Вечное

Глава двадцать пятая

Марко в ярости крутил педали, летя прочь от дома Элизабетты. По его телу струился пот, Марко несся мимо машин, словно помешанный. Его отец изменял матери — да это просто невозможно! Марко ехал на север, в Борго — район за пределами Ватикана, где жил его брат Эмедио. Тот, как старший сын, всегда был конфидентом своей матери: из мальчиков Террицци он вырос самым зрелым и ответственным. Все они считали, что он не просто так поступил на службу, Эмедио родился, чтобы стать священником, это его призвание. Марко точно знал, что Эмедио известна правда.

Разум лихорадочно подыскивал объяснения. Все сказанное отцом Элизабетты — просто ахинея пьяницы. Все завсегдатаи бара несли бред. Они опрокидывали стакан за стаканом, начинали с утра, заказывали по два бокала сразу. Наверняка отец Элизабетты пропил последние мозги, ведь собственный отец Марко — человек честный, добродетельный, он — его герой. У Марко было много причин восхищаться отцом: тот стал одним из лучших велосипедистов в стране, отважно сражался при Изонцо[71], добился успеха и кормил всю их семью.

Марко с бешеной скоростью перебирал ногами, а мысли его неслись вскачь. Отношения у его родителей были самые теплые, Марко сам это видел. Ему случалось заставать их целующимися украдкой или видеть, как отец хватает мать за зад. Их пыл не угас, порой Марко даже слышал, как по ночам они занимаются любовью. Супруги были партнерами — отец работал в баре, мать на кухне, они всячески поддерживали друг друга. Он всегда думал, что именно такой брак будет и у них с Элизабеттой.

На огромной скорости Марко влетел на улицы района, где жил Эмедио. Вдоль дороги выстроились ухоженные дома и росли деревья с пышными кронами. По тротуарам группками ходили священники в черных рясах и монахини в черных или голубых облачениях, поскольку сюда стекались все служащие Ватикана и духовенство. На город мягко опускались сумерки, а с ними и покой, но в душе Марко кипели страсти.

Он промчался по Виа-Бонифацио и увидел, что в окне дома Эмедио горит свет. Миновав перекресток, Марко подъехал к дому, спрыгнул с велосипеда и стал громко звать брата. Тот сразу же выглянул и с улыбкой облокотился на подоконник.

— Я мигом спущусь, — крикнул Эмедио. — Как раз собирался на улицу.

— Быстрее! — Марко пытался взять себя в руки, но у него ничего не выходило. Как только в дверях появился Эмедио, он принялся лихорадочно пересказывать ему все подробности случившегося, не успели братья даже отойти от порога. Эмедио выслушал его, как всегда, внимательно, а когда Марко закончил, посмотрел прямо в большие темные глаза брата, так похожие на глаза их отца.

— Это ведь неправда, скажи, Эмедио?

— Тебе нужно успокоиться, братец.

— Ты должен сказать мне, что это вранье!

— Успокойся. — Эмедио попытался взять Марко за плечи, но тот стряхнул его руки.

— Эмедио!

— Давай-ка пройдемся и поговорим. Мне нужно купить сигарет, да и соседям хватит того, что они уже слышали. — Эмедио пошел вперед, и Марко зашагал рядом, катя за собой велосипед.

— Ну так что?

— Это правда.

Марко казалось, его ударили в грудь. Он застыл будто вкопанный.

— Не верю! Откуда ты знаешь?

— Мама рассказала.

Марко захлестнула волна сочувствия к матери.

— А она как выяснила?

— Застукала их в постели.

— Нет! — в ужасе ахнул Марко. У него было столько вопросов. — Когда это случилось? Как они вообще познакомились?

— Давай пройдемся, Марко. — Эмедио зашагал дальше, склонив голову и сомкнув руки в замок за спиной. При каждом шаге подол его черной рясы поднимался. — Ты был еще ребенком, когда все случилось, но больше я ничего не знаю. Она не хотела говорить, а я не стал настаивать.

— Поверить не могу! — Марко запустил руку в волосы. Он шел рядом с братом, но никогда еще не чувствовал себя таким одиноким. — Папа знает, что ты знаешь?

— Нет, и мы об этом никогда не говорили. Я теперь для него не просто сын, а еще и моральный ориентир. Мама рассказала мне об этом давным-давно и прибавила, что они оба решили обо всем забыть.

— А Альдо знает?

— Нет, и не говори ему. Мама этого не хотела бы. Все в прошлом.

— Но почему ты мне не рассказал?

— По тем же причинам. К тому же я знал, как ты себя поведешь.

Марко вскипел:

— Но это же нормальная реакция!

— Да, только непредсказуемая. И тогда ты был намного младше.

— Но отец превозносит себя выше всех нас. Будто он — само совершенство и у него нет ни малейших изъянов.

— Что ж, теперь ты знаешь, что это не так, но нужно просто смириться. — Эмедио посмотрел ему прямо в глаза. — Ты же не наивный мальчик. Понимаешь, что женатые мужчины погуливают.

— Но не наш отец! Он ведь изменял нашей маме! — Марко потряс кулаком. — Надо сказать ему, что я знаю! Бросить ему это прямо в лицо!

— Пожалуйста, не надо. — Эмедио скривился; они проходили мимо дерева. — Только маму обидишь. Забудь.

Марко понимал, что брат прав.

— Но как она сумела смириться? Почему простила?

— У нее есть вера.

— Вера — это ответ на все вопросы? — невольно огрызнулся Марко.

— Да, вот именно, — посмеиваясь, ответил Эмедио. — Чему я посвятил свою жизнь? Вера — это ответ на все. Вера в Бога, в любовь, в прощение.

— Basta! — рубанул рукой воздух Марко. — Почему ты не злишься из-за нее? Брат Террицци, неужели нашему отцу, который притворяется отличным семьянином, все сойдет с рук? Нашему отцу, который притворяется хорошим фашистом, почитающим закон и порядок?

— Наш Отец — на небесах. Мой смертный отец управляет баром. Он лишь человек, что совершает ошибки. И фашизм — это не гарантия моральной чистоты. Скорее, наоборот.

— Ах да, — проворчал Марко. — Я и забыл, что ты нас теперь ненавидишь.

— Я ни к кому не испытываю ненависти. — Эмедио свернул на Виа-ди-Порта-Кавалледжери, оживленную улицу, где было полно разных контор и магазинчиков. — Пусть Муссолини думает, что война — это сила, я считаю по-другому. И каждый христианин так считает. — Он указал на базилику Святого Петра. — Взгляни, разве это не самое прекрасное на свете зрелище?

Марко посмотрел на собор Святого Петра: его освещенный купол цвета слоновой кости излучал теплое сияние на фоне темнеющего неба, под луной, белой и круглой, словно облатка для причастия. В любой другой вечер Марко нашел бы утешение в этом зрелище, но не сегодня. Сегодня ничто не помогало.

— Я поклоняюсь Князю Мира, Марко, поэтому я не фашист.

— А я, значит, поклоняюсь Князю Войны?

— Давай не будем обсуждать политику. Мне нужна сигарета. — Эмедио поджал губы. — Так что насчет Элизабетты?

— А что с ней? Она не знает о нашем отце и своей матери, и я ей не расскажу, если ты об этом.

— Нет, я не о том. Совсем о другом: ты ведь не собираешься продолжать с ней встречаться?

— Собираюсь.

Эмедио встал как вкопанный.

— Нельзя, Марко. Ты можешь дружить с ней, и не больше.

Марко тоже остановился.

— Но я ее люблю.

Эмедио нахмурился:

— Ты представляешь, как Элизабетта сидит за нашим столом во время воскресного обеда? Скажи, как будет чувствовать себя наша мама, подавая угощение дочери любовницы своего мужа? И о папе подумай. Мама говорит, Элизабетта похожа на свою мать. Это просто безумие.

— Отец все это заслужил! — У Марко заныл живот. — Я люблю ее, мы всегда с ней дружили.

— Но теперь-то ты знаешь правду. Вы не можете быть вместе.

— Я не могу от нее отказаться. — Марко знал, что это действительно так, хоть и понимал возражения Эмедио. — А почему они вообще позволили нам дружить? Зачем?

— Вы учились в одном классе, ничего нельзя было поделать. Они думали, что если вмешаются, то вас только сильнее потянет друг к другу. — Эмедио смягчился. — Послушай, брат, ты молод. Ты можешь заполучить любую девушку, какую только пожелаешь. Вряд ли она так уж много для тебя значит.

— Очень много.

— Как далеко все зашло?

— Что за вопросы ты задаешь, брат? — Марко оскорбился. — Никуда не зашло.

— Ты? Ждешь, когда девушка созреет? — Эмедио приподнял темную бровь. — Не верю.

Марко совсем помрачнел.

— Я имею полное право встречаться с Элизабеттой.

— Дело не в том, что тебе можно, что нельзя, а в том, что ты должен сделать. Отступись.

— Не отступлюсь. Знаешь, Сандро тоже в нее влюблен. Можешь сыграть на его стороне. Полегчало?

Лоб Эмедио разгладился.

— Так пусть она достанется Сандро. Он ей подходит.

— Я ей подхожу! Почему ты считаешь иначе? — Марко помрачнел. — Я для тебя все еще малец, но ты посмотри на меня другим взглядом. Теперь я работаю в партии, меня там уважают. Я знаю всех высокопоставленных чинов Палаццо Браски. Я делаю карьеру!

— Прости, что не салютую тебе, — поджал губы Эмедио.

— Следи за языком! — О вылетевших у него словах Марко тотчас пожалел.

— Это в тебе говорит темная сторона, — нахмурился Эмедио.

— Нет у меня никакой темной стороны.

— У всех она есть. Работая в Fascio, ты позабыл о Гласе Божьем.

Слушать его Марко больше не хотел. Он покатил свой велосипед прочь.

— До свидания.

— Марко, постой…

Но тот вскочил на велосипед и нажал на педали. Он набрал скорость, ему было все равно куда ехать. Все, что он знал о своей семье, оказалось ложью. Его мир рухнул, и Марко не знал, в кого теперь верить, если в отца верить нельзя.

Глава двадцать шестая

Открыв дверь, Сандро увидел, что все готовятся к седеру — шел первый вечер Песаха[72]. Он приехал из Ла Сапиенцы с прекрасными новостями и обрадовался, что может поделиться ими с семьей в этот особенный вечер — пришла даже Роза. Стол был покрыт лучшей скатертью, его украшали лучший фарфор, бокалы и серебряные приборы, а в самую середину мать как раз водружала вазу с цветами.

По радио негромко звучал скрипичный концерт Вивальди.

— Счастливого Песаха, Сандро! — сказал отец, поправляя перед зеркалом галстук.

Роза и Дэвид, расставляющие вино на буфете, тоже поприветствовали его.

— Всем счастливого Песаха! — Сандро повесил рюкзак на вешалку и расцеловал отца и сестру. Та была одета в темно-синий костюм, оттеняющий блестящую копну русых волос. Она была накрашена, и пахло от нее цветочными духами, которыми Роза стала пользоваться чаще.

— А пахнет от тебя приятнее, чем обычно, — сказал Сандро, поддразнивая сестру.

— Получше, чем от тебя, — улыбнулась Роза в ответ.

— Сандро, рад тебя видеть. — Дэвид пожал ему руку. Сандро он нравился, хотя ни один римлянин не стал бы носить такой теплый твидовый костюм, как у жениха сестры, особенно весной.

Мать тоже обняла Сандро; на ней был серый костюм с жемчужным ожерельем, в ушах — серьги с жемчужными каплями, а седые волосы она уложила в шикарную ракушку. Вошла Корнелия с серебряным блюдом в руках; она принесла харосет — протертую смесь из фиников, изюма, апельсинов и кураги — традиционное угощение на Песах, оно символизировало кирпичи и строительный раствор, которые использовали рабы-евреи.

— Выглядит очень аппетитно, Корнелия!

Та в ответ благосклонно кивнула:

— У нас будет лазанья с мацой и pesce in carpione[73], как ты любишь.

— Замечательно! Подходите все сюда, смотрите, что покажу! — Сандро, раскрасневшийся от счастья, достал из кармана пиджака конверт. — Это письмо от профессора Леви-Чивиты. Я написал ему, и он ответил. Смотрите!

— Дай-ка взглянуть… — Отец поспешил к нему, мать, сестра, Дэвид и Корнелия тоже сгрудились вокруг.

Сандро прочел письмо вслух:

— «Дорогой Алессандро, благодарю за письмо. Я видел ваши расчеты, вы превосходно справились. Вы подаете большие надежды! Возможно, за вами будущее итальянской математики. По окончании школы я хотел бы предложить вам работу, вы будете находиться непосредственно у меня в подчинении. Как только позволит мое расписание, надеюсь встретиться с вами, так что будем поддерживать связь. С наилучшими пожеланиями, Леви-Чивита».

Отец похлопал Сандро по спине.

— Поздравляю! Как здорово, сынок! Ты на пути к успеху!

— Как чудесно! — Мать в восторге прижала руки к груди. — Я так горжусь тобой, Сандро! Я же говорила тебе!

— Великолепно! — улыбаясь, сказал Давид.

— Bravissimo! — воскликнула Корнелия.

— Значит, теперь мы должны звать тебя синьор Будущее итальянской математики?

— Ха! — усмехнулся Сандро, пряча письмо в нагрудный карман. — лучше сразу зовите меня профессор Будущее итальянской математики!

Все засмеялись, особенно Джемма.

— Сандро, — сказала она, — сегодня вечером придут новые заказчики твоего отца, семья Феррара. Ничего, если мы расскажем, какую работу тебе предложили?

— Разве кто-то может тебе помешать? — удивился Сандро, и все снова рассмеялись.

— Они будут просто потрясены. С ними придет их дочь, Рахиль. Она твоего возраста и отлично учится, так что у вас много общего.

— Сынок, я видел ее фотографию, — подмигнул ему отец. — Она просто красавица.

Сандро понял, что его родители занялись сватовством. Ему не хотелось их разочаровывать, но и потворствовать он не мог.

— Мама, папа, я не хочу знакомиться с девушкой.

— Не стоит стесняться, — принялась уговаривать Сандро мать с ободряющей улыбкой. — Ты уже достаточно взрослый и очень способный, тебя ждет блестящее будущее.

Отец кивнул:

— Мама права, Сандро. Какими бы выдающимися ни были твои способности — они не должны мешать тебе жить нормальной жизнью. Мы этого никогда не хотели. Ты много работаешь, но пришло время начать знакомиться с противоположным полом. Когда-нибудь и ты обзаведешься семьей.

Сандро нерешительно помедлил.

— Но я уже встречаюсь кое с кем. С Элизабеттой.

— Д’Орфео? — нахмурился отец.

Мать недоуменно моргнула:

— Но это просто подруга детства. Мы имеем в виду девушку, которая могла бы заинтересовать тебя в романтическом плане.

Отец кивнул:

— У отца Рахиль керамическая фабрика, и дела идут неплохо. Они живут в пригороде — прекрасная семья.

Сандро почувствовал, как у него что-то сжалось в груди. Он был бы рад угодить родителям, но не в этот раз.

— Простите, но меня не интересует никто, кроме Элизабетты.

Улыбка матери растаяла.

— Когда это случилось?

— Сандро, мы и понятия не имели, — смущенно добавил отец. — Я всегда думал, что вы с Элизабеттой просто друзья.

— Но теперь все иначе. Мои чувства к ней…

— Но она не еврейка, — перебил отец, не обращая на слова Сандро никакого внимания.

— Верно, — кивнула мать, и жемчужные серьги закачались. — Сандро, у тебя не может быть серьезных отношений с иноверкой.

— Но почему? — спросил Сандро, и все тут же изменилось. Отец отшатнулся, мать поджала губы. Роза промолчала, а Дэвид опустил глаза. Праздничное настроение исчезло, Корнелия отправилась на кухню. Скрипки продолжали играть Вивальди, но никого это не успокаивало.

— Сандро, это невозможно. — Отец недовольно нахмурил брови. — Вера очень важна для нас. Мы воспитали тебя правоверным иудеем. Для тебя ведь это тоже важно?

До этого момента Сандро не задумывался о религии Элизабетты. Самое главное для него было — завоевать ее сердце.

— Ну конечно, иудаизм для меня очень важен.

— Тогда почему ты не нашел себе еврейскую девушку? — вмешалась помрачневшая мать.

— Я вообще не искал никакой девушки. Все вышло случайно… Однажды — на самом деле это произошло в тот день, когда я получил стажировку у Леви-Чивиты, — я был с Элизабеттой у реки и вдруг понял, что испытываю к ней чувства. Я осознал это, когда у меня появились хорошие новости о профессоре: я хотел рассказать именно ей, после того как рассказал тебе, мама.

Мать нахмурилась:

— Но разве ты не можешь влюбиться в еврейскую девушку?

— Наверное, да, но дело не в том. Мне совершенно все равно, еврейка Элизабетта или нет. Она — Элизабетта, и важно только это. Остальное как-нибудь уладится.

— Когда? — проворчал отец.

— Как? — возмутилась мать.

— Не знаю, — ответил уязвленный Сандро. — Знаю лишь то, что полюбил ее.

— Что? — Глаза его отца вспыхнули.

— Полюбил? — ахнула мать. — Ты любишь ее? Это невозможно!

Вмешалась Роза, коснувшись руки отца:

— Папа, не стоит сейчас устраивать скандал. Сандро ведь не собирается жениться на первой же девушке, с которой вступит в серьезные отношения.

— Не соглашусь, — огрызнулся отец. — Ты знаешь Сандро. Он у нас парень серьезный. Как считаешь, сколько девушек он будет обхаживать до того, как остепенится?

Мать приподняла бровь:

— Роза, разве ты не слышала, что только что сказал твой брат? А вдруг он женится на Элизабетте?

Сандро был благодарен Розе за попытку помочь, но она только усугубила ситуацию. Он и не думал ни о какой женитьбе, но не мог сказать, что не хочет жениться на Элизабетте.

Отец посмотрел ему в прямо в глаза:

— Сынок, если ты женишься на Элизабетте, твои дети не будут евреями, если она не пройдет гиюр[74]. Она готова пройти гиюр?

У Сандро пересохло во рту.

— Не знаю, мы еще не обсуждали это, да и…

— Твои дети должны быть евреями. Мы с мамой хотим, чтобы у нас были еврейские внуки. Ты же знаешь, как важна наша родословная. У нашей семьи здесь своя история. Мы сами здесь — история.

Роза повернулась к отцу:

— Но, папа, Элизабетта — прекрасная девушка, к тому же многие евреи вступают в смешанные браки. Ты сам так говорил в первый раз, когда мы ужинали с Дэвидом, помнишь?

Отец тут же сменил мнение:

— Я говорил в общем, а не применительно к собственному сыну.

Сандро был совершенно сбит с толку. Отец всегда был таким здравомыслящим, но происходящее просто не укладывалось в голове.

— Но какая разница? Неважно, обо мне речь или нет.

— Мы, евреи, не должны вступать в смешанные браки слишком уж часто. Нас и так мало. — Отец поджал губы. — Сын, мы запрещаем тебе встречаться с Элизабеттой.

Мать расправила плечи.

— Отец прав. Можешь с ней дружить, но большего мы не допустим.

Сандро посмотрел на Розу, они переглянулись. Сандро подумал, помнит ли сестра, как он сказал ей однажды, мол, взрослым незачем спрашивать разрешения.

— Мама, папа, простите, я не хотел вас огорчить, но продолжать встречаться с Элизабеттой я буду.

Вдруг с лестничной площадки послышался шум, и все в ужасе повернулись к двери.

— Счастливого Песаха! — раздался голос, заглушая стук в дверь. — Это мы, Феррара!

Глава двадцать седьмая

Марко ждал в приемной директора школы, preside[75] Ливорно. Две секретарши в возрасте, Эдда и Наталина, сидели за столами и так быстро печатали на своих «Оливетти», что удары по клавишам звучали словно пулеметные очереди. Как и остальные кабинеты школы, приемная была обставлена старой деревянной мебелью, всюду высились стопки папок, на стенах — захламленные доски объявлений, итальянские флаги и фотографии короля Викто́ра Эммануила III и Муссолини в рамках. Солнечный свет с трудом пробивался сквозь грязные окна, в воздухе пахло сигаретным дымом.

Марко поерзал на деревянном стуле. Из-за короля, Муссолини и директора Ливорно он вспомнил об отце, которому не мог смотреть в глаза с тех пор, как узнал о его неверности. Марко был несчастным, потерянным, неприкаянным и, уж конечно, ничему не радовался. По сути, он чувствовал себя так, словно у него нет отца, никто больше не ведет его за собой; Марко изо всех сил старался осмыслить это откровение, но не мог. Самое плохое заключалось в том, что и обсудить произошедшее ему было не с кем: на Эмедио он злился, Альдо говорить было нельзя, а Сандро — стыдно.

Громко прозвенел звонок, возвещая об окончании уроков. Школа взорвалась разговорами, смехом и криками сотен учеников, настолько громкими, что они проникали сквозь стены приемной. Марко выглянул в дверь, верхняя половина которой была стеклянной, и увидел, что в коридоре собралась толпа учеников, они устремились на выход из школы. Вдруг он заметил Элизабетту, шагающую рядом с Сандро.

Марко резко выпрямился, его охватило нетерпение. Ему не хотелось давать им шанс остаться наедине, ведь в школе они с Сандро постоянно соперничали за ее внимание. После обеда Элизабетта теперь уходила на работу, Марко к себе в Fascio, а Сандро — в Ла Сапиенцу, так что беззаботные деньки на берегу реки закончились.

Из кабинета выглянул директор Ливорно с сигаретой, с кончика которой упал столбик пепла.

— А, Марко!

— Синьор, я готов к беседе. — Марко вскочил и, поспешно войдя в кабинет, уселся на стул перед столом директора — он был завален кипами бумаг, школьными документами, тетрадями, и между всем этим угнездилась переполненная пепельница. Позади стола высился стеллаж с книгами и фотографиями семьи Ливорно с пегим пони в коричнево-белых пятнах. В воздухе висел сигаретный дым.

Закрыв дверь, Ливорно затушил сигарету и опустился на свое место. Разделенные на пробор седые волосы вздыбились у него на голове, на ястребином носу сидели тяжелые очки, увеличивая темные глаза с припухшими веками. Старый и сухощавый директор был в поношенном габардиновом костюме с трехцветной эмблемой Италии на лацкане.

— Господин директор, надеюсь, это ненадолго. — Марко хотел перехватить Сандро с Элизабеттой. — Я опаздываю на работу.

— Куда это? — хриплым голосом спросил Ливорно.

— После школы я работаю в Fascio. Я — помощник комендаторе Буонакорсо.

