Вдова живого мужа

ГЛАВА 7

Дверной звонок звенел как набат, но никто из присутствующих не двинулся с места. Первой не выдержала Светлана.

— Я пойду открою.

— Нет, Светаша, позволь это сделать мне! — Крутько подошел к двери и негромко спросил: — Кто там?

— Откройте, это рассыльный! — проговорил за дверью молодой голос. — Вам повестка!

Через минуту хозяин квартиры вернулся, растерянно теребя в руках бумажку.

— Куда это тебя вызывают повесткой? — спросил Ян, подивившись тому, как на них на всех подействовали последние события: даже Головин, неестественно выпрямившись, застыл не то что в страхе, но в предвкушении какой-то неприятности. — Уж не в ОГПУ ли?

Николай Иванович, погруженный в собственные мысли, даже не удивился его знанию.

— В кабинет к следователю Гапоненко… Не думал, что это произойдет так быстро!

— Что — это?

— Дьявол требует мою душу.

— В обмен на что? — не выдержав, поинтересовался Головин.

— Свое обещание он уже сдержал, — Крутько уставясь в пол, задумчиво покивал — вопроса он не услышал.

— Колечка, я ничего не понимаю! — Светлана взяла бумагу у него из рук. — Гапоненко Д. И.? Дмитрий Ильич! Не бойся, родной, ничего плохого он тебе не сделает! Вот увидишь, скорее всего, остались какие-то формальности, уж тебя-то обвинить не в чем!

Николай с нежностью посмотрел на жену.

— Конечно, ты права, все самое страшное осталось позади… А вот ты, пожалуй, слишком рано поднялась. Давай накапаю брома, спокойно поспишь до утра.

Светлана зевнула.

— Теперь я и без твоего брома засну.

Федор подтолкнул Яна локтем.

— Спокойной ночи, братцы!.. И сестрица. Пора, однако, честь знать, — зачастил Ян. — Как сказал бы друг Знахарь, одному глазком мигни, другого дубиной толкни! И в ум не шло, что хозяева устали.

— А что если, Светик, я их маленько провожу? — робко предложил Крутько, помня недавние вспышки страха жены, но та согласно кивнула, без малейшей тревоги в глазах. — Я тебя, пожалуй, на ключ закрою!

Не дожидаясь, пока они выйдут, Светлана украдкой потянулась и скрылась за ширмой.

Мужчины вышли на улицу.

— Сдается мне, — задумчиво сказал Ян, — что за освобождение Светки наш бравый майор решил взять выкуп сразу с двоих!

— Хочешь сказать, он и с тебя расписку взял? — удивился Крутько.

— Нет, мне он поверил на слово. Решил, что я и без расписки от него никуда не денусь!

Федор, недоуменно поглядывавший то на одного, то на другого, решительно остановился.

— И шагу дальше не ступлю, пока не объясните мне, что к чему. Раз уж все равно главное мне рассказали, нет вам смысла мелочи скрывать…

— Да тут-то и скрывать нечего! — хмыкнул Ян. — Бандит — он и есть бандит. Чтобы выпустить Светку, он и с меня обещание служить ему верой и правдой получил, и с Николая. А та, дуреха, все умиляется: Дмитрий Ильич хороший!.. С Крутько вон расписку взял. Что в ней? Самооговор? Признание в каком-нибудь страшном преступлении?

— У меня не было выхода! Ты прав: если эта бумага кому-то другому в руки попадет — не сносить мне головы!

Они, не сговариваясь, присели на скамейку у дома.

— Но зачем ему это нужно? Интерес к Яну объяснить легко: хлопец может его на большие богатства вывести… Может, у вас, Николай Иванович, есть богатые родственники за границей?

— Нет, я думаю, тут другое, — задумчиво проговорил Ян. — Старый атаман хочет иметь собственное войско!

— Скажешь тоже! — не согласился Федор. — Да у гэпэушников такие возможности! К любому роду войск доступ, найди только повод…

— Так то мушкетеры короля, а тут будут гвардейцы кардинала!

Головин прыснул.

— Что ты смеешься? Об этом в романе "Три мушкетера" написано, мне Светка рассказывала!

— Рассказывала… Постыдился бы! Такую книгу не мог сам прочесть?

— Не мог. Кто бы тогда за меня медицину постигал? Это тебе, может, наука легко давалась, а я-то все с самого начала учил… На такие легкие книги у меня просто времени не хватало… А ты, Николай, что молчишь?

— Общением с вами наслаждаюсь. Так вдруг на душе покойно стало… Да и говорить мне пока не о чем, завтра все узнаем.

— Коля, может, мне с тобой пойти? — подумав, предложил Ян.

