяку, промасленный пакет. Всё это выложил на стол. Ногой подвинул табуретку и уселся напротив Наташи. Неболь­шие светлые глаза его впились в её лицо. Глаза были немного остекленевшие, с красными прожилками. Навер­ное, Блохин напрягал все силы, чтобы взгляд его был про­никновенным и осмысленным, но на самом деле глаза его смотрели тупо и жестоко. Вот он перевёл взгляд с На­таши на бутылку, потом снова на неё. Видя, что девушка не собирается подавать стаканы, сам встал и подошёл к буфету. Достал два гранёных стакана, которые Наташа вечером вымыла и сама туда поставила. Отколупнул пробку и налил.

— Я не буду пить, — отказалась Наташа.

Блохин опрокинул стакан, взглянул на закуску, но ни­чего не взял.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал он.

— Я слушаю.

Он налил ещё раз, снова выпил, не закусывая. На его скулах напряглись желваки, на лбу возле виска набухла синяя жила. Наташе стало неприятно смотреть на него, и она отвела глаза в сторону.

— Ты должна быть со мной — сказал он. — Капа — это всё ерунда. Детские развлечения. Мне нравишься ты.

— Пожалуй, тебе лучше уйти, — нахмурилась На­таша.

— Он всегда и во всем был впереди меня, — про­должал Блохин, не обратив внимания на её слова. — Был фоторепортером, потом литсотрудником, а теперь вот по­чти писатель. Я завидовал ему. Завидовал таланту, тому, что у него была красивая жена. И что интересно, когда он развелся с ней, она и мне перестала нравить­ся. Помнишь, ты облила меня чернилами? Я ведь пер­вый обратил на тебя внимание. Я думал, это просто так, а потом понял, что люблю тебя. С тех самых пор. И вот опять он перешел мне дорогу. Думаешь, я не видел, как ты на него вчера смотрела? На этот раз у него ничего не получится. Я женюсь на тебе!

— А я за тебя не хочу выходить замуж, — отрезала Наташа.

— Почему? — тупо уставился он на неё.

— И не стыдно тебе? — посмотрела ему в глаза де­вушка. — Только что был с другой, а теперь пристаешь ко мне!

— Я Капку пригласил, чтобы тебя позлить, — сказал Блохин. — Это ведь несерьезно. А ты — это другое де­ло. Я правду говорю.

— Ты сейчас меня злишь, — перебила она.

Он молча смотрел на пустой стакан и барабанил паль­цами по столу.

— Я до сих пор не знаю, кто из нас у кого стоит на пути: я у него или он у меня? — сказал он.

— Сейчас ты, — сказала Наташа.

— Я всё время думаю о тебе, — бубнил он. — Только о тебе. Я ведь тебе друг?

— У тебя есть единственный шанс остаться моим то­варищем, — спокойно сказала она. — Это сейчас встать и уйти.

— К дьяволу! — грохнул он кулаком по столу так, что бутылка подпрыгнула, а стакан, налитый для Наташи, опрокинулся. — Чем я для тебя плохой? Сергей лучше, да? Но почему, почему? Объясни мне! Я хочу это по­нять! Слышишь?!

— Это невозможно объяснить, — ответила Наташа. — И, что бы я ни сказала, ты меня не поймёшь. Слиш­ком мы разные, Сева.

— Нет, я хочу понять! — орал он. — Говори!

— Мне нечего тебе сказать.

Ей становилось всё тревожнее и тревожнее. Она ни­когда не видела Блохина таким. Багровое потное лицо и безумные белые глаза.

— Подумаешь, написал очерк! Или даже повесть, ко­торую, ещё неизвестно, напечатают ли. Я тоже напишу книжку. У меня уже есть несколько рассказов. Я буду писателем, вот увидишь! И мы будем вместе! Всегда. Я пью за это! Слышишь, Наташа? За нас с тобой!

Он выпил сразу полстакана. Лицо его ничуть не из­менилось, казалось, коньяк на него не действовал.

«Где же Султанов, Женька? — с тоской подумала На­таша. — Боже мой, хоть бы Лиза пришла!»

Небо над бором погасло, луна облила верхушки со­сен серебристым светом. Равнодушные, они придвинулись к дому, будто собираясь заглянуть в окно.

— Тогда я уйду, — поднялась с места Наташа. — А ты ляг, выспись. Тебе завтра стыдно будет за то, что ты тут наговорил.

Он тоже вскочил из-за стола и загородил ей дорогу. Снова сбивчиво стал говорить о своей любви, женитьбе... А потом обхватил её за плечи и, обдавая винным духом, принялся целовать. Наташа молча вырывалась, отвора­чивала лицо, оцарапала ему щеку. А он всё больше рас­палялся и сжимал так, что было не вздохнуть. Руки его до боли стискивали её плечи, жесткий подбородок цара­пал щеки. Она вырывалась, молотила его кулаками куда попало, но он ничего не чувствовал, лишь дыхание становилось учащённее. Пальцы его мяли, тискали её тело, сдирали одежду. Она до крови закусила губу, чтобы не закричать, да и что кричать: здесь на пустынном берегу никто её не услышит.

Услышал Дружок. Он скулил под дверью и царапал здоровой лапой, понимая своим собачьим умом, что там, в доме, неблагополучно. Но пса никто не слышал. И то­гда он, задрав морду к луне, негромко протяжно завыл. И был этот вой жутким и непривычным.

— Если ты это сделаешь, — выговорила Наташа, пря­ча от его мокрых губ лицо, — я утоплюсь. Если бы ты знал, как ты мне отвратителен!

Он резко оттолкнул её, и девушка отлетела к стене. У неё мелькнула было мысль распахнуть окно и вы­скочить, но она не сделала этого. Слишком унизительно.

Не скрывая отвращения, обошла его и вышла из ком­наты.

Он слышал, как мимо окна прошелестели её быстрые шаги. Вслед за ней прохромала собака. Медленно под­нялся, подошел к зеркалу и долго вглядывался в своё отражение, потом обернулся к столу и прямо из горлышка одним духом выпил остатки коньяка. Хотел вытереть губы тыльной стороной ладони, но, заметив кровь, мед­ленно опустил руку и, ногой распахнув взвизгнувшую дверь, вышел, ударившись плечом о затрещавший косяк.

Наташа сидела на старой опрокинутой лодке. Скри­пела осока, чмокали в тростнике лещи, гудели комары. Когда в доме хлопнула дверь, Наташа вздрогнула и огля­нулась: он, хрустя сухими сосновыми шишками, удалял­ся по тропинке в сторону леса. Шагал тяжело, и широ­кая квадратная фигура его покачивалась. Девушка при­держала за ошейник заворчавшего Дружка, погладила по голове. И хотя он ушёл и Наташа знала, что больше он не вернётся, в дом идти не хотелось.

Как же вести себя с мужчинами, чтобы они ничего не вбивали себе в голову? Наташа никакого повода не подала Блохину, хотя и знала, что давно нравится ему. Повода не подала, но и не запрещала ему встречаться с ней, иногда провожать с работы. И даже было при­ятно, что нравится ему. И вот результат! Значит, мало девушке не подавать повода мужчине, который ей не нужен, необходимо ещё его и отрезвить. Женщина, кото­рая молча принимает ухаживания мужчин, волей или не волей поощряет их к этому. Очевидно, и она, Наташа, поощряла Блохина. А если так, то и она тоже виновата в случившемся. Наташа содрогнулась, снова предста­вив себе эту ужасную сцену. Каким глупцом должен быть мужчина, чтобы вот так навсегда оттолкнуть от себя девушку, которую, как он утверждает, любит! Но ведь Сева не дурак. Почему же тогда он пошел на такое?

Вспомнив, как его пальцы прикасались к ее телу, Наташа, передернувшись от отвращения, быстро сбро­сила с себя одежду и, раздвигая руками скрипучий тро­стник и камыши, вошла в неподвижную воду с разбрызганными по всей её зеркальной поверхности звёздами.

Она ещё никогда не плавала одна ночью в озере. Прямо перед ней выстлал на сверкающей глади свою туманную дорожку Млечный Путь. Во взбаламученной её руками и ногами воде закачались, мерцая, звёзды. Они падали на дно, а потом снова поднимались. Вода каза­лась молочно-теплой, она легко обволакивала тело, стру­илась между ног, под мышками, целовала в губы. И кру­гом одна вода. Берег остался где-то позади и казался далёким, как конец света. А впереди округло вырисовы­вался высокий зелёный остров с густо-чёрной тенью у бе­рега. Листья на деревьях нежно серебрились. Остров притягивал к себе, манил. Наташа знала, что до него далеко и нужно поворачивать обратно. Знала и плыла вперёд. Было жутковато и вместе с тем приятно. Иногда она переворачивалась на спину и отдыхала, едва шевеля руками и ногами. И тогда звёздное небо притягивало, за­чаровывало. Хотелось смотреть и смотреть на него до бесконечности, Она даже не заметила, как стала погру­жаться, и, лишь глотнув воды, перевернулась и поплыла дальше. К острову.

Силы покидали её, когда она наконец добралась до острова. Уцепившись за тростник, долго не могла отды­шаться. Не было сил даже выбраться на берег. Послед­нюю сотню метров она плыла в каком-то полузабытьи. Теряла из виду остров, кружилась на одном месте. Звез­ды плясали на небе, Млечный Путь струился меж них, все убыстряя свой бег. Такая ласковая и тёплая вода вдруг стала тяжёлой и неприветливой. Она настойчиво тянула вниз, в глубину...

Пришли мысли о смерти. И совсем не отвлечённые. Закрыть глаза, перестать двигать руками, ногами и медленно погрузиться в эту непроницаемую пучину. Она представила себя на чёрном илистом дне. Огромные ры­бины, шевеля плавниками, будут проплывать над ней, тусклый зеленоватый свет, наверное, в яркий солнечный день доберётся до нее. А потом по озеру будут плавать лодки и люди баграми станут шарить по дну.

Она перевернулась на спину и увидела опрокинув­шееся над ней звёздное небо. Небо было глубоким и тоже притягивало к себе. Странно было ощущать огромное пульсирующее небо под собой и над собой. Может быть, опускаясь на дно, она одновременно поднимается к звёз­дам?

Выбравшись на берег, Наташа прислонилась спиной к шелковистому берёзовому стволу и закрыла глаза. В ушах гудело, кровь ходила по телу толчками, руки и ноги налились свинцом. Ничто бы сейчас не сдвинуло её с места. И только теперь она почувствовала холод. Сначала вскочили пупырышки, затем между лопатками обожгло ознобом, а через несколько минут её трясло, как в лихорадке.

На рассвете Сергей нашел её, искусанную комарами и окоченевшую от утреннего холода, под берёзой. Она сидела всё в той же позе с широко открытыми глазами. Прямо из лодки шагнул он в глубокую воду и пошёл к ней. В глазах его боль и мука, а лицо такое, будто он состарился на десять лет. Он сорвал с себя куртку, ста­щил рубашку, майку и всё это натянул на неё. Поколебавшись, снял брюки и, как маленькой, просунул её длин­ные холодные ноги в брючины. Сама она не смогла бы надеть. Ей было покойно и уютно в его руках, глаза сли­пались, посиневшие губы дрожали.

— Как ты меня напугала, Наташка, — чужим, изме­нившимся голосом сказал он. — Разве так можно?

— Я знала, что ты придёшь, — прошептала она и, не удержавшись, всхлипнула.

Бережно он поднял её и понес к лодке. Плечо у него залито йодом и заклеено пластырем. Посадил на корму, раздел, безжалостно, докрасна растер майкой её грудь, спину, затем снова одел во всё своё, а курткой укутал ноги. Дружок облизал ей руки, лицо.

— Я знала, что ты придёшь, — повторила она, с тру­дом разлепляя сомкнутые ресницы. — Я всё время звала тебя.

— Я слышал, — ответил он.

Из-за колючей щетины леса вымахал ослепитель­ный луч и располосовал затянутое редким туманом озеро пополам.

— А Блохин там? — стуча зубами, говорила она. — Я не хочу его видеть.

— Ну и подонок! — с угрозой в голосе проговорил Сергей. — Так это, значит, он?!

— За что он так ненавидит тебя?

— Не знаю, — помолчав, ответил Сергей. — Кажется, не за что.

— Ты удрал из больницы? Да? — спрашивала она.

— Ты ведь позвала меня, — впервые в это утро улыб­нулся он.

— Это хорошо, что ты приехал, — сказала она. — Мне было очень холодно и плохо.

— Смотри не заболей.

— Ты будешь меня лечить, ладно? — засыпая, го­ворила она.

Голова её с прижмуренными глазами склонилась ему на грудь. Он гладил её холодные слипшиеся волосы, го­ворил, как ребенку, какие-то ласковые слова, но она уже ничего не слышала: глаза её закрылись, дыхание стало ровным, спокойным. Наташа согрелась и заснула. Ино­гда она вздрагивала, руки её начинали что-то искать, и, глубоко, со всхлипом вздохнув, как обиженный ребёнок, снова затихала.

Сергей осторожно положил её на скамью, завёл мо­тор, и лодка, обогнув тихий остров и оставив после себя пенистый след, понеслась к берегу. Он сел рядом и по­ложил ее растрепанную голову к себе на колени. Стис­нув зубы, смотрел прямо перед собой. Светлые глаза его сузились. Мелкие холодные брызги секли хмурое небри­тое лицо.

На пустынном берегу неподвижно стояли две фигуры. Это Миша Султанов и Женя Мальчишкин. Они молча смотрели на приближающуюся моторку.

Над озером Большой Иван занималось ясное солнеч­ное утро.

5

Сергей вышел из конторы Главрыбвода в хорошем настроении: Вологжанин сообщил, что за самоотверженность в борьбе с опасными браконьерами объ­явил ему, Сергею Волкову, в приказе по управлению бла­годарность, а кроме того, договорился с председателем облпотребсоюза насчёт полного комплекта новой резины для «Москвича». Это последнее известие больше всего обрадовало Сергея.

Город утопал в зелени. Тополя и липы благоухали. Прохожие заполнили тротуары. Мужчины в безрукавках, девушки в коротких юбках. Увидев на другой стороне улицы высокую стройную девушку, Сергей прибавил шагу, но, когда она, переходя дорогу, оглянулась, снова замедлил шаги.

Не Наташа. Почему он всё время думает о ней? Ищет её глазами в толпе прохожих. Что бы ни делал, куда бы ни шёл — в голове она. И это предчувствие непопра­вимой беды, охватившее его в тот день, когда попал в больницу. Вечером он вдруг почувствовал необъяс­нимую тоску и тревогу. Он не мог оставаться в палате, его неудержимо тянуло туда, на Большой Иван, где ребята, Наташа, Дружок. Тоска всё усиливалась, изма­тывала душу, и тогда Сергей занял у соседа по койке спортивные трикотажные, брюки, потихоньку выбрался из больницы, перелез через забор — ворота были закры­ты, — не заходя домой, вывел из сарая свой старый вер­ный мотоцикл и умчался в ночь по Невельскому шоссе.

Он опоздал. Её не было в доме. Не было и Мальчишкина с Султановым. Встревоженный Дружок привел его на берег озера, где он увидел её одежду. И уже не тоска, а смертный страх схватил его за сердце: он стал кричать, звать её. Приплыли на «Казанке» Мальчишкин с Султановым. Ничего не объясняя, Сергей прыгнул в лодку, Дружок вслед за ним, и умчался в сторону острова.

Снова и снова вспоминал он её замёрзшую, с неми­гающим, как у птицы, взглядом. Как растирал её, ощу­щая под ладонями прохладную упругую грудь, как спя­щую нес на руках в дом мимо озадаченных приятелей, А Дружок бежал сзади и повизгивал.

И вот с тех пор он всё время думает о ней. Она всегда была немного непонятной и странной: ни с того ни с сего грубила, несла какую-то чушь, а иногда, наоборот, была не по-детски умна и рассудительна. Она была для него давным-давно знакомой девчонкой. Девчонкой-школьни­цей. Росла она без отца, часто была предоставлена сама себе. Наверное, от этого она диковатая, резкая. Однако Сергей прощал ей все выходки. Он уже стал взрослым, женатым мужчиной, а девчонка с улицы Ботвина по-прежнему останавливала его, когда он проезжал мимо на мотоцикле, и просила прокатить.

И вот девчонка-школьница стала стройной девушкой, с чистыми серо-зелёными глазами. Сергей не мог относиться к ней как прежде. А по-другому ещё не умел. Наверное, поэтому им было трудно разговаривать. То она замыкалась и уходила в себя, то он не мог найти нужных слов, которые растопили бы холодок отчуждения. Не мог, а может быть, и не старался? А наоборот, уходил от откровенности? Будто между ними есть какая-то тайна, о которой они оба знают, но пока ещё не решаются заговорить.

Сергею захотелось увидеть Наташу. И потом, у него были важные дела в редакции. Собственно, он из-за этого и приехал в город. Но сначала надо зайти в другое место. Не очень-то тянуло его туда.

Он свернул на набережную и, сразу помрачнев, заша­гал к своему бывшему дому. На балконе в узком дере­вянном ящике, выкрашенном в зелёный цвет, покачива­лись на ветру цветы на длинных ножках. В углу стоял выгоревший шезлонг. На нём книга. Ветер с реки будто нехотя листал страницы. Отсюда Сергей смотрел на город, на парк. А Лиля вытаскивала на балкон рас­кладушку и загорала, налепив на нос бумажку.

Он нажал на кнопку и услышал знакомый дребезжа­щий звонок. Сейчас зашлепают знакомые шаги, щёлк­нет замок и после некоторой паузы Лиля спросит: «Это ты?»

Дверь отворилась, и Сергей увидел невысокую ста­рушку в коричневой вязаной кофте. В руке стакан с мел­ко наструганной морковью.

— Вы к Льву Александровичу? — приветливо спро­сила старушка.

Сергей путано объяснил, что он здесь недавно жил и не успел ещё всех знакомых оповестить — он как-то и не подумал об этом! — что у него сменился адрес. И поэто­му, если есть для него какая-либо почта...

Старушка понимающе закивала, засеменила в комна­ту, но, тут же вернувшись, запоздало пригласила войти. Сергей сказал, что подождёт на площадке. Ему совсем не хотелось заходить в свою бывшую квартиру, которая и пахла-то теперь иначе.

Старушка вручила ему несколько писем и бандероль. Сверху лежал желтоватый листок денежного перевода: гонорар из «Недели».

— Уже с месяц, как пришел перевод, а от вас ни слуху ни духу, — сказала старушка. — Лев Александро­вич звонил в редакцию, но там сказали, что вы в коман­дировке.

Сергей поблагодарил старушку и по знакомым сту­пенькам спустился вниз. И сразу почувствовал облегче­ние, будто только что выполнил тяжёлую работу.

Первым делом отправился на почту, там его отругали, заявив, что денежные переводы хранятся месяц, а потом их отсылают обратно. Однако деньги выдали. Купив в подарок матери электрический утюг — она давно хоте­ла такой — и пару коробок с шоколадными конфетами для братьев, Сергей отправился домой, решив, что в редакцию придет после обеда, сейчас всё равно там ни­кого нет.

— Редко ты, сынок, теперь домой заглядываешь, — поблагодарив за подарок, упрекнула мать.

— Служба, мать, — сказал Сергей.

— Долго ли на машине? Сел — и через час дома.

— На машине? — усмехнулся Сергей. — Машина в отпуске. Отдыхает на курорте.

— В аварию попал? — всполошилась мать.

— Всё в порядке, — успокоил Сергей, не вдаваясь в подробности.

— Бельё-то привез или и без меня есть кому пости­рать?

— В следующий раз привезу, — улыбнулся Сергей.

— Бирюком ты там в глуши заделаешься, — покача­ла головой мать.

— Отец не собирается приехать? — перевёл разговор на другое Сергей.

— Мальчишек отправлю к бабушке и сама к нему на недельку выберусь. Его аж за Мурманск занесло. Не молодой ведь, пора бы и к дому прибиться.

— Наверное, и я в него, — усмехнулся Сергей. — Пу­тешественник.

— Бездомники вы, вот кто, — сказала мать. — Не мо­жете и недели усидеть дома.

— Ты ведь от него не ушла?

— То я,— вздохнула мать. — А другая бы не выдер­жала.

Уплетая кислые щи, Сергей то и дело ловил на себе испытующий материнский взгляд. Наконец не выдержал и сказал:

— Ну, спрашивай, как я там живу, не страдаю ли по Лильке, не убиваюсь ли по сыну?

— Ты говорил, есть у тебя одна хорошая женщина...

— Нет её, — резко сказал Сергей. — Была да сплыла: замуж за другого вышла и уехала.

— Нельзя тебе одному, сынок, не годится так! У каж­дого мужчины должна быть семья, а разве можно так, бобылем? Может, съездишь в Москву, как там... сына проведаешь. Валя Молчанова забегала как-то — она с Лилей переписывается, — так говорила, что Лиля-то про тебя всё спрашивает и вроде жалеет, что у вас так полу­чилось. Не будь уж таким гордым, сынок. Иногда надо и уступить, и простить. У вас ведь сын!

Сергей положил ложку на стол и посмотрел на мать.

— Давай внесём ясность в этот вопрос раз и навсе­гда: с Лилей у нас жизни не было и не будет. Поэтому и не может быть возврата к старому. Наша женитьба — это была ошибка, но винить тут никого нельзя. Жизнен­ный опыт постигается с годами. Мне сдается, такой опыт я уже приобрел. И во второй раз подобную ошибку не совершу. Никогда больше, мама, не говори мне, чтобы я вернулся к ней, да и вряд ли она этого захочет. И не торопи меня с новой женитьбой. Всему своё время.

