В огне желания

Глава 16

«Как он посмел?! Как набрался наглости снова испортить мне жизнь!»

Присцилла вполне отдавала себе отчет в том, что на этот раз ее раскаяние не примут. Она извивалась изо всех сил, кричала, но веревки впивались все сильнее, а умело вставленный кляп почти полностью заглушал звуки. Кроме того, этот негодяй замотал ее в покрывало!

Присцилла судила о том, где они находятся, по движениям похитителя. Вот он, осторожно ступая, спустился по лестнице черного хода — Брендон явно опасался упасть или ударить свою ношу о стену. Потом он двинулся через сад, и там, под открытым небом, послышались глухие раскаты грома. Однако Присцилла не слышала шума дождя, да и капли падали на сложенное в несколько слоев стеганое покрывало. Однако она ощутила запах влажной земли и растительности.

Брендон отошел от дома совсем недалеко и там положил сверток на какую-то ровную поверхность. Послышались непонятные звуки, поверхность качнулась несколько раз и двинулась. Присцилла не понимала, что это за средство передвижения. Долгое, как ей показалось, время они ехали бог знает куда, потом ее снова подняли и понесли. Звуки заметно изменились: очевидно, они вошли в какой-то дом. Присциллу опустили на что-то мягкое, и она приготовилась к новой схватке. Но тут сверток стремительно размотали, как свернутый ковер, голова у нее закружилась, и ей стало не до сопротивления.

Наконец Присцилла поняла, что лежит на широкой постели. Разглядеть обстановку она не успела, потому что Брендон склонился над ее связанными лодыжками, разрезая веревку. Едва высвободив одну ногу, Присцилла двинула ею в грудь похитителя, вложив в это все оставшиеся силы. Брендон повалился навзничь, толкнув какой-то столик и сбросив на пол вазу с цветами. Вода вытекла прямо под него. Если бы ее рот был свободен, Присцилла издала бы дикий торжествующий вопль.

— Ах ты, шалунья! — благодушно пробормотал он, поднявшись, и уселся на ее ноги. — Пока запишем этот удар в долг, расплатишься потом.

Он промок насквозь (должно быть, вез ее в простой телеге, вот ужас-то!) и был так красив, что у Присциллы захватило дух. И к тому же бессовестно ухмылялся! Присцилла пришла в ярость.

— Будь ты проклят! — выкрикнула она, как только Брендон вытащил кляп. — Чтоб тебя черти взяли! Чтоб тебе гореть в аду, подлец, негодяй, скотина, мерзавец! Чтоб ты…

— Присцилла, Присцилла, да ты богохульствуешь! А это не пристало хорошо воспитанной молодой леди!

Он поднялся, и Присцилла тут же попыталась снова пнуть его, но на этот раз Брендон успел отскочить.

— Может, пора успокоиться? Неужели твой боевой пыл еще не иссяк? Учти, тебе придется меня выслушать.

— Не стану я разговаривать с похитителем честных женщин!

— А тебе и не нужно. Просто слушай, и все. Присцилла упрямо вздернула подбородок. Как назло, в глаза так и бросались разные волнующие подробности облика «похитителя честных женщин»: мокрая прядка волос, кольцом упавшая на лоб, и капля дождя на самом ее кончике, влажная шея, блестящая в свете лампы… Боже, от всего этого голова шла кругом! Но ярость только усиливалась.

— Ладно, я тебя выслушаю, — с притворным спокойствием сказала она, — только сначала развяжи меня.

Брендон разрезал веревку, стягивающую ее запястья. Присцилла тут же замахнулась, собираясь ударить его. Он поймал обе ее руки и встряхнул так, что у нее клацнули зубы. Брендон больше не улыбался.

— Если ты не желаешь слушать по-хорошему, я привяжу тебя к ножкам кровати… — Глаза его при этом затуманились, а легкая улыбка снова коснулась губ, словно он живо представил себе воплощение своей угрозы.

— Ну ладно, раз у меня нет выбора, — устало отозвалась она. — Но учти, что бы ты ни сказал…

Брендон пропустил эти слова мимо ушей и начал рассказывать вкратце, не вдаваясь в подробности, о том, что случилось в форте Тоусон. Он еще раз подчеркнул, что взялся за пистолет, только когда ему пришлось защищаться. При этом он заметил, что только армейская школа и врожденный дар обращаться с оружием позволяют ему выходить из таких переделок невредимым. Потом Брендон упомянул о приезде в Корпус-Кристи Тома Кемдена и Баджера Уоллеса и об их предложении, сказав, впрочем, что ему поручено собрать сведения о шайке грабителей и убийц здесь, в Натчезе. Если это удастся, он будет чист перед законом.

