Варя

Глава 2. Нюра. За восемь лет до колдовства

Анну Косолапову хозяин проиграл в карты, когда ей едва исполнилось двенадцать лет. Как и домашний скот была она барской собственностью, а потому не имела никаких прав. Но до поры до времени маленькую девочку Аню это совсем не заботило. Главное, что все её сестры, братья были здоровы, сыты да любимы матушкой.

Батька Анны, однако, был человеком скверного нрава. Всё же для семейства большого старался. Как отходник, с позволения барина, имел он возможность ходить на подработки в город. А там то на стройке, то на извозе копеечку свою зарабатывал. Бо́льшую часть денег, ясно дело, приходилось барину отдавать, но и на жизнь с калачом на столе хватало. Чад и жёнку он никогда не воспитывал кулаками, хоть бранился часто и громко. Домашние к его характеру привыкли, а точнее сказать, смирились. К тому же, когда бывал он в благостном настроении духа, мог деток с жëнкой похвалить или даже одарить подарками. А иногда, обычно после долгой молитвы в Красном углу, просил прощения за свой горячий нрав.

Но беда крылась в том, что ругался батька не только с родными, которые ему всё прощали, а ещё и с соседями по всей округе, отчего был у многих на плохом счету. Невзлюбил его и староста деревни. И вот, когда барин отдал приказ найти восемь душ, коих не жалко, да готовить их к отъезду, пришёл тот поздним вечером к Косолаповым в избу. Знал, что ушел глава семейства в город и бояться его не стоит.

— Собирай старшую дочь в дорогу. Поедет в другое хозяйство, — скомандовал матушке Анны.

— Куда собирать? Как же это? Дитя малое?

— Малые в колыбели спят. А эта девка взрослая уже.

— Не отдам никуда! Не пущу!

— Отдашь, как миленькая. Барский указ. Вот так… И не попишешь ничего уж, — голос старосты смягчился. Он, переминаясь с ноги на ногу, больше уж не смотрел в глаза бедной бабы, которую пожалел будто. Всё же решения своего не изменил.

— Утром придём за Анной, — пробурчал и вышел вон, громко захлопнув за собой дверь.

Поднялся в избе рёв на всю округу и, будто крики родных услыхав, вернулся неожиданно батька раньше срока домой с подработки городской. Нашел своих девок зареванными и, узнав обо всем, схватился за топор.

— А я как чуял домой спешил, дела все побросал! Сволочь! Мордофиля поганая! Зарублю скотину!

Перепуганная Аня бросилась отцу в ноги:

— Нет, тятенька, нет! Я поеду, поеду. Я уже большая, правда. Я справлюсь.

Матушка тут же заголосила:

— Шо удумал? Хочешь нас всех со свету сжить? Ой, дурная голова, Господи помилуй. А я сейчас не смолчу! Хватит молчать, да ноги твои целовать.

— Захухря пучеглазая, уйди лучше! Ей-богу, не удержусь сегодня.

— А когда ты держался-то? Столько бед из-за тебя. Ты виноват, ты Аннушку сгубил! Так и знай.

— Да я ж тебя первую сейчас, — батька махнул топором по воздуху, — если будешь мне жилы рвать!

— А руби, черт паршивый! Давай, руби!

Аня, видя, что родители совсем не обращают на неё внимания, вдруг крикнула, да так громко, что голос чужим стал:

— Хватит! Я поеду. Сказала же, поеду! Не боюсь ничего, я сильная да здоровая. — батька с матушкой на миг замолчали, уставившись на дочь. И Аня, обрадованная тем, что наконец-то завладела словом, продолжила уже спокойно, но также уверенно:

— Будет время — вас приеду навестить… ещё и гостинцев привезу. Клянусь! У меня во какая чуйка. Прям как у тяти. Как скажу, так и будет.

Услыхав горячую речь сестры, Петенька трёх лет от роду, тут же перестал всхлипывать и размазывать сопли по лицу. Он тихонько сидел в углу, обхватив коленки руками.

— Готинсы-ы-ы, — прошептал Петя и, даже, невольно улыбнулся сквозь слезы. Резко вскочив на ноги, подбежал к матушке, осторожно дёрнул её за подол юбки, картаво затараторил:

— Маминька-а, а путяй нянька ехать.

То ли из-за печки, то ли из-под лавки вылезли пятилетние близняшки Авдотья и Ульянка, с лицами красными от слёз.

— Пущай поедет, не бранитесь только, — чуть ли не в один голос заныли они и, как брат, стали хвататься за подол мамкиной юбки.

— Ах вы несмышленыши! Вам сестру не жалко што ли?

— А чего меня жалеть? — Аня деловито откинула русую косу за спину, оглянулась на дверь, будто уже сейчас собралась идти со двора. — Не на смерть же отправляете, а на службу.

