В постели с наставником

Глава 11

— Слава богу, она жива, — сказала Солей. Попугай в клетке заскрежетал, передразнивая ее.

Улыбаясь, Джастин смотрел, как жена укачивает их маленького сына, который попискивал, но не выпускал из ротика ее грудь. Худшее осталось позади, но поскольку Солей была еще очень слаба, доктора настояли на том, чтобы она провела в постели еще какое-то время.

— Была жива в прошлом месяце.

Записка, которую они получили вчера, была первой весточкой от нее за два с лишним месяца. Юноша, доставивший записку, сообщил, что видел Джейн на день святого Дионисия, то есть несколько недель назад. Было неясно, почему он прибыл с таким опозданием, и все же хорошая новость приободрила их и несколько ослабила чувство вины, которое мучило Джастина.

— Зря я пытался найти ей мужа.

— Ты бы никогда не выдал ее замуж насильно. — Жена дотронулась до его руки. — Ты же говорил Джейн, что последнее слово останется за ней.

Но Джейн решила не дожидаться встречи с женихом. Когда торговец, предназначенный ей в мужья, приехал и обнаружил пропажу невесты, он сперва возмутился, но, получив сытное угощение и бочку хорошего вина за беспокойство, отбыл восвояси.

Солей забрала у младенца грудь, и маленький Уильям протестующе завопил. Его приложили к другой груди, и он умолк, довольно зачмокав.

У Джастина защемило сердце. Он едва не потерял их обоих. Солей и его сына.

— Мне казалось, она знала, что я буду заботиться о ней в любом случае — даже если она не выйдет замуж.

— Джейн привыкла не доверять мужчинам, — вздохнула Солей.

И немудрено. Ни король, которого она считала своим отцом, ни ее настоящий отец о ней не заботились.

— Наверное, стоило рассказать Джейн правду, — проговорил он. — Твоя мать полагала, что королевская кровь будет для вас даром, точно так же, как вы с Джейн были подарком покойному королю. Но сейчас это уже не имеет значения.

— Это не наша тайна. Рассказывать ей или нет, должна решить мама.

Они надолго замолчали. Наконец, Солей вздохнула, возвращаясь к прерванному разговору.

— Значит, в прошлом месяце Джейн была в Кембридже проездом к какой-то святыне. В ее натальной карте действительно есть путешествие, но мне непонятна одна вещь. — Узнав, что Джейн пропала, Солей достала свои астрологические таблицы и принялась искать в гороскопе сестры какую-нибудь зацепку. — В это время года не принято совершать паломничество, разве не так? Прочти мне записку еще раз.

Джастин по памяти пересказал ее содержание.

Простите меня. Надеюсь, что Солей и ребенок здоровы. Я молюсь за них каждый день. Я счастлива. Не ищите меня. Familiam euro.

Покачивая младенца, Солей задумчиво наморщила лоб.

— Юноша точно больше ничего не добавил? — спросила она в который раз.

— Он открывал рот только затем, чтобы попросить поесть, — попытался пошутить Джастин.

Юноша рассказал им крайне мало. Кто-то передал ему записку. Нет, не светловолосая девушка. Он забыл, кто именно. И когда, тоже не помнит. Вроде, кто-то из паломников. Нет, он понятия не имеет, куда эти паломники держали путь.

— Ближе всего оттуда собор в Норвиче. С другой стороны, она могла направляться и в Дарем. Ты же сказал ему, что она могла быть одета в мужское платье?

Он кивнул.

— Она просит не искать ее. Думаю, своей запиской она просто хотела сообщить нам, что жива и здорова.

— Не только, — проговорила она, расправляя мягкие темные волосики малыша. — Она хотела удостовериться, что и с нами все хорошо. Она хотела узнать о ребенке.

Джастин кивнул, припоминая, как настойчиво парнишка интересовался Солей и Уильямом. Кусочки мозаики внезапно сошлись в одно целое.

— Значит, он отвезет ей новости.

Солей выпрямилась, нечаянно потревожив младенца, и тот снова захныкал.

— Значит, ему известно, где она.

— Или как с нею связаться.

Младенец, насытившись, выпустил грудь. Веки Солей смежились.