— Спасибо, конечно, — хмыкнул Крутько. — Только как на деле это будет выглядеть? Побоялся прийти один, взял с собой защитника? Да и не пропустят тебя без повестки… Не обижайся, Янек, но это уже мое дело. Вы и так мне помогли, такой груз с души сняли. И потом вот здесь, — он коснулся рукой груди, — почему-то нет никакого беспокойства. То ли потому, что Светлана вне опасности, то ли предчувствие, что со мной ничего плохого не случится… Так что спокойной ночи, мужики! Я потопал. Надо с утра ещё успеть в госпиталь заглянуть.

Ян с Федором некоторое время шли молча, потом Головин предложил:

— Может, сегодня у меня переночуешь?

— Нет, я в общежитие! Вдруг и меня там какой-нибудь сюрприз вроде повестки дожидается.

Они остановились на углу.

— У тебя номер комнаты-то какой? — спросил Федор.

— Голову готов дать на отсечение, что на языке у тебя совсем другой вопрос вертится! — внимательно посмотрел на товарища Ян. — Весь вечер ты вокруг меня ходишь, а спросить не решаешься. Не знаешь, как я к этому отнесусь?

— От тебя не скроешься!.. Думаю, на старого друга ты не станешь обижаться… Ты знаешь, что красив?

— Говорили.

— Небось, не одна девушка по тебе сохнет?

— Есть маленько.

— А ты вот уже пять лет, сам обмолвился, ни с одной не встречался… Ты ничем не болеешь?

Ян грустно улыбнулся.

— Здоров как бык, не знаю, как и быть… Ты будешь смеяться, но я боюсь. С тех пор, как убили Олесю — в день свадьбы, в глухом хуторе! — у меня в душе будто отравленная заноза застряла: стало казаться, что я другим несчастье приношу. И ещё кажется, что, не вздумай тогда её брат Григорий за меня Олесю замуж выдавать, девчонка до сих пор жива была бы… Все время думаю, что начни я за какой-нибудь девушкой ухаживать, с нею тут же несчастье приключится…

— Теперь мне все ясно, — задумчиво сказал Федор. — То-то я в тебе какое-то напряжение чувствую! Было бы странно, если бы ты такую ношу с легкостью бывалого человека нес, вот чуточку и надорвался… Ничего, как раз в этом я и смогу тебе помочь!

— Ты — мне?!

— Но-но, хвост-то не сильно поднимай. Даром, думаешь, я психиатрию изучал? Гипнозом, как ты, понятно, не обладаю, но навыки в лечении нервных расстройств кое-какие есть… Эх, мне бы лабораторию или хотя бы кабинетик соответствующий!.. Сегодня давай ни о чем таком больше не говорить. Утро вечера мудренее. Решим твою проблему. Кстати ты мне, Янек, попался: кое-что я в советском здравоохранении значу, да и знания накопленные уже на черепную коробку давят — пора работать! Спокойной ночи!

Они повернули каждый в свою сторону, и Ян, шагая по пустым улицам, молился про себя, чтобы дверь в общежитие не оказалась закрытой. Ему повезло. Дежурный, уронив голову на руки, сладко спал, а мимо, словно тени из его сна, нет-нет, да прокрадывался кто-то из студентов.

Комната, где жил Ян, тоже была объята сном. Впрочем, один индивидуум в лице Знахаря бодрствовал, и когда Ян, осторожно ступая, проходил мимо к своей кровати, ехидно сказал:

— Монах в серых штанах, в каком монастыре был так поздно, ах?!

— И не в склад, и не в лад… — грубовато ответил Ян, досадуя на свидетеля своего позднего прихода.

Но тот был настроен благодушно.

— Да ладно злиться, на злых воду возят! — проговорил он миролюбиво. — Я и сам недавно пришел… Ах, какая девушка! И представь себе, оказывается, наша деревня всего в шестидесяти верстах от ее!

— Затоковал! — сердито сказал Ян. — Опять будешь от безнадежной любви маяться, а я лечи тебя!.. Ну хоть раз рассуди по-умному: Зоя из Москвы никуда не поедет. Она и так до сих пор не может от счастья опомниться, что в столице живет… Ты же говорил, что вернуться хочешь?

— Непременно вернусь! — вздохнул Знахарь. — В наших краях уже три года врача нет. Сколько народу без медицинской помощи перемерло!

— Вот видишь!

— А ещё сестра написала — голод у нас. Я все, что в больнице на дежурствах заработал, своим передал. Куда они без меня?.. Я же единственный из семерых детей Алексеевых, кто смог учиться. Другим это и в голову не пришло, а старший брат Аверьян, кажись, и детства не видал. Как ходить начал, так и в общую лямку впрягся!