— За что дети-то страдают!

— Дети гораздо больше страдают, живя с родите­лями, ненавидящими друг друга.

— Я тут пирогов испекла, посылала Генку к тебе, а он не поехал. Обидел ты его чем-то. Я спрашивала, да разве от него чего толком добьешься.

— Запретил ему сетку ставить и перемёт, — сказал Сергей. — А на удочку он, видите ли, не желает ловить. Воюю с браконьерами, а тут под боком свой вырос!

— Нашёл он сетку-то, — вздохнула мать.

— А я-то удивляюсь, чего это братишка ко мне боль­ше не приезжает. Он, оказывается, на других озёрах браконьерничает! Ну, доберусь я до него.

— В институт и документы не стал подавать, с осени пойдет работать на тепловозоремонтный завод.

— Пускай поработает, — сказал Сергей.

После обеда он вышел в сад, приткнувшийся к са­мому дому, уселся на скамейку и стал просматривать почту. В бандероли прислали два экземпляра «Недели», в одном из писем сообщали, что его рыбацкий рассказ «Хитрая щука» запланирован в девятый номер молодёж­ного журнала. Просили прислать фотографию и биогра­фические данные. Это большая удача! Сергей написал этот рассказ в больнице и послал в журнал. Ему вер­нули. Послал во второй — опять завернули. И вот в тре­тьем приняли!

Радость переполняла его. Шутка ли, его первый рас­сказ будет напечатан в популярном журнале! И даже с фотографией. Этой нежданной радостью нужно было немедленно с кем-то поделиться. Позднее Сергей поймёт, что многие люди гораздо охотнее выслушивают тебя и даже делают вид, что принимают близко к сердцу, если ты им рассказываешь про свои неудачи и горести, а ко­гда заговоришь об успехе, большой удаче, глаза таких людей становятся пустыми и лица замкнутыми. Далёко не всех радуют успехи даже своих близких знакомых. Эту горькую истину пришлось Сергею Волкову узнать позже.

Всё-таки он соскучился по городу. Приятно вот так, после длительного отсутствия, бродить по улицам, смо­треть на прохожих. Отвык от такого количества людей.

Зашёл на улицу Ленина в издательство. Козодоев как раз собрался куда-то уходить, но, увидев Сергея, зата­щил к себе в кабинет.

Поинтересовался жизнью на озере, посетовал, что так и не выбрался к нему на рыбалку: дела, командировки, текучка заела. Про брошюру не спросил, хотя Сергей думал, что он с этого и начнет. А поговорить надо было.

— Это будет не природоведческий очерк, а повесть, — без околичностей напрямик заявил Сергей. — Прикиды­вал и так и этак, материал тянет на повесть.

Козодоев почесал мизинцем переносицу. В светлых глазах усмешка.

— Я это понял, когда прочитал в «Неделе» отрывок.

— Подвёл я вас?

— Пиши повесть, — сказал Александр Арсенье­вич. — Другого я от тебя и не ожидал.

— У меня есть одна идея, — сказал Сергей. — Я пред­ложу Дадонову серию очерков с места событий.

— Должен поддержать, — одобрил Козодоев.

— Бегу в редакцию! — заторопился Сергей. — Как там альманах?

— Я слышал, ты опять попал в переплёт? — спросил Александр Арсентьевич.

— Такая теперь у меня работа, — улыбнулся Сергей.

— Неужели нравится? — с любопытством посмотрел на него Козодоев.

— Нравится, — ответил Сергей. — Буду просить ре­дактора, чтобы до осени продлил мою командировку.

— Ну, на это ты не рассчитывай, — рассмеялся Алек­сандр Арсентьевич.

Дадонов всерьёз заинтересовался предложением Сергея. Вызвал Лобанова, Мишу Султанова и пожелал узнать их мнение. К великому удивлению Волкова, Лоба­нов согласился, что публикация в газете серии очерков с продолжением — стоящее дело, учитывая важность и злободневность поднятой темы. Султанов тоже не возражал.

Воспользовавшись благоприятной ситуацией, Сергей выпросил у редактора ещё один месяц отпуска. Тот нехотя согласился.

Из кабинета вышли вместе с Лобановым. Тот даже пропустил его в дверях вперёд. Сергей только диву давался: с чего бы это он такой внимательный и добрый?

Впрочем, всё скоро стало ясно.

— У нас опять назревают перемены, — доверительно сообщил в коридоре Лобанов. — Поговаривают, что откроется вечерняя газета.

— А редактором назначают вас? — спросил Сергей,

— Обо мне и речи не может быть. Я своё место знаю. А вот тебя могут.

И тут только Сергей понял, что этот человек растерян и подавлен. В нём и следа не осталось от былой уверенности. То, что он остановил его в коридоре и затеял этот разговор, доказывало, что от новых перемен он не ждёт для себя добра. И он на всякий случай заигрывает с ним, Сергеем: а вдруг и впрямь назначат редактором вечерней газеты? А с редакторами надо жить в мире.

И тут Сергей — он ни от кого ещё не слыхал о каких-либо переменах — не удержался и нанес Лобанову жесточайший удар.

— А почему бы вам и не быть редактором? — простодушно заметил он. — Не обязательно городской газеты. Например, районной?

Уехать из большого города в районный центр — это для Лобанова трагедия. Сергей это знал и сознательно сказал это. Лобанова даже передёрнуло.

— Что ты застрял на этом озере? — перевёл он разговор на другое. — С тоски можно помереть.

— Я не скучаю, — ответил Сергей и добавил доверительно: — Вы не расстраивайтесь, Тимофей Ильич, если пошлют в отдаленный район. Там тоже есть свои пре­лести: природа, озера, рыбалка... Вы любите рыбу ловить?

— Ну, трудись, — помрачнел Лобанов. — Присылай очерки, будем печатать.

— За мной дело не станет. Вы знаете, как там, на природе, хорошо работается!

— Ладно, почитаем, — пробормотал Тимофей Ильич и, неожиданно сунув узкую ладонь Сергею — раньше он никогда этого не делал, — зашагал к своему кабинету.

— Да, а ты слышал, что тут выкинул Блохин? — вдруг остановился Лобанов.

Сергей молча смотрел на него: настроение сразу ис­портилось. Он знал, что ему предстоит неприятная встре­ча и разговор с Блохиным, и всё оттягивал этот момент.

— Кстати, где он? — спросил Сергей.

— Погорел твой Блохин, — сказал Лобанов и скрыл­ся в своём кабинете.

«Почему мой? — мрачно размышлял Сергей, шагая по коридору в кабинет Дадонова. — Скажет же такое: «твой Блохин!»

В приёмной повстречался с Валей Молчановой. Она только что вышла от редактора с исчёрканной синими чернилами газетной полосой. От набранной жирными буквами страницы пахло типографской краской. Валя была сегодня дежурной по номеру. Маленькое розовое личико её с пепельными кудряшками было серьёзным. Под круглыми глазами обозначились мелкие морщин­ки — время не щадит никого.

— Письмо от Лили получила, — равнодушно сообщи­ла она. А в глазах затаённая усмешка: как сейчас отреа­гирует на это известие Сергей?

А он молчал. Ему теперь это было совсем неинтерес­но. И ничего хорошего он не ожидал. Лилю он не видел с тех пор, как она уехала, да, признаться, и видеть не хотел. Вот Юрку — другое дело. Мысли о том, как за­брать от неё сына, не покидали его. Скрепя сердце он написал Земельскому письмо о том, что хочет повидаться с сыном, и спрашивал, как это лучше сделать: ему при­ехать или сын сам приедет сюда? Ответа он не полу­чил.

Валя Молчанова между тем рассказывала, что Лиля встретила хорошего человека. Военного, подполковни­ка.

— Смотри, повысили в звании, — усмехнулся Сер­гей.

Подполковник сделал Лиле предложение, и она, наверное, выйдет замуж за него. Он очень хороший че­ловек, не то что...

— Про сына ничего не пишет? — перебил Сергей, он уже стал уставать от этой болтовни.

— Юра у её родителей, — сообщила Валя. — Они его любят. В общем, он ей руки не свяжет.

— В этом я не сомневаюсь, — вырвалось у Сергея.

— И ещё пишет, что с ужасом вспоминает, как она могла столько лет прожить в таком захолустном горо­дишке и с таким мужем.

— Ужасный я человек, — вздохнул Сергей. — Повез­ло ей, что выходит замуж за другого.

— Повезло или нет, я не знаю, — холодно заметила Валя. — И ещё сообщает, что её родители усиленно хло­почут в Москве — Лилин отец познакомился на даче с каким-то важным генералом, — чтобы подполковника пе­ревели из Ленинграда на хорошую работу в Москву. Ведь у Лили там строится кооперативная квартира. По-моему, трёхкомнатная, в хорошем высотном доме.

— Зачем ты мне всё это рассказываешь? — в упор посмотрел на неё Сергей. Наверное, лицо у него было очень жесткое, потому что Валя заморгала глазами и растерянно пролепетала:

— Я думала, тебе это интересно.

— Она просит тебя всё это мне рассказывать?

— Если ты не хочешь.

— Не хочу, — отрезал Сергей и, нахмурившись, по­стучал в дверь редактора.

Валя взглянула на себя в маленькое зеркало: щёки её пылали, маленький нос обиженно вздернулся вверх. Действительно, какого чёрта она всякий раз рассказы­вает Волкову про Лилю!

Альманах «Наш край» — детище Сергея Волкова — лежал на редакторском столе. После подписи Дадонова альманах уйдет в типографию, но Павел Петрович не спешил подписывать. Он задумчиво шагал по своему про­сторному кабинету и курил, изредка бросая на Сергея любопытные взгляды. В пятьдесят лет Дадонов сохранил юношескую стройность и сухощавость. И тёмно-русые волосы были без седины.

— Я предлагаю выбросить рассказ Блохина, — ска­зал он. — Три дня не появлялся на работе. Где-то пьянствовал, а сегодня мне позвонили из милиции: эту ночь он провёл в вытрезвителе. Учинил драку в ресторане. Могли бы и судить. Разумно ли после всего этого печа­тать в альманахе молодых литераторов рассказ такого человека?

— Рассказ о любви, а не о борьбе с алкоголизмом, — заметил Сергей.

— Сегодня утром принес мне заявление с просьбой уволить с работы. Я думаю, это он с перепугу: решил, что я его после всех этих художеств прогоню.

— Не думаю, — сказал Сергей. — Блохин не трус.

— Так как быть с рассказом? — спросил Дадонов. — Есть у тебя что-либо взамен?

— Надо печатать, — сказал Сергей. — Рассказ хоро­ший. А то, что с Блохиным произошло... это не имеет никакого отношения к рассказу.

Дадонов взглянул на Сергея и чуть заметно улыб­нулся:

— Почему ты его защищаешь? Я ведь знаю, что он на твоём месте поступил бы иначе.

— Я рассказ защищаю, — нахмурился Сергей. — А на Блохина мне наплевать!

— Уговаривать его остаться в редакции я не буду, — сказал редактор.

— Это ваше дело.

— Жаль, что все так получилось. Парень он спо­собный.

— Я вам больше не нужен? — Сергей поднялся с ди­вана.

Дадонов подошел и, обняв Сергея за плечи, снова уса­дил на диван и сам сел рядом.

— У тебя неприятности? — спросил он. — Может быть, я могу тебе помочь?

— Вы прекрасный психолог, — усмехнулся Сергей.— Однако ни в чьей помощи я не нуждаюсь.

— Извини, брат, я не хотел тебя обидеть.

Они встали одновременно, посмотрели в глаза друг другу.

Сергей улыбнулся и сказал:

— Неприятности позади. А у кого их не бывает? Вот теперь у Блохина.

— Он сам виноват.

— Беда не щадит ни правого, ни виноватого.

— Ты там, на озере, стал философом, — улыбнулся Павел Петрович. — А сейчас я тебя обрадую: звонили из «Недели», разыскивали тебя: кажется, приглашают на работу. В Москву.

— Мне нравится с вами работать, — несколько расте­рявшись, ответил Сергей.

— А если серьёзно? — пытливо смотрел на него Дадонов. — Предложение лестное.

— Вы на моём месте поехали бы в Москву? — выдер­жал его взгляд Сергей и чуть приметно усмехнулся.

— Я? — удивился редактор. — Не знаю. Меня в Мо­скву не приглашали.

— Выходит, поманили пальцем — всё бросай и беги! Как же, это столица! Как будто там работать не надо и манна с неба сыплется. Я родился в этом городе, люб­лю его. Мне нравится моя работа. Зачем мне уезжать в Москву? Как это в песне-то поется? «Самолет хоро-шо-о, а олень лучше!»

— Не перестаёшь ты меня удивлять, Волков! — заку­ривая, сказал Павел Петрович. — А такие понятия, как рост по службе, карьера, тебе чужды?

— Почему же? — улыбнулся Сергей. — Это важный стимул в жизни человека. Однако не для меня. Я живу от книги к книге. В этом смысл моей жизни. А где я буду работать над книгой — здесь или в Москве, — какое это имеет значение? Сдаётся мне, что здесь я буду работать гораздо лучше.

— А газета?

— Из газеты я не собираюсь уходить, — сказал Сер­гей. — Конечно, если вы меня не прогоните.

— Наоборот, — рассмеялся Дадонов. — Мы с Козодоевым хотим взвалить на тебя очередной альманах. Кстати, почему ты ничего своего не предлагаешь? У тебя ведь есть рассказы, повесть?

— Я подумаю, — улыбнулся Сергей, по достоинству оценив хитрость Павла Петровича.

Блохина Сергей разыскал в бухгалтерии. Он стоял перед столом главного бухгалтера с обходным листом в руке. Лицо у Всеволода помятое, под глазами жёлтые круги. Лицо человека, который не меньше недели пил на­пропалую. На подбородке и лбу засохшие царапины.

Сергей подождал, пока бухгалтер закончил щёлкать на счетах и подписал обходной лист. Они вместе вышли на улицу. Всеволод старательно не смотрел на Сергея. Обернув здание, они остановились у белой стены. Бурьян и репейник пучками росли на песчанике. Напротив за за­бором тесно прижались друг к дружке дощатые сараи и железные гаражи, а еще дальше громоздился серый че­тырехэтажный дом. У парадной худенькая девочка в красных сандалиях играла в классы. Подбоченившись и по-птичьи поджав тонкую ногу, другой передвигала в рас­черченные мелом квадраты белую кафельную плитку.

Коротко размахнувшись, Сергей ударил Блохина. Го­лова у того тупо мотнулась в сторону. Сергей на шаг от­ступил, ожидая ответного действия, но Всеволод всё в той же позе понуро стоял перед ним и мутноватыми глазами смотрел на крышу здания редакции. Он ссутулил широ­кие плечи, длинные цепкие руки висели вдоль туловища.

— Бей, — равнодушно сказал он и, облизнув разби­тую губу, сплюнул кровь. — Меня давно никто не бил.

— Она ведь из-за тебя, подонка, чуть не утонула, — выдавил сквозь стиснутые зубы Сергей.

— Больше того, что я завтра навсегда уматываю из этого города, я не могу для вас обоих сделать, — сказал Сева, всё так же глядя на крышу.

— Всё правильно: нашкодил, как паршивый кот, а теперь убегаешь, — брезгливо сказал Сергей.

Он понял, что больше его не ударит. Перед ним стоял человек, который страдал не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем он. Большой, сильный Всеволод Блохин — Сергей отлично знал, что он не трус, — не дал ему сдачи. И что бы сейчас Сергей с ним ни сделал, он не поднимет на него руку. Ненависть, вот уже несколько дней душив­шая Сергея, вдруг прошла. Даже нечто похожее на сочувствие шевельнулось в нём.

— Рассказ мой вы с редактором, конечно, из альма­наха выбросили? — спросил Блохин. — Могу я взять с со­бой хотя бы гранки?

— Твой рассказ идёт, — ответил Сергей.

До сих пор равнодушное лицо Блохина стало расте­рянным. Он долго смотрел на капустницу, порхающую над широким лопушиным листом. Девочка, смешно щуря глаза, метилась плиткой в дальний квадрат. Плитка шлёпнулась на асфальт и разбилась на несколько ма­леньких кусков. Высокий парень вывел из сарая крас­ную, сверкающую никелем «Яву», завёл и, небрежно пе­ребросив длинную ногу через седло, укатил, оставив на дворе голубоватый с белыми прожилками ком вонючего дыма.

— За эту неделю я много такого натворил, что дру­гому человеку и за всю жизнь не сделать, — сказал Се­ва. — Мне наплевать, что думают обо мне другие, но На­таша... и ты... В общем, на меня что-то накатило. Не думай, что я законченный подонок. Я бы очень хотел, чтобы ты так не думал.

Он даже шевельнул рукой, будто собираясь протя­нуть её Сергею, но не протянул. На белую несвежую ру­башку его уселась большая зелёная муха и поползла по плечу. Сева переступил с ноги на ногу, и муха, изумруд­но блеснув, улетела.

Сергей не знал, что ему еще сказать, и пауза затяну­лась. Он смотрел на девочку: она нашла новую плитку, на этот раз зелёную, и беззаботно прыгала, что-то не­громко напевая.

— Куда же ты? — спросил Сергей.

— Не знаю... Подамся в Прибалтику.

— Покайся, я думаю, редактор тебя простит, — посо­ветовал Сергей.

— В этом городе мне нечего делать, — сказал Блохин и усмехнулся. — Ты верно сказал: слишком много я здесь нашкодил.

Пробормотав: «Будь здоров», Сергей повернулся и за­шагал к парадной. Сева всё еще стоял у забора и смо­трел ему вслед. Разбитая губа его вспухла. Пошарив в карманах, он достал смятую пачку, но, не найдя там ни одной сигареты, с отвращением отшвырнул прочь. Вслед за пачкой полетела и раздавленная коробка спичек.

Он не пошёл вслед за Сергеем, а зашагал вдоль редкого покосившегося забора прямо по лопухам и репей­нику. Так можно выйти на улицу, не проходя мимо окон редакции.

6

Сергей встал с восходом солнца. На гла­зах испарялась роса, когда он шёл к машине. Птицы несмело пробовали голоса в роще. Над озером колыхался туман. Бросив на заднее сиденье машины мешок с под­кормкой, Сергей включил мотор и, дав ему немного про­греться, выехал на дорогу. Солнечные лучи ещё не пробились сквозь вершины деревьев, и в лесу было сумрач­но. Перед самым озером Балаздыней перешёл дорогу лось. Высоко вскидывая длинные голенастые ноги, он ша­гом пересёк просёлок и углубился в бор. На машину даже глазом не повёл. Сергей остановился и долго смо­трел огромному зверю вслед. Шёл лось бесшумно, и ши­рокие раскидистые рога не задевали за ветви деревьев. В спокойной уверенной поступи великана чувствовалась сила и целеустремленность.

Сергей подогнал машину к самому берегу. В резино­вых сапогах забрался в камыш и вывел оттуда надёжно спрятанную лодку. Погрузив в неё мешок с подкорм­кой, медленно поплыл вдоль берега, разбрасывая дере­вянным совком подкормку для мальков пеляди. Иногда нагибался и долго смотрел, как маленькие рыбешки жад­но хватают серые комочки. Мальки заметно подрастали. И вообще, чувствовали себя в новом водоёме как дома, если можно считать домом уральский рыбзавод, где их искусственным путём вывели из икринок.

Вода в озере прозрачная. С берегов свешивались серебристые ивы. Толстая искривленная берёза, казалось, вот-вот упадет в озеро. С её наклонного ствола удобно удить. От берега далеко в воду забрался буйный камыш. На лоснящихся листьях сидели необсохшие, со смятыми крыльями стрекозы. На них хорошо в этот час берёт у бе­рега язь.

На всякий случай Сергей объехал всё озеро, но ни­чего подозрительного не заметил. Впрочем, он и не ожи­дал тут застукать браконьеров. Дело в том, что это озеро несколько лет назад вытравили, а потом запустили маль­ков пеляди. И браконьеры знали это. Они начнут сети ставить, когда пелядь подрастёт.

Когда Сергей вернулся домой, солнце уже разогнало туман и высушило траву на лужайке. Дружок, лёжа на крыльце, поднял морду, распахнул пасть, сладко-сладко зевнул и поелозил хвостом по полу, но так и не встал. Из-под поленницы дров приковылял новый жилец — ёж Гошка. Задрал свою острую мордочку и посмотрел на Сергея чёрными глазами-горошинами. Сергей зашагал в кладовку, Гошка засеменил вслед за ним. Остановился у крыльца, на котором возлежал Дружок. Сергей вынес из кладовки блюдце с молоком и поставил перед ежом. Пальцем провел по его мягкой коричневой шерсти, окай­млявшей не защищенную иголками нижнюю часть тела. Ёж совсем по-поросячьи хрюкнул и ткнулся носом в блюдце.

Неизвестно откуда взялась ласка, которую Сергей называл Нюркой. Грациозный зверёк всё ещё дичился его, но уже несколько раз брал мясо из рук. И сейчас Сергей сходил в кладовку и принёс консервную банку с остатка­ми сосисочного фарша. Присев на корточки, протянул розовый кусочек. Нюрка приподнялась на задних лапках и вытянула длинную шею с маленькой изящной голов­кой. Ноздри её расширились, крошечный чёрный нос сморщился, глазки заблестели: Нюрка любила фарш, но брать мясо из рук нынче почему-то не хотела.