— Придется твоему комендаторе Как-его-там подождать. — Директор сложил шишковатые артритные руки поверх папки из плотной коричневой бумаги. — Марко, я просмотрел записи о твоей успеваемости и очень встревожился. Оценки уже давно снизились. Как считают все учителя, ты совершенно не стараешься. Задания выполняешь небрежно и не перепроверяешь.

Марко слышал это уже много раз и не знал, сколько еще выдержит.

— Отмечу и то, что многие учителя сетуют на твои навыки чтения: они ниже, чем у твоих одноклассников. Я просмотрел кое-какие из твоих последних домашних заданий и вообще усомнился, умеешь ли ты читать.

У Марко в груди все сжалось. Его застали врасплох. Лицо от стыда обдало жаром.

— Это следовало бы выяснить давно, но я не могу отвечать за то, что происходило в школе до меня. Похоже, прежде оценки тебе выставляли неверно. На мой взгляд, проблема может иметь физиологические причины, поэтому я написал письмо, ты должен отвезти его домой, родителям. — Директор Ливорно открыл коричневую папку, достал лист бумаги и передал его через стол Марко.

— Зачем мне отдавать это родителям? — Марко взглянул на письмо, но не смог его прочесть и призадумался, не проверяет ли его директор.

— Нужна их подпись. Я бы хотел, чтобы они дали согласие на твое обследование у невропатолога.

— Невропатолога? — ошарашенно переспросил Марко. Он и не представлял, что может чувствовать себя в школе еще хуже, чем обычно, но оказалось, что это было еще как возможно. — Разве это не мозгоправ?

— Ну да, в каком-то смысле…

— У меня с мозгами все хорошо. Пусть я и не такой умный, как другие, но мозги у меня в порядке!

— Ты меня не так понял. — Ливорно, разволновавшись, приподнял свои тяжелые очки. — Я не говорю, что у тебя что-то не так с мозгами. Напротив, многие учителя говорят, что у тебя отличная память, ты прекрасно находишь выход из сложной ситуации и быстро соображаешь. Невролог, которого я советую, специализируется в относительно новой области, а именно в области проблем с обучением…

— Если кто-то не умеет читать, это не значит, что у него беда с мозгами. — Марко, чувствуя себя униженным, вскочил на ноги. — Я могу ездить быстрее всех, кого знаю, но, если кто-то ездит медленнее меня, это же не говорит о том, что у него ноги не в порядке?

— Нет, нет, я не об этом.

— Как раз об этом! С одной стороны, я вроде как быстро соображаю, но с другой — у меня с головой беда. Какая именно? Как я могу находить выход из сложной ситуации, если у меня мозги набекрень?

— Марко, сядь и позволь мне объяснить. Боюсь, что ты не сможешь преуспеть в школе, если не…

— Нет! — Марко перекинул рюкзак через плечо. — Я отлично справляюсь с работой в Fascio. Я организовал систему счетов. Каждый день занимаюсь отчетами. Мне доверяют конфиденциальные задания. Я самый молодой помощник в Палаццо Браски. В школе больше ни у кого такой должности нет, вы об этом хоть знаете?

— Марко, я уверен…

— И не думайте, что я не заметил вашего пренебрежительного отношения к моему начальству. — В гневе Марко нашел, на что опереться. — Вам повезло: я не собираюсь об этом говорить комендаторе Буонакорсо. Такие неуважительные разговоры, синьор, попахивают предательством.

Директор побледнел, а Марко, увидев это, приободрился. И тут же принял решение.

— Оставьте ваше письмо себе, синьор. И не вздумайте отправлять его моим родителям. Они сочтут его таким же оскорбительным, как и я. Хватит с меня вашей школы. Я ухожу.

— Что? — Ливорно в тревоге вытаращил глаза.

Марко направился к двери, директор вскочил со стула.

— Сынок, ты же не серьезно…

— Прощайте. — Марко покинул его кабинет и поспешил на улицу. Он присоединился к ученикам, выходящим из школы. Сердце колотилось от прилива адреналина. Ему еще никогда не было так стыдно. Слава богу, что никто больше не слышал, что говорил ему Ливорно. У Марко промелькнула мысль, знают ли об этом секретарши, но потом он сообразил: наверняка письмо печатала одна из них.

На глаза навернулись злые слезы, однако Марко их сморгнул. Взяв себя в руки, он стал выискивать на школьном дворе Элизабетту и Сандро. Велосипеда Сандро не было, а Элизабетта всегда ходила в школу пешком, и Марко догадался, что Сандро пошел провожать ее до ресторана.

Марко бросился к собственному велосипеду, вскочил на него и помчался из школы. Он понимал, что делает это в последний раз, и попытался увидеть в произошедшем плюсы. Больше не нужно беспокоиться, что Элизабетта, Сандро или кто-то из одноклассников догадается о его неладах с чтением. Больше не нужно изощренно притворяться. Игры закончились, впереди только будущее. Марко был свободен.

Колеся по Трастевере, он заметил в квартале впереди Сандро и Элизабетту, которые стояли перед сырной лавкой. Марко уже собирался их окликнуть, но тут его внезапно осенило. Раз он бросил школу, теперь у него больше не будет возможности видеться с Элизабеттой каждый день. Сандро и делать ничего не придется, он и так ее завоюет.

Марко помчался к ним, лихорадочно размышляя.

— Элизабетта, Сандро!

Сандро с улыбкой обернулся, и Элизабетта тоже. В новом желтом платье, стоя у высокого глиняного горшка с розовыми, белыми и желтыми цветами львиного зева, она была прекрасна, словно солнце.

— Зачем тебя задержал Ливорно? — спросила она, наклонив голову.

Марко притормозил рядом и ухмыльнулся, притворяясь, что все у него отлично.

— Только представьте: я бросил школу.

— Что? — Прекрасные глаза Элизабетты вспыхнули. — Ты имеешь в виду навсегда?

Сандро нахмурился:

— Ты уверен? Почему? Как это случилось?

Марко, по-прежнему улыбаясь, слез с велосипеда.

— Он вызвал меня к себе в кабинет поговорить о моей работе, и я начал рассказывать ему, как мне там нравится. И чем больше я говорил, тем больше понимал, что в Fascio мне лучше, чем в школе.

Элизабетта недоуменно моргнула:

— Но это же не значит, что нужно уходить навсегда?

— Верно, ведь уже недалеко до получения аттестатов, — кивнул Сандро.

Марко пожал плечами, однако он был тронут. Элизабетта явно встревожилась, а Сандро, лучший друг и соперник в борьбе за ее сердце, искренне разволновался. Ему захотелось их обнять, но пришлось сделать вид, будто ему все равно.

— Да знаю я, но все равно ждать, пока школа закончится, не хочу. Почему бы не бросить учебу сейчас? Как по мне, это вполне разумно. В Fascio у меня неплохое жалованье, а если я буду работать дольше, то больше и получу. Работа — мое будущее, и почему бы не начать прямо сегодня?

Элизабетта с сочувствием кивнула:

— Я тебя очень понимаю. Сама пытаюсь остаться до выпуска, но, может быть, и у меня не выйдет.

— Но, Марко, что же скажет твой отец? — Сандро взглянул ему в глаза.

Марко снова охватила злость на отца.

— Я объясню ему, но, честно говоря, мне все равно. Я уже взрослый, пора самому принимать решения. Понимаешь?

— Как никто. — Сандро помрачнел. — В последнее время часто думаю о том же. Мы не всегда можем поступать по воле родителей. Поэтому должны делать так, как считаем нужным, неважно, что они говорят. Мы ведь взрослые люди.

Теперь Марко чувствовал, что поступил правильно, хотя Сандро его удивил: друг никогда не шел наперекор родителям. Элизабетта по-прежнему молчала, и Марко понял: она давным-давно стала взрослой, ведь ей приходится содержать себя и папашу-выпивоху без поддержки матери. Сердце пронзила боль за нее, и он полюбил Элизабетту еще сильнее.

Сандро взглянул на часы.

— Я опаздываю, мне в университет пора.

— А мне на работу, — кивнула Элизабетта.

Марко переводил взгляд с Элизабетты на Сандро и обратно. Возможно, уход из школы пойдет только на пользу: ему будет проще завоевать любимую, ведь он сможет обеспечить ее средствами на жизнь раньше Сандро. Марко не стал говорить об этом, поскольку не хотел ранить чувства друга. Нелегко любить ту же женщину, что и лучший друг.

И Марко понимал: дальше будет только сложнее.

Глава двадцать восьмая

Элизабетта осторожно вышла из кухни с тарелкой fettuccine alla romana — пастой с колбасками, короткими ребрышками и соусом pomodoro. Поднос обжигал руку, но в «Иль Каччаторе» — самом модном ресторане Трастевере — торопиться запрещалось. Она только начала брать здесь дополнительные смены — Нонна и опыт в «Каса Сервано» помогли ей получить эту работу, чему Элизабетта очень радовалась, ведь жалованье в «Иль Каччаторе» было выше, и она могла приносить домой остатки еды для отца и Рико.

Элизабетта пересекла переполненный зал, который обслуживали еще шесть официанток, несколько уборщиков посуды и сомелье. Отовсюду слышались разговоры, звон тарелок и столовых приборов, разливались запахи обжигающей braciola — местного фирменного блюда, обжаренной на сковороде говядины. Сегодня можно неплохо заработать, ведь Италия только что выиграла чемпионат мира по футболу и весь Рим это праздновал. Кормили в «Иль Каччаторе» отменно, хоть и стоило это дорого; обстановка в зале была безупречна — дорогие белые скатерти на столах, украшенных букетами из свежесрезанных подсолнухов. Солнечный свет лился в большие окна, снаружи окаймленные глициниями, так что получалась великолепная рама.

— Ваша паста, синьор. Buon appetito[76]. — Элизабетта обслуживала семью с двумя маленькими сыновьями.

— Спасибо, — кивнул ей глава семейства.

— Чего-то еще желаете? — спросила Элизабетта, ставя поднос на столик у стены.

— Нет, благодарю, — отозвался мужчина, а Элизабетта оглядела зал — не нужна ли кому-нибудь из ее клиентов помощь.

Она заметила, что за одним из столиков у окна устраивается компания из шести человек, и тут же узнала Сандро с родителями. С ними была еще одна семья — с хорошенькой дочкой возраста Элизабетты. Красавец Сандро оживленно улыбался девушке, и та улыбалась в ответ.

Он ничего не говорил Элизабетте об этом ужине и не знал, что она сегодня здесь работает. А ей и в голову не приходило, что Сандро может заинтересоваться другой девушкой, но, вероятно, так и произошло. Наверняка ему надоело ждать, пока она выберет между ним и Марко. Но Сандро говорил, что любит ее, а Элизабетта твердо знала, что он всегда верен своему слову.

Элизабетта тянула время: ей не хотелось их обслуживать. Сандро уселся рядом с незнакомкой в приталенном синем платье и принялся с ней болтать. У девушки были красивые карие глаза, сияющие темные волосы. Все они — нарядно одетые, с шарфами цветов сборной «Адзурри» — пришли отпраздновать победу Италии на чемпионате. Компания выглядела утонченной, обеспеченной и респектабельной.

Управляющий рестораном подал Элизабетте знак поспешить к столику Сандро. Она набралась мужества, вынула из кармана передника блокнот и подошла.

— Здравствуйте! Добро пожаловать в «Иль Каччаторе», — приветствовала она гостей с профессиональной улыбкой. Симоне принялись читать меню, а отец второго семейства, сидевший во главе стола, посмотрел на Элизабетту.

— Спасибо, мы празднуем победу Италии. Уже в который раз побеждаем! Прекрасный день для «Адзурри» и чернорубашечников, правда?

— Да, чудесный день. — Элизабетта выдавила улыбку. — Принести вам воды? Газированной или без газа?

— Принесите бутылку вашего лучшего просекко! Нам повезло жить в одно время с Меаццей[77]!

— Сейчас же пошлю к вам сомелье. — Элизабетта посмотрела на Сандро: тот уткнулся в меню. Меж тем синьор Симоне и dottoressa Симоне узнали ее: они выглядели неприятно удивленными.

Синьор Симоне натянуто улыбнулся:

— Рад видеть тебя, Элизабетта.

Dottoressa Симоне расплылась в такой же натужной улыбке:

— А это наши друзья, семейство Феррара.

Сандро поднял голову и ухмыльнулся:

— Элизабетта? Вот уж не думал тебя здесь встретить!

«Да уж ясное дело», — подумала Элизабетта.

— Рада вас видеть.

Синьор Феррара встрепенулся:

— О, Сандро, ты знаком с официанткой?

Элизабетта затаила дыхание. Она не знала, что ответит Сандро. Ей захотелось убежать на кухню.

Тут вмешался синьор Симоне:

— Да, это Элизабетта Д’Орфео — одноклассница Сандро.

Dottoressa Симоне кивнула:

— Элизабетта выросла с нашим Сандро, они друзья детства.

— Мам, пап, это не совсем верно. — Сандро повернулся к синьору Ферраре с лукавой улыбкой. — Элизабетта — не просто подруга детства. Я влюблен в нее и надеюсь, что когда-нибудь она станет моей девушкой.

Элизабетта, которую захлестнул прилив счастья, радостно засмеялась. Сандро так отважно и открыто вступился за нее, он был великолепен, а ведь мог просто отмахнуться от слов родителей. Она посмотрела в его сияющие голубые глаза, ощутив, как крепнет их связь.

— Элизабетта, позволь тебя всем представить. — Сандро указал на соседей по столу. — С моими родителями ты уже знакома, а это наши гости — клиенты моего отца, семейство Феррара и их дочь Рахиль.

— Приятно познакомиться, — сказала Элизабетта.

— И нам с вами приятно познакомиться, — вежливо кивнул синьор Феррара.

— Да, очень приятно, — добавила синьора Феррара.

— Ciao, Элизабетта, — мило улыбнулась Рахиль.

— Ciao, — сочувственно отозвалась Элизабетта.

— Рада, что мы все прояснили! — подмигнул ей Сандро.

— Просекко за мой счет, — заявила счастливая Элизабетта.

Глава двадцать девятая

Сквозь каменную арку Палаццо Браски струилось утреннее солнце; Марко, вспотевший от трудов, поднял тяжелый ящик и понес его в приемную. Носить в такую жару шерстяную форму — просто пытка, а как самый молодой и сильный Марко выполнял в Fascio всю тяжелую работу. Партийных шишек сегодня не было, так что охранники Джузеппе и Тино читали газеты, сдвинув головы, черные кисточки фесок спадали им на лицо.

— Видел статью, Марко? — окликнул Джузеппе.

— Вот это новости, Мадонна! — Тино недоверчиво покачал головой.

— Что? — Марко водрузил ящик на колонну таких же у лифта, в небольшом закутке позади приемной.

— Да сам посмотри. — Джузеппе протянул ему газету с заглавным разворотом, но Марко отвел глаза — ведь он не мог прочесть ни слова.

— Читай вслух, а я пока дальше потаскаю, ладно?

— Ладно. Статья называется «Манифест в защиту расы», его подписали сорок два ученых. В начале тут сообщают очевидный факт: «Человеческие расы существуют». Затем в пункте шестом говорится: «Существует „итальянская раса“ чистой крови», — продолжил зачитывать вслух Джузеппе. — Дальше тут написано: «Существует чистое кровное родство, что связывает сегодняшних итальянцев с поколениями, которые тысячелетиями жили в Италии. Эта древняя чистота крови — величайшая степень благородства итальянского народа».

— È vero[78]. — Марко взял следующий ящик.

— Viva l’Italia![79] — вскинул кулак Тино.

Джузеппе продолжил:

— «Концепция расы в Италии должна быть по своей сути итальянской и иметь арийско-нордическую направленность. Это не означает, однако, что в Италии следует вводить теорию немецкого расизма…»

— Ну конечно, не означает. — Тино приподнял бровь. — Гитлер небось мечтает стать таким, как Дуче.

Марко поставил еще один ящик к остальным. Гитлер ему не нравился, хотя он об этом помалкивал, особенно после митинга на Пьяцца Венеция. В Fascio все чаще говорили о войне, но никто не знал, какую сторону примет Италия: Германии или Великобритании. Несмотря на визит Гитлера в Рим, итальянцы еще в апреле подписали соглашение с англичанами. Все в Палаццо Браски затаили дыхание, ожидая, какой путь выберет Италия, и Марко казалось, его родина похожа на Элизабетту, которая выбирает между двумя ухажерами.

— Ничего себе новости… — кашлянул Джузеппе. — В девятом пункте «Манифеста в защиту расы» сказано: «Евреи к итальянской расе не принадлежат».

— Что? — Услышанное не укладывалось у Марко в голове. Он перестал таскать ящики. — Наверное, ты что-то неправильно прочитал. Конечно, евреи принадлежат к итальянской расе. Они итальянские евреи.

— Уже нет. — Тино приподнял бровь. — Так написано прямо в манифесте. Такова позиция партии на сегодняшний день. Манифест не стали бы публиковать без одобрения партийных шишек из Палаццо Венеция.

— Но ведь это невозможно, — отшатнулся Марко. — Дуче никогда бы так не поступил. Евреи всегда считались итальянцами. Иначе и быть не могло.

— Все меняется, Марко. — Тино бросил на него предостерегающий взгляд. — Вот что Джузеппе пытается тебе сказать.

Его приятель нахмурился, читая дальше.

— Подождите, я почти закончил. Тут говорится: «Евреи — это единственный народ, который никогда не ассимилировался в Италии, поскольку он состоит из неевропейских расовых элементов, абсолютно отличающихся от тех, что породили итальянцев».

— Неправда, — возразил сбитый с толку Марко. Он знал: Сандро от этой статьи придет в ужас. — Евреи от нас ничем не отличаются. Они родились в Италии. Они такие же итальянцы и европейцы. Да мой лучший друг — еврей.

— Хватит, Марко, — понизил голос Тино. — Ты бы об этом помалкивал, capisce[80]?

— Он прав, Марко, — посмотрел на него Джузеппе и поджал губы.

— Ну ладно, покончим с политикой. — Из благоразумия Марко предпочел взять себя в руки. — А не съездить ли мне за biscotti для нас? Я знаю одну отличную пекарню. Что скажете?

— Отличная мысль, — закивал Тино.

— Согласен! — просветлел Джузеппе.

— Пойду за велосипедом, — сказал Марко и вышел.

На самом деле Марко, воспользовавшись этим предлогом, покатил к Сандро — с дюжиной анисовых biscotti в рюкзаке. Гетто находилось в нескольких минутах езды от Палаццо Браски, так что Марко надеялся застать Сандро до того, как друг уйдет в Ла Сапиенцу. Он въехал в гетто с северной стороны, оттуда было ближе к дому Сандро. Шины велосипеда подпрыгивали на булыжниках; наконец Марко добрался до Пьяцца Маттеи, где стояла группа мужчин: они с газетами в руках обсуждали манифест. Марко узнал пожилого синьора Нардуно и ingegnere[81] Ротоли, которые были так расстроены, что едва его заметили.

Марко сочувственно на них посмотрел. Его испугала мысль о том, что некие так называемые расовые ученые росчерком пера вдруг решили, что итальянские евреи отныне — не итальянцы. Оставалось лишь надеяться, что Дуче этот манифест не признает.

Он спрыгнул с велосипеда и посмотрел на дом Сандро: ухоженный фасад цвета охры, ставни — обычные, темно-зеленые. Это был один из самых красивых домов на этой тихой, опрятной площади, где летом царила приятная тень, а в центре возвышался элегантный Fontana delle Tartarughe — фонтан с четырьмя черепахами на вершине белой мраморной чаши. Из носиков, журча, били струи воды, все еще берущей начало в древнеримском акведуке Acqua Vergine[82], и ее прохладные брызги висели в воздухе.

— Сандро! — крикнул Марко открытому окну, как делал всегда, и тут же показалось лицо друга.

— Я сейчас!

Марко прислонил велосипед к стене, и через пару минут из дома появился Сандро, одетый для университета — в белой рубашке, коричневых брюках и кожаных туфлях. Друзья тепло поздоровались, а затем Марко спросил:

— У тебя есть время поговорить? Я смылся с работы, чтобы с тобой повидаться.

— Конечно. — Сандро указал на фонтан, и они уселись на бортике — тоже как всегда.

— Держи, у меня тут biscotti. — Марко достал из рюкзака коробку и открыл, в воздухе поплыл свежий запах печеного аниса. Он вручил печенье Сандро. — Видел в газете «Манифест»?

— Да, это ужасно. Оскорбительно. — Сандро нахмурился, поджав губы. — Я итальянец, плевать, что они там утверждают.

— Ну конечно, итальянец. — Марко сначала тоже хотел взять печенье, но у него вдруг пропал аппетит. Больно было видеть страдания Сандро.

— Там ведь даже нет никаких научных исследований. По крайней мере, подтвержденных фактами.

— Знаю, все это лишено смысла. Не вынесу, если это произойдет с тобой и твоей семьей, да с кем угодно в гетто. Хочется верить, что все это отменят.

Сандро медленно выдохнул.

— Отец тоже так думает. Говорит, это чистая пропаганда, но меня тревожит, что Муссолини становится все больше похож на Гитлера.

— Он не уподобится ему. — К самой этой мысли Марко питал отвращение. — Мы не уподобимся.

— Отец говорит, в «Манифесте» ничего не сказано о евреях-фашистах. Он считает, для нас сделают исключение.

— Но там и об этом не сказано.

— Да, но отец говорит, документ не имеет законной силы. Ты же знаешь, какой он, всегда ищет разумное объяснение. Любит делать хорошую мину при плохой игре и надеяться, что пронесет. — Сандро покачал головой, жуя печенье.

— Так что мы можем сделать?

— Ничего. — Сандро отвел взгляд, у Марко за друга разболелось сердце.

— Все отменят. Ты — итальянец, вот и все.

— Это… это же антисемитизм. — Сандро замолчал, а это слово будто всей тяжестью рухнуло между ними. Марко ощущал его вес, хоть и не был евреем.

— Именно так. Если я узнаю на работе какие-то новости на этот счет, обязательно сообщу.

— Спасибо, — вздохнул Сандро.

— Как дела в Ла Сапиенце?

— Чудесно. И сложно. Узнаю каждый день что-то новое.

— Ну а что касается любви — мы зашли в тупик. — Марко покачал головой. — Элизабетта так и не выбрала.

Сандро жевал печенье.

— Нельзя на нее давить. У нее много дел, она столько тащит на своих плечах.

— Верно. Мне ее так жаль.

— И мне. — Сандро, доедая печенье, огляделся. — Все время о ней думаю.

— Ну так и я, — закатил глаза Марко. — Просто так это не пройдет. А иногда этого хочется.

— И мне. Даже на работе толком сосредоточиться не выходит.

— Понимаю. Когда я по вечерам еду мимо ресторана, заглядываю в окна, ищу ее взглядом. Это так жалко.