— Ну, будет! — проворчал Ян. — Ты специально себя спокойствия лишаешь? Душу разбередит, а потом лежит, вздыхает, как больная корова…

— Тогда уж, скорее, бык!

— Спи, Петька! Или забыл, что завтра зачет по хирургии? Сам декан принимать будет, а это тебе не Подорожанский!

— Знамо дело, — согласился Знахарь.

Ян улыбнулся в темноте, но больше ничего не сказал.

Вопреки предсказаниям Яна, через несколько минут их молодые организмы победили бессонницу и друзья влились в общий студенческий сон.

Между тем следователя ОГПУ Дмитрия Ильича Гапоненко служебная машина привезла к дому за полночь. Первым делом он заглянул в комнату к Пашке. Сын спал на диване в обнимку с дедом, который с отъездом Катерины переселился к ним, осведомляясь о здоровье угасающей жены по телефону. Да и делать возле неё ему было нечего. Присматривающие за Руфиной Марковной сиделка и Нюша выпроваживали его прочь через минуту после визита, считая, что ей от лицезрения его здорового цветущего вида становится только хуже…

Домработница Евдокия Петровна оставила ужин на столе, как следует укутав его, но за столько часов варево не остыло бы разве что в русской печке. Дмитрий разогревать ничего не захотел, похлебал какое было, чуть теплое, впрочем, и не замечая его вкуса.

А вывело его из равновесия дело Романова, которым он стал негласно заниматься "между делом". Началось с ерунды — брошенного вскользь женой замечания, что он ничего не знает о своем погибшем друге Флинте, работая в таком заведении, где знают все обо всех. Собственно, равнодушие Катерины было шито белыми нитками: она явно хотела подтолкнуть его к расследованию. Ей никакого дела не было до Флинта, но она хотела побольше знать о своей подруге. С чем она придет к ней, возвратившись из Берлина? За пять лет человек мог сильно измениться…

Дмитрий никогда близко не сходился с Флинтом, и друзьями они не были. Так, один добывал груз, другой его отвозил и прибытком честно делился по предварительной договоренности. На парня можно было рассчитывать в трудную минуту…

Факт странного возвращения Флинта из небытия, когда надежные источники уверяли Дмитрия, что погибла вся команда, опровергал прежние представления о молодом капитане, а женитьба на той, которую он должен был доставить Исмаил-бею, и вовсе не входила ни в какие рамки. Все это требовало выяснения, не для того чтобы что-то исправить, а прояснить, хотя бы для себя, как это получилось. Ольга оставалась, по крайней мере, в России, единственным свидетелем происшествия, но её Дмитрий решил до поры до времени не беспокоить…

Гораздо большее удивление у него вызвали материалы дела Романова, которое он затребовал к себе под благовидным предлогом: ОГПУ начало широкомасштабное расследование деятельности офицеров Реввоенсовета. Даже ему, не слишком опытному в сыске работнику, было ясно, что дело просто прикрыли, найдя стрелочника. В самом деле, упечь в Сибирь малограмотную кубанскую казачку, которую если и можно было в чем-то подозревать, так это в приготовлении невкусного борща, что дружно опровергалось не только односельчанами, но и участвовавшими в розыске клада Гойдой и Альтфатером!

Столь поспешное закрытие дела удивляло тем более, что от него за версту пахло деньгами. Деньжищами! Иначе не поплатился бы жизнью так некстати подставивший спину Флинт. Видимо, пребывание среди интеллигенции, пусть и военной, лишает бывших "джентльменов удачи" их не раз выручавшего прежде звериного чутья. Размягчает.

А ведь сведениями о кладе заинтересовался сам Лейба Троцкий. В глубине души Гапоненко не любил евреев, но свято верил: где евреи — там деньги! Почему-то как только в деле появился прокол, его вдохновитель быстро отработал задний ход, словно боясь, что его заподозрят в корысти. А кто же мог ему гарантировать быструю и легкую добычу? Впрочем, Дмитрию не раз приходилось сталкиваться с тем, как внешне героические, фанатически преданные революции большевики ломались и теряли уверенность при первом же серьезном нажиме. Или при допросе с пристрастием, которые для других сами же и санкционировали…

Вот и здесь. Пусти по горячим следам опытных сыскарей, молодых волков, натасканных на запах золота, поймали бы и таинственного Рагозина, и того, кто его прикрывал… Откуда-то же стало известно посторонним о намечавшейся экспедиции?

