В порыве страсти

28

До конца дней Джон запомнит эту ночь как звездное мгновение своей жизни. Когда Джина, трепеща и смущаясь, выскользнула к нему из комнаты, он не мог до конца осознать свою удачу, радость волнами накатывала на него. Спустившись по лестнице дома для гостей, он вывел ее в ночь. Ему не верилось, что он стоит на земле; казалось, пожелай только – и взлетишь.

Они шли под тенистыми куполами деревьев. Джина нерешительно подала Джону руку, и ему показалось, что он держит редкостную птицу, хрупкую, как тончайшее стекло: сожми чуть сильнее, и сломаешь тонюсенькие косточки. Она еле слышно прошептала слова любви, которой они могли бы наслаждаться давным-давно, если бы не были так слепы, и это обретенное знание было скреплено поцелуем.

– О, Джина… – Джон чувствовал себя как в раю.

– Что?

– Ничего.

– Что случилось?

– О, все!

Они тихо рассмеялись. Внезапно он стал серьезным.

– Ты нужна мне, Джина.

Глаза девушки наполнились страстью.

– Ты мне тоже нужен.

– Нет, понимаешь, ты мне по-настоящему нужна. – Он умолк. Что он мог еще ей сказать?

Она притянула его руку к своему лицу и провела ею по щеке.

– Я люблю тебя.

Джон заглянул в ее глаза и прочел в них истину. Что это были за глаза…

Он нежно привлек ее к себе и снова поцеловал, сначала осторожно, потом все более горячо. Касаясь ее губ, он ощущал, как все ее маленькое тело, дрожа, откликается на его призыв. Он удивлялся, как изумительно сочетаются в Джине детская невинность и женская страстность. Она, точно желанный, чудесный подарок, соединяла его мечты и лучшее, что может существовать в жизни.

Они скрылись среди деревьев, в глуши, куда никто не заходил.

– Давай посидим, – сказал Джон, нежно гладя сияющее девичье лицо. Он осторожно усадил Джину на мягкий сухой песок. Земля ласково окутала их темнотой, теплая, как живая. Он снял рубашку и расстелил, чтобы ей было удобнее, лег рядом, обнял.

Она глядела ему в глаза широко распахнутыми глазами, торжественными, как у ребенка, наполняя его душу глупым восторгом.

– Все хорошо, все хорошо, – шептал он, покрывая поцелуями ее лицо, и был награжден, увидев, как тонкие веки с просвечивающими жилками, покоряясь, затрепетали.

Потянувшись по-кошачьи, он отдался неторопливому блаженству познавания маленького тела, которое теперь мог называть своим. Под тонким легким платьем круглились плечи. Его рука медленно достигла небольшой, но хорошо очерченной груди, и он вздрогнул, ощутив, что она готова принять его, соски под его прикосновением напряглись. Он все более уверенно ласкал ее. Она гортанно вскрикивала и тихо стонала от желания.

На ней, как всегда, было надето свободное хлопчатобумажное платье. Джон бережно стянул его через голову. Теперь от наготы Джины его отделяли лишь тонкие полоски девичьего белья. Внезапно он захотел ее так, как никогда в жизни ничего не хотел. Скинув джинсы, он изо всех сил старался сдержать охватившее его нетерпение, хотя сгорал от любви. Он покрывал поцелуями все тело Джины, от теплого лба и влажных губ до ямочек на лодыжках, и в ответ на его ласки ее желание тоже росло, захлестывая как прилив.

Ее руки ласкали его уши, щеки, грудь. Он осторожно стянул шелковую кружевную полоску, обнажил грудь, целуя сосок, проводя удивленными губами по темному атласному кружку, пламенеющему, как роза.

Он слышал дыхание девушки, резкое и учащенное.

– О, Джон! – вскрикнула она. – О, Джон! – Он на мгновение обнял ее, укрывая от ночного ветерка, неожиданно повеявшего прохладой. Затем его пальцы, то спускаясь, то возвращаясь, двинулись от ямочек на бедрах все ниже, ниже, пока не добрались до сердцевины ее тела, сердцевины любви.

Джина встрепенулась, как птичка, и приникла к нему.

– Все хорошо, – снова прошептал Джон. Ласково успокаивая, он подготовил ее, а когда чувства подсказали ему, что миг настал, вошел в нее и сделал своей.

Потом он баюкал ее в объятиях, переполненный трепещущей радостью, слишком глубокой, чтобы выразить ее в словах. Но рано или поздно слова придут.