— Ты до сих пор ни с кем не встречаешься? — улыбнулся Сандро. — Другие девушки тебя не привлекают?

— Ни одна. — Марко улыбнулся ему в ответ. — Живу как святоша. Второй отец Террицци.

— Только взгляни на нас — изнываем от любви. Сохнем по одной девчонке, — рассмеялся Сандро.

— Mah! — воскликнул расстроенный Марко.

— Пойду-ка я лучше. — Сандро поднялся, перекинул рюкзак через плечо. — Рад был повидаться.

— И я. — Марко встал и обнял друга на прощание. Их соперничество за девушку уже не казалось ему забавным, Марко впервые понял: кого бы из них ни выбрала Элизабетта, он проиграет. Ведь и Сандро он тоже любил.

Глава тридцатая

— Просыпайся, папа! — Элизабетта поставила отцовский кофе рядом с диваном и поцеловала отца в щеку.

Ему явно необходимо было помыться, но отец, несмотря на ее уговоры, уже несколько дней не менял одежду. Людовико страшно исхудал, его небритое лицо пожелтело: недавно ему поставили диагноз cirrosi epatica — цирроз печени. Доктор велел Людовико бросить пить, и с того дня Элизабетта отказывалась приносить ему вино. Увы, это не помогло: он просто стал уходить и напиваться не дома.

Элизабетта потрепала его по руке.

— Папа, я принесла кофе.

— А? — Он заворочался, веки затрепетали и приоткрылись. Взгляд, налитый кровью, остановился на лице дочери, но он будто не видел ее. — Она была прекрасна… какая она… глаза… такие синие…

— Просыпайся, папа. — Элизабетта подумала, что отцу, должно быть, пригрезился сон наяву или это были галлюцинации.

— Она была так невинна и все же… мудра… Изящна и прекрасна. Он любил женщин, самых красивых женщин…

— О чем ты говоришь? — Теперь Элизабетта заволновалась всерьез. Отец смотрел на нее, но не видел. Он никогда так себя не вел, даже когда просыпался пьяным.

— Посмотри на нее, синие глаза… Искушенные и невинные. Синий — это цвет истины…

— Вставай, папа! — Элизабетта легонько потрясла отца.

— Только Рафаэль мог написать это… и «Мадонна на лугу»… его шедевр… sfumato[83], великолепный образец…

Элизабетта догадалась, что он говорит о художнике Рафаэле Санти и о сфумато — технике размывания теней на картине. Это была одна из любимых тем отца, но она не понимала, почему он заговорил об этом именно сейчас. Ее охватила тревога — что-то было не так, но не успела Элизабетта это обдумать, как глаза отца закатились, а голова упала набок.

— Папа! — Перепугавшись, Элизабетта принялась его трясти. — Проснись! Проснись!

— Все хорошо, — пробормотал он, веки его снова затрепетали.

— Может, сходить за доктором Пасторе?

— Нет-нет, — слабо отмахнулся отец, но до конца в себя не пришел. Прежде он не выглядел таким больным, бледная кожа из желтоватой превратилась в серую, и Элизабетта решилась.

— Я иду за доктором, папа, скоро вернусь. — Она вскочила на ноги и бросилась к выходу. Рисковать ей не хотелось, а кабинет врача находился всего в нескольких кварталах.

Элизабетта выскочила за дверь квартиры и с колотящимся в горле сердцем помчалась по улице так быстро, как только могла. Мужчины уступали ей путь, женщины торопились убраться с дороги, а дети цеплялись за юбки матерей.

Элизабетта понимала, что выглядит как безумная, но ей было плевать. Она все бежала и бежала, рвано дыша. Кабинет врача находился в небольшом кирпичном доме с розовыми геранями в ящиках на подоконниках. Она едва не угодила под мчавшийся навстречу велосипед, но умудрилась отскочить в сторону и снова поспешила к дому доктора.

Элизабетта распахнула дверь. Двое пациентов, которые ожидали в приемной, читая газеты, удивленно на нее посмотрели.

Медсестра за конторкой нахмурилась:

— Что вам…

Элизабетта подскочила к ней.

— Где доктор Пасторе? Моему отцу нужна помощь…

— Простите, у него пациент.

— Я не могу ждать! — Элизабетта промчалась мимо нее в конец коридора, где располагался смотровой кабинет, распахнула дверь и увидела невысокого лысого доктора Пасторе в очках — он осматривал пожилого господина, который в одежде сидел на кушетке.

— Элизабетта? — в замешательстве воскликнул доктор.

— Доктор Пасторе, вы должны немедленно пойти к нам!

— Как вы думаете, чем я здесь занимаюсь?!

— Отец проснулся и ничего не соображает! Пойдемте скорее!

— Нет, немедленно выйди отсюда, — отмахнулся от нее доктор Пасторе. — Разве не видишь, что у меня пациент? Тебе сюда нельзя.

— Но отец правда в беде, поверьте! Пожалуйста, он не может ждать! — Элизабетта схватила эскулапа за руку, однако он вывернулся, а пациент на кушетке отодвинулся как можно дальше.

— Еще как может. Успокойся. Его болезнь прогрессирует медленно. Время от времени у него будут случаться приступы, поскольку в результате цирроза в его организме накапливается аммиак, который и изменяет психическое состояние. В этом нет ничего страшного. А теперь, будь добра, уйди.

— Но вы должны пойти со мной! Это срочно!

— Ничего срочного нет!

— Есть!

— Иди домой, и во время обеда я к вам загляну. Ты же видишь — больные ждут.

— Нет, идемте сейчас! — Элизабетта прямо-таки почувствовала, как позади нее возникла ассистентка доктора.

Пасторе тяжело вздохнул:

— Хорошо, дай только закончить с пациентом. Больше я для вас ничего сделать не могу. А теперь убирайся, или я тебя сам вышвырну!

— Спасибо, только придите поскорее. — Элизабетта пронеслась мимо смерившей ее неодобрительным взглядом медсестры, выбежала из кабинета и покинула дом доктора. Она выскочила на мощеную улицу, повернула направо и побежала домой так быстро, как только могла.

В подъезд Элизабетта просто влетела.

— Папа! — Она промчалась через кухню в гостиную. Отец лежал на диване на боку. — Папа, доктор скоро придет. Пусть он тебя осмотрит.

— Со мной все хорошо, Элизабетта. — Отец открыл глаза, и, к ее удивлению, они были полны слез.

— Папа, больно?

— Нет-нет.

— Тогда в чем дело? Почему ты плачешь?

— Моя дорогая девочка, моя малышка, я так тебя люблю.

— И я тебя люблю.

Его взгляд был устремлен на нее, хотя кожа по-прежнему была бледно-серой. Элизабетта указала ему на остывающий кофейник.

— Хочешь кофе? Или что-то съесть?

— Нет. Мне… как-то нехорошо. — Отец закрыл глаза, и Элизабетта обняла его, прижимая к себе, словно пытаясь удержать рядом; ее терзал невысказанный страх самого худшего.

— Доктор скоро будет. Ты поправишься.

— Элизабетта, я был ужасным отцом, мне так жаль. Ты ведь это знаешь, правда?

От чувств у Элизабетты перехватило дыхание.

— Не говори так. Ты чудесный отец.

— Неправда. Я хочу, чтобы ты меня простила. Скажи, что ты меня прощаешь.

— О чем ты? — переспросила ошарашенная Элизабетта. — Зачем ты хочешь это услышать?

— Мне нужно. Пожалуйста, скажи, что прощаешь меня, дорогая. Мне так плохо, я хочу уйти, мне надо уйти, так скажи, что ты меня прощаешь. Прощаешь?

На глаза у Элизабетты навернулись слезы — она не могла признаться даже себе, что отец просит у нее позволения покинуть эту землю.

— Я не буду отвечать тебе, папа. Я не хочу, чтобы ты уходил.

— Пожалуйста, Бетта, скажи, что прощаешь меня, и отпусти. — Отец коснулся ее руки, и Элизабетта расплакалась, осознав, перед каким чудовищным выбором он ее поставил, — ведь кроме отца у нее ничего не осталось, так что был лишь один ответ, даже если ей этого совершенно не хотелось говорить.

— Мне нечего прощать тебе, папа, но я прощаю.

Выражение его лица мгновенно изменилось. Морщины на лбу разгладились, а губы изогнулись в улыбке, которой Элизабетта не видела уже много лет. Веки дрогнули, глаза открылись и посмотрели на нее — они были полны любви, которую она ощутила до самого мозга костей.

— Не бросай меня одну, папа!

Ее испуганный взгляд встретился с безмятежным отцовским взглядом, свет в котором угас, и в темных радужках отца Элизабетта увидела лишь собственное отражение. Она поняла, что он уходит, хотя мысль об этом была невыносима.

— Папа! — Элизабетта потрясла отца, пытаясь его разбудить, но ничего не произошло. Он лежал, откинув голову в сторону, его шея поникла, будто растянулась. Все мускулы на его лице обмякли, рот открылся, челюсть не держалась на месте. Левая рука с края дивана упала на пол.

Элизабетта разразилась горькими слезами, сотрясаясь всем телом от рыданий. Она прижала отца к себе, чувствуя, как его душа покидает тело, возносясь на небеса, где ему и место, где отныне он и пребудет — в раю голубого цвета, как на картинах Рафаэля.

Глава тридцать первая

Полуденное солнце, иссушающее и гнетущее, припекало, местный священник проводил службу, а Элизабетта у могилы отца совсем пала духом. Старинное кладбище Верано девятнадцатого века — один из самых красивых в мире погостов, удивительно подходящее место для упокоения художника. Рядом с могилой отца высилось надгробие, которое принадлежало некоему семейству ДиДжулио, на нем стоял мраморный ангел. Элизабетта подумала, что отцу бы это понравилось.

Папин могильный камень был из серого мрамора, небольшой — только такой и могла позволить себе Элизабетта. Поодаль располагались вычурные семейные склепы, но отца похоронили среди более скромных могил, на иных высились громоздкие изогнутые надгробия с выполненными эмалью портретами усопших. Отец в золотую пору своего таланта писал портреты куда лучше.

Элизабетта стояла, понуро склонив голову, черное платье, оставшееся от матери, было ей не по фигуре. Все утро она надеялась, что мать, прочтя некролог в газете, как по волшебству появится в церкви или на кладбище. Но этого не случилось, и Элизабетта корила себя за напрасные надежды.

После смерти отца она выплакала все слезы, а потом взяла себя в руки и принялась рассылать извещения, заказывать цветы, договариваться со священником о мессе, а с гробовщиком — о похоронах. На это ушли все сбережения, да и тех было недостаточно, поэтому фонд помощи неимущим подсобил деньгами, а гробовщик предоставил частичный кредит, что пришлось весьма кстати.

Справа Элизабетту поддерживал Марко, а слева — Сандро, их приход тронул ее до глубины души. Марко в своей черной форме был мрачен, он ненадолго отпросился с работы, а Сандро пришел в темном пиджаке и брюках, позже ему нужно было отправляться в Ла Сапиенцу. Позади с сыном Паоло и его женой Софией стояла Нонна, кроме них на кладбище пришли лишь несколько затрапезного вида собутыльников отца. Элизабетта не могла справиться с обидой на этих людей: даже после того, как отцу поставили диагноз, они, вопреки всем ее усилиям, поощряли его пьянство.

Священник закончил читать молебен, все перекрестились, и Элизабетта поняла: пришла пора окончательно попрощаться с отцом. Слезы туманили взор, но она овладела собой и сумела в последний раз сказать ему, как сильно она его любит и всегда будет любить.

— Да пребудет с вами Господь, — пробормотал священник, подходя к Элизабетте и закрывая требник. Она поблагодарила его, радуясь, что он согласился провести богослужение, хотя они редко ходили к мессе.

— Спасибо, что пришли, Нонна. — Элизабетта обняла старушку, чувствуя, как крепко та обнимает ее в ответ, — хватка оказалась на удивление сильной, а когда Элизабетта отстранилась, глаза Нонны блестели.

— Мои соболезнования. — Нонна промокнула платком влагу, что собралась под очками.

— Спасибо тебе, Паоло, и тебе, София.

— Если нужно, возьми пару дней выходных, не стесняйся, — понимающе кивнул Паоло.

— Нет, со мной все хорошо. Я приду завтра. — Элизабетте нужны были деньги, просто ей не хотелось при всех в этом признаваться.

— Что ж, ладно. — Нонна поджала губы, и Элизабетта поняла, что старушка обо всем догадалась. Когда Нонна и остальные Сервано покинули кладбище, Элизабетта приблизилась к выпивохам — приятелям отца — и из уважения к родителю поблагодарила их за то, что пришли.

— Нам так жаль, Элизабетта, — сказал Марко, взяв ее за руку.

— Да, очень, — подтвердил Сандро, беря ее за другую руку.

— Спасибо вам обоим, — неловко сказала Элизабетта. Они были очень добры, но соперничали, чтобы ее утешить, отчего она чувствовала себя виноватой. — Со мной все будет в хорошо. Разве вам не пора на работу?

— Увы, пора. — Марко нежно сжал ее руку.

— А мне еще нет, — ответил Сандро.

Марко посмотрел на него:

— Позаботься о ней, ладно? Не оставляй Элизабетту одну.

— Ну конечно, — кивнул Сандро, а Марко поцеловал ее в щеку и ушел.

Элизабетта вместе с Сандро сидела на кладбищенской скамье под сенью пинии. Их окружали надгробия, статуи и склепы, выстроившиеся тесными рядами среди кустов белого олеандра, кипарисов и пальм. Дорожки между могилами были выложены желтой галькой, и то тут, то там на солнце выныривала маленькая зеленая ящерица, а затем пряталась под куст.

Слезы окончательно иссякли, и Элизабетта словно оцепенела от горя. Сандро хранил дружеское молчание. Могила отца находилась всего в нескольких рядах, и Элизабетта никак не могла заставить себя покинуть кладбище. Не знала, как расстаться с отцом. Вот так просто взять и уйти?

Элизабетта вытерла глаза платком.

— Прости за задержку, Сандро. Ты иди, если нужно.

— Все хорошо.

— Знаешь, он не был идеальным отцом.

— Таких мало.

— Например, твой, — пробормотала Элизабетта. — Он у тебя адвокат, важная персона. Все на него равняются.

— Да, мне с ним повезло. Но и он не идеален. — Сандро помолчал. — Что ты будешь делать теперь, оставшись одна? Может, чем-то помочь? Все, что понадобится…

— Нет, я уже все придумала. Я перееду — плата за квартиру составляет львиную долю наших… то есть теперь уже моих расходов, а мне и нужна всего одна комната.

— Но ты, конечно, останешься в Трастевере?

— Да. Я подыскиваю жилье, но никто не хочет пускать меня с Рико.

— Ты же не можешь его бросить, он ведь твой любимчик.

— Да, верно.

— Может, и я когда-нибудь стану твоим любимчиком? На второе место согласен, но только не на третье. — Сандро улыбнулся, и Элизабетта поняла, что он имел в виду Марко, но ей стало неловко, и она сменила тему.

— Почему ты говоришь, что твой отец не идеален, Сандро? Он ведь твой герой…

— Мой герой? — Сандро поджал губы, обдумывая вопрос. — Нет, я бы так не сказал. Я люблю отца и восхищаюсь им, но не назвал бы его своим героем. Хотя герой у меня есть.

— Значит, это твой профессор? Леви-Чивита.

— И не он.

— А кто же?

— Ты, Элизабетта. Ты мой герой.

— Я? Я всего лишь официантка. — Она решила, что Сандро шутит, и посмотрела на него, но выражение его лица было искренним.

— Хоть ты не считаешь себя особенной — ты такая. Ты делаешь что должно, невзирая на трудности. Справлялась после ухода матери и не пропадешь без отца. Подобных тебе я больше не знаю. Ты единственная.

У Элизабетты пересохло во рту, и она не знала, что сказать, но не могла противиться его словам, ведь они помогли ей ощутить собственную силу даже в худший день ее жизни.

Глава тридцать вторая

В тот вечер Элизабетта сидела за кухонным столом и смотрела, как ест Рико. Черное платье после похорон она так и не сняла. В тишине пустой квартиры раздавалось лишь мурчанье жующего кота; остро ощущалось отсутствие папы: пусть он и пил, но с ним было неплохо. Теперь ей не о ком заботиться, кроме Рико.

Кто-то постучал, и она испуганно встрепенулась. Поднявшись, Элизабетта пересекла кухню, открыла входную дверь и обнаружила за ней улыбающегося Марко в форме.

— Марко? — удивилась она.

— Идем, Элизабетта!

— Что? Куда?

— Давай же, пошли! — Марко схватил ее за руку, вывел сначала из квартиры, а потом на улицу: ту почти перегородил элегантный черный купе-кабриолет со сверкающей хромированной решеткой радиатора, изогнутыми крыльями, высоко огибающими колеса, и еще более эффектным хромом на бортах.

— Ты знаешь, чья это машина?

— Конечно, это моего шефа. — Марко подошел к пассажирской двери и открыл ее. — Разве она не прекрасна? Это Lancia Astura, модель Пинина Фарины[84]. Садись, прокачу.

— Ты за рулем?

— Меня научили! Это легко!

— Но тебе еще не стукнул двадцать один год. Нужны права на вождение автомобиля. Это ведь незаконно.

— Мы и есть закон, Элизабетта. А теперь, прошу, усаживайся. — Марко жестом указал на открытую пассажирскую дверь, Элизабетта нехотя подошла к машине и забралась внутрь, вдыхая насыщенный запах кожаных сидений.

До этого дня Элизабетта ездила в автомобиле всего несколько раз, ведь в городе в нем не было необходимости. Она задержалась взглядом на приборной панели, на загадочных циферблатах и ручках.

— Поехали! — Скользнув на водительское сиденье, Марко закрыл дверь. Он завел двигатель, и машина понеслась по узким улочкам. — Шеф обожает машины, у него целых три. Я отвечаю за обслуживание и уход. Говорят, Дуче предпочитает Alfa Romeo, но эти седаны в основном берут для официальных поездок, а эта малышка — просто прелесть. Это единственный кабриолет.

— А твой шеф знает, что ты ее одалживаешь?

— Его нет в городе, — ухмыльнулся Марко и покатил дальше, а Элизабетте стало неуютно: ведь их так хорошо видно, да и в кабриолете она никогда не ездила. Сегодня она похоронила отца, и поездка казалась проявлением неуважения, так что Элизабетта надеялась, что соседи не заметят.

— На нас все глазеют.

— Завидуют! — пожал плечами Марко.

— Нет, решили, что ты правительственная шишка.

— Так и есть. — Марко огляделся и немного смягчился. — У тебя сегодня выдался тяжелый день, тебе нужно отвлечься. Поедем по набережной. Мигом долетим.

— Но я не хочу мигом!

— Просто ты еще не понимаешь, — усмехнулся Марко, и машина набрала скорость, поворачивая на набережную Санцио.

Руки Элизабетты невольно взлетели к волосам в попытке уберечь прическу. Автомобиль влился в поток машин, затем притормозил на красный свет, и Марко повернулся к ней.

— Теперь будет веселее, тебе понравится ветер.

— Но мы не сможем разговаривать — тут даже самого себя не слышишь.

— Верно, но разговоры мешают кое-чему другому. — Марко потянулся к ней и чмокнул в губы.

Элизабетта укоризненно покачала головой:

— Мне бы стоило догадаться…

— Но ты не догадалась. Нельзя знать все, cara. Я знаю то, чего не знаешь ты, поэтому я тебе все покажу. Разве такая жизнь не прекрасна?

Элизабетта растаяла. Она не ожидала услышать в кабриолете признаний в любви, но Марко любил выкинуть какой-нибудь фокус. Жизнь с ним — своего рода приключение, он все время помогал ей взбодриться, каждый раз.

Светофор загорелся зеленым, машина рванула вперед. Они быстро выехали из Трастевере, и Элизабетта вдруг поняла, что наслаждается поездкой. Двигатель авто урчал, машина катила на юг, и Элизабетта наплевала на прическу — пусть пряди себе хлещут ее по лицу. После душераздирающего дня оказалось приятно развеяться, мчаться мимо огней и красивых зданий, утопающих в полумраке, древних руин и внушительных городских учреждений. Они покинули Рим, и Элизабетта положилась на Марко, своих планов у нее все равно не было — только пережить день похорон отца.

Теперь вместо зданий вокруг расстилались поля, дизельная вонь сменилась свежим воздухом и запахом почвы, приятным и естественным. Автомобиль ехал по сельской местности, Элизабетта откинула голову на мягкое кожаное сиденье и посмотрела на ночное небо: неосвещенные окрестности были так же темны, вокруг царил мягкий сумрак.

Машина неслась в ночь, и Элизабетте стало казаться, будто они с Марко мчатся вместе сквозь пространство и время. На глаза навернулись слезы. Она вспомнила об отце: где же он сейчас? Возможно, на пути к небесам — так же, как и она, завис во времени и пространстве. Увидеть бы его еще хоть раз…

Марко замедлил ход и съехал на обочину — Элизабетта не поняла почему. Она посмотрела на него, думая, что он будет улыбаться и радоваться их приключению. Но в свете приборной панели увидела, что он выглядит подавленным, а его большие глаза блестят.

— Что стряслось, Марко?

— Мне так жаль, что твой отец умер. Даже не представляю, каково тебе сейчас. И знаю, тебя тревожит многое, особенно деньги. Верно?

— Спасибо, но я сама разберусь.

— Ты не должна проходить через это в одиночку. Я люблю тебя и буду помогать. Дам сколько нужно денег, если понадобится. Все что угодно, лишь бы облегчить тебе жизнь.

Элизабетта была тронута такой заботой.

— Мне не нужны твои деньги, Марко.

— Просто знай: тебе больше никогда не придется справляться одной. Пока я жив, ты больше не одинока.

Ее сердце отозвалось на эти слова, они утешили ее в тот самый день, когда она чувствовала себя как никогда брошенной. Элизабетта потянулась к нему и нежно поцеловала в губы, Марко поцеловал ее в ответ, и она потерялась в этом поцелуе, как всегда, когда он был рядом, его нежность унесла ее далеко. Вскоре Марко выпустил ее из объятий и убрал с ее лица прядь волос.

— Теперь твой черед. — Марко открыл дверь, вышел из авто и жестом поманил к себе Элизабетту. — Иди на место водителя.

Та отшатнулась.

— С ума сошел, Марко? Я и водить-то не умею.

— Это легко. Куча идиотов ездит каждый день.

— Но только не я!

— Оглядись, тут отличное местечко, чтобы поучиться. — Марко указал на проселочную дорогу, темную линию, которая тянулась в ночь. — Машин нет, тебе всего и нужно, что ехать прямо.

— Нет, Марко.

