Варя

Глава 1. Княжна

Молодая княжна Варвара Степанова вот уже который день скучала в своих покоях. Милые сердцу увлечения совсем не радовали: вышивка пылилась на полке, краски и кисти были заперты в ящике бюро. Популярная повесть с красной закладкой посредине книги, словно стыдясь утраты былого волшебства, пряталась за тяжелой портьерой на подоконнике. Вместо творческого досуга Варя предпочитала теперь просто много спать или, если сон не шёл, лежать в кровати, уставившись в потолок. Иногда она, сидя в кресле, глядела в окно и тяжело вздыхала. Как раз в один из таких моментов созерцания суеты слуг во дворе, в комнату к княжне и заявилась её горничная Нюра с разноцветной охапкой полевых цветов.

— Поглядите, барышня, я для вас собрала. Красота какая! А вы, может, порисуете? Оно и легче станет на душе-то.

— Тоже мне, советчица нашлась. Полегчало, если бы достала для меня… Сама знаешь что.

— Никак нельзя, барышня. Опять вы за своё! — Нюра сердито сдвинула белёсые брови.

— Бессердечная ты.

— Не могу, не казните. Я ведь слово дала вашему батюшке, — промямлила Нюрка, ставя букет в вазу на каминной полке.

— Слово она дала! А я тебе не указ больше? Меня ты в первую очередь слушаться должна. Или забыла, чем жила, пока ко мне на службу не попала? Худющая была, как палка, а сейчас румяная, круглолицая, бока отъела. Неблагодарная ты, Нюра. И зачем я к тебе прикипела только?! Полюбила даже. Эх! Всё. Иди прочь!

Варя демонстративно отвернулась к окну. Грудь так и ходила ходуном. Разговор вывел её из себя.

Чёрт побери, ну и наказание эта Нюрка! Никакие уговоры на неё не действуют. Курва твердолобая.

Всё уже она перепробовала: и угрозы, и награды, и мольбы. Толку никакого. Дала себе обещание больше не унижаться перед девкой. И вот опять не сдержалась.

Варя обернулась. Захотелось убедиться в том, что Нюра ушла, но та замерла у дверей, красная до ушей. Княжна поморщилась, сердито крикнула:

— Что застыла? Велено тебе было исчезнуть с глаз моих или… — она вдруг осеклась, приглядевшись к девке. Та ещё мгновенье стояла неподвижно, а затем, задумчивым взором уставившись на хозяйку, произнесла что-то невнятное. Варя вопросительно подняла брови. Но, не дождавшись ответа, подбежала к Нюрке, схватила её за плечи, горячо затараторила:

— Неужели согласна? Правда? Нюрочка, любимая, принесёшь? Прошу, молю, голубка моя ясноглазая.

— Боязно мне за вас.

— Нюра!

— Хорошо, в полдень.

Варя радостно захлопала в ладоши. Она даже чуть не поцеловала Нюрку в щёку, но сдержалась, неловко отшатнувшись в сторону.

— Ну всё, ступай. Обожди. Если обещанное исполнишь, я для тебя напишу натюрморт с букетом этим, — махнула в строну цветов. — Поняла? Ступай теперь.

Как только резные двери закрылись за Нюрой, Варя и правда подошла к мольберту. Установила планшет с белым листом и быстрыми штрихами набросала эскиз угольным карандашом.

С самого детства Варя обожала занятия рисунком. Отец не поощрял её любви к художеству, но и не препятствовал. И Варя в своём увлечении добилась видимых успехов: поставила руку, писала живо, легко, и даже, как находили некоторые, талантливо. А самым верным поклонником, конечно, была её горничная Нюрка, молодая и смышлёная девка.

— Как же вы так рисуете, барышня? Волшебство просто, ей-богу! — любила она восхищаться, глядя на картины хозяйки.

Варя улыбнулась, потянулась уже было за красками, как вдруг тревога волной обрушилась на её мысли:

А вот не принесёт, не сможет. А если даже и достанет, что будет? Столько упрашивала, а сегодня она так легко сдалась. С чего бы это? А может, полегчало просто? Нюрка вчера говорила, что полегчало. Ах, ей веры нет. Жалеет меня просто. Вот и увижу скоро всё сама.