Что он скажет ей?

Глядя на Джину, Джон обретал силу. Новая любовь – возможность начать жизнь сначала. Он видел, какое наследство из лжи и подозрений оставил отец. Зачем нужна любовь, если не можешь быть честным с любимым человеком? Он глубоко вздохнул.

– Послушай, милая. После смерти отца я был… ну, ни с кем не разговаривал… но это не имеет отношения к тебе. Дело в том… я не верю, что смерть отца была несчастным случаем.

– Что? – Глаза Джины округлились. – Ты думаешь, она была умышленной? Что он был убит?

Джон с трудом кивнул, по-прежнему крепко держа ее в объятиях.

– Да, думаю, так.

– Но кто?

– Этого я не знаю.

– Но ты полагаешь?..

Следовало быть осторожным, даже с ней.

– Я думаю, отца убили потому, что он не хотел делать ничего, чтобы спасти предприятие, спасти «Кёниг Холдингз», он хотел, чтобы Кёнигсхаус продолжал жить, а на остальное ему было плевать. – Он помолчал. – Я думаю, кто-то хотел убрать его с дороги, чтобы продать ферму и поправить дела.

Джину объял ужас и негодование.

– В таком случае ты должен заявить в полицию!

Джон горько рассмеялся.

– По-твоему, я об этом не думал? Но у меня нет доказательств! – Он покачал головой. – Мне нечего им предъявить, нечем подтвердить свои слова.

– Неужели? – Да она знает меня не хуже меня самого, подумал Джон. – Ты бы не питал подозрений, если бы они не были на чем-то основаны. Наверняка что-то есть.

– Ну… – Он пожал плечами. – У меня есть показания Дасти, умеющего читать следы, которых не видит никто. План полета самолета, которого никто не видел, да один пастух, ему показалось, что сквозь сон он слышал самолет, на котором, может быть, убийцы отца прилетели из Сиднея. Никаких свидетельств.

– Что-то еще?

Джон поразмыслил над ответом.

– Мое чутье.

Джина с жаром схватила его за руку.

– Для меня этого достаточно.

– А для других? – Он повернулся и с отчаянием взглянул на возлюбленную. – Вдумайся, я здесь всего лишь проигравший, человек, которого лишили наследства и который поэтому не может смириться с мыслью о продаже фермы. Я создан для того, чтобы доставлять хлопоты, правда? А если я начну кричать об убийстве, особенно сейчас, сразу после еще одной насильственной смерти – кто поверит хоть одному моему слову?

– Я поверю. – Тихий хрипловатый голос Джины стал твердым и настойчивым. – И, по-моему, ты обязательно должен заявить в полицию. Рассказать о своих подозрениях. Пусть они доведут дело до конца, это их работа! – Она крепко обняла его за талию. – И послушай, лучшего времени, чем сейчас, тебе не найти, полиция здесь, они обследуют источник и все остальное!

Боже, она права! И как все, оказывается, просто.

– Джина, я люблю тебя! Она шутливо оттолкнула его.

– Просто пойди и расскажи, что знаешь, скинь груз со своих плеч, и не о чем больше волноваться. Ты сделаешь то, что считаешь нужным, и больше не будешь чувствовать себя виноватым, ты снова станешь свободным. – Она с озорной усмешкой подняла глаза. – Свободным для меня. Весь, целиком, для меня.

– Поговорил с полицейскими?

Она все еще пьет, подумал Алекс, подхватывая бутылку из рук Триши; остановится хоть когда-нибудь или нет? Даже на ее идеальной коже начали проступать следы злоупотреблений, отчего она выглядела изможденной и чужой.

– Ага, – коротко ответил он. – Связался по радио, пока они ехали обратно. Они, пожалуй, и так держали бы язык за зубами, ребята они неплохие. Но хотелось удостовериться.

– Выпьешь?

– Нет. – Алекс попытался улыбнуться. – Теперь, чтобы уснуть, мне нужно только одно. – Он пододвинулся к Трише.

Но она оттолкнула его.

– Послушай, я думаю…

В нем холодным огнем вспыхнула ярость.

– Ты хочешь сказать «я пью», дорогая? – спросил он и получил ответный яростный взгляд.

– Слушай, мерзавец, в тот день, когда к нам вломилась та сучка, когда я ее уволила, уволила эту… как ее там…

– Элли, – механически подсказал Алекс.

– Да, ее самую, я той ночью кое-что видела, ночью, когда она померла…

Ох, нет!