— Помнишь, что я тебе говорил? Ты можешь все! Пойдем. — Марко обошел машину, открыл дверь и, несмотря на ее возражения, вытащил Элизабетту наружу. Он усадил ее на водительское место и закрыл дверь.

— Я не сумею вести машину, Марко. — Элизабетта неуверенно положила руки на руль.

— Конечно, сумеешь, я помогу. — Марко запрыгнул на место пассажира, с кряхтением приземлившись, и они вдруг рассмеялись.

— Да ты просто безумен!

— И тебе бы не помешало. Пощупай ногами педали — справа педаль газа, а слева — педаль сцепления.

Элизабетта нащупала педали, затем опустила на них ступни.

— Ладно…

— Браво! Теперь правой ногой нажми на педаль и опусти вниз, чтобы дать газу, а левую отпускай, чтобы выжать сцепление.

— Что — одновременно?

— Да, но по моей команде. Правая нога вниз, левая — вверх. Я сделаю остальное.

— Что остальное?

— Переключу передачи. Ты об этом не волнуйся.

— Кажется, это нелегко.

— Только поначалу. Ты разберешься.

— Так мне уже нажимать?

— Да, давай.

Элизабетта нажала правой ногой на педаль и стала отпускать левую. Машина затряслась, подпрыгнула и остановилась — двигатель визжал, словно готов был взорваться.

— О нет! Я все сломала?

— Нет, — хохотнул Марко. — Попробуй еще раз. Готова? Давай.

Элизабетта предприняла еще одну попытку, но произошло то же самое, и хотя она испугалась, но уже настроилась решительно.

— Еще!

— Хорошо. Давай!

Элизабетта попробовала еще раз, и, хотя машина дергалась, а двигатель визжал, на этот раз авто покатилось.

— Смотри, смотри! Получилось?

— Продолжай, нажми еще на газ! — Марко пришлось кричать, чтобы заглушить шум двигателя.

— Сцепление больше не трогать?

— Нет, пока я не скажу!

Элизабетта поддала газа, стиснула руль и попыталась ехать прямо. Фары машины казались во тьме конусами света, а глянуть влево или вправо Элизабетта не осмеливалась, полностью сосредоточившись на вождении.

Машина ускорилась, и Элизабетта улыбнулась, чувствуя ее плавный ход, а затем двигатель завизжал еще сильнее, точно кошка, которой наступили на хвост.

— Снова сцепление! Давай!

Элизабетта ничего не понимала.

— Но сцепление уже включено!

— Надави вниз и постепенно отпускай! Давай же!

Элизабетта послушалась, и, видимо, это сработало: машину тряхнуло, она дернулась вперед, и они покатили быстрее.

— Получилось! — радостно крикнула она.

— Еще газа!

— Куда мы едем?

— Вперед!

— Это не опасно?

— Конечно, нет!

Засмеявшись, Элизабетта нажала на газ, потом еще, она выжимала сцепление, когда Марко подавал ей знак. Они неслись по дороге, разбрасывая гравий и грязь, и Элизабетта преисполнилась восторгом от ощущения подвластных ей скорости и мощи.

Она засмеялась, представляя, как мчится на большом черном кабриолете в совершенно незнакомое место. Вот какова теперь ее жизнь: ей известно лишь то, что осталось позади, и кто знает, что ждет в будущем. Элизабетта прибавила газу, и в самом деле чувствуя себя хозяйкой положения, свободной женщиной Рима, а поблагодарить за все это ей стоило Марко.

Элизабетта мчалась по дороге, и машина под ней ревела. А вдруг она влюбилась и в него, и в Сандро? Но если это правда, как же ей между ними выбрать?

Элизабетта продолжала гнать машину вперед, в будущее.

Глава тридцать третья

Сандро поставил велосипед в переполненную стойку на школьном дворе. Настал первый учебный день, и все школьники, что выбежали на улицу, сгрудились в кучки. Обычно они болтали, смеялись и дурачились, но сейчас вели себя тихо и казались необычно сдержанными. Мысли Сандро занимала в основном Элизабетта. Он поискал ее в толпе, но она пока не пришла.

Сандро заметил других одноклассников — Карло, Эцио и Витторио, они стояли кружком и рассматривали листок бумаги.

Он подошел к ним.

— Ciao, — сказал Сандро, радуясь новой встрече с приятелями. — Как прошло лето?

Троица подняла глаза от листа бумаги, лица у них были ошеломленные, и никто ему так и не ответил.

— В чем дело? — озадаченно спросил Сандро.

Карло нахмурился:

— Правительство приняло Закон о защите расы, что бы это ни значило.

— Закон о защите расы? — удивился Сандро. — Что это такое?

— Сами не понимаем. — Эцио поджал губы. — Он ужасен. Там говорится, что евреев выгоняют из школы. И учителей-евреев, и евреев-учеников.

— Шутишь? — Сандро ничего не понимал. Это было не смешно.

— Нет, это не шутка. Директор Ливорно с минуты на минуту нам все объяснит. Нас всех известили. Вот, посмотри. — Витторио протянул ему лист бумаги. — Первая часть касается учителей.

Сандро взял листок, сверху было написано: «Меры по защите расы в фашистских школах». Он прочел первый абзац:

Сандро ошарашенно поднял голову.

— Больше у нас не будет учителей-евреев? Это безумие? Что с ними случилось?

Карло покачал головой:

— Мы решили, что их уволили.

Эцио поник:

— Professoressa Лонги плакала. Все учителя расстроены. Никто не понимает, что происходит и почему.

Прочтя дальше, Сандро в ужасе воскликнул:

— О нет!

Сандро изумленно ахнул. Он прочитал еще раз. Если бы он сам не видел эти слова напечатанными черным по белому, то никогда не поверил бы, что такое вообще возможно.

— Не понимаю. Я уже зачислен в школу. Это что, правда? Таков теперь закон? Мне нельзя сюда ходить?

— Наверное, да, — пробормотал Карло. — Не знаю, почему они так поступают. Такого никогда не было. Это неправильно — так отделять евреев без всякой причины.

— Это невозможно! — У Сандро в голове пронеслись сразу миллионы мыслей. — Я еврей и поэтому больше не могу ходить в школу? Что же мне делать? Это же моя школа! Я здесь учусь! Я оканчиваю школу в этом году! Значит, я не получу аттестат? Меня вышвырнут из собственной школы?

— Мы тоже не знаем, — нахмурился Витторио. — Мне очень жаль, Сандро. Может быть, директор Ливорно объяснит. Для нас это какая-то бессмыслица.

— Боже! — Сандро никак не верилось в происходящее. Он хотел поступить в Ла Сапиенцу, получить степень бакалавра и магистра математики. Выучиться, а потом преподавать и публиковать свои работы. Внести свой вклад в науку, как профессор Леви-Чивита. У него были цели, но без школьного аттестата он не достигнет ни одной из них. Вот так, внезапно, исчезло его будущее.

Сандро недоверчиво огляделся по сторонам. Полным страданий взглядом он искал других учеников-евреев, но ему не сразу удалось вспомнить, кто из собравшихся во дворе еврей, а кто нет. В школе это никогда не имело значения ни для него, ни для других. Сандро понятия не имел, почему теперь это стало важно. Он заметил Джулию и Карлотту, которых знал еще по синагоге, — они читали такой же листок, и по их щекам текли слезы.

Сандро снова принялся читать, пытаясь собраться с мыслями. Эцио и Карло молчали, и Сандро изучил третью статью, где говорилось, что учителя-евреи отстранены от работы, а затем четвертую, которая гласила:

У Сандро закружилась голова. Профессор Леви-Чивита был евреем, а если профессора-евреи больше не могут преподавать, значит, и его отстранили от работы. Немыслимо. Безумие. Сандро должен был сегодня после школы пойти в Ла Сапиенцу. Теперь он не знал, найдет ли там профессора Леви-Чивиту, или кого-нибудь из других профессоров-евреев, или студентов-евреев.

Внезапно толпа учеников зашумела и развернулась ко входу в школу: на крыльцо вышел директор Ливорно, а за ним стайка учителей. Ветер развевал его всклокоченные белые волосы, взгляд директора за очками был мрачен. Он горбился в своем костюме-тройке. Все учителя выглядели очень печальными, жались друг к другу, кое у кого глаза были опухшими, словно заплаканными.

— Ученики! — воззвал директор Ливорно. — Пожалуйста, послушайте меня внимательно.

Вдруг кто-то коснулся руки Сандро. Оглянувшись, он увидел Элизабетту. Не говоря ни слова, она взяла его ладонь, с болью и тревогой глядя на него.

Директор Ливорно отдал фашистский салют — все ответили ему тем же, — а затем начал говорить:

— Дорогие ученики, вы уже получили проект этого нового закона, Regio Decreto — королевский указ — за номером 1390. Мне очень жаль, но согласно этому закону еврейским ученикам больше не разрешается посещать нашу школу. Кроме того, еврейским учителям больше не разрешается у нас преподавать.

— Но это неправильно, господин директор! — выкрикнул рассерженный Сандро. — Это неверный закон, вы не можете так поступить!

Начали возмущаться и остальные ученики: «Это нечестно!», «Это неправильно!», «Да как они могут?!», «Это моя школа!», «Вы должны отказаться, директор!»

— Пожалуйста, успокойтесь, — директор Ливорно снова призвал всех к тишине. — Персоналу запрещено высказывать свое мнение по поводу этого закона, поэтому мы воздержимся. Нам поручено следить за его исполнением, и мы будем соблюдать приказ. Нам сообщили, что еврейским ученикам позволено организовать собственные школы.

— Что значит организовать собственные школы? Как мы должны это сделать, директор? Так нечестно!

Лицо директора вытянулось.

— Сандро, нам объяснили, что еврейская община на эти цели получит финансирование. И еще раз: нам очень жаль.

— Но как мне получить аттестат?! — воскликнул Сандро. Остальные поддержали его.

Глаза директора за стеклами очков затуманились.

— Я приношу глубочайшие извинения. Боюсь, больше мне сказать нечего. Из-за закона у меня нет выбора.

Прозвучал звонок, возвещающий о начале занятий, но никто не двинулся с места. Сандро застыл, не зная, остаться или уйти. Это была его школа, и он с таким нетерпением ждал начала учебного года. Последнего года перед выпуском. Который он мог провести с Элизабеттой?

Директор Ливорно воззвал:

— Заходите в школу, начинается учебный день. Всем нашим еврейским ученикам мы желаем удачи на вашем поприще. Все остальные, пожалуйста, идите в классы.

Сандро смотрел, как Карло, Эцио, Витторио и другие его одноклассники направляются в здание школы.

Элизабетта обняла его.

— Мне так жаль, Сандро.

— Они не могут так поступить, правда?

— Я… не знаю.

Сандро отпустил ее.

— Иди, — негромко сказал он. — Тебе пора на уроки.

— Нет, я хочу остаться с тобой.

— Пожалуйста, иди.

— Я остаюсь. — Элизабетта взяла его за руку, но он коснулся ее плеча и отстранился.

— Послушай, мы увидимся позже.

Прозвенел последний звонок, и директор Ливорно снова обратился к ученикам:

— Те, кому разрешено, проходите внутрь. Нам приказано вести занятия по расписанию. Мы не должны начинать позже обычного.

Сандро попытался справиться с потрясением.

— И правда, иди в школу. Я поеду в Ла Сапиенцу и узнаю, как дела у профессора. — Он поцеловал ее в щеку. — Загляну к тебе, как получится.

— Конечно.

Сандро смотрел, как Элизабетта, неохотно повернувшись, идет к двери в школу вместе с другими учениками-гоями и напоследок оглядывается на него. Он заметил, как она переживает за него, поэтому притворился, что не слишком расстроен, и помахал ей на прощание. В толпе она поднялась по ступенькам в школу, двор опустел, остались лишь ученики-евреи, заплаканные и растерянные: Карлотта, Малка, Джулия и другие, чьих имен Сандро не знал.

Двери школы закрылись, а Сандро в немом изумлении так и стоял среди собратьев по несчастью. Из открытых окон доносились шум и разговоры; Сандро представил, как все сейчас ринутся в классы, чтобы спеть Giovinezza. Он и сам пел этот гимн каждый день, но сегодня фашизм отрезал его от школы и всех, кого он знал, включая любимую девушку.

— И что нам делать? — спросила подошедшая Джулия, вытирая глаза платком.

— Не знаю, но мне пора, — ответил Сандро, спеша к своему велосипеду.

Никогда еще Сандро не мчался по улице так быстро. Утренний час пик был в самом разгаре, так что приходилось лавировать между машинами, трамваями и другими велосипедистами. Все спешили на работу или в школу, всем было не до потрясений в жизни римских евреев. Сандро в рекордные сроки добрался до Ла Сапиенцы, свернул на асфальтовую дорожку, проходящую через центр кампуса, и присоединился к другим студентам, которые ехали на велосипедах и шли группами. Он миновал новое административное здание — громоздкое сооружение, построенное при Муссолини. Теперь Сандро увидел его новыми глазами. Эта монолитная конструкция и раньше производила на него впечатление, но сегодня она страшила.

Сандро свернул на аллею, что вела к круглому ультрасовременному зданию математического факультета, на лужайке перед ним шумела большая толпа. Он спрыгнул с велосипеда и увидел вереницу потрясенных и расстроенных студентов, которые покидали здание с вещами в руках.

Ошеломленный Сандро с ужасом смотрел на эту сцену. Рядом с ним стоял крупный студент, парень тоже выглядел огорченным, и Сандро обратился к нему:

— Простите, это все из-за нового закона?

— Да, еврейских студентов сегодня утром выгнали. Преподаватели-евреи получили уведомления об увольнении, так что они тут больше не работают. В расписании курсов царит хаос. Никто не знает, что делать. Это ужасно.

— А что насчет Леви-Чивиты? Он тоже ушел, вы не знаете?

— Леви-Чивита? Вы студент Леви-Чивиты? — Темные глаза студента вспыхнули интересом. — Я — Франко Дутоло.

Сандро, пожав ему руку, представился.

— Какой курс он у вас вел?

— Никакого, я вольнослушатель.

— Я его еще не видел, но я только что приехал. Стою в очереди к нему на семинар, то есть стоял. Я перевелся из университета Падуи. Леви-Чивита преподавал там много лет. Все его любили. Он возит студентов на экскурсии в Альпы. — Франко повернулся и, покачав головой, посмотрел на то, что творилось перед корпусом. — Это отвратительно. Какая-то нетерпимость. Никогда бы не подумал, что такое может случиться, и все говорят, что теперь математическому факультету конец. Профессора Вольтерра и Кастель-Нуова уже ушли. Хотите верьте, хотите нет, но кое-кто из студентов над ними еще и поглумился.

Сандро в ужасе отпрянул.

— Прошел слух, что профессор Энрикес пытался попасть в библиотеку, но его не пустили. — Глаза Франко вспыхнули от возмущения. — Они его выгнали. Одного из лучших математиков столетия.

— Кошмар. — Сандро смотрел, как мимо проходят выпускники-ассистенты, некоторые из них выглядели оцепеневшими, многие плакали.

— Представляете, это происходит в университетах по всей стране. Падуя. Болонья. Турин. Феррара. Милан.

— Мне нужно зайти внутрь.

— Не надо. Нам велели ждать снаружи.

Но Сандро уже было плевать на правила. Он подкатил велосипед ко входу, пробрался сквозь толпу и с колотящимся в горле сердцем поспешил в здание. В шумном коридоре царил хаос, студенты толпились повсюду, разговаривали и плакали. Сотрудники университета обнимались, профессора вытирали слезы.

Сандро свернул направо, к кабинету профессора Леви-Чивиты, ему хотелось увидеть его в последний раз, попрощаться и поблагодарить. Пробравшись сквозь скопище народа в коридоре, он заметил Энцо, который топтался у кабинета профессора.

— Энцо! — Сандро поспешил к нему, но дверь кабинета была открыта, а сам он пуст.

Глаза Энцо заблестели.

— Ты с ним просто разминулся. Мне так жаль. Я знал, ты придешь. Надеялся, что успеешь.

Сандро почувствовал, как у него перехватило горло, и все так старательно подавляемые чувства разом нахлынули на него. Захотелось разрыдаться — не только из-за себя, но и из-за профессора и всех остальных.

— Мне так жаль, что вышел этот… закон, — всхлипнул Энцо. — Для меня он просто отвратителен. Это дискриминация, его нужно отменить, но я знаю, тебя мои слова не утешат. Ты гениальный студент. Это я учился у тебя, а не наоборот.

— Спасибо, — ответил Сандро, сглатывая тяжелый комок. Слова сочувствия откликнулись печалью в сердце. — А как профессор? Он огорчен?

— Да, но держится. Это просто кошмар. Мы потеряли всех.

— Куда он отправился? — Сандро изо всех сил старался держать себя в руках.

— Не знаю. Все возмущены. Никто не представляет, что делать. — Энцо потер лицо. — Ходят слухи, что закон затронет почти сотню профессоров по всей стране. Так глупо и неправильно! Италии это лишь навредит. Мы потеряем лучших. Какой в этом смысл?

У Сандро не нашлось ответов. Ему придется покинуть Ла Сапиенцу прямо сейчас и больше не возвращаться. Ему не видать работы у Леви-Чивиты. Он никогда не будет преподавать здесь и не внесет свой вклад в развитие математики.

— Ты давай, держись, ладно?

— А разве это важно? — невозмутимо ответил Сандро.

Глава тридцать четвертая

После уроков Элизабетта отправилась в «Каса Сервано» и вошла в душную кухню. Она повесила сумочку у буфетной, где за столом сидела Нонна. Четыре пухлые полоски мягкого теста были присыпаны мукой, над ними склонилась седая голова старушки: та резала одну полоску на маленькие части, превращая ее в рядок овальных подушечек.

Элизабетта догадалась, что Нонна готовит ньокки, но Паоло в баре отсутствовал, в угадайку не сыграешь, да и настроения все равно не было. Она без конца тревожилась за Сандро, и день в школе прошел ужасно: все ученики, учителя и администрация были огорчены и злы.

— Ciao, Нонна. — Элизабетта подошла и расцеловала старушку в щеки, вдыхая знакомый запах муки и розовой воды. — Вы слышали, что сегодня случилось с евреями?

— А ты считаешь, я живу в пещере? Муссолини ополчился на евреев, залил весь Трастевере слезами! Выгоняет детей из школ! Учителя лишаются работы! Этот человек — чудовище, сущее наказание! Теперь что касается тебя! — Нонна подняла взгляд от стола, плотно поджав губы. — А ну присядь.

— Я? Муссолини? — Элизабетта присела, ничего не понимая.

— Разве это не моя газета? — Нонна указала на вчерашнюю газету, которая лежала на другом стуле.

— Да.

— Я на тебя зла.

— Почему?

Нонна вдавила указательный и средний пальцы в мягкую подушечку теста, сделала ямку в центре, а затем ловким движением окунула в муку.

— Ты писала на моей газете?

Элизабетта обвела там несколько объявлений.

— Наверное, да. Простите.

— Ты ищешь квартиру?

— Да.

— А меня спросить не догадалась? — Нонна закрутила еще кусочек теста. — Ты хоть представляешь, как меня обидела? Думаешь, у меня не найдется для тебя комнаты? Разве ты не знаешь, что я женщина не бедная? Не знаешь, что у меня есть собственность? И даже очень хорошая комната в одном из домов. С ванной!

— Для меня?

— Конечно, для тебя! — Нонна досадливо нахмурилась.

Элизабетта ничего не понимала. Это прозвучало бы как предложение, если бы не странная старушкина манера выражаться.

— Ну что ж, спасибо. Сколько стоит комната?

Нонна вскинула голову, ее глаза с набрякшими веками сверкнули за очками.

— Элизабетта, за кого ты меня принимаешь?

Та была совершенно ошеломлена:

— Бесплатно? Я не могу принять такую щедрость.

— Тогда ты уволена. Прощайся с «Каса Сервано» и со мной.

— Нет! — поспешно воскликнула растерянная Элизабетта.

— Ты хотела сказать «да»? Да что с тобой такое? Ты не можешь сказать «да»?

— Да! — ответила Элизабетта, радуясь подсказке. Это была не беседа, а минное поле. — Спасибо! А где эта комната?

— Виа-Фьората, 28.

Элизабетта моргнула:

— Но ведь это ваш адрес…

— Я же сказала, что комната моя. Ты меня не слушаешь? — Нонна плюхнула еще одну ньокки в муку. — Я живу на первом этаже. У тебя комната наверху, с собственной ванной.

— Это чудесно, спасибо. — Элизабетту теплой волной захлестнуло облегчение, но Нонна все еще яростно посматривала на нее с ножом в руке.

— Осталась одна проблема. Твой глупый кот.

— Откуда вы знаете про кота? — Элизабетта сглотнула комок в горле. Она ни за что не выбросит Рико на улицу. Лучше отказаться от бесплатного жилья.

— Думаешь, я не замечаю, как ты собираешь объедки? Или не слышу, как ты трещишь о том, какой он умный? Какой красивый? Какой славный?

— Можно мне его взять?

— Он метит?

— Нет.

Нонна посмотрела на нее, решаясь.

— Тогда ладно.

Элизабетта обняла ее, не в силах сдержать чувства.

— Но если он будет метить, я отрежу ему ньокки!

Глава тридцать пятая

— Роза! — Сандро оторвал взгляд от блокнота, радуясь приходу старшей сестры. Та сняла комнату в квартире и теперь дома появлялась редко. Роза прошла в столовую, положила сумочку и обняла брата. На ней был модный костюм коричневого цвета, волосы убраны в пучок; Сандро уловил от нее угасающий аромат цветочных духов.

— Я слышала, что случилось в школе, Сандро. Мне так жаль.

— Спасибо. То же самое было и в Ла Сапиенце. Леви-Чивита ушел. Я даже не успел попрощаться.

— О нет. Ты, наверное, совсем расстроился.

— Стараюсь держаться, — искренне ответил Сандро. — Не хочу сбиваться с пути.

— Нельзя не сбиться с пути, если правительство собственной страны тебя с него сбивает, — сочувственно нахмурилась Роза. — Муссолини настроен против нас. Манифест и расовые законы говорят о том, что он больше не хочет видеть евреев в Италии. Он собирается так усложнить нам жизнь, что мы сами уедем.

— Но почему это происходит? Почему именно сейчас, после стольких лет?

— Именно это так волновало нас с Дэвидом. Муссолини решил перейти на сторону Гитлера, а если Гитлер против евреев, то и Муссолини с ним заодно. — Роза нежно коснулась руки брата. — Знаю, ты любишь папу, и я тоже, но он не замечает того, что я вижу в посольстве.

Сандро казалось, он разрывается на части.

— Но ведь отец знаком с людьми из партии, он читает газеты.

