Вечное

Глава сорок седьмая

Элизабетта и Нонна по вечерам завели обычай выпивать по рюмочке anisette — сладкой анисовой наливки. Наступили трудные времена: все только и говорили, что о надвигающейся войне. Дела в «Каса Сервано» шли неважно — поток туристов почти иссяк, а евреи Трастевере пострадали от расовых законов, к которым местные обитатели питали отвращение.

Элизабетта все время думала о Сандро, у нее было разбито сердце: он больше ее не любил. Она-то любила по-прежнему, плакала ночами, тосковала по нему и тревожилась. Марко она избегала, не желая напрасно его обнадеживать, ведь теперь Элизабетта знала, что Сандро — ее единственный. К счастью, Марко все время пропадал в Палаццо Браски.

— Какой ужасный день. — Нонна опустилась на стул у орехового стола, на который проливала свет лампа из молочного муранского стекла. Окно было открыто, но теплый ветерок едва шевелил кружевные занавески. Ночью на Виа-Фьората обычно бывало тихо, вот и теперь слышалось лишь мурлыканье Рико: кот лежал в мягком кресле на салфетке, что защищала сиденье от шерсти. Он закрыл глаза, подогнул лапы, живот его был набит остатками branzino — морского окуня.

— Все наладится, Нонна.

— Но сначала станет куда хуже, девочка.

Элизабетта потягивала анисовую наливку из крошечной резной рюмочки — у Нонны таких была добрая сотня. Оказалось, старушка коллекционирует всевозможную стеклянную посуду: у нее было без счета наборов старинного фарфора, а также разных горок, комодов и шкафов для хранения этой коллекции. Шкафы стояли в каждой комнате маленького веселого дома, в них бок о бок громоздились наборы фарфора Royal Doulton, лиможского и минтонского фарфора, майолики, «Каподимонте» и многое другое. Выглядело несколько чудаковато, но дом становился удивительно уютным.

Постучали в дверь. Элизабетта поднялась, пересекла гостиную и открыла — у порога стоял Марко в форме, с широкой улыбкой на лице, держа под мышкой большую, празднично завернутую коробку.

— Buona sera, Элизабетта! — Марко приобнял ее свободной рукой и поцеловал в щеку.

— Какой сюрприз! — взволнованно сказала она. — Рада тебя видеть.

— Элизабетта, где твои манеры?! — крикнула из столовой Нонна. — Кто там? Почему не приглашаешь войти?

— Входи, пожалуйста, Марко. — Элизабетта открыла створку пошире, и Марко вошел в гостиную, молча осмотрев громоздкие шкафы. Она проводила его в столовую.

— Нонна, это Марко Террицци, Марко, а это…

— Синьора Сервано. — Нонна прищурила глаза с набрякшими веками. — Не твой ли это отец, Беппе, управляет баром «Джиро-Спорт»?

— Да. — Марко приятно улыбнулся.

— Это не ты ли пел Элизабетте серенаду в моем ресторане?

— Да, — кивнул Марко.

— Значит, ты ухаживаешь за Элизабеттой?

— Да, — просиял он.

— И каковы твои намерения? Благородные или так, побаловаться?

Элизабетта вздрогнула.

— Нонна!

— Конечно, благородные. — Марко расправил плечи. — Я люблю ее.

Его слова тронули сердце Элизабетты — к ее удивлению, оно откликнулось.

Нонна нахмурилась:

— Но жених из тебя не слишком заботливый, верно, Марко?

Тот моргнул:

— Простите?

— Ты ведь еще не был здесь, верно? Она живет со мной уже давно, ты знал об этом?

— Да, но мне нужно было работать.

— Так почему ты заявился в такой поздний час?

— Мне пришлось задержаться на службе, и…

— Ты же не думаешь, что она прямо сегодня пойдет с тобой на свидание?

— Beh, я надеялся, что мы поедим gelato.

— Разве ты не знаешь, что ей утром на работу? Считаешь, что можешь вот так прийти и сделать все по-своему?

— Нет, нет, я не…

— Запутался? Capito[92]. Ты же знаешь, что она хорошая девочка, верно? Не такая, как другие, понимаешь?

— Я знаю, что она не такая, как другие.

— Но почему ты так с ней обращаешься? Если у тебя благородные намерения, зачем приходить так поздно, да еще в самый первый раз?

Элизабетте хотелось убежать, но Нонну уже было не остановить. Она махнула на обернутый бумагой подарок Марко.

— А там у тебя что?

— О, это для Элизабетты. — Марко вытащил из-под мышки коробку.

— Ты же понимаешь, что тебе ее не купить, правда? Элизабетта, может, откроешь подарок?

— Открою. — Элизабетта совсем растерялась и даже не посмотрела Марко в глаза, когда он вручал ей свой дар. — Спасибо, Марко. А что за повод?

— Если я скажу тебе, ты поймешь, что…

— Basta! — оборвала его Нонна. — Говори побыстрее! Я хочу спать! Поторапливайся!

Элизабетта расхохоталась, а с ней и Марко. Она оборвала серебристую бумагу, он скомкал обертку, Элизабетта подняла крышку коробки и сняла слой белой папиросной бумаги.

Нонна чуть не свернула шею.

— Мне не видно! Поднимите повыше!

Убрав папиросную бумагу, Элизабетта ахнула: под ней оказалось прекрасное розовое платье, без рукавов и с круглым вырезом, из тонкого шифона с розовой атласной лентой на талии. Она подняла его; наряд был легче воздуха, словно создан для ночи, которой у нее никогда не будет, для жизни, которой ей не видать, такой изящный, роскошный и модный — он предназначался для принцессы, а не для официантки.

— И куда же она это наденет? — фыркнула Нонна.

— Нонна, пожалуйста… — Потрясенная Элизабетта прижала платье к груди. — Большое спасибо, Марко. Оно прекрасно!

— Не за что. — Марко тепло улыбнулся, его темные глаза сияли. — Меня пригласили на шикарный прием, и я решил пригласить тебя. Ты можешь надеть его туда.

— А как же туфли? — снова вмешалась Нонна. — Думаешь, у нее есть туфли для такого наряда? Или, может, ей пойти босиком?

— Я сама куплю себе туфли, Нонна. — Элизабетта все еще тосковала по Сандро, но на шикарном приеме наверняка будет весело, а она так давно не веселилась: каждый день напролет работала и вечером рано ложилась спать.

Марко коснулся ее руки.

— Ты пойдешь со мной, Элизабетта?

— Да, — горячо ответила Элизабетта.

— Ну хватит! — Нонна нахмурилась, указывая ему на дверь. — Спокойной ночи, Марко! Тебе пора! Добрых снов!

— И вам спокойной ночи, синьора Сервано, — хохотнул Марко.

Элизабетта убрала платье обратно в коробку, аккуратно сложив его и разгладив подол.

— Я провожу тебя до двери, Марко.

— Нет, не проводишь, — замахала на нее Нонна. — Марко сам выйдет, правда? Это ведь несложно? Глаза-то все видят? Ноги ходят?

— Да, синьора Сервано, спасибо. Спокойной ночи, Элизабетта. — Марко взял руку Элизабетты и нежно ее поцеловал, затем отправился к двери и покинул их дом.

Ей казалось, что ее сердце проснулось, хотя Элизабетта и не подозревала, что оно спит. Марко по-настоящему ее любил, и она готова была взять то, что он предлагает, но что это — просто развлечение, легкий роман или подлинная любовь, — Элизабетта не знала. Знала только, что чувствует себя счастливой. Она посмотрела на Нонну, но та хмурилась.

— Что случилось, Нонна? Он тебе не нравится?

— Он не для тебя, — ответила старушка, приподняв бровь. — Я ведь уже это говорила. Вам нельзя быть вместе.

— Но почему? — озадаченно спросила Элизабетта. — Почему он тебе не нравится?

Взгляд Нонны стал печальным.

— Присядь, дорогая.

Глава сорок восьмая

Сандро спешил домой: ему только что стало известно о выходе очередного расового закона. Отныне евреям запрещалось зарабатывать на жизнь десятком профессий, включая врачебные специальности. Сандро боялся, что мать потеряет работу, поскольку евреев, не получивших особого статуса, надлежало внести в elenchi speciali — специальные списки, и их профессиональную практику приказали ограничить исключительно еврейскими клиентами. Мать трудилась в католической больнице Ospedale Fatebenefratelli, вряд ли там хватит пациентов, чтобы оправдать ее жалованье.

Сандро шагал по гетто мимо лавочников, сгорбившихся над газетами, и плачущих домохозяек, сбившихся в группки. Работу потеряло такое количество евреев, что улицы заполонили попрошайки, торговцы тряпьем и новоиспеченные бедняки, которые распродавали свое имущество. Из улицы, где прогуливались счастливые семьи, Виа-дель-Портико-д’Оттавия превратилась в торговые ряды отчаяния.

Магазины закрылись, мясная лавка не работала, поскольку расовые законы запрещали продажу кошерного мяса, чтобы помешать евреям исповедовать свою религию. Еврейские газеты перестали издавать, а евреи, состоявшие в смешанных браках, подавали прошения на получение особого статуса, чтобы быть причисленными к гоям. Люди эмигрировали, община уменьшалась; уезжали и раввины. Шквал фашистских законов, которые были направлены на то, чтобы исключить евреев из повседневной жизни страны и вовсе изгнать их из Италии, делал свое грязное дело.

Сандро вдруг понял, что идет не в том направлении: ноги сами несли его к старому дому на Пьяцца Маттеи. Им так и не удалось добиться особого статуса, так что адвокатскую практику отца закрыли, и дом свой они потеряли. Симоне переехали в маленькую квартирку в здании поменьше, сером и унылом, с потрескавшейся штукатуркой, как и многие другие на этой улице, такой убогой по сравнению с изысканной Пьяцца Маттеи.

Сандро добрался до дома, взбежал по разбитым ступенькам на третий этаж и открыл дверь в их новую квартиру. Воздух в помещении был спертым, Сандро бросил рюкзак на пол в тесной кухне, которая служила одновременно гостиной и столовой. Гостиную же отвели под спальню родителей, а Сандро досталась комнатушка, где едва помещалась кровать. Пусть и тесноватая, зато, по крайней мере, солнечная, поскольку заднее окно выходило на юг.

— Мама, я слышал новости. Тебя уволили из больницы? — Сандро подошел к родителям, с мрачным видом восседавшим за кухонным столом.

— Да, — тихо ответила мать. Ее глаза покраснели и опухли, на отрешенном лице залегли морщины. Джемма надела серое платье и жемчуг, пытаясь хотя бы выглядеть достойно, хотя сердце ее наверняка разрывалось.

— Мне так жаль. — Сандро обнял мать, а затем сам сел за маленький деревянный стол. Они продали почти всю мебель — кроме книжного стеллажа, заставленного учебниками по математике Сандро, старинными романами Розы и древними профессиональными пособиями его родителей, — и все свои ценные вещи, только семейная менора и серебряные подсвечники приткнулись в шкафу.

Мать помолчала, поджав губы.

— Когда до нас дошли эти новости, я как раз приняла чудесную малышку, такую крупненькую. — Она сглотнула комок в горле. — Сложно смириться, что все закончилось. Я так долго там работала. Я любила свою работу! Любила медсестер в родильном отделении, они особенные.

— Знаю, — кивнул Сандро, который слышал это много раз.

— Ужасно, что у моих пациенток больше не будет возможности попасть к врачу-женщине. Особенно у первородящих. Со мной им было куда спокойнее. Жаль, я не смогу больше им помогать.

Сандро знал, что матери приходилось бороться с ущемлением ее профессиональных прав со стороны других врачей.

— Всех врачей-евреев уволили?

— Да.

— И в других отделениях тоже?

— Да, во всех.

— Еще до даты вступления закона в силу, — перебил отец, качая головой.

Он, как обычно, был при галстуке и в костюме, но лацканы уже выглядели поношенными.

— Начальство я не виню, — со вздохом добавила мать. — У них и выбора-то нет. Они должны исполнять закон. Джанкарло сказал, что им это очень тяжело далось, а Моро плакал, когда я забирала документы. После всего Альберто пригласил нас всех на кофе. Сестра Анна Доменика и другие медсестры плакали.

Сандро знал их всех. Он познакомился с большинством коллег матери, забегая в больницу после школы.

— Это я виноват. — Его отец взъерошил волосы. — Добейся я для нас особого статуса, ты бы сохранила работу, Джемма. Я должен был его получить. Я его заслужил. Мы все заслужили.

— Ты старался изо всех сил, как и Беппе. Мы все сделали что могли.

— Неправда! — покачал головой отец. — Знаешь, о чем поговаривают? Ходят слухи, что некоторые дают за особый статус взятки. Что заместитель министра внутренних дел Буфарини затеял махинации. Он ярый антисемит, но наши деньги ему вполне по душе. — Он снова покачал головой. — Я подвел тебя, дорогая.

— Не подвел, Массимо. Нет никаких гарантий, даже со взятками.

— Это все моя вина, все. Я полагался на разум. Закон. Правосудие. До сих пор не верится, что мне отказали.

Слушая родителей, Сандро все больше тревожился за отца: после того как его выгнали из партии, тот впал в тоску. То и дело вспоминал о том, что ему не удалось получить особый статус, снова и снова винил себя. В последнее время даже начал носить с собой папку с записями, это превратилось в навязчивую идею. Вот и сейчас, как Сандро и предполагал, отец открыл ее и начал зачитывать вслух:

— Вот последние данные о предоставленных на сегодняшний день статусах, которые подтверждают мою точку зрения. Согласно последней переписи населения, право на особый статус имеют три тысячи пятьсот две еврейские семьи. Это четыреста шесть семей погибших в бою, семьсот двадцать одна семья добровольцев, одна тысяча пятьсот девяносто семь семей награжденных за воинскую доблесть и три семьи пострадавших за партию. — Отец очеркнул ногтем строку своих заметок. — Итак, на сегодняшний день семьсот двадцать четыре семьи фашистов-ветеранов получили особый статус, среди них должны были быть и мы. Мы должны были там быть! Это могли быть мы, так просто. Если бы закон не толковали столь строго!