Это уже совсем ни к чему.

Когда сделка балансирует на краю провала, а вся надежда – на быстрое, тихое, безболезненное следствие, которое должно побыстрее завершиться вынесением вердикта, оставляющего вопрос открытым, не хватало только, чтобы божественная мисс Триша вообразила себя ключевой свидетельницей в погоне за убийцей и ждала своего часа на суде, как кинозвезда – главной сцены.

Алекс схватил ее и, притянув к себе, швырнул на кровать.

– Ничего ты не видела, – приказал он, снимая пиджак и развязывая галстук, глаза его горели огнем. – Что бы тебе ни померещилось, ничего не было. Вот так, поняла? Выпей-ка еще.

– Какое чудесное утро, Джордж!

– Конечно, Роско. Правда, мистер Кёниг?

– Привет, ребята, зовите меня Джоном, ладно?

Вбежав в дом и оказавшись чуть ли не в объятиях дородных полицейских, Джон с улыбкой обнаружил, что в гораздо большей степени, чем вчера, расположен мириться с их своеобразным представлением о юморе. Счастье – волшебное лекарство, подумал он, в одну ночь оно меняет жизнь.

И хоть полицейские и болваны, они приступили к работе с утра пораньше, прибыв в Кёнигсхаус, когда запоздавшие хозяева еще не позавтракали, а миссис Мацуда и ее помощник даже не появлялись. Им хотелось встретиться с Джоном.

– Вы уже позавтракали, мистер? Не могли бы мы задать вам несколько вопросов?

– Все в порядке, я не голоден и не буду есть. – Как все свежеиспеченные влюбленные, Джон не испытывал потребности в пище. – Спрашивайте все, что хотите.

Полицейские повели его к двери, говоря через его голову больше друг с другом, чем с ним.

– Хотелось бы, чтобы вы поехали с нами в лагерь черных…

– …Помочь расспросить там кое-кого…

– …Особенно Марки…

– …То есть Марка Хендса…

– …Мужа покойницы…

– …Дело в том, что они не очень любят помогать полиции…

– …Кое-кто у них там был не в ладах с законом…

– …Но вас они любят…

– …И верят вам…

– Ладно, ладно! – Джон поднял руки. – Конечно помогу, сделаю все, что в моих силах. – Уговорили, чуть не сказал он. Только не надо больше болтать, хорошо?

Старики в поселке сидели в тех же позах в тени тех же деревьев, что и в его прошлый приезд, он мог бы в этом поклясться. Так было и двадцать, и сорок лет назад, а может, и того раньше, если не всегда.

Что он любил в этой земле, так это ее неподвластность времени, вечный, неизменный покой. Вокруг стариков, расположившихся в центре поселка, жизнь била ключом, работали женщины, играли дети, паслись лошади, собаки копались в пыли, а над всем этим, как заметил с замиранием сердца Джон, парила тоненькая, словно тростинка, фигурка Джины. Она сосредоточенно занималась с группой танцоров, внося последние штрихи в подготовленное представление. Но земля под белым огненным взглядом вечно пылающего солнца лежала, не замечая хода лет, с божественным презрением взирая на человечков, суетливо снующих, как насекомые, по ее невозмутимому лику.

Джон выбрался из полицейского вездехода, и его, как всегда, тут же окружила стайка веселых ребятишек.

– Здравствуйте, мальчики, – приветствовал он их, кому ероша волосы, кому давая шутливого тычка. – И девочки! Сколько тебе стукнуло, Кристи, двадцать один? Нет, не может быть, чтобы двенадцать, такая взрослая девушка!

На него смотрели огромные глаза худенькой девочки – наверно, у Джины в ее возрасте были такие же.

– А мне и вправду двенадцать! – хихикала Кристи.

– Да нет же!

– Нет, да!

Джон подергал тугие косички, восторгаясь похожими на бабочек бантами.

– Не может быть, надо справиться у твоей мамы!

Смеясь, он отошел от детей и сразу заметил, что атмосфера изменилась. У всех жителей поселка: от стариков, взирающих на полицейских сквозь полуопущенные, как у ящериц, веки, до молодежи, сгрудившейся у костра, – само присутствие посторонних вызывало страх и настороженную неприязнь.

– Здравствуй, Фрэнк! Привет, Слим, Джеймс! – приветствовал пастухов Джон. – Как поживаете? Слышали, что случилось?

Вопрос прозвучал как утверждение.