— Только фашистские газеты. Все его самые близкие друзья — фашисты. Они будут горой стоять за Муссолини несмотря ни на что. — Роза сжала его руку. — В любом случае, если папа так считает, это не значит, что ты должен придерживаться такого же мнения. Фашисты теперь наши враги. После сегодняшнего дня евреи должны выйти из партии. Расовые законы — это последняя капля. Тебя выгнали из школы. Это возмутительно!

— Папа говорит, это все временно.

— Он ошибается. Сандро, ты должен думать о себе.

— Роза! — В комнату вошла Джемма и расцеловала дочь в обе щеки. Следом появился отец.

— Какой приятный сюрприз! — Отец протянул руки обнять Розу, но Сандро заметил, что улыбки у родителей натянутые. Весь вечер они провели, запершись вдвоем в кабинете его отца.

Роза поцеловала их обоих.

— Какой страшный день. Я в ужасе.

— Мы тоже, — сдержанно ответила мать. — Но отец уже занимается решением проблемы. Ты ведь останешься поужинать с нами, правда?

Сандро вмешался:

— Это утешительный ужин для меня, Роза. Корнелия обещала зажарить что-нибудь вкусное.

Роза хохотнула — необычно счастливый звук посреди повисшего напряжения.

— Останусь с удовольствием.

— Хорошо, усаживайся, а я принесу еще приборы. — Мать развернулась и направилась на кухню.

— Да, занимайте места. — Отец подошел к столу, взял бокал и, налив вина, предложил Розе. — Как идут дела?

— Все было отлично до сегодня. — Роза взяла бокал и села. — Папа, что ты думаешь о расовых законах? О чем говорила мама, что за решение?

— Не стоит терять голову, нам нужно двигаться вперед. Существует положение о создании еврейских школ на государственные средства.

— А что ты теперь думаешь о партии? Ты ведь был так ей верен, для тебя это, должно быть, шок. Переворот сознания, верно?

— Я уже говорил Сандро: я потрясен тем, что эти законы приняли. Однако у меня было время вчитаться в закон, обсудить все с членами Совета и сделать несколько звонков.

Роза нахмурилась:

— Но они ужасны, ничто этого не изменит, папа.

— Совет уже изучает возможность арендовать помещение, чтобы проводить уроки, и члены общины приглашают преподавателей на добровольных началах. Ведь у нас много учителей и профессионалов, которые могли бы помочь.

— Но… — запротестовала Роза, однако Массимо остановил ее взмахом руки.

— Учителя-евреи, которых сегодня уволили, звонят в синагогу и ищут работу, а мы составляем список: нам нужно понять, скольким мы можем ее предоставить. Я предложил взять синьору Лонги, учителя математики Сандро. И он тоже будет нам помогать — преподавать арифметику младшим классам. Сын всегда хотел быть учителем, так что нужно хвататься за эту возможность.

— Возможность? — повторила Роза, не скрывая неодобрения. В комнату вошла мать и поставила перед Розой тарелку и приборы, затем присела сама.

— Да, — твердо ответил отец. — Разумеется, ситуация паршивая, но нам следует извлечь из нее максимум пользы. Сандро и остальным незачем терять время, ведь в конце года они все равно смогут сдать государственный экзамен. Если они его сдадут, то получат шанс на высшее образование.

— То есть это уже предусмотрено?

— Да. Самое главное — удовлетворить потребности учеников в учебе. — Отец потрепал Сандро по плечу. — Ясно одно: эта проблема возникла не только в школе Сандро. По предварительным расчетам, пострадают около шести тысяч еврейских учеников, сто семьдесят учителей средних школ и сто университетских преподавателей. Нужно просто приспособиться и жить дальше. В конце концов, выживание — вот что нам, евреям, удается лучше всего.

— Хорошо сказано, дорогой, — поддержала его Джемма, и тут в столовую вошла Корнелия с блюдом carciof alla giudia, жареных артишоков, еврейского деликатеса.

У Сандро загорелись глаза.

— Брависсимо, Корнелия!

— Все для тебя, — улыбнулась та, водружая блюдо на стол. Артишоки выглядели весьма аппетитно. Легкая панировка блестела от оливкового масла и лимона, овощи усыпали крупинки морской соли. Отец прочитал молитву, а Сандро отломил от артишока лепесток и откусил кусочек.

— М-м-м, я официально больше не горюю.

— Ну и хорошо. — Корнелия потрепала его по плечу и вернулась на кухню.

Роза кашлянула, привлекая внимание.

— Мне нужно кое-что всем вам сказать, хотя вечер и так не из легких. Но почему бы не рассказать сегодня. Я закончила работу в международном агентстве гуманитарной помощи, так что все в порядке. Я собираюсь эмигрировать вместе с Дэвидом, и все уже готово. Не хотела вот так вас ошарашить, но мы уезжаем в конце недели.

Новость ошеломила и опечалила Сандро. Прежде ему не верилось, что Роза на это решится. Он не знал, что и сказать. Это стало для него ударом, но Сандро предпочел промолчать.

— Так быстро? — Мать закрыла рот ладонью.

Морщинистое лицо отца вытянулось.

— Как-то неожиданно, правда?

— Не совсем, — отозвалась Роза и смягчилась: — Я выжидала время. Мне не хочется уезжать без вас, но и оставаться я боюсь. И боюсь того, что произойдет, если вы останетесь.

— С нами все будет хорошо, — тихо сказал отец. — Мы живем здесь. Мы здесь работаем.

— Мы должны остаться, Роза, — добавила мать, а потрясенный Сандро уткнулся взглядом в тарелку. Он был согласен с родителями и, конечно, не хотел покидать ни Рим, ни Элизабетту. Но нынешний поворот событий пошатнул его уверенность в будущем.

— Послушайте меня в последний раз. — Роза подалась вперед. — Я тревожусь, что в какой-то момент эмигрировать уже запретят. Я слышала кое-что в посольстве. Знаю, вы отмахнетесь, мол, все неофициально, но сведения достоверные. Евреи по всей Европе боятся нацистов. Знаю, вы скажете, мол, евреи отовсюду едут в Италию, и вы правы, но приехавшие здесь окажутся в таком же ужасном положении. У тех, кто будет пошевеливаться, имеется шанс уехать. Если тянуть время, обстановка станет лишь сложнее и опаснее.

— Опаснее? — фыркнул отец.

— Да, папа. — Роза поджала губы. — Другие страны уже блокируют въезд беженцам. Соединенные Штаты установили квоты на пропуск евреев и вводят новые ограничения. Министерство иностранных дел работает так неповоротливо, что отъезд осложняется задержками. Даже если ты получишь визу, существуют правила насчет той суммы денег, с которой ты можешь покинуть Италию, и, если ее не хватит на твое содержание, никто тебя не примет.

Отец нахмурился, а мать выгнула бровь, но Роза не дала им вставить и слово:

— Никто не желает принимать евреев, и даже Британия требует у соискателей тысячи фунтов за визу в Палестину. Если бы я не работала в посольстве, мне пришлось бы куда сложнее. Пожалуйста, поедем со мной в Лондон. Это ваш последний шанс.

— Нет, спасибо, — ответил отец, покачав головой. — Мы же уже говорили.

— Мне жаль, — добавила мать.

У Сандро сжалось сердце, он видел, что сестра едва не плачет. Он любил ее, поэтому знал, что нужно сказать.

— Я понимаю, почему ты хочешь уехать, Роза. Делай, что должна.

— Спасибо. — Роза улыбнулась ему дрожащей улыбкой и снова повернулась к родителям: — Есть еще кое-что, и вы должны это знать. На прошлой неделе я обвенчалась с Дэвидом в Лондоне, так что теперь я его жена.

— Что? — От удивления отец приоткрыл рот. — Ты вышла замуж?

— Роза? — Мать округлила глаза за стеклами очков. — Боже мой! Почему ты нам не сказала?

Сандро изумленно воззрился на сестру, но та уже взяла мать за руку.

— Мама, я не сказала вам, потому что знала, как вы с папой отнеслись бы к тому, что я вышла не за итальянца. Но разве после всего произошедшего это важно? Согласно манифесту, раз мы евреи, то больше не итальянцы. Ты не находишь это нелепым, папа?

— Нет. — Отец сложил руки на груди. — Манифест — это еще не закон. Нельзя отрицать историю. Мы — итальянские евреи. Мы римляне.

Мать потрясенно качала головой:

— Ты могла бы сказать нам, Роза. Могла бы дать нам знать. Нас даже не пригласили на свадьбу.

Вид у Розы был подавленный.

— Просто я понимала, что вы станете меня отговаривать, и не хотела давать вам такую возможность. Нам нужно было пожениться, чтобы повысить мои шансы на иммиграцию.

Сандро понимал сестру, хотя и огорчился, что не побывал на ее свадьбе. Он был счастлив за Розу, но ее грядущий отъезд из страны его ранил. Чувства бурлили. Отец рассердился, мать растерялась, а Сандро был не в силах дождаться, когда закончится этот ужасный день.

Массимо покачал головой:

— Роза, он же не итальянец. Ну как ты могла?

— Мы любим друг друга, вот так и могла, — нахмурилась Роза. — Он замечательный человек, и мы поженились на еврейской церемонии, с его родителями и братом.

— От этого он итальянцем не стал! — возмущенно вскинул руки отец. — Мы хотели внуков-итальянцев.

И тут у Сандро прорвались так долго сдерживаемые чувства:

— А разве это важно, отец? Сначала ты сказал, что мне нельзя встречаться с Элизабеттой, поскольку она не еврейка. Потом ты говоришь, что Розе нельзя выходить замуж за Дэвида, потому что он не итальянец.

Уязвленный Массимо повернулся к нему:

— У нас с твоей матерью есть планы на вас обоих, и мы имеем на это право. Куда подевалось твое уважение, сын?

— Разумеется, я тебя уважаю. — Сандро понял, что должен думать своей головой, как говорила ему сестра, и принялся отстаивать свою позицию. — Но разве мне нельзя с тобой не соглашаться? Разве случившееся сегодня не доказывает, что ты заблуждаешься? Нельзя разделить людей по категориям, вышвыривать меня из школы из-за того, что я еврей, — аморально. Это причиняет боль — бесконечную боль. Это просто неправильно. Правительство ущемляет наши интересы, так почему мы его все еще поддерживаем? Это безнравственно.

Поднялась с места мать, сжимая салфетку; казалось, она была совершенно выбита из колеи. Брови хмурились, нижняя губа дрожала.

— Ненавижу эти споры! Я лишь хотела увидеть, как моя дочь выходит замуж, а теперь я этого лишена. — Расплакавшись, она закрыла лицо салфеткой и выбежала из столовой, а следом за ней Роза.

Сандро с отцом остались за столом одни, они молчали, даже не пытаясь нарушить повисшую тишину. Сандро уставился в тарелку, пытаясь разобраться в чувствах. Он с неохотой признал, что и правда теряет уважение к отцу, чьи взгляды просто не выдерживали здравого смысла. Раньше Сандро никогда не разговаривал с ним так, за исключением последнего спора об Элизабетте.

Сандро хотелось решить вопрос до конца, поэтому он поднял голову, но с удивлением обнаружил, что отец сидит расправив плечи. Глаза его за стеклами очков скрывала пелена слез, и на Сандро хлынула волна сожаления. Прежде ему не доводилось видеть отца плачущим.

— Папа? — начал он, поднимаясь со стула, но отец жестом велел ему оставаться на месте.

— Вот появятся у тебя дети, сам все поймешь.

Глава тридцать шестая

Бар «Джиро-Спорт» был набит битком, и Альдо вместе со старшей официанткой, Летицией, стоял за стойкой, разливая кофе. Отец занимался столиками на улице, обслуживая гостей и отгоняя аккордеониста с фотографом, которые пытались подзаработать на туристах. Марко принимал заказ у симпатичных медсестричек, а Альдо с улыбкой за ним наблюдал. Младший брат умел непринужденно обращаться с женщинами, и Альдо часто жалел, что у него нет обаяния, присущего Марко. Но Альдо любил брата слишком сильно и потому совсем не завидовал.

— Due cafè ristretti, — сказала Летиция, имея в виду, что надо приготовить две крохотные порции густого кофе. Альдо взял чашку и повернул рычаг на высокой кофемашине Victoria Arduino со сверкающим значком орла наверху.

Он сварил кофе, в очередной раз вспомнив, какой опасностью грозили планы антифашистов. Приближался прием по случаю выхода Спады на пенсию, и Альдо все больше тревожился за Марко.

К его растущему ужасу, на каждом собрании ячейка отрабатывала нападение, вместо оружия пользуясь палками, — ведь Альдо пока не отправили в Орвието. Каждое утро и вечер он молил Бога о напутствии, но его так и не было.

Альдо передал чашку Летиции и принялся варить следующую порцию, обдумывая ситуацию с Марко. Уговорить брата бросить работу ему пока не удалось, и Альдо изобретал новый план. Звучало безумно, но он на самом деле прикидывал, не накормить ли Марко в день приема подпорченной свининой, чтобы брат заболел и не смог пойти. Одна беда: желудок у Марко железный, и, чтобы свалить его с ног, потребуется внушительная порция, а Альдо не желал, чтобы для брата дело кончилось больницей. И все равно, если только Марко не окажется при смерти, он непременно отправится на прием — ему не терпелось отпраздновать уход Спады.

Альдо передал Летиции вторую чашку кофе и посмотрел на улицу. Его взгляд случайно упал на светловолосую женщину, которая сидела за одним из столиков на улице. Он ее тут же узнал. Это была Сильвия, жена Уно.

Альдо опустил голову, пряча лицо. Сердце бешено заколотилось. Сильвия не догадывалась, что он здесь работает. Увидь она его, то выяснила бы, кто он такой на самом деле.

— Чашку кофе, senza schiuma, — сказала Летиция, имея в виду кофе без пенки.

Альдо решил где-нибудь спрятаться.

— Летиция, можешь меня прикрыть? Мне нужно в уборную.

— Конечно, — согласилась Летиция, Альдо вышел из-за стойки и уже хотел было нырнуть в подсобку, как вдруг понял, что опоздал. Сильвия как раз встала и разговаривала с Беппе, вероятно интересуясь у него, где находятся удобства. В следующий миг она, в красивом голубом платье, облегающем ее грациозную фигуру, вошла в бар.

У Альдо пересохло во рту. Нельзя дать ей себя увидеть. Тем временем на Сильвию обратил внимание Марко — тот никогда не пропускал хорошенькую девушку. Нельзя дать им заговорить! Альдо хорошо знал младшего брата, он сразу начнет хвастаться работой в Fascio, желая произвести впечатление, и все полетит кувырком.

Альдо замер. Сильвия направлялась прямо к нему и Марко. Спрятаться от нее было некуда. Рванись Альдо влево или вправо, она бы заметила движение. Поэтому он отвернулся, словно разговаривал с кем-то из посетителей, но краем глаза заметил, что Сильвия замедлила шаг и смотрит прямо на него.

Обернувшись, Альдо встретил ее взгляд. Сильвия не отрывала от него взора. Странно, но она совершенно не казалась удивленной, а затем кивнула ему, словно подавая знак, и пошла в заднюю часть бара, в узкий коридор со складскими помещениями и уборными. К счастью, Марко отвлек клиент, и брат ничего не заметил.

Альдо последовал за женщиной, лихорадочно размышляя. Он свернул в коридор, где его уже ждала Сильвия.

— Мне нужно с вами поговорить, — негромко пробормотала она.

— Хорошо, идемте в кладовую. — Альдо отвел ее в крошечную комнатку под лестницей, заставленную продуктами. Он быстро закрыл дверь и включил свет. — Что вы делаете здесь, Сильвия?

— Уно прислал меня к вам, Альдо.

Он был потрясен.

— Откуда вам известно мое имя? И что я работаю здесь?

— Уно выяснил — нам очень нужно с вами поговорить. Это срочно.

Альдо от нее отшатнулся.

— Но как он узнал?

— У него есть свои методы.

Альдо постарался не выказывать тревоги.

— Я считал, что наши имена — строгий секрет. Считал, что мы доверяем друг другу и не шпионим за товарищами.

— Да, верно, но вы не представляете, чем приходится рисковать Уно. Вот почему я пришла вместо него. — Сильвия нахмурилась. — Поверьте мне, у него есть веские причины действовать именно так. Я не буду больше ничего от вас скрывать, поэтому скажу прямо: он знает, что ваш отец — фашист «первого часа».

Альдо возблагодарил Бога, что они не знают о Марко. Он овладел собой.

— Уверен, не только у меня в ячейке отец — убежденный фашист. Я живу своим умом и все же предан нашему делу.

— Мы это знаем, но я пришла не за этим. Я пришла вам сказать, что в Орвието нужно отправиться сегодня вечером.

— Сегодня вечером? — Альдо тяжело сглотнул. — Почему сегодня? Что случилось?

— Кое-что произошло, больше я ничего не могу добавить.

Альдо хотелось потянуть время. Чем дольше ему удастся оттягивать поездку за оружием, тем лучше.

— Но я пока не знаю, готов ли к поездке.

— И в чем причина?

Альдо попытался выкрутиться, но врать он никогда не умел.

— Хм, но сегодня и времени-то почти не осталось.

— Ничего не поделаешь.

— Мне нужно подготовиться.

— Подготовиться?

— Подготовить велосипед.

— Он сломан? Вы можете его починить?

— Ну, он не сломан, но…

— Альдо, вы боитесь? Все дело в этом? — Голубые глаза Сильвии с подозрением смотрели на него. — Вы поэтому так похудели, от тревоги?

— Да, — подтвердил Альдо, эта женщина была слишком умна, она не верила ему, как бы он ей ни доказывал обратное. — Просто мне не хотелось признаваться в этом перед остальными.

— Я так и знала. Я замечаю то, что упустил мой муж. — Сильвия потрепала его по руке. — Будьте храбрым. Это опасно, но риск оправдан. Вы обещали поехать, нужно сдержать слово. Мой муж не может делать все один. Выполните свою задачу. Сдержите слово.

— Хорошо. — Альдо смирился, что придется ехать, все равно прием по случаю выхода на пенсию от этого раньше не состоится.

— Браво! — улыбнулась ему Сильвия. — Выезжайте после наступления ночи и к утру вернетесь. Наш связной будет ждать вас в таверне под названием «Пикколо» на Виа-дель-Дуомо неподалеку от Корсо-Кавур.

— Как я его узнаю?

— Его зовут Фабио, он будет в клетчатой кепке. Он передаст вам пакет с шестью пистолетами. Сразу же поезжайте в Рим и спрячьте их в яму в подлеске возле терм Каракаллы, где Виале-делль-Терме-ди-Каракалла соединяется с Виа-Антониниана. Вы знаете это место?

— Нет.

— Я вам только что объяснила. Вы его легко найдете. Если заметите опасность, спрячьтесь где-нибудь или ждите до следующей ночи. Не возвращайтесь в Орвието и не ищите связного. Ясно?

— Да.

— Удачи вам. До свидания. — Сильвия открыла дверь и вышла из кладовой, а Альдо вздохнул. Он не смог толком набрать в грудь воздуха, а ведь у него всегда был отличный объем легких. Он тоже покинул кладовую и направился в бар.

Марко подскочил к нему с лукавой улыбкой.

— Это она, Альдо?

Брат принял Сильвию за другую, догадался Альдо, и это было ему на руку.

— Хм… да.

— Блондинка! Какая красотка!

— М-м… спасибо. — Тут Альдо понял, что, если ему придется ехать в Орвието, он не сможет сегодня прокатиться с Марко. — Она зашла сказать, что ее муж сегодня в отъезде, так что я могу остаться у нее на всю ночь. Прикроешь меня перед родителями?

— Да, конечно. Но как же быть, ведь ты не придешь домой?

Альдо растерялся, но лицо Марко озарила догадка.

— Придумал! Скажу-ка я папе, что тебе полегчало и ты решил потренироваться допоздна, например тренировать выносливость. Тогда они с мамой не будут тебя ждать. Просто утром вернись до того, как они проснутся.

— Отличная идея, — сказал Альдо, выдавив улыбку. Он уловил иронию судьбы: брат помогает ему раздобыть оружие, которое будет против него же и обращено.

— А теперь колись… — Марко подался ближе, сверкая глазами. — Что там у вас было, в кладовой? Успел с ней пообжиматься по-быстрому?

— Нет, Марко! — хохотнул Альдо, хотя его мутило.

— Можно и успеть, брат. Уж я-то точно знаю.

Альдо не ответил, только игриво толкнул младшего.

Сгустились сумерки. Альдо выехал из Рима и обнаружил проселочную дорогу, ведущую на север. Он внимательно следил за окружающим транспортом, желая убедиться, что за ним не следят, но не чувствовал опасности. Он лихорадочно размышлял, ощущая, что каждый оборот колес приближает его к тому, чего он так боялся. Он должен спасти Марко, и теперь тухлая свинина казалась ему лучшим вариантом.

Альдо крутил педали больше трех часов и наконец добрался до древнего города Орвието. Он проехал по мощеным улочкам и нашел «Пикколо» — затрапезного вида забегаловку в узком переулке, где в ряд выстроились закрытые магазины. Все окна были темны, и лишь из таверны на тротуар падал продолговатый луч света. У стены возле входа сидел мужчина в клетчатой кепке и пил вино прямо из бутылки. Это и был Фабио — он прикидывался пьяным. На земле рядом с ним лежал большой пакет, завернутый в коричневую бумагу и обвязанный бечевкой. Оружие.

Альдо замедлил ход, оглядываясь по сторонам: следовало убедиться, что за ним не следят. Улица была пустынна, вокруг ни души. Вдалеке залаяла собака, в остальном царила абсолютная тишина.

Тут Фабио поднялся, пошатнулся и заковылял прочь, притворно опираясь на стену, чтобы не свалиться с ног. Перевязанный бечевкой сверток так и остался лежать на земле.

Альдо не стал медлить. Он разогнался, а когда проезжал мимо, схватил, наклонившись, пакет и понесся дальше. Сверток был тяжелым, и Альдо бросил его в корзину на руле.

Теперь пистолеты были у него, и сердце Альдо колотилось еще сильнее. Путь назад был по-настоящему отрезан. Он вознес молитву о прощении и снова решил отыскать способ спасти Марко. Но еще предстояло вернуться в Рим.

Альдо проверил улицу — та была по-прежнему пуста, темна и тиха. Он проехал дальше, затем развернулся и покатил обратно, на юг. Глаза обшаривали дорогу, и Альдо все быстрее нажимал педали, направляясь к выезду из города. Он покинул Орвието и поехал дальше, сжимая руль, все мускулы его напряглись.

Бедра начали гореть, но Альдо ускорил ход, взрезая темноту ночи.

Дорога петляла то в одну, то в другую сторону, путь впереди лежал долгий. Пистолеты в корзине гремели, ударяясь друг о друга, и грохотали, когда колесо наезжало на кочку.