Когда Брендон умолк, Присцилла долго и серьезно смотрела на него.

— Вот, значит, как… — наконец промолвила она упавшим голосом. — Вот, значит, почему ты здесь. Значит, это всего лишь совпадение — наша встреча в Натчезе? Ты вовсе не бросился следом, а просто случайно обнаружил, что я поблизости! Решив же, что не насытился этим пикантным блюдом, захотел отведать его еще! Да ты гораздо хуже, чем я думала!

Присцилла снова замахнулась, и на этот раз удар достиг цели. Кулачок ее впечатался Брендону в челюсть, он отшатнулся. Присцилла соскользнула с кровати и опрометью бросилась к выходу. Впрочем, уже через несколько секунд он схватил ее и, бормоча проклятия, прижал к темному косяку двери.

— Ты ошибаешься, глупая! Даже если бы Эган увез тебя на край света, я все равно нашел бы тебя. Ты принадлежишь мне с тех самых пор, как мы впервые предавались любовным утехам в прерии, с нашей первой брачной ночи. Не только Эган способен постоять за то, что считает по праву своим.

В следующее мгновение рот его завладел ее губами. Все еще оскорбленная, Присцилла забилась, но очень скоро уступила непреодолимой силе, державшей ее в плену. Даже сейчас во всех движениях Брендона чувствовались потребность в ней, желание, страсть и нежность. Хотя он и крепко стиснул Присциллу, это не причиняло ей боли. Она вспомнила его обещание, сделанное в их первую ночь, и подумала: «Брендон ни разу не причинил мне физической боли. А боль моральная существует, возможно, только в моем воображении».

Длинные загорелые пальцы двинулись вниз по телу Присциллы, лаская и как бы умоляя ее откликнуться. Да и как она могла устоять против мольбы, если любила его всем сердцем? Как только руки ее освободились (а Брендон точно знал, когда отпустить их), Присцилла обвила его шею и застонала. Когда его язык скользнул между ее приоткрывшимися губами, она ощутила слабость во всем теле.

— Ты дважды поверила мне, Присцилла, — сказал Брендон, отстраняясь. — В первый раз в захолустном и диком городишке на берегу моря, где закона почти не существовало и где было безумием доверяться кому-либо. Второй раз ты поверила мне и пошла за мной, оставив жизнь, о которой мечтала. Прошу тебя, сделай это еще раз, уже навсегда.

Присцилла жаждала ответить: «Да, да, я верю тебе», — но не могла, и глаза ее наполнились слезами.

— Ты утверждаешь, что чист перед законом. Тогда почему ты все время в бегах? От чего ты бежишь, Брендон? Разве не от угрызений совести?

— По-твоему, я и сейчас в бегах?

— Н-нет…

— И все же в какой-то мере это так. Ты права и в том, что бегу я от угрызений совести, только причина тебе неизвестна. Обвинение в убийстве не имеет с этим ничего общего. Я никогда в жизни не убивал ради удовольствия или даже в гневе, только защищал свою жизнь, как того требует закон выживания на этих суровых землях. Мои угрызения совести связаны с давним, очень давним случаем… — Он помолчал, откинул со лба влажные пряди волос и продолжил: — С давним случаем в Мексике, во время войны. Я не хотел и не мог смириться с тем, что случилось тогда.

Присцилла обдумывала услышанное, вспоминая, как Брендон замыкался при упоминании о войне.

— А теперь? — робко спросила она. — Теперь ты способен примириться с прошлым?

— Когда человек живет как перекати-поле, когда у него нет того, ради чего стоит забыть прошлое и начать новую жизнь, это очень, очень трудно сделать, Присцилла. Но, едва ты осталась с Эганом, я понял, что мне есть ради чего жить. Я готов построить с тобой жизнь, завести детей… я хочу, черт возьми, быть супругом и отцом семейства!

Присцилла против воли засмеялась и протянула руки, касаясь пальцами дорогого лица, всматриваясь в него и в душе ничуть не сомневаясь, что каждое слово Брендона — правда. И когда он стиснул ее в объятиях, это казалось таким правильным, словно она нашла наконец свое истинное место в жизни.

— Давай предадимся любви… — Присцилла смахнула слезы.