– Еще бы, – неловко откликнулся Фрэнк, отводя глаза.

– Чертовски плохо дело! – Джон вложил в свой голос больше уверенности, чем на самом деле испытывал. – Нужно кое-какие подробности проверить, задать несколько вопросов, вот и все.

– Вам нужно, хозяин? – многозначительно спросил Слим. Его обычно веселое лицо было мрачным и застывшим. – Или им?

В его тоне безошибочно чувствовалась враждебность.

– Привет, привет, привет, – добродушно начал Джордж. – В чем дело?

– Нам, похоже, не рады, Джордж, – заметил Роско.

– Да, нас здесь давненько не видали, это верно.

– И это просто позор. Хуже, чем позор, преступный недосмотр. – Роско повернулся к Джону. – Мы сюда в детстве часто наведывались.

Джордж кивнул.

– Давненько удочки в источник не забрасывали – лет сто уж.

– Целую вечность.

– Со школьных дней.

– О, блаженные школьные денечки.

– Да, помним! – воинственно перебил Слим. – И школьниками вас помним, и постарше.

– Эй, погодите, ребята! – Джон в замешательстве пытался найти зацепку и понять, что происходит. В здешних местах все друг друга знали. На много миль вокруг была только одна школа, и неудивительно, что Слим и остальные знали полицейских, как и Джон.

Вернее, он больше слышал о них, чем знал. Роско и Джордж скорее из поколения Алекса и, наверно, учились с ним в школе. Но когда аборигены успели так невзлюбить их – в школе или позже, уже в годы службы? И пусть даже такая враждебность ими заслужена, от этого расследование не станет легче.

Полицейских, однако, столь щекотливое обстоятельство, кажется, ни капельки не волновало.

– Просто хочется узнать, где некоторые из вас были позапрошлой ночью, – весело произнес Джордж, одним движением руки откидывая назад светлые, соломенные волосы.

– Особенно старина Марки, – продолжил Роско. – Муж Элли, Марк Хендс. Кто-нибудь его видел?

Ответом на их призыв была лишь плотная стена пустых взглядов.

– Вон там его хижина, – с тяжелым сердцем ответил Джон, поворачиваясь и указывая на другой конец поселка. – Вон та. – Он не мог оставаться безучастным зрителем и просить людей, которых считал друзьями, чтобы они предали одного из своих товарищей. Но мало радости и самому выступать в роли Иуды.

– Но, папочка, я думала, ты будешь рад!

Не в первый раз юные любовники в порыве чувства обнаруживают, что грустные старшие не очень охотно разделяют их восторг. С той минуты, как Джон после блаженных ночных странствий по очарованным садам только что открывшейся любви проводил ее обратно в комнату, Джина не могла дождаться мгновения, когда сможет поделиться радостью с Беном. Так отец считает, что Джон с ней забавляется, презирает и обращается так, как Кёниги привыкли обращаться с нижестоящими, особенно с женщинами? Она сгорала от желания доказать ему, что он ошибается, что ей и ему будет хорошо с Джоном.

Джина понимала, что не может просто так выложить отцу все, даже самым лучшим новостям требуется небольшое театральное обрамление. Поэтому она дождалась, пока он, как обычно, второпях позавтракал, и прошла с ним в контору, где им никто не помешал бы. Стояло чудесное утро, солнце сияло, как свежеотчеканенная монета, на деревьях пели и щебетали крачки и фруктовые голуби. Разве мог отец не порадоваться вместе с ней переполняющему ее счастью?

Но он сидел перед ней посеревший и отрешенный, и жилка в уголке его глаза после утомительной работы на компьютере уже пульсировала, хотя утро только начиналось.

– Джон?! – Бен онемел от ужаса.

– Да, Джон! – встревоженно оборонялась Джина. – В чем дело, папа?

Бен смотрел на стену, на пол, куда угодно, только не на дочь.

– Ох, дорогая! – только и мог вымолвить он.

– Папа, что случилось? – настойчиво выспрашивала девушка. – Джон тебе не нравился, когда не обращал на меня внимания. А теперь обратил, и опять тебе не нравится!

– Господи! Обращает, не обращает – разницы никакой, разве не понимаешь?

– Нет, не понимаю! – отчаянно выкрикнула Джина. – Бога ради, скажи, что ты против него имеешь?