— Как хочешь, — сказал Сергей. — Дружок, возьми!

Дружок — он уже давно двигал ноздрями и облизы­вался — насторожился. Дружок не в первый раз наблю­дал за этой игрой хозяина со зверьком и знал, что рано или поздно банка с остатками фарша достанется ему. А поэтому незачем вскакивать и гавкать, когда можно будет потом спокойно удалиться с банкой в безопасное место под сосны и там тщательно и с наслаждением вы­лизать её до серебристого блеска.

Нюрка змеиным движением повела головой в одну сторону, потом в другую и сделала несколько маленьких шагов. Сергей еще дальше вытянул руку с кусочком мяса. Зверек, прижав передние лапы к груди, вытянулся в струну, но достать не смог. Совсем по-человечьи вздох­нув, сделал ещё три маленьких и робких шага и проворно схватил мясо белыми острыми зубами. В то же мгнове­ние повернулся и шмыгнул под крыльцо.

Дружок уже был тут как тут. Взяв банку зубами за отогнутую крышку, важно зашагал под сосны.

Сергей выпрямился и услышал дробный нетерпели­вый стук. Прилетел большой пёстрый дятел и, оседлав сосну, издал свой боевой клич. Взбежав по спирали ещё выше, дятел снова простучал человеку, что на его птичь­ем языке должно было означать: «Я ту-т-у-тут! Жду-ду-ду угощения!»

Сергей улыбнулся и в третий раз отправился в кла­довку. На этот раз он прихватил оттуда полоску сала и мешочек с крупой. Сало он положил на стол, за которым сам обедал, а крупу высыпал на фанерный лист, укреп­ленный на толстом коротком суку ближайшей к дому сосны.

Дятел, не дожидаясь, когда человек уйдёт, слетел с дерева на стол и, схватив угощение, пёстрой молнией метнулся к самой вершине сосны. Синицы не заставили себя долго ждать: тут же облепили фанерный лист и ве­село затюкали своими маленькими аккуратными клю­вами.

Взобравшись по шаткой лестнице на чердак, Сергей убедился, что еще один жилец этого старого дома на ме­сте: между двумя вениками, в самом темном углу, на перекладине дремала сова. Глаза ее желто светились. Сова спала с открытыми глазами. А с наружной стороны дома, под самой крышей, жили ласточки. Из всех перна­тых соседей Сергея только ласточки отказывались от уго­щения. Красиво и стремительно резали они воздух с утра до вечера и сами ловили мошек. Птенцы давно подросли, и Сергей удивился, как они помещаются в небольшом пупырчатом гнезде вместе с родителями.

Спустившись вниз, Сергей накрошил в алюминиевую чашку хлеба, высыпал туда остатки гречневой каши и пошёл на берег. Забравшись в камыши, стал пригоршня­ми бросать крошки в воду. Здесь он каждое утро под­кармливал подлещиков. В любое время, если ему нужна была рыба, он мог здесь на червя поймать десяток-полтора приличных рыбин.

Закончив все дела по хозяйству, Сергей позавтракал: выпил чашку кофе с молоком и съел два яйца всмятку. После этого забрал из комнаты старенькую пишущую машинку — с гонорара он приобрел её по дешёвке в ко­миссионном магазине — и водрузил на грубо сколочен­ный стол. К машинке он всё ещё не мог привыкнуть и поэтому работал медленно. Печатал двумя пальцами, то и дело хватаясь за резинку и ручку, чтобы исправить опечатку.

Как только машинка застучала, тотчас откликнулся дятел. У него это дело получалось гораздо лучше, чем у Сергея. Так повторялось каждый раз: ударит по кла­вишам Сергей, и тут же ответит дятел. Первое время он отвлекал от работы. Сергей сердился, вставал и бросал в насмешника сухими шишками, но потом привык и пе­рестал обращать внимание. Подразнив немного Сергея, дятел улетал в чащу выстукивать свою собственную лес­ную повесть.

Иногда Сергей отрывался от работы, чтобы взглянуть на небо: не парит ли над озером ястреб? Увидев его, дол­го следил за полётом величавой птицы, а потом снова садился за работу и больше не отвлекался до обеда. Над ним тихо и задумчиво шумели сосны, пели птицы, с озера доносились крики чаек, гулкие всплески, когда щука на­чинала жировать. Ветер приносил с дальних лугов запахи скошенной травы, ароматной цветочной пыльцы и души­стого лесного меда. Над соснами проплывали вороха об­лаков. Прозрачные лёгкие тени на мгновение накрывали сосны, дом, Сергея и исчезали. Растопыренные жёлтые иголки бесшумно пикировали с деревьев вниз. Иногда они падали на вставленный в машинку лист, и Сергей сдувал их, не переставая стучать.

В эти солнечные тёплые дни он заканчивал начисто перепечатывать свою повесть. Сергей наконец решился послать её в журнал.

В один из таких августовских дней, когда Сергею впервые за последние тревожные и жестокие для него годы стало спокойно и так хорошо работалось, произо­шло то, чего он уж никак не ожидал.

Сергей только что вернулся с объезда озера и выта­скивал «Казанку» на берег, когда увидел подъезжающую к дому серую «Волгу» с шашечками. Кто бы это мог быть? Никто из его знакомых ещё ни разу не приезжал на озеро на такси.

Распахнулась дверца, и с переднего сиденья выско­чил и стал озираться худенький высокий мальчишка. У Сергея ёкнуло сердце: да ведь это Юрка! Вслед за ним показалась Лиля. Шофёр открыл багажник, выта­щил оттуда чемодан и большую пухлую сумку. Дружок сразу узнал их и, прыгая вокруг, радостно приветствовал громким лаем. Лиля небрежно дотронулась до его спины и, поправив причёску, стала разглядывать дом. Юра пер­вым увидел отца и сначала бросился было к нему, но по­том, оглянувшись на мать, остановился. Стоял и Сергей на берегу, широко расставив ноги в резиновых сапогах, голый до пояса. Он был настолько ошеломлён, что не мог разобраться в нахлынувших на него чувствах: это и радость при виде сына, и жгучее желание прыгнуть в лод­ку, завести мотор и умчаться отсюда, чтобы не встречать­ся с этой женщиной, которую с таким трудом стал забы­вать.

— Что же ты стоишь, Волков? — услышал он знако­мый голос. — Встречай гостей! Или не рад?

Она улыбалась, однако тёмные глаза её насторожен­но смотрели на Сергея. Что-то изменилось в ней, поста­рела, что ли? Губы ярко накрашены, глаза подведены, на удлинённых ресницах тушь. И улыбка какая-то неуве­ренная. Признаться, Сергей не ожидал от бывшей жены такой прыти: взять вот так и прикатить без предупрежде­ния. Значит, что-то серьёзное вынудило её решиться на такой шаг.

— Не ждал, — сказал Сергей.

Вытерев руки о зелёные брезентовые штаны, он шаг­нул к сыну, схватил его на руки, приподнял и прижал к щетинистому лицу. Юра неловко обнял его за шею и как-то стыдливо клюнул в щёку.

— Как ты вырос! — улыбнулся Сергей, опуская его на песок. Юра, видно, неловко себя почувствовал, по­краснел и, моргая большущими тёмными, как у матери, глазами, сказал:

— Ты меня прокатишь на лодке? Я хочу большую ры­бину поймать.

Сергей взъерошил на его голове тёмно-русые волосы и шагнул навстречу к Лиле. Шофёр деликатно отошел к машине и, раскрыв багажник, стал что-то там искать.

— Ну, здравствуй, — сказал Сергей. Он насторожен­но смотрел на неё, не протягивая руки. Чёрт побери, он совсем не знал, как нужно себя вести при встрече с быв­шей женой!

— Ты стал такой мужественный, — улыбнулась она. — Тебе на пользу пошла эта... — она оглянулась на дом, озеро, — холостяцкая жизнь на лоне природы.

— Ты тоже изменилась, — заметил он, впрочем не по­ясняя, что имел в виду.

Они не виделись почти полгода. Лиля сняла плащ, и под модным облегающим платьем он угадал такие зна­комые линии... Кажется, она немного похудела, на шее обозначились мелкие морщины, под глазами голубоватые круги. Да и волосы стали у неё другого цвета: из тёмно-каштановых превратились в тёмно-рыжие с красноватым оттенком, а смуглые руки такие же полные, красивые.

— Какими судьбами? — поинтересовался он, стара­ясь не переступать ту черту отчуждённости, которая есте­ственно возникла между ними. Но Лиля, очевидно, торо­пилась перейти эту черту, а зачем — пока ему было не­вдомёк.

Шофёр решил, что достаточно прохлаждаться на берегу озера, и оглушительно захлопнул багажник. Выпря­мившись, вопросительно посмотрел в их сторону.

— Может быть, ты рассчитаешься за такси и отпу­стишь его? — сказала Лиля. — Я всё-таки тебе сына при­везла.

И Сергей улыбнулся про себя: в этом была вся она. Железная закваска Земельского: ничто в нашей жизни не делается даром! Сергей сходил в дом, взял деньги и рассчитался с шофёром. И хотя он щедро заплатил ему, шофёр замялся, состроив явно недовольную физиономию. Наконец объяснил, в чем дело:

— Дама обещала заплатить и за обратную дорогу. Такая глушь, где я найду пассажиров?

Сергей протянул ещё пятёрку. Таксист сразу заулы­бался, снял фуражку и тепло со всеми распрощался. «Волга» развернулась и заныряла по ухабистой травяни­стой дороге. Ольховые кусты хлестали её по округлым блестящим бокам.

— Папа! — возбужденно кричал Юра. — Тут рыбы полно! Дай удочку, я с лодки буду ловить!

Дружок суетился возле него, прыгал на грудь, стара­ясь лизнуть в лицо. Сергей и не подозревал, что они та­кие друзья.

— Он так скучал по тебе, — негромко сказала Лиля. — Мальчишки всегда больше тянутся к отцам.

Сергей не успел ответить: подбежал Юра и, ухватив за руку, увлёк к дому, где стояли прислонённые к стене удочки.

— Где тут у тебя можно переодеться? — спросила Ли­ля. — Дорога была такая пыльная. Я хочу выкупаться.

Она взяла сумку и вошла в дом, а Сергей выбрал сыну удочку полегче, положил в жестяную банку из-под зубно­го порошка червей, хранившихся в деревянном ящике с чернозёмом, и, протащив лодку с сыном по камышам до того самого места, где он подкармливал рыбу, заякорил её. Дружок побегал-побегал по берегу и с шумом ворвал­ся в камыши. Подплыв к лодке, смешно задрал морду и стал царапать передними лапами по металлической об­шивке. Пришлось и его посадить в лодку. Дружок сгор­бился, опустил голову и обдал Юру с головы до ног мел­кими брызгами.

Из дома в зелёном купальнике вышла Лиля. Волосы подвязаны косынкой. Улыбаясь, она осторожно ступала по горячему песку. — Тут нет коряг и камней? — спросила она, проходя мимо, и сбоку взглянула на Сергея, оценивая, какое про­извела впечатление.

«Какого чёрта тебя-то сюда принесло?» — тоскливо подумал он.

Лиля потрогала ногой воду.

— Холодная, — передёрнула она плечами и, улыб­нувшись, вошла в озеро.

— Папа, иди сюда! — кричал сын. — Я рыбку пой­мал!

Сергей медленно греб вдоль берега. Металлические вёсла гремели в уключинах, всплескивала вода. «Казан­ка» больше приспособлена ходить под мотором, чем на веслах. Лиля сидела на носу, опустив руку в тихую, спо­койную воду. Она была в коротком ситцевом платье без рукавов и босиком. Волосы Лиля перетянула узкой шел­ковой лентой. Если её лицо было безмятежно спокой­ным — Лиля наслаждалась прекрасным тёплым вече­ром, — то Сергей выглядел хмурым и задумчивым. Рав­номерно опускал вёсла в воду и, откидываясь назад, с силой нажимал на них, хотя торопиться было некуда, да и лодка всё равно не развивала большой скорости.

Когда Лиля попросила покатать её по озеру, Сергей предложил поехать с ними и сыну, но тот ни в какую не захотел расставаться с удочкой. Ему очень понравилось рыбу удить. Отсюда видна была длинная бамбуковая удочка и слышались звонкие шлепки — это Юра воевал с комарами, которые яростно атаковали его в камышах. Однако упрямый мальчишка не желал выходить на бе­рег, где его поджидал Дружок.

Солнце огромным красным шаром повисло над бо­ром. Одно-единственное большое облако, похожее на пе­ревёрнутую грушу, зрело на глазах, меняя оттенки. В стороне пролетел зелёный вертолёт. Он скрылся в той стороне, где садилось солнце.

— Ты не рад, что мы приехали? — спросила Лиля.

— Спасибо, что привезла сына.

— Что же ты не спросишь, как я устроилась в Мо­скве?

— Как ты устроилась в Москве? — спросил он.

— На будущий год мы въедем в двухкомнатную ко­оперативную квартиру на улице Панфёрова. Это совсем рядом с Ленинским проспектом.

— Поздравляю.

— Я думала, ты женился на своей амазонке.

— Не называй её так, — сказал Сергей.

— И вдруг узнаю: она вышла замуж за другого и уехала из этого города. Это правда?

— Правда.

— У вас ведь была такая любовь.

— Мне не хочется об этом говорить.

Лиля помолчала, глядя в воду. Безмятежно спокой­ное выражение исчезло с её лица: хмуря лоб, она разду­мывала над чем-то. Наверное, досадовала, что не полу­чается такого разговора, которого она хотела бы.

— Как говорится, дело прошлое, — сказала Лиля. — Это ты из-за неё пострадал?

— Не понимаю.

— Из-за амазонки тебя чуть не зарезали?

— Да нет, она тут ни при чем, — с досадой сказал Сергей.

— Значит, другая?

— Ты ведь сама не веришь в это, — усмехнулся Сер­гей.

— Я страшно разозлилась, встретив её в больни­це, — Лиля сбоку взглянула на него. — Она тебе туда апельсины принесла.

— Не помню, — сказал Сергей.

— И всё-таки я не понимаю: почему вы не вместе?

— И не старайся: не поймешь. Признаться, я и сам не понимаю.

— Странно, — задумчиво произнесла Лиля.

— Что странно?

— Столько лет мы были вместе, а я тебя так и не по­няла.

— Ты и не старалась.

— По-моему, ты и сам себя не понимаешь. Сергей промолчал.

— И надолго ты поселился в этой глуши? — перевела разговор на другое Лиля.

— Да нет, скоро возвращаюсь в редакцию.

— А как твой роман... без названия?

— Послушался тебя и сжёг.

— Надо же! А над чем сейчас работаешь?

— Повесть заканчиваю.

— Напечатают?

— Думаю, что да.

— Я читала в «Неделе» отрывок. Неплохо.

— Ну, спасибо, — сказал он.

— Уехать так надолго из большого города в дикую глушь, жить в избушке на курьих ножках и ловить ка­ких-то жуликов.

— Браконьеров, — улыбнулся Сергей.

— Это какой-то бред! В тебя, мне рассказывали, стреляли? И даже ранили? Зачем тебе всё это?

— Не все ли равно, с кем воевать? — усмехнулся Сер­гей. — В редакции с Лобановым или здесь с браконьера­ми? Здесь даже интереснее и честнее. Наверняка знаешь, кто враг.

— Нормально, как все, ты жить не можешь.

— Наверное, так,

— Почему бы тебе не уехать в другой город? Ты ведь отличный журналист. Смог бы в центральной газете устроиться.

— Если я правильно понял, ты меня приглашаешь в Москву? — насмешливо взглянул на неё Сергей.

— Это от тебя зависит.

— А как же тот… твой майор? Да, я слышал, его повысили в звании.

— Я ведь не спрашиваю про твоих женщин! Навер­ное, нет отбоя?

— Поэтому я сюда от них и сбежал, — улыбнулся Сергей.

— В Москве ты… мы могли бы начать новую жизнь. Другой город, люди, обстановка.

— А как на это посмотрит твой папочка?

— При чем тут он?

— Может быть, ты и права: он ни при чём.

— У нас ведь сын, — сказала она. — И ему нужен отец.

— Я рад, что ты это поняла.

— Ради Юры я готова всё забыть.

— В это я не верю: ты ничего не забываешь, — заме­тил он.

— И тебя не волнует, что у Юры не будет отца?

— Зачем же ты меня хоронишь? — усмехнулся он.

Лиля взглянула на него. Глаза её влажно блестели. Можно было подумать, что на них слёзы навернулись. И Лилин голос, когда она заговорила, был мягок и сер­дечен.

— Было же у нас, Серёжа, и хорошее...

— Ты помнила только плохое, — ввернул он.

— Я много за эти месяцы думала о нас, о тебе...— продолжала она. — Наверное, в чём-то я была не права. Не спорю. Но, поверь, я хотела быть для тебя хорошей женой. И все силы прилагала, чтобы жизнь наша стала лучше. Но все мои усилия натыкались на твое упрям­ство! Мы давно бы могли уехать из этого города и за­жить, как люди.

— А здесь живут не люди? — спросил он.

— Какое мне дело до других! — несколько повысила она голос. — Я женщина и в первую очередь думаю о се­бе, о своей семье. А ты оказался мне плохим помощни­ком в устройстве нашей жизни. И тогда я поняла, что нам не по пути. Это и стало причиной нашего развода, но прожитые вместе годы не выбросишь из жизни. Я хочу сказать, что сейчас у меня нет уверенности, что я пра­вильно поступила. Возможно, умом и понимаю, а вот сердцем. Может быть, нужно было еще подождать? Постараться получше тебя понять? Не знаю, как тебе, а мне тебя часто не хватает.

Сергей с любопытством смотрел на Лилю. Он даже грести перестал. Неужели она на самом деле верит, что после всего, что произошло, они смогут снова вместе жить? Два совершенно чужих человека, у которых толь­ко одно общее — это сын. Ни он, ни она не смогли пере­мениться за каких-то полгода, да и вряд ли вообще ко­гда-либо переменятся.

Однако ковыряться во всём этом Сергею не хотелось, и он начистоту всё ей высказал. То, что они совершенно разные и чужие люди, совместная жизнь это подтверди­ла. Нужно быть безумцами, чтобы снова сойтись и все повторить. Как сейчас они не понимают друг друга, так и никогда не поймут. Москва, конечно, прекрасный го­род, но Сергею совсем не хочется там жить. Здесь, на берегу этого озера, он чувствует себя великолепно. Здесь ему прекрасно пишется, а в последнее время он понял, что это главное в жизни. Только тогда он счастлив, когда за день напишет три-четыре страницы. Наверное, для се­мейной жизни, тем более с Лилей, он не годится, а же­ниться лишь для того, чтобы кто-то был рядом и создавал так называемый семейный уют, — это нечестно. Если он ничего не может дать женщине, то не имеет права и тре­бовать чего бы то ни было.

Солнце спряталось за соснами. В камышах всё ещё покачивалась удочка. Самого Юры не видно. Надоело и Дружку воевать с комарами. Он забрался под «Москвич», где обычно спал ночью.

— Наверное, мне не нужно было приезжать, — ска­зала Лиля.

— Я очень удивился.

— Ты прав, разбитый кувшин не склеишь. Это озе­ро, природа меня настроили на лирический лад. И по­том, семь лет из жизни так просто не выкинешь.

— Это правда, — заметил Сергей.

— Ты меня отвезёшь в город? У меня в гостинице заказан номер.

— А Юра? Ты его заберёшь?

— Я тебе его оставлю, — улыбнулась Лиля. — Соб­ственно, поэтому я и приехала.

— И стоило нам столько времени переливать из пу­стого в порожнее! — рассмеялся Сергей.

— Мы всей семьей уезжаем на пароходе по Волге. Я и подумала, что тебе представляется прекрасная воз­можность побыть месяц с сыном.

— Послушай, вот ты толковала, что сыну плохо без отца. Это всё верно. И отцу плохо без сына. Отдай мне его!

— Ребенок не игрушка!

— Пусть пока поживёт у меня, а там видно будет.

— Там видно будет, — повторила она, глядя на бе­рег, где в камышах шевелилась, вздрагивала бамбуковая удочка.

— Он тебе не нужен, — сказал он. — Тем более сей­час, когда ты устраиваешь свою новую семейную жизнь.

— Я устрою, а вот ты — не уверена.

— Юрке будет лучше со мной, — сказал он.

— Мои родители не согласятся, — помолчав, ответи­ла она. — Они очень привязались к нему.

— Опять родители! — с сердцем сказал он.

— Да, родители! — с вызовом взглянула она на не­го. — Они меня никогда не бросят в беде.

— Я рад за тебя, — пробормотал Сергей. Ему стало скучно. Он развернул лодку и стал грести к берегу.

— Ты спешишь? —спросила она.

— Лучше, если мы успеем в город засветло.

— У тебя ведь, кажется, две комнаты? Я могла бы одну ночь и здесь переночевать.

— Тебе не понравится, — сказал Сергей. — Кровать жёсткая, комары. И сова по ночам кричит.

Они молча доплыли до берега. Сергей вытащил лодку на песок и подал Лиле руку. Она сошла на берег и, не выпуская его ладони, посмотрела в глаза:

— Тебе, действительно, хочется меня поскорее в го­род отвезти?