Мать вздохнула:

— Мы сделали все, что могли, и даже без моего жалованья мы не бедствуем. У нас остались сбережения и облигации, которые нам вручили, когда забирали дом.

— Верно, — с облегчением кивнул Сандро. По закону право собственности на их старый дом отходило специальному правительственному учреждению, EGELI[93], взамен родители получили тридцатилетние облигации. Сделка оказалась невыгодной: облигации не имели справедливой рыночной стоимости, а срок их погашения наступал только через тридцать лет.

— Не волнуйся, Массимо. — Мать обняла отца за плечи. — У нас достаточно средств, нам хватит на пропитание на целый год, а там, возможно, этот кошмар уже закончится. Ты распоряжаешься деньгами, так что тебе лучше знать.

— Джемма, кхм, мне нужно тебе кое-что сказать. — Морщинистое лицо отца побледнело. — У нас не так много денег, как тебе кажется. Осталось меньше половины.

— О чем ты? — озадаченно нахмурилась мать.

У Сандро заныло в животе, но он не стал перебивать родителей.

— Beh, это трудно объяснить. — Отец принялся рыться в своих бумагах. — Я веду учет денег, которые снимал. Все где-то здесь.

— Что? — Мать отпрянула в ужасе. — Ты снимал деньги с нашего счета? Зачем?

— Я выдавал ссуды в синагоге.

— Кому? — Глаза матери за стеклами очков распахнулись.

— Я одалживал средства своим клиентам до тех пор, пока они не получат особый статус — или в случае, если им его не предоставят. — Отец продолжал рыться в бумагах, бормоча все быстрее и неразборчивее. — Джемма, так много людей, которым еще хуже, чем нам, и, когда я сижу прямо перед ними, зная, что у нас есть деньги, а у них нет, я протягиваю руку помощи. Как сказано в Торе, это tzedakah — праведное подаяние, справедливое пожертвование, средства на благотворительность, — мы должны делиться тем, что у нас есть, и я решил, что ты не будешь против.

— Но они никогда не смогут вернуть долг. Ни у кого больше нет работы.

— Просто я не думал, что тебя уволят, но даже если так — нам должны были выдать особый статус, вот в чем дело, такая вышла ошибка. Давайте я покажу вам свое заявление…

— Не стоило раздавать деньги, Массимо, или одалживать — везде только и говорят о войне. Если она грянет — нам понадобится каждый грош.

— Послушайте меня… — Сандро встал, на него будто снизошло спокойствие. — Мы не можем жить прошлым. Хватит вспоминать об этом статусе, папа. Мама, может, ему и не стоило одалживать деньги, но теперь их у нас нет. Нам нужно начинать с нуля и шагать вперед.

Мать подавленно простонала:

— Но нам не на что жить!

— Но я тоже зарабатываю. У нас еще осталась половина тех сбережений. Я сяду, подведу баланс и все расскажу. Я неплохо умею считать, если помнишь.

— Подождите, дайте-ка я еще раз все проверю. — Отец снова полез в свою папку, но Сандро вырвал ту у него.

— Теперь папка будет у меня, папа.

— Мои записи? Нет, нет, нет. — В глазах отца загорелся тревожный огонек. — Сынок, мне нужны мои записи…

— Я сберегу их для тебя.

Отец молча воззрился на него, а Сандро осознал, что теперь он встал во главе семьи.

— Спасибо, Сандро, — сказала мать, натянуто улыбнувшись.

Глава сорок девятая

Казалось, Элизабетта должна быть счастлива, а она не могла вдохнуть полной грудью. Они с Марко отправились на роскошный прием в Палаццо Браски, присоединившись к толпе разодетых пар, что входили внутрь. Она все еще была потрясена рассказом Нонны о ее матери и отце Марко, об их романе, который они закрутили во времена ее детства. Элизабетта всегда подозревала, что мать неверна отцу, но никогда бы не догадалась, что она изменяла с Беппе.

Люди оборачивались полюбоваться новоприбывшими, и Элизабетта подумала — наверняка они очень красивая пара: она в чудесном розовом платье и новых туфлях и Марко с блестящими волосами, загорелым лицом и в темной форме. Элизабетта сомневалась, рассказывать ли ему о родителях и стоит ли вообще с ним встречаться. Нонна была категорически против, но Элизабетта решила действовать по ситуации. Ей нравилось общество Марко, и мысль о приеме ее тоже пленяла. Последнее время она жила будто старушка — вся в работе, а еще грустила после разрыва с Сандро. Хватит по нему тосковать. Его больше нет рядом.

Пока они стояли в очереди к Палаццо, Марко держал ее за руку и развлекал забавными историями, а когда оказались у входа, он кивнул на элегантный фасад дворца, украшенный трехцветными лентами и большим флагом с фашистским littorio[94] — символом Рима.

— Красивое убранство, правда? Я помогал устанавливать.

— Оно великолепно.

— Я так рад, что ты согласилась пойти. Я скучал по тебе. — Марко ослепительно ей улыбнулся, и Элизабетта задумалась: возможно, мать была так же очарована его отцом. Ей стало не по себе: она не хотела походить на мать даже в мелочах, происходящее ее вдруг покоробило. Она рассчитывала, что справится, но теперь засомневалась. Посетители теснились у входа, в нос били запахи сигаретного дыма и тяжелых духов. Элизабетту слегка замутило.

— Будет очень весело, правда? Мой шеф пошел на повышение. — Марко сжал ее руку, взглянул на нее и склонил набок голову. — Что с тобой, Элизабетта?

— Мне так жаль. — Она выпустила руку Марко, развернулась и пошла через толпу в обратном направлении.

— Элизабетта! — Марко поспешил за ней, но она не остановилась. Он догнал ее перед фонтаном и снова взял за руку. — Что стряслось? Куда ты?

— Мне нужно уйти. Я не могу остаться с тобой. Мне и приходить не стоило.

— Почему? Что происходит, cara?

Секрет словно обжигал Элизабетту.

— Ты не все знаешь. Нонна мне кое-что рассказала о моей матери…

— Уже знаю. — Марко осторожно сжал ее руку, нежно посмотрел на нее. — Я знаю о моем отце и их романе.

— Что? Как? — Лицо обожгло жаром. Элизабетте стало неловко, словно ее в чем-то уличили. — Такой позор…

— Пожалуйста, присядь. — Марко, не выпуская ее руки, потянул Элизабетту к бортику фонтана.

— Мне за нее так стыдно!

— И мне тоже. Никогда бы не подумал, что отец на такое способен. Даже разговаривать с ним больше не могу. И все же что бы между ними ни произошло — к нам это не имеет никакого отношения.

— О чем ты? Это же наши родители.

— Именно. Мы — не они.

— Нонна сомневается, что мы сможем быть вместе.

— Ты взрослый человек, Элизабетта. — Марко посмотрел на нее; взор его темных глаз был необычайно уверенным. — Мы с тобой знаем друг друга с самого детства. Клянусь, с тех пор я тебя и люблю. Мы — Марко и Элизабетта. Такие, какие есть, между нами все по-прежнему.

— Не знаю. — Элизабетте хотелось с ним согласиться, но она совсем растерялась. — Как теперь нам встречаться? Что скажут твои родители? Твоя мама? Нонна говорит, у нас ничего не выйдет.

— Ты слишком тревожишься. Мы здесь, ты и я. Это настоящее, а не прошлое. В этом платье ты такая красавица, мы идем на роскошный прием. — Марко медленно ухмыльнулся, в глазах блеснул озорной огонек. — И мы будем танцевать…

— Нам не стоит…

— Смотри! — Марко обхватил ее за талию и поднял в воздух, закружив так, что платье задорно взметнулось; в голове у Элизабетты зашумело, она засмеялась, а он все вращал ее, подбираясь ближе к Палаццо Браски. Роскошную публику, толпившуюся у входа, Элизабетта видела будто сквозь дымку, она прижалась к Марко, обхватив его руками за шею, а когда они оказались у дверей, Марко поставил ее под арку и нежно поцеловал, отметая возражения.

Марко вывел Элизабетту на сияющий паркет и закружил в танце, за которым начался другой танец, а потом еще и еще, она послушно следовала за ним, проплывая мимо стен, украшенных расписными фризами, портретами, бронзовыми бра, что проливали в бальную залу романтический свет. Помещение было огромным, пары танцевали под музыку чудесного оркестра, который играл перед сценой под большим трехцветным полотнищем, натянутым между двумя мраморными колоннами. Сводчатый потолок покрывали фрески, и танцующие останавливались лишь для того, чтобы взять у проходящих мимо официантов фужер с пенящимся spumante — игристым вином.

Элизабетта развеселилась, и к третьему бокалу тревоги ее покинули, хоть она и обратила внимание, что многие из приятелей Марко несколько прохладно с ним обращаются. Элизабетта не понимала, что происходит, и не знала, заметил ли это Марко. Он не отходил от нее ни на шаг и следил, чтобы она хорошо проводила время.

Внезапно по толпе прокатился взволнованный ропот, все оживленно зашумели и повернулись ко входу в залу. Оркестр заиграл Giovinezza, и первыми в помещение вошли чернорубашечники, публика быстро разошлась в стороны, пропуская их.

— Что происходит? — спросила Элизабетта, встав на цыпочки.

— Приехал Дуче! — воскликнул Марко.

Толпа дружно вскинула руки в фашистском приветствии, скандируя: «Дуче! Дуче! Дуче!» Марко подхватил клич, а Элизабетта была ошеломлена тем, что находится в одном помещении с таким могущественным человеком. Она вытянула шею, желая его разглядеть, и с удивлением обнаружила, что Муссолини выглядит точно так же, как на фотографиях, плакатах, марках и монетах. У него были круглые темные глаза, густые брови и крепкий подбородок — воинственный вид, не сочетавшийся с вечерним нарядом — черным фраком с фалдами и блестящим цилиндром. Его притягательность была бесспорна — это заметила даже Элизабетта, которая не была фашисткой.

Толпа, а с нею и Марко, разразилась бурными аплодисментами, Муссолини поднялся по ступенькам на сцену, к трибуне, оглядел скандирующих зрителей, а затем жестом попросил тишины и начал речь:

— Дамы и господа! Приветствую вас! Сегодня мы празднуем повышение в звании комендаторе Буонакорсо, который верно служил нашей славной партии!

Вдруг трехцветное полотнище над сценой открепилось и, развеваясь, начало падать на Муссолини. Публика ахнула, чернорубашечники предупреждающе закричали, Дуче отпрянул в сторону, и полотнище спланировало на трибуну.

Толпа разразилась изумленными возгласами, чернорубашечники ринулись на сцену. Муссолини отошел в сторону, его подчиненные попросили принести лестницу, чтобы снова закрепить полотнище. У трибуны воцарился хаос, все бегали туда-сюда. Подобная накладка могла превратить знаменательное событие в фарс.

— Какой конфуз для Fascio, — пробормотал Марко Элизабетте. — У нас нет такой длинной лестницы, чтобы достать до верха. Подрядчик унес ее с собой.

— Что они будут делать?

— Извини, Элизабетта… Я скоро. — Марко оставил ее, прошел вперед, быстро поговорил с одним из чернорубашечников и поднялся на сцену. Элизабетта с недоумением наблюдала, как публика, заметив его, стала поворачивать вслед Марко головы.

На сцене он торопливо подхватил упавший конец полотнища, подбежал с ним к высокой колонне и — поразительно! — стал взбираться на колонну, словно на мачту, обхватив ее своими сильными руками и ногами.

Элизабетта так и разинула рот. Толпа незамедлительно разразилась бурными аплодисментами и радостными возгласами. Оркестр заиграл бравурный марш, публика захлопала в ритм, глядя, как Марко карабкается по колонне. И вот он добрался до самого верха, где попытался заново закрепить полотнище.

Все в ожидании задрали головы: удастся ли ему справиться. Элизабетту восхищала его смелость. Толпа подбадривала смельчака. В следующее мгновение полотнище оказалось закреплено. Марко подал знак, что у него все получилось, а затем плавно соскользнул вниз по колонне и благополучно приземлился.

Толпа взревела, и Элизабетта вместе с нею. Муссолини лично подошел к Марко, пожал ему руку и о чем-то с ним поговорил, а затем потрепал по плечу. Марко расплылся в широкой, от уха до уха, улыбке. Элизабетта не отводила от него восторженного взгляда: такое — она знала — случается только раз в жизни. Толпа кричала и хлопала ему, а Марко ухмылялся, покидая сцену. Чернорубашечники и его друзья бросились к нему с поздравлениями, и Элизабетта поняла: Марко только что уладил все недоразумения между ними, причем так, как мог сделать только он.

Восторги улеглись, и Муссолини вновь подошел к трибуне, а начал с того, что выразил признательность Марко и назвал его по имени. Марко кивнул, благодаря за оказанную честь, а затем стал пробиваться сквозь толпу, Дуче между тем продолжил свою речь с того места, на котором та прервалась.

Элизабетта не слышала ни слова. Она так гордилась Марко, а тот направлялся к ней, не сводя с нее взгляда. Его останавливали, пожимали руку и хлопали по спине, но Марко по-прежнему смотрел ей прямо в глаза, словно ему не терпелось оказаться рядом.

Он с улыбкой подошел к ней, а она почти влетела в его объятия и поцеловала. Он ответил на поцелуй, сначала нежно, потом глубоко, и разбитое сердце Элизабетты возродилось к жизни. Она была покорена, в ней вновь разгорелась любовь.

Такая же, как и раньше.

Глава пятидесятая

Марко спешил на встречу с Сандро; он подслушал кое-какие разговоры коммерсантов: они сбивались в тревожные группки, и все судачили о начале войны. В начале месяца Гитлер вторгся в Польшу; в Европе повсюду вспыхивали вооруженные столкновения и процветал страх. Великобритания и Франция объявили войну Германии, и римляне находились в подвешенном состоянии. Италия еще не вступила в войну, но Палаццо Браски пребывал в состоянии повышенной боевой готовности. Марко работал круглые сутки, предсказать что-либо было невозможно.