Альдо пригнулся к рулю для повышения аэродинамики. Он ехал мимо лугов с пасущимися во тьме лошадьми и коровами. Его осветили фары машины, что шла следом за ним, но он не обратил на нее внимания. Альдо прибавил хода, ускорилось и авто, но не стало его обгонять. Это было чудно, Альдо ничего не понимал. Он посигналил, пропуская машину вперед, но та держалась сзади. Странно.

Альдо ехал ровно, машина — позади, за правым плечом. Фары освещали его. Он оглянулся и увидел большой седан темного цвета. От испуга Альдо вздрогнул. Затем велел себе успокоиться, но никак не выходило. Альдо замедлил ход, и седан тоже сбросил скорость. Он поехал быстрее, поднажало и авто, но так и не обогнало его.

Страх пронзил его насквозь, придав сил усталому телу. Седан следовал по пятам, будто издеваясь. Альдо ускорился еще, от испуга сильнее крутя педали. Машина подъехала так близко, что он ощущал жар, исходивший от двигателя. Послышался мужской смех. Наверное, пьянчуги решили поразвлечься. Рядом не было никого, кто пришел бы на помощь. Альдо был один.

Седан взревел мотором, нагоняя его. Оторваться от него нечего было и надеяться, но Альдо продолжал катить вперед, а сердце колотилось от все растущего ужаса. Внезапно в плечо его ударила бутылка, и мужчины в авто разразились веселым хохотом.

Альдо крепко держался за руль и не упал. Переднее колесо виляло, но он сохранил равновесие. Надо было что-то придумать, найти выход. Но его не было. Альдо ехал по длинному отрезку дороги, вдоль которой выстроились заборы и фермы, и свернуть было некуда — ни налево, ни направо. Люди в седане наверняка знают местность лучше него. Альдо было страшно, он молился, чтобы его оставили в покое.

В темноте он почти ничего не мог разобрать. Дорога впереди поворачивала направо, дальше ничего было не разглядеть. Ветер подталкивал в бок, облака набежали и скрыли луну. Альдо повернул и с ужасом увидел, что наперерез ему едет вереница машин, преграждая путь. Их фары были выключены.

Засада.

Альдо изо всех сил затормозил. Машины тут же включили фары, обдав его светом и ослепив. Колеса заскользили, он начал падать. Велосипед ушел у него из-под ног. Из корзины выпало несколько пистолетов.

Все произошло одновременно. Он рухнул на землю, то ли покатившись, то ли заскользив по дороге. Асфальт разорвал ему джерси и опалил кожу. Мучительная боль обожгла руки и ноги. Альдо был не в состоянии удержать в голове ни одной мысли. Он свалился в заросшую травой канаву, ударившись о столб ограждения. Запахло навозом. Послышался стук копыт бегущих лошадей.

Альдо как мог пытался удержать сознание. Му́ка была непереносимая. Болело буквально все. Лицо обдало теплом. Альдо знал: это его собственная кровь. Он из последних сил открыл глаза. Над ним выстроился ряд темных силуэтов, размахивающих дубинками.

Фашисты.

Сердце Альдо заколотилось от ужаса. Наверное, фашисты раскрыли их планы. Он с трудом поднялся на ноги, но те его не держали. Правое колено пронзила боль. Должно быть, оно сломано. Альдо качнулся вперед и рухнул на землю. Его залило кровью, он учуял металлический запах.

Мужчины засмеялись, подходя ближе.

— Большевистская свинья!

— Ты арестован, коммуняра!

— Гляньте-ка, да у него пистолет!

— Ага, и я его вижу!

— Нужно защищаться!

Альдо понял, что они собираются его прикончить, а не арестовать. Он попытался уползти прочь. Ноги мучительно ныли. Он пыхтел и хрюкал как животное. Пальцами скреб землю, пробивая себе путь.

— Давай, пацан, беги! Повеселимся!

Его огрели дубинкой сзади. Альдо услышал, как хрустнула и сломалась его лопатка. Невыносимая боль пронзила все тело. Он не хотел кричать. Умирать, так с мужеством.

— А ну вставай и беги, ничтожество!

Бандиты принялись колотить Альдо дубинками, ломая ему ребра. Локоть. Ноги. Он корчился в муках. Чья-то нога угодила ему по голове. Он начал терять сознание.

Внезапно боль кончилась. Жизнь начала угасать. Он прочел «Аве Мария». Наступил смертный час. Душа Альдо покинула тело, и он вдруг словно увидел юношу, что лежал у проселочной дороги: того избивали люди, укравшие его страну.

Он вспомнил о своей семье. Он их очень любил. Жаль, что он так и не дал им узнать себя настоящего. Он был очень скрытным.

Жаль, что он не знал любви женщины. Он был бы самым преданным мужем. Он не хотел уходить из жизни так скоро.

Но Альдо знал, что отправляется в лучшую жизнь — вечную, в объятия справедливого и любящего Бога.

И в этот последний миг ему стало мучительно больно: ведь теперь он больше не сможет защитить своего любимого Марко.

Глава тридцать седьмая

Утро в баре «Джиро-Спорт» шло неспешно. За стойкой дежурили Марко с Летицией, поскольку Альдо прошлой ночью домой так и не вернулся. Родители удивились, проснувшись и не обнаружив сына; они начали волноваться, поэтому Марко пришлось объяснить, что у Альдо интрижка с замужней дамой: наверняка он проспал. Теперь обоим братьям грозили неприятности: родители злились на них за ложь, а на Альдо особенно — за то, что спутался с замужней. Марко взбесили лицемерные возмущения отца, и в нем закипало раздражение.

Подняв взгляд, Марко с удивлением увидел, что в бар вместе с его отцом входит шеф — комендаторе Буонакорсо. Возможно, Марко решили повысить, ведь он в партии был на хорошем счету. Отец жестом предложил Буонакорсо пройти вперед, Марко попросил Летицию его подменить и приветствовал шефа салютом.

— Рад видеть вас, комендаторе Буонакорсо!

Тот кивнул с необычайно мрачным выражением лица.

— Мне нужно поговорить с тобой и твоими родителями.

Вслед за отцом и Буонакорсо Марко прошагал на кухню, в небольшой закуток с плитой и духовкой. Мать, стоявшая у плиты, подняла голову и вытерла руки о передник. Она вышла вперед.

— Комендаторе, — улыбаясь, произнесла Мария. — Рада вас видеть. Не желаете ли позавтракать?

— Нет, благодарю вас, синьора. — Буонакорсо снял шляпу. — Марко, куда можно присесть?

— Пожалуйста, комендаторе. — Марко взял старый стул и пододвинул к шефу. — Прошу вас.

— Нет, это для твоей матери. — Буонакорсо жестом пригласил ее садиться.

— Пожалуйста, синьора.

— Вы так заботливы. Спасибо. — Мать опустилась на стул: манеры комендаторе явно ее впечатлили.

Буонакорсо кашлянул.

— Беппе, Мария и Марко… Мне жаль, но у меня для вас ужасные новости. И их ничем не смягчить. Мне жаль, но Альдо мертв. Он был антифашистом. Его убили, когда он вез в Рим оружие, предположительно для своих товарищей.

Марко в ужасе ахнул. Это невозможно. Он не верил в то, что услышал.

— Нет! — хрипло сказал отец. — Этого не может быть. Наверняка вы ошибаетесь.

Мать закрыла ладонью рот, ее глаза от ужаса распахнулись, но она не издала ни звука.

— Это произошло вчера ночью, возле Орвието, — объяснил Буонакорсо. — Альдо следовал на юг, в Рим, когда его остановили. В корзине велосипеда нашли пять пистолетов. И при себе у него тоже было оружие. Он сопротивлялся аресту, стрелял в офицеров, одного едва не прикончил. Его убили, защищаясь.

— Этого не может быть. — Отец покачал головой.

Мать закрыла лицо руками.

В голове Марко все перевернулось. Его нижняя губа дрожала, и все же он сумел выговорить:

— Синьор, наверное, это какая-то ошибка. Прошлой ночью Альдо был у своей девушки. Наверняка он все еще там. Клянусь, брат будет дома с минуты на минуту.

— Никакой ошибки, Марко. Все правда.

— Но я точно знаю: он со своей девушкой, он уехал к ней еще вечером. Он заглядывает к ней по вечерам вместо тренировок, Альдо влюбился…

— Он ходил не к ней, Марко, — нахмурился Буонакорсо. — Я не могу разглашать подробности, но ОВРА следит за членами антифашистской ячейки. Предатели собирались по ночам в катакомбах. Установлено, что Альдо регулярно бывал среди них.

Марко открыл рот, но не смог произнести ни слова. Альдо больше не было. Слезы застилали глаза. Он едва слышал, что дальше говорил комендаторе.

— Тело Альдо везут в Рим. При нем было удостоверение личности. Беппе, вас попросят провести опознание и подписать соответствующие документы. Мои соболезнования.

Отец держал себя в руках, вид у него был непреклонный.

— Комендаторе Буонакорсо, поверьте, мой сын, Альдо, не traditore[85]. Альдо любил Муссолини и нашу страну. Вам известно — я фашист «первого часа». Я растил сыновей верными партии. Как верен ей Марко, так предан и Альдо.

— Беппе, я понимаю, для вас это потрясение, поэтому умолкаю. Оставляю вас с вашей скорбью. — Буонакорсо надел шляпу. — В целях безопасности подробности этого дела не будут разглашаться, газеты ничего не узнают. Вместо этого мы сообщим, что Альдо погиб в аварии и его тело обнаружила полиция.

В воздухе висел густой запах ладана; Марко в своем жестком черном костюме сидел в церкви у алтаря. Заупокойная месса по Альдо уже почти подошла к концу, но Марко не слышал ни слова. В приглушенном свете белых свечей мерцала красочная икона Мадонны с младенцем на лазурном фоне, в храме слышалась лишь латынь отца Донато да изредка — покашливания прихожан.

Марко, Эмедио и их мать в последние несколько дней много плакали, а вот отец не проронил ни слезинки даже после опознания тела сына, на котором были обнаружены пулевые ранения и следы побоев, — предположительно, это полиция выместила на трупе гнев. Беппе было мучительно стыдно, что Альдо погиб, борясь против фашизма. От этого Марко только сильнее злился на отца, ведь самому Марко до политики не было дела, он оплакивал брата, любовь к которому не угасла.

Марко помнил, как играл с Альдо в мяч на площади Сан-Бартоломео-аль-Изола, как обнимался с ним по ночам, — в детстве они спали в одной кровати. Альдо научил его латать шины и варить кофе в кофейном аппарате. Немыслимо даже представить жизнь без тихого, неизменного Альдо, ведь брат для него был такой же основой мироздания, как брусчатка у Марко под ногами.

Заупокойная месса подошла к концу, отец Донато взмахнул серебряным кадилом на цепочке, оставляя в воздухе след серого дыма. Марко поднялся со скамьи и подошел к гробу Альдо, где уже стояли отец и другие носильщики. Пробормотав uno, due, tre[86], они водрузили гроб на плечи и медленно зашагали по проходу, осеняемые лучом солнечного света.

Марко вынес гроб брата на улицу и помог погрузить в катафалк. Среди вышедших из церкви он заметил Элизабетту, та стояла вместе с Сандро и его родителями. Прекрасные темные глаза, залитые слезами, тронули Марко до глубины души. Он уже направился к ней, но тут раздался окрик отца:

— Нет, Марко, садись в машину!

Марко обернулся и увидел, что раскрасневшийся отец пробивается к нему сквозь толпу скорбящих.

— Садись в машину! — Отец схватил Марко за плечо и оттащил от Элизабетты. — Тут твоего брата хоронят!

— Папа, не надо…

Отец влепил ему пощечину, и Марко схватился за щеку. Элизабетта ахнула. Мария и Эмедио отшатнулись, Симоне отошли в сторону. Отец взял было Марко за плечо, но тот вырвался из его хватки и бросился на родителя.

— Ты указываешь мне, что делать, но я-то знаю, каков ты! Знаю, на что ты способен! Я знаю!

Отец, явно потрясенный, ударил Марко по другой щеке, и тот попятился, голова у него закружилась от боли. Мать зарыдала, Эмедио начал кричать, толпа загомонила в ужасе.

Марко не обратил на это внимания; весь его нарастающий гнев и обида рвались наружу. Он поднял руку и врезал отцу, угодив тому в висок. Отец попятился, размахивая руками.

Эмедио, Массимо и Сандро бросились их разнимать, но Марко уже занес правую руку.

Но не ударил.

Отец посмотрел ему в глаза, осознавая, что произошло, а потом бросился на сына с силой товарного поезда. Он сбил бы Марко с ног, но Эмедио, Сандро, Массимо и другие сумели вклиниться между ними и разнять отца с сыном, хотя те продолжали яростно вырываться.

И даже в этом хаосе Марко понимал, что вышел из-под власти отца. Теперь он сам по себе, и их отношения никогда не станут прежними.

Глава тридцать восьмая

Массимо торопливо поднимался по лестнице синагоги. Сегодня утром вышел еще ряд расовых законов, и Совет кипел от возмущения. Он подошел к Sala del Consiglio — зале заседаний, уставленной книжными стеллажами. Посередине располагался длинный полированный стол со стульями, за ним группами сидели мужчины, держа в руках экземпляры нового закона. Раввин Золли разговаривал по телефону у себя в кабинете, пытаясь составить ответ общины.

За столом Массимо заметил своих друзей Лучано и Армандо. Оба они были коммерсантами: Лучано занимался торговлей недвижимостью, а Армандо — банковским делом. Лучано был высоким и худым, а Армандо — круглым коротышкой. Их лица были одинаково серьезны.

— Ciao, Массимо, присаживайся. — Лучано выдвинул для него деревянный стул. — Спасибо, что пришел так быстро. Это катастрофа. — Лучано со страдальческим видом покачал головой. — Когда я уходил из дому, жена была вся в слезах.

— Да, знаю, происходящее сбивает с толку. — Массимо сел и открыл портфель.

— Сбивает с толку? Это просто ужасно.

Армандо нахмурился:

— Когда я вышел из кабинета, в слезах были мои партнеры. Итак, что скажешь?

— У меня есть план. — Массимо достал свой экземпляр нового закона «В защиту итальянской расы». — Для начала давайте быстро по нему пройдемся, ведь главное в конце. Цель закона заключается в пункте первом «Меры, касающиеся браков» и статьях с первую по седьмую, касающихся межнациональных браков между евреями и неевреями. Отныне «брак итальянского гражданина арийской расы с лицом, принадлежащим к другой расе, запрещен».

— Другими словами, больше никаких межнациональных браков.

— Именно так. — От Массимо не ускользнуло, что согласно новому закону Сандро больше не позволено жениться на Элизабетте. — Пункт два, статья восемь дает определение еврея, а статья девять гласит, что принадлежность к еврейской расе должна быть зафиксирована и внесена в официальные реестры. Если помните, это прежде уже было систематизировано.

— Это дискриминация, — нахмурился Лучано. — Гои не обязаны делать ничего подобного.

Армандо кивнул.

— Согласен. — Массимо вернулся к бумагам. — Эти законы — просто кодекс несправедливости. И все же продолжаем. Статья десять гласит, что евреи не могут служить в армии, выступать в роли опекунов, владеть или руководить компаниями, связанными с национальной обороной, или компаниями любого рода, в которых работает более ста человек. — Он поднял взгляд. — Положение ужасное. Большинство моих клиентов владеют предприятиями, которые подпадают под это определение. У меня больше нет работы.

— И у меня, — застонал Лучано.

Лицо Армандо вытянулось.

— Я банкрот.

Массимо гнул свое. Друзьям нужна помощь, а не его расстроенные чувства.

— Раздел D гласит, что евреи не могут владеть землей стоимостью более пяти тысяч лир, но подобной собственности, полагаю, нет ни у одного из нас. Согласно разделу E, евреи не могут владеть городскими зданиями стоимостью свыше двадцати тысяч лир. Этот пункт затрагивает меня.

Лучано поджал губы.

— Мы живем в пригороде, но дом принадлежит семье моей жены.

Армандо уронил лицо в ладони.

— У меня тоже есть дом, или, вернее, был — до сегодняшнего дня.

Массимо кивнул:

— Можно создать организацию и передать право собственности на имущество ей, вверить его нееврейским членам семьи или друзьям, которым доверяешь. И даже передать благотворительному учреждению.

Лучано кивнул:

— Но разве это не сочтут мошеннической передачей активов?

— В теории да, но не на практике. Я все выяснил: следить за соблюдением закона будет горстка людей. Их просто завалят заявлениями о предоставлении поблажек. Сомневаюсь, что они дойдут до рассмотрения документов на передачу собственности, с которыми на первый взгляд все в порядке.

— Это правда, — согласился Армандо, — производительность римских бюрократов всегда оставляла желать лучшего.

Массимо продолжил:

— Статья двенадцать гласит, что евреи не могут нанимать слуг арийской расы. Нам придется расстаться с нашей экономкой, Корнелией, а ведь ей так нужна работа.

Лучано кивнул:

— А мы взяли младшенькому няню, когда жена заболела.

Массимо поправил очки.

— Статья тринадцать запрещает евреям работать в любых государственных структурах, включая фашистскую партию. Многие из нашей общины потеряют работу. — Он выпрямился. — А теперь мы подошли к самой важной части. Discriminazioni — исключения или особый статус тех, на кого законы не распространяются. Имеется несколько категорий. Во-первых, это ветераны нескольких войн, а под номером четыре перечислены те, кто были фашистами в 1919, 1920, 1921 и 1922 годах, а также во второй половине 1924 года.

Лучано подался к нему.

— Ты подходишь, верно, Массимо? Ты же фашист «первого часа», поэтому на тебя закон не распространяется?

— Почти, да не совсем. Я присоединился к партии в 1923 году.

— Ну а мы не фашисты. Для нас особого статуса не будет.

— Нет, будет. — Массимо указал на последний пункт. — Вот в чем моя стратегия. Исключение составляют любые евреи с «чрезвычайными заслугами перед отечеством», которые будут оцениваться согласно статье шестнадцать.

Армандо фыркнул:

— Это обобщающий термин. Он ничего не значит.

— Позволь с тобой не согласиться, — возразил Массимо. — Статья шестнадцать — это наше спасение. Налоговый кодекс работает точно так же. Он полон правил, которые предполагают неопределенность, и когда я замечаю подобное, то превращаю этот недостаток в преимущество. — Он провел пальцем по странице. — Например, я думаю, что вам обоим могут предоставить особый статус за чрезвычайные заслуги. Вы оба участвовали в Великой войне, и, полагаю, один из вас даже получил медаль за отвагу, верно?

— Это я, — гордо ответил Лучано.

— Чем же еще является медаль, как не чрезвычайной заслугой? Я служил офицером в Двадцать девятом Пьемонтском пехотном полку и обязательно упомяну военную службу в заявлении. Кроме того, вы оба — не последние люди в деловых кругах, что само по себе уважительно. — Массимо воодушевился. — Понимаете? Этот пункт там не просто так! Нам нужно лишь придумать обоснование и истолковать его таким образом, чтобы исключить большинство членов общины.

Армандо нахмурился:

— Но ведь этот закон направлен против евреев. С чего бы им делать для нас поблажки за помощь своим?

— Верно подмечено, но этот закон также распределяет евреев по категориям, о чем свидетельствует его пункт, который дает определение еврея. Поэтому мы подадим заявление на особый статус для как можно большего числа евреев и продемонстрируем, насколько они ценны. — Массимо жестом обвел комнату. — Все сидящие здесь — деловые люди, ученые и профессионалы. Мы можем найти доводы в пользу всех них.

Темные глаза Лучано загорелись.

— А ведь мы могли бы присваивать людям титулы, которые бы показывали, как те обязанности, что они выполняют, приносят пользу общине или Риму.

— Хорошая идея! — Армандо распрямил плечи, овладев собой.

— Великолепная! — просиял Массимо. — Здесь, в синагоге, мы объединим наши усилия. Все смогут прийти сюда, а мы проведем опросы, соберем полезные сведения и составим заявления на особый статус.

Армандо заморгал.

— Но, Массимо, мы же не адвокаты. Ты должен взять руководство на себя.

— Хорошо, — согласился Массимо, хотя никогда не руководил никем, кроме своей секретарши. — Синьоры, я знаю, насколько этот закон несправедлив и в каком ужасном положении мы оказались, но мы — первые лица нашей общины. Все на нас рассчитывают. Необходимо отыскать решение. Потребуется много усилий, но мы справимся, ведь вопрос со школами уладили.

— Массимо, поднимайся, сейчас же. Слушайте все! — Лучано встал и хлопнул в ладоши, чтобы заставить людей прислушаться. Все начали к ним поворачиваться, и наконец каждый человек в зале уставился на Массимо.

Тот, не привыкший к такому вниманию, остался на своем месте, но Лучано потянул Массимо за руку, помог подняться и заговорил:

— Друзья, как вы, наверное, знаете, Массимо Симоне — один из лучших адвокатов в городе. Он только что объяснил, как можно справиться с этими ужасными расовыми законами.

— О чем вы? — воскликнул один, и тут же подхватили остальные:

— Говорите же нам!

— Что мы можем предпринять?

— Массимо все вам расскажет! — отозвался Лучано, отходя в сторону.

— Я? — заметно нервничая, спросил Массимо.

— У тебя выйдет лучше моего. Давай, скажи им.

Массимо дрожащей рукой взял блокнот.

— Что ж, начну с объяснения закона…

Глава тридцать девятая

Марко плелся по Пьяцца Навона куда медленнее бурлившего на площади потока коммерсантов, лавочников и торговцев. Шел первый день после похорон Альдо, Марко пал духом, горе его сломило, он едва сумел заснуть. С отцом он не разговаривал, они друг друга избегали. Мать поковыляла в постель совершенно опустошенная.

Марко подошел к величественной арке Палаццо Браски и отдал честь.

— Доброе утро, Нино.

— Соболезную смерти твоего брата. — Нино непривычно и по-казенному устремил взгляд вперед.

— Спасибо. — Марко прошел под изогнутой аркой входа и повернул направо к стеклянным дверям, где в карауле стояли Джузеппе и Тино, которые встретили его столь же прохладно.

Марко отсалютовал и им.

— Доброе утро.

— Доброе утро, Марко. Соболезную.

— Спасибо. — Марко догадался: наверняка они знают, что Альдо был членом антифашистской ячейки, но суровые взгляды однопартийцев его не беспокоили. Он пошел к широкой мраморной лестнице и поднялся на верхний этаж, залитый солнечным светом из огромных, в пол, окон, а затем направился к кабинету комендаторе Буонакорсо, где всегда отмечался перед началом рабочего дня.

— Доброе утро, — сказал Марко Паскуале, который дежурил у арки, и они отсалютовали друг другу.

— Мои соболезнования, — ответил тот, а Марко зашагал к кабинету начальника и постучал в дверь красного дерева.