Расследование убийства Романова было проведено так поверхностно, что даже странным звучало утверждение, будто проводил его профессионал высокого класса…

Задержать надолго у себя бумаги Гапоненко поостерегся, боясь вызвать законный интерес товарищей по работе, которые по большей части не доверяли и друг другу, а уж новичку, который пока себя никак не проявил…

Правда, Дмитрий два документика из дела все-таки изъял — в архиве при сдаче содержимое папок не проверяли. Никому бы и в голову не пришло вынимать бумаги из закрытых дел — тут бы своим ладу дать!

С некоторых пор Гапоненко понял, что на этой службе даже запертый сейф не может гарантировать сохранности личных тайн, так что все нужные бумаги стал хранить в домашнем тайнике, подумывая, что, случись обыск — мало ли на чем в его следственно-политическом заведении можно споткнуться! — найдут тайник и глазом не моргнут. Иными словами, надо было позаботиться об устройстве тайного хранилища где-то в другом месте. Вспомнить, наконец, как долгие годы просуществовал среди плавней Азова тайный лагерь Черного Паши под самым носом у пограничников! Говорят, шила в мешке не утаишь. А если шило упаковать в чехольчик, да мешочек найти покрепче, и в Москве можно свой лагерь оборудовать…

Вот только людей пока нет рядом верных! В который раз он с тоской вспомнил своего верного друга и правую руку — Митрофана Батю. Сгинул где-то в горах Урала — солнцепоклонников искал. Так то — журавль в небе, а у людей в руках была синица пойманная, да Лейба Давидович её из рук и упустил!

Первоначально пришедшая к Дмитрию мысль подобраться поближе к загадке исчезновения клада по мере того, как удивление некачественным расследованием убийства капитана второго ранга Романова сменилось уверенностью в том, что кто-то намеренно замял дело, теперь прямо-таки зудела в голове — нужно действовать! Золото вряд ли уплыло за границу. При всей дерзости похитителей логичнее было на время затаиться. Не могли же они всерьез поверить, будто большевики отдали судьбу сокровищ в руки недобросовестного следователя, который ничтоже сумняшеся решит похоронить все следы клада в пыли архивов… Может, там, наверху, сочли клад чистой фикцией? Но Флинта за что-то же убили!

И поскольку первым и пока единственным в будущем длинном списке преданных Гапоненко людей значился муж красивой учительницы, Дмитрий назавтра вызвал его к себе повесткой.

Крутько был внешне спокоен, но даже непосвященному бросилась бы в глаза его напряженность. Прежде чем определить, какую роль отвести ему в своем плане, Дмитрий Ильич решил выяснить, кто предстанет перед ним: фанатик революции, человек без определенных убеждений или затаившийся монархист?

Николай Иванович Крутько происходил из семьи мелкопоместных дворян, а из этой среды выходили как верные слуги царя, так и пламенные революционеры.

Гапоненко решил в разговоре с ним сразу брать быка за рога. Он всегда действовал по принципу: главное — ввязаться в бой, а там — где свои, где чужие — разберемся. Он пристально посмотрел на сидящего перед ним военврача: тот побледнел и стал нервно хрустеть пальцами. Проняло! Значит, не потерял силу знаменитый убийственный взгляд Черного Паши. Мало кто прежде мог его выдержать. Вот и этот опустил глаза, ждет своей участи с покорностью жертвенного тельца…

— Догадываетесь, зачем я вас вызвал?

— Думаю, требовать мою душу.

— Значит, вот куда вы меня определили? В дьяволы? Советского офицера, стоящего на страже интересов рабоче-крестьянского государства?

Не мешает припугнуть этого интеллигента!

Николаю Ивановичу стало не по себе. За маской внешней доброжелательности у майора ОГПУ явственно проглядывали волчьи зубы.

— Но ведь для чего-то же я писал вам расписку? Кровью…

— И вы решили, что услуга, которую я от вас потребую, будет непременно богопротивна?

— Услугу другого рода я мог оказать вам и так, из благодарности, по зову сердца…

— Простите, но я не знаю вас настолько, чтобы доверять свою тайну и требовать, чтобы она была сохранена. Но, как говорится, раз уж вы пришли… Словом, для одного конфиденциального дела мне нужен человек… Верный! Как вы относитесь к кодексу чести? Кое-кто из наших товарищей считает, что это — пережиток прошлого…

— Выходит, я человек старомодный, и сам уже пережиток, но верю: общество, отвергающее понятие чести, обречено на вымирание. Вернее, на деградацию, что, впрочем, ещё хуже…

— Хорошо, не будем витать в эмпиреях! Скажите, Николай Иванович, вы никогда не хотели стать Шерлоком Холмсом? Или Натом Пинкертоном?