Он подошел к Пьяцца Бокка-делла-Верита, которая находилась в стороне от дороги; рядом раскинулся небольшой парк, необычайно тихий и спокойный. Площадь эта находилась в одной из самых старых частей города, сразу за гетто, и из-за обилия древних невысоких зданий открывался вид на широкое солнечное небо. Ему встретилось лишь несколько прохожих, да и транспорта на Виа-Луиджи-Петроселли и Виа-Санта-Мария-ин-Космедин было немного.

Он заметил Сандро, который ждал его на каменной скамье, но вид друга встревожил Марко. Сандро, сгорбившись, читал газету. Он был сам на себя не похож: сутулился и казался старше в этом поношенном коричневом пиджаке и галстуке. Марко волновался за него, потому и пригласил встретиться.

— Сандро! — окликнул друга Марко. — Помнишь, как мы здесь играли?

Сандро поднял голову, отложил газету и улыбнулся.

— Как в старые добрые времена, да?

— Да. — Марко поприветствовал его и присел рядом. — Голова так и шла кругом, пока мы бегали вокруг храма. — Он имел в виду храм Геркулеса Непобедимого, небольшое круглое здание из мрамора, огороженное высокими колоннами, что поддерживали крышу из красной черепицы. — Просто чудо, что нас не стошнило.

— Тебя как раз и стошнило, разве не помнишь? Вырвало!

— Забыл, — хохотнул Марко. — Мы проводили здесь больше времени, чем в школе. И веселились мы в те дни больше.

— Эй, ты сейчас разговариваешь с учителем, не забывай.

— Ах, верно. — Марко оглянулся и с беспокойством посмотрел на Сандро. — Как дела, брат?

— Ужасно.

— Dimmi tutto[95].

— Мать уволили, теперь она подвизается акушеркой. Отец весь день торчит в синагоге. — Сандро пожал плечами. — Он помогает людям, но что-то с ним не так. Он не в себе, что-то с головой. Похоже, потеря дома не прошла для него даром.

— О нет. — У Марко заныло в груди. — Мне так жаль, что не удалось получить для вас особый статус. Мой отец хочет еще попробовать.

— Спасибо. — Сандро улыбнулся, качая головой. — Вряд ли что-то выйдет. Папа говорит, они чинят препоны. Это так ужасно — чувствовать, что тебе не место на твоей родине. Теперь я еврей, а не итальянец. И это все меняет.

— Для меня ты всегда будешь итальянцем. Мы с тобой одинаковые — ты и я.

Сандро поджал губы.

— Нет, мы не одинаковые, я точно знаю. Теперь я это понимаю, как и многое другое.

— Что ты имеешь в виду? Мы остались прежними. И всегда были такими.

— Нет, я еврей, и всегда им был. — Сандро спокойно посмотрел ему в глаза. — Ты считаешь, будто все осталось по-прежнему, но ты не в том положении. Твоя жизнь не изменилась, а моя пошла наперекосяк. По мнению фашистов, мы не равны.

— Не все фашисты поддерживают расовые законы.

— И все же именно они за это в ответе.

— Но я — нет, — уязвленно отозвался Марко. Он вдруг остро ощутил на себе черную рубашку. — Моя форма — это не я, к тому же и ты когда-то был фашистом.

— Но теперь уже нет, и мой отец тоже. Он все еще этого хочет, но его вышвырнули из собственной партии.

Марко будто ударили в грудь, он не знал, что ответить, и Сандро смягчился:

— Слушай, я не против отличаться. Я горжусь тем, что я еврей. Но мне хочется быть равным — как раньше. Когда тебя принижают, это ужасно. Я не могу об этом не думать. Я чувствую себя неполноценным, хуже других. На отшибе. Официально.

— Понимаю, — сказал Марко, но сомневался, что на самом деле понимает. Или что мог бы понять.

— Знаешь, что еще хуже? Мне страшно выходить за пределы гетто. Даже сюда, где мы раньше играли. Я опасаюсь всего в своем родном городе.

— Мне очень жаль, правда. Со мной тебе бояться нечего.

— Знаю. — Сандро улыбнулся, но улыбка быстро угасла. — Мир изменился с приближением войны. Как считаешь, мы тоже будем воевать? На работе ничего такого не говорят?

Марко вздохнул, потому что этот вопрос мучил и его.

— Ходят слухи, будто Дуче полагает, что у нас нет золотого резерва для войны. Он хочет, чтобы Италия сохранила нейтралитет.

— Если только он не передумает, как с ним это все время случается.

— Что? — Марко, который сам встречался с Дуче, оскорбился. Ему никогда не забыть тот вечер на балу, когда он взобрался на колонну. Муссолини пожал ему руку, лично поблагодарил и сказал, что он — великолепный образчик молодого итальянского фашиста. Но Марко не посмел бы сообщить это Сандро. Это лишь еще больше обидит друга, к тому же на балу с ним была Элизабетта, и весть о ней тоже причинит Сандро боль.

— Он ведь передумал насчет расовых законов, правда? До этого Муссолини не волновали евреи. Вот почему мой отец ему верил, да и я тоже. А он от нас отвернулся. Это настоящее предательство.

Марко сглотнул комок в горле. Это правда, и нужно ее признать.

— Ты прав, но вряд ли он изменит свое мнение о войне.

— Страшно подумать, что Италия когда-нибудь станет союзником Гитлера. — Сандро содрогнулся. — Нацисты — безжалостные антисемиты, очень жестокие. Они истребляют немецких евреев, поговаривают даже, что нападают и на польских.

— Здесь такому не бывать.

— Я все равно опасаюсь.

— Не надо. — Марко коснулся его руки. — Чем я могу помочь, Сандро? Что могу сделать?

— Ничего, спасибо.

— Теперь я получаю жалованье. Если вам что-то нужно, я могу…

— Нет, нет, у нас все хорошо. — Сандро выпрямился, и Марко сменил тему, чтобы не обидеть друга.

— Как Роза?

— Все еще в Лондоне. Ее муж поступил на службу в Королевский военно-воздушный флот. Иногда от нее приходят письма. — Сандро прикусил губу, нахмурился. — Надеюсь, она цела. Если Италия вступит в войну, нам придется воевать с ее мужем.

— Этого не будет.

— Надеюсь, что нет, — сказал Сандро с явным беспокойством, и Марко охватила грусть. Он и не догадывался, что в столь юном возрасте им с Сандро придется задаваться вопросами жизни и смерти. Они помолчали, но поняли друг друга без слов, как понимают лишь старые друзья.

— Давай перекусим, — предложил Марко, разрушая чары. — Умираю от голода. В обед пришлось работать.

— Хочешь куда-нибудь пойти?

— Нет, я для нас кое-что захватил. Марко потянулся к рюкзаку и достал бумажный пакет с supplì, испускающий восхитительный аромат.

— Supplì? — Сандро нахмурился, приоткрыв рот.

— Ага. Я их обожаю, а ты?

— Конечно, — спустя миг согласился Сандро. — Но я не голоден.

— Точно? — удивился Марко. — Я взял четыре.

— Спасибо, не надо.

— Как хочешь. — Марко откусил supplì, ощутив восхитительный вкус панировки, риса, помидоров и сыра.

— Я должен кое-что сказать тебе насчет Элизабетты. — Сандро помолчал. — Я уже не испытываю к ней прежних чувств. То, что было раньше, прошло.

— Davvero? — Ликующий Марко обнял друга. Он влюблялся в Элизабетту все сильнее и обрадовался, что больше не придется соперничать за нее с Сандро. — Но что случилось?

— Не знаю, разлюбил. — Сандро пожал плечами, но у Марко появилась догадка:

— Ты повстречал другую? Давай, говори всю правду.

Сандро помедлил, потом улыбнулся:

— Да, повстречал.

— Чудесная новость! Как ее зовут? — Марко был счастлив за друга, ведь Сандро сам не догадывался, как нуждался в женщине. Каждому мужчине она нужна.

— Анна.

— Где вы познакомились?

— В школе. Она только что переехала сюда со своей семьей. Очень красивая.

— И ты ей нравишься?

— Да.

— Браво, Сандро! — Сердце Марко воспарило от радости за них обоих. — Значит, мы больше не соперники? Клянешься?

— Да, — кивнул Сандро. — Элизабетта твоя.

— Спасибо, друг! Теперь мы будем счастливы! — Марко охватило облегчение. — Я почти не спал, тревожился, что она выберет тебя.

— Нет, Марко. Это всегда был ты. — Сандро снова улыбнулся — вышло немного грустно.

— Пусть у вас с Анной все сложится.

— И у вас с Элизабеттой.

— Мы друзья навек, Сандро. Несмотря ни на что.

— Несмотря ни на что, — повторил Сандро, скрепляя узы дружбы.

Глава пятьдесят первая

Полуденное солнце пробивалось сквозь кружевные занавески в спальне Нонны; Элизабетта вошла проведать старушку. Нонна заболела бронхитом и лежала в постели в ночной рубашке в розовый цветочек, накрытая белым стеганым покрывалом. Спальня была уютной, хоть и тесной: здесь уместилось четыре разнокалиберных шкафа с фарфором, а также простая кровать, стул с перекладинами на спинке, ночной столик из сосны и комод. Над изголовьем висело керамическое распятие, а рядом — выцветшая фотография предыдущего папы, менять ее на портрет папы нынешнего Нонна отказывалась. Она была римской католичкой, но высшей властью почитала себя.

— Как вы себя чувствуете, Нонна? — Элизабетта поставила стакан с водой на ночной столик.

— Недавно спрашивала, уже забыла?

Элизабетта разгладила одеяло, скрывая тревогу.

— Цвет лица у вас сегодня получше. Идете на поправку.

— Ну а ты как думала! И когда я смогу снова работать?

— Когда доктор позволит.

— Да что он там знает!

— Побольше нашего. — Элизабетта потрепала Нонну по руке. Если старушка ерничает, значит, наконец приходит в себя. — Что-нибудь принести, пока я не ушла?

— Может, хватит расспрашивать?

— Хорошо. Постараюсь вернуться пораньше.

— И снова меня терзать?

— Ну конечно, — улыбнулась Элизабетта. — Пока меня нет, Паоло за вами присмотрит.

— А куда это ты направляешься? И почему так разоделась?

— У меня встреча с Марко. — Она зашла домой переодеться после работы и надела бледно-голубое хлопковое платье с перламутровыми пуговицами.

— Неужели? — Нонны прищурила свои глаза с набрякшими веками. — А как же его отец и твоя мать?

— Это не важно, — невозмутимо ответила Элизабетта, и уже не в первый раз.

— Разве ты не знаешь, что совершаешь большую ошибку?

— Я же говорила, что мы решили не жить прошлым.

— Нельзя жить настоящим, не зная своего прошлого, — усмехнулась Нонна. — Все римляне живут одновременно в прошлом и настоящем. Пройдись по старой базилике Санта-Мария в Трастевере. Нельзя притвориться, что ее не существует.

— А это тут при чем? Храм — это просто строение.

— Ну так что? От этого оно лишь заметнее. — Нонна ткнула в нее узловатым пальцем. — Если бы прошлое Марко было строением, ты бы не смогла отрицать его наличие. Ты и впрямь не понимаешь, о чем я тебе твержу? Как примет тебя его отец? А его мать?

Элизабетте не хотелось из-за этого тревожиться.

— Это не прошлое Марко, это прошлое его отца.

— Если выйдешь за него — выйдешь за всех Террицци.

— Нонна, мы о женитьбе даже не думали.

— Но с этого все и начинается. Разве ты не знаешь, что я всегда права?

— Нонна, это будет единственный раз, когда вы ошибаетесь. Ну все, мне пора.

— Ну почему ты меня не слушаешь?

— Слушаю, Нонна. Просто не всегда слушаюсь. Ciao. — Элизабетта поцеловала старушку в щеку и погладила кота, который устроился в изножье кровати. — Ну, веди себя хорошо, Рико.

— А когда это он себя плохо вел? — Нонна пошевелила под одеялом пальцами ноги, играя с котом. — Он куда лучше тебя. Он слушается!

— Вовсе нет. — Элизабетта вышла из комнаты, улыбнувшись на прощание. — До свиданья!

— Он меня слушается! — прокричала ей вслед Нонна.

Элизабетта и Марко покинули ресторан — местное заведение с рыбными блюдами на набережной Авентино по соседству с гетто. В такой час в городе все еще царило оживление, из ресторанов выходили пары, смеясь и громко разговаривая, их беседы были щедро сдобрены вином. Элизабетте казалось, что люди повсюду — даже в «Каса Сервано» — изо всех сил стараются веселиться. Римляне тревожились из-за войны в Европе и боялись, что Италия тоже ввяжется в конфликт. В воздухе разливалась прохлада, пахло автомобильными выхлопами.

Элизабетта шла с Марко — рука в руке — и была очень счастлива. Он в светло-сером свитере и брюках выглядел очень привлекательно, совсем как прежде, его волосы и белозубая улыбка блестели в свете фонарей.

— Итак, понравился ли тебе ужин? — с улыбкой поинтересовался Марко.

Они отведали прекрасного блюда — orata al forno con finocchio — морского леща с фенхелем, рассказывая друг другу о своей работе. Марко забавно изображал своего шефа, что рассмешило и очаровало Элизабетту.

— Ты теперь все в ресторанах подмечаешь, как настоящий профессионал! — снова улыбнулся Марко.

— Правда? — спросила Элизабетта, хотя понимала, что он, наверное, прав. В других ресторанах она казалась себе ресторанным критиком. Везде ей было недостаточно вкусно по сравнению с «Каса Сервано».

— Ты заметила, что стакан был в пятнах, а у официанта — не до конца застегнута рубашка.

— Но это правда! — рассмеялась Элизабетта, и Марко подхватил ее смех.

— Давай прогуляемся, хорошо?

— Ладно, только недолго. Я не могу уходить так надолго, пока Нонна больна.