Буонакорсо пригласил его войти, Марко открыл дверь и отдал честь, но ошеломленно застыл. Шеф сидел за своим столом, а рядом с ним стоял офицер ОВРА — с лысой головой и свирепым взглядом, он смахивал на медведя. ОВРА — это тайная полиция Муссолини, сам себе закон.

Марко, охваченный страхом, подошел к столу.

— Комендаторе Буонакорсо, доброе утро. Принести вам чего-нибудь?

— Нет, — махнул ему Буонакорсо. — Садись.

— Да, синьор. — Марко сел, а офицер ОВРА, не представившись, пристально воззрился на него — плохой знак.

Буонакорсо нахмурился:

— Ты уволен, Марко. Поскольку нам стало известно, что твой брат — предатель, ты не можешь продолжать работать в штаб-квартире Fascio.

Марко отпрянул.

— Поверьте, Альдо вовсе не такой.

— Да как ты можешь его защищать? — Темные глаза Буонакорсо вспыхнули. — Он покушался на представителя закона. Он был ярым антифашистом и участником коммунистического заговора. Он перевозил оружие, намереваясь использовать его против нас.

— Может, и так, только он дорого за это поплатился и…

— Так и должно быть, — сурово отрезал Буонакорсо.

— Я не мой брат, синьор. Я и не догадывался о его левых взглядах. Мы никогда это не обсуждали. Он о таком помалкивал.

— Это правда? — Буонакорсо выгнул бровь. — Ты не знал?

— Клянусь, синьор, не знал. Вы не можете уволить меня за то, что натворил брат.

— Это вопрос доверия, Марко. Я больше не могу тебе доверять.

— Можете, синьор. Я доказываю вам это каждый день. Мне сообщали конфиденциальные сведения. И я о них никому за пределами здания не рассказывал.

Бам! Хлопнув мощной рукой по столу, офицер ОВРА подошел к Марко и наклонился к его лицу.

— Твой брат был предателем-провокатором! А значит, и ты из них!

— Но я не такой.

— Конечно, такой! — Офицер ОВРА впился в Марко взглядом. — Он был в антифашистской ячейке, значит, и ты в ней состоял!

У Марко пересохло во рту.

— Клянусь вам, я ничего об этом не знал. Я патриот, добропорядочный фашист, я люблю Дуче и нашу партию. Я бы никогда не пошел против…

— Я тебе не верю! Ты с братцем заодно!

— Нет, нет, клянусь вам…

— Ты специально устроился сюда работать, чтобы за нами шпионить!

— Нет, это неправда. Я не знал.

— Ты выпендривался в баре перед комендаторе Буонакорсо! И обманул его, заставив поверить, что ты патриот!

— Я искренне люблю родину! — Марко едва успевал отвечать на стремительный поток обвинений.

— Считаешь, мы поверим, что он тебе ни разу не проболтался? Ты жил со своим братом! Вы повсюду раскатывали с ним на велосипедах!

— Он говорил, что встречается с замужней женщиной.

— Вы домой приходили в одно и то же время! Вас видели!

Марко пытался одолеть все более усиливающийся страх.

— Мы нарочно все так продумали, для моего отца. Мы ему врали.

— Так ты признаешь, что врал! Значит, и нам врал! Ты был в сговоре со своим братом и другими грязными свиньями! Кто они?

— Не знаю, говорю вам, я понятия не имел, что он с ними встречался.

— Вот почему твой отец врезал тебе на похоронах? Узнал, что ты антифашист?

— Альдо тут ни при чем. Мы повздорили из-за моей девушки. — Марко вспомнил об Элизабетте, а потом о девушке Альдо — или кем она там была.

— Погодите-ка, послушайте, в тот день в бар пришла одна из его ячейки. Красивая блондинка, та самая, с которой, по словам Альдо, у него был роман, замужняя…

— Ты ее видел? — Офицер ОВРА моргнул. — Женщину из антифашистской ячейки?

— Да. — В своем горе Марко совсем о ней забыл. — Это с ней вам нужно поговорить.

— Как ее зовут?

— Не знаю, он мне не сказал.

— Где она живет?

— Не знаю.

— Ты с ней сговорился! — Офицер ОВРА ткнул Марко в лицо кулаком. — Этого хочешь? Могу отвезти тебя в квестуру[87] хоть сейчас! И буду дубасить, пока не заговоришь! Я так и хотел, да твой шеф против. Он джентльмен, а я нет!

— Подождите, послушайте. — Марко пришла в голову идея. — Я могу узнать, кто она такая. Это докажет, что я не с ними.

Офицер ОВРА обдумал предложение.

— Действуй! У тебя двадцать четыре часа! Мы с тебя глаз не спустим! Понятно?

— Понятно.

— Двадцать четыре часа!

Глава сороковая

Элизабетта стояла на кухне своей квартиры, утирая лоб и оглядывая проделанную работу. Она наконец-то закончила собирать вещи для переезда, и ее окружали груды коробок. От всего, чего ей было не жаль, Элизабетта избавилась — материных платьев, туфель и сумочек. За них Элизабетта выручила кругленькую сумму у торгашей в гетто. За одежду отца дали гораздо меньше, и из уважения к его памяти она сохранила прекрасные акварели, оставшиеся со времен расцвета папиного таланта.

Бо́льшая часть мебели исчезла, поскольку Элизабетта распродала все ненужное. Отныне комната у нее будет только одна, но и жить так гораздо проще. Элизабетта старалась смотреть в будущее, а не оглядываться на прошлое. Эти мысли были куда созидательнее, чем размышления о смерти отца. А с тем, что без матери ей будет лучше, она уже смирилась.

Элизабетта опустилась на деревянный стул, впервые осознав, насколько эта комната маленькая. Кухня всегда казалась ей большой, но вот вам парадокс: опустев, она вдруг будто съежилась. Странно, но такова была правда. Элизабетта увидела свой дом свежим взглядом, понимая, что оставляет эту часть своей жизни позади, теперь она взрослая и будет жить своим умом. С Рико.

Кот смотрел на нее с высокой стопки коробок; он не сводил с Элизабетты взгляда — не одобряя и не осуждая, просто наблюдая. Рико был довольно умен и понимал: хозяйка уезжает, и он с нею, ведь кот видел, как она собирает его плошки, наверняка это развеяло его тревоги, если они у него имелись.

— Не волнуйся, Рико, — на всякий случай сказала ему Элизабетта, но кот лишь моргнул, затем привычным манером размялся: сначала вытянул передние лапы и выгнул спину, потом задние, а хвост поднял вверх восклицательным знаком.

Он присел, глядя вниз с коробки, и Элизабетта догадалась, что кот вознамерился прыгнуть на стол, но Рико был слишком высоко, а стол — слишком далеко, в другом конце комнаты, — опасная траектория.

— Нет, Рико, — предупредила его Элизабетта.

Рико снова уселся, не слишком довольный тем, что она помешала ему проявить смелость и атлетические умения. Кот будет ей прекрасным компаньоном, а кроме того, есть еще Марко и Сандро. Элизабетта не хотела рисковать — терять одного и обижать другого, что непременно произойдет, если она примет решение.

Рико прервал эти размышления, все же решившись спрыгнуть с башни из коробок на стол. Несмотря на опасность, он отлично приземлился, а затем сел и обвил себя хвостом, сотворив им идеальный круг и поставив точку в конце предложения.

Элизабетта захихикала, восхищаясь тем, как отважен Рико и как он верит в себя. Возможно, и ей стоит чему-нибудь у него поучиться. Доверяй она себе больше, наверняка сумела бы выбрать между Сандро и Марко. Элизабетта вспомнила, как Нонна сказала, мол, ее сердце уже знает, кого она на самом деле любит, и когда она будет готова слушать, то откроет свой секрет.

Она вдруг поняла, что сидит среди коробок в пустом доме, а совета ей дать некому, кроме кота. Элизабетта закрыла глаза, отогнала мысли прочь и широко распахнула сердце, чтобы оно выдало свою тайну и та выпорхнула наружу, словно голубь из клетки, устремившийся в небо.

В тот же миг Элизабетта сделала выбор, и сердце тут же подтвердило, что решение верное, ибо оно нашло отклик у нее в душе. Элизабетту захлестнула радость, и ее счастливый взгляд встретился со взглядом Рико.

«Prego»[88], — одними глазами сказал ей кот.

Глава сорок первая

Промчавшись по Понте-Фабричио, Марко прибежал домой. Отец обслуживал столики на улице. Они все еще не разговаривали, но дело было срочное. С трудом переводя дух, Марко отвел Беппе в сторону.

— Папа, помнишь блондинку, которая приходила в бар в день, когда убили Альдо? Красотка. Сидела на улице. Она в тот день с ним разговаривала.

Отец нахмурился:

— Нет, не помню. А что?

— А кто тот фотограф, который снимал туристов за деньги? Которого ты всегда прогоняешь?

— Ты про Коррадо?

— Да. Он в тот день был здесь?

— Не помню. От него просто житья нет.

— А где он живет, ты знаешь?

— Нет, но работает он в фотомагазине в Трастевере. На Виа-делла-Лунгаретта.

Марко сорвался с места и со всех ног помчался через Понте-Честио в Трастевере. Он пронесся мимо матерей с детьми и разносчиков с тачками, повернул налево и нырнул под заросли плюща. Он бежал, пока не заметил впереди магазин фотоаппаратов с большим окном и раскрашенной вручную вывеской.

Марко ворвался в дверь, перепугав пожилого хозяина — невысокого человечка с растрепанными белыми волосами. Хозяин, читавший газету с лупой, выглянул из-за витрины, на которой стояли подержанные фотоаппараты Leica, Bencini и Kine Exakta.

Рассусоливать у Марко времени не было.

— Синьор, работает ли здесь человек по имени Коррадо? Мне нужно с ним поговорить.

— Он в подсобке, в лаборатории. — Хозяин магазина опустил лупу. — Но он занят.

— Мне некогда ждать. — Марко обошел прилавок, и хозяин магазина попятился, подняв изуродованные артритом руки.

— Не трогайте меня! — закричал старик, и Марко не сразу догадался, в чем дело. Он и забыл, что некоторых его форма пугает.

— Я не причиню вам вреда, синьор. Мне нужно без промедления с ним поговорить. Дело срочное, касается моей семьи.

— Хорошо, я вам покажу. Нельзя, чтобы свет попал в лабораторию. — Хозяин магазина подвел Марко к тяжелой занавеске, отодвинул ее в сторону и постучал в дверь.

— Коррадо, к тебе тут пришли. Говорит, дело срочное.

— Ладно, — отозвался из глубины лаборатории Коррадо.

— Там есть вторая дверь. — Торговец отодвинул занавеску, Марко прошел в дверь и оказался в темном закутке, где виднелся еще один вход. Марко закрыл первую дверь за собой. Открыв следующую, он попал в совершенно темную комнату, где горела крошечная оранжевая лампочка, освещавшая полку с бутылками и кувшинами, а также стол с подносами, наполненными какой-то жидкостью. В воздухе витал едкий химический запах. На бельевой веревке сушились отпечатанные фото и длинные полосы негативов, закручивающихся книзу.

Дав глазам привыкнуть к темноте, Марко подошел к Коррадо, который стоял у увеличителя, откуда на лист фотобумаги падал конус белого света.

— Коррадо, меня зовут Марко Террицци.

— И что? — Коррадо выключил белый свет, погрузив помещение в темноту, осталась гореть лишь оранжевая лампа.

— У моей семьи — бар «Джиро-Спорт», вы обычно фотографируете клиентов на улице. Вы были там в четверг днем?

— Обычно я там снимаю, пока ваш отец не прогонит.

— Мне нужно посмотреть фотографии, которые вы сделали в тот день.

— Я только проявил негативы. Я не печатаю фото, если никто не заказывает, а никто не заказал.

— Тогда дайте мне посмотреть негативы.

— Это стоит денег. — Коррадо вынул из машины фотобумагу, прошел через темную комнату к лоткам с химикатами и опустил лист в жидкость. — Если вам нужны отпечатки, тоже придется заплатить.

— Заплачу. Но мне они нужны прямо сейчас.

— И за это тоже приплатите. За срочность.

— Хорошо.

Коррадо отвернулся и начал просматривать негативы, висящие на веревках. Жесткие полосы, касаясь друг друга, шуршали. Он остановился на одной ленте.

— Кажется, эта пленка отснята в тот день.

— Можно посмотреть? — Марко подошел к нему, щурясь в темноте, Коррадо отстегнул полоску с негативами и протянул ему, держа ее за края.

— Глядите, не размажьте, вдруг мне позвонят. Я раздаю клиентам карточки со своим номером, порой они могут передумать.

— Хорошо. — Марко взял ленту пленки, а Коррадо протянул ему лупу фотографа.

— Идите в коридор. Там есть световой короб. Сами и посмотрите.

— Спасибо. — Марко вышел в коридор, где стоял плохонький столик с ящиком наверху. Марко нащупал на коробе выключатель, и внутри зажегся свет. Марко положил на короб ленту пленки и увидел кадры, высветившиеся в негативе: на месте темных участков были белые, и наоборот.

Марко поставил на пленку лупу, и изображения увеличились. На первых кадрах оказались фото случайных женщин на улице, затем парочек в уличных кафе. Он отсматривал изображения одно за другим, и наконец появился остров Тиберина, затем площадь Сан-Бартоломео-аль-Изола. Ближе к концу пленки появились кадры, снятые возле бара «Джиро-Спорт».

Сердце Марко быстро забилось. На первом была пожилая пара, на втором — семья, улыбающаяся в камеру. На третьем запечатлена проходившая мимо симпатичная девушка, а на заднем плане виднелся пустой столик. Марко подумал, не за ним ли сидела красотка-блондинка до того, как ушла с Альдо в кладовку.

Марко перевел лупу на следующий кадр. Это оказалась фотография другой симпатичной девушки, идущей мимо, но на заднем плане была четко видна блондинка, снимок был сделан, когда она выходила из бара.

Марко охватило облегчение. Теперь он сможет доказать свою преданность партии и невиновность. Лицо блондинки было хорошо различимо, а если фото увеличить, ее можно будет даже опознать.

Он смотрел на нее в лупу, и лицо незнакомки в негативе уставилось на него в ответ, жуткое, словно череп. Марко знал: как только он ее выдаст, девушку арестуют и примутся выбивать из нее сведения.

Марко помедлил, размышляя. Альдо хотел бы, чтобы он защищал блондинку, а не наоборот.

Однако Марко злился. Блондинка манипулировала братом. Она послала его в Орвието за оружием. Альдо был бы жив, если бы не она и ей подобные.

Следовало подумать и о себе. Ему нужно было оправдаться. Вернуть свою работу. Он поставил на партию свое будущее.

Марко принял решение.

— Коррадо! — позвал он, выключая световой короб.

Глава сорок вторая

Элизабетта спешила в гетто, надеясь увидеться с Сандро. Она была уверена, что он ее избегает. Он вел уроки в еврейской школе, и она заходила к нему после окончания занятий, но Сандро всегда говорил, что ему некогда. Нельзя допустить, чтобы они провели еще один день порознь.

Элизабетта торопливо прошла по улице и оказалась у школы. У входа собрались дети всех возрастов: толпа мальчиков и девочек в шарфах и с рюкзаками. На верхней ступеньке вместе с другими учителями Элизабетта заметила Сандро, и сердце ее радостно забилось. Он был таким красивым в коричневом твидовом пиджаке, белой рубашке и коричневом галстуке, совсем как профессор.

— Сандро! — окликнула его Элизабетта, и он повернулся к ней. Их взгляды встретились. На лице Сандро мелькнула боль, и он исчез в дверях школы.

Элизабетта поспешно взбежала по ступенькам, перескакивая по две за раз, влетела внутрь и заметила его в конце коридора. Сандро вошел в класс. Она промчалась по коридору и прошла за ним — в тесное помещение, в котором едва помещались столы, переделанные под парты, и старые стулья. Левую стену занимали неровные книжные стеллажи, а справа находились два окна, откуда лился холодный свет.

— Сандро, нам нужно поговорить…

— Нет. — Сандро, стоя у старого учительского стола, доставал из рюкзака толстую пачку бумаги. — Не могу, я занят.

— Ты отвечаешь так каждый раз.

— Потому что это правда.

— Не знаю, почему ты меня избегаешь… — Элизабетта подошла ближе и коснулась его руки. Теперь стало заметно, как он похудел, лицо у него осунулось.

— Я тебя не избегаю, — поджал губы Сандро.

— Избегаешь. В чем дело? Я что-то натворила? Это из-за Марко?

— Нет, нет. — Сандро отвел взгляд.

— Я все время думаю о тебе. Я скучаю…

— На это больше нет времени. У меня слишком много дел, мне некогда слушать о том, как ты по мне скучаешь.

— Я пришла не из-за себя, а ради тебя. Я знаю, ты ужасно страдаешь, по глазам видно.

Сандро снова отвел взгляд, переминаясь с ноги на ногу.

— Да что толку, Элизабетта? Все равно ты ничем не поможешь.

— Я могу выслушать тебя, побыть рядом.

— Это ничего не меняет.

— Но это помогает. — Сердце Элизабетты болело за него. — Помнишь, мы с тобой беседовали после лекции, посвященной Деледде? Я рассказала тебе все о своем отце, а ты выслушал. Мой отец не изменился, но разговор мне помог. А после похорон отца? Мы всегда с тобой разговариваем, и от этого становится легче.

— Это осталось в прошлом, теперь все изменилось. Мой мир изменился. Отец теряет своих клиентов. Мать совсем измучена. Роза уехала в Лондон. Корнелия ушла. Все изменилось.

— Но не мы, у нас все еще есть мы.

— Люди меняются. Люди предают. — Лицо Сандро заострилось, и в голосе его зазвучала горечь. — Сейчас между евреями и всеми остальными разверзлась пропасть. Стены гетто вот-вот возведут заново. Ты — по другую сторону. Тебе не понять.

— Так объясни мне. Расскажи о своих чувствах, расскажи, каково это. — Глаза Элизабетты налились слезами, но она их сдержала, потому что плакать тут стоило Сандро, а не ей. — Сначала выгнали из школы, потом этот новый закон…

— Тот, который запрещает смешанные браки?

— Да, все в этом законе неправильно, все…

— У меня больше нет тех же прав, что у остальных. Я не могу жениться на ком захочу. Мне нельзя брать в жены женщину из гоев, теперь ты во всех отношениях превосходишь меня.

Элизабетта была ошеломлена:

— Нет, не говори так, это неправда. Я не такая, мне плевать на закон.

— Конечно, не плевать, это же закон.

— Для нас закон не важен. — Элизабетта выдержала его взгляд. — Месяц назад его не существовало, и кто знает, останется ли он спустя еще месяц.

— Я знаю. Останется.

— Ты этого не знаешь. — Элизабетта не понимала, как до него достучаться, да и выйдет ли у нее вообще. — Ты не знаешь, что ждет нас в будущем. Может, оно куда лучше.

— А может, и хуже.

— Я хочу сказать, что законы — это всего лишь политика. Они появляются и исчезают. Но наши с тобой чувства никуда не денутся, они здесь. Я здесь, рядом.

— Что это значит?

— Я люблю тебя, — ответила Элизабетта, вкладывая в эти слова всю душу. — Я люблю тебя и буду любить, когда этот закон исчезнет, и когда мы станем старше, и что бы еще ни случилось, и что бы ни принесло время.

— То есть ты выбираешь меня? — Сандро недоуменно моргнул. — Не Марко?

— Да. Это ты, Сандро. Это всегда был ты.

— Как вовремя, Элизабетта. Именно тогда, когда мы не можем быть вместе, я стал тебе нужен. — Сандро нахмурился и покачал головой. — Какая ирония. Закон запрещает наши отношения. Мои родители запрещают, и…

— Для меня это совершенно неважно. — Элизабетта подошла ближе и положила ладонь ему на руку.

— Для меня важно. Все заканчивается.

— Это не кончится никогда. Это любовь, а она все длится и длится.

— Уже нет — не для меня. Теперь я не испытываю к тебе тех же чувств, что и раньше. — Сандро выпрямился, стиснув зубы. — Прости.

В груди у Элизабетты все заледенело.

— Ты просто так говоришь.

— Нет, я серьезно. — Сандро посмотрел на нее, в его голубых глазах появился холодок. — Ты выбрала, но и я выбрал тоже.

— Сандро, ты правда так думаешь? — спросила Элизабетта, ее сердце просто разрывалось.

— Да. — Сандро взглянул на дверь, в коридоре зашумели ученики. — Класс возвращается. Пожалуйста, не устраивай представление.

— Умоляю, дай нам шанс.

— Нет, Элизабетта. Тебе пора.

Вытирая слезы, Элизабетта выбежала из класса и поспешила по коридору мимо учеников. Сердце ее неровно билось, душа болела. Она любила его, но приняла решение слишком поздно. Сама виновата. Теперь Сандро ей не видать.

Элизабетта выбежала из школы и поспешила через гетто, сдерживая слезы. Она добежала до Трастевере, там добралась до дома и вошла внутрь, пройдя мимо спальни Нонны внизу. Поднявшись наверх, она ворвалась к себе в комнату и рухнула на пол.

И наконец дала волю слезам.

Глава сорок третья

Сандро сидел за столом — следовало бы проставить оценки ученикам, но он был слишком взвинчен. Мать смотрела в окно, несомненно, в точно таком же состоянии. Первое блюдо ужина, concia di fori di zucca — жареные цветы кабачка, остывало на столе, исходя ароматами. Отец опаздывал; Сандро понимал, что это сводит его мать с ума больше обычного, и не зря.

На столе лежал белый конверт — все еще запечатанный, его доставили по почте. На обратном адресе значилось: Demorazza — государственное учреждение, в ведомстве которого находились расовые законы, так что в конверте должно было содержаться решение этого ведомства о предоставлении их семье особого статуса. Отец подал заявление от имени всех Симоне, и они надеялись, что прошение будет удовлетворено. Они ждали решения и молились, чтобы чиновники пошли им навстречу. Сандро хотел вскрыть конверт, чтобы не сидеть тут в полном ступоре и не гадать о его содержимом. Но мать считала, что право открыть конверт принадлежит отцу.

Поэтому они ждали.

Мать разгладила облегающее фигуру платье, потеребила жемчужное ожерелье и сцепила изящные руки перед собой. Сандро молча отложил тетради, не в силах ничем заниматься. В этом конверте лежала судьба его семьи. Если им не предоставят особого статуса, то они лишатся жилья, поскольку, согласно расовым законам, евреи не могут владеть собственностью. А отец потеряет адвокатскую практику, поскольку и своего дела у евреев быть не может. Отцу запретят работать, а значит, доход семьи снизится. А самое главное — потеря дома, которым их семья владела многие поколения, разобьет родителям сердце.