Она понимала, что это чистой воды безумие, ведь неизвестно, как все повернется… а впрочем, Присцилла знала, знала с той самой минуты, когда Брендон похитил ее из особняка на Северной Перл-стрит, что возможность построить жизнь со Стюартом потеряна для нее навсегда. И она была счастлива, что так случилось, ибо любила другого, и сколько бы ни отрицала это, истина оставалась истиной.

С начала и до конца она вела себя бесчестно по отношению к Эгану. Нельзя было принимать его предложения, нельзя было выходить за него замуж и уж тем более — возвращаться к нему. Присцилла пообещала себе все как-нибудь исправить, как-то объясниться… а пока она была в объятиях Брендона, любила его и хотела доказать это.

А Брендон думал о том, что не позволит судьбе и на этот раз помешать им соединиться. Отстранившись и посмотрев на вновь обретенное сокровище, он обнаружил, что промочил своей мокрой одеждой ночную сорочку Присциллы и та соблазнительно облепила тело. Ее волосы растрепались и спутались, сквозь тонкую ткань просвечивали соски и темный треугольник внизу живота. Желание, и без того сжигавшее его, еще усилилось. О, как хорошо он знал это болезненно-сладостное томление! Оно просыпалось при одном только взгляде на Присциллу.

Брендон поднял ее на руки и мягко опустил на кровать.

— Надо же так промокнуть… — выдохнула она, касаясь влажной и блестящей впадинки между его ключицами. — Ты так и не высох. Простудишься… Лучше сними все это.

— Эта мысль посетила и меня, — лукаво усмехнулся он.

Брендон расстегнул рубашку, снял ее и бросил на кресло, потом присел на край кровати, чтобы стянуть сапоги. Присцилла провела кончиком пальца по его спине, и Брендон содрогнулся всем телом.

— Люблю, когда ты это делаешь.

— А я люблю это делать. Мне нравится касаться твоего тела, — серьезно сказала она, приподнимаясь и скользя губами по твердому рельефу мышц.

Брендон, не совладав с искушением, начал покрывать поцелуями ее плечи и шею. Потом, качая головой и улыбаясь, поднялся, чтобы расстегнуть брюки. Присцилла отстранила его руку и сама расстегнула верхнюю пуговку.

— Только один раз, сегодня… — словно в полусне, говорила она со странной улыбкой, — только сегодня я не стану судить, хорошо мы поступаем или плохо, греховно или праведно. Один-единственный раз, Брендон, я хочу вести себя в постели с тобой так, как хотела всегда. Я хочу быть такой же порочной, такой же бесстыдной, как женщины, которых ты знал до меня.

Пуговка расстегнулась, но когда она взялась за другую, Брендон положил ладонь на ее руку:

— Постой! Кажется, я понимаю, о чем ты. Ты думаешь, будто в браке все иначе и, будь мы женаты, мы бы вели себя в постели как две заводные куклы? Милая, милая глупышка! Что бы ни случилось дальше, запомни одно: нет ничего греховного, ничего стыдного в том, что делают люди, когда любят друг друга. — Он взял ее лицо в ладони и поцеловал в кончик носа. — Все, что происходит между ними, прекрасно. Это означает делить наслаждение, давать и получать. Это может быть игра, а может быть неистовая страсть или нежность, но в любом случае это правильно и ничуть не порочно. — Брендон снова направил ее руку, которую сжимал в своей, к пуговкам на брюках. — И еще: ты никогда не будешь для меня тем, чем были другие женщины. Ты — это настоящее, и такое встречается только однажды. — Он помолчал и усмехнулся. — Ну а теперь, зная это, смело делай все, что захочешь.

Присцилла снова начала расстегивать пуговки, одну за другой, и с изумлением обнаружила, что и теперь под брюками нет никакого белья. Она едва не отпрянула.

— Не снимаются? — Глаза Брендона вспыхнули от смеха. — Наверное, что-то мешает. Интересно, что это? Помочь?

— Нет, я сама, — промолвила она одними губами, решив идти до конца.

Присцилла твердо взялась за пояс брюк и одним резким рывком стянула их вниз. Брендон переступил через них и стоял теперь обнаженный и неописуемо прекрасный. Присцилла не сводила глаз с неподвижно застывшей мужской плоти, казавшейся каменной. Там, в прерии, где они не раз предавались любви, у них всегда не хватало сил или времени. Измученные долгой скачкой или встревоженные близостью погони, они не имели возможности лучше узнать друг друга и едва успевали утолить свою отчаянную жажду.