Варя отвернула мольберт к стене и заходила беспокойным шагом туда-сюда. Благо в покоях её простора хватало: светлая вытянутая комната была устлана старинными дорогими коврами. На добротной кровати аккуратным рядом лежали пестрые подушки. Рядом с входом в туалетную стоял платяной шкаф из светлого дуба, слева примыкало к нему бюро с изогнутыми позолоченными ножками, справа когда-то висело большое зеркало. Стены украшали картины и книжные полки. А настоящим произведением искусства был модный камин, очаг которого обрамляла лепнина, в форме виноградной лозы.

Немного успокоившись, Варя схватила сборник стихов, но спустя полчаса, не поняв ничего из прочитанного, с раздражением кинула книгу на кресло у камина. Время в ожидании тянулось невыносимо долго, и, пройдя бесчисленное количество кругов по комнате, она вновь вернулась к натюрморту. Права Нюра: успокоить по-настоящему только краски, бумага да кисти могут.

Картина была почти дописана, когда двери наконец-то заскрипели, и на пороге появилась Нюрка с подносом, на котором возвышались расписной кувшин и блюда с едой, накрытые салфетками.

— А я кашу вашу люби…

— Где ж тебя носило так долго? Раздобыла, что обещала? — раздражённо перебила Варя.

— Принесла. Только откушайте сперва!

В два прыжка Варя подскочила к ней, схватила серебряную ложку и легонько треснула Нюрку по лбу. Будет знать, как командовать. Однако, встретившись с укоризненным взглядом девки, почувствовала укол совести. Откинула салфетки, запихала полную ложку пшенки в рот, откусила хрустящую булку с маслом и, осознав, что всё застряло во рту огромным комом, гневно промычала:

— Тьë тьëишь? Мока няей.

Нюрка засуетилась. Поставила поднос с едой на крышку бюро и наполнила почти до краёв чашку молоком. Варя выпила всё, второпях съела ещё немного каши и с вызовом крикнула:

— Давай сюда, пока силой не забрала!

— Вот и попотчевали, вот и хорошо.

Нюра довольно улыбнулась.

Да что же, она издевается что ли?

Варя уже была готова отвесить Нюрке новую затрещину, но та наконец-то нерешительно полезла в потайной карман юбки.

— Только не разбейте. Дорогое — жуть.

Не в силах больше сдерживаться, Варя схватила Нюру за рукав и забрала у неё небольшое ручное зеркало в золотой тонкой оправе с длинной витой ручкой. Подбежав к окну и в порыве чувств дважды перекрестясь, она медленно подняла зеркало к лицу. Сердце стучало в груди так громко, что, казалось, его слышит даже Нюрка, стоявшая у неё за спиной.

— Господи, помоги, — прошептала Варя и взглянула на отражение. — Нет, быть не может. Ничего не изменилось. Ничего!

Вместо первой красавицы в Отраде Варя увидела в отражении зеркала испуганную рябую девчонку. Всё лицо было покрыто пятнами разного размера и цвета: рядом с левым глазом — янтарное, чуть ниже — большое оливковое, на носу россыпь мелких бурых веснушек, а на правой щеке — неровная розовая клякса. Только лоб почти не пострадал, но и на нём виднелись рыжие крапинки.

— Нюра, мне не стало лучше. Ах ты! Зачем врала? Бедный мой нос. Кажется, что он в грязи, а виски будто мошка искусала. Эти вот уродцы, как родимые пятна! Что мне делать? За что такое наказание?

Варя почувствовала слабость в ногах, коленки подогнулись. Она уселась прямо на колючий ковёр, выронив зеркало из рук. К нему тут же подбежала Нюра и, бережно подняв, засунула обратно в карман.

Варя обхватила голову руками.

Ну как же так? Боже мой, что теперь делать? А ведь о красоте моей молва судачила, такая я была хорошенькая! А сейчас что? Уродина! И самое ужасное, что сама во всём виновата!

…Однажды утром, около месяца назад, среди крестьянок, идущих через луг на ручей полоскать бельё, Варя заприметила одну необычную девку. Держалась та поодаль от остальных, шла лёгкой походкой, несмотря на тяжелую корзину в руках. Во всём её облике было столько изящества, будто не крепостная она вовсе, а самая настоящая барыня, не хуже княгини какой. Варя, увидев её, даже придержала Сметанку — племенную кобылицу, на которой в тот день объезжала владения. Княжна залюбовалась крестьянской.