Сандро вздохнул. К несчастью, даже если бы им предоставили особый статус, в школу он все равно не вернулся бы, поскольку отступления от правил распространялись только на имущественные положения закона. И на Элизабетте, о которой он постоянно думал, жениться было по-прежнему запрещено. Он все еще не мог поверить, что она предпочла его Марко, мечты претворились в жизнь. Но было слишком поздно. Он прогнал Элизабетту ради ее же блага. Пришлось ей солгать, сказав, что больше он ее не любит. Но, конечно же, Сандро все еще любил ее, всегда любил. Однако он больше не годился ей в супруги: у него не было ни работы, ни перспектив, они и пожениться-то не могли. По иронии судьбы он любил ее слишком сильно, чтобы в этом признаться, и теперь Сандро был несчастен и опустошен, охвачен странной скорбью, что отравляла ему всю жизнь.

Мать потянулась к письму и поднесла его к люстре, пытаясь прочесть, что в конверте.

— Не могу разобрать, что там написано.

— Просто открой его.

— Нет, твой отец хотел вскрыть его лично, и я заверила, что мы уважаем его пожелания. — Мать положила конверт обратно на стол. — Это его победа.

— Надеюсь, что так.

— Считаю, нам непременно дадут особый статус, — сказала мать, словно успокаивая их обоих. — Ведь отец — почти фашист «первого часа», он был офицером, участвовал в Великой войне, служит нашей общине.

— Не сомневаюсь, нам дадут этот статус, — сказал Сандро, хотя и не был в этом уверен.

— Жаль, что это все равно не вернет тебя в школу.

— Все хорошо, — заверил Сандро, хотя на самом деле все было наоборот.

— Как тебе в еврейской школе?

Сандро знал, что следует ответить:

— Мне нравится учить, нравится вносить свой вклад в жизнь общины.

— Но ты же наверняка скучаешь по друзьям и работе в Ла Сапиенце?

— Жизнь полна компромиссов.

Мать помолчала.

— Верно, я тоже всегда так говорю.

— Знаю, потому и сказал, — улыбнулся Сандро.

Мать улыбнулась в ответ, пристально посмотрев на него из-под очков.

— Интересно, что это означает: что ты меня слушаешь — или перестал прислушиваться?

— Слушаю.

— Как Марко?

— У него все хорошо, много работает.

Мать снова помолчала.

— А Элизабетта? Как она?

— Прекрасно, наверное. Я с ней не вижусь. Она меня больше не интересует.

— О. — Мать моргнула, лицо ее смягчилось. — Надеюсь, ты понял, почему мы возражали.

— Да, но я с вами не согласен.

— Даже после всего, что случилось? Эти жуткие расовые законы запрещают смешанные браки! — Мать указала на белый конверт, и Сандро не сумел подавить зародившееся в душе негодование.

— Если уж на то пошло, мама, это должно бы заставить тебя усомниться в своих взглядах.

— О чем ты? Расовые законы доказывают: евреи должны сплотиться. Над общиной нависла угроза.

— Я предпочитаю не уподобляться тем, кто проводит политику дискриминации. Это дело принципа…

— Прекрасно, Сандро, — огрызнулась мать. — Где-то ты умен, а где-то не совсем, но не хочется спорить. Неужели нужен еще повод для огорчения? Мне и с этим конвертом волнений хватает, стоит ли больше переживать?

— Так давай его откроем. — Сандро с досадой схватил конверт. — Не хочешь ты — открою я.

— Нет, Сандро, я тебе запрещаю. — Мать потянулась к конверту, и Сандро в тот же миг отдернул руку. Конверт разорвался надвое — половина осталась в руках у Джеммы, а вторая — у Сандро. Как раз в этот миг открылась дверь и вошел отец. Он улыбался, пока не понял, что Сандро с матерью ссорятся. Массимо поставил свой портфель и поспешил в столовую.

— Что у вас здесь происходит, — озадаченно спросил он. — Что это за бумаги?

— Это из Demorazza. — Мать забрала вторую половину конверта у Сандро и обе передала мужу. — Прости.

— И я прошу прощения, папа, — быстро сказал Сандро. — Это я виноват. Хотел открыть его, а мама запретила.

— Что вы натворили? Это важный юридический документ! — Отец в ужасе извлек части белого листа из половинок конверта, а затем положил обе стороны на стол и совместил. Мать встала за его левым плечом, а Сандро — за правым. Опустив взгляд, он увидел, что половинки документа совпали неравномерно, но надпись была разборчивой — и ужасающей.

NEGATO[89] — гласили большие буквы рукописного шрифта.

— Нет, — прохрипел отец.

Мать ахнула.

Сандро остолбенел.

Отец подвигал обе половинки листа вверх-вниз, пытаясь снова их совместить, будто это могло повлиять на результат.

— Нет, нет, нет, нет… — повторял он снова и снова.

— Ох… — Его мать положила руку на костлявое плечо отца, но тот, казалось, ничего не заметил.

— Они не могли отказать нам! Они бы так с нами не поступили! Они не стали бы так поступать со мной! — Отец все продолжал прилаживать друг к другу две половинки приговора. — Я ведь почти фашист «первого часа»! Я изо всех сил старался помогать партии! Они не могут так обращаться с моей семьей! Со мной!

— Пожалуйста, Массимо. — Мать похлопала отца по спине. — Мы найдем способ…

— Дуче не поступил бы так со мной. Моя страна… — Отец поднял голову, покачал головой, его взгляд был безумен, губы дрожали.

Сандро встревожился: он никогда не видел отца в таком отчаянии. У матери на глаза навернулись слезы, и она попятилась, разволновавшись, как и Сандро.

Он понял, что должен что-то предпринять. Сандро взял отца за плечи и повернул лицом к себе.

— Папа, давай подумаем вместе, как обычно. Мы найдем решение.

— Его нет, нет, нам конец! Не знаю, что делать.

Сандро был совершенно обескуражен, но не подал виду.

— Мы можем подать апелляцию? Можно ли обжаловать это постановление, как в обычном суде?

— Нет, нет, нет, ничего подобного в законе нет! Решение окончательное! — Отец смотрел на сына, не видя его, — или так Сандро показалось.

— Папа, давай подумаем. Должен быть какой-то способ решить проблему, и мы его найдем.

— Я для стольких людей добился особого статуса, как мне могли отказать? Почему мне отказали? Почему?

— Ты уверен, что постановление окончательное? Оно ведь написано от руки. Не очень-то похоже на официальное. Может быть, это просто какая-то отметка, или…

— Нет, нет! Это окончательное постановление, многим приходят написанные от руки отказы. Эти решения принимают чиновники! Они не юристы, а бюрократы! Потому там такие каракули! — Отец снова покачал головой. — Возможно, мой случай сомнительный, ведь я не вступил в партию в 1923 году, а списки открыли только в 1924-м. Но почему они опираются именно на это — простую формальность? Почему они выступили против одного из своих? Это же фашистский орган, который отказал одному из самых преданных фашистов в общине, да и во всем Риме! Столько людей получило особый статус — ведь я сам писал заявления, а они были гораздо менее достойны! Как они могли отказать нам? Это катастрофа!

— Значит, по закону выхода нет?

— Нет!

Сандро лихорадочно обдумывал ситуацию.

— А что, если действовать не совсем по закону?

— О чем ты?

— Думаю, выход есть, — ответил Сандро, овладев собой.

Глава сорок четвертая

Беппе с облегчением выпроводил из бара последних посетителей. Ему бы отправиться спать, ведь последнее время его совсем измучила тоска по Альдо. Горе тянуло к земле, однако он молча сносил отцовское бремя. Иногда казалось, что этот груз его сломит; порой происходящие напоминало о временах Великой войны. Он служил в Третьей дивизии берсальеров, пехотном подразделении элитных велосипедистов, которые несли на спине не только рюкзак, но и велосипед. Он участвовал в битве при Изонцо в заснеженных Доломитовых Альпах и при Капоретто[90] — жестоком разгроме их армии, который до сих пор снится ему в кошмарах. Битва при Капоретто печально известна своим отступлением, но Беппе в те дни упрямо продолжал сражаться — день за днем, борясь с врагом и собственным отчаянием. То же самое он чувствовал и скорбя по Альдо.

Заканчивая уборку, Беппе ломал голову, что же пошло не так с Альдо? Как он упустил столько знаков? Почему его средний сын предал свою страну? Беппе казалось, будто он вовсе не знал этого мальчика, свое любимое дитя. Ему не верилось, что Альдо мог решиться на насилие — по любой причине, тем более повернуть против собственного правительства. Как отец он подвел Альдо.

Беппе взял грязное полотенце и отнес на стойку. Марко, который чистил кофеварку, поднял взгляд, но ничего не сказал. После потасовки на похоронах Альдо они с Марко разговаривали только по крайней необходимости. Этот разрыв казался Беппе еще одной потерей, отчего он еще больше впадал в уныние. Его жена, Мария, слегла, и ни Эмедио, ни его молитвы не могли ее утешить. Террицци никогда не были так несчастны, и это Беппе тоже воспринимал как собственную неудачу. Он обязан был сделать семью счастливой, не только добывать для них кусок хлеба.

Он уже направился к двери — запереть бар, но увидел Массимо и Сандро, которые торопливо шагали по Понте-Фабричио в его сторону. Час для гостей был уже поздний, однако Беппе помахал им рукой, и Массимо помахал в ответ. Когда Симоне оказались у подножия моста, Беппе распахнул дверь им навстречу.

— Buona sera, Массимо, Сандро.

Те поприветствовали его и поспешно зашли внутрь. Массимо хмурился, явно чем-то встревоженный.

— Прости, что вторгаемся к тебе так поздно.

— Вовсе нет. Проходите. — Беппе затворил за ними дверь и перевернул табличку на двери — «закрыто». — Спасибо, что пришли на похороны Альдо.

— Как мы могли не прийти? Прими наши глубочайшие соболезнования. Такой замечательный парень был… — Массимо похлопал Беппе по руке, и тот был благодарен другу, что ему хватило такта не упоминать о ссоре с Марко.

— Пожалуйста, садитесь. — Беппе выдвинул стулья из-за ближайшего стола, Массимо и Сандро сели, и к ним подошел Марко с подносом, на котором стояли четыре бокала красного вина.

— Buona sera. — Марко поставил перед ними вино и тоже уселся.

Симоне поздоровались с Марко, и Беппе понял, что Массимо что-то гнетет. Его старый друг сделал большой глоток вина.

— В чем дело, Массимо?

— Мне нужна твоя помощь.

— Значит, я помогу тебе, брат.

— Конечно, — кивнул Марко.

Массимо и Сандро, казалось, успокоились, их плечи опустились. Массимо посмотрел Беппе в глаза:

— Ты слышал об этих новых расовых законах, которые запрещают евреям владеть собственностью или своим делом?

— Да, и ты знаешь, что я по этому поводу думаю. Это позор. Я ненавижу эти законы. Я категорически против преследования итальянских евреев! Наша партия, да и вся Италия идут в неверном направлении.

— Спасибо за твои слова. К сожалению, случилось худшее. Мне отказали в особом статусе.

— О нет! — Его слова потрясли Беппе. Они с Массимо никогда не сомневались, что Симоне получат особый статус, и друг, безусловно, это заслужил.

— Если не сумеем отменить постановление, мы разоримся. Мы потеряем дом и мою практику.

— Можно ли как-то обжаловать их решение?

— По закону — нет. — Массимо нахмурился. — Я апеллировал к лояльности к партии. Помнишь первый день нашей встречи, когда родился Сандро?

— Разумеется, такое не забудешь. — Беппе жестом обвел бар. — Мы встретились прямо тут, на этом самом месте. Ты только что вышел из больницы, где пробыл всю ночь, ожидая, пока Джемма родит Сандро. Мы стояли вон там. Это был Марш на Рим, в 1922 году.

Массимо кивнул, его глаза блеснули.

— А потом мы пошли на Пьяцца Венеция, где выступал Дуче. Народу набилось битком. И ты уже был членом партии.

— Да, я вступил в 1919 году. — Беппе пронзила боль. С тех пор многое изменилось, и далеко не в лучшую сторону. Фашизм обратился против евреев, Муссолини решил воевать вместе с Гитлером. Альдо больше нет, а Марко обвиняют в соучастии.

— Для фашистов «первого часа», таких как ты, сделано исключение из расовых законов. Те, кто вступил в партию с 1919 по 1922 год и во второй половине 1924 года. Я вступил в 1923 году, хотя на собрания ходил с первых дней. Так что, как видишь, в особом статусе мне отказали лишь по формальным причинам.

— Да, верно. Ну, чем смогу — помогу. Что мне нужно сделать?

— Ты многих в партии знаешь, Беппе. Я хотел попросить тебя переговорить с кем-нибудь и засвидетельствовать мою благонадежность с первых дней. Уверен, это изменит ситуацию. — Массимо повернулся к Марко: — А ты, Марко, работаешь в Fascio. Ходят слухи, что ты там на хорошем счету. Может, и ты сумеешь замолвить за нас словечко? Комендаторе Буонакорсо меня знает; если помнишь, это я вас и познакомил. Может быть, ты напомнишь ему о моей преданности?

— Конечно, мы с кем-нибудь поговорим, — поспешно вмешался Беппе, хотя время для этого было самое неподходящее. После предательства Альдо они с Марко утратили в партии всякое влияние, но рассказать Массимо и Сандро правду о гибели сына Беппе не мог. Это была его постыдная тайна.

Марко поджал губы.

— Я тоже спрошу.

— Спасибо вам обоим, — вздохнул с облегчением Массимо.

— Большое спасибо, — улыбнулся Сандро.

Беппе похлопал товарища по руке.

— А теперь давайте выпьем за старых друзей.

— За старых друзей, — поднял свой бокал Массимо.

— За старых друзей, — сказал Марко своему лучшему другу Сандро, поднимая и свой бокал.

— Да, за нас, — спустя миг отозвался Сандро.

Глава сорок пятая

На следующее утро Марко сидел рядом с отцом на обитой парчой скамье у кабинета комендаторе Буонакорсо. Они отдали Буонакорсо фотографию белокурой антифашистки — знакомой Альдо; им было велено ждать у дверей. Прошло два часа, за это время в кабинет заходили и выходили разные офицеры, Марко с ними не был знаком.

Он напряженно сидел на самом краю. Отец, в костюме, который надевал на похороны Альдо, был мрачен. Друг другу они не сказали ни слова. Марко приказал себе успокоиться, но это было невозможно. Слишком многое стояло на кону.

— Синьоры, — сказал выглянувший из кабинета офицер, — комендаторе Буонакорсо зовет вас.

— Спасибо, — хором ответили Марко с отцом. Они вошли в кабинет и отдали фашистский салют, Буонакорсо ответил тем же, а затем указал на два мягких кресла перед своим столом.

— Прошу вас, синьоры. Садитесь. — Они сели, а Буонакорсо занял свое место. — Не ожидал тебя здесь увидеть, Беппе.

— Я пришел поддержать Марко. Никто из нас не подозревал, на какое предательство способен Альдо. А ведь я его отец, мне следовало знать. Если кто и виноват, так это я. Если кого и наказывать — так меня.

Марко посмотрел отца, тронутый его словами.

— Папа, я сам могу за себя ответить.

Отец не обратил на него внимания, пристально глядя на Буонакорсо.

— Мы с вами оба ветераны войны и все понимаем. Уверяю вас, Марко так же предан партии, как и я. Что и доказывает принесенное им фото.

Буонакорсо отрывисто кивнул:

— Я ценю это Беппе. Нам известна ваша преданность. Ваша прямота. Теперь-то мы знаем: никто из вас не догадывался, что Альдо предатель. Наши друзья из ОВРА получили снимок, они проведут расследование в отношении этой женщины. Мы рады, что Марко не сотрудничал с Альдо и другими антифашистами.

— Спасибо. Ну так тогда это означает, что он вернется на работу в Fascio?

Марко был ошеломлен тем, как смело заступался за него отец.

Буонакорсо пригладил усы, затем посмотрел на Марко.

— Что ж, Марко, работа снова твоя. Мы оставим этот прискорбный эпизод в прошлом и больше не будем о нем вспоминать.

— Спасибо, синьор. — Марко с облегчением улыбнулся. — Вы не пожалеете, синьор.

— Я за этим прослежу, — снова вмешался отец.

— Спасибо.

Позади открылась дверь, и Буонакорсо посмотрел им за спину. Марко догадался, что кто-то вошел: он учуял запах сигаретного дыма.

— У меня есть еще просьба, комендаторе, — сказал Беппе, воздев палец. — Вы знаете нашего общего друга Массимо Симоне. Ему отказались предоставить особый статус в связи с новыми расовыми законами, на что, как мне кажется, он имеет полное право. Уверен, вы со мной согласитесь.

— Отказались, говорите? Массимо?

— Да, и эту несправедливость нужно исправить. Ему следует предоставить особый статус, учитывая его многолетнюю службу и преданность партии. Я за него ручаюсь и надеялся, что вы ему поможете.

Буонакорсо пожал плечами:

— Беппе, я не имею права решать такие вопросы, как бы мне ни хотелось помочь. Это вне моих полномочий.

— Я об этом догадывался, поэтому написал письмо в защиту Массимо. Надеюсь, вы передадите его в нужные руки. — Отец полез в карман пиджака, достал конверт и положил на стол.

— Обязательно, благодарю.

Буонакорсо взял конверт, и в этот момент от дверей раздался резкий смех.

Марко с отцом обернулись: к столу шагали два офицера ОВРА в форме, каблуки их черных ботинок звонко стучали по паркетному полу. Марко вздрогнул, узнав в одном из них громилу из ОВРА, который расспрашивал его об Альдо. Второй был тощим коротышом, в тонких пальцах он зажал сигарету. Марко не знал его, но незнакомец сверлил пристальным взглядом отца.

— Помнишь меня, Беппе? — спросил тощий.

— Кармине Веккио, — спокойно ответил отец.

— Ну что, теперь я выше тебя по званию, удивлен?

— Мне прихлебатели не начальство.

Марко тяжело сглотнул, такое ОВРА с рук не спустит.

— Bah! — Веккио затянулся сигаретой. — Да ты не изменился, старая кляча.

— Благодарю, — без улыбки отозвался отец.

— Не сметь! — рявкнул Веккио, из ноздрей у него вылетели струйки дыма. — Мог бы проявить уважение ко мне, а также к моему коллеге Стефано Претианни. — Он жестом указал на громилу, но тот никак не отреагировал. — И кстати, ты не в том положении, чтобы просить за своего дружка-еврея.

Отец Марко и ухом не повел.

— Это не просто просьба, он имеет заслуги перед родиной. Массимо Симоне — верный фашист. Он служил нашей стране в…

— Да что ты знаешь о верности, Беппе? Твой сын Альдо снабжал оружием предателей прямо у тебя под носом. И один Бог знает, на что на самом деле способен Марко.

Тот порывисто вскочил на ноги.

— Я предан партии, как и Массимо Симоне. Он заслужил особый статус!

Отец поднялся и встал рядом, он хранил самообладание, не отрывая взгляда от Веккио.

— Опять ты, Кармине, затеваешь ненужную драку, а я все так же не поддаюсь.

— Какую ненужную драку, Беппе? Как было в Капоретто? Поэтому ты трусливо сбежал?

— Ничего подобного.

— Докажи.

— Я не обязан тебе ничего доказывать.

— Вы, Террицци, меня не проведете. Я буду присматривать за вами в оба глаза. За вами обоими.

— Наслаждайся зрелищем.

Отец отвернулся и вышел, а Марко последовал за ним. Террицци вышли из кабинета, пересекли прихожую и миновали пост охранников. Спустились бок о бок по величественной мраморной лестнице — они были примерно одного роста и телосложения, каждый безошибочно угадал бы в них отца и сына. Но после произошедшего Марко задумался. Да знает ли он отца на самом деле?

Они спустились на первый этаж, прошли через арку и покинули Палаццо Браски. Пьяцца Навона заполонили спешащие по делам пешеходы; отец и сын остановились, чтобы попрощаться.

— Мне пора обратно в бар. — В солнечном свете глаза Беппе смотрели сурово.

— Я останусь здесь, — сказал Марко, ему было неловко. При других обстоятельствах он бы обнял отца, желая отблагодарить за то, что он помог ему снова получить работу. Но отношения были испорчены, так что это было невозможно. — Кстати, откуда ты знаешь Кармине Веккио?

— Это не важно.

— Как считаешь, Симоне дадут особый статус?

— Должны. Я немало заплатил.

— О чем ты? — удивился Марко.

— Что, по-твоему, было в том конверте, сынок?

Глава сорок шестая

Массимо сидел в кабинете, обхватив голову руками. На столе перед ним лежал новый свод расовых законов. Согласно сегодняшнему королевскому указу, членом фашистской партии он больше не являлся. Его выдворили из рядов фашистов. Он перечитал основное положение манифеста, надеясь, что постановление изменится. Однако все осталось по-прежнему, напечатанным черным по белому:

«Граждане Италии, которые, согласно закону, относятся к еврейской расе, исключаются из НФП, Национальной фашистской партии».

Массимо никак не мог осознать то, что видел собственными глазами. Его, юриста, этот закон сбивал с толку. Фашисты его предали, хотя он и другие евреи помогли Дуче прийти к власти. Массимо верил в Дуче, даже любил. Но и Дуче его предал. Газеты называли это «чисткой».

Дверь в кабинет была закрыта, но Массимо слышал, как на кухне разговаривают Джемма и Сандро. Закон их огорчил, но не опустошил, как его. Если он не фашист больше, то кто? Массимо не знал. Для него состоять в партии было не просто политическим решением. Партия была мерилом жизни, словно сама являлась законом, организованной системой правления, которая позволяла людям полностью реализовать свои способности.

Он вспомнил Марш на Рим — самое начало расцвета партии. Это было всего шестнадцать лет назад. У него с тех времен еще остались галстуки. И даже туфли. В тот год родился Сандро, и тогда Массимо был полон надежд, ведь он стал новоиспеченным отцом новорожденного сына и видел, как во главе его страны также становится новый отец. В ту пору он верил, что его жизнь складывается удачно, тем более что эпоха была благоприятная, особенно для римлянина.

Его взгляд бродил по кабинету: дипломы в рамках, стеллажи, заполненные учебниками и книгами по налоговому законодательству. То были артефакты прошлой жизни налогового адвоката, словно фрагменты мраморной колонны с Римского форума. Массимо превратился в развалину.

В окне он поймал собственное отражение. Он выглядел перепуганным и именно так себя и чувствовал. Массимо снова вспомнил об особом статусе, который ему не удалось получить. Если бы он добился успеха — мог бы остаться членом партии, но подвел себя и свою семью.

Массимо молился, чтобы Беппе и Марко смогли переломить ситуацию.