– Он Кёниг! Кёниг, черт его дери, а они все одинаковы! Они уничтожают все, к чему прикасаются, сами гнилые и других заставляют гнить! И никто не знает это лучше меня! – Бен прикрыл рот рукой, отвернулся к стене и тихо, безнадежно заплакал.

Пивной перегар и вонь немытого тела в хижине Марка были такими густыми, что хоть топор вешай. Из темноты доносился тяжелый храп, но человек, привалившийся к стене, не спал.

– Не входить в мою хижину без приглашения! – завизжал он, внезапно ожив. – Хотите говорить со мной, так я выйду!

Прошло несколько минут, пока из дверей показалась крепко сбитая мускулистая фигура с неизменной банкой. Марк вздрогнул, увидев полицейских, чьи суровые, обвиняющие фигуры закрывали солнце.

– Я этого не делал! – истерически закричал он. – Это не я, я сучку пальцем не трогал!

– Сучка она была, да, Марки? – поинтересовался Джордж.

– А почему, Марк? – подхватил Роско. – Что она натворила, что ты ее так зовешь?

К ужасу Джона, пьяница неожиданно повернулся к нему, тыча в его сторону трясущимся пальцем.

– Его спросите! – взвизгнул он. – Его, мать вашу! Он ее трахал!

– Ну и ну!

– Ну, ты подумай!

Две пары выцветших глаз, уставившихся на Джона, потрясли и напугали его даже сильнее, чем само обвинение. Густо покраснев, он еле выдохнул:

– Это смешно! Я никогда… никогда к ней не прикасался!

– Да уж, – сказал Джордж с тем же дружелюбным интересом. – Они все так говорят, правда, Роско?

– Да уж, конечно, правда, Джордж?

– Да, еще бы, мать их всех! – пьяно орал Марк. – Трахал, я знаю, она сама мне говорила. И его братец, он тоже ее трахал!

Интерес на лицах полицейских усилился.

– Брат мистера Джона, Марки?

– То есть мистер Алекс Кёниг?

– Да, оба! Все они!

– Оба, говоришь?

– Все, говоришь, Марки?

Это не наяву, думал Джон, как сквозь туман, сейчас я проснусь, и окажется, что я видел дурной сон. Но мрачная клоунада продолжалась, и он вдруг понял, что дальше будет еще хуже.

– Он сказал, оба, Джордж?

– Он сказал, все они, Роско?

Полицейские одновременно наклонились к Марку.

– Да, все, – вопил свихнувшийся муж. – И старик с ней спал, он первый! Он перекинулся на нее, когда завязал с Розой, когда та слишком старая стала! И все они ее трахали!

– Ну, ну, ну.

– Никогда бы не подумал, правда, Роско?

– Слушайте!

Голос Джона звучал словно за миллион миль. Он умолк, а затем попытался высказаться снова, не веря в свое поражение.

– Чушь он несет, старый лжец! Я его жену не трогал. И отец тоже, могу поклясться!

– Ты можешь поклясться! – с отвращением рассмеялся Марк. – Что ты знаешь, сыночек, что ты видел? Спроси Розу! Она у Кёнигов первой шлюхой была, она все знает, спроси ее! А моя Элли – последней.

Первая.

И последняя.

Если Роза была первой, а Элли – последней, то кто еще?

Двум полицейским болванам недолго пришлось переливать из пустого в порожнее, чтобы вытянуть из пьяной развалины следующую колкость.

– Она была баба что надо, лучше за версту не найдешь, ее все мужики хотели! А Кёниги, чего хотят, то берут. Подумаешь, замужем за другим. Подумаешь, за лучшим другом.

Марк поднял на Джона отупевшие от пьянства глаза, словно обвиняя его во всех смертных грехах.

– Другого такого негодяя, как твой папочка, свет не видел! Одурачил лучшего друга, трахнул его жену. Бедняга Бен!

Он рассмеялся, и от этого звука у Джона мороз по коже прошел. Крохотные глазки горели злобой.

– Оставил в гнезде кукушонка и думать забыл.

Он повернулся и, словно в замедленной съемке, указал в сторону поселка, на Джину, которая была поглощена работой и на мгновение застыла в танце, как фигурка из иного времени. Джону в последний миг отчаянно захотелось остановить вращение земли, задержать падающую лавину, пока она не накатила, сминая, уничтожая и его и Джину.

Марк довольно хихикал, упиваясь его муками.

– Она, она это, вот какого кукушонка твой папаша Бену Николсу подкинул, когда его жену трахнул! Нашу Джину. Пойди поздоровайся с сестренкой!