— Да, — сказал он и пошёл заводить машину.

За эту неделю, которую они провели вдвоём на озере, сын доставил Сергею много радости, но и крепко огор­чал иногда. Был он на редкость смышлёным мальчиш­кой, начитанным, добрым, но подчас начинал капризни­чать, кривляться, дразнить Дружка. Пытался и грубить, но Сергей быстро поставил его на место. А однажды при­грозил к бабушке Тане в город отправить, если не обра­зумится.

Вдвоём они ездили на Балаздыню и подкармливали маленькую пелядь, объезжали на моторке Большой и Малый Иваны, наведывались на «Москвиче» и на даль­ние озёра.

Уже сейчас, всего лишь после нескольких месяцев надзора, Сергей с удовлетворением заметил, что нару­шителей стало намного меньше. Судебный процесс над браконьерами, которых они задержали с Мальчишкиным, наделал в городе много шума, и отчаянного инспектора стали побаиваться. Конечно, злостные браконьеры не бросили своё хищническое занятие, но предпочитали дер­жаться подальше от водоёмов, которые охранял Волков. А озёр в этом краю было много, и изредка наезжавший сюда Иван Ильич Вологжанин жаловался, что на других водоёмах дело обстоит не так благополучно, как у Сер­гея.

Сегодня вечером Сергей покидает озеро Большой Иван, а замена всё ещё не прибыла. И хотя он понимал, что рано или поздно всё равно придется уехать отсюда, было грустно. Полюбил он свою новую интересную рабо­ту. Пусть были и стычки с браконьерами, и выстрелы — всё это и есть настоящие будни рыбинспектора. В этом отношении рыбинспектор похож на работника милиции, который в каждое своё дежурство рискует попасть в опас­ную переделку. Что же делать, если преступники разных мастей ещё не перевелись у нас?

Здесь Сергей написал романтическую повесть о рыбинспекторе. Послал в журнал и сдал в областное изда­тельство. Козодоеву повесть понравилась. Понравится ли в журнале?

Очерки о буднях рыбинспектора были напечатаны в газете. И люди всерьёз задумались о судьбе нашей при­роды, об отношении к ней, об охране, — об этом говорят сотни писем, пришедших в редакцию. Бедная Валя Мол­чанова замучилась, отвечая на них.

Полюбил Сергей эти прекрасные края, озёра Большой и Малый Иваны, речки, ручьи, сосновые боры. Кто при­едет сюда вместо него? Вологжанин говорил, что ещё рыбинспектора не подыскал. Сергею неделю назад нужно было возвращаться в редакцию — Дадонов, наверное, гром и молнии мечет! — а он не может уехать, не дождав­шись замены. Вот так всё бросить, как есть, завести ма­шину и уехать в город?! А как же дом, лодка, оборудова­ние? И потом, лишь только браконьеры пронюхают, что в избушке никто не живёт, они налетят сюда, как воро­ньё. Начался ход рыбы, и сейчас её можно центнерами черпать. Судак и угорь стали на удочку попадаться, а такое случается редко.

Как-то забарахлил мотор, и Сергей, достав брезен­товую сумку с инструментом, принялся разбирать систе­му зажигания. Юра, воспользовавшись вынужденной остановкой, быстро собрал удочку и, нанизав на крючок червяка, забросил. Тотчас поклёвка. Так мог брать толь­ко голодный окунь. За каких-то полчаса Юра натягал почти полное ведро ровных крупных окуней. Глаза у него сверкали, на губах довольная улыбка. Он гордо погляды­вал на занятого работой отца, дескать, посмотри, какой я молодец. Однако отец помалкивал. Утром, встав на рассвете, Юра прямо с берега наловил десятка два круп­ных подлещиков, которых решено было отвезти бабушке Тане в подарок. Сами они уже на рыбу смотреть не мог­ли. Уха, жареная рыба, вяленые подлещики и плотва, рыбные котлеты — всё это им надоело.

Окунь как с ума сошёл, едва леска уходила под воду, следовала энергичная поклёвка и зелёный полосатый дурачишка стремительно чертил воду, пока не оказывался в лодке. Юра, торопясь, срывал его с крючка и, поправив растерзанного червя, снова забрасывал удочку, и снова поклёвка. Щёки у сына разгорелись, руки дрожали от охотничьего азарта, а Сергей, поглядывая на него, всё больше хмурился.

— Папа, уже полное ведро! — сообщил сын. — Брось мне подсачок, я туда буду складывать.

— Что складывать? — спросил Сергей.

— Окуней! — удивился сын несообразительности отца.

— А зачем они тебе?

— Ты посмотри, как клюёт!

— Ну, а если будет брать до вечера, и ночью, и зав­тра весь день, ты будешь ловить? Если лодка наполнится рыбой до краёв, ты все равно будешь ловить? Даже если она пойдет от тяжести на дно, ты всё рвано будешь хва­тать и там, под водой?

Юра опустил удочку с дергающимся на леске окунем и изумленно уставился на отца. В больших карих глазах растерянность. Он всё ещё не понимал, шутит отец или говорит всерьёз. Губы его то складывались в чуть при­метную улыбку, то сердито поджимались.

— Ты не хочешь, чтобы я ловил? — с обидой спро­сил он после долгого молчания.

— Я не хочу, чтобы мой сын был жадным.

— Мне этой рыбы и даром не надо.

— Вот это и плохо, Юра. Если бы ты был голодным и тебе необходима была рыба, я вместе с тобой радовал­ся бы улову, но ни тебе, ни мне, ни твоей бабушке эта рыба не нужна. Зачем же так остервенело её уничто­жать? Ты возьми в руки окуня и рассмотри его хоро­шенько. Какой он стал некрасивый и бледный! Куда по­девались все его яркие краски? А если ты выпотрошишь его, то заметишь икру. Теперь подумай, сколько существ ты лишил жизни. И ради чего? Ради постыдного челове­ческого азарта. Тебе рыба не нужна. Тебе нравится вы­хватывать её из воды, а потом бросить на берегу и пусть вороны растаскивают. Озеро не бездонная бочка. Всё, что оттуда вытащишь, никогда не вернётся обратно.

— Почему не вернётся? — спросил Юра. Встал и, с трудом подняв ведро, вывалил вместе с водой всю рыбу в озеро. Живые окуни, ошалело поплавав на поверхности, ушли в глубину, а мёртвая рыба осталась плавать кверху брюхом. Сергей веслом подгреб к лодке окуней и снова побросал в пустое ведро. Юра тем временем осторожно освободил от крючка последнего пойманного на удочку окуня и, внимательно посмотрев на него, отпустил. Краснопёрый окунь взбулькнул и исчез в прозрачной синеватой воде.

— Что я говорил? — сказал Сергей. — Тебе рыба не нужна, и ты её, не задумываясь, вывалил в озеро.

— Нет, я подумал, — ответил сын.

— Озеро не помойка, — заметил отец.

— И так нехорошо, и этак плохо, — с обидой сказал сын.

— Вывод? — улыбнулся Сергей. — Прежде чем что-либо сделать — подумай. Как говорится, семь раз отмерь и один раз...

— Я знаю эту поговорку, — перебил Юра и, отвернув­шись, стал смотреть в воду.

— А ты, брат, обидчивый.

— Почему же ты мне раньше не сказал? — кивнул сын на ведро с окунями.

— Надеялся, сам сообразишь, — сказал Сергей. — Не всегда тебе в жизни все будут подсказывать.

— В Андижане дедушка взял меня на охоту. С нами была спаниелька Муза. Дедушка настрелял тридцать кекликов, а ещё пять мы не нашли. Он заставил Музу искать, а когда она прибежала ни с чем, дедушка огрел её прикладом. Муза завизжала и куда-то умчалась. Боль­ше мы её не видели. А когда возвращались домой, дедуш­ка подстрелил ещё четыре горлинки, но мы их не стали брать. Они так и остались валяться под деревьями.

— Твой дедушка герой, — сказал Сергей.

— Мы только десять кекликов съели, а двадцать ис­портились, и дедушка зарыл их в саду у арыка. Даже пе­рья не ощипали.

— Я бы очень не хотел, чтобы ты был похож на де­душку,— сказал Сергей.

— А Муза так и не вернулась домой, — вздохнул Юра. — Я с ней очень дружил. Два дня подряд я бегал в горы и звал её. У Музы были длинные, до самой земли, чёрные уши и пушистые серебристые ноги. Я спал в саду под пологом, а Муза под моей кроватью. Когда она зе­вала, у неё всегда зубы клацали. Потом дедушка купил сеттера Весту. Скажи, папа, почему дедушкины соба­ки Джим и Веста, когда он приходит с работы, начинают повизгивать и на брюхе ползти к нему? И глаза у них всегда виноватые. А Дружок почему-то никого не бо­ится. Подходит ко всем, как равный, и кладет лапу на колени, и смотрит в глаза. Помнишь, когда я ударил его, так он губу оттопырил и зубы показал, а потом до самого вечера не подходил ко мне, а на Весту или Джима крик­нешь — они сразу хвост поджимают и прячутся в конуру.

— А ты сам подумай, почему так происходит?

— Ты совсем непохож на дедушку, — сказал Юра. — Если бы я наловил столько рыбы, он похвалил бы меня, это точно, а ты вот рассердился.

— Наверное, потому, что мы с твоим дедушкой раз­ные люди, и собаки наши непохожи.

— Наверное, — подумав, согласился Юра.

Сергей наконец запустил мотор, и они, обогнув зелё­ный остров, устремились к берегу. Юра сидел на носу и задумчиво смотрел прямо перед собой. Ветер трепал его тёмно-русые волосы. Шея у мальчика была длинная и тонкая. Лицом он больше на мать похож, а вот фигу­рой— вылитый он, Сергей. Уши по-мальчишески боль­шие и оттопыренные. И типично мальчишеская ямка на шее, и угловатость длинной фигуры, и нежный пушок на щеках, и встопорщенный ветром хохол на голове вызва­ли у Сергея дотоле неизведанные глубокие чувства. Да это же его собственный сын! Даже линиями тела он повторяет его, Сергея Волкова! Этого долговязого маль­чишку он когда-то держал за мягкую, как апельсин, го­лову, когда его купали в эмалированной ванне. И вот он здесь, с ним, немного ещё чужой, но вместе с тем беско­нечно родной и близкий. Боже мой, почему же он раньше не чувствовал никакой ответственности за своего сына? Конечно, он вспоминал его, но, вспоминая сына, неволь­но вспоминал и его мать, о которой совсем не хотел ду­мать. Но если его мать стала для него чужим человеком, то какое он имел право распространять это и на сына? Своего единственного сына. И только сейчас Сергея за­хлестнул ужас: ведь он мог совсем потерять мальчишку! Навсегда! Этого угловатого, умного, доброго мальчишку, которого воспитывал ненавистный ему, Сергею, человек. Ещё не зная, как всё обернётся и что нужно будет пред­принять, Сергей понял, что с сыном он больше не расста­нется ни за что на свете! Он и сам иногда ловил на себе задумчивый взгляд мальчика, который тоже решал про себя какую-то большую и сложную проблему. Конечно, Сергей мог бы вызвать его на откровенный разговор, но понимал, что это ещё преждевременно. Мальчик привы­кает к нему, преодолевая то неблагоприятное мнение об отце, которое ему внушили в Андижане и в Москве. Пусть он сам, если сможет, преодолеет отчужденность.

Вытаскивая лодку на берег, а затем снимая мотор, — Юра в это время отнёс рыбу и удочки к дому, — Сергей окончательно решил для себя, что с сыном он больше не должен расставаться.

После обеда к нему подошел Юра. Одна рука его была спрятана за спину, на лице лукавая улыбка.

— Угадай, что у меня в руке? — спросил он.

— Синица, — сказал Сергей.

Юра высыпал из большого с кнопкой кошелька день­ги на стол. Здесь были и бумажки, и юбилейные рубли, и мелочь.

— Вон сколько накопил! — с гордостью сказал он и взглянул на отца, ожидая похвалы. — Пятьдесят пять рублей восемьдесят копеек. Было шестьдесят, да я в го­роде четыре рубля двадцать копеек на мороженое истра­тил.

— Кто тебе дал эти деньги? — Сергей старался не смотреть на сына.

— Дедушка, — сказал Юра. — Он как выиграет в преферанс, так обязательно даст мне пять рублей, а один раз отвалил двадцать пять. И когда ему больные надают много денег, он со мной делится. А бабушка никогда не дает. Она жадина. Мама тоже за каждую копейку дро­жит, хотя у неё на книжке много-много денег.

— Тебе очень нужны эти деньги?

Юра удивлённо посмотрел на него, отвёл глаза в сто­рону и задумался. Потом снова взглянул на отца ясными глазами.

— Возьми, если тебе надо, — сказал он и, небрежно запихав мелочь и бумажки в кошелек, протянул отцу.

— Когда тебе понадобятся деньги, скажи мне, — улыбнулся Сергей. Он не ожидал, что сын так легко рас­станется со своими сбережениями. — И ещё об одном я тебя попрошу: не копи больше, ладно?

— Разве это плохо? — удивился Юра.

— Если с таких лет тебе будут легко доставаться деньги, то и став взрослым ты будешь искать лёгких заработков.

— Дедушка сказал, что деньги нужно уметь делать, а это далеко не каждый может. Кто умеет делать деньги, тот всю жизнь счастливо проживёт, а кто не умеет — так в бедности и нищете умрёт.

— Ты очень был счастлив с этим кошельком?

— Не знаю, — подумав, сказал сын.

— Постарайся, если сможешь, выкинуть из головы всю ту чушь, что говорил тебе дедушка.

— А он мне сказал, чтобы я тебя не слушал, — отпа­рировал Юра.

Сергей засунул кошелек в карман и прислушался, вроде бы на мотоцикле кто-то приехал. Неужели новый рыбинспектор?

— Посмотри, кто там, — попросил он сына. Немного погодя на пороге появился улыбающийся Игорь. Тот самый черноволосый парень, который лежал с Сергеем в одной палате. Ай да Вологжанин! Сумел-таки заполучить парнишку в свою контору!

— А ну-ка, повернись, сынку! — с улыбкой сказал Сергей. — Да ты совсем не хромаешь!

— Врач говорит, в том месте никогда больше не сло­мается: срослась на совесть!

— Я рад, что ты сюда приехал, — сказал Сергей. — Всё-таки знакомый. А хозяйство на тебя оставляю боль­шое.

— Я ведь временно, — ответил Игорь. — Участок большой, и сюда приглашают опытного инспектора. А ме­ня Вологжанин обещал определить на другое озеро, что рядом с рыбзаводом. Младшим рыбинспектором.

— Не сразу Москва строилась, — улыбнулся Сер­гей.

— Я два месяца на рыбзаводе работал, — стал рас­сказывать Игорь. — А инспектором решил стать после того, как про вас в газете прочитал. Ну, про то, как вы поймали четырёх браконьеров. И все ваши очерки про­читал. Пришел к Вологжанину, а он смеётся, мол, я уже давно тебя жду.

Игорь возмужал, раздался в плечах, на верхней губе чернели незнакомые ещё с бритвой юношеские усики. Даже не верилось, что этот высокий подвижной парень ещё весной лежал на койке с подвешенной ногой и мед­сёстры приносили ему утку.

— Пошли, покажу хозяйство, — сказал Сергей, — Как тебя Дружок встретил?

— Мы с ним сразу нашли общий язык, — улыбнулся Игорь.

— Тогда найдёшь общий язык и с ежом Гошкой, и с лаской Нюркой. И не вздумай прогнать с чердака сову: она у меня на общественных началах работает ночным сторожем!

Игорь шёл рядом с Сергеем и оглядывался. Ему нра­вилось это хозяйство. Дружок, не спуская с него насторо­женных глаз, следовал по пятам, но, видя, что хозяин хорошо относится к гостю, в последний раз обнюхал Иго­ря и, трубой вздёрнув вверх пушистый хвост, умчался вперёд.

Сергей показал, где хранится горючее и запчасти, куда ставить на ночь мотор. Рассказал про все его капризы и, вытащив из кармана две запасные свечи, вручил Игорю.

— Три раза дерни, — учил он. — Не заведётся — вы­ворачивай свечу и ставь новую. Несколько раз перебирал карбюратор — всё равно заливает свечу.

На берегу они остановились. Игорь с восхищением смотрел на раскинувшееся перед ним озеро, на далёкие острова с застывшими над ними жёлтыми облаками. Сер­гей тоже смотрел на озеро и верил, что он сюда ещё не раз вернётся. И ещё он ждал ястреба, с которым хотел попрощаться. И тот появился из-за гигантской сосны. Совсем низко прошёл над берегом и, попав в воздушные струи, плавно и легко взмыл над притихшим озером. Два веерообразных распластанных крыла жарко блестели. Всё выше и выше поднималась красивая птица над Боль­шим Иваном.

— Не вздумай пальнуть в ястреба, — предупредил Сергей стоявшего рядом парня. — Он хозяин этого озера.

Тот улыбнулся:

— Я знаю, что ястреб птица полезная, и потом, без него озеро сразу осиротеет.

«Соображаешь», — с теплотой подумал Сергей, а вслух сказал:

— Твои сверстники с девчонками на танцплощадках отплясывают, а ты вот выбрал такую отшельническую профессию.

— Наверное, я природу больше люблю, чем девчо­нок.

— И зря, — задумчиво сказал Сергей.

— Вы ведь тоже не старик.

— Я? — улыбнулся Сергей. — Что ты! Мне уже ты­сяча лет!

7

Перед концом рабочего дня в редакцию прибежала Варя Мальчишкина.

— Ой, Наташка! Бежим скорее в универмаг, привез­ли французские костюмы! Представляешь себе: бежевый облегающий пиджак и брюки с расклёшем. Я догово­рилась с Милой, продавщицей из трикотажного, она нам два оставила. Только просила побыстрее приходить, им долго под прилавком держать нельзя. Костюм — меч­та! Нам все будут завидовать.

— Так много слов в минуту, — невесело улыбнулась Наташа. — Бежевый костюм. Все в нашем городе бу­дут ходить в бежевых костюмах. Осень. Бежевый цвет как раз по сезону.

— Когда ты наденешь свой костюм, я — что-нибудь другое, и наоборот, — рассудительно заметила Варя.

— Это не страшно, — сказала Наташа. — Вряд ли придется нам вместе щеголять в одинаковых костюмах.

Только сейчас Варя обратила внимание, что подруга не такая, как всегда. И слушает невнимательно, и глаза какие-то отсутствующие. И будто не рада, что Варя с та­ким трудом договорилась насчёт костюмов.

— Поругалась? — спросила Варька, когда они вышли на улицу.

— С кем?

— Со своим Сергеем.

— Я его с тех самых пор не видела. Был в городе, а ко мне так и не зашел. Почему не зашёл, Варя?

Наташа впилась глазами в подругу. Лицо бледное, зрачки расширены. Она даже остановилась.

— Ты из-за этого расстроилась? — удивилась подруга.

— Он никогда не полюбит меня, — сказала Ната­ша. — Я это почувствовала там, на озере. Он нёс меня на руках в дом, гладил мои волосы, и ни разу не поцело­вал, Варька! Понимаешь, ни разу! А я так этого хотела.

— Значит, не любит, — не задумываясь, ответила по­друга. — Мои знакомые в первый же вечер лезут цело­ваться.

— Мне не надо его братской любви, — задумчиво ска­зала Наташа. — И я не терплю, когда меня жалеют.

— Моя мама говорит: сначала женщина пожалеет, а потом полюбит.

— Что это за мужчина, которого надо жалеть? — возразила Наташа. — Сергей бы обиделся, если бы его по­жалели. Когда ему стало очень плохо, он уехал на это озеро и стал жить один. Наверное, только мужествен­ные люди так могут.

— Послушай, поезжай к нему на озеро и скажи, что любишь и жить без него не можешь.

— Я сказала, да он не услышал,— невесело улыб­нулась Наташа.

— Ты однолюбка, Наташка, — вздохнула Варя. — А я не могу долго любить одного.

— Послушай стихи Фета, — сказала Наташа:

Что такое день иль век

Перед тем, что бесконечно?

Хоть не вечен человек,

То, что вечно, — человечно.

— А мне Евтушенко нравится, — сказала Варя. — У него все понятно. И Диме — помнишь, я с ним дру­жила еще в десятом классе? — Евтушенко нравится. Он мне всё время его стихи читал, только я ни одного не за­помнила. А Эдик, с которым я на первом курсе... Он Есенина наизусть читал. Современных поэтов терпеть не мог. Да, чуть не забыла... На днях твоего Мишу встре­тила: у него мать заболела, и он не поехал на картошку. Вот умора, сделал мне предложение! Я, говорит, всё рас­считал: как закончу университет, сразу поженимся и вместе поедем по распределению. Женатым в первую оче­редь дают квартиры.

— Он ведь математик, — заметила Наташа.

— Такой деловой, с ним не пропадешь, — Варя сбо­ку стрельнула глазами на подругу. — Может, выйти за него замуж?

— Миша хороший парень, — сказала Наташа.

— Почему же тогда сама за него замуж не вышла?

— Хороших парней много.

— Довольно туманная формулировка, — усмехнулась Варя.

— Пустой мы разговор с тобой завели, — сказала На­таша.

— Вот возьму и выйду замуж за Мишу! В наше время не так уж много серьёзных парней. Вот Дима! Ну, высо­кий такой, с карими глазами. Я ведь его любила. А он что? Прикинулся тоже влюбленным. Нужна ему была моя любовь! Воспользовался, что я была дурочкой.