Какая дивная: сама белолицая, румяная, а коса — тёмная, тяжёлая, блестит медью на ярком солнце. И вместо платка очелье на лоб натянула. Ух ты!

— Эй, поди-ка сюда! — крикнула ей Варя.

Та обернулась и нахально прокричала в ответ:

— Это ты мне? Сама иди!

Варя от такой наглости даже дар речи потеряла. Да как она посмела! Не иначе солнечный свет ей глаза слепит.

Не поняла разве, кто её кличет? Ну скоро поймёт.

Варя направила Сметанку прямо к бесстыжей девчонке, но лошадь занервничала и заупрямилась. Тогда княжна, недолго думая, схватив тонкий хлыст, спрыгнула наземь. Она сама, размашистым шагом, подошла к девке, замахнулась на неё.

— Я хозяйка твоя, дура ты тёмная. Разглядела теперь? Склони голову, а не то получишь такой урок, что на всю жизнь запомнишь.

— Это я-то тёмная? Моё лицо белее молока, а вот ты на гречку скоро похожа будешь, — нисколько не испугавшись, захохотала та низким голосом.

Варя вздрогнула, по телу поползли противные мурашки. Не ожидала она такой вольности. Но хуже всего то, что в словах этих имелась толика правды: лето выдалось жарким и Варя сильно загорела. Всё же, откуда у этой девки столько храбрости, чтобы говорить так и при этом нагло смеяться прямо в глаза самой княжне? Бессмертная она что ли? И тут Варю осенила внезапная догадка:

Д а она же никак юродивая. Не растолковать иначе поведение этой нахалки. Нет, такую бить нельзя — грех большой.

— А ты ударь, не бойся! Барышня языком себя славит, да хлыстом только мух гоняет, — и опять заскрипел в воздухе этот ужасный смех.

Варя, не обращая внимания на обидные слова (какой с юродивой спрос), растерянно огляделась по сторонам. Крестьянки уже скрылись из виду, за спиной шумел лес, а в нескольких больших шагах неподвижно стояла Сметанка и только водила ушами.

— Дай-ка сюда, — неожиданно девка бросила корзину с бельём в траву и одним ловким движением выхватила у Вари хлыст.

— Ах ты, дерзкая!

— Так и есть. Но я, барышня, сама себя за дерзости проучу. Всем известно, что лукавые живут лестно. А я вот не умею так — всегда правду в лицо глаголю. За это сейчас наказана буду!

И, засучив рукава серой крестьянской рубахи, она со всего размаха сиганула себя по голой руке. Варя, вскрикнув, отступила на шаг. Ей стало совсем не по себе: одна рядом с безумной, а вокруг никого. Чего доброго и её ударом обожжет.

— Не бойтесь! Не посмею к вам прикоснуться. Да и не страшно это — боль тела испытать, не сравнить с душевной-то.

— Хлыст верни! — резко отчеканила Варя.

Ей уже хотелось бежать со всех ног от этой чудачки, от пронзительного взгляда её чёрных глаз, однако гордость не позволяла тронуться с места. Разве она, Варвара Степанова, владелица всех этих холмов и равнин, может какой-то дурочки испугаться? Смешно это.

— Благодарствую. Мне чужого не надо, — и хлыст полетел княжне под ноги. Пришлось за ним наклоняться. — Гляньте, барышня, покажу, чего интересного.

— Да куда уж интересней?

Варя и так опять смотрела на неё во все глаза. След от удара потемнел и немного кровил. Однако, не обращая никакого внимания на израненную руку, девка полезла ей же за пазуху и достала маленькую баночку из грубого неровного стекла, закрытую деревянным обрубком.

— Ух, запах какой у мази моей! Это дикий мёд и драконья полынь благовония источают, — с гордостью объявила она после того, как зубами открыла и тут же выплюнула пробку, привязанную к зелью тонкой верёвкой.

— Я ведь, барышня, травница знатная. Сейчас дивиться будете!

