Викки

11

Роман Майкла Брадфорда с цирком начался в тот день, когда его, пятилетнего увальня, отец взял с собой в Джэксонвилл на первое в том сезоне представление Брадфорд-цирка. До этого мальчик даже не подозревал, что его отец — владелец цирка.

Конечно, он уже знал, что цирк — это место, где бегают клоуны и слоны, а леди в сверкающих костюмах делают на натянутой проволоке головокружительные пируэты. Его лучший друг Томми ездил с матерью в Сарасоту и побывал там в цирке «Барнум энд Бэйли». Томми привез с собой несколько ярких открыток: на одной был изображен чудной малый с огромным красным носом, на другой — свирепый тигр с оскаленной пастью. Когда Майкл спросил мать, нельзя ли им съездить в цирк, та накричала на него и поставила в угол…

И вот отец вез его в цирк. Всю дорогу он рассказывал сыну о клоунах, жонглерах, замечательных гимнастах. Но мальчику больше всего хотелось увидеть дрессированных львов. Он и сам бы хотел стать укротителем львов. Отец засмеялся и сказал, чтоукротить диких животных по-настоящему не может никто, «поэтому, сынок, эти люди и называются дрессировщиками».

Потом на горизонте показались красно-белые купола цирка и разных аттракционов, запахло попкорном и жженым сахаром, а еще через полчаса Майкл увидел клоунов и слонов, людей в трико, делающих в воздухе кувырки через голову (кульбиты, как он потом узнал), услышал мелодии, которые духовой оркестрик играл одну за другой, прокатился на карусели, поудил призы в «пруду удачи» — и вдруг понял, что когда станет взрослым, обязательно будет работать в цирке.

Позже он открыл, что и на этом солнце есть пятна, что блеск его часто обманчив, но первое детское решение осталось неизменным.

Став постарше, он пошел на скандал с матерью и в школьные каникулы отправился в цирк, где работал чернорабочим, выполняя любые поручения, которые ему давали. Он мыл посуду в походной кухне, помогал чинить брезент купола, мыл из шланга слонов, чистил конюшни. Не все ему нравилось, но он никогда не жаловался.

Когда ему исполнилось шестнадцать, он сам для себя смастерил комбинезон и в течение длинного, чудесного, счастливого лета исполнял на арене роль Простака Джо. Взрослые клоуны немало попортили ему крови — все-таки сын хозяина, — но он терпеливо сносил все придирки. Когда в конце концов они приняли его в свое братство, Майкл был горд гораздо больше, чем два года спустя, когда ему в Принстоне был торжественно вручен диплом магистра экономики и управления производством.

После получения диплома он заявил отцу, что собирается трудиться на поприще циркового шоу. Он не стал скрывать от сурового родителя своей конечной честолюбивой цели:

— Когда созрею для этого, — сказал он, глядя отцу прямо в глаза, — я бы хотел принять от тебя управление цирком. Но только учти — никаких отговорок в последний момент. Согласен? Если нет, я отправлюсь стажироваться в какое-нибудь другое место.

Мистер Сэм ответил согласием. Неохотно, но все же согласился, понимая, что в противном случае его дипломированный сын уйдет в другое шоу — и скорее всего, навсегда.

С тех пор Майкл работал по восемнадцать часов в сутки, а иногда и больше, вникая во все тонкости управления цирком. Это был его собственный выбор, сделанный после тщательного анализа всех обстоятельств, но основывался он на давней детской привязанности. Роза, старинная приятельница отца, шутя говорила, что он, как истинный Козерог, сто раз отмеривает, прежде чем отрезать, но придя к какому-то решению, идет вперед, невзирая ни на какие препятствия.

Так почему же он не может отделаться от угрызений совести по поводу того, что отказался предоставить рыжей девушке работу?

Но что еще ему оставалось делать, когда он узнал, кто она такая? Жизнь цирковой труппы подчинена жестким, хотя и неписаным законам, без соблюдения которых все давным-давно летело бы в тартарары. И одним из первых пунктов в этом уставе были невмешательство в домашние ссоры и строжайший запрет принимать сторону жены или мужа. То, что Райли и его девчонка не состояли в законном браке, ничего не меняло. Они жили вместе, а потому для остальной труппы были мужем и женой. И старая шутка, что циркачу следует быть вежливым с летней женой друга, потому что следующим летом она может стать его собственной женой, объясняла ситуацию лишь отчасти. Дав девушке работу, Майкл так или иначе вмешался бы в семейную ссору, и в цирке после этого навсегда перестали бы уважать его.

И почему старик послал эту девушку к нему?

Мистер Сэм лично нанимал номер с дрессированными собаками, а потому должен был знать, кто эта красотка. Что это, еще одна проверка? Когда, черт возьми, он начнет доверять родному сыну?!

Но зная все это, почему он сам так колебался, прежде чем сообщить девчонке, что ничего не получится? Не потому ли, что ее дорогая юбка из шотландки и белая шелковая блузка напомнили ему о девушках, с которыми он встречался в бытность свою в Принстоне? Если честно, то ни одна из них и в подметки не годилась этой красавице. Так может быть, именно под впечатлением ее красоты он чуть было не дал ей работу?