Но сейчас все было иначе. Здесь никто не мог помешать им. Взгляд Присциллы медленно двигался сверху вниз, словно вбирая в себя черты дорогого образа: широкие плечи, узкие бедра, гладкая смуглая кожа. Кудрявая поросль на груди суживалась к животу, чтобы ниже снова немного расшириться и окружить интимные части его тела.

— Хочешь потрогать?

О да, она хотела этого, буквально сгорала от желания, а потому без колебаний протянула руку, и пальцы сжались вокруг твердого, просто удивительно твердого стержня мужской плоти. Брендон тихонько застонал.

Ей хотелось большего, хотелось узнать все его секреты, но Брендон потянул Присциллу вверх, желая, чтобы и она предстала перед ним обнаженной, как в день появления на свет. И когда незатейливая ночная сорочка Присциллы соскользнула, они некоторое время просто стояли, глядя друг на друга.

Потом Брендон накрыл ее груди ладонями, ловя соски пальцами и сжимая их. Это удивительное ощущение заполнило все ее тело. Она тоже хотела прикасаться к нему и делала это, не вполне сознавая, куда тянутся ее руки и где они ласкают тело Брендона. Присцилла должна была изучить его всего — с головы до пят — и наслаждалась самой этой возможностью и каждым мгновением познания. Щеки ее раскраснелись, груди налились и потяжелели, и сладкое томление нарастало во всем теле.

— Я так тебя хочу… — прошептала она, когда Брендон привлек ее ближе.

Он тотчас снова опрокинул ее на постель, и Присцилла закрыла глаза, надеясь почувствовать сверху тяжесть тела, а потом упоительное проникновение. Но этого не случилось. Брендон повернул ее согнутыми ногами к краю кровати, раздвинул их и опустился на колени. Присцилла приподнялась на локте, удивленная и смущенная: так открываться его взгляду — это что-то новое и постыдное! Однако она не воспротивилась.

— Помнишь, что я сказал тебе только что? Все, что делают двое, когда любят друг друга, позволительно и правильно.

— Помню, — прошептала она, облизнув губы.

Но когда Брендон начал наклоняться, держа обе ее ноги за лодыжки, она вырвалась и сжала ноги. Так вот на что он намекал тогда, в прерии, когда высасывал яд гремучей змеи! Но разве это мыслимо, разве это возможно! Конечно, он же не думает всерьез… При одной мысли о том, что может произойти, ее окатило жаром и знакомый огонь запылал между ног.

— Раздвинь ноги, любимая… — прошептал Брендон, мягко надавливая ей на колени. — Позволь мне ласкать тебя.

И она не нашла в себе сил противиться. Желание испытать незнакомые ощущения превозмогло стыд. Присцилла развела ноги, чувствуя, что истекает горячей влагой по мере того, как рот Брендона приближался. А когда он приник к ней, к самому средоточию ее женственности и словно к самой душе ее, она стремительно погрузилась в сладкий омут дурмана.

Эта предельно интимная ласка свидетельствовала об их безграничной близости. А сознание ее бесстыдства многократно усиливало наслаждение. Присцилла не дышала, лишь дрожала мелкой дрожью, пока судорога экстаза не сотрясла ее тело. И все-таки она жаждала продолжения.

— Я хочу тебя, хочу! — повторяла она, не слыша собственного голоса. — Иди ко мне, не терзай меня!

Брендон засмеялся, низким негромким смехом счастливого мужчины, и уже через несколько секунд оказался внутри ее. Присцилла закусила губу почти до крови, чтобы не закричать от наслаждения.

Это было такое чудо — растягиваться, раздаваться, впуская его в себя! Огненно-горячий, он казался неправдоподобно огромным там, внутри.

— Почему мне так нужна эта близость? Почему мне все мало?

Она произнесла это одними губами, но Брендон услышал и ответил, сопроводив свои слова мощным толчком:

— Потому что ты — мой огненный цветок, Присцилла. Но тебе не придется мучиться, обещаю. Все, что я имею, и все, что могу, — твое.

Она ответила ему тихим стоном. Как бывало всегда, она скоро утратила контроль над собой и не сознавала, что делает, когда впивалась ногтями в спину Брендону, когда выгибалась дугой и обвивалась вокруг него в экстазе. Она не думала, совсем не думала, отдавшись только ощущениям, а они походили на безбрежный океан. Погрузившись в него, Присцилла затерялась, и волны швыряли ее, как щепку.