— Как насчет Джардино-дельи-Аранчи? Это недалеко.

— С удовольствием. — Элизабетте нравился Джардино-дельи-Аранчи — Апельсиновый сад — парк с апельсиновыми деревьями, малоизвестная жемчужина Рима.

— Я часто ходил туда вечерами после гибели Альдо — полюбоваться видом.

Голос Марко стал тише, Элизабетта поняла, что он все еще оплакивает брата. Она нежно сжала его руку.

— Мне очень жаль. Тебе, наверное, так тяжело.

— И тебе тоже. Говорят, потери — это часть нашей жизни, но от этого совсем не легче, правда?

— Нет. — Элизабетта поняла, что Марко прав. — Меня волнует здоровье Нонны, она так больна.

— Нонна справится. Она сильная. Женщины, подобные ей, живут вечно, к тому же ты прекрасно за ней присматриваешь. — Марко помолчал. — Я ей не нравлюсь, правда?

— Дело не в тебе, это из-за наших родителей. — Элизабетта на мгновение задумалась. — Как твои поживают?

— Мать все еще тоскует по Альдо, порой целыми днями с постели не встает. Только с Эмедио разговаривает.

— Мне очень жаль.

— Мы это переживем. Берегись, cara. — Из-за угла вылетел велосипедист, и Марко, защищая, обнял Элизабетту. — Знаешь, недавно я был тут с Сандро. Мы встретились на Бокка-делла-Верита, как в старые добрые времена.

— О… Ну и как он? — Элизабетта старалась не показывать свой интерес. Ей было любопытно, рассказал ли Сандро другу о том, что произошло между ними, но решила — наверное, промолчал, чтобы не обидеть Марко.

— Учит детей. — Марко приуныл. — Расовые законы совсем прижали их семью. Сомневаюсь, что у него есть время для нас.

— Да уж. Бедный Сандро. — Элизабетту пронзила боль. — Тебя не волнует, что фашисты приняли антисемитские законы? Раньше такого не бывало, а теперь они разрушают семью Сандро, да и другие семьи тоже.

— Конечно, волнует. Это невыносимо, но поделать я тут ничего не могу. — Марко поджал губы. — Мои друзья в Палаццо Браски не считают их справедливыми, но у нас нет права голоса. Мы все больше и больше боимся это обсуждать.

— Боитесь?

— Если честно — да. — Марко посмотрел на нее, вглядываясь своими темными глазами в ее глаза. — Но мы с отцом пытались добиться для семьи Сандро особого статуса и пока еще не опустили руки.

— Рада слышать, — сказала Элизабетта, охваченная благодарностью. Она знала, что Марко любит Сандро.

— Идем сюда. — Марко указал на церковь на Виа-ди-Санта-Мария-ин-Космедин. Они пошли по мостовой Кливо-ди-Рокка-Савелла, что бежала вдоль высокой стены, поверхность которой была покрыта темным кирпичом и мраморными осколками разных размеров. Подъем был крутым, потому что Джардино-дельи-Аранчи находился на Авентинском холме, одном из семи сказочных холмов Рима.

Элизабетта держалась за руку Марко, осторожно ступая по мостовой в нарядных туфлях. Рядом с ним она была спокойна и счастлива и лишь дивилась, как легко ей с этим парнем. На возвышенности ветер дул сильнее, донося благоухание горьких апельсинов, которые наполняли ароматом воздух. Прохожих здесь было меньше, а автомобили сюда не пропускали, поэтому шум транспорта раздавался где-то далеко.

Они шагали в уютном молчании и спустя какое-то время добрались до Джардино-дельи-Аранчи — большого парка, полного апельсиновых деревьев и пиний, что образовывали зеленый навес на фоне темного неба. Газовые фонари озаряли приглушенным светом гравийную дорогу, которая шла по всему саду и вела к просторной, выложенной кирпичом террасе — смотровой площадке, где прогуливались лишь несколько парочек.

Элизабетта наслаждалась теплом пальцев Марко, обхватывающих ее руку, гравий дорожки хрустел под ногами. Они вышли на террасу, и перед ними открылась прекрасная панорама ночного Рима, огромного и сверкающего — ничего подобного Элизабетта прежде не видела, даже с балкона в Палаццо Браски. Справа лежал Римский форум и руины, мрамор которых сиял кремово-белым светом, но она устремила взгляд на любимый Трастевере, скромный район, что, точно лоскутное одеяло из красных черепичных крыш и церковных куполов, раскинулся на берегу Тибра, а над ним возвышался благостный, сияющий купол базилики Святого Петра.

— Разве здесь не великолепно? — спросил Марко.

— Очень красиво. — Элизабетта вдохнула полной грудью.

— Я не просто так привел тебя сюда. — Марко обнял ее, и она подняла к нему лицо, решив, что он ее поцелует, но вместо этого он протянул ей кольцо с бриллиантом, сверкнувшим в приглушенном свете.

Потрясенная Элизабетта моргнула. Сердце подскочило прямо к горлу. Такого она не ожидала.

— Элизабетта… я люблю тебя — любил всю жизнь. И с каждым днем моя любовь только крепнет. Я знаю, что со мной ты будешь счастлива. — Марко улыбнулся ей, темные глаза вспыхнули. Все чувства отражались у него на лице. — Я люблю тебя, ценю тебя и дорожу всем, что есть в тебе прекрасного, и всегда дорожил, даже когда мы были детьми. Клянусь до конца своей жизни делать тебя счастливой. Иначе не видать мне счастья. Мне страшно повезет, если ты примешь это кольцо и согласишься выйти за меня.

Ошеломленная Элизабетта выслушала его. Другие пары начали переглядываться, догадавшись, что стали свидетелями предложения руки и сердца. Они ахали, улыбались и взволнованно переговаривались, будто ждали ее ответа, но Элизабетта не знала, что сказать. Она не хотела обидеть Марко или унизить его, хотя он, похоже, и вовсе не замечал посторонних, смотря на нее одну, и во взгляде его, как обычно, светилась преданность.

— Элизабетта, знаю, твоя жизнь нелегка, ты всегда сама по себе, но больше тебе не нужно страдать. У меня есть работа, и я могу тебя обеспечить. Мы создадим семью — ты и я — и выстоим во всех бедах, которые принесет нам война, переживем любые трудные времена.

— А как же твоя семья? — сбивчиво пробормотала Элизабетта. — Ты с ними поговорил?

— Нет, да и не стану. Нет нужды. Родители свыкнутся, а не свыкнутся, так мы уйдем. Поселимся в собственном доме, и если им это придется не по нраву, то это будет их печаль, не наша. — Марко опустился на одно колено и посмотрел на Элизабетту с улыбкой, от которой у нее защемило сердце. — Ты выйдешь за меня замуж?

— Марко, кхм, такого я не ждала. — Элизабетта видела, как он помрачнел, и боялась его ранить. Она по-настоящему любила Марко, но не знала, хочет ли выйти за него замуж, пока нет. Она просто привыкала к тому, что они снова встречаются. Элизабетта пыталась совместить уход за Нонной и работу. Она еще помнила, как мечтала стать редактором в газете или писательницей. Где-то в глубине ее души эти мечты все еще жили, но, выйдя замуж, она не сможет их осуществить.

— Элизабетта. — Марко все еще не отводил от нее взгляда, хотя на лбу у него залегла хмурая складка. — Ты ведь любишь меня, правда?

— Да, просто не знаю, готова ли я к…

— Понимаю. — Вид у него был уязвленный, но в глазах по-прежнему горела любовь. Он поднялся, не выпуская ее рук, и вложил кольцо ей в ладонь. — Понимаю, я застал тебя врасплох. Мы мало виделись. Я слишком много работал и не уделял тебе должного внимания.

— Да, это точно, — поспешно сказала Элизабетта, хотя в груди у нее все еще ныло.

— Держи кольцо у себя, пока не будешь готова. Это лишь вопрос времени.

— Ты уверен? — спросила Элизабетта, но, услышав себя, поняла, что вопрос неправильный. Это она не уверена. Она не знала, решит ли что-то время. И не знала, стоит ли брать кольцо. Но оно уже лежало у нее в руке.

— Когда будешь готова, просто скажи. — И Марко нежно ее поцеловал.

Глава пятьдесят вторая

День выдался солнечный, хоть и холодный; Роза радовалась возвращению на родную землю. Сердце ее забилось, когда она увидела пальмы, выстроившиеся вдоль Тибра, — зрелище, которого в дождливом Лондоне ей так не хватало. Темзе ни за что не сравниться с этой рекой — ярко-зеленой, обласканной солнцем. Роза шагала по набережной Ченчи мимо людей на тротуаре, наслаждаясь музыкальными переливами родной речи и отмечая эмоциональность соотечественников, которые жестикулировали во время разговора. Она не понимала, насколько итальянцы другие, пока не оказалась в Лондоне, и пусть Роза любила Дэвида и ей нравился круг их британских друзей, она была рада вернуться домой, даже в таких обстоятельствах.

Роза улетела из Лондона посольским рейсом, ей повезло приобрести билет до Рима, ведь поездки были ограничены. Дэвид служил в Королевском военно-воздушном флоте, а она следила за новостями о расовых законах на родине, которые систематически отнимали у итальянских евреев гражданство, профессию и собственность. Она поняла, что нужна родителям, хотя те в своих письмах об этом умалчивали.

Оказавшись у гетто, Роза прошла мимо маленькой белой церкви Сан-Грегорио-делла-Дивина-Пиета — древнего храма, знакового для евреев, особенно теперь. В 1500-х годах евреев из гетто каждое воскресенье заставляли ходить сюда на мессу, чтобы обратить в христианство. На фасаде цвета слоновой кости был изображен распятый Иисус, а под ним — библейское изречение, укоряющее евреев: «Всякий день простирал Я руки Мои к народу непокорному, ходившему путем недобрым, по своим помышлениям, — к народу, который постоянно оскорбляет Меня в лицо»[96].

Роза, содрогнувшись, отвела взгляд. Она посмотрела на Темпио Маджоре — Большую синагогу, что стояла прямо напротив, — ее яркая лимонная штукатурка в лучах солнца окрасилась золотом. Разноцветные витражи на квадратном куполе сияли, но Розу восхищала сама незыблемость этого здания. В этом строении она черпала силу.

Роза зашагала дальше по Виа-дель-Портико-д’Оттавия, неухоженный вид гетто ее потряс. Мужчины и женщины продавали бывшую в употреблении обувь, одежду, кастрюли и сковородки с тележек, тачек и лотков. Прежде на этой улице располагались оживленные магазины, но теперь большинство из них было закрыто. Люди перебирали товары, бродили вокруг, разговаривали друг с другом и даже попрошайничали. Все прохожие в старой или требующей починки одежде казались ей потрепанными. Исчезли счастливые, здоровые и шумные семьи, несущие домой полные продуктов сумки, из квартир больше не доносились аппетитные ароматы pollo arrosto — жареной курицы и pesce fritto — жареной рыбы.

Роза чувствовала себя не в своей тарелке, словно никогда здесь раньше не бывала; люди стали оглядываться на нее, когда она проходила мимо. Она поняла, что отличается от других в своем красном шерстяном пальто с модной баской на талии, шляпке и коричневых туфлях. Так одеваются в Лондоне, а не в гетто.

Розе стало неловко, и она ускорила шаг. Она шла мимо лотков, и вдруг ее взгляд привлекла стопка подержанных книг. Женщина склонилась, распаковывая томики, и Роза заметила ее седые волосы, закрученные в узел. Прическу она узнала мгновенно. Онемев от потрясения, Роза поняла, что эта женщина — ее мать. А книги, которые та продает, — ее собственные.

Джемма сильно постарела, на милом лице появились новые морщины, а по бокам рта залегли глубокие складки. Ее старый коричневый плащ был весь в пятнах, а черные кожаные туфли — растоптаны. Мать закончила расставлять книги на лотке, раскрыв их для устойчивости, затем подняла взгляд и заметила Розу.

— Роза, это ты? Вернулась? — Мать раскинула руки, ее глаза за очками в проволочной оправе светились счастьем.

— Да, мама! — Роза спрятала тревогу, поставила чемодан и обняла мать. — Я так рада тебя видеть!

— Я тоже рада, дорогая! Я так по тебе скучала! — Мать крепко ее обняла. Роза почувствовала, что та сильно похудела, но, не подав виду, высвободилась из объятий матери.

— Я решила сделать тебе сюрприз. Не знала точно, улечу ли.

— Поздоровайся со всеми! Помнишь Ванду делла Сета ди Вероли? А вот Селеста Сермонетта! Смотрите все — моя Роза дома!

Мать начала заново знакомить ее со всеми, ведя светскую беседу, словно все шло как обычно, и Роза натянуто улыбнулась. Лица казались постаревшими, одежда обтрепанной, а мужчины, которые прежде днем работали, все были здесь. Роза догадалась, что ее соседей и родителей ее друзей уволили. Раньше они были ремесленниками, учителями, электриками, бухгалтерами, перевозчиками грузов, торговцами утилем, владельцами магазинов, портными, точильщиками ножей, сапожниками и пекарями.

Тут Роза вспомнила про свой чемодан. Она повернулась его взять, но чемодана и след простыл.

Роза сидела на своем прежнем месте за деревянным столом, и это было единственное, что осталось прежним. Квартира оказалась крошечной и тесной, кухня едва вмещала стол. Люстры, разумеется, не было, только стеклянная лампочка, дающая резкий свет. Имелось окно, но выходило оно не на очаровательную Пьяцца Маттеи, а на грязную кирпичную стену. Сандро заметил, что квартира довольно солнечная, и постарался представить все с выгодной стороны, хотя сам выглядел таким же осунувшимся и худым, как родители.

— Вот, дорогая. — Мать поставила на стол сервировочную тарелку, лишь наполовину заполненную спагетти, а томатный соус был разбавлен водой. Другого угощения не предполагалось: ни рыбы, ни мяса, ни картофеля, ни овощей, ни хлеба, ни вина. Исчезли вкусные блюда лучших времен: аппетитная braciola или aliciotti con l’indivi — запеченные анчоусы с салатным цикорием, которые подавали с пылу с жару.