— Про Диму я всё знаю, — сказала Наташа.

— А Эдик еще хуже. Крутил одновременно со мной и Люськой Кузнецовой. И, главное, все в институте знали, одна я дурочка.

— Про Эдика ты тоже рассказывала, — мягко заме­тила Наташа.

— Ни один из них не предложил мне выйти за него замуж. А вот Миша... По-деловому, без всякой роман­тики. — Варя остановилась и посмотрела ей в глаза: — Ты моя лучшая подруга, скажи, стоит мне выходить за него?

— А любовь? — спросила Наташа.

— Какая любовь? — опешила Варя. — Ах, любовь... А чёрт её знает, что такое любовь!

— Я знаю, — сказала Наташа.

— То-то, я гляжу, ты такая счастливая! — ехидно за­метила подруга.

— Я еще буду счастливая, — улыбнулась Наташа. — Мне одна женщина сказала.

— Цыганка?

— А верно, она на цыганку похожа.

— Кто же это? — заинтересовалась Варя.

— Ты её не знаешь, — сказала Наташа.

— Жаль, я бы у неё спросила, выходить мне замуж за Мишу или нет?

У магазина Наташа остановилась.

— Я не буду покупать бежевый костюм, — сказала она. — Боюсь, что он мне там не понадобится.

— Где там? На озере Большой Иван?

— Немного подальше, — грустно сказала Ната­ша. — На целине. Через три дня уезжаю в Казахстан. На год. Уже билет на самолёт взяла до Целинограда. На комсомольскую стройку.

— Ты это серьёзно?!

— Могу билет показать.

Варя, мучительно морща лоб, о чём-то раздумывала. На подругу она не глядела. Взгляд её рассеянно оста­навливался на лицах выходящих из магазина людей.

— А как же он? — после продолжительной паузы спросила она.

— Так будет лучше для него и для меня, — ответила Наташа,

— Я и не подозревала, что ты такая скрытная, — упрекнула Варя.

— Всё это произошло так быстро, — сказала Ната­ша. — Позавчера позвонили из горкома комсомола и ска­зали про путёвку.

Конечно, она могла бы в тот же день прийти к подруге и всё рассказать, посоветоваться, но Наташа привыкла сама принимать важные решения в своей жизни. Был один человек, с кем хотелось бы ей посоветоваться, но он там, на озере, и ему сейчас совсем не до неё. Валя Молчанова рассказала, что к нему приехала жена с сы­ном.

Ещё раз взглянув на хлопающую дверь универмага, Варя раскрыла сумочку, вытащила оттуда аккуратно сложенную пачку денег и протянула подруге.

— Пригодятся. На первое время.

— А костюм? — спросила Наташа, и голос её дрог­нул: это была большая жертва. Как блестели у Варьки глаза, когда она прибежала в редакцию! А сколько раз­говоров было про этот французский бежевый костюм.

— Обойдусь, — сказала Варя. — И потом, мне брюки широки, всё равно пришлось бы перешивать, — И по­чти насильно всунула деньги в руку.

Наташа растерянно смотрела на неё: она не знала, брать деньги или нет.

— Заработаю там — сразу вышлю, — сказала она.

— Я сейчас заплачу, — сквозь слезы улыбнулась Варя. — Как же ты так, а? Аж на целину.

— Если увидишь его, скажи, что я... — быстро гово­рила Наташа. — Что я не могла иначе. Нет, лучше ни­чего не говори. Не надо! Он сам всё поймёт.

— Я скажу ему, что он большой дурак, — пообещала Варя. — Бесчувственный чурбан, который дальше своего носа не видит. А ещё называется инженер человеческих душ! Хватится, да поздно будет!

— Ему не поздно, — сказала Наташа.

Они сидели, свесив ноги в воду, на огромном валуне посередине Дятлинки. Прогретый солнцем камень стоял на самой стремнине, и вода с журчанием обтекала его вдавленные, заросшие бархатным мхом бока. Зелёные нити водорослей, извиваясь, вытянулись в сторону тече­ния. В зеленоватой тени камня, повернувшись в одну сто­рону головами, стояли мальки. Тела их были прозрачны­ми, а выпученные глаза казались неестественно боль­шими. Николай Бутрехин загорел, брови на бронзовом лице стали совсем белыми, а грудь, негусто заросшая светлы­ми волосами, почему-то была не коричневой, а красной. Чуть повыше колена у Николая вытатуирован парусник.

У Сергея загар ровный, коричневый, чёрные волосы приобрели каштановый оттенок. Светлые глаза ярко вы­делялись на пропечённом солнцем лице. На плече не­сколько белых пятнышек: следы браконьерских дробин.

— Я совсем забыл, — сказал Сергей, задумчиво гля­дя на берег, по крутому откосу которого карабкались вверх юноша и девушка. Цепляясь рукой за траву, юноша вторую протягивал ей. Волосы у девушки были золотые, она смеялась, сверкая белыми зубами.

— Были когда-то и мы рысаками, — кивнул на них Николай.

— Что-то ты рановато записался в старые мерины, — усмехнулся Сергей. — С чего бы это? Она опять ушла к другому?

— Что ты забыл? — уклонился Николай от разговора на эту тему.

— Мне было пятнадцать лет, когда я написал первую повесть и подарил девчонке, в которую был влюблен. Я писал её два дня и две ночи! Как бы мне хотелось сей­час почитать её! Я потом встретился с этой девчонкой. Она солидная женщина, дочь уже в школу ходит, муж майор. Я спросил про ту тетрадку в клетку, что подарил ей, она засмеялась и сказала, что даже не прочитала моё сочинение и, уж конечно, не знает, куда подевалась эта тетрадка. А я-то, дурак, думал: моя проза проймет её!

— А я стихами пытался пленить свою возлюбленную, и тоже никакого эффекта! — рассмеялся Николай.

— Я недавно встретил одну девчонку, она пишет сти­хи, — сказал Сергей. — Интересно, о чём? Просил, но так ни одного и не прочла.

— Поэтов теперь хоть пруд пруди, — сказал Николай.

— Мне думается, у неё должны быть хорошие стихи.

— Что за девчонка-то? — искоса взглянул на него Николай.

— Да так, одна старая знакомая.

— Я всех твоих знакомых знаю, — насмешливо смо­трел на него Николай.

— Эту не знаешь, — соврал Сергей. Ему не хотелось говорить о Наташе. В редакции он её не нашёл. Валя Молчанова сообщила, что уже две недели, как она уво­лилась. А где сейчас, никто не знает. Наверное, экзамены сдает в институте. Сергею показалось, Валя чего-то не­договаривает, уж очень глаза у нее были хитрущие. Но дотошно расспрашивать любопытную Молчанову не хотелось. Тут же вообразит невесть что.

Ушёл он из редакции расстроенный — сегодня первый день, как он вышел на работу, — и до сих пор в душе оста­лось какое-то беспокойство. В конце концов он знает, где она живёт, и сможет в любое время зайти. Ну и что скажет? А желание увидеть её становилось всё более сильным. Он и на речку-то пришёл в надежде встретить её здесь на пляже. Вон сколько девушек и парней заго­рают на песке с книжками.

— На горизонте снова появилась Прекрасная Незна­комка, — заметил проницательный Николай.

— Наоборот, исчезла, — ответил Сергей. — В неизве­стном направлении.

— От тебя, оказывается, тоже уходят, — подковыр­нул Николай. — Стареешь, брат!

— Сдается мне, что ты и родился стариком, — сказал Сергей. — Не зря же смолоду в театре играл дремучих старцев.

Бутрехин неделю назад вернулся с гастролей — театр выезжал в Прибалтику — и теперь до сентября был сво­боден. Отпуск собирался провести на юге. Тридцать лет стукнуло, а он ещё и Чёрного моря не видел. Сергей стал отговаривать, расписал все прелести жизни на берегу си­него озера.

— В общем, тишь да благодать, — закончил он.

— Тишь, говоришь, и благодать? — посмотрел на его раненое плечо Николай. — А это тебя комары покусали?

— С этой шайкой покончено!

— С одной, — уточнил Николай. — А сколько их ещё осталось?

— Ты что, браконьеров боишься?

— Что мне их бояться? Я не инспектор. За тебя, ду­рака, боюсь: лезешь всегда в самое пекло.

— Хотя я больше и не работаю в рыбоохране, до са­мой смерти буду бороться с браконьерами, — сказал Сер­гей. — Послушай, Колька, поезжай на Большой Иван! Там в доме хозяйствует вместо меня один хороший па­ренёк. А я к вам буду на субботу и воскресенье приез­жать. Какая сейчас рыбалка, грибы!

— А на море зелёные волны, разноцветная галька, на пляжах поджариваются красивые женщины, днём хо­лодное пиво с раками, а вечером сухое вино с виноградом, и в обществе Прекрасной Незнакомки, — мечта­тельно нарисовал заманчивую картину Николай.

— Ну и катись на свое Чёрное море, — пробурчал Сергей. — Валяйся на заплёванном пляже, ухлестывай за подозрительными девицами и стой в очередях в столо­вую за кружкой пива.

— Это ты от зависти, — засмеялся Николай. — Начи­тался в газетах курортных фельетонов. Сам-то хоть раз был на юге?

— Не был, и никакого желания нет.

— Я тебе буду писать оттуда и фотографии с видами на Чёрное море пришлю.

Сергей не ответил: приложив к глазам ладонь и щу­рясь, смотрел на берег. Там раздевались девушки, только что пришедшие на пляж. Слышался смех, весёлый гомон. Сергей выпрямился и вниз головой спрыгнул с камня в воду. Вынырнув, блеснул на приятеля такими же свет­лыми, как речная вода, глазами и крикнул:

— Захвати часы!

Николай, зажав часы в кулаке, осторожно спустился с раскалённого валуна и, вытянув вверх левую руку, не спеша поплыл к берегу.

Наташи среди девушек не было. Помрачневший Сер­гей забрал одежду и ушёл в кабину переодеваться.

— Я, кажется, знаю, кого ты ищешь, — сказал Нико­лай, прыгая на одной ноге: ему в ухо вода попала. — Так её нет в городе.

— Наташки? — живо обернулся к нему Сергей.

— Её звать Наташа? — улыбнулся Николай. — Высо­кая, стройная.

— Ты её видел?

— На вокзале, — ответил Николай. — Мы вернулись с гастролей, а она куда-то с этим поездом уезжала.

— Куда? — Сергей в волнении никак не мог застег­нуть ремешок часов, которые ему отдал приятель.

— Надо было у неё билет проверить, — усмехнулся тот.

— Поехали! — решительно сказал Сергей.

— В погоню? — сказал Николай. — Так это было дав­но. Теперь и на реактивном не догонишь.

— Я сойду с ума, если её не найду, — сказал Сергей.

Николай покосился на него и только присвистнул.

Октябрьская улица была перекрыта. Из-за длинной колонны машин не видно, что там впереди произошло. Не иначе как авария. Шоферы вылезали из кабин и враз­валку направлялись вперёд. Сергей хотел было подать «Москвич» назад и проехать другим путем, но было уже поздно: вплотную к нему пристроился большой синий са­мосвал, а за ним затормозил автобус.

Делать было нечего, Сергей и Николай тоже вылезли из «Москвича» и пошли туда, куда спешили другие води­тели. От скопившихся машин пахло горячим металлом и бензином. Кое-кто из шоферов не выключил мотор, и тя­жёлые грузовики, пофыркивая и выплевывая пахучую гарь, мелко-мелко дрожали. Впереди уже виднелись жёл­тые милицейские «Волги», «скорая помощь». Поперёк улицы лежал большой синий автобус. На его боку огром­ная рваная вмятина. На тротуаре стоял груженый само­свал с расплющенным носом. Это он с ходу ударил и опрокинул автобус. Кругом разбрызганы стёкла. Из по­верженного автобуса два санитара вытаскивали человека. Брезентовые носилки стояли на тротуаре. Густая толпа облепила место происшествия. Люди вытягивали головы, приподнимались на цыпочки, стараясь всё получше рас­смотреть. В сумраке широко распахнутых дверей «ско­рой помощи» суетились ещё двое в белых халатах.

Сергей и Николай остановились у милицейской ма­шины. Старый знакомый Сергея майор Петров, тот са­мый, что много лет назад не раз преследовал его на мо­тоцикле, руководил расследованием. Два офицера растя­гивали жёлтую ленту, измеряли тормозной путь самосва­ла. Петров, положив планшет на колено, что-то быстро записывал.

Протиснувшись к нему, Сергей спросил:

— Есть жертвы?

Петров хмуро обернулся, однако, узнав Сергея, веж­ливо ответил:

— Двенадцать человек пострадали.

— Он что, пьяный был?

— Извини, — пробормотал Петров и повернулся к су­мрачному человеку в синей спецовке, по-видимому шофе­ру самосвала.

— Поточнее вспомните, с какой скоростью вы выеха­ли на перекресток?

Что ответил шофер, Сергей не расслышал; действуя плечом как тараном, он стал выбираться из толпы. Ни­колай, ничего не понимая, протискивался вслед за ним. Молчаливая напряженная толпа неохотно расступалась перед ними.

— Как бешеный вылетел из переулка и бац! Про­таранил автобус почти насквозь! — услышал Сергей чей-то голос.

— Кажись, не пьяный.

— Столько людей, гад, погубил. Одну женщину на­смерть. И мальчика лет девяти.

— Ему тюрьмы не избежать.

— Мёртвых-то с того света всё равно не вернёшь!

Николай думал, что Сергей направится к своей ма­шине, но тот, всё убыстряя шаги, пошёл совсем в другую сторону. Бутрехин видел, как изменилось его загорелое лицо. И походка была какая-то неровная, спотыкаю­щаяся.

— Куда ты ударился? — догнав его, спросил Николай. Он никогда ещё не видел такого несчастного лица у своего друга. С трудом разжимая губы, Сергей хрипло произнес:

— Это же семёрка.

— Ну и что? — удивился Николай.

— Юрка... Он на этом автобусе часто ездит.

— С чего ты взял, что он именно в этом автобусе был?

— Ты меня не задерживай, Колька!

— Погоди, а ключ? — вспомнил Бутрехин. — Давай ключ от машины! Вот сумасшедший!

Сергей вытащил из кармана ключ с брелоком, молча сунул другу и что было духу побежал прямо по зарос­шему бурьяном пустырю.

Сергей стоит перед дверью и раскрывает, как рыба, рот. Давно он не делал таких длинных пробежек. Серд­це лупит по рёбрам, едкий пот щиплет глаза. Кто-то на белой стене нацарапал: «Юра + Лариса = 0!» «Почему ноль? Надо — любовь!» — мелькает посторонняя мысль. Немного отдышавшись, нажимает на кнопку звон­ка. Дверь открывает мать. Из кухни тянет вкусными запахами. Мать в цветастом фартуке, в руке столовый нож.

— Как раз к обеду, — говорит она.

— Юрка? — спрашивает Сергей. — Где Юра? Сердце стучит на всю прихожую. Такое ощущение, что лампочка под потолком в синем плафоне тоже пульси­рует в такт сердцу.

— Натворил что-нибудь? — пытливо смотрит на него мать. — Соседи пожаловались? Вчера на чердаке при­блудного щенка спрятали, а тот лай поднял. Послала за хлебом, а он халвы принес!

Сергей прислоняется к тумбочке и смотрит на синий плафон. Он уже не пульсирует, а набухает, грозя вот-вот взорваться яркой синей вспышкой.

Краем глаза из прихожей Сергей видит стол с шах­матной доской. Чья-то рука крутит белого ферзя. Это не рука мальчика — рука мужчины.

— Что стоишь на пороге? — прерывает мать послед­ние новости. — Иди в комнату и сам спроси, чего он еще выкинул. Часа два дуются с Генкой в шахматы.

— Папа! — доносится из комнаты голос сына. — Ген­ка ладью спрятал, а я всё разно его обыгрываю!

— Какую ладью? — басит брат. — Я же её ферзем взял.

Сергей трёт ладонью лоб и начинает тихо смеяться. Мать с возрастающим удивлением смотрит на него. Губы у неё сердито поджимаются.

— Пожёстче надо с ним, — понизив голос, говорит она. — Избаловали его там. На меня — ноль внимания.

Сергей никак не может остановиться: дурацкий смех так и распирает его.

— Ничего смешного тут нет, — теряет терпение мать.

— Зачем щенка-то на чердак?! — с трудом выговари­вает Сергей.

— Папа, я выиграл! — доносится из комнаты торже­ствующий голос сына. — Классический мат!

— Убирайте свои шахматы, сейчас будем обедать, — заявляет мать.

Слыша, как стучат деревянные фигурки о дно короб­ки, как негромко спорят по поводу выигрыша сын и брат, Сергей вспоминает слова Лили о том, что его родители живут в тесноте, нищете, из которых им никогда не вы­браться. Недалеко же она смотрела! Не дальше соб­ственного носа. У родителей сейчас хорошая трехком­натная квартира, современная мебель. Все дети прилично одеты. А как готовит мать! Пожалуй, ни Лиля, ни Капитолина Даниловна не могут с ней потягаться. И Юрке здесь хорошо: с братьями Сергея он в дружбе, вон как Генку в шахматы обыгрывает! И мать, хоть и ворчит ино­гда, любит его и заботится. И главное, здесь царят про­стые сердечные отношения, никто ни перед кем не пре­смыкается. За эти несколько месяцев Юрка изменился: стал добрым, душевным мальчишкой. Вот только зачем бедного щенка затащили на чердак?

Всё ещё посмеиваясь, Сергей спрашивает сына об этом.

— Я хотел домой привести, а бабушка не разре­шила, — поясняет Юра. — Хороший щенок, такой пуши­стый.

— Ну и куда же вы его дели?

— Петька с первого этажа сказал, что Федотовы дав­но хотят собаку завести. Мы посадили щенка на ков­рик и позвонили к ним в квартиру, а сами убежали.

— И взяли... Федотовы?

— Пока у них, — отвечает сын. — Раздумают — мы отдадим Северенинским. Петька сказал, что они с ра­достью возьмут.

— Значит, скоро в каждой квартире будет по соба­ке? — смеётся Сергей.

— Собака — друг человека, — с серьёзным видом из­рекает Юра.

Пронзительный звонок прерывает их разговор. Сергей открывает дверь: на пороге Николай Бутрехин. Лицо сердитое, на пальце покачиваются ключи от машины.

— Ты мне наконец объяснишь, что тут происходит? — свирепо таращит он свои голубые глаза на Сергея. — Срываешься с места, бросаешь на дороге машину, куда-то удираешь от меня.

— Юра выиграл у Генки партию в шахматы, — сооб­щает Сергей.

— Поздравляю, — оторопело говорит Николай. — Но какого ты дьявола...

— Кстати, тебе щенка не надо? — перебивает Сер­гей. — Хороший такой, пушистый.

— На черта мне собака?

— Садись с нами обедать, — приглашает его Татьяна Андреевна. — Ты ведь любишь борщ?

— Борщ — это хорошо, — добреет Николай. — А вот собака мне совсем ни к чему.

— Слушай ты их! — смеется мать. — Дурака валяют.

8

Лодка сама по себе плыла по безмолвно­му ночному озеру. Сергей полулежал на широком носу и смотрел на звёздное небо. На корме сидела Лиза и не­громко пела:

Клён ты мой опавший,

Клён обледенелый,

Что стоишь, нагнувшись,

Под метелью белой...

Голос у Лизы немного низкий, но задушевный. Сергей с удовольствием слушал её. Когда она умолкла, он по­просил, чтобы ещё спела.

— Что же тебе спеть, Серёженька? — спросила она. — Весёлое или грустное?

Лицо её белело в густом бархатном сумраке. На пле­чи наброшен ватник. Пришла осень, и вечера на озере стали прохладные.

— Мне нравится, как ты поешь, — сказал Сергей. Она улыбнулась и запела.

На озере тихо-тихо. Не слышно обычных всплесков крупной рыбы, ветер не шуршит в порыжевших камы­шах, не кричат ночные птицы.

На один лишь день вырвался сюда из города Сергей. Завтра утром он должен быть на работе. Потянуло его на Большой Иван попрощаться с ним до следующей вес­ны. Полдня он один бродил по сосновому бору, набрал полную корзинку подберёзовиков, боровиков и даже с десяток рыжиков наковырял на травянистой опушке.

На вечернюю зорьку поехал рыбачить вместе с Ли­зой, на её старенькой плоскодонке. Клёв был хороший — за каких-то полтора часа натягали десятка три крупных окуней, — а потом как обрезало.

— Скучаю я в городе, — сказал Сергей. — Пока рабо­та — ничего, а вечерами зелёная тоска. Хорошо, что ещё сюда есть возможность вырваться. — Он уселся на скамью и вставил вёсла в уключины. — Ей-богу, моя бы воля, остался бы я тут.

— Так бобылем бы и жил?

— А что делать? В Америке есть такая контора: при­ходишь и говоришь, какая тебе невеста нужна. Хочешь толстую, хочешь тонкую. С синими глазами или с чёр­ными. Любую в два счета подберут. Даже машина такая есть. Заложил в неё карточку, и через минуту ответ.

— Наверное, скучно так невесту выбирать?

— Скучно, — улыбнулся Сергей. — Уж лучше сидеть у моря и ждать погоды.

— Найдешь ты свою судьбу, а нет — она тебя сама сыщет, — сказала Лиза. — Негоже мужику быть одному!