Здоровой рукой она наклонила баночку к ссадине и подождала, пока из узкого горла на кожу опустится густая серо-зелёная капля. Затем, ловко закрыв зелье, быстрым движением втëрла душистый шарик в рану. И вдруг, словно по волшебству, багровая борозда обернулась едва приметной царапиной. Варя так и ахнула:

— Ты ведьма никак?

— Что вы! Какая ведьма? Зеленица я! Всё знаю про лес, про цветы и травы разные. Бабушка моя Знающей была, она меня всему и научила. А родом я из Взгорьевки, слыхали о тех краях?

Конечно, Варя наслышана была про Взгорьевский уезд. Одни говорили, что место это глухое и дикое, другие славили леса, богатые зверем, рыбой, разнотравьем лечебным.

— А как же? Ходят слухи, что в лесу вашем не то кикимора, не то змора злющая завелась. Будто девок из деревень ворует, и сладу с ней нет никакого, — ехидно усмехнулась Варя. В истории эти она не верила, какой только ерунды простой люд не болтал.

— Народ и не такое придумает, — девка будто мысли её прочитала. — Один врал, другой не разобрал, третий по-своему переврал. Глядишь, сказочка и сложилась. А на самом деле, всё в наших краях славно. Тихо, мирно. И люди добрые, на выручку спорые, да щедрые. Я такая же: люблю дары делать.

И она протянула Варе баночку с зельем.

— Держите. С этой мазью не только раны вылечите, но и кожу отбелите. Вот так диво будет. Думаете, отчего у меня лицо светлее молока? А я ведь на солнце целыми днями.

— Да кто ты такая? И если из Взгорьевки, как к нам попала? Тебя твой барин продал?

Страх перед крестьянкой отступил, и Варя осторожно взяла баночку. В тот же миг Сметанка напомнила о себе — требовательно топнула передней ногой. Варя вздрогнула, посмотрела на лошадь. Ноздри её раздувались, уши дергались рывками. Она поджимала задние ноги, будто собиралась встать на дыбы. Потом вдруг вскинула голову и заржала громко, тревожно, аки жеребёнок перепуганный.

Чего это с ней? Никак зверя какого почуяла.

Однако вокруг было всё спокойно.

— Ответ держи, когда спрашиваю. Откуда… — Варя повернулась к девке и обмерла. Нет никого. Убежала та так быстро и бесшумно, да ещё и корзину свою прихватив, словно исчезла.

— Вот так чертовщина. Господи, помилуй!

Княжна перекрестилась и спрятала баночку в кожаную походную сумку, которую носила на ремне через плечо.

К обеду того дня небо затянуло непроглядными серыми облаками и вскоре заморосил холодный противный дождь. Варя скучала. В Отраде летом гостей всегда было много, но в последние два года батюшка часто хворал и за это время одичал как будто: никого не принимал у себя и сам никуда не ездил. Характер его из-за хворей и преклонного возраста совсем испортился.

Может быть, именно по этой причине Варя так сблизилась со своей горничной Нюрой. Гуляла с ней в саду, рисовала её портреты, читала вслух сказки, стихи или повести, которые присылала старшая сестра из столицы. Пыталась даже учить свою девку складывать буквы в слова, но быстро забросила это дело. Хотя от природы та и была неглупой, однако чтение давалось ей с большим трудом. Варя в конце концов решила не мучить Нюрку. Ей ведь без надобности эта наука.

Вечером, устроившись с Нюрой у огня, начали читать новую сказку. По первому впечатлению история была хороша. Но дойдя до описания облика принцессы заморской, Варя разочарованно вздохнула и замолчала.

«Юная, белолицая, с золотыми волосами, небесно-голубыми очами и с ресницами чёрными, как смоль».

Да что же это такое! Все героини в сказках про любовь на одно лицо.

— Так что, барышня, какая она? Не томите.

И тут Варя, спрятав усмешку и сделав вид, что читает, но поглядывая на Нюру, произнесла:

— Была она смуглой от загара, с волосами цвета пшеницы спелой, с глазами серыми, яркими, с ресницами… пусть и светлыми, но зато длинными.

— Это вы правду читаете?

— Сама посмотри. Так всё и написано чёрным по белому.

— Странно тогда…

— Что странно тебе?

— Да некрасивая она какая-то получается.

— Отчего это?

— Ну, кожа с загаром, как у крестьянки. А она ведь принцесса! И глаза какие-то неприглядные.