— Выглядит чудесно, мама. — Роза посмотрела на Сандро: тот, несомненно, прочел ее мысли. Мать разложила по тарелкам скромные порции, отец пробормотал над блюдом молитву, и все принялись за еду. Роза старалась не замечать, как жадно они уплетают макароны, будто умирают от голода. Она заметила, что отец снова уткнулся в толстую папку с бумагами и делает там пометки. Он радостно приветствовал дочь, когда вернулся домой, но с тех пор почти не поднимал голову от документов.

— Что ж, папа, — осторожно начала Роза. — Как твои дела?

— Прекрасно, — ответил он, не посмотрев на нее, это было так на него не похоже. Отец любил поболтать за столом, а сейчас явно думал о чем-то другом. Он был в костюме и при галстуке, но пиджак стал ему велик, шея торчала из обтрепанного воротника. Он сильно поседел и еще больше полысел.

— Что у тебя там за бумаги, папа? Чем ты занимаешься?

Вмешалась мать:

— Папа сейчас помогает членам общины составить заявления на особый статус.

— О, это хорошо. — Роза повернулась к матери: — А ты как, мама?

— И я хорошо.

— Наверное, скучаешь по больнице?

— Да, но и здесь я нужна. Принимаю роды, латаю разбитые коленки. — Джемма мимолетно улыбнулась. — Община сплотилась, мы помогаем друг другу. Меняемся, когда есть возможность, берем за помощь вещами. Кто-то оставляет нам еду и деньги в сумке на ручке двери. Наверное, один из клиентов отца, за юридические услуги.

— Как мило. — Роза знала, что ее сбережения пойдут семье на пользу.

— Сандро преподает математику в еврейской школе. Он прирожденный учитель. — Мать отодвинула пустую тарелку, и Роза повернулась к Сандро, охваченная любовью к брату.

— Как здорово!

— Спасибо. Я преподаю в трех классах, в каждом по сорок учеников. Возраст самый разный. — Сандро весело улыбнулся, но Розе показалось, что он тоже исхудал. Щеки на красивом лице запали, подчеркивая невероятно голубые глаза. Но они не светились ярко, как раньше, словно невзгоды приглушили их цвет.

— От профессора нет весточки?

— Нет.

Розу пронзила боль за брата.

— А как обстоят дела с учебой? Работаешь над чем-нибудь?

— Нет, времени не хватает. Нужно писать планы уроков и готовиться к экзаменам.

Роза хотела сменить тему, но каждая казалась еще хуже предыдущей.

— Как поживает Марко после гибели брата?

— Справляется.

Розе было очень жаль Альдо, он всегда ей нравился.

— Бедные Мария и Беппе. И Эмедио тоже.

— Марко работает в Fascio, в Палаццо Браски. Они с отцом пытались помочь нам добиться особого статуса, но ничего не вышло. Хорошо хоть, попытались.

— А что насчет Элизабетты? — Роза вспомнила, что брат был без ума от Элизабетты. — Что между вами произошло?

— Марко был тоже в нее влюблен, и она выбрала его. — Сандро нахмурился, и Роза поняла, что это событие огорчило его больше всего.

— Мне очень жаль.

— Если было суждено из-за кого-то ее потерять, пусть лучше это будет он.

Роза видела, что Сандро страдает, но пытается держаться.

— Итак, ты пережил свое первое горе. Мой тебе совет — живи дальше. Ты завидная партия. С кем-нибудь встречаешься?

— Нет, мне не до того.

— В море много рыбы, Сандро.

— Это я ему и твержу! — вмешалась мать.

— Еврейской рыбы, — добавила Роза, надеясь рассмешить Сандро, и ее надежды оправдались.

— Здорово, что ты дома, Роза.

Роза улыбнулась, и правда радуясь возвращению домой. Семья нуждалась в ней, настал час таких испытаний, каких прежде не бывало.

Сандро спросил:

— Ты, наверное, волнуешься за Дэвида?

— Конечно, — подтвердила Роза, которая постоянно думала о муже.

— Тогда будем волноваться вместе. — Сандро взял ее за руку. — Мы же семья.

Глава пятьдесят третья

В гетто стояла глухая ночь, начал моросить дождик, и Марко на велосипеде прибавил ходу. На улицах не было ни души, все спали, поэтому он всегда выполнял свое секретное задание в такой час. Он уже несколько месяцев доставлял продукты и деньги к дверям Сандро. Марко доезжал до их новой квартиры, взбегал на третий этаж, вешал сумку на дверную ручку и исчезал. Они с отцом не хотели, чтобы Симоне знали, от кого гостинцы, — им было бы неловко.

Марко катил по Виа-Каталана, широкой улице, проходившей мимо синагоги, резиновые колеса подпрыгивали на брусчатке. Светлая штукатурка синагоги хорошо была видна в темноте, квадратный купол возвышался под грозовым небом. Марко свернул направо, на Виа-дель-Темпио, и проехал мимо жилых домов, ставни которых были закрыты от холода. В одном из дверных проемов устроилась на ночлег семья, укрывшись одним одеялом.

Марко отвел взгляд. Тяжело было видеть, какие лишения испытывали люди на улицах гетто, и он опасался, что может стать еще хуже. Его шеф и все остальные в Палаццо Браски считали, что Муссолини передумает и что Италия вступит в войну на стороне Германии.

Марко рулил домой по набережной Ченчи, и огни, что горели вдоль берега Тибра, в тумане были едва различимы. Он склонил голову, прячась от дождя. Движение было небольшим, и он выехал из гетто. В форме Марко там больше не появлялся, даже ночью. На него обращали внимание, и на лицах прохожих отражались то испуг, то отвращение. Его коробило, что евреи боятся фашистов, но он их не винил.

Марко прибавил ходу, приближаясь к Понте-Фабричио. Он стал плохо спать. Он все еще верил в фашизм, но антисемитизм отторгал, и это разрывало его изнутри. Марко не знал, чем еще может помочь семье Сандро, кроме как позаботиться, чтобы они не голодали.

Его отец с ним согласился. Теперь это было единственное, что их объединяло, хотя они по-прежнему почти не разговаривали.

Марко уже почти добрался до Понте-Фабричио, когда заметил, что позади едет машина. Он с досадой прибавил скорость. Машина тоже покатила быстрее. Оглянувшись через плечо, Марко увидел темный седан. Не понимая, зачем машина пристроилась за ним, Марко поднажал, рискуя поскользнуться на мокрой мостовой.

Двигатель взревел, и автомобиль пронесся мимо; Марко выругался. Внезапно преследователь вильнул вбок и резко остановился, подрезав Марко.

От потрясения Марко вскрикнул. Нажать на тормоз он не успел. Между ним и машиной не хватало места. Он безотчетно дернул руль вверх. Велосипед вылетел на тротуар, едва не задев решетку радиатора автомобиля. Марко соскочил с сиденья, удержавшись на ногах. Велосипед врезался в каменную стену набережной Тибра.

— Что за черт?! — Марко в ярости обернулся. Автомобиль был черным седаном. Он вспомнил, что на таких ездит ОВРА, тайная полиция.

Водитель и пассажир выскочили из авто, их темные силуэты были едва различимы во мраке. Они побежали к нему. Он узнал медвежий силуэт водителя. Стефано. Вторым — тощим — был Кармине.

— Ах ты кусок дерьма! — Стефано схватил Марко за воротник и прижал к каменной стене. Кармине, подбоченившись, наблюдал. Тем временем раздался гудок автобуса, которому седан преградил путь. На набережной собралась пробка — автомобили не могли проехать.

— Пусти! — Марко вырвался, рубашка порвалась. Они могли убить его на месте, и им сошло бы это с рук. ОВРА все сходило с рук.

— Зачем в гетто ездил? Жидолюб!

— Не ваше дело! — Марко потянулся к велосипеду, но Стефано снова его сцапал.

— Думаешь, мы не знаем, чем ты занимаешься? Обедаешь с дружком-евреем? Ездишь туда по ночам? Сношения с евреями наказуемы! Решил, что правила не для тебя? Сдохнешь, как твой брат!

От горя и злости Марко просто взорвался. Он вмазал Стефано, и тот ударил в ответ. Сцепившись, они упали на мостовую. Марко, словно сорвавшись с цепи, обрушил на здоровяка град тумаков. Тот, хрипя, начал бить сильнее. Движение на набережной встало, загудели клаксоны.

Марко лупил Стефано, не обращая внимания на жгучую боль. Кармине закричал на товарища. Стефано оторвался от Марко и бросил его на мостовой. Тот, пошатываясь, поднялся на ноги. Кровь с лица капала на тротуар. Дождь лил ему на спину. Стефано и Кармине запрыгнули в машину, захлопнули двери и умчались.

Придя домой, Марко отправился в ванную умываться. Правая щека опухла, кожа лопнула. Мать спала у себя в комнате, а отец стоял в дверях, сложив руки на обнаженной груди, — вид у него был внушительный, даже в трусах. Он серьезно смотрел на сына.

— Их было двое, Марко?

— Кармине со своим прихвостнем, Стефано. — Марко смыл кровь с раковины.

— Раньше Стефано был стукачом. Его перевели в ОВРА. Говорят, он тот еще садист.

— Похоже на то. — Марко чувствовал, что Стефано наслаждался, избивая его.

— Выходит, они за тобой следили.

— Видать, так. — Марко выключил воду и с опаской ощупал лицо. — Пусть катятся в ад. Мы не оставим Симоне без подмоги.

— Конечно, нет. Я назло им накормлю все гетто.

Марко оглянулся и с удивлением увидел, что отец улыбается.

— Да тебе это нравится?

— Еще как, — хохотнул отец. — Нет ничего лучше доброй драки.

Марко улыбнулся, чувствуя, что они снова сближаются. Больше они не враждовали — у них появился общий враг. Он смыл кровь с полотенца и повесил его на вешалку.

— Так что же нам теперь делать?

— То же самое, что и раньше, только будем умнее.

— Как это?

— Есть у меня одна идейка.

Марко расстегнул рубашку и посмотрел на свое отражение в зеркале. На груди и животе проступили розоватые пятна.

— А что с велосипедом?

Глава пятьдесят четвертая

Элизабетта ждала за дверью спальни Нонны, пока доктор Пасторе закончит осмотр: у старушки снова обострился бронхит. Элизабетта тревожилась за Нонну, ей вспомнился день смерти отца. Сам доктор об этом разговора не заводил, и она старалась забыть о том ужасном утре.

Доктор Пасторе с тех пор полысел и потолстел еще сильнее, а с Элизабеттой стал держаться более неприветливо, хотя приходил всегда, когда Нонне требовалась помощь, даже по вечерам — старушку в округе все уважали.

— Доброй ночи, Джузеппина. — Доктор Пасторе появился на пороге, держа свой видавший виды черный саквояж. — Вам нужно отдохнуть.

— Тогда что ж вы мне мешаете? — отрезала Нонна, но доктор Пасторе покинул спальню и закрыл за собой дверь.

— Как она? — спросила Элизабетта и затаила дыхание, ожидая ответа.

— Вредничает, как обычно. — Доктор Пасторе направился к выходу, а Элизабетта пошла за ним, торопясь вступиться за Нонну.

— Она не любит болеть. И знает, что нужна в ресторане. Нонна очень ответственная. К тому же болезнь затянулась…

— Она поправится, со временем. Сейчас ей нужен отдых и лечение.

— Но почему она не поправляется? Что с ней такое? Это длится несколько месяцев.

— У нее пневмония.

— О нет… А пневмония хуже бронхита или лучше?

— У нее слизь в легких. — Доктор Пасторе уже открыл входную дверь, но Элизабетта задержала его, уцепившись за рукав пиджака.

— Я волнуюсь. Когда я пришла домой с работы, Нонна была вялой. Это так на нее не похоже.

— Буквально только что она держалась бодряком, — невозмутимо отозвался доктор Пасторе.

— Оживилась из-за вашего прихода и ради сына. — Иногда Элизабетте казалось, что лишь она в целом свете по-настоящему понимает Нонну. — Я вижу ее каждый день. Она скрывает, что ей плохо, вот что меня тревожит. Нонна ведь уже немолода.

Раздался крик Нонны:

— Нельзя ли потише, Элизабетта? Я больная, но не глухая!

Доктор Пасторе закатил глаза:

— Видишь? Никакой вялости. Лечение требует времени. А теперь мне и правда пора. До свидания.

— Я позвоню, если ей станет хуже?

— Хорошо. — Доктор Пасторе развернулся и зашагал по улице.

— Доброй ночи. — Элизабетта уже собиралась закрыть дверь, как вдруг заметила, что к ней спешит Марко в нарядном пиджаке и брюках. Они хотели прогуляться вечером, но Элизабетта обо всем забыла, вернувшись домой и обнаружив, что Нонне стало хуже.

— Buona sera, Элизабетта! — Марко быстро поцеловал ее в губы; от него пахло пряным лосьоном после бритья, обычно ей нравился этот аромат, но не сегодня.

— Прости, Марко, я сегодня не могу.

— Почему? — Лицо у Марко вытянулось. — Такой чудесный вечер.

— У Нонны пневмония, доктор только что ушел. Ей нужно отдохнуть. Я должна остаться.

— Хорошо. Тогда, может быть, я войду? Не обязательно куда-то идти.

— Нет, не стоит. Мы потревожим Нонну, а ей нужно отдохнуть.

— Тогда быстро прогуляемся? — Марко нежно коснулся ее руки.

— Не хочется оставлять ее одну…

— Мы ненадолго, просто вокруг квартала.

— Уходи или оставайся, — прокричала из своей комнаты Нонна, — только будь добра, дай мне поспать!

Марко улыбнулся и взял Элизабетту за руку.

— Идем, cara.

— Хорошо. — Она позволила ему вытащить себя из дома и закрыла за собой дверь.