И хотя каждую секунду казалось, что ничего сладостнее быть не может, наслаждение нарастало, заполняло ее, как дивный, густой и сладкий сок. То, что происходило, было старым как мир, извечным даром всем любящим, но, собравшись с мыслями, Присцилла ни за что не поверила бы в это. Она бы сочла, что только с ними, впервые за все века, происходит нечто подобное, потому что, конечно же, это неповторимо. В момент экстаза она ощутила, что находится на гребне волны, устремляющейся в безбрежный океан восторга, вместе с тем, кто подарил ей все это…

Чуть позже она очнулась. Брендон был рядом и прижимал ее к себе. Их влажные тела все еще трепетали, медленно возвращаясь к действительности.

— Теперь все точно будет в порядке, все пойдет так, как надо, — сказал он.

Слова «Я люблю тебя!» едва не вырвались у Присциллы, но она вовремя прикусила язык. Время для признаний еще не пришло. Предстояло разобраться слишком со многим, слишком многое изменить.

Она отдалась моменту безмятежного покоя, вспомнила то, что случилось между ней и Брендоном недавно, и заново осмыслила это. «Пожалуй, он прав, — решила она, — не может быть порочным то, что позволяет побывать в раю».

Окончательно придя в себя, Присцилла погрузила пальцы во влажную поросль на его груди, провела вниз, до пупка, потом снова вверх. Оказывается, мужские соски тоже становились выпуклыми и твердели. Только тут она заметила, что мужская плоть Брендона снова ожила.

— Бесстыдница! — тихо засмеялся он. — Что все это значит? Ты хочешь еще?

— Конечно! — лукаво усмехнувшись, ответила она. — Разве ты не сказал: «Все, что я могу, — твое»?

— За все надо платить, любовь моя. Я отдам тебе все, но и все попрошу взамен. Все, что ты имеешь, и все, что можешь дать, — мое.

Этой ночью они занимались любовью трижды, а потом уснули в объятиях друг друга, физически и морально удовлетворенные, как никогда прежде, нутром проснулись поздно. Первой открыла глаза Присцилла. Она какое-то время лежала, не в силах шевельнуться от истомы и счастливая уже тем, что видит и слышит дыхание Брендона. Но вскоре он тоже проснулся и, заметив, что за ним наблюдают, молча потянулся к ней. На этот раз он взял ее сразу, медленно и ласково.

Позже Присцилла свернулась клубочком, уютно прижавшись к нему.

— Знаешь, я ведь солгала тебе насчет Стюарта, — призналась она. — Кроме тебя, я никогда не была ни с кем.

— Я понял это после того, как ушел тогда. Мог бы догадаться и раньше, ведь лгать ты совсем не умеешь.

— Брендон, мне страшно, — смущенно призналась она, приподнимаясь на локте. — Как нам быть дальше?

— Для начала нужно аннулировать твой брак, так что над первым шагом незачем ломать голову. Хозяин этого дома — мой давний друг, плантатор Крис Бенлерман. Он посоветовал обратиться к Бартону Стивенсу, адвокату не только опытному, но и справедливому. Я попросил приятеля навести справки, и Стивене согласился помочь. Он примет нас, как только мы решим начать дело о разводе.

— И ты думаешь, что все так просто? Что на этот раз Стюарт отпустит меня?

— Бенлерманы — влиятельное семейство, куда более влиятельное, чем Эган. Они могут восстановить против него здешнее общество, а у твоего супруга хватит ума понять это. Полагаю, у него не останется выбора.

— Не знаю… — усомнилась Присцилла. — Возможно, ты прав.

— Меня больше интересует не сам развод, а то, что будет после. — Брендон наклонился и поцеловал ее. — Примешь ли ты наконец мое предложение?

— Помнится, ты все еще не оправдан в глазах закона. — Присцилла улыбнулась.

— Я делаю для этого все — денно и даже нощно. Дай мне еще немного времени.

Несколько минут в комнате царила тишина: оба отдались чувству покоя и безопасности, доселе им недоступному.

— Пожалуй, нам лучше покинуть эту уютную гавань, — наконец неохотно проговорил Брендон, — хотя, видит Бог, я бы остался здесь с тобой и до следующего утра.

Он выбрался из постели и потянулся.

— Хм… тебе легко говорить, а у меня по твоей милости весь гардероб состоит из ночной сорочки.

— Может, нам повезет и кто-нибудь украдет ее, пока мы спим. — Он лениво усмехнулся. — Ха-ха-ха! Очень смешно!

— Ладно, так и быть. Пойду загляну к хозяевам, может, удастся разжиться парой платьев.