— Так уж и неприглядные? Сказано ведь — яркие.

— Это на белом лице казались бы яркими. А на тёмном, да ещё и с ресницами светлыми! Никак мысленным взором не нарисую себе красоту эту.

Варя так резко захлопнула книгу, что Нюрка даже вздрогнула.

Ничего себе, учёный какой нашёлся! Да что она понимает? Недавно вон влюбилась в конюха, на которого просто без слёз не посмотришь.

Слава богу, Варя вовремя вмешалась и заставила одуматься Нюру. Сама ей после подходящего жениха найдёт. А то срам просто. Княжна пристально уставилась на девку, напустив на себя самый суровый вид. Нюрка вспыхнула и отвела глаза. О, никак догадались, кого Варя только что описала?

— Это вы? И вовсе ресницы у вас не светлые. Пущай чуточку только…

— Нюра, ступай пока по хозяйству. Шутку мою забудь, а то будешь казниться. Я тебя знаю. Зла не держу. Просто захотелось одной немного побыть.

Нюра перечить не стала, ушла, тихонько притворив за собой двери. А Варя, размышляя о том, стоит ли читать сказку дальше или начать новую, обнаружила вдруг себя с зельем в руках подле большого зеркала, висящего рядом со шкафом. В полумраке комнаты невозможно было рассмотреть истинный оттенок кожи, но Варе показалось, что лицом она такая же тёмная, как и крестьянки в поле. А во всём виноваты верховые прогулки, которые княжна обожала. Ох, не задумывалась о последствиях, когда забывала головной убор дома. Вот и расплата — ненавистный загар. Варя сердито сдвинула брови. Через месяц Елисея, её жениха, ждут с визитом в Отраду. Но получается, она совсем не готова к этой встрече? Елисеюшка служил в столице при дворе и, разумеется, уж насмотрелся на светских дам. А Варя разве сравнится теперь с ними? Да тамошняя прислуга, наверное, белее и румяней, чем она сейчас.

Аккуратно открыв пробку, Варя поднесла баночку к лицу, послушала аромат и невольно восхитилась его пьянящим букетом.

— Будто не мазь, а вино цветочное. Диво какое.

А что, если та зеленица правду сказала и оттого она так бела, что мазью этой пользуется? Но всё же боязно вот так намазаться неизвестно чем. А может быть, на Нюрке сперва проверить? Или на какой другой девке, желательно совсем тёмной и в прямом и переносном смысле. Как поступить?

Неожиданно на зеркало упал луч заходящего солнца. Варя обернулась к окну и залюбовалась. Как же красиво. Дождь прекратился, тяжёлые грозовые тучи отступили от горизонта, и взору открылся вид на ещё пока светлую полосу бирюзового закатного неба.

— Что же я сомневаюсь? Вот он, знак мне.

Варя, взболтав содержимое банки, вылила на ладонь немного густой жидкости. И уже без всяких колебаний размазала её по лицу. Мазь быстро впиталась, слегка пощипав кожу. Варя пристально уставилась в зеркало.

— Эх, глупо ждать мгновенного чуда. Нет, точно, лицо вот так за вечер не изменится. А вдруг? Нет-нет. Нужно проделать несколько процедур.

Наверное, княжна ещё долго таращилась бы на своё отражение, как заворожëнная, но неожиданно сморил её тяжёлый сон. Добралась до кресла и забылась. Спала крепко, без сновидений, пока не похлопала ее по плечу чья-то грубая неласковая рука.

Варя с трудом приоткрыла веки. Над ней склонилась Агриппина Ивановна, старшая из служивых по дому. Она нянчила Вареньку ещё в детстве, а потому княжна иногда звала её попросту мамкой.

Варя хотела было спросить, отчего это Нюрка не пришла её ко сну провожать, но язык будто приклеился к нëбу так, что и не отлепишь. Получилось только промычать что-то бессвязное. Агриппина Ивановна тут же заохала:

— Святые угодники! Дух-то винный какой стоит. Ой, а сами — ни тяти, ни мати. Барышня-я-я! Варвара Фёдоровна, разве можно одной так! А бутыль-то куда спрятали?