— Взрослая-таки. Авось не пропадёт, — раздался с печи голос старшего брата.

— Не пропаду. Вот вам крест, не пропаду. Тихомир правду глаголет.

Аня говорила бодро, чуть ли не весело, и сама никогда бы себе объяснить не смогла, откуда в тот момент у неё взялись на то силы. Вечером всё сжималось в груди от страха, а на ночь глядя готова была семью от гибели спасать, как героиня сказки какой. А ведь так оно и было. Не дай бог, батька зарубил бы старосту. Жутко даже помыслить о таком.

Ну а она, в конце концов, и правда сильная. Старшая — привычная к труду. Воистину, в тот момент чувствовала Аннушка всем сердцем, что выстоит назло всем свету.

Так оно и вышло. С гордо поднятой головой прощалась Аня на утро с родными. Жалеть себя не позволила. Проявила дюжее терпение и в дороге. Повезли восемь душ в соседний уезд в двух телегах: старых, скрипучих, аккурат под стать тем, кто в них сидел. Аннушка среди горе — путешественников самой молодой оказалась, а старше всех был дед Аким. Во рту у него, как у дитяти малого, только три зуба внизу торчали, слух подводил, да и зрения почти не осталось в затянутых пеленой глазах. Бабка Ефросинья и вовсе чуть не померла накануне, еле откачали. Теперь она стонала на каждом ухабе и вопрошала вслух Господа, почему он не дал уйти ей спокойно, отчего оставил мучиться на земле грешной? Остальные попутчики были не лучше. И весь долгий путь они или затягивали печальные песни, или плакались, или обсуждали болячки. А их на всех о-го-го сколько нашлось! Точно староста выполнил наказ барина: на славу отобрал тех, кого не жалко.

Только Аня выбивалась из этой честной компании и возрастом, и нравом. Сидела тихо, не роптала на судьбу и даже, страшно признаться, любовалась видами вокруг. То ехали они мимо полей бескрайних, чернеющих землёй вспаханной, то мимо леса высокого, в такой зайдешь и пропадешь на век, то колесили вдоль подлеска с берёзками стройными, качающимися на ветру. А птицы-то как пели! Весной воздух был наполнен по самый край и солнца лучи ласковые согревали, словно объятия матушки. На душе казалось спокойно от всего этого благолепия, и ясно чувствовала Аня Ангела-хранителя за спиной.

А может, оттого ещё она слёз не лила, что первый раз так далеко от дома путь держала, а сердце при этом по-детски открыто было у неё для приключений. И боязно, и интересно до дрожи в коленках. Чего же с ней на чужбине станется?

Чую нутром, всё хорошо будет. А чуйка у меня на диво верная. И своих навестить приду, как смогу. Авось не в тридевятое царство везут-то нас.

Ночь провели на постоялом дворе в сарае. Накормили всех жидкой похлебкой, для согрева притащили дырявые вонючие одеяла и пару овчин. Забылись все к полуночи, кроме Анны, которая никак не могла уснуть из-за храпа разномастного: и с присвистом, и с надрывом, и с улюлюканьем. Провалилась в сон только под утро и тут же из него была вынута грубыми окриками извозчиков. Пора пришла путь продолжать.

Добрую половину следующего дня везли чудом ещё живой груз в тягостном молчании, пока Ефросинья (накануне уснувшая первая) печально не затянула:

— Ох, тревожен сон

Во чужой земле,

Беспокоен он -

Вестник о беде.

И открыв глаза,

Боле уж не сплю.

Думу думаю,

Вольную мою.

Думу думаю,

Вольную мою…

Все подхватили, в том числе и Аннушка. Запела она вдруг громко, с чувством, ловя на себе одобрительные взгляды попутчиков. Так с песней и подъехали к воротам усадьбы Степановых.

— Что за хор покойников прибыл к нам? — крикнул дворовый мужик с усмешкой.

— Дык к барину вашему новых крепостных привезли. Вот, получите, распишитесь.

— Да ну? Этих? — мужик даже стянул и прижал к груди шапку, а потом махнул ей в сторону усадьбы. — Айда прямо на двор. Там барина ищите. Он разберётся пущай..

Тут то Аня и увидела в первый раз Отраду. (Правда, издалека, так как повезли их во двор хозяйственных построек). На пологом холме господский дом показался ей настоящим дворцом. Огромные окна, в которых отражалось небо, колонны у входа, чуть ли ни с дерева высотой, и по краям башни с синими куполами. Всё смотрелось чудно и дюже богато!

Живут же люди!

Да, это не её отчий дом, с бычьими пузырями вместо стёкол, да с загнивающим полом в сенях.