«Ну что ж, признайся себе, Майкл, что и ты попался на ее удочку!»

Да, эта хрустально-чистая красота, обрамленная рыже-каштановой копной волос, не говоря уж об изящных очертаниях стройного тела, могут ошеломить кого угодно. В первый момент ему даже захотелось провести пальцами по этим волосам, прикоснуться к ее губам: ни дать ни взять — влюбленный теленок! Цирк был полон хорошеньких женщин, большей частью не связанных какими-либо семейными узами и готовых по первому зову прыгнуть к нему в постель. Но Майкл не позволял себе воспользоваться преимуществами своего положения и откликнуться хотя бы на один из таких призывных взоров — не потому, что они ему не льстили, а просто из чувства самосохранения.

Истина заключалась в том, что будучи нормальным мужчиной с нормальным сексуальным влечением, он был в отношениях с женщинами осторожен так же, как и со всеми остальными. На ближайшую перспективу он вообще не помышлял о каких-либо серьезных отношениях. Потом, когда все уляжется и образуется, можно будет подумать и о жене, желательно циркачке, которая подарила бы ему детей и создала дом, куда бы он мог возвращаться в конце сезона.

Время от времени он позволял себе «оттянуться», но ни одна из женщин, с которыми он развлекался, не работала в цирке. Подобная связь была бы чревата кучей неприятностей в отношениях с труппой, не говоря уж об отце, который подмечал каждую оплошность, каждый просчет сына. Мысль естественным образом вернулась к мистеру Сэму. Так все-таки зачем он послал девушку к нему? Ведь не для того же, чтобы испытать, способен ли его сын отказать хорошенькой женщине?

Вернувшись в Серебряный фургон, Майкл заметил, что мистера Сэма так и подмывает спросить, чем закончилось дело. В отместку Майкл лениво усмехнулся, налил чашку кофе и начал поддразнивать Мейми, секретаршу отца. На той были юбочка наподобие балетной пачки и соответственные туфельки. Волосы Мейми закрутила на голове а ля мадам Помпадур, отчего поразительно напоминала французского пуделя, особенно когда вскидывала головку и задирала кверху носик. Мейми, жена заведующего технической частью, была проста как мыло, поэтому с ней можно было позволить себе разные шуточки.

Мистер Сэм наконец не выдержал.

— Ты говорил с девушкой, которая ищет работу?

— С которой? Ах с этой рыжей! Я ее прогнал. Есть на ней какой-то знак беды. А мы уже хлебнули горя с другими смазливыми бабенками. Хватит того, что парни целый день ошиваются возле твоего фургона и заигрывают с секретаршей.

— Ну, вы уж преувеличиваете, мистер Майкл! — хихикнув, проворковала донельзя довольная Мейми.

Майкл с удовлетворением отметил выражение досады на лице отца: поскольку мистер Сэм притворялся равнодушным, возразить ему было нечего. Майкл поулыбался-поулыбался — и вдруг почувствовал, что на душе у него погано. Что-то не то было во всей этой ситуации, но что — он понять не мог.

Вечером он стоял у заднего входа на арену и делал вид, что считает зрителей. Просмотрев номер с собаками, Майкл вынужден был признать правоту отца. Рыжеволосая девушка и вправду была хороша — она не только отменно командовала собаками, но и завладела вниманием публики. Когда она улыбалась, настроение на трибунах моментально взлетало вверх, и это казалось Майклу странным: за пределами арены она производила впечатление совершенной льдинки. Откуда у нее этот сценический талант? Неужели от природы? И надо же, чтобы именно ее, с ее талантом и воспитанием, угораздило связаться с этим неандертальцем Райли…

Майкл поймал себя на том, что вот-вот снова начнет ее жалеть, и разозлился. В конце концов, он давно уже не зеленый юнец из колледжа, а зрелый мужчина, способный держать себя в руках — по крайней мере, он в состоянии произвести такое впечатление!

К тому моменту, как цирк начал турне по центральной Пенсильвании, Викки ощутила, что живет как бы вне времени и пространства. Между ней и Джимом царил мир, но она не могла расстаться с внутренним напряжением и всякий раз ждала наихудшего. Иногда ей даже хотелось поссориться с Джимом, чтобы получить повод к окончательному разрыву, но он стремился всячески умиротворить ее и держался в рамках. Он не стал скандалить даже по поводу того, что она вернулась на надувной матрас. Заявив, что спать вдвоем слишком жарко, Викки посчитала вопрос исчерпанным и надеялась, что и Джим это понял. Проблемы отношений с Джимом вообще отошли для нее на задний план, поскольку ее захватило новое увлечение.

Увидев в цирке лошадей, она вскоре поняла, что не переживет, если не взглянет на них хотя бы еще раз. И она снова пришла к зверинцу и от ворот загона смотрела, как молоденький жеребенок резвится и скачет под солнцем. И тут к ней подошел маленький, щеголевато одетый человечек хрупкого сложения. Он представился как Маркус Варнэ и говорил с таким сильным акцентом, что Викки ничего не разобрала. Она наугад заговорила по-французски. Глаза человечка загорелись, и он затараторил на языке Бальзака и Гюго с такой скоростью, что Викки зажала уши и попросила снова перейти на английский.