— Поезжай за этим юношей. — Голос ее звучал устало. — Пускай он покажет тебе, кто и где передал ему записку.

Джастин не стал возражать, чтобы лишний раз ее не тревожить. Он и сам собирался поехать за пареньком в любое место, откуда бы он ни прибыл, но тот сбежал до рассвета и исчез.

Familiam euro — стояло в конце записки. О семье пекись. Дома Джейн не доводилось читать Катона.

Ее не нашли ни в Оксфорде, ни в Лондоне. Может быть, в захолустном Кембридже она была не проездом? Он взглянул на Солей. Жена и сын дремали, соприкасаясь темноволосыми головами. Нет. Он не поедет в Кембридж. Солей слишком слаба, рано оставлять ее одну. Но он снарядит кого-нибудь вместо себя. Вдруг получится что-то выяснить.

Несколько дней спустя Дункан, погруженный в свои мысли, открывал, как обычно, церковную дверь. Какими вопросами он задавался, пока монахи и студенты проходили мимо него в храм? О том, как Джейн умудрилась его одурачить? Или о том, как долго ему предстоит ее прятать? Где ее семья, в какое безопасное место ее пристроить?

Нет. Его одолевали совсем другие вопросы.

Что будет, если он поцелует ее.

Нет.

Если он овладеет ею.

Началась служба. Джейн стояла через пару рядов от него, немного правее, и ему был виден ее профиль. Он смотрел, как шевелятся ее губы, повторяя молитву. Что до него самого, то ни одно слово из мессы не дошло до его сознания. Он думал о ее губах. Представлял, как они раскрываются под напором его поцелуя — тонкие, сладкие, сладострастные. Дразнящие, как ее речи. Попеременно то смелые, то застенчивые.

А покуда он будет целовать ее, его руки примутся исследовать то, что прячется под ее туникой. Она была худощавая, угловатая, но он знал: ее тело окажется нежным и женственным. Знал, потому что однажды нес ее на руках, смутно чувствуя, что центр тяжести расположен у нее в ином, чем у мальчиков, месте. Теперь ему казалось, что шоссы ничуть не скрывают мягких изгибов ее бедер.

Утром похолодало, и она набросила плащ, который полностью скрыл ее фигуру. Неважно. Он и без того хорошо помнил то ощущение, когда в него упруго толкнулись ее груди, спрятанные за слоями ткани. Интересно, какие они?

Маленькие и дерзкие, с нежно-розовыми сосками, как в его мечтах?

В мечтах он снимал с нее перевязь, и его начинала колотить дрожь, когда он представлял, что испытает, впервые увидев ее груди. Они идеально лягут в его ладони. Станут идеальным лакомством для его рта. Он будет смаковать ее соски, медленно, неспешно, он заставит ее стонать под ним, задыхаться от страсти.

А потом он раздвинет ее ноги…

Видение было таким неистовым, что он содрогнулся. Но не от гнева, нет — он никогда не обидит ее, — а оттого, насколько яростным становилось влечение, когда он, еле сдерживая себя, смотрел на нее и представлял обнаженной.

Впервые он хотел женщину так сильно.

Он со стыдом вспомнил свои самонадеянные нравоучения. Утоляй свою похоть. Держи свои чувства в узде.

Но ту единственную женщину, которая была способна утолить его страсть, он получить не мог.

Остаток дня Дункан провел в парламенте. Сессия близилась к концу, но о голосовании по его вопросу так и не было объявлено.

Часы тянулись медленно. Расставшись с Джейн еще утром, он весь день ощущал ее незримое присутствие. Неожиданно для себя он понял, что непрестанно думал о ней даже в те времена, когда считал ее Маленьким Джоном. Разлучаясь с мальчиком, он всякий раз испытывал необъяснимое щемящее чувство. То и дело вспоминал о нем, волновался, все ли у него в порядке, переживал, справляется ли он с уроками. И с нетерпением ждал вечера, чтобы позаниматься с ним наедине.

Теперь вечерние уроки превратились для него в пытку. Но Дункан не осмеливался их отменить. Обитатели общежития привыкли к тому, что Маленький Джон и его наставник неразлучны, и любая перемена в заведенном порядке могла вызвать ненужные подозрения.