— А женщине?

— Бабы, они ко всему привычные. Вспомни войну! Выдюжили. И без мужиков всё сами делали. Да и после войны. А сколько осталось вдов-вековух? Живут и не жалуются, будто так и надо.

— Вон какая ты!

— Какая?

— Мудрая.

Лиза рассмеялась.

— Что ты, Серёженька! Была бы мудрая, не кукова­ла бы одна-одинешенька на хуторе с дочкой. Не бывает мудрых баб, всё больше глупые. Недаром же говорят: волос у бабы длинный, а ум короткий.

Сергей всё ещё держал вёсла на весу. Казалось, опусти их в воду — всё озеро треснет и со звоном разобьётся, как гигантское зеркало.

— Мне вот казалось, что после того, что произошло... Ну, с женой развелся, а та, которую полюбил, уехала с другим, так я думал, что вовек больше ни на одну не посмотрю.

— Я это сразу почувствовала. Хотела пожалеть тебя, да ты мужик сильный, сам со своей бедой спра­вился.

— Древние греки говорили: всякая женщина — зло, но дважды бывает хорошей — или на ложе любви, или на смертном одре, — мрачновато заметил Сергей.

— Дураки твои древние греки, — добродушно отве­тила Лиза. — Опять тебя какая-нибудь обидела?

— А может, я её чем обидел? — задумчиво сказал Сергей.

— Кто же она такая, что гвоздём засела в твоем сердце? Тревожит тебя, мучает, а, поди, и сама об этом не догадывается?

— Может, ты, — сказал он и с вызовом посмотрел ей в глаза.

— Не хитри — не умеешь, — серьёзно сказала она. — Другая у тебя в сердце, а не хочешь признаться, потому что веру в себя потерял.

— Возможно, ты и права, — сказал Сергей и с си­лой, будто в живую упругую плоть, вонзил две железные лопасти в глянцевую воду. — Я ведь говорю, ты мудрая!

— Что же не привез сюда ту девушку, что летом при­езжала к тебе? — после долгой паузы спросила Лиза.

— Ко мне? — удивился Сергей.

— Тоненькая, как берёзка. И красивая. На такой тебе надо жениться, Серёжа.

— Мать говорит, надо жениться. И ты тоже. Не­ужели люди женятся лишь потому, что надо?

— Не знаю, — вздохнула Лиза.

— И я не знаю, — сказал Сергей, а потом, помолчав, с интересом посмотрел на Лизу. — Ты будто цыганка, по лицу умеешь угадывать, что у человека на душе.

— Умею, — просто сказала она. — А потом, на твоём лице всё написано. Любишь ты её, да, говорю, боишься сам себя. Не веришь, что можешь полюбить. И не веришь женщинам. В любовь женщины не веришь, а это беда. Ведь это несчастье, не верить-то! Это себя обкрадывать, Серёжа.

— Я верил, — сказал он.

— А теперь не веришь? Умный стал. А кто знает, что это любовь? Налетит, вспыхнет, закружит, а потом и погаснет. Значит, такая скоротечная любовь, как след звезды на небе. А всё ж не обман. Кто виноват, что она сгорела дотла, один пепел остался? Никогда не вини других, может статься, сам и виноват, что любовь-то про­шла. У нее раньше, чем у тебя. Бывает ведь и наобо­рот?

— Это ты про кого? — спросил он.

— Любит она тебя, Серёжа, — убеждённо сказала Лиза. — И не будь дураком, не отказывайся от своего счастья!

— Плохая ты цыганка, — усмехнулся он. — Любит — не любит! Сбежала она от меня! Аж на край света. В Ка­захстан, на целину. И ни одного письма! Какая же это любовь?

— А я говорю, это и есть любовь, — сказала Лиза.

«А что, если и впрямь махнуть на целину? — подумал Сергей. — Взять за руку и увести с собой. Только пой­дет ли она ещё? Эта девчонка с характером, да с каким!»

Не затем она сбежала, чтобы он, Сергей, её разыски­вал. Но что её заставило поступить так, он не мог по­нять. Хотя уже второй месяц ломал над этим голову.

Здесь институт, интересная работа. Всё бросить и умо­тать к чёрту на кулички! И за какие-то три-четыре дня! Как раз накануне его возвращения в редакцию. И хотя бы одно письмо. Хорошо, пусть не ему — Вале Молчано­вой. Ведь она у неё работала в отделе.

О том, что Наташа на целине, Сергей узнал от Дадонова, который подписывал ей характеристику. Сергей побежал в горком комсомола, но там сообщили, что пу­тёвка выдана в Целиноградскую область, а куда именно направили Наташу, они не знают. В Казахстане десятки тысяч комсомольцев со всей страны. Поезжай, ищи её в Целиноградской области, которая по своей площади больше такой страны, как Франция.

— Вернётся она, Серёжа, — участливо сказала Лиза, которая и впрямь, как цыганка, читала его мысли. — Для настоящей любви разлука не помеха, а если это блажь — значит, только к лучшему.

— Жди, и я вернусь, — с горечью сказал он. — А если я не хочу больше ждать?

— Оттого и все наши несчастья, — ответила она. — Никто ждать не хочет и не умеет. Раз хватаешь горя­чий блин со сковороды — не жалуйся, что руку обжёг.

9

Дом, в котором теперь жил Сергей с сы­ном, стоял в центре города, и из окон была видна большая асфальтированная площадь, зелёное трехэтажное здание сельхозинститута. За площадью виднелась Дятлинка, бетонный мост и городской парк за рекой.

Двухкомнатную квартиру Сергей получил этой зимой. Его давний недруг Логвин несколько лет назад был на­правлен обкомом партии в район председателем колхоза и больше, естественно, не мог вредить. Сын обосновался в маленькой комнате, а Сергей в большой. Юра за по­следний год сильно вытянулся.

Скоро год, как Наташа уехала из города. И за этот год — ни одного письма! Сергей пытался больше не ду­мать о ней, гнал воспоминания прочь, но иногда на него накатывала тоска, от которой некуда было деться. Даже работа над повестью не спасала.

Сергей всю зиму с нетерпением ждал весны. Только весной он мог хоть на несколько дней поехать на Боль­шой Иван. До середины мая озеро подо льдом, дороги к нему занесены снегом. Можно было, конечно, пробрать­ся по льду через Малый Иван, но что там делать зимой?

И вот пришла весна, а он всё ещё не был на Большом Иване. Что-то удерживало его. Может быть, воспоми­нания о Наташе? О том раннем утре, когда он нёс её, продрогшую, к лодке? И вот не донёс, потерял.

Приятная грусть охватывала его, когда ветер прино­сил с юга запахи весны. Он по-звериному втягивал нозд­рями этот ядрёный волнующий дух талого снега, сосно­вой хвои, прелых листьев.

А однажды днём, никому ничего не сказав, взял и сбежал с работы. Сел в пригородный автобус и укатил по обледенелому шоссе за город. Попросил шофёра оста­новиться у моста через Ловать и прямо по глубокому снегу, проваливаясь по пояс, зашагал в лес.

Он сидит дома за письменным столом. Подсвеченное заходящим солнцем огромное облако заглядывает в окно, отражает последние слабые лучи. Сергей отодвигает ма­шинку и, глядя на нежно розовеющее облако — оно почти не двигается, — который раз до малейших подробностей вспоминает тот последний день, когда он видел На­ташу.

После той жуткой ночи на острове она проспала на раскладушке Сергея почти весь день. Султанов и Мальчишкин несколько раз собирались разбудить её — они хотели пораньше уехать в город, — но Сергей уговорил их остаться до вечера и не трогать её: пусть выспится. При­ятели бесцельно слонялись по берегу, потом пришла Ли­за, и они стали с ней болтать, а Сергей сел на моторку и уплыл за остров. Нужно было снять сети и перемёты, по­ставленные задержанными браконьерами.

Солнце то выглядывало, то пряталось в пышных куче­вых облаках. Такие облака к дождю, но пока было тихо, и легкий ветерок лишь слегка рябил воду. На мелко­водье, где над кувшинками сверкали своими прозрачны­ми крыльями стрекозы, косо торчал чёрный шест.

Сергей задрал голову и посмотрел вверх. Ястреб со­всем низко кружил под облаками. Сергей достал из-под сиденья рыбину и, помахав ею в воздухе, бросил в воду. Ястреб равнодушно взглянул на подарок и продолжал свой неторопливый и плавный облёт озера.

Остров остался за кормой, и перед Сергеем открылся знакомый берег, но почему он так пустынен? Никого не видно. Где все они? Именно в тот момент впервые ше­вельнулось в нём потом такое привычное чувство боль­шой утраты. Ещё не веря, что они уехали, он напряжен­но всматривался в берег. Мелькнула мысль, что они в доме, но кто в такой чудесный вечер будет сидеть в че­тырех стенах? Может быть, ушли в бор? Он цеплялся за эту последнюю надежду, пока не догадался посмотреть под сосны, где одиноко стоял его хромой «Москвич». Га­зика рядом не было. Они уехали, а Наташа? Она, наверное, всё ещё спит! Может быть, заболела и отказалась поехать с ними. Ему хотелось, чтобы она осталась. Очень хотелось! И, внушая себе, что она в доме и ждёт его, Сергей яростно крутит румпель до отказа. Ему не терпится побыстрее на берег. Мотор ревёт на самой вы­сокой ноте и вдруг, дав петуха, обрывает свою ровную строчку. «Казанка» ещё какое-то время бесшумно идет по инерции и останавливается. Сразу наступает глубокая тишина. До берега еще далеко. Сергей дергает за трос, потом лезет в карбюратор, встряхивает бачок. Так и есть — бензин кончился!

Он вставляет в уключины длинные металлические вёсла и изо всех сил гребет к берегу. «Казанка» на вёс­лах неуклюже, рывками продвигается вперёд. Уключины скрипят, лопасти шлепают по воде. Сергею хочется по­скорее причалить к берегу, но тяжёлая лодка ползёт, как черепаха.

Он растерянно смотрит на берег. До него ещё далеко, а он больше не может ждать. Ни одной минуты! И тут он замечает Дружка. Верный пёс одиноко сгорбился у са­мой воды. Белеет лубок на сломанной лапе. Дружок смо­трит на него и не лает.

И тогда Сергей сбрасывает резиновые сапоги, рубаш­ку, брюки и, вспрыгнув на прошитый заклепками нос лодки, с шумом, по-мальчишески бухается головой впе­ред в озеро. Вынырнув, фыркает, трясёт головой и, разлепив глаза, отчаянными саженками плывет к берегу.

Но поздно. Она уехала, и сразу дом опустел.

С тех пор он Наташу не видел.

Хлопнула в прихожей дверь. Этот звук вывел Сергея из задумчивости. Пришёл из спортивной школы Юра. От него, как от настоящего мужчины, пахнет трудовым потом. Уже спортсмен! Играет в баскетбол. И ему очень нравится. Разуваясь в прихожей, доверительно рассказы­вает:

— Сегодня в спортивном зале познакомился с одной девчонкой. Она играет в «Буревестнике», тоже баскетбо­листка. Как увидел её, так сразу она мне понравилась. Ты бы посмотрел, как она мячи забрасывает! И знаешь, почему она мне понравилась?

— Почему же?

— На маму похожа. Только волосы у неё светлые, на­стоящая дылда, на щеке, вот здесь, родимое пятно. Глаза у неё разные: один коричневый, другой голубой, а руки как...

— Хочешь к матери? — спросил Сергей.

— Мне её муж не нравится, — ответил сын. — Назы­вает меня «старик» и всё время спрашивает, что у меня в дневнике.

— Проявляет интерес, — заметил Сергей. — Он ведь твой отчим.

— Отчим... — повторил Юра. — Какое противное слово!

— Мачеха ещё противнее, — сказал Сергей, наблю­дая за ним.

— Пока у меня объявился отчим, — усмехнулся Юра и в свою очередь проницательно посмотрел отцу в гла­за: — А что, скоро предполагается и мачеха?

— Не век же мне быть бобылем, — уклончиво отве­тил Сергей.

— Женись, — великодушно разрешил сын. — Это даже интересно. У меня будут отец, мать и впридачу отчим с мачехой! Не у каждого такое богатство!

«Как вырос, чертёнок! — сдерживая улыбку, поду­мал Сергей.— Да и все они теперь высоченные и раз­витые.»

В комнату пушистым мячиком вкатился Карай. С ходу вцепился Юрке в брюки и, скаля зубы и рыча, по­тащил к двери. Юра схватил щенка на руки и стал с ним забавляться.

Этого симпатичного, лохматого, с висячими ушами и обрубленным хвостом щенка Сергей приобрел в клубе собаководства. Был он чистокровным эрдельтерьером с внушительной родословной. Назвали щенка Караем. Потому что весь помёт от породистых родителей нужно было назвать на букву «К» — так объяснили Сергею в клубе собаководства, где он приобрел эрдельтерьера. А Сергею хотелось назвать его Дружком, в память о том прекрасном Дружке. Печально, что собачий век так короток! Умер Дружок своей смертью, не причинив ни малейших хлопот. Когда он заболел и стал плохо ви­деть — это случилось осенью, — то незадолго до первых заморозков как-то ночью ушёл из дома и больше не вер­нулся. Говорят, так умирают настоящие собаки: уходят в лес и не возвращаются.

Сергей снова сел за письменный стол и, немного по­думав, медленно застучал на машинке. На столе в бес­порядке разбросанные отпечатанные листы, блокноты с записями. Он то и дело перекладывал их, отыскивая ре­зинку. Иногда, перестав печатать, хватал ручку или ка­рандаш и, провернув каретку машинки, начинал вписы­вать слова, целые предложения. Это было неудобно, но иначе он не мог. Не хотел оставлять на потом хотя бы одну неисправленную фразу.

— Я погуляю с Караем, — сказал Юра.

Щенок радостно затявкал и забегал по прихожей. Малыш, а вот уже понимает!

— Когда у тебя начинаются каникулы? — поинтере­совался Сергей.

— В конце мая. А что?

— Съездил бы к матери.

— Я уже записался в летний спортивный лагерь, — сообщил сын.

— Хотя бы на несколько дней.

— Ладно, — беспечно сказал сын и вместе с Караем ушёл, хлопнув дверью.

У Сергея со стола, трепыхаясь на сквозняке, слетел на пол лист.

Однако этим летом Юра не поехал на каникулы к деду в Подмосковье, хотя тот настойчиво приглашал. Юра ездил в Смоленск на школьную спортивную олим­пиаду, — их баскетбольная команда вышла в полуфинал, о чём он с гордостью сообщил Сергею. Земельский при­слал телеграмму, что ждёт внука на даче, но у внука, очевидно, были другие планы: он на два месяца уехал в пионерский спортивный лагерь. Сергей уже два раза ездил к нему. В лагере Юра чувствовал себя как дома, ловил рыбу, загорал с ребятами на песчаном берегу, с ув­лечением сражался в волейбол и баскетбол.

Неожиданно для Юры и Сергея Земельский сам по­жаловал этим летом в город. Остановился в гостинице и позвонил в приёмную редактора. Сергея на месте не было, он ездил с альманахом к Козодоеву, а когда вер­нулся, секретарша Машенька ему передала, что его в го­стинице ждет какой-то товарищ из Москвы. Что это за «товарищ из Москвы», Сергей долго не мог взять в толк.

Когда дверь номера «люкс» отворил Николай Бори­сович Земельский, Сергей даже растерялся: никак не ожидал он встретить здесь бывшего тестя. По своей на­ивности полагал, что больше никогда в жизни их пути-дороги не пересекутся.

И вот сидят они в просторном холле. На полу ковёр, у окна на тумбочке телевизор. Из холла приоткрыта дверь в спальню. На застланной постели распахнутый кожаный чемодан. Со спинки кресла свисают узкие крас­ные подтяжки.

Откинувшись на спинку мягкого дивана и закинув ногу на ногу, Николай Борисович смотрит на Сергея. Взгляд его тусклый и ничего не выражает. Не изменяя удобной позы, он иногда протягивает руку, берёт из вазы черешню и не спеша отправляет в рот.

— Англичане говорят: мой дом — моя крепость, — философствует Земельский. — Я с ними согласен. Хоро­шая семья, дом — это всё. А если ничего этого нет, че­ловек теряет почву под ногами. Нет ответственности перед семьей — нет ответственности и перед самим со­бой...

— Вы приехали затем, чтобы мне это сообщить? — прерывает эти разглагольствования Сергей.

— Значит, так и застрял в этом городишке? — невоз­мутимо продолжает тот. — Как тут у вас с охотой? Есть какая-нибудь живность? Лоси, козы, кабаны?

— Да, вы же браконьер с солидным стажем, — заме­чает Сергей.

— Какая уж теперь в Подмосковье охота, — вздыхает Земельский. — По вороне выпалишь — и то жалобы со всех сторон: дескать, в наше время стрелять в какую-либо живность — варварство.

— Сознательные у вас соседи, — усмехается Сергей.

— Приручу, — ухмыляется в ответ Николай Бори­сович,

О его житье-бытье Сергей был наслышан от Юры. Былое восхищение могущественным дедом прошло у мальчишки.

Со свойственной ему разворотливостью Земельский скоро стал заметной фигурой в дачном городке. Уйдя на пенсию, он широко развернул частную врачебную деятельность. Помимо венерологии взялся лечить тром­бофлебит. А когда в нескольких случаях добился полного выздоровления своих пациентов, то сумел создать себе такую рекламу — разумеется, с помощью вылечивших­ся, — что народ повалил к нему со всех сторон. Лечил Николай Борисович выборочно, как правило, людей влиятельных и обеспеченных. На его имя приходили по­сылки с астраханской икрой, копчёной рыбой, воблой. С юга — каракулевые шкурки и фрукты, с севера — ба­лыки и модные вещи, которые туда забрасывают по разнарядке. Брал, разумеется, он и деньгами.

Каждое утро почтальон приносил пачку писем. Капитолина Даниловна вскрывала их и безошибочно отби­рала клиентов с достатком. А потом уже хозяин назна­чал день приезда к себе. Так как в дачном городке го­стиница была небольшая и мест в ней почти никогда не было, он поселял своих «клиентов» — так он называл больных, приезжающих к нему, — у соседей, которые брали за эту «любезность» повышенную плату.

Жил на даче Земельский припеваючи. В магазин при­ходил, как в свою собственную кладовую, и брал самое лучшее, что для него всегда откладывалось под прила­вок. Одна из клиенток доставала в Москве модные вещи для Лили и Вити, вторая — дефицитные продукты. Ни­колай Борисович не гнушался ничем: кладовая в его доме ломилась от коньячных бутылок, консервов, преимуще­ственно лососевых, банок с мёдом, связок твёрдокопчё­ных колбас, коробок с растворимым кофе.

Как-то финансовые органы заинтересовались бурной деятельностью отставного врача, но Земельский каким-то образом сумел быстро уладить возникший было кон­фликт.

Кроме дачи он купил себе двухкомнатную коопера­тивную квартиру, которую обставил лучшей модной ме­белью, тоже благодаря одному из клиентов. Своему сыну Виктору приобрел трёхкомнатную квартиру и тоже об­ставил со щедростью монарха. Пустовала и двухкомнат­ная Лилина квартира — тоже подарок любвеобильного папаши. Лиля была прописана в Москве, но вот уже второй год жила с мужем в Ленинграде. Николай Бори­сович пообещал дочери, что похлопочет у своих влиятельных знакомых, которые всё могут, чтобы перевели её мужа в Москву.

И вот этот новоявленный Корейко сидел в кресле на­против Сергея и обмахивался тонким батистовым плат­ком. Немного заостренный нос его блестел, в складках шеи скопился пот, блестели и аккуратно зачесанные назад редкие чёрные волосы. Сергей не видел его давно, но нельзя было сказать, что Николай Борисович внешне сильно изменился. Разве только лицо стало ещё более холеное и полное да круглый живот побольше. Он огром­ным арбузом выпирал из-под необъятных бежевых брюк. Рубашка под мышками промокла.

Что же заставило Земельского приехать сюда? Не­ужели только любовь к внуку?

Николай Борисович, зорко нацелившись на Сергея единственным живым глазом, веско сказал:

— Я не позволю восстанавливать против меня маль­чишку. Юраш единственный мой внук, и я не желаю его терять.

— Вы его уже давно потеряли. И самое интересное, я палец о палец не ударил для этого.

— Если ты забыл, я могу напомнить, что с грудного возраста он воспитывался в моем доме.

— Я помню, — сказал Сергей.

— Я одевал, обувал и кормил его, — продолжал Земельский, по-видимому с удовольствием слушая самого себя. — Я бы сделал из Юраша настоящего человека.

— В этом я глубоко сомневаюсь, — сказал Сергей.

— Когда он последний раз приезжал, на нём даже брюк приличных не было.

Это верно. Юрка, как и все мальчишки, носит джинсы. А весь шарм — это когда джинсы протерты на коле­нях и несколько раз побывали в стирке. Тогда они при­обретают неповторимый голубой цвет.

— Не советую сердить меня, — перешёл к угрозам Земельский. — Ты знаешь, я ведь не остановлюсь ни перед чем.

— В партийную организацию напишете? — с интересом посмотрел на него Сергей. — Или опять какую-ни­будь карикатуру в конверте пришлёте?

— Я найду, что написать, — уронил он.