Остановили телеги около конюшен, где суетились мужики. Они и велели извозчикам ждать, а сами барина искать побежали. Все путешественники притихли, хлопая глазами, рассматривая всё вокруг. Амбаров, сараев, загонов с крышами из соломы и камыша было столько, что сойти они могли за целую деревенскую улочку, вокруг которой протянулся добрый деревянный забор. Жизнь кипела: люди мельтешили, собаки выли и лаяли, кудахтали куры. Запахи свежего сена мешались с ароматами костра и кислого сыра. От сего разнообразия, у Аннушки заурчало в животе, и она обхватила его руками.

Вскоре к телегам подъехала на молодом жеребце тонкая девчонка с корзиной из косичек на голове. Надет на ней был тёмно-зелёный сюртук с белыми манжетами. Руки были затянуты в черные перчатки из замши, украшенные шелковой вышивкой.

— Это кто? — спросила строгим голосом всадница.

По летам такая же как я, а ведёт себя прям как барыня-государыня.

— Дык от соседей подарочек вам привезли. Получите, распишитесь, — насмешливо ответил извозчик. — Говорят, барин где-то здесь. Позвать не соблаговолите?

— Я за барина! — всадница так и выпятила грудь колесом. — Сейчас разберемся. Эту, — она ткнула в Аннушку хлыстом, — в курятник или на кухню. Ещё подумаю. А остальных везите теперь вниз по дороге до села. Его проедите полностью и сворачивайте направо к дубраве. Там кладбище наше. Найдёте. Уж не заплутаете.

Дед Аким, свесившись через телегу, поворачивал к говорившей то один бок, то другой. Видно было изо всех сил своих пытался понять старый, что происходит. И от натуги такой пустил он вдруг ветер пониже спины, да так громко, что сам перепугался. Сложил руки крестом на груди, откинулся назад, глаза прикрыл, будто и ни при чём спящий старичок — божий одуванчик. Все скосили на него испуганные и злобные взгляды, но командирша, даже ухом не повела:

— Чего стоите! Вон один уже дух испустил, и остальные подтянутся скоро.

Извозчик хмыкнул. Хотел было что-то ответить, но не успел.

— Цыц, ты, курица! Ну что тут у нас?

К телегам, бодрым шагом, приближался седовласый мужчина. Однако, несмотря на белый волос, лицо его казалось свежим, можно сказать моложавым. Аня сразу догадалась, кто это. Здешний барин. Одет он был в лиловый халат и дорогие туфли, в руке держал трость с набалдашником в виде волчьей головы. И хоть Бог и не дал этому барину высокого роста и стройного живота, но вот статностью одарил сполна. Держался он так, что сразу ясно сталось всем — царь пришёл.

— Что и пошутить нельзя? — буркнула всадница.

— Шутница вы, знатная. Знамо дело. Только куда уж вам до Безобразова. Вот шельма! Провёл дурака! Я говорит, тебе восемь душ отправлю, вместо шести. Мне, говорит, для хорошего человека не жалко. Куда же вас девать теперь, таких красивых?

Крестьяне молчали, пристыжено опустив головы. Извозчики переглянулись. И один из них, щупленький, но юркий, спешился. Протянул барину из-за пазухи сверток с бумагами.

— Наше дело малое. Доставили всех в целости. Вот, получите, распишитесь.

— Давай! — барин забрал сверток. — Ну что ж теперь. Выгружайте. Мужики! — крикнул он своим. — Обогреть, накормить, дать отдохнуть с дороги. Будем решать, что с ними сотворить после.

Аня так и выдохнула. Поняла, что барин хоть и выглядит грозно, а боятся его не стоит. Повезло, значит, ей.

Верная у меня чуйка! Ох, верная.

— А ты что натворила? За что в компанию к мертвякам попала? — барин приметил Аню и теперь строго на неё смотрел.

Аня растерялась, густо покраснела, так сконфузилась, что будто и слова молвить разучилась.

— Испорченная, что ли?

От этого вопроса Аню ещё больше в жар бросило. Она замотала головой и обрела наконец-то дар речи:

— Нет, как можно! Я… Меня староста выбрал из-за тятеньки. У него зуб на тятю мого. Ну, тятька мой, как узнал, за топор-то и схватился. Хотел старосту… — Аня прикусила язык, не посмела «страшное» слово вслух сказать, а вместо этого провела большим пальцем по шее. — "Не смей, тятя! Я уже взрослая," — говорю ему. — "Что со мной будет? Справлюсь я. Не на смерть же посылаете!" А потом..

— Довольно! Я понял, что ты девка славная. Как звать?

— Аннушка.

— Будешь у нас Нюрой, значит. Варвара Фёдоровна, возьмёшь под своё крыло?

— Merci papa, — девчонка в седле, со скучающим видом, поправила прядь волос. — Опять вы меня каким-то пустячным делом озадачили, — и повернулась к Ане. — Я тебя, пожалуй, помощницей на кухню определяю. Или горничную из тебя сделаю. На вид, правда, ты… худая больно. Да ладно, откормим. Бери свой узелок и иди за мной.