Утро роз

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Рэнд отпустил Челси и грозно взглянул на скорчившегося за камерой фотографа. Неужели болван не может понять, что совсем не к месту здесь, когда Челси должна спасать свою жизнь?

Челси схватила бейсболку и вновь натянула на глаза. Рэнд отъехал от обочины. Очень хотелось взвизгнуть покрышками, но следовало проследить, что предпримет фотограф. В зеркало заднего вида было видно, как тот спешит к собственному средству передвижения.

— Держись крепче, — хмуро предупредил он Челси, посылая машину вперед. Фотограф еще не открыл дверцу, а они уже свернули за угол. Рэнд наугад повернул сначала направо, потом налево.

— Это же надо! В газете в таком виде! — машинально произнесла Челси, но сожалений не ощутила. — И как он только меня узнал?

Если б кто-то смог имитировать роскошь ее волос, ненадолго рассыпавшихся по плечам!..

Как только они добрались до фермы, Челси выпрыгнула из машины и побежала в дом, проигнорировав бедного Бенджамина Франклина, мигом погрузившегося почти в человеческое уныние.

Рэнд только сейчас понял, что утром оставил дверь незапертой. А тут еще фотограф, подобравшийся незаметно… Такие ошибки могли стоить жизни его подопечным. Собственные упущения потрясли Рэнда. Он утратил профессионализм, повел себя как влюбленный школьник! Челси Кинг — своими глазами, волосами и улыбкой без видимых усилий довела его до крайности. Как легко, глядя в ее зеленые с золотом глаза, представлять мир добрым, полным радости и совершенно безопасным.

Между тем эти глаза сами по себе таили опасность. Для него.

Поверженный и ошеломленный, Рэнд вошел в дом как раз вовремя, чтобы услышать, как хлопнула дверь ее спальни. Он быстро проверил дом, заглянув повсюду. Свинья следовала за ним по пятам.

— Бенджамин, — сказал он, — ты отличная сторожевая свинья. Мимо тебя никто не проскользнет, верно?

Теперь надо позвонить, узнать, как идет розыск. Нашли Джонса? Убедились, что отправитель писем — он? А после надо почитать документы в папке. Именно так следует вести себя профессионалу.

Он вспомнил слезы Челси в машине, потрясенное выражение ее лица, когда она слушала историю бездомного. Надо быть бессердечным, чтобы оставить ее сейчас одну.

— Ты и есть бессердечный, — напомнил себе Рэнд. Тем не менее, перепрыгивая через две ступеньки, взбежал наверх и постучал в дверь.

— Я хочу побыть одна.

Вот вам пожалуйста! Предельно ясно. Только похоже, что она плачет. Рэнд постучал сильнее.

— Уходи!

— Челси, я на минутку.

Не получив ответа, он открыл дверь. Она лежала на постели, яростно вытирая лицо, словно надеясь стереть следы слез. Единственное, что ей удалось, — размазать нарисованные брови, соединив-таки их воедино. Даже не будучи экспертом по переживаниям, Рэнд понял, что лучше не упоминать об этом. Присел на край постели.

— Ну что ты? Переживаешь из-за того парня?

— Вовсе нет! Все потому, что меня заперли на ферме, потому, что я пропустила назначенную вечеринку, а все думают, будто я в больнице!

— Лжешь.

— Откуда ты знаешь?

— Я играл с тобой в покер. Так трудно сказать правду?

— Кто бы говорил, мистер Пожиратель жуков! Конечно, я все тебе должна рассказать, а ты мне — ничего.

Минуту он колебался. А потом разглядел в ее глазах выражение горького одиночества, вроде бы несовместимого с водоворотом жизни, вечно ее кружившим.

— Что бы ты хотела узнать?

— Все.

Он услышал упрямство в ее голосе. И капитуляцию — в своем.

— Ну, может, не совсем все, — испуганно поправилась она.

— Я — постановщик порнографических фильмов, — сказал Рэнд.

Ее глаза широко раскрылись.

— Шучу. — И вдруг он обнаружил, что рассказывает ей о вещах, которые не предполагал рассказывать никому. О том, каково расти в вечных переездах, в разных частях света. О новых школах, о том, как становился все осторожнее в своих привязанностях. О том, как эти переезды вконец измучили его мать и как она покинула их.