Он уже не мог смотреть на нее и не видеть в ней Джейн. Не мог свободно, как раньше, потрепать ее по плечу, взлохматить волосы, шутливо приобнять без навязчивых мыслей о том, как близко находятся ее груди, ее губы, заветное местечко меж ее ног…

Решительно прервав себя, он отправился искать Пикеринга, а после, обсудив с ним дела, вернулся в общежитие, чтобы вновь увидеть ее и вновь бояться, как бы ненароком не выдать ее истинную сущность.

Этим вечером Джейн отсела от него подальше, изо всех сил делая вид, что ничего не изменилось. В комнате они были одни, и она принялась декламировать вслух. Тепло очага приятно ласкало ее спину в прохладе осеннего вечера.

Теперь, когда Дункан знал правду, она никак не могла отделаться от ощущения, что ее голос звучит слишком высоко, слишком по-женски. Его взгляд отвлекал ее, он будто прожигал насквозь, трогая ее под одеждой. Речь ее стала сбивчивой. Дункану приходилось постоянно поправлять ее произношение, но она, глядя в ранних сумерках на его губы, не слышала слов, предаваясь мечтам о его поцелуях.

Он укоризненно покачал головой.

— Тебе надо стараться лучше, если хочешь выдержать экзамен перед королем.

— Наверное, я перезанималась, — отговорилась она, хотя это он мешал ей сосредоточиться на латыни. — Лучше потренируй меня в диспуте.

Она встала и расправила плечи, гордая тем, что сама, по собственной инициативе отважилась выйти за пределы скучной зубрежки.

— Наставник может спросить меня: верно ли утверждение, что всякий человек по необходимости суть животное? Сначала я приведу аргументы в поддержку этого утверждения. Аристотель в сочинении Posterior Analytics…

Дункан уставился на нее таким взглядом, словно на ее плечах выросла вторая голова.

— Тебе нельзя рассуждать на такие темы.

— Это почему же?

Он опасливо оглянулся на дверь.

— Потому что ты женщина.

В ушах у нее зашумело. Начинался настоящий диспут. Вопрос: может ли женщина считаться равной мужчине, если мужчина не знает о том, что она женщина? Нужен конструктивный аргумент.

— На прошлой неделе, когда мы говорили о философии, тебя это не смущало.

— Тогда я этого не знал!

— Посмотри на меня. — В отчаянном порыве достучаться до него она схватила его за руку. — В твоих аргументах нет логики.

— Теперь все изменилось.

Она знала, что так будет. Да, она настаивала на том, чтобы все оставалось как есть, но к чему обманывать себя? Конечно, все изменилось.

Она отпустила его руку. Но не отвела глаз.

И мысли в ее голове сложились в два слова — amas и amat.

Вздохнув, Джейн отодвинулась.

— Если ты не намерен менять свою точку зрения, может, мне найти себе нового наставника? — Что ей мешает, собственно? Ее латынь стала значительно лучше. Кроме того, вдали от его осуждающих глаз ей будет много покойнее.

Он рывком вскинул голову.

— Ну уж нет!

— Почему? Ученик волен выбирать учителя по своему усмотрению.

— И что будет, когда твоему новому учителю станет известно то, что узнал я?

Несмотря на жар очага ее затрясло словно на морозе, и она, сжав кулаки, прошептала:

— Все будет очень плохо.

— Нам нельзя здесь разговаривать, — произнес он. Его тихий голос дрожал. — В любой момент сюда могут войти.

Он встал. Не оглядываясь, вышел, и она неохотно последовала за ним. Когда они зашли в его комнату, он захлопнул дверь и сердито уставился на нее.

Он, не переставая, сердился на нее с того самого дня, когда узнал ее тайну, словно никак не мог простить за то, что его выставили доверчивым дураком. И его сложно было за это винить. Она тоже почувствовала бы себя обманутой, если бы после откровенных разговоров с Гэвис выяснилось, что под ее женским платьем прячется мужской botellus.

Они не стали садиться на кровать, чтобы лишний раз не подвергать себя искушению.