Варя и вправду чувствовала себя скверно, будто с похмелья. Голова жутко потяжелела. Казалось, попытка заговорить вновь в висках отзовется болью. Но ответить Агриппине Ивановне следовало непременно. Вишь, чего придумала! Клевещет стоит бессовестно и, даже глазом не моргнëт. И хоть Агриппина Ивановна была старше Вари в три раза и пользовалась почётом у всех: и у дворовых людей, и у хозяев дома, а захотелось её так осадить, чтобы уж забыла раз и навсегда, как чушь молоть. Но на ум ничего путного не приходило, да и язык не слушался.

Подойдёт и «дура» в таком случае. Коротко и ясно.

— Ура! — Княжна и сама не поняла, что она с первой буквой сотворила: то ли проглотила, то ли прожевала. Да что это с ней?

— Ещё и бахвалитесь! Нашли, чем кичиться. Совсем деточка от рук отбилась. Завтра-то, с утра, головушка пожалеет о браваде вечерней.

Варя решила хоть взглядом поставить на место Агриппину Ивановну. Вот уж кто отбился от рук в этом доме. Княжна с такой свирепостью и раздражением посмотрела на мамку, что сама восхитилась, как это у неё хорошо вышло.

— А глазки-то соловелые-е. Ой, узкие какие. Сейчас, сейчас переодену и спать-почивать. А утром настойку от похмелья сообразим для Вас.

Махнула ли хотя бы рукой или нет, Варя не помнила. Как её мамка переодевала и укладывала, тоже не поняла, потому что провалилась в такой глубокий чёрный сон, каким в жизни никогда не спала.

А утром она проснулась легко. Кто-то принёс воды и журчал ей подле умывального столика. Наверно, Нюра. Варя потянулась. Как в тумане, всплыл в памяти вчерашний вечер, и она дотронулась до лба рукой. Лоб был тёплый, но без жара. Да и вообще чувствовала она себя бодро и даже весело. Варя спустила ноги с мягкой постели на пол и, почувствовав его приятную прохладу, улыбнулась. Но, взглянув в сторону туалетной, дверь в которую была открыта нараспашку, тут же насупилась. Настроение испортилось, не успела и шагу ступить в новый день. Разглядела Варя, кто суету наводил.

Опять Агриппина Ивановна! Да что же это она зачастила?

— Проснулись, голубка. Как головушка? Водичкой ключевой умоетесь, и легче станет. Или настойку мою сперва испить изволите? Я принесла.

— Доброе утро, Агриппина Ивановна. А вы всё не угомонитесь никак? Записали меня в пьянчуги сослепу и второй день изводите. Голова у меня вчера разболелась из-за мигрени. Слово такое слыхали?

— А как же? Только не мигрень это была. Сама страдаю этим недугом. Уж отличить бы смогла!

Агриппина Ивановна подошла ближе к княжне, неся перед собой, как сокровище какое, старую, видавшую виды бутылку, настойку от похмелья. Но, взглянув на княжну в упор, чуть не выронила свою драгоценность из рук. Мамка вдруг схватилась за сердце да как вскрикнет. Варя даже подпрыгнула.

— Боже мой, испугали. Что это вы?

— Барышня, зачем ночью рисовать удумали?

— Чего?

— Зачем краски брали, спрашиваю? Я же вас уложила, окаянную, без чувств почти. Когда успели только?

Варя поглядела на мольберт с пустым белым листом, потом перевела взгляд на Агриппину Ивановну и вздохнула. Старость — не радость. Совсем мамка из ума выжила.

— Вы, конечно, не знаете, что такое «логика». Это слово греческое, где уж вам. Но я объясню сейчас. Вот, пожалуйста, посмотрите на белый лист — на нём ни капли краски. На меня сонную взгляните — только глаза разлепила. Вы вчера меня ко сну проводили, сегодня утром встретили в постели. Спрашивается, с чего вы придумали, что я рисовала? В таких случаях вопрошают: где логика? Есть она у вас?

— Вы умничать хорошо умеете, уж мне-то не знать. Огика не огика, а только и дурак догадается, что с красками ночью в обнимку спали.

— Ах вы! Издеваться вздумали?

— Да в зеркало уж поглядите. Раз память вас подводит после вчерашнего-то.