Он протянул Присцилле единственный предмет ее гардероба, помог надеть его и оделся сам. Рубашка, накануне насквозь промокшая и небрежно брошенная, сильно помялась, и Брендон порылся в платяном шкафу в поисках сменной. Уже направляясь к двери, он спросил:

— Ты не сбежишь? То есть не вернешься к Эгану и не станешь умолять его о прощении?

— Нет. — Присцилла залилась краской. — Теперь, после всего, что случилось этой ночью, это было бы совсем уж несправедливо по отношению к Стюарту.

— Тебе бы лучше беспокоиться о том, что справедливо по отношению к Присцилле, — резко заметил он, — а Эган уж как-нибудь не пропадет на этом свете.

После его ухода в комнате воцарилась полная тишина, поэтому Присцилла услышала, что Брендон возвращается, задолго до того, как он появился. Выглянув в окно, она увидела его в сопровождении нескольких слуг-негров, один из которых тащил большую медную лохань. В руках у других были дымящиеся паром ведра. Позади всех поспешала толстуха с корзинкой для шитья. Сам Брендон нес ворох женской одежды.

Когда дверь распахнулась, Присцилла юркнула под одеяло. Шествие проследовало в комнату.

— Что все это…

— Это все по настоянию хозяйки дома. — Брендон широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами. — Отныне в моем флигеле будут и горничная, и дворецкий — все, что положено в солидном доме. Платья тебе не впору, слишком велики, но Джевел подгонит их по фигуре.

Он разложил платья на кровати.

— То есть я останусь здесь, у тебя? Это невозможно, Брендон! Что подумают люди?

— Бенлерманы знают о нашей с тобой истории. Раз они согласились принять тебя, значит, ханжество у них не в чести. Ну а слугам, которые имеют обыкновение сплетничать, сказано, что во время последней отлучки я женился.

Присцилла, ничего не ответив, посмотрела на аккуратный ряд платьев. Среди них было несколько легких муслиновых, симпатичное ситцевое, темно-зеленое шелковое, розовое муаровое, полосатое атласное и дорогой вечерний туалет глубокого изумрудного цвета.

— Но… но как же мне принять все это? Они ведь дорогие, правда? Даже найдя работу, я не смогу их оплатить…

— Присцилла! — Пронзительно-голубые глаза Брендона сверкнули. — Я же говорил тебе: я не нищий! Может, не так богат, как Эган, но у меня найдутся деньги не только на платья. Голодать и жить под открытым небом тебе не придется. И когда только ты поверишь в меня?

— Прости, — смутилась Присцилла и потупилась. — Когда мы познакомились, ты был всего-навсего нечесаным ковбоем, по крайней мере, внешне. И вдруг все эти перемены… словно фея взмахнула волшебной палочкой и — раз! — ковбой превратился в джентльмена.

— Оставляю на твое усмотрение, кем меня считать. Только помни: все, что имеет и что может джентльмен (или нечесаный ковбой, как тебе больше нравится), — все это твое. У нас впереди вся жизнь.

Она вспыхнула. Присцилле очень хотелось разделять уверенность Брендона, но сомнения не покидали ее. Слишком много проблем предстояло решить, слишком со многим разобраться.

— Как по-твоему, можем мы уже сегодня посетить мистера Стивенса? — спросила она, стараясь скрыть нерешительность за этим вопросом.

— Чем скорее, тем лучше.

Они по очереди приняли ванну, а потом Присцилла провела некоторое время с Джевел, превосходной портнихой, и та в два счета подогнала ей по фигуре взятые напрокат платья. Наконец пришло время познакомиться с хозяевами.

— Бог знает, что они обо мне подумают, — пробормотала Присцилла, когда Брендон повел ее к задней двери особняка.

— Я тоже это знаю. Они подумают, что ты красивая и милая. И еще, что мы безумно влюблены друг в друга. А ты скорее всего решишь, что это чудесная семья, и не ошибешься.

Вот в этом он оказался совершенно прав. Сьюзен Элис, предпочитавшая короткое имя Сью, оказалась чуть полноватой блондинкой, с ангельским личиком и улыбающимся красивым ртом. Она держалась так тепло, что Присцилла забыла все свои опасения, следя за грациозными, изящными движениями молодой женщины, разливающей чай.

— Брендон нам все уши прожужжал насчет вас, — сказала та, по обыкновению южан, лениво растягивая слова. — Я убеждена, что все у вас образуется.

— Спасибо на добром слове, миссис Бенлерман.

— Нет-нет, зовите меня Сью Элис, Надеюсь, мы подружимся, так что давайте уж сразу перейдем на ТЫ.