На Виа-Фиората — одной из самых очаровательных улочек в Трастевере — выстроились двухэтажные дома, окрашенные в персиковый, розовый и мятно-зеленый. В цветочных ящиках росли маргаритки и плющ, каскадом струившийся вниз. В воздухе пахло свежестью, по ночному небу рассыпались звезды, но мысли Элизабетты были заняты Нонной и ее воспалением легких.

— Ну, как ты поживала? — Марко поцеловал ей руку.

— Заботилась о Нонне.

— Знаешь, ты ведь не обязана.

Элизабетта удивленно посмотрела на него:

— Я люблю ее, Марко.

— Да, но все равно ты за нее не в ответе. У нее есть Паоло.

— Но живу-то с ней я.

— Знаю, но нельзя жить ради нее.

— Ничего подобного и нет, — огрызнулась, защищаясь, Элизабетта.

— Правда? — Марко сжал ее руку. — Мы могли бы видеться куда чаще, но ты всегда предпочитаешь сидеть дома и присматривать за ней.

Элизабетта понимала, что он прав, но ей стало обидно.

— У меня есть обязательства, которых у тебя нет.

— А еще у тебя есть мое кольцо. И я хотел бы, чтобы ты его носила. — Марко поднял ее руку, разглядывая пальцы без украшений. — Оно тебе так пойдет.

Элизабетта не нашлась с ответом. Кольцо она хранила у себя в шкатулке и время от времени примеряла. Но никогда не надевала надолго.

— Так что ты решила насчет свадьбы? Ты уже готова?

— Прости, пока нет, — неохотно выдавила Элизабетта.

— Но почему?

— По той же причине, по которой не могу так часто гулять с тобой. У меня много обязанностей. Мне сейчас непросто.

Марко остановился и ласково посмотрел на нее своими темными глазами.

— Для того я и нужен — чтобы облегчить тебе ношу. Мне хочется помогать тебе до конца жизни. Ты так много трудишься, я хочу разделить с тобой этот груз.

Его слова тронули Элизабетту, но отмахнуться от собственных чувств она не могла.

— Я ценю твое предложение, и все же мне нужно справляться самой.

— У нас не так уж много времени. Похоже, война непременно будет, — нахмурился Марко. — В такие тяжелые дни разве не хочется иметь рядом надежное плечо? Мы с тобой — муж и жена… Могли бы жить отдельно…

— Но я не могу переехать от Нонны. У нее, кроме меня, никого нет.

— Ну вот опять. Паоло мог бы получше расстараться. Ты не из их семьи.

Непонятно почему Элизабетту эти слова уязвили.

— Но она мне все равно что родная.

— Нет. Кровь есть кровь.

— У Паоло жена и собственная семья, так что дел у него побольше моего. Нонна одна, Марко. Я живу с ней и не могу от нее отвернуться. Да и не хочу.

— Хорошо. — Марко взял ее за руку. — Но я все равно не понимаю, почему ты не носишь мое кольцо.

Элизабетта сглотнула тяжелый комок в горле.

— Я еще не готова согласиться.

Марко огорченно вздохнул:

— Это из-за Сандро?

— Нет, — ответила Элизабетта, но голос ее прозвучал неуверенно. — Прежде чем выйти замуж, мне нужно кое-чего добиться.

— Например?

— Например, стать журналисткой или писательницей.

— Но ты ведь сейчас ничего не пишешь?

— Сейчас не пишу — но только потому, что у меня много дел. Для меня помочь Нонне сейчас важнее собственных желаний и важнее свадьбы. Ну как ты не понимаешь?

— Не понимаю, — мягко, но настойчиво возразил Марко. — Но могу поддержать тебя, чтобы тебе не приходилось так много работать.

— Но это мой долг. Моя жизнь. — Элизабетта была настроена серьезно, но ей было больно видеть разочарование, мелькнувшее на красивом лице Марко. — Хочешь, я верну тебе кольцо?

— Нет. Конечно, нет. Пусть оно будет у тебя, cara. — Марко раскрыл ей объятия, притянул к себе и поцеловал в лоб. — Я потерплю.

— Спасибо. — Элизабетта прижалась к его груди. — Пожалуйста, постарайся понять.

— Постараюсь, — покорно вздохнул Марко.

Глава пятьдесят пятая

На улице было многолюдно, Марко спешил к Пьяцца Венеция, и сердце его гулко билось от предвкушения. Его вызвали к комендаторе Буонакорсо, которого перевели на работу в Partito Nazionale Fascista — Национальную фашистскую партию. Личный кабинет комендаторе теперь находился в Палаццо Венеция, главной резиденции фашистов — в самом сердце Рима. Даже у Дуче был там свой кабинет, Муссолини выступал с речами с легендарного балкона дворца.

Десятки фашистских офицеров в черной форме поспешно входили и выходили из палаццо Венеция, садились в ожидавшие их машины или целыми группами удалялись прочь. Военных в столице стало намного больше, в воздухе реяло волнение — война неумолимо надвигалась. Палаццо Венеция стало самым важным зданием во всей Италии, и Марко не терпелось заглянуть внутрь. Дворец построили в 1400-х годах, так что вид у него был средневековый: зубцы на крыше напоминали парапет замка, а башня взмывала в голубое небо.

По бокам у входа стояла вооруженная охрана — строгие образцовые служаки, не то что развеселые караульные в Палаццо Браски. Марко решительно отсалютовал им, они ответили тем же, а после проводили его в кабинет службы безопасности, где он назвал свое имя. Повсюду туда-сюда сновали фашистские офицеры с серьезными лицами, все разговоры велись приглушенно. Никакой болтовни, смеха или шуточек, как в палаццо Браски.

Марко отвели в Зал подвигов Геракла — великолепный сводчатый холл из мрамора, покрытый расписными фресками с изображением Геракла, сражающегося со львами, быками, гидрой, ланью и кентаврами. Он с благоговением взирал на величественные фрески, понимая, что оказался совсем рядом с кабинетом Муссолини, Sala del Mappamondo — Залом карты мира. Дуче славился тем, что усердно трудился, поэтому свет в его кабинете горел до поздней ночи, хотя некоторые сплетничали, что это просто показуха. К кабинету Дуче примыкала отдельная спальня, где, как утверждалось, он спал со своей любовницей и другими женщинами.

Марко напряг слух, пытаясь уловить голос Дуче: возможно, вождь как раз говорит по телефону или с кем-то беседует, — но в холле царила тишина. Он не знал, верить ли сплетням, поскольку Дуче многие завидовали, каждый рассказывал о нем свое. И сам Марко ощущал связь с Муссолини, ведь ему удалось пожать ему руку. Конечно, Марко питал отвращение к антисемитским расовым законам, но, возможно, поступи он сюда на службу, сможет добиться их отмены.

Новый кабинет комендаторе Буонакорсо был величественнее и элегантнее прежнего: натертый до блеска паркетный пол, картины на стенах, мраморные статуи, хрустальная люстра. Его украшенный резьбой письменный стол был больше и роскошнее, и Буонакорсо казался внушительнее и могущественнее только потому, что стоял за ним. В остальном комендаторе не изменился: те же подстриженные и умащенные маслом усы, отглаженный темный мундир и начищенные высокие сапоги.

Буонакорсо встретил Марко без улыбки, с официальным видом. Он жестом указал на стул напротив своего стола.

— Присядь, Марко.

Тот повиновался.

— Ты знаешь, что я о тебе высокого мнения. Ты мне не безразличен.

— Спасибо, синьор. — Марко надеялся получить повышение, но теперь подумал, что, скорее всего, он ошибся.

— Вместе с партией ты переживал взлеты и падения, верно?

— Да, синьор.

— Я так гордился тобой тем вечером, когда Дуче произносил речь. Ты так быстро исправил ситуацию. Превратил позор в победу Fascio. — Но взгляд Буонакорсо снова помрачнел. — Однако до меня дошли слухи о твоей стычке с ОВРА. Говорят, ты водишь дружбу с евреями, помогаешь им и сочувствуешь.

Марко насторожился. Кармине и Стефано наверняка доложили Буонакорсо о его ночных поездках.

— Марко, тех, кто снюхался с евреями, могут выгнать из партии. Ты должен это знать. Таких уже сотни. Мы не потерпим pietisti. Это касается и тебя.

Сердце Марко упало. Pietisti — жалостливыми — называли тех, кто с сочувствием относился к евреям.

— Я заступился за тебя после произошедшего с твоим братом Альдо. Но если ты будешь продолжать возиться с евреями, я больше помочь не смогу.

— Но это же Симоне! Друзья семьи. Вы же знакомы с Массимо, его сын, Сандро, мой лучший…

— Basta! — Буонакорсо поднял руку. — Не хочу этого слушать. Тебе все ясно?

— Да, синьор.

Буонакорсо нахмурился:

— Я пригласил тебя, чтобы тебе помочь. Ты подаешь большие надежды. Я лично взращивал тебя, чтобы ты занял в партии достойное место. И это было нелегко, вспомни хоть предательство своего брата. Ради тебя я рискую репутацией. Пора тебе повзрослеть, сынок.

Марко сглотнул тяжелый комок в горле.

— Когда мы взрослеем, детство остается позади. Нужно разорвать связи с одноклассниками. Все это было давно и должно закончиться. Нельзя жить прошлым и одновременно иметь будущее. Согласен?

— Да, — кивнул Марко, сомневаясь в своем ответе.

— Марко, я ведь хорошо тебя знаю, — прищурился Буонакорсо. — И вижу, что ты со мной не согласен. Ты внимаешь сердцу, а не разуму. Поумней! Не будь testardo[97]. Если ОВРА снова доложат о чем-то подобном, тебя вышвырнут из партии. И твоего отца тоже. И что тогда станет с твоей семьей? Если репутация Террицци будет подмочена, мы найдем другой бар. И вы потеряете «Джиро-Спорт».

Марко ошарашенно моргнул. Это была правда, хотя и тревожная.

— Ну наконец-то ты меня услышал, — натянуто улыбнулся Буонакорсо. — Делай, как я говорю. Доверься мне. У меня на тебя планы. Если Италия вступит в войну, я предложу тебе новую должность.

Война. Слово отдалось грозным эхом, особенно в этих залах.

— Теперь ставки для тебя возросли. Во время войны решения, которые ты принимаешь, имеют ключевое значение. Это касается и фронта, и тыла. Отныне, помогая семье Симоне, ты ставишь под удар собственную семью.

Марко вздрогнул.

— Выбирай, Марко, — ты или он. Выбирай с умом.

Глава пятьдесят шестая

Сандро не имел представления, отчего Марко пожелал встретиться с ним на Испанской лестнице, которую в этот приятный вечер заполонили студенты и богема. Он поискал своего лучшего друга среди скопища народа, который болтал, пил вино, курил, пел, целовался, играл на гитарах и фотографировался перед Кьеза-Тринита-деи-Монти — стоявшей на самом верху лестницы церковью Пресвятой Троицы на Горах, с ее алебастровым фасадом и шпилями-близнецами.

Марко пока не было.

Сандро спустился на площадку, где люди сидели, тесно прижавшись бедрами. Марко тут тоже не оказалось. Вниз вела примерно сотня ступенек, и Сандро стал пробираться мимо сидящих.

И опять нигде не было видно Марко.

Наконец Сандро заметил друга у стены, тот примостился среди группы голландских туристов в ярко-оранжевых кепках. Марко слился с голландцами — он тоже был в оранжевой кепке. Сандро подумал, что Марко решил подшутить, подошел к нему и, втиснувшись, уселся рядом.

— Что за кепка, Марко?

— Она новая. — Марко достал точно такой же головной убор и натянул на голову Сандро. — Держи и ты.

— Смеешься? Мне не нужна кепка.

— Не снимай. Тебе идет. Осторожно, дамы!

Сандро рассмеялся:

— Что происходит? Почему ты выбрал это место? Здесь так шумно, что я тебя почти не слышу. Ты просто был рядом?

— Нет. — Марко оглянулся через плечо.

— Тогда почему?

— Хочу узнать, как ты поживаешь, мы давно не виделись.

— Кажется, неплохо, — ответил озадаченный Сандро. — Роза вернулась, она помогает.

— Это хорошо. А родители как? Отец передает привет.

— Нам непросто, но мы справляемся.

— А Анна?

— Кто?

— Анна, та девушка, которая тебе нравилась.

Сандро уже и забыл о мнимой подружке.

— А… у нее все отлично.

— Ты влюблен?

— Почти.

— Нельзя почти влюбиться, — рассмеялся Марко. — Мужчина либо любит, либо нет.

Сандро захотелось сменить тему.

— А у тебя как дела?

— Хорошо. Возможно, мне удастся получить место в Палаццо Венеция. Шефа повысили, и он пытается забрать меня к себе.

— Davvero? — выдавил Сандро, но развивать тему не стал. — Рад за тебя.

— Спасибо, но я знаю, что ты чувствуешь. — Вид у Марко даже в этой дурацкой оранжевой кепке сделался серьезным. — Надеюсь, однажды я займу высокий пост и смогу бороться с этими ужасными расовыми законами.

— Я тоже на это надеюсь, — ответил Сандро, хотя и не мог представить Марко, обладающего подобной властью.

— На службе все ходят взвинченные, так что соглашусь с тобой насчет войны. Прежде я ошибался, а теперь думаю, мы точно будем воевать.

— Да уж. — Сандро боялся, что, если Италия вступит в войну, евреям придется совсем туго, хотя, казалось бы, куда уж хуже. Ни у кого в гетто не было работы, еды не хватало, а новые расовые законы, похоже, выходили каждый день.

— Не волнуйся. Я дам тебе знать. Как только что-нибудь выясню — сразу сообщу. — Марко просиял. — Только представь, я сделал предложение Элизабетте!

— Поздравляю! — Сандро похлопал Марко по спине, скрывая боль. Он и не догадывался, что Марко сделает ей предложение так быстро, а стоило бы. Он будет любить Элизабетту вечно, но порвать с нею было верным решением. Ему нечего предложить Элизабетте, а вот Марко может дать ей все. Если она выйдет за Марко, останется цела и невредима и будет счастлива.