И тут Варю как кипятком ошпарили. Вспомнила она про мазь чудодейственную. Ни слова больше не говоря, подлетела к зеркалу и обмерла: всё лицо в пятнах цветастых! Кровь ударила в голову. Княжна начала тереть щеки, нос — толку нет. Кинулась, как зверь затравленный, к умывальному столику. Прохладной водой, которой Варя обычно пользовалась осторожно, обдала лицо со всего размаху, расплескав половину из кувшина на пол.

— Ой, вино, я погляжу, ещё из головы не вышло. Оно как, барышня, ваза гордилась, пока не разбилась. А я говорила, что с утра жалеть будете.

— Отстань!

Варя уже с остервенением тëрла лицо полотенцем.

— Хватит, хватит. Дырки протрёте!

Княжна бросила полотенце на пол и вновь подлетела к зеркалу, чуть не сбив с ног ошарашенную Агриппину Ивановну, которая так и застыла, с прижатой к груди настойкой, посреди комнаты. Варя обернулась к мамке:

— Как же это? Почему не отмылось ничего? Как такое возможно?

— Почём мне знать, Варвара Фёдоровна. Видно, краска у Вас хорошая. Не дешёвая уж, небось?

Варя, не слушая боле Агриппину Ивановну, выскочила из своих покоев растрёпанная, в ночной сорочке, с глазами, полными слёз. Дубовый паркет скрипел под её босыми ногами, но Варя даже не заметила, что забыла про обувь. Греческое понятие «логика» также подвело и её, потому что побежала она в гостиную, где висело самое дорогое зеркало во всём доме. Нестерпимо захотелось в него посмотреться, будто в нём ещё можно было увидеть прежнюю обычную Варю.

Несколько секунд княжна стояла перед зеркалом молча. Слуги собрались вокруг и, затаив дыхание, глядели с любопытством на хозяйку, не понимая, что происходит. За круглым столом сидел Федор Алексеевич Степанов с утренней газетой и чаем. Он так и замер с чашкой около раскрытого рта и тоже уставился на дочь большими глазами.

— Воды и мыла! — закричала Варя.

Кто-то из девок даже ахнул, а Фёдор Алексеевич расплескал чай.

— И розги! — громко скомандовал князь.

Варя оглянулась на отца. Зрение его уже давно подводило. Никаких пятен на лице дочери он наверняка не приметил, но вот непристойный вид, должно быть, хорошо рассмотрел.

— Будем вспоминать правила этикета с Варварой Федоровной.

— Папенька, не до шуток мне сейчас, понятно?

— Мне тем паче!

Закончилось всё тем, что так и не отмыв лицо и устроив безобразную истерику на глазах у всех, Варя разбила тяжёлым серебряным канделябром фамильное зеркало и грохнулась в обморок.

После того, как привели её в чувства, была Варя ещё раз десять умыта самым лучшим душистым мылом. Потом была Варя, молящаяся на коленях у иконы Николая Чудотворца и целующая перстень у местного диакона. И Варя, рвущая на себе волосы, и плачущая на груди у семейного доктора Ибрагима Альбертовича. И Варя в грозной позе с кочергой в руках подле зеркала над камином в гостиной. И Варя, воюющая за кочергу с дворецким, стареньким Павлом Петровичем.

В конце концов сталась Варя, посаженная под домашний арест, должная молиться без устали, соблюдать пост (предписание от диакона), компрессы на лицо с ромашкой (совет доктора) и лишённая до выздоровления всех зеркал (строгий наказ отца).

В первые дни княжна следовала всему: и молилась чаще, чем обычно, и умывалась по несколько раз на дню, ела только постную пищу, а про зеркала даже не вспоминала. Но через несколько недель всё надоело, а душевные муки так утомили, что Варе стало казаться, будто сходит она с ума. Пост сделался не таким уж и строгим, компрессы нечастыми. И самое главное — выпросила-таки она у Нюры зеркало.

И вот, сидя на колючем ковре, схватившись за голову и вспомнив всё, что случилось, Варя вдруг со злостью посмотрела на Нюрку.

— Велено тебе было зеркал княжне не давать. А ты притащила! Зачем? Отчего сегодня решила правило нарушить?

Нюра опустила глаза.

— Так Елисей Михайлович приезжает. Ждем его с визитом послезавтра. А Фёдор Алексеевич дал наказ вас ко встрече с женихом готовить.