Она опустилась на диван и расправила пышный подол прелестного утреннего платья. Чаепитие происходило у камина, отделанного мрамором, за столиком времен королевы Анны, украшенным роскошным букетом желтых роз. Обстановка здесь была куда более элегантной и строгой, чем в доме Эгана, а хозяева сразу расположили к себе Присциллу.

— Немного бренди, Брен? — скаламбурил Крис. — Пусть наши милые дамы вволю наговорятся.

Увечье, казалось, нимало не беспокоило его, и это удивило Присциллу. Он только что явился с плантации усталым и запыленным, видимо, отдавал ей много сил и времени.

— От бренди никогда не откажусь.

Брендон подмигнул Присцилле и последовал за хозяином дома к дверям гостиной. Но вволю наговориться дамам не удалось. Казалось, маленький смерч ворвался в помещение минуту спустя: это трое детей Бенлерманом примчались поглазеть на гостью.

— Дети, дети, как вы себя ведете! — благодушно укоряла их Сью Элис. — Что подумает наша гостья?

Детей — мальчика восьми-девяти лет и девочек-близнецов помоложе, похожих как две капли воды, — ничуть не смутил такой прием.

— Мэтью не разрешает мне поиграть со своей лошадкой-качалкой, — пожаловалась одна из девочек. — Почему? Ведь он разрешил Чарити, значит, должен позволить и мне.

— Мэтью, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты так не делал? Ты — единственный мальчик в семье, но это не значит, что ты можешь вести себя как капризный маленький принц.

Молодая женщина начала давать урок хорошего тона сердито, но не выдержала и улыбнулась. Мальчик сразу потянулся к ней, и она тут же наклонилась, позволяя сыну обнять ее за шею, хотя его руки были изрядно запачканы.

— Ну-ка, дети, познакомьтесь с мисс Уиллз, — сказала она нараспев — Уи-и-иллз. — Мистер Траск с ней очень дружен, поэтому и мы все полюбим ее.

Присциллу восхитило то, как Сью Элис справилась с ситуацией.

— А это Мэтью, Пейшенс и Чарити («терпение» и «милосердие»). Мэтью уже восемь, а девочкам по шесть.

— Надо же, а выглядят они все гораздо старше! Увидев радостные улыбки детей, Присцилла присела на корточки и с преувеличенным вниманием всмотрелась по очереди в каждое личико.

— Нет-нет, Сью Элис, ты, должно быть, ошиблась. Совершенно взрослые дети.

Мэт и впрямь был довольно высок для своих лет, худенький, но не тощий, с живыми синими глазами и поразительно смышленым лицом. Девочки обещали стать красавицами. Они уже и теперь поражали персиковой нежностью кожи, большими изумрудно-зелеными глазами и прелестными, как у матери, очертаниями еще детских губ. В груди Присциллы проснулся материнский инстинкт.

— Чудо, а не дети! — воскликнула она и добавила, не удержавшись: — Я всегда мечтала о своих…

— Если ты согласна завести детей от Брендона, думаю, за этим дело не станет, — проговорила радостная мать семейства и повернулась к своему шумному выводку: — Ну, вы вдоволь нагляделись на нашу гостью? Можете идти и продолжать игру.

— Я бы лучше остался, — сказал Мэт.

— Мисс Уиллз никуда не денется. Ты скоро увидишь ее снова, за ужином, и даже можешь прочесть ей стихотворение, которое только что выучил. Девочки, а вы нам что-нибудь сыграете по очереди на пианино, и получится настоящий семейный вечер.

— А можно мисс Уиллз пойти со мной, на одну минуточку? — взмолилась Чарити. — Ведь только она не видела моего кролика!

Сью Элис уже хотела ответить отказом, но Присцилла бросила на нее такой же умоляющий взгляд, как и девочка.

— Я с удовольствием посмотрю на это чудо. Ведь он чудо, Чарити? Но мне придется скоро вернуться, иначе мама заскучает в одиночестве.

— Боже мой, как порой нелегко с тремя детьми! — притворно вздохнула Сью Элис, но сияющие гордостью глаза выдавали ее истинные чувства.

— А вы любите кроликов, мисс Уиллз? — спросила Пейшенс, семеня рядом и стараясь заглянуть Присцилле в глаза.

— Обожаю! В детстве у меня был кролик… Присцилла осеклась. Она понятия не имела, что у нее было и чего не было в детстве — до этого момента. И все же казалось, что кролик был и что она обожала его.

— Кроличий садок на заднем дворе, — вмешался Мэт, желавший принять участие в происходящем.