Марко поджал губы.

— Правда, она пока не согласилась, но и не отказала. Говорит, ей нужно время все обдумать.

— Так дай ей его. — Сандро гадал, не связано ли поведение Элизабетты с ним. С одной стороны, он надеялся, что нет. А с другой стороны — что да.

— Я так и делаю, просто не понимаю зачем. — Марко закатил глаза. — Нам нужно пожениться без промедления. Я люблю ее, она любит меня. Элизабетта слишком самостоятельная, как обычно. Я и так волновался за нее, а теперь Нонна заболела, и ей приходится заботиться о старушке.

— Но к чему такая спешка?

— Хотелось бы поскорее обрести свое счастье, а ты бы не хотел? Я люблю ее, просто обожаю. К тому же у меня есть потребности, — разочарованно фыркнул Марко. — В Риме полно красивых девушек, но я жду Элизабетту. Мой брат давал обет целомудрия, но я-то — нет.

— Просто будь с ней терпелив. — Сандро невыносима была сама мысль о том, что Элизабетта окажется в постели с Марко. Он отогнал ее.

— А еще она твердит, будто хочет стать писательницей или что-то в этом роде.

— Она хочет написать роман. — Сандро вспомнил, как после лекции, посвященной Деледде, они с Элизабеттой сидели на улице и разговаривали. Теперь те времена казались волшебными.

— Неужели мне придется ждать, пока она закончит писать роман, который даже не начат?

— Ну, раз Нонна больна, Элизабетта наверняка слишком занята, писать ей некогда.

— Ха! Если бы она хотела писать, писала бы.

Сандро переживал и за Марко, и за Элизабетту. Он любил их обоих и хотел, чтобы Элизабетта была счастлива и не подвергалась риску. Сандро вдруг подумал, что Марко может ее уберечь, а вот сделать счастливой — только он сам. И тут его осенило:

— Хочешь совет?

Марко криво улыбнулся:

— Ты будешь советовать мне, как вести себя с женщиной?

Сандро осекся. Он никогда не признается Марко, что Элизабетта выбрала его.

— Брат, чего бы это тебе ни стоило — поощряй ее писать.

— Как?

— В следующем месяце у нее день рождения. Подари ей красивый блокнот.

— И как это сподвигнет ее к замужеству?

— Никак.

— Тогда зачем это мне?

— Это сподвигнет ее начать писать, и она будет счастлива. Разве ты не этого хочешь?

— Я и так могу сделать ее счастливой. Ей всего-то и нужно сказать мне «да».

— Писательский труд сделает ее счастливой, а если она будет счастлива, то, возможно, быстрее примет решение.

— Мне пора. — Марко резко бросил взгляд назад. — Когда я встану, забери мой рюкзак.

— Зачем?

— Это для твоей семьи.

— А что там?

Марко подтолкнул рюкзак ногой.

— Продукты и прочее.

Сандро разрывался на части. Семья нуждалась в продуктах, но ему не хотелось брать подаяние.

— Спасибо, не надо. О семье я позабочусь сам.

— Пожалуйста, возьми рюкзак, Сандро. Отец прибьет меня, если я вернусь с ним домой.

— Объяснишь, что я не согласился. У нас есть деньги, мы можем что-то выменять. Как все. Один из клиентов отца приносит нам еду в обмен на помощь с налогами.

Марко поджал губы, и Сандро сразу все понял, ведь друг никогда не умел скрывать свои чувства.

— Значит, это ты оставляешь продукты у нашей двери, Марко? А деньги?

— Да, но это пустяки.

Сандро был благодарен другу, но и стыдился, что ему оказывают помощь.

— Почему ты мне не сказал?

— Ты бы не взял. — Марко снова оглянулся через плечо, и Сандро понял, в чем дело.

— Они знают, что ты помогаешь нам, правда? За тобой следят? Мы встретились на этой лестнице, где никогда не бываем, в этих кепках… Нет, так нельзя. — Сандро снял кепку и толкнул рюкзак обратно к Марко.

— Забери его, пожалуйста.

— Нет, благодарю.

— Ради нашей дружбы. — Марко встал. — Пожалуйста. Мне пора. Я не могу больше с тобой спорить.

Сандро со вздохом сдался:

— Ладно. Спасибо.

— Хорошо. Я оставил велосипед за углом, кажется, за мной не следили. Но ты все-таки подожди пять минут, а потом уходи.

— До свидания, Марко. Береги себя.

Сандро смотрел, как Марко пробирается сквозь толпу студентов, засовывает оранжевую кепку в задний карман и исчезает в скопище народа.

Сандро тяжело вздохнул, охваченный отчаянием, — вот до чего дошло. Его семья в беде, а Марко рискует головой, им помогая. Раньше он и не представлял, какая жизнь ждет его и Марко, и Элизабетту. Сандро молился, чтобы они все уцелели, что бы ни ждало их в будущем. Ему было страшно: казалось, они втроем скатываются к войне, в зияющую пасть чудища, которое поглотит их целиком, словно кит Иону.

Сандро совсем пал духом. Он подхватил рюкзак и ушел.

Глава пятьдесят седьмая

Элизабетта проснулась, услышав кашель Нонны внизу, и стала ждать, пока тот утихнет. Она то шла на поправку, то ей становилось хуже, но доктор Пасторе заявил, что теплая погода пойдет старушке на пользу. Элизабетта сбросила одеяло и уже собралась вставать, но вдруг вспомнила, что сегодня у нее день рождения. Она снова укрылась, решив еще немного поваляться в постели.

Солнечный свет озарял спальню, и взгляд Элизабетты упал на акварели отца с видами Трастевере — они висели как раз напротив ее кровати. Без него в день рождения ее счастье было неполным. Отец в этот день всегда устраивал переполох, хотя у него не было денег на подарки. Из-за него Элизабетта чувствовала себя особенной, и она до сих пор по нему горевала.

Как обычно, ей вспомнился Сандро, но Элизабетта отмахнулась от этих мыслей — зачем о нем думать, если она ему не нужна. Марко пригласил ее на ужин сегодня вечером, Элизабетта с нетерпением этого ждала, но знала, что он снова будет спрашивать о кольце. Она любила Марко, однако страшилась, что он снова будет настаивать, поскольку пока не могла дать ему тот ответ, который был ему нужен.

К ней с мурлыканьем подошел Рико; Элизабетта погладила его по спине, чувствуя скрытые под шерсткой позвонки. Кот был худым, но его это не волновало, поскольку он, как свойственно всем кошкам, считал, что хорош собой.

— Элизабетта! — окликнула ее снизу Нонна, и она с тревогой сбросила одеяло.

— Уже бегу! — Элизабетта вскочила, набросила халат и заторопилась вниз по лестнице, за ней по пятам следовал Рико. Она направилась в спальню Нонны, открыла дверь и увидела утопающую в подушках Нонну. На коленях она держала крошечного белого котенка.

— С днем рождения!

— О боже! — воскликнула Элизабетта, совершенно очарованная малышом. — Котенок! Спасибо!

— Хорошенькая, правда? — Нонна погладила котенка с идеальной треугольной мордочкой, круглыми, голубыми как море глазами и мягкими белыми ушками.

— Очень! — Элизабетта присела к ней на кровать и погладила котенка, который тут же мурлыкнул — приятный звук. — Где вы ее взяли?

— У Терезиной кошки родились котята, их нужно было куда-то пристроить. Тереза принесла ее сегодня утром.

— Но вам нельзя вставать с кровати. А если бы вы упали?

— Думаешь, я уже и ходить не могу? — Нонна взяла сонного котенка и опустила на колени Элизабетты. Рико поглядывал на них от двери, изогнув хвост вопросительным знаком.

— Ох, но что же скажет Рико…

— Я ее ему уже показывала. Пусть привыкает, я ведь к нему привыкла. Мы, старые коты, иногда можем и передумать. — Нонна хохотнула, но смех быстро перерос в кашель.

— Как вы?

— Сегодня я вполне неплохо. И как же ты назовешь котенка?

— Не знаю. Она белая, как мука, и пухленькая, как клецка.

— Тогда, может, Ньокки?

— Великолепно, — рассмеялась Элизабетта.

— Я знаю, что ты будешь хорошо о ней заботиться, как заботишься обо мне.

— Спасибо, Нонна. — Элизабетта поцеловала старушку в щеку. — Я люблю вас.

— И я тебя люблю. С днем рождения. Только не говори, что пойдешь праздновать с Марко. — Нонна пригрозила ей искореженным артритом пальцем. — Гляди, будешь продолжать в том же духе, он сделает тебе предложение.

Элизабетта почувствовала укол вины. Она не рассказала Нонне, что Марко уже позвал ее замуж, поскольку сама еще не решила, что делать.

— Тогда я ему отвечу, что мне нужно время подумать.

— Прекрасная мысль! Ведь итальянские мужчины такие терпеливые, — фыркнула Нонна. — Кстати, он заходил утром и оставил тебе подарок. Я увидела сверток, когда забирала котенка у Терезы.

— Подарок? От Марко?

— Да. Вот уж расстарался, правда? — Нонна повернулась к тумбочке у кровати, взяла там завернутый в серебряную бумагу подарок и протянула Элизабетте.

Та прочла открытку, прикрепленную сверху, сразу узнав крупный и кривой почерк Марко, некоторые буквы были развернуты не в ту сторону:

Элизабетту захлестнула волна любви к нему, она поняла, что он пытается сподвигнуть ее к написанию книги. Она сорвала оберточную бумагу, и под ней оказался блокнот с линованными страницами и подсолнухом на обложке.

— Ну разве не мило?

— Почему он так плохо пишет? Неужели глуп?

— Нет, — вскинулась Элизабетта, защищая Марко. — Он очень умный.

— Тогда почему писать не умеет? Пишет как ребенок.

— У всех мальчиков плохой почерк. — Элизабетта прижала блокнот к груди; на кровать запрыгнул Рико. Элизабетта с Нонной внимательно следили, как Рико примет новенькую. Ньокки первая вызвалась познакомиться и подошла к Рико, а тот громко мурлыкнул.

— Смотрите, она ему понравилась!

— Говорю же тебе, он меня слушается.

Элизабетта вернулась домой после работы, весь день рождения она будто парила в облаках. Паоло, его жена София и помощники официантов подарили ей торт, а постоянные клиенты по такому случаю расщедрились на чаевые. День прошел чудесно, и вечер обещал быть еще лучше. Она все время думала о Марко и не могла дождаться встречи.

Элизабетта заглянула проверить Нонну, но та спала. Рико и Ньокки свернулись клубочками у нее в ногах, так что Элизабетта помчалась наверх наряжаться. Она на ходу расстегнула форму официантки, а потом надела прекрасное розовое платье, ведь они собирались в шикарный ресторан. Элизабетта влезла в свои красивые туфли и торопливо подошла к туалетному столику — нанести немного духов с ароматом фрезии. Она посмотрела на себя в зеркало: ей нравилось платье, и она радовалась, что Марко его ей купил. Помедлив, Элизабетта открыла шкатулку с украшениями и достала обручальное кольцо. Надела его на палец и покрутила рукой, любуясь переливающимися на свету гранями бриллианта. Он был прекрасен, но больше кольца ее тронул блокнот, оставленный для нее Марко утром. Этот простой поступок доказывал, что он по-настоящему ее понимает.

Элизабетта приняла решение. Она взяла сумочку, положила кольцо внутрь, и тут во входную дверь постучали. Выйдя из спальни, Элизабетта спустилась по лестнице, поспешно миновала гостиную и отворила — на пороге стоял Марко в своей черной форме, он улыбался; в руках у него была красная роза.

— С днем рождения, cara! — Марко вручил ей розу.

— Спасибо, она такая красивая.

— Как и ты. — Марко расцеловал Элизабетту в щеки, затем приобнял, и Элизабетта с радостью окунулась в его объятия, вдыхая знакомый запах лосьона после бритья.

— И за блокнот спасибо. Это было очень мило.

— О… пожалуйста. За десертом получишь еще один подарок. Идем?

— Да, — кивнула Элизабетта, оставила дома свою розу, и они ушли держась за руки. Она была так счастлива, и Виа-Фиората никогда прежде не казалась ей столь красивой: повсюду в ящиках на подоконниках цвели жасмин, розово-белый олеандр и красная герань. Воздух освежал, а позднее закатное солнце золотило мятно-зеленую и дынную штукатурку маленьких домиков.

Вдруг поддавшись порыву, Элизабетта остановилась в конце улицы под благоухающим навесом из глициний.

— Мне нужно кое-что сказать тебе, Марко.

Он с улыбкой повернулся к ней:

— Что?

— Я люблю тебя и готова выйти замуж. — Услышав собственные слова, Элизабетта поняла, что звучат они совершенно правильно. Она сунула руку в сумочку, достала кольцо и протянула ему. — Наденешь мне его на палец?

— Конечно! — Темные глаза Марко засияли, он широко улыбнулся. Взяв кольцо, Марко надел его ей на палец. — Элизабетта, станешь ли ты моей женой?

— Да! — Элизабетта звонко рассмеялась, а Марко обнял ее и нежно поцеловал.

— Теперь мы будем праздновать твой день рождения и нашу помолвку. Я так счастлив!

— Я тоже! — Элизабетта обняла Марко за талию, а тот — ее, и они пошли дальше.

— Покажи руку, дай посмотреть на кольцо.

Элизабетта вытянула руку и пошевелила пальцами, небольшой бриллиант сверкнул на свету.

— Сияет как звезда, правда?

— О да.

Внезапно они заметили пожилого забулдыгу с рыжими волосами, шагающего прямо к ним. Элизабетта его узнала — это был один из собутыльников ее отца, он присутствовал на похоронах. Пьяница был явно под градусом, и его расфокусированный взгляд бродил с нее на Марко и обратно. Он был в грязной одежде, черты лица казались грубыми, на носу лопнули капилляры.

— Ты! — Рыжий нахмурился и ткнул в Элизабетту пальцем. — Ты дочь Людовико д’Орфео? Похожа на отца!