Сергея так и подмывало встать и уйти, но что-то удерживало его. Наверное, профессиональное любопыт­ство: такого редкого типа, как Земельский, не каждый день встретишь. Давняя злость на него прошла, и вообще, старик стал сдавать — поглупел, что ли? Уж он-то должен бы знать, что его, Сергея, пугать такими пу­стяками — только время терять. Прошли те времена, ко­гда на каждую анонимку обращали внимание, создавали комиссии, расследования. Теперь норовят самого ано­нимщика за кляузную лапу схватить!

— Так что же вы от меня хотите? — спросил Сергей.

— Я хочу, чтобы Юра уехал отсюда со мной. Я знаю, что ты ему запрещаешь это делать.

«Ничего ты не знаешь, старый осёл! — сердито поду­мал Сергей. — Я никогда ему не запрещал ездить к вам», а вслух сказал:

— А если он не хочет?

— Чем ему у меня плохо? В доме всё есть. Я ему ни в чем не отказываю.

— Даже в деньгах на карманные расходы, — усмех­нулся Сергей.

— Мне ничего не жалко для своих, — веско сказал Земельский.

— А вам не приходило в голову, что, давая деньги мальчишке, вы его развращаете? Зачем зарабатывать, когда есть добрый дедушка? Ведь вы со своими десятка­ми тысяч тоже не вечны, а ему нужно будет строить свою собственную жизнь. Зачем же вы такую свинью подкладываете своему... гм... единственному внуку? Зачем хотите убить у него самостоятельность, радость первого заработка? Уверяю вас, заработать деньги чест­ным трудом куда приятнее, чем...

— Я деньги не ворую, — перебил Земельский. — И на станке фальшивки не печатаю.

— Я не против, чтобы он к вам ездил, но не обращай­те его в свою веру. Не будет он таким, как вы. И потом, это невозможно: таких, как вы, один на миллион!

Земельский цепко посмотрел на него, так и не поняв, комплимент это или оскорбление. А Сергей и не соби­рался ему разъяснять.

— Каждый человек всё меряет на свой аршин, — продолжал он. — Вот вы сказали, что я восстанавливаю сына против вас. А ведь это вы его с пеленок настраи­вали против меня! Вы ему такие фантастические картины рисовали, что бедный мальчишка первое время смотрел на меня как на чудовище. Я презирал бы себя, если бы повторил вашу ошибку. Так что успокойтесь, я и слова плохого о вас не сказал в его присутствии. Просто он под­рос, поумнел и сам научился разбираться в людях.

— Мои близкие меня уважают, — убеждённо сказал Николай Борисович. — Я для них всё сделал, что толь­ко возможно было. И дочь и сын закончили лучшие учеб­ные заведения страны. Имеют отдельные квартиры, об­ставленные дорогой мебелью. На моей даче они не гости, а хозяева. Моим детям каждый может позавидовать. Всё, что им нравится, они имеют возможность купить. Мне для них ничего не жалко.

«Поэтому твои дорогие дети и выросли эгоистами и типичными потребителями, — подумал Сергей. — При­выкли только брать и ничего не давать».

С детства привыкнув получать от родителей солидные подачки, Лиля и Виктор свою зарплату и за деньги не считали. В конце каждого месяца отец отсчитывал им по несколько сотен рублей. Он понимал, что дети ревниво следят друг за другом, и старался давать поровну. Одна­ко дочь он любил больше и иногда совал ей в руку «на драгоценности». Лиля целовала его, рассыпая такие слова, как «наш божественный папочка, что бы мы без тебя делали!».

О том, что они будут делать без папочки, ни Лиля, ни Виктор пока не задумывались. Папочка был для них дойной коровой, у которой никогда «золотое молоко» не иссякнет. И если бы вдруг он однажды не вручил своим чадам по объемистой пачке купюр, и сын и дочь посчи­тали бы это величайшей подлостью с его стороны.

Если бы можно было в нашем обществе не работать, и Виктор и Лиля никогда бы не работали. Они давно по­теряли интерес к своей специальности. Зачем ломать го­лову над проектами, статьями, очерками, когда можно получить от отца наличными столько, сколько не зара­ботаешь и за три месяца. Кто знает, может быть, и у Лили, и у Виктора были какие-то способности, пусть даже скромные, но любвеобильный папочка убил их в самом зародыше. «Пусть работают лошади, — любил го­ворить он, — а человек должен наслаждаться жизнью».

И эта философия с детства была усвоена его детьми. Сам того не сознавая, он лишил их главного в жизни — радости творчества. Любая работа стала для них при­нудиловкой, которую необходимо отбывать, чтобы не возмущать это «несовершенное общество», в котором они живут. Работа раздражала их, отвлекала от тех «радо­стей жизни», которые приносят даровые деньги и ничегонеделанье. Выйдя опять замуж, Лиля бросила работу, посвятив себя целиком магазинам, тряпкам, благоустрой­ству квартиры. Слава богу, папин бюджет всё выдер­жит.

Николай Борисович всю свою жизнь прожил, как жу­чок-древоточец в дубовом шкафу, пожирая древесину и питая её отходами своих детей-жучков, он был уверен, что добился в жизни всего того, к чему стремился, чего хотел. А много ли жуку-древоточцу надо? Дубовый шкаф да крепкие челюсти! Не рассчитал он лишь одного: хотя дубовый шкаф, по сравнению с жучком, велик, как все­ленная, но ведь жуки-древоточцы не вечны. А что будут делать его детки-жучки, когда кончатся отходы? Ведь он, засовывая им в рот пережёванную пищу, вырастил их беззубыми. Помянут ли его дети добром, когда окажутся предоставленными самим себе?

Вот он сидит перед Сергеем, развалившись на диване. Так и излучает довольство самим собой. Такого словами не прошибёшь, да что словами?! Тюрьма его не пере­воспитала. Говорить с ним бесполезно. Если бы Сергей сказал, что он думает про него, Земельский расхохотался бы ему в лицо. Он уверен, что ему все завидуют. Зави­дуют его деньгам, которые он тысячами наживает не­честными способами. Разве ему понять, что настоящее счастье приносят не деньги, а радость творчества?

Нет, этого ему не понять. И однако Сергей встрево­жил его, когда совершенно серьёзно сказал:

— И все-таки я вам очень благодарен.

Земельский вскинул на него глаза, поморгал, и само­довольная улыбка сползла с его лица. Меньше всего в жизни хотел он, чтобы Сергей был ему за что-либо бла­годарен.

— Любопытно, — сказал он, скрипнув пружиной.

— Если бы не вы, я никогда не написал бы роман.

— Этот... без названия? — скривил губы в усмешке Земельский. — Я думаю, у него нет не только названия, но и издателя.

— Если бы не вы, я, возможно, до сих пор не развёл­ся бы с вашей дочерью, а это было бы для меня смертель­но: она убивала во мне всё хорошее, творческое.

— А есть ли в тебе хорошее?

— Так что вы всё-таки сделали одно доброе дело, — сказал Сергей и, взглянув на часы, поднялся с кресла.

Земельский ещё немного посидел, чтобы не уронить своего достоинства, и тоже поднялся.

— Передай Юрашу, что я его здесь жду. И не уеду без него, — сказал он. — Я купил ему норвежский трени­ровочный костюм.

— Вы думаете, он на это клюнет? — рассмеялся Сер­гей. — Плохо же вы знаете своего внука.

— Я действительно люблю Юраша и скучаю без него, — сказал Земельский. И голос у него был искрен­ний.

— Любите на здоровье, но не развращайте деньга­ми. Или в вашем понятии и такое чувство, как любовь, тоже измеряется деньгами?

— Скажи мне честно, вот ты напечатал книжку, гово­ришь, закончил роман, — много ты заработал? Можешь ли ты обеспечить свою семью всем необходимым... допу­стим, если бы она у тебя была?

— Семьи разные, и запросы разные, — ответил Сер­гей. — Для меня деньги никогда не были главным в жиз­ни. Надеюсь, для моей семьи — тоже.

— Ну вот то-то, — удовлетворенно заметил Николай Борисович. — Был ты гол как сокол и остался таким. А Лиля еще со мной спорила, мол, ты, если захочешь, всегда сможешь заработать кучу денег.

— Ну а как этот... Оленин? То, что нужно? — не удержался и задал неприятный для себя вопрос Сер­гей.

— Он меня уважает, — с достоинством ответил Зе­мельский.

— Я рад и за вас, и за Лилю, — сказал Сергей. — Даже если и совершишь серьёзную ошибку, жизнь такая штука, она потом всё поставит на свои места.

— Если бы Лиля меня послушалась, она не соверши­ла бы этой ошибки, выйдя замуж за тебя, — убеждённо заметил Николай Борисович.

Сергей понял, что разговаривать больше бесполезно: и говорят они о разном, и думают по-разному. Он уже взялся за ручку двери, но Земельский с угрозой про­изнёс:

— А если Юраш не придёт...

— Тогда что? — Сергей нахмурился и вплотную приблизился к нему, посмотрел в лицо долгим изучающим взглядом.

Земельский отпрянул в сторону и, чтобы скрыть за­мешательство, стал смотреть в окно. Лицо у него уже не было таким самодовольным.

— Мне известно, что Юраш в каком-то спортивном пионерлагере, — сказал он, отводя глаза в сторону. — Я бы очень хотел с ним повидаться.

— Я к нему на днях собираюсь, — сказал Сергей. — Передам вашу просьбу. И не забуду про норвежский ко­стюм сказать.

— Что ты к этому костюму привязался?

— Я боюсь, он будет ему мал, — улыбнулся Сер­гей. — Знаете, как они сейчас растут?

— Куплю другой, — не понял иронии Земельский.

— Счастливый вы человек, — сказал Сергей. — Всё можете купить.

— Каждый живет как умеет.

— Это верно. Кстати, этот лагерь всего в пятидеся­ти километрах от города, — сказал Сергей. — Вы можете сами съездить к нему.

— Я это имел в виду, — кивнул Земельский. — Такси туда ходят?

— Для вас нет ничего невозможного, — улыбнулся Сергей.

— Я собираюсь своему новому зятю купить «Жигу­ли», — солидно заметил Николай Борисович.

— Вашему новому зятю крупно повезло.

Сергей — ему уже стало смертельно скучно — вспо­мнил разговор с сыном на озере, когда тот вручил ему по­даренные добрым дедушкой деньги. Сергей ещё тогда подумал, что надо бы при случае вернуть эти деньги Земельскому. И вот случай представился. Отсчитав пять десяток из только что полученной зарплаты, Сергей про­тянул их Земельскому. Тот тупо уставился на них, но натура взяла свое: деньги как бы сами собой очутились в его цепкой руке.

— Юра просил при случае передать вам, — сказал Сергей. — Помните, вы дали ему на карманные расхо­ды?

— Не помню, — растерянно пробормотал Земель­ский. — Мой кошелек всегда раскрыт для близких.

— Мой сын не нуждается в подаянии, — жёстко сказал Сергей и вышел из номера.

10

Стоял конец июня. Высокая трава ярко вызеленила обочины, изумрудной кружевной дымкой окутались одинокие берёзы на буграх. Сосновые боры просвечивались солнцем насквозь. Цветёт клён остроли­стый, в воздухе носятся белые пушинки: это тополиный пух и семена одуванчика. На буграх, меж кустарников, разноцветьем полыхает на солнце медуница. А в глубине леса, в низинах, ярко голубеют колокольчики. В придо­рожных канавах колышутся на лёгком ветру красные ме­тёлки конского щавеля.

Старенький «Москвич» бодро бежит по блестящему шоссе. Огромными шмелями пролетают мимо грузовики, разноцветные автобусы, много легковых машин, — на­ступило время летних отпусков. Когда впереди, на холме, показалась деревня, Сергей залюбовался высокой строй­ной часовней. Белокаменная, с зёлеными куполами и по­золоченным крестом, часовня была видна издалека.

Сергей и Николай Бутрехин возвращались из города с красивым названием Остров. Сергей был там в коман­дировке, а Николай — с выездной труппой театра. Сергей попал во Дворец культуры на прощальный спектакль «Без вины виноватые», где друг его выступал в роли Незнамова.

Гастроли театра в Острове закончились, и у Николая выкроилось три свободных дня. Сергею нужно было повидаться ещё раз с известным в области комбайнё­ром — он о нём очерк писал, — и можно домой возвра­щаться.

Николай, прихватив в гостиничном номере свой об­шарпанный чемодан и спиннинг в брезентовом чехле, ко­торый он всегда с собой таскал, отправился в путеше­ствие вместе с приятелем.

У знатного комбайнера они переночевали, а рано утром выехали домой. Когда солнце раскалило верх и в машине, несмотря на открытые окна, стало душно, они свернули с шоссе к современному деревянному строе­нию. Указатель на обочине оповещал автотуристов, что перед ними ресторан «Русская сказка».

Место было выбрано очень удачно. Причудливое строение, будто и впрямь оно из сказки, окружали огром­ные деревья. Прутяные галочьи гнёзда желваками на­бухли меж узловатых ветвей. Так и казалось, что где-то поблизости должен быть древний дуб с русалкой, вокруг которого и днём и ночью кот учёный всё ходит по цепи кругом.

Дуба с котом не было, зато под деревьями молча от­дыхали разноцветные автобусы. Туристы обедали в ре­сторане или любовались окрестностями. Сразу за домом виднелось озеро. Над озером, отчетливо отражаясь в нём, застыли облака. Кромка их была пронизана солнечным сиянием, а дальше к горизонту облака теряли свои очер­тания, растворялись в тускло-голубом небе. Небольшое озеро было со всех сторон окружено соснами и елями. Даже с того берега слышен был неторопливый стук дятла.

Приятно было после шумной беспокойной дороги очутиться в этом задумчивом зелёном оазисе, где, казалось, само время, как эти облака над озером, остановилось, замерло.

Николай и Сергей уселись на берегу прямо в траву. Хотя и было жарко, почему-то никто из туристов не ку­пался, да и рыбацких лодок не видно на озере.

— Выкупаемся? — предложил Николай.

— Ты взгляни на озеро, — сказал Сергей, прислонив­шись спиной к тоненькой сосне, — оно ведь хрустальное. Стоит влезть в него, и оно расколется, как волшебное зеркало. Поэтому никто и не купается.

— Пусть меня злые духи накажут за кощунство, но я выкупаюсь, — сказал Николай и стал расстёгивать пу­говицы на рубашке, но стащить её не успел: прямо к ним с холма но лесной тропинке спускались туристы. В руках у женщин букеты полевых цветов.

Они прошли мимо. Николай, проводив их взглядом, почему-то раздумал купаться и снова застегнул на ру­башке пуговицы.

— А ты прав, — сказал он. — Это заговорённое озе­ро. Внутренний голос сказал мне, чтобы я и не думал лезть в воду.

Сергей, не слушая его, вдруг пружинисто вскочил на ноги. Напряжённо глядя в сторону удаляющихся тури­стов, он пробормотал: «Я сейчас!» — и бросился догонять их. Пиджак, наброшенный на плечи, упал, но он даже не оглянулся. В белой рубашке с засученными рукавами, огромными прыжками догонял он туристов. Николай ви­дел, как он что-то сказал стройной женщине в светлых брюках и пушистой вязаной кофте. Женщина останови­лась, потом, как показалось Николаю, слишком медлен­но повернулась, и они некоторое время смотрели в глаза друг другу. Потом женщина протянула руку, которую Сергей взял обеими руками и больше не отпускал. Тури­сты, не обратив на них внимания, пошли дальше, а эти двое стояли на фоне играющего с солнцем озера и мол­чали.

Николай хотел было встать и подойти к ним, но остал­ся на месте, сообразив, что, пожалуй, он будет лишний.

Неподалеку от шоссе Ленинград—Киев, на берегу синего лесного озера, встретились Сергей и Лена Звёздочкина. Встретились после долгой разлуки.

Забыть Лену Сергей не мог, но и вспоминал не часто. Ведь самую жестокую рану в жизни нанесла ему именно Лена. А это забыть нельзя.

Какими судьбами она здесь? Приехала с экскурсией от института, где она работает с мужем. Нет, не в Но­восибирске! Её мужа перевели в Москву, ведь он уже профессор, доктор наук. Второй год они живут в столице, в Новых Черёмушках. На мотоцикле она больше не ездит — у них машина — да и на рыбалке не была бог знает сколько! Хотя и тянет иногда. А как он, Сер­гей? Женат? Нет ещё? Ну что ж, значит, всё ещё впере­ди. А роман без названия? Написал или всё ещё пишет? Он не только без названия, но и без конца? Вышла книжка в Москве? Она поздравляет от всего сердца. Обя­зательно прочитает. Конечно, мог бы книжку теперь и прислать. С автографом. Как-никак она, Лена, пер­вая прочла его рукопись. Про мальчика, полюбившего девочку с далёкой звезды. Милая такая повесть. Она до сих пор помнит!

— Мальчик стал взрослым, — с грустью сказал Сер­гей. — А девушка улетела на другую звезду.

— В конце концов юноша утешится, — улыбнулась Лена. — Встретит красивую земную девушку и полюбит её. Иначе и быть не может.

— Это верно, — сказал Сергей. — Богу — богово, а кесарю — кесарево.

— Я думала, ты бросишься вслед за мной, — сказала она со странной улыбкой. — Будешь уговаривать вер­нуться к тебе. Или украдёшь и привезёшь меня на озеро Заснежное, где мы с тобой рыбу ловили.

— Таких, как ты, не уговаривают и не похищают.

— Это комплимент или...

— Понимай как хочешь, — сказал он. Ему не хоте­лось ворошить прошлое, но, кроме прошлого, у них ниче­го не было.

— Ты уже жалеешь, что подошёл ко мне?

— Нет, что ты, — сказал он. Хотел ещё прибавить, что это очень здорово, что они встретились, и он безумно рад, но промолчал.

— Я часто тебя вспоминаю.

— А я до сих пор стараюсь забыть, — невесело улыб­нулся он.

— Зачем забывать то, что было прекрасно?

— Если это было прекрасно, почему же ты ушла? — невольно с затаённой болью вырвалось у него.

— Поверь, я много об этом думала. Я никогда не сожалею о том, что случилось. И сейчас тоже, но...

— Что «но»?

— Я могу и ошибаться, — сказала она и, отвернув­шись, посмотрела вдаль: туристов уже не видно. Навер­ное, зашли в ресторан, где для них уже накрыт стол с русскими закусками и медовухой. Причёска у Лены другая: коротко подстриженные волосы не скрывают тонкую белую шею. Огромные глаза кажутся ещё глубже на похудевшем лице. Кажется, она стала ещё красивее, но вроде бы холоднее, равнодушнее.

— Это ведь разные вещи: не сожалеть и ошибаться, — задумчиво произнесла она. — К чему ворошить былое? Прошлое не вернёшь, а настоящее не изменишь.

— Раньше ты не была столь рассудительной, — ус­мехнулся он.

— Была, Серёженька. Всегда была рассудитель­ной. Иначе бы мы с тобой не расстались.

— У тебя сын или... — спросил было Сергей, но Лена перебила:

— У нас нет детей.

И он понял, что на эту тему говорить не надо.

— Меня все эти годы мучила мысль, что я причинила тебе боль, — сказала она. — Не скрою, были моменты, когда мне хотелось всё бросить: и работу, и мужа, и уехать к тебе.

— Я ждал тебя, — сказал Сергей. — Очень ждал.

— Ждал... — невесело улыбнулась она. — У нас, дей­ствительно, все в прошлом. А теперь кого-нибудь ты ждёшь? — И пытливо заглянула в глаза.

— Жду, — сказал Сергей. — Вот только не знаю, вер­нётся ли она.

— Ты всегда был искренним, — она улыбнулась, хотя в огромных глазах и затаилась грусть.

— А как ты? — спросил он.

— Мне, в общем, повёзло, — коротко ответила она.

— Мне твой муж очень понравился, — сказал Сергей.

— Ты напечатал тот рассказ про влюбленного маль­чика и девочку? — перевела она разговор на другое.

— Нет, — ответил Сергей. — Этот рассказ был толь­ко для тебя.

— Я забыла. Он погиб, этот мальчик?

— Не помню, — сказал Сергей. — Я тоже всё забыл. А ту рукопись, что ты читала, сжёг.

Она отвернулась, скользнула взглядом по зелёному с сизоватым отливом берегу. Помолчала. И, не глядя на него, сказала:

— Ждал, забыл, сжёг. У тебя все просто и ясно. За­видую тебе!

— Когда-то я думал, что мы без слов понимаем друг друга, — с горечью ответил он. — Не дай бог, чтобы у тебя всё было так просто и ясно, как у меня. И не за­видуй мне. Не надо. Это смешно!

— Мне не смешно, — тихо, будто эхо, откликнулась она.

— Что ушло вместе с тобой, я не верну уже нико­гда. После встречи с тобой я уже совсем не тот, что был раньше.

— Лучше или хуже?

— Я ведь о другом, — усмехнулся он. — Мы пере­стали друг друга понимать. А может, и не понимали?

— О чём же ты? — Ее наполненные густой синевой глаза смотрели на него, как прежде, прямо и открыто.

— Я потерял не только тебя, — сказал он, — а и себя. Я перестал верить женщине. И самое худшее — разучил­ся любить. Что-то ушло от меня безвозвратно. И вернёт­ся ли?

— Ты стал другим, Сергей, — сказала она. — Может быть, и не стоит жалеть о том, что произошло?

— Не знаю... Не с тех пор я счастливым себя не чув­ствую.

— Нельзя быть всё время счастливым, — улыбнулась она .— Захочется хотя бы немного несчастья.