Об уроке, усвоенном от отца, — «долг превыше всего», и от матери — «никогда не верь столь расплывчатому понятию, как любовь». Рассказал, как пошел по стопам отца, став военным, и как его выделили за способности к языкам. Рассказал, как его жизнь подчинилась тайне, стала кочевой и непостоянной. Как ему нельзя было впускать в нее других людей.

— Впрочем, — добавил Рэнд, — впускать к себе других у меня так и так получалось неважно.

А потом рассказал о своем последнем задании — внедриться в предполагаемое гнездо террористов, деревню на другом конце земного шара. По легенде он был учителем от одной организации международной помощи. Рассказал Рэнд и о том, как буквально влюбился в благородных людей и их древнюю культуру, мучаясь от необходимости вести двойную жизнь.

— Я нашел себя. Нашел место, где нужен. Мне нравилось учить. Те люди стремились учиться и желали того же, что и другие, — более достойной жизни для своих детей. Те дни можно назвать лучшими в моей жизни. — Некоторое время он молчал, вспоминая, и был благодарен Челси, не торопившей его. — Оказаться под подозрением стало почти облегчением.

Его бросили в тюрьму, где он провел без суда восемь месяцев, что, учитывая суровость тамошних законов, можно считать везением.

— Ирония в том, что я узнал людей так, как не думал даже узнать. У моего товарища по камере был другой цвет кожи, иная религия, язык. Но Рафик стал мне роднее брата. В месте, изначально отвергающем возможность смеяться, мы смеялись… И выжили благодаря друг другу. А потом этот взрыв, устроенный специальной группой, посланной за мной. Я едва выжил. — Он дотронулся до шрамов на лице. — А Рафик не сумел…

Они помолчали.

— После я был в очень плохой форме, и не только физически. Я погрузился во мрак, который не могу и не хочу тебе описывать.

Ее рука сжала его плечо — прикосновение сродни глотку прохладной воды после долгого перехода по пустыне.

— Когда Кэм связался со мной относительно этой работы, сначала я сказал «нет». Но он настаивал, и я понял, что мне бросают спасательный канат, дают способ выбраться из мрака. Я подумал, что работа будет приятной и легкой, совершенно не напоминающей о мире, который я знаю.

— И?.. — спросила она хрипло.

— И она действительно оказалась совсем другой. Но приятной и легкой? — Он фыркнул. — Тому, кто с тобой связался, мало не покажется.

Оба затаили дыхание. Она пересела ближе и взяла его лицо в ладони. Провела пальцами по шрамам.

— Ты такой красивый…

— Как ты можешь трогать шрамы и говорить нечто столь абсурдное?

— С первой же минуты, как я увидела тебя, я не видела шрамов. А только силу.

— Прекрати, Челси!

— Не хочу. — Ее губы нашли его изуродованную щеку, коснулись ее.

Он обхватил ее запястья и отодвинул от себя, но понадобилась вся его сила воли, чтобы отказаться от предложения ее рук, ее глаз и ее губ.

— Я не могу допустить этого здесь, — произнес Рэнд с усилием. — Ты знаешь, что не могу.

Она посмотрела ему в глаза, потом нехотя кивнула.

— Знаю. Ты перестал бы быть собой. Но ты не лишишь меня остального?

— Не знаю, о чем ты, — пробормотал он, хотя отлично знал.

— Зато я знаю — с твоей стороны было бы неэтично воспользоваться ситуацией… в смысле физических отношений. Я понимаю.

— Вот и хорошо, — прохрипел он.

— Но ты не лишишь меня остального? Будешь смеяться со мной? Захочешь узнать меня? Услышать мои секреты?

— Челси…

— Если ты скажешь «нет», ты уволен.

— Опять? Слушай, если в Голливуде откроется вакансия комика, ты могла бы…

— Не пытайся острить. Я серьезно.

— Знаю. Это меня и пугает.

— Ха! Тебя ничего в жизни не пугает, Рэнд Пибоди.

— Кроме этого. — Рэнд обнаружил, что силы наконец покинули его. И вместо отказа сказал: — Расскажи мне о своих секретах. — Он действительно хотел их узнать. Это была сделка. Секрет за секрет. — Дай мне что-нибудь, что я смогу забрать с собой, когда уйду. Ту часть тебя, которой ни у кого больше нет.

Услышала ли она самое главное? Что он уйдет?

Со стоном она подалась к нему.

— Не эту часть тебя, — тихо сказал Рэнд.