— Ну… да, — ответила удивленная Элизабетта. Она не могла взять в толк, за что этот рыжий на нее сердится. — Простите, синьор. Не помню вашего имени.

— Зато я твое знаю. Отец звал тебя Бетта. Ты только посмотри на себя! — Он сердито на нее зыркнул. — Был бы твой отец жив, он бы тебя стыдился!

— Что? Простите, синьор. Кто вы?

— Не разговаривай с ней в таком тоне, приятель, — нахмурился Марко.

— Я тебе не приятель, — фыркнул рыжий. — Знать тебя не знаю, и тебе меня знать не надо. Все и так ясно по твоей форме.

— Тогда зови меня братом, если ты верен Италии и Дуче.

— Верность родине тут совсем ни при чем! Сказал бы я тебе, да ты мне морду начистишь… Людовико ненавидел таких, как ты, за то, что вы сделали с нашей страной! — Рыжий повернулся к Элизабетте, его глаза пылали пьяным огнем. — Фашисты избили твоего отца без всякой жалости! Растоптали ему руки! Сломали все пальцы! А ты гуляешь с чернорубашечником!

Элизабетта в смятении отшатнулась от него.

— Нет, нет, все было не так. Он не так сломал руки. Папа упал с велосипеда…

— Вранье! Он был моим другом. Это все фашисты, просто он не хотел, чтобы вы знали. Боялся, что эти бандюги вам навредят. А теперь ты с одним из них спишь!

Элизабетта ахнула.

Марко шагнул к рыжему.

— Отойдите, синьор, и я забуду, что вы оскорбили мою невесту.

— Невесту? — Рыжий повернулся к Элизабетте с ухмылкой: — Значит, выходишь замуж за головореза! Ты позоришь Людовико! Стыдоба!

— Нет, нет. — Элизабетта задрожала от одной этой мысли. — Я уважаю память отца. Вы просто ошибаетесь. Зачем фашистам ломать ему руки? Он не имел с ними ничего общего. Он был мирным человеком, художником…

— А ты — шлюха!

— Синьор! — вмешался Марко, занося кулак. — Вы меня просто вынуждаете!

Рыжий выругался и, пошатываясь, заковылял дальше.

От внезапно нахлынувших воспоминаний Элизабетта задрожала. Она вспомнила, как однажды отец пытался бросить пить. С ним приключилась delirium tremens — белая горячка, он безудержно трясся и бормотал, что фашисты придут его убивать. Элизабетта испугалась, что отец сходит с ума, и решила, что он бредит. Но, возможно, это было не так.

Марко пригладил ей волосы.

— Прости за этого дурака. Он просто пьян и болтает чушь.

— Но я кое-что вспомнила, — пробормотала Элизабетта и рассказала Марко ту давнюю историю. То же самое она поведала и Сандро после того, как в слезах убежала с лекции, посвященной Деледде. Может быть, из-за этого воспоминания не давали ей покоя. Может быть, это была правда, которую она не могла забыть.

— Это точно были галлюцинации. Они ничего не значат. — Марко взял ее за руку, и они продолжили путь. — Не будем портить этим наш праздник.

— И все же странно. Пальцы у отца… были кривыми. Он всегда говорил, что они плохо срослись, или суставы не сгибаются, или еще что-то. Я спрашивала его в детстве.

Элизабетта во всех подробностях вспомнила руки своего отца. Пусть и кривые, его пальцы были длинными пальцами художника.

— Он все объяснял падением с велосипеда, но такой же результат был бы, наступи кто-нибудь ему на руку. Если подумать, это даже более логично.

— Зачем фашистам топтаться по его рукам? Просто так?

— Не знаю, но вдруг это правда? — Элизабетта совершенно растерялась. Она думала, родители скрывали от нее только роман матери. И вот новое потрясение. Нельзя так просто от этого отмахнуться.

— Вряд ли это правда. — Марко недоуменно моргнул. — Твой отец был далек от политики.

— Но он не любил Муссолини.

— Да, раньше в партии состоял всякий сброд. Но это ведь не значит, что они ни с того ни с сего избивали людей.

— Эта травма сломала ему жизнь. Тогда-то он и начал пить. Отец больше был не в состоянии рисовать, потерял себя. Не мог нас содержать. Поэтому мама пошла работать, и по той же причине их брак распался.

— Браки распадаются по многим причинам. С нами такого не случится. — Они подошли к ресторану, и Марко улыбнулся. — Ну вот мы и на месте. Давай праздновать.

Он нашел им столик у окна, но Элизабетта по-прежнему была погружена в свои мысли. Она не могла перестать обдумывать произошедшее, даже когда Марко заказал spumante, а потом принялся болтать, развлекая ее своими обычными историями о работе. Элизабетта смотрела, как шевелятся его губы, но не слышала ничего. Все разглагольствования ее отца о Муссолини вдруг обрели смысл, и она взглянула на них в ином свете.

Марко продолжал говорить, а взгляд Элизабетты переместился с его красивого лица на черную форму. На ум приходила лишь смерть. Элизабетта знала, что фашисты взяли власть силой. Она не могла перестать гадать — не был ли ее отец одной из их жертв, не растоптали ли папины изящные руки сапоги чернорубашечника. Такого, как Марко.

— Что с тобой, Элизабетта? Ты почти ничего не съела.

— Я не голодна. — Она натянуто улыбнулась.

— Кольцо такое красивое…

— Спасибо. — Элизабетта взглянула на бриллиант: казалось, тот утратил свой блеск.

— Ты все время молчишь.

— Наверное, устала. Смена выдалась не из легких.

— И у меня, — кивнул Марко. — К тому же я вчера почти не спал.

— Почему? — спросила Элизабетта, пытаясь сосредоточиться.

— У шефа спозаранку была встреча за городом. Пришлось заехать за ним в половине пятого утра, чтобы он успел вовремя.

Элизабетта растерялась:

— Ты заехал за ним в половине пятого? И во сколько же ты оставил мне блокнот?

Марко заморгал.

— О чем ты?

— Ты оставил у меня на пороге блокнот, подарок мне на день рождения. Когда ты заходил к нам, если так рано отправился к начальнику?

Улыбка Марко померкла.

Элизабетта не понимала, что происходит.

Марко поджал губы, явно о чем-то сожалея.

— Ладно, признаю, блокнот не от меня.

— Что? — ошеломленно переспросила Элизабетта. — Я думала, это подарок от тебя. Ты сам сказал.

— Это важно?

— Конечно. Я расстроилась. Я тебе доверяла — всегда доверяла. И ты говоришь, что солгал мне?

— Прости. — Марко раздраженно нахмурился. — Я не знал, что сказать, вот и ляпнул не подумав. Ты была так счастлива, мне не хотелось говорить, что подарок не от меня.

— Но это неправильно! — Элизабетта не знала, что и сказать. Из-за блокнота она пошла на уступки. Приняла его за знак того, что Марко ее понимает. Именно благодаря такому подарку она решила надеть кольцо с бриллиантом. Но на самом деле Марко вовсе не дарил ей блокнот. Он соврал.

— Это просто блокнот.

— Нет, дело вовсе не в блокноте. Дело в тебе и во мне. — Элизабетта пыталась разобраться в охвативших ее чувствах. — Меня уже тошнит от вранья, Марко. Мать мне врала. Если тот рыжий прав — отец мне тоже врал. А теперь и ты? Ты?

— Я просто хотел, чтобы ты была счастлива.

— Каким образом? — искренне удивилась она. — Вранье не сделает меня счастливой. Больше нет.

— Тогда прости меня за это.

— Извинения ничего не меняют. — И тут Элизабетта поняла, кто оставил блокнот. На свете был лишь один человек, который мог подделать почерк Марко и который знал, что у нее сегодня день рождения. Она принялась стягивать с пальца кольцо.

— Что ты делаешь?

— Мне жаль. — Элизабетта положила его на стол. — Я не могу за тебя выйти. Я уже не уверена…

— Из-за дурацкого блокнота? — Глаза Марко вспыхнули от гнева. — Я люблю тебя, а ты любишь меня!

— Говорю же, дело не в блокноте.

— Это из-за того, что я фашист? Ну так ты это и раньше знала!

— Но не знала, что ты мне соврал.

— Отлично. Не хочешь за меня замуж? — Марко взял кольцо со стола и положил в карман. — А я-то ждал тебя все это время! Я был тебе верен!

— Марко…

— Ты ведь знаешь, как я тебя обожаю? И вот как ты со мной поступила? — Марко схватил стакан с водой и швырнул его в стену, тот разбился вдребезги. Расплескалась вода, разлетелись осколки.

Элизабетта вскочила. Другие посетители ресторана потрясенно ахнули. Подбежали официант и управляющий.

Марко бросился к двери, распахнул ее и захлопнул за собой.

Глава пятьдесят восьмая

Раздался стук в дверь, и Сандро, проставляющий оценки в работах учеников, поднял взгляд. Семья уже поужинала, Роза с матерью мыли посуду, отец делал какие-то пометки в своей толстой папке.

— Я открою. — Сандро подошел к двери, отворил ее и потрясенно застыл: на пороге стояла Элизабетта. Ее глаза покраснели, словно она плакала, но в розовом платье она была прекрасна как никогда. Он едва удержался, так ему хотелось притянуть ее в объятия.

— Мы можем поговорить наедине, Сандро?

— Я скоро! — бросил он через плечо, а потом закрыл за собой дверь, пытаясь сообразить, что делать. — Прости, тут трудно найти уединенное место.

— Может, тут поговорим?

— Они все услышат.

— На улицу?

— Еще хуже. Давай спустимся на площадку.

Элизабетта стала спускаться по ступенькам, оставляя за собой шлейф чудесного аромата, и Сандро пошел следом; сердце его болело. Было невыносимо больно снова ее видеть, и чувства, которые он так долго подавлял, нахлынули с новой силой. Они остановились на лестничной площадке, Элизабетта повернулась, строго сложив руки перед собой, будто собиралась что-то сказать.

— Это ты оставил у моей двери блокнот, Сандро, подарок ко дню рождения? И подделал записку, чтобы я подумала, будто это от Марко?

Она ошеломила его. Элизабетта догадалась верно, он не знал, что ответить. Сандро и подумать не мог, что она сообразит, кто это сделал. Он подарил ей блокнот, зная, что Марко вряд ли его подарит. Сандро просто хотел, чтобы Марко в ее глазах был хорошим парнем.

— Ответь, пожалуйста, Сандро.

— Он любит тебя, Элизабетта. Выходи за него замуж.

— Не выйду. Я с ним сегодня порвала.

Сандро мученически вздохнул:

— Я же говорил, что больше тебя не люблю.

— Не верю, — возразила Элизабетта, прижалась к нему и поцеловала. Сандро ответил на поцелуй, чувствуя, как разбитое сердце наполняется любовью.

— Какого черта? — На площадке внизу стоял Марко с раскрасневшимся от возмущения лицом. — Значит, вы встречались за моей спиной?

Сандро отскочил от Элизабетты.

— Марко…

Она покачала головой:

— Послушай, Марко…

— Нет! — Его полные боли глаза затуманили слезы. — Ты нарочно это провернул, Сандро! Оставил блокнот под дверью и не сказал мне! Хотел меня подставить! — Уязвленный, он указал на Элизабетту. — А ты предала меня с лучшим другом! Удачи вам!

Марко развернулся и помчался вниз по лестнице. Сандро бросился за ним, но тот уже выскочил на улицу.

— Подожди, Марко! — Сандро поспешил в погоню, краем глаза заметив соседей, прильнувших к окнам.

— Отвяжись! — Марко развернулся на бегу. — Забирай ее! Хватит с меня вас обоих!

Сандро остановился. Он знал, что Марко в таком состоянии ничего не соображает, друг всегда подчинялся порывам сердца.

— Все вы евреи брехуны! — прокричал Марко. — Грязные брехуны!

Сандро вздрогнул, услышав мерзкое оскорбление, эхом разлетевшееся среди домов. Соседи отошли от окон, закрыв ставни. Сандро стоял, глядя, как Марко исчезает во тьме и его черная форма сливается с ночью.

Он повернулся и пошел домой.

Отослать прочь Элизабетту — снова.

Глава пятьдесят девятая

Марко торопливо шел по гетто с затуманенными от слез глазами. Сердце колотилось, грудь тяжело вздымалась. Он трясся от злости, спотыкаясь о брусчатку. Никогда еще ему не было так больно. Элизабетта и Сандро вместе. Он сам видел.

Какой-то прохожий шарахнулся от него, и Марко опустил голову. Он так сильно любил и Элизабетту, и Сандро. Беспрекословно им доверял. Их предательство вонзилось в него точно нож.

Марко, потрясенный и разозленный, отбросил волосы назад. Вино дурманило голову. Не стоило так громко выкрикивать оскорбления. Лишь об этом он сожалел. Ему хотелось причинить Сандро такую же боль, какую тот причинил ему.

Он торопливо прошел мимо синагоги, утирая глаза, и вдруг услышал позади шум. Обернувшись, он увидел вышедших из тени Кармине и Стефано, офицеров ОВРА, которые шагали за ним по пятам.

— И снова ты в гетто, да? — Стефано опустил руку на правое плечо Марко, а Кармине — на левое.

— Топай дальше, парень.

Марко пронзил ужас. Офицеры ОВРА, держась от него по бокам, повели его вперед. Наверняка за ним следили. Марко не знал, что делать. Они были вооружены, а он — нет. Должно быть, он совсем рехнулся, если отправился к Сандро. Марко был пьян, зол и ослеплен любовью. Теперь ему это дорого обойдется.

— Что ж, Марко, — пробормотал себе под нос Кармине. — Похоже, у тебя наконец открылись глаза на евреев.

— Давно пора. — Стефано подгонял его идти быстрее.

— Куда мы направляемся? — спросил Марко, скрывая страх.

— В Палаццо Венеция. Буонакорсо желает тебя видеть.

— Зачем? — удивился Марко.

— Завтра Италия вступит в войну.