— Дункан, прошу тебя. — Логика и спокойствие. Вот ее главное оружие. Но когда она вновь заговорила, то не смогла сдержать панику в голосе: — Не заставляй меня быть одной из них. Я попросту не умею.

— У тебя была мать. Наверняка она чему-то тебя учила.

— О, да. — Например тому, что у женщины, какой бы она ни была, в жизни есть одно-единственное предназначение: выйти замуж. Сама по себе женщина никто. Ее господин — мужчина. И он волен распоряжаться ею, как вздумается. — Только ее уроки мне не нравились.

Он долго молчал. Потом медленно произнес:

— Думаю, пора тебе рассказать о своей семье. — И, прислонившись к стене у окна, в ожидании скрестил на груди руки.

Она вздохнула. Никуда не денешься, придется что-нибудь рассказать ему. Но, конечно, не все.

— Муж моей матери умер.

Это была правда. Уильям де Вестон действительно был женат на ее матери и действительно умер, однако на грани нищеты они оказались из-за смерти другого человека — ее настоящего отца, короля Эдуарда III.

— Мы жили в маленьком доме в деревне, — продолжала она, следя за его глазами и подбирая слова так, чтобы не возникло лишних вопросов. Пусть думает, что ее отец был купцом или мелким рыцарем. Сыновья знати редко учились в университете. — Меня воспитывали не особенно строго, и потому реверансам и прочим женским штучкам я оказалась не обучена.

— У нас дома они тоже без надобности, — невольно улыбнулся он, но глаза его по-прежнему горели сердитым огнем.

Что за женщина его мать?

— Когда моя сестра вышла замуж, нас… то есть, меня поселили во владениях родни ее мужа.

— Как бедную родственницу, значит. — Он понимающе кивнул. По-прежнему полагая, что ее мать умерла, он, слава богу, не заметил, как она оговорилась. — А что твоя сестра? Она-то не против быть женщиной?

— О, нет. В этом она как раз преуспела. — Прекрасная Солей, которая всем своим существом излучала женственность, которая привлекала мужское внимание, где бы ни находилась, была вполне довольна своей принадлежностью к слабому полу и умела пользоваться его преимуществами. — Но я так жить не хочу.

— Что значит не хочешь? — Глаза его безжалостно сверкнули. — По-твоему, нам позволено выбирать судьбу на свое усмотрение, как овощи на рынке? Правила в этом мире устанавливает Господь, а не люди, и если он поместил твою душу в женское тело, значит у него были на то свои причины, нравится тебе это или нет.

Она вспыхнула.

— Тогда в проигрыше оказались мы оба. Ничему из того, что положено знать женщине, я не смогла научиться, как ни старалась. Я не умею ни шить, ни танцевать, ни заботиться о людях. — В ее представлении это были основные женские занятия. Она перевела дух и снова бросилась в атаку, спеша высказаться, покуда он не перебил ее. — И да, я все еще дышу, но с каждым вздохом понимаю, что хочу от жизни другого. Чего-то большего. Чего-то настоящего.

Разволновавшись, она повысила голос. Дункан, напротив, казалось, остыл. Протянув руку, он ласково коснулся ее щеки — еще недавно он потрепал бы ее по макушке или шутливо ткнул кулаком в плечо, — и в глазах его тоже была ласка.

— Чего же ты хочешь, Маленькая Джейн? К чему ты так упорно стремишься?

Она открыла рот, но не сразу нашлась с ответом. Раньше она мечтала служить королю, путешествовать по миру, но с недавних пор ее преследовали совсем другие мечты.

— К свободе, — молвила она наконец.

— Но ты и так свободна! Ты благородного происхождения. Семья твоя не из простых. Даже для меня это очевидно.

— Послушать тебя, так я свободна только потому, что не серв. Но что такое женская доля? Сплошные заботы, обязанности да предписания — и ничегошеньки больше. Я хочу настоящей свободы, той, которая есть у мужчин!

Он посмотрел на нее с щемящей нежностью.

— Глупышка моя, ты столько времени провела среди нас, но так и не поняла, сколь тяжело бремя ответственности, которое лежит на мужских плечах.