Присцилла кивнула, позволив тянуть себя за обе руки. Пребывание в Натчезе, по-видимому, разбудило спящую память. Отчасти это пугало, но вместе с тем радовало. Во всяком случае, она с удовольствием обнаружила, что у нее все же было детство — такое же, как у всех нормальных детей… или хотя бы что-то вроде этого.

— Как же зовут твоего кролика? — спросила она, склоняясь к Чарити.

— Герберт.

Присцилла залилась смехом.

Последующие четыре дня Присцилла чувствовала себя на редкость легко. Они с Брендоном проводили долгие часы наедине, предаваясь любви, подолгу гуляли в уединенных местах на берегу реки, а вечерами говорили и не могли наговориться. Брендон рассказывал ей о Техасе, о купленном им участке, и они вместе строили планы о своем будущем ранчо.

Брендон говорил о красоте этих суровых земель и без конца повторял, что Присцилла полюбит их так же, как и он. И когда заключал ее в объятия и осыпал поцелуями, Присцилла верила, что так оно и будет.

Они посетили Бартона Стивенса, адвоката, рекомендованного им Крисом Бенлерманом. Присцилла, считая, что повторное бегство окончательно подкосит Стюарта, старалась не усугублять его тяжелого душевного состояния. Во всяком случае, она не хотела оставлять его в ложном положении обманутого мужа. «Как только выправят бумаги, — думала она, — их тотчас отправят Стюарту, и он обретет заслуженную свободу».

Брендон между тем продолжал вести расследование, обещавшее ему совсем иной род свободы. Пару раз он уходил ночью и на все расспросы отвечал, что Присцилле лучше не знать подробностей. Ей известно главное: он следит за шайкой грабителей и убийц.

— Опасно одно то, что ты осведомлена об этом, Присцилла, — отвечал он на все просьбы рассказать немного больше.

— Но что же здесь опасного? Это ты уходишь навстречу опасности, а я остаюсь и тревожусь, не зная, где ты и что с тобой. Пойми, мне было бы легче, если бы…

— Нет, не было бы!

И на этом разговор обычно кончался, потому что Брендон склонялся к ее губам и долгий поцелуй заставлял ее забыть все тревоги. Потом он уходил, оставляя ее на несколько часов. И так было каждый вечер. Разумеется, эти часы Присцилла проводила не в одиночестве, а со Сью Элис и детьми: читала девочкам, играла с Мэтью в солдатики. Она брала детей на прогулку, устраивала с ними чаепития по всем правилам, помогала наряжать кукол. Неудивительно, что скоро обращение «мисс Уиллз» стало казаться им слишком официальным и его сменило другое — «тетя Присцилла», против чего она не возражала, напротив, даже радовалась этому.

Иногда к играм присоединялся Брендон, и Присцилла удивлялась тому, как свободно и легко общается он с детьми. Когда однажды она высказала это вслух, он улыбнулся:

— Это нетрудно, нужно только вспомнить, какого отношения тебе хотелось в детстве от взрослых.

— Дети любят тебя, Брен.

— Не в пример меньше, чем тебя. От тебя они в полном восторге.

Присцилла радостно засмеялась. Впервые в жизни она чувствовала себя женой и почти матерью и еще раз убедилась в том, что более всего желает этого, а не роскоши светской жизни.

Обычно она и Брендон проводили время вместе. Он отлучался только по вечерам, да еще пару раз поднимался с первыми лучами солнца и вместе с Крисом отправлялся на плантацию.

— Я подумываю заняться хлопководством, — признался он однажды. — И лучше всего поучиться этому у Криса. Он в этом деле эксперт.

— Значит, нам придется купить рабов?

— Какой странный вывод! — удивился Брендон. — Техас не Юг, милая, туда со всех концов света съезжаются иммигранты, чтобы сначала работать на других, а потом, если повезет, завести собственное хозяйство. Немцы, ирландцы, французы — беднота, готовая взяться за любую работу. Мы наймем столько рабочих рук, сколько понадобится.

О большем она не смела и мечтать.

Во вторник Присцилле захотелось выйти на пикник, и Брендон сразу загорелся этой идеей. Он успел приметить уединенное местечко, где никто не мог наткнуться на них даже случайно, а тем более узнать их.

Добравшись туда, они поели холодной курятины и долго сидели, привалившись к стволу дуба, на расстеленном одеяле, угощаясь свежей клубникой из корзинки. Потом Присцилла осторожно задала вопрос, который давно уже вертелся у нее на языке.