Глаза Крутько заблестели.

— Господи, Дмитрий Ильич, какой мальчишка не мечтает об этом!.. В детстве, помню, я был выволочен за ухо из отцовского кабинета — изучал сквозь лупу какой-то его документ!

— Чем больше общаюсь с вами, тем больше жалею, что пришлось воздействовать на вас таким грубым методом. Но вы должны меня понять работать в учреждении, где никто никому не верит, а если и верит, то непременно проверяет… Ни одного надежного человека на примете! Вот и пришлось на вас нажимать… Дело в том, что на Кубани — не в разведке, не в военных действиях — в обычной деловой командировке был убит мой лучший друг!

Тут Дмитрий Ильич покривил душой, но иначе как было объяснить свой интерес к этому делу?

— Убит подло, ножом в спину… Ко всему прочему, дело попало в чужие равнодушные руки, было наскоро закрыто и сдано в архив. Убийца остался безнаказанным, смерть друга — не отомщенной. И я считаю делом чести — уж вы-то меня понимаете! — найти и покарать преступника. К сожалению, дело на доследование вернуть мне не удастся, а привлекать к себе внимание собственным расследованием — значит заранее обречь его на поражение… Словом, мне нужна ваша помощь!

— Понимаю, — протянул Крутько, хотя на самом деле он не понимал ничего: что может сделать военный врач, который знает в совершенстве лишь одну науку — как лечить людей!

Гапоненко протянул ему два листка.

— Вот кратко обстоятельства его гибели. А это — словесный портрет человека, который внедрился в отряд, выдавая себя за полковника Рагозина.

"Со стороны, конечно, все выглядит крайне неубедительно, — думал Гапоненко, — следователь ОГПУ привлекает к раскрытию преступления постороннего человека — какого-то военного врача! Но Крутько должен верить, что я без него не обойдусь. Он знает, что обязан мне освобождением своей жены и будет преданно помогать по мере сил… Еще не знаю как, но предчувствую, что этот простодыра и вправду окажет мне немалую услугу…"

Николай Иванович внимательно прочел оба документа, и на лице его поочередно отразились задумчивость, изумление и озарение.

— Послушайте, Дмитрий Ильич, вы удивитесь, но я… знал этого человека! Ну, который выдавал себя за Рагозина. Если бы не шрам на запястье в виде буквы "т", я бы ещё усомнился, но это… Моя первая серьезная операция, разве такое забудешь! Осколок мины прошел по касательной, оказалось порванным сухожилие. Я потом гордился: сшил все так, что рука сохранила полную двигательную активность!.. Не знаю, как зовут этого человека сейчас, и кто он по званию, но тогда моим пациентом был поручик второго пехотного полка Михаил Михайлович Воронов. Прошло девять лет, но я помню, будто это было вчера… Кстати, накануне войны поручик три года прожил в Китае — изучал боевые искусства в каком-то древнем монастыре.

Лучшего подарка майор Гапоненко не мог бы и ожидать! От радости он готов был расцеловать военврача. Прежде Дмитрий Ильич не знал, за что и ухватиться. Шрам на запястье казался ему несущественной деталью — его всегда можно было прикрыть рукавом. Оказывается, это серьезная особая примета. А владение боевыми искусствами? Разве это не след? Пожалуй, теперь он справится и сам. Пусть Крутько идет к своей красавице-женушке и радуется, что дешево отделался.

Гапоненко прошел к сейфу и вынул из него расписку-признание военврача в преступной деятельности против советского государства и отдал ему.

— Можете это порвать. Прямо сейчас!

— Правда? — осветился радостью тот. — Большое спасибо!

И стал с удовольствием рвать бумагу.

— Последняя просьба, Николай Иванович: не возражаете, если понадобится необходимость в установлении личности преступника, я ещё разок вызову вас в наше негостеприимное заведение?

— Ради Бога! — тот с облегчением поднялся и пожал протянутую следователем руку.

На улице моросил холодный осенний дождь, но на душе у Крутько было солнечно. Он уже стыдился своего предубеждения против Дмитрия Ильича. "Непонятно, чего это Ян им так недоволен? Наверное, скрывает что-то… А Светаша права: майор — хороший человек! Хочет найти убийцу друга, так это же — святое дело! Я бы и так ему помог, без этого дурацкого признания! Он, видимо, заставил меня написать его от отчаяния — наверное, работая в этом учреждении, поневоле начинаешь всех подозревать и остерегаться!"

Он шел в госпиталь и мурлыкал про себя любимый мотив, не подозревая, что с легкой руки "хорошего человека Дмитрия Ильича" вступил на путь, откуда нет возврата…