— Ладно. Ты помнишь того молодого человека, с которым мы обедали? Броди?

Он кивнул.

— Это была я. Если б не отец, я, вероятно, была бы именно такой, как он, — бездомной, умоляющей о еде и работе.

— Почему?

— Он сказал, что никогда не учился читать. А у меня… у меня дислексия. Ты знаешь, что это такое? Неспособность к обучению.

— Понимаю…

— Большими трудами меня научили читать и писать. Плохо. Довольствия мне тут не получить. Я даже не смогла бы читать вслух тете. Разбирала бы по слогам. Если б не статус семьи, я была бы такой же, как Броди.

— Ох, Челси!

— Не смей меня жалеть!

— С чего ты взяла, что я тебя жалею?

— Потому что я глупа. Вот мой самый большой секрет. Я дура. — Слезы потекли снова, и она прикрыла лицо руками.

Он бережно отвел руки в сторону.

— Читать. Писать. Разве это секрет? То, что ты не можешь делать. Главный твой секрет, причем от тебя же самой, — то, что ты можешь.

Она смотрела, словно готова была раствориться в нем, словно целую жизнь ждала этих слов. И ему хотелось продлить мгновение навеки, сохранить его, забрав с собой, когда он уйдет. Но вместо этого он резко встал.

— Думаю, пора кормить кур. Ты идешь?

По ее лицу пробежала тень сожаления. Ей тоже хотелось продлить то мгновение вечно. Но она сбросила наваждение и улыбнулась ему.

— Только если ты пообещаешь ругать их на арабском.

Челси откинула голову назад, наслаждаясь падающими на лицо солнечными лучами. Она свободна! Впервые в жизни она рассказала всю правду о себе. А присутствие Рэнда, его вера в то, что главный ее секрет не в ее недостатках, а в ее способностях, буквально окрылили ее.

И все-таки она болезненно сознавала, насколько ее жизнь могла бы походить на жизнь Броди. Или Бертона.

Бертон убирал территорию у дома, где находилась ее квартира в Калифорнии, и она всегда старалась дружески поддержать его, полагая, что радостей у него мало. Правда, последние несколько недель Челси начала его избегать. Он почему-то вечно оказывался поблизости, глазел на нее, просил о небольших одолжениях: автографе, фотографии для мамы, каком-нибудь сувенире для младшей сестры.

Сейчас она чувствовала свою вину перед ним. Ей даже показалось, что она видела его на кухне, где раздавали бесплатный суп. Конечно, то был не он. Но человек, очень похожий.

Она обернулась на Рэнда. Лицо его разгладилось, а плечи не казались такими напряженными, как обычно. Словно с них свалилась тяжесть. Ей захотелось подойти и обнять его, и никогда не выпускать.

Но это против правил.

— Знаешь, что я хочу сделать, после того как мы разделаемся с курами? — спросила она его.

— Боюсь спрашивать.

— Я хочу испечь торт.

— Думаешь, я знаю, как пекут торты?

— Нет. Но я думаю, ты сможешь прочесть, как пекутся торты. Однажды я пыталась испечь торт. Когда только начала жить отдельно от папы. Я думала — тогда в моей новой квартире будет лучше пахнуть.

— И?..

— Я положила двенадцать яиц. Потому что в рецепте было сказано 1–2 яйца. И пекла его при пятистах тридцати градусах! Я переставила цифры… У таких, как я, такое случается.

— Ага. Что объясняет карточную игру…

— Ага, — печально согласилась Челси.

— И как твой торт?

— Не догадываешься?

— Догадываюсь. Но квартира, наверное, пахла так, как тебе хотелось.

— Да уж… Я думала было разрекламировать запах. Жженый торт. Но потом не стала.

— Все, что ты стала бы рекламировать, стоило бы, вероятно, миллионы долларов.

— Знаю. Тяжкий груз ответственности.

— К вопросу о тяжком грузе, — сказал Рэнд, придерживая перед ней дверь курятника. — Утром я скормил им пятьдесят фунтов корма. Ты можешь научно объяснить, как они ухитрились выработать сто пятьдесят фунтов помета?

Она рассмеялась. Как восхитительно смеяться с ним! Даже когда он протягивал ей лопату, жизнь казалась наполненной счастьем.