— Это совсем другое, — ответила она запальчиво, но уже менее уверенно. — Посуди сам, ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было. — Удивительно, но это была правда. — Однако стоило тебе узнать, что я женщина, как ты мигом расхотел говорить со мной на философские темы. Ты думаешь, будто все изменилось.

— Но все действительно изменилось, и в первую очередь ты!

Джейн сделала глубокий вдох. Чем сильнее она волнуется, тем заметнее выпячиваются ее женские черты. Взяв себя в руки, она заговорила с рассудительностью Маленького Джона:

— Изменилось только одно. То, как ты воспринимаешь меня у себя в голове. Скажи, ты помнишь нашу первую встречу?

Оба они улыбнулись, вспоминая, как встретились на обочине дороги, и в его улыбке она разглядела некоторое сожаление. Он ни за что не предложил бы подвезти ее, если бы знал, кто она на самом деле.

— Помню. Особенно, как ты шлепнулась на зад от испуга.

— А мне запомнилось, как ты разозлился, когда я посчитала тебя деревенщиной.

— Еще бы не злиться. Нельзя судить о человеке по тому, откуда он родом.

— Но ты сейчас делаешь то же самое. Ты забыл все, что знал о Маленьком Джоне, и судишь обо мне по своим предрассудкам о женщинах, таким же обидным и несправедливым, как мое первое впечатление о тебе.

Он криво усмехнулся и блеснул глазами, признавая, что в этом споре она его обошла.

— Надо отдать тебе должное — мозгов у тебя поболее, чем у многих.

Она улыбнулась.

— Значит, мне можно дискутировать на философские темы?

— Если признаешь, что мужчинам тоже нелегко живется, — вздохнул он.

Она наморщила нос.

— Вольнее, чем женщинам!

— В чем-то, да не во всем.

Она во все глаза смотрела на его серьезное, улыбающееся лицо. Связанный незримыми путами долга, Дункан, несомненно, был не более свободен, чем она сама. Жизнь навязала ему множество обязательств — от будущего общежития до необходимости склонить на свою сторону парламент и вызволить отца, — и он взвалил их на себя, как и положено настоящему мужчине, даже не помышляя о том, что от каких-то из них можно отказаться.

Но то был его собственный выбор. Никто извне его не принуждал.

— Ладно. Принято, — прошептала она.

Он пожал ее протянутую руку. Его пальцы крепко сошлись вокруг ее маленькой ладони, и она ощутила, что он стал близок ей совершенно по-новому. Только женщина была способна испытать это новое для нее чувство.

Оно отразилось в его глазах, и ее рука дрогнула.

А потом он наклонился и мягко прильнул к ее губам. Она тут же зарылась пальцами в его волнистые волосы, цепляясь за него, стремясь прижаться как можно ближе, и он, заключив ее в лицо в ладони, нежно проник в ее рот языком, пробуждая внутри нее дикое, неукротимое желание. О, как же далеко выходило оно за пределы той дружбы, о которой когда-то грезил Маленький Джон.

Он прервал поцелуй, но его взгляд остался прикован к ее глазам.

— Мы не должны, — прошептала она. Напрасное, безнадежное напоминание. — Нам нельзя.

— Я знаю. — Однако он не мог унять свои руки, которые по-прежнему гладили ее волосы, и желание никуда не ушло из его глаз.

Она попятилась назад, устанавливая между ними дистанцию.

— Что, если нас увидят?

Он вжался спиной в стену, будто стена могла помочь ему устоять перед ней, и кивнул в сторону двери.

— Тогда кыш отсюда.

На пороге она задержалась, чтобы успокоить дыхание. Кровь пульсировала у нее в венах, груди томились под перевязью, требуя выпустить их на свободу.

— До завтра, — выдохнула она и обернулась, ища в его глазах отклик.

— Доброй ночи.

Она убрала щеколду, отворила дверь и выбежала наружу, опасаясь, что если задержится еще хоть на миг, то не сможет побороть наваждение.

Оказывается, быть женщиной значит нечто большее, чем она думала. Те волшебные чувства, которые возникли между нею и Дунканом, связали их новым, совершенно особенным образом. Но она не знала, как пойти по этому пути дальше и не потерять все.