— Разве это народ? — экспансивно зажестикулировал он. — Это сборище мужланов. Если бы не необходимость заработать хоть какой-то капитальчик, разве стал бы я работать в этой цивилизованной глуши! Когда я вернусь во Францию — а я намерен туда вернуться, мадемуазель! — я открою частную школу верховой езды и стану учить людей этому древнейшему и благороднейшему занятию.

Он перевел взгляд на Викки, и глаза его сверкнули неподдельным восхищением:

— А вы бы не хотели взять у меня несколько уроков верховой езды? Я и в самом деле отличный учитель.

— Я начала ездить верхом, когда мне было четыре года… — сказала Викки. — А эти лошади — они все ваши?

— О нет. Только арабские скакуны. У нас с женой номер — конные трюки. Кстати, мы имеем большой успех! А вы, вероятно, та самая рыжеволосая дрессировщица, которая так хороша в номере с собаками? Насколько я знаю, ваш партнер не дотягивает до вас, ведь правда?

— Вообще-то нет, — ответила Викки, сразу почувствовав себя неуютно. — Просто у меня немножко больше терпения. Мне бы хотелось кое-что изменить в номере, но… В конце концов последнее слово здесь всегда остается за Джимом.

— Дурацкое положение, вы не находите? А почему же вы с ним не расстанетесь?

Викки помедлила. Что это — обычное любопытство или допрос с пристрастием?

— У нас с ним договоренность, — сказала она.

— Такая договоренность хороша, когда обе стороны довольны. И она может быть в два счета аннулирована. Достаточно вам под предлогом болезни не выйти на арену, и… — Француз сделал красноречивый жест, будто разрывая бумагу.

Викки, все больше ощущая себя не в своей тарелке, перевела разговор на арабских скакунов. Ее внимание привлек жеребец, глаза которого горели слишком безумно для цирковой лошади.

— О, это дьявол во плоти, — пояснил Маркус. — Его зовут Лоубой [7] — странное имя для лошади, не правда ли? Чертовски упрям, но, Господи, до чего же красив!

Конь, будто поняв, что речь идет о нем, бочком-бочком приблизился к ограде. Взглянув на Викки, он поднял хвост и заржал.

— Он что, сахар выпрашивает? — спросила Викки, развеселившись от такого приветствия.

— Вы его заинтересовали. Может быть, дело в ваших рыжих волосах?

— Лошади не различают цвета — по крайней мере, я об этом читала.

— Может быть. Откуда нам знать? Но вы ему понравились.

Викки протянула вперед руку, и мужчина предостерегающе крикнул:

— Осторожнее! Он вас укусит!

Но лошадь лишь фыркнула, обнюхав маленькую ладошку Викки. Викки дала лошади ткнуться носом в свои пальцы, а затем почесала лошадь за ухом. Лоубой раздул ноздри, закатил глаза и застучал копытом о землю.

— Вы очаровали этого чертяку. Готов поклясться, что он предлагает вам прокатиться.

— Серьезно? Я бы с удовольствием…

— Нет-нет! Не поддавайтесь обманчивому впечатлению. Это очень опасно. Мне — и то не всегда удается совладать с ним.

Викки хотела было заметить, что всю жизнь ездила верхом на норовистых лошадях, но сочла за лучшее промолчать. Она осталась смотреть, как Маркус отрабатывает с лошадьми трюки, раздумывая над тем, стоит ли объявить во всеуслышание, что она победитель самых престижных соревнований по конным видам спорта. В конце концов, подумала она, никто не запрещает мне приходить сюда — взглянуть на лошадей, дать какой-нибудь из них яблоко (какой именно, она уже знала).

С этого времени она каждую свободную минуту прибегала к загону и нередко задерживалась надолго. Мальчишки с конюшни, в большинстве своем еще моложе, чем Викки, привыкли к ее беседам с красавцем-скакуном и часто оставляли ее наедине с лошадью. Разумеется, после каждого такого визита она хорошенько мыла руки и лицо из пожарного крана. Хотя Джим не спрашивал о причинах ее отсутствия, она предпочитала лишний раз перестраховаться. Джим вообще почти не говорил с ней. Он, казалось, впал в глухую апатию, часто пропадал на целую ночь и на заре являлся без всяких объяснений. Викки подозревала, что он проводил время с другими женщинами, и в душе надеялась, что такое положение сохранится до того момента, когда она сможет уйти отсюда.

К счастью, Джим не проявлял к ней прежнего сексуального интереса. Правда, иногда она ловила на себе его мрачный взгляд, но с тех пор, как она покинула его постель, он не приставал к ней с ухаживаниями. Впрочем, если бы и пристал, она бы ему отказала, а если бы он продолжал проявлять настойчивость — собрала бы вещи и ушла куда глаза глядят. Пока этого не происходило, она еще могла как-то мириться