— По-моему, это называется с жиру беситься, — грубовато заметил он, не приняв шутки.

— И всё-таки я была уверена, что ты разыщешь меня, — помолчав, сказала она.

— Зачем?

— На этот вопрос я тебе никогда не отвечу. Да, на­верное, об этом и не следует спрашивать женщину.

Наступила неловкая пауза. Лена проводила взглядом пролетевшую над озером ласточку и кивнула на Бутрехина, сидевшего на траве.

— Это твой друг?

— Пойдём, я тебя познакомлю с ним, — сказал Сер­гей.

И снова весело бежит «Москвич» по живописному шоссе. В обратный путь.

В «Русской сказке» пообедали вместе с Леной, а по­том посадили её в автобус, который уезжал в Москву. Перед отправлением автобуса Лена со смущённой улыб­кой — уже не было времени написать свой адрес — суну­ла Сергею визитную карточку. Сказала, что там всё на­писано: и рабочий телефон, и домашний. В карточке ещё, между прочим, было написано, что Лена — кандидат фи­зико-математических наук.

Наверное, так и должно быть: раз муж учёный, зачем же отставать жене?

Эта нечаянная встреча повергла Сергея в глубокую грусть. Будто старая рана открылась в правом боку. Ни­что в нашей жизни не проходит бесследно: ни удар ножа, ни болезнь, ни любовь. И Лена стала другой, да и он изменился. Им просто не о чем было говорить. Всё время копаться в том, что было и прошло, не очень-то интерес­ное занятие. Говорить о её семейной жизни не хотелось — это как раз их не связывало, а разъединяло.

И всё равно здорово, что они встретились. Он «свалил камень с её сердца», как она сказала, да и она вытащила у него застарелую занозу. «Будешь в Москве, обяза­тельно заходи, — говорила она. — Муж будет рад!» Бу­дет рад муж или нет, этого он не знает, но, возможно, при случае и заглянет. А может быть, и нет, к чему всё это?

Их обогнал рейсовый автобус. У заднего окна, рас­плющив носы о стекло, стояли два светловолосых паренька и показывали язык. Сергей улыбнулся, а Николай погрозил кулаком.

— Если бы Лена сказала, что вернется к тебе, — после долгого молчания произнес Николай.

— Она поумнее тебя и никогда бы не сказала это­го, — нахмурился Сергей.

— Ну а если бы? — допытывался тот.

— Поди ты к чёрту! — огрызнулся Сергей и замолчал.

— Вот то-то и оно, — усмехнулся Николай. — Одну, говоришь, любишь, а вторую тоже не выкинул из сердца.

Сергей смотрел на дорогу, баранка привычно сколь­зила в его руках.

— Я вот о чём подумал, — сказал он, — каждому че­ловеку в его жизни всего отведено ровно столько, сколь­ко природой отпущено. Я где-то читал, что за свою жизнь человек съедает столько-то тонн и ни килограмма боль­ше, произносит определенное количество слов, по мерке расходует свои эмоции и получает наслаждения.

— Не человек, а кибермашина, — ввернул Нико­лай, — подключенная к дозатору!

— Наверное, и с любовью так же, — продолжал Сер­гей. — Сердце-то одно, и настоящая большая любовь, по-видимому, в него вмещается лишь одна. А человек раз­рывает её на части, мельчит, делит. И это уже не любовь, а мелкие любовишки. Я хочу сказать, что каж­дая ушедшая любовь уносит из тебя частицу той большой любви, которую в каждого из нас заложила природа. Встретив Наташу, я подсознательно это понял и... испу­гался её любви. Смогу ли я ей ответить тем же?

— Не паникуй, — посерьёзнев, сказал Николай. — Есть люди, которые всю свою жизнь растрачивают себя направо и налево, а ты все-таки цельная натура, и, как говорится, ещё есть у тебя порох в пороховницах!

— Порох-то ещё и не весь истрачен, — сказал Сер­гей.— А вот Наташи-то нет. Там, на целине, много ре­бят, — кто знает, может, и встретила своего сокола яс­ного.

— Побывав в «Русской сказке», ты и заговорил, как сказитель, — улыбнулся Николай.

— Вот и Лена заметила, что я не такой, как был, — думая о своем, говорил Сергей. — Слово-то не произнес­ла, а оно у неё вертелось на языке.

— Какое слово?

— Холодный, чёрствый. В общем, она почувство­вала во мне эти самые потери, о которых я тебе толко­вал. Женщины это здорово чувствуют!

— Послушай, Серега! — развеселился Николай. — С каких это пор ты стал женщин бояться?

— Если бы только это, — всё так же отрешённо от­ветил Сергей. — Беда в том, что я себя стал бояться.

— Послушай, я недавно чуть было не женился, — старался развеселить приятеля Николай. Ему не нрави­лось его настроение. — На Веронике, актрисе из нашего театра. Не улыбайся, я серьёзно.

— И что же Вероника?

— Пожила у меня два месяца и ушла.

— Плохо готовила?

— Это еще полбеды: я научил бы. Она сказала, что я скучный, как понедельник! И, даже когда молчу, действую ей на нервы. Скрип моих костей и то, видите ли, её раздражает!

— Смазывал бы.

— Что, кости?

— Ну да!

— Вообще-то она глупенькая, — продолжал Нико­лай. — Говорить-то с ней было не о чем.

— Правильно и сделала, что ушла, — заметил Сер­гей. — Почувствовала, что твоя любовь на замке, и ушла.

— Я две недели переживал, — сказал Николай. — А потом прошло. А не ушла бы — жил. Можно и к этому привыкнуть.

— М-да, плохи твои дела, — заметил Сергей. — Не женишься ты. А и женишься — опять сбежит. Холостяц­кая жизнь наложила на тебя свою костлявую лапу.

— Зато, по твоей теории, сохраню в неприкосновен­ности своё большое чувство, отпущенное природой, — улыбнулся Николай.

— Ты, как Кощей, будешь до смерти чахнуть над златом.

— Я бы и рад, Серега, влюбиться, да вот не полу­чается,— вздохнул Николай. — А что, если мне природа вообще не отпустила этого счастья, которое зовут лю­бовью?

— Не забывай слова Блока: «Только влюблённый имеет право на звание человека».

— Мне больше по душе высказывания на этот счет философов, а не поэтов, — блеснул своими познаниями и Николай. Он с детства выписывал в специальную те­традку понравившиеся ему мысли, изречения. — Вот что утверждает Шопенгауэр: «Только отуманенный половым влечением рассудок мужчины мог назвать прекрасным низкорослый, узкоплечий, широкобедрый пол». А вот что говорит Ницше: «Все в женщине загадка, и все в жен­щине имеет одну разгадку: эта разгадка зовется беременностью. Мужчина для женщины — только средство, цель — всегда дитя».

— Ты еще вдобавок и женоненавистник? — рассмеял­ся Сергей.

— Это не я, а они, — скромно заметил Николай. — Кстати, как Лиза с Большого Ивана? Все одна?

— К ней муж вернулся, — сказал Сергей. — Вылечил­ся от алкоголизма, приехал в деревню и теперь в совхо­зе бригадиром работает.

— И тут не повезло, — усмехнулся Николай и, взяв с сиденья «Огонёк», раскрыл. — Помнишь, в газетах пи­сали, что после взрыва американцами водородной бомбы над Тихим океаном радиоактивный пепел просыпался на японскую шхуну с рыбаками? Так вот в этом году ещё один рыбак умер в госпитале.

— Я оптимист и верю в мир на земле, — сказал Сер­гей.

— Вон тут что пишут, — ткнул Николай пальцем в журнал. — Какой-то китайский политик утверждает, что мировые войны необходимы человечеству. Они обнов­ляют народы, пробуждают их деятельность и двигают вперед прогресс. Пишет, что раз в двадцать пять — тридцать лет война людям нужна, как свежая струя в застойном болоте.

— Это не политик, а людоед, — заметил Сергей и, помолчав, спросил:

— Что там ещё пишут?

— Пишут, что в Москве открылся съезд писателей Российской Федерации, на который тебя почему-то не пригласили. Двое наших ученых-физиков удостоены Нобелевской премии. У берегов Франции затонул тан­кер. Разлившаяся в море нефть грозит гибелью миллио­нам живых существ, как пернатых, так и водных. И ещё одно, специально для тебя: ученые всего мира требуют прекратить убой китов. Их количество в миро­вом океане катастрофически уменьшается.

— Это приятная новость, — заметил Сергей.

— Ты знаешь, мне тоже стало жалко бедных ки­тов, — сказал Николай.

Сергей вдруг резко затормозил, даже машину немно­го в сторону занесло.

— Ты что, заснул? — возмутился Николай. — Я чуть было в окно не вылетел.

— Ёж перебегал дорогу, — невозмутимо заметил Сергей. — Не мог же я его переехать!

— В следующий раз, пожалуйста, предупреди меня, — попросил Николай. — Я не хочу из-за какой-нибудь лягушки стать инвалидом.

— Ну вот, а ещё хочешь за китов вступиться, — за­смеялся Сергей.

11

В вагоне стало душно, и Сергей вышел в тамбур. Здесь никого не было. Погромыхивала сцепка, толкали друг в дружку чугунные буфера, в приоткры­тую дверь со свистом задувал ветер. И где-то на крыше вагона будто кто-то в барабан стучит.

Под эти звуки он задумался. Валя Молчанова перед этой командировкой как бы между прочим сообщила, что ей звонила Лиля. Теперь она не Земельская, а Олени­на. Красивая фамилия. Не то что Волкова. С мужем и родителями собирается совершить путешествие на теп­лоходе по Волге. Он, Сергей, трясется здесь, в там­буре пассажирского поезда, а прыткий Юра Оленин вме­сте с Земельскими плывёт по Волге матушке-реке и за бутылкой хорошего вина ведёт задушевные разговоры с богатеем тестем. И они прекрасно понимают друг друга.

Часто он теперь ездит в командировки. Как и раньше, когда был фоторепортером. Впрочем, он не жалуется: новые города, сёла, новые лица. Это интересно. А может быть, он кого-нибудь ищет? Или убегает от самого себя?

Станция Сердце. Милая, знакомая станция! Сколько раз он проезжал мимо, а вот так и не удосужился сойти на ней. И в тот раз, когда впервые встретился с Лилей, он возвращался из командировки по этой железнодо­рожной ветке. И проезжал мимо станции Сердце.

Поезд дёрнулся и стал тормозить, Сергея прижало к стене. Проплыла жёлтая казарма, толстые берёзы, мешки на перроне. Проводница распахнула дверь и под­няла железный лист, Сергей посторонился, пропуская в вагон двух девушек с плетёными корзинами, обвязанны­ми белыми платками. Одна из девушек, увидев его, вски­нула чёрные брови, губы её полураскрылись, будто она хотела что-то сказать, но так ничего и не сказала. Де­вушки скрылись в вагоне, а в тамбуре остался свежий аромат малины и черники. Сергей, ещё не отошедший от своих воспоминаний, обалдело смотрел им вслед.

Он не слышал, как пошёл поезд и проводница закры­ла дверь. Как во сне увидел на пригорке укрывшуюся под сенью толстых берёз и тополей часовенку. Но вот и её заслонила высокая девушка в синем трикотажном ко­стюме и блестящих ботах. Длинные прямые волосы цвета спелой ржи, тонкая талия. Сердце громко бухало по ребрам, а он всё ещё не мог поверить, что это она! По­чему же тогда она не остановилась, прошла мимо? Не может быть, чтобы это была она. Чепуха какая-то! Мало ли на свете людей, похожих один на другого?

Но ноги уже несли его в вагон, глаза жадно обшари­вали лица людей. Расталкивая пассажиров, зачем-то столпившихся в проходе, он пробирался всё дальше по вагону. И вдруг он остановился, теперь в свою очередь загородив проход. Упрись ему сейчас в спину бульдозер, он и тогда бы, наверное, не почувствовал: перед ним у окна сидела Наташа. Она смотрела ему в глаза, прикусив нижнюю губу. Так поступают дети, ста­раясь не заплакать. Увидев её, он стал понемногу успо­каиваться и перестал слышать своё сердце. Она здесь, в вагоне, и никуда больше не денется, не исчезнет. Тут даже окна наглухо закрыты. Будь она вольной птицей, и то не смогла бы отсюда улететь. Он не сразу заметил напротив неё другую девушку, с любопытством смотрев­шую на него, не слышал, что говорит Наташа. Он видел её чуть встревоженные, но сияющие глаза, смотрел на шевелящиеся губы и... был счастлив.

— Это Варя, моя лучшая подруга, — наконец до­шел до него знакомый голос. — Мы ездили в лес за яго­дами.

«Ты здесь, а я этого не знал, — спрашивал Наташу глазами Сергей. — Когда ты приехала?»

— Мы набрали полные корзинки, — говорила Ната­ша. — Никогда не видела столько ягод.

«Как же так, Наташа? — спрашивал глазами Сер­гей. — Я так долго тебя ждал»

— А вот грибов почему-то нет, — говорила Ната­ша. — Я только три штуки нашла. И то один червивый.

— Угощайтесь, — Варя стащила с корзинки платок и пододвинула к Сергею.

Мучительно соображая, что бы сказать, Сергей на­клонился над корзинкой. Ягоды были ярко-синие, будто запотевшие. Казалось, дотронешься до них — и брызнет чёрно-красный сок. Только сейчас он заметил, что губы у девушек были чёрные. Спелая черника так и таяла во рту. Красными угольками сверкала в корзине малина.

Сергей ел ягоды и смотрел на Наташу. Она улыбну­лась и тоже взяла из корзинки несколько ягод. Пальцы у нее были синие, будто она окунула их в чернила. Ото­рвавшись от ягод, Сергей поймал на себе изучающий взгляд Наташиной подруги. Девушка тотчас отвела в сто­рону смешливые глаза, на губах её промелькнула улыбка.

— У вас тоже губы чёрные, — заметила она.

Тут только до него дошло, что Варя Мальчишкина — сестра Женьки.

— Где сейчас брат ваш? — поинтересовался Сергей. И сам почувствовал, что голос его немного сел.

— Слон? На Южном Сахалине. Строит со студента­ми дома для рыбаков.

— Передавайте ему привет от меня, — сказал он и по­морщился: не те слова!

— Передам, — заверила Варя, стрельнув на подругу смеющимися глазами. — Только он скоро приедет.

— Тогда я ему сам передам, — обрадованно сказал Сергей.

— Что передадите? — спросила Варя. — Привет? — И, быстро взглянув на подругу, прикрыла чёрный рот синей ладошкой, но не выдержала и громко рассмея­лась.

— Я, наверное, нос испачкал? — злясь на себя и на неё, проворчал Сергей.

— Да нет, просто вы смешно говорите, — сказала Варя.

«Ушла бы ты к чёрту, что ли?» — подумал Сергей к, не решаясь взглянуть на Наташу, отвернулся к окну, за которым мелькали телеграфные столбы, ярко желтели убранные поля, шелестел кустарник. Чем ближе к городу, тем лесов все меньше. Пустынные, с редкими соло­менными скирдами поля, небольшие спрятавшиеся в ка­мышах озера, островки кустарника. И редкая роща вда­ли или одинокая величественная сосна на бугре.

В окне отчетливо отражался тонкий профиль девуш­ки. Сергей вдруг остро почувствовал нежность к ней. Пришли на ум наконец хорошие слова, но он не мог их произнести при Варе. Да, пожалуй, и без неё не произ­нёс бы. Наташа была и прежней и вроде бы немножко другой, незнакомой. Что-то беззащитное сейчас было в девушке. Ему пришлось сцепить пальцы вместе, до того сильное возникло в нём желание потрогать её длинные шелковистые волосы, спускающиеся с плеч, провести пальцами по высокой девичьей шее, коснуться малень­кого уха, чуть заметного в яркой желтизне волос.

— Вы подарите мне свою книжку с надписью? — без умолку болтала Варя. — Я видела у Наташи.

«Я ведь ей не дарил, — подумал Сергей. — Да, она могла купить там, в Казахстане.» От этой мысли ему стало приятно. Хотя что тут особенного: купить случай­но попавшуюся на глаза книжку знакомого человека?

— А что вы ещё пишете? Роман?

— Ты очень много говоришь, — заметила наконец Наташа.

Поезд остановился на последней станции. Больше до самого города не будет остановок. И не увидишь за окном ни берёзовой рощи, ни соснового бора. Одно великое поле.

Варя, по-видимому, обиделась на подругу и замолча­ла. Иногда Сергей ловил на себе её внимательный взгляд, но ему было не до Вари, и он даже был благодарен На­таше, что она одернула не в меру говорливую подружку. Молчание и замкнутость Наташи — вот что тревожило его. Он мог задать ей тысячу вопросов, они так и верте­лись на языке, но имеет ли он на это право? И захочет ли девушка отвечать? А от того, что она ответит, зависело многое. Слишком много он думал об этой девушке последний год. Помнил её слова, сказанные давным-давно, что уж если она полюбит, то навек. Сейчас всё от неё зависит, а не от него, Сергея.

Двух женщин любил он на своём веку, по крайней мере так думал, и теперь страшился третьей любви, а, наверное, без любви и жизнь не в жизнь. Но ведь любовь принесла ему гораздо больше разочарований и страданий, чем радости. Не каждая девушка или женщина способна вызвать у мужчины размышления о смысле жизни и любви.

Когда поезд прибыл в город и Сергей вместе с девуш­ками вышел из вагона и направился к автобусной оста­новке, он всё ещё думал об этом, да и Наташа была грустной и рассеянной. Наверное, ни он, ни она не слу­шали болтушку Варю, которая не умолкала ни на ми­нуту. В автобусе Сергея прижали к Наташе. Он попы­тался отодвинуться, но набилось столько народу, что не­возможно было пошевелиться. Так они и остались стоять лицом к лицу. Смотрели друг другу в глаза и молчали. До сих пор Сергей не задумывался, существует ли на самом деле телепатия или это из области фантастики, но вот сейчас, в переполненном автобусе, глядя в глаза На­таши, он отчетливо внутри себя услышал её голос: «Я ра­да, что мы снова встретились!» И он так же безмолвно ответил: «Я не могу без тебя. Слышишь, не могу». Наверное, она его услышала, потому что чуть-чуть, ка­ким-то мимолётным движением красивых почерневших от ягод губ улыбнулась, но тут же лицо её снова стало сосредоточенным, а глаза отрешёнными. И Сергей снова услышал: «Я всегда думала о тебе. Только о тебе, слы­шишь?»

«Я люблю тебя, Наташа!»

«Люблю, Сергей!»

«Я никому тебя не отдам.»

«Да! Да!»

Автобус остановился, между ними вклинился высо­ченный парень и, работая острыми локтями, стал про­бираться к распахнутой двери. Чтобы дать выйти людям, Сергей вышел из автобуса. Он тут же бросился к двери, но оттуда высунулся большой коричневый чемодан, и Сергей отступил, а когда все, кому нужно было, покину­ли автобус, двери поспешно со скрежетом закрылись и он, взревев и грохнув о днище, уехал.

Сергей в смятении стоял на тротуаре и смотрел вслед автобусу. Ему показалось, что в выпуклом заднем окне мелькнуло Наташино лицо, он замахал рукой, но тут сол­нечный луч ударил в стекло, и оно послало ему в глаза такой ослепительный зайчик, что Сергей зажмурился. А когда открыл глаза, автобус был уже далеко.

Шагая с тяжёлой сумкой к дому родителей, Сергей размышлял о том, что случилось в автобусе. Может быть, ничего такого не произошло? Просто он все это вообра­зил? Но ее глаза!

Вечер был тёплый, и старые липы благоухали. На про­водах вспыхивали и гасли длинные паутины, над кры­шами, иногда опускаясь к самой земле, носились ласточ­ки. Сумка оттянула руку, и он повесил её на плечо. В сумке гостинцы родителям, братьям, сыну.

Он не заметил, как прошел мимо дома. И лишь на перекрестке сообразил, что идет в ту сторону, куда скрылся автобус. Он хорошо знал улицу и дом, в ко­тором она живет, но это далеко, да ещё проклятая сум­ка! Увидев подчаливающий к остановке автобус, бро­сился через улицу за ним. На тротуаре налетел на боро­датого верзилу, который не очень-то лестно выразился в его адрес, на что Сергей не обратил никакого внимания.

Автобус ушёл из-под самого носа. А её мягкий при­глушенный голос музыкой звучал в нём, звал и звал. Сергей то и дело выскакивал на шоссе и высматривал следующий автобус. Сумка врезалась в плечо. Надо было её оставить дома. Он не мог стоять на месте: пе­реступал с ноги на ногу. Попытался закурить, но, сломав две спички, забыл про сигарету. Заметив приближаю­щуюся «Волгу», отчаянно замахал руками, и машина остановилась.

— Только, ради бога, скорее! — взволнованно сказал он шофёру. — По маршруту первого автобуса.

— Вы там чемодан оставили? — поинтересовался тот, с интересом разглядывая его.

— Я там, друг, своё счастье оставил, — доверительно ответил Сергей, плюхаясь на продавленное сиденье ря­дом с любопытным водителем.

— А какого оно цвета, это счастье?

— Езжай, друг! — взмолился Сергей. — Мое счастье голубое, как воздушный шарик, вовремя не схватишь — снова в небо улетит.

— Мы догоним твое голубое счастье, — улыбнулся шофёр и так лихо рванул с места, что машина козлом подпрыгнула на дороге.