Когда она вошли в дом, звонил телефон — Рэнд забыл отключить его после звонка Камерону. И очень хорошо, потому что звонила Хетта. Ее операция увенчалась полным успехом, и она заявляла, что не чувствовала себя лучше последние лет двадцать.

Она спросила о мероприятии с супом и о Бенджамине. Челси даже подержала трубку у его уха, и он возбужденно хрюкнул, услышав голос хозяйки.

— Тетя Хетта?

— Да, дорогая?

Челси собиралась спросить одно, но храбрость ее подвела, и она спросила другое:

— У вас есть хороший рецепт торта?

— Я никогда ничего не записываю, дорогая. Все у меня в голове. Я тебе продиктую, если хочешь.

Челси сделала глубокий вдох.

— Я тоже ничего не записываю. Потому что всегда ошибаюсь. Поэтому я не смогла вам почитать, когда вы просили. Я очень плохо читаю.

Последовало продолжительное молчание.

— Челси, тебе следует знать, что я попросила тебя почитать не потому, что плохо вижу…

— А почему?

— Я так и не сумела научиться читать. Буквы у меня в голове путаются. У меня эта книга единственная, одна соседка иногда заходит мне почитать. Я ей тоже сказала, что плохо вижу. Знаешь, я стыдилась этого всю жизнь.

— И я… — прошептала Челси.

— Ну, ну, ну, — сказала Хетта и резко сменила тон: — Позови-ка к телефону того возмутительно привлекательного мужчину. Я дам рецепт ему. Хорошо вы там себя ведете?

Челси хихикнула.

— Как будто он может иначе.

Тетя хмыкнула.

— Значит, дело плохо.

— Согласна.

— Ладно, зови его к телефону, я дам рецепт. Мы сготовим такое зелье, которое, будем надеяться, резко снизит его способность сопротивляться искушению.

— Тетя Хетта, мы с вами станем лучшими подругами.

Хетта еще раз фыркнула, но Челси знала — тетя польщена. Она передала трубку Рэнду.

Часом позже кухня вся была покрыта тестом для шоколадного торта. Кто знал, что электрические миксеры способны сотворить подобное, если их вынуть из теста, предварительно не выключив?

Бенджамин подключился к очистке на нижних уровнях, Челси и Рэнд вылизывали ложки, а торт пекся в духовке.

— Ты великолепен на кухне, — сказала ему Челси.

Подразумевалось, что он может быть великолепен и в других помещениях, но эти детали они оба обошли молчанием.

— Так, — сказал Рэнд. — Я был великолепен в том, что ты хотела делать. Теперь моя очередь?

Благоразумнее было бы спросить, что у него на уме, но она решила пустить благоразумие по ветру.

— Конечно. — Если б он захотел ее поцеловать!

Он ухмыльнулся.

— Я хочу посмотреть завтра восход солнца.

— Ой!

— С вершины горы.

— Наверное, мне надо взять с собой торт, чтобы поддержать силы.

— Я тебя сфотографирую, — пообещал он. — И разошлю в журналы. Фото развеет миф о расстройствах твоего желудка.

— Мой герой!

— Клянусь, ты не станешь меня так называть, когда придется в темноте карабкаться на гору.

— Ха! Подвесь на палочку кусок торта. Я пойду за тобой повсюду.

И пошла. Следующим утром она стояла рядом с ним на высочайшей, как ей казалось, горе мира. Неудивительно, что ее сестре Брэнди нравятся такие вещи. Неудивительно, что ее сестра Джесси хочет жить здесь после медового месяца. Неудивительно, что отец так любовался этими горами на свадьбе Джесси.

Теперь она поняла их всех.

— Знаешь что, Рэнд?

— А?

— Спасибо, ты помог мне увидеть мир по-другому.

Он рассмеялся.

— Брось.

— Нет, правда.

По его мнению, ее смешливость и веселость уравновешивали его излишнюю серьезность. Она учила его смеяться. А он учил ее думать.

Ее озарило внезапно, пока рассвет красил окружающий мир в золотой цвет.

— Я больше не стану скрывать, — объявила Челси. — Не буду больше утаивать, что имею преимущество перед миром. Стану всем говорить. Убеждать людей давать деньги на исследования и обучение. Чтобы помочь таким, как тот парень. Чтобы никому больше не было стыдно.

— Именно это я имел в виду, — сказал Рэнд, и она услышала в его голосе гордость и одобрение. — Главное не в том, на что ты не способна. Главное в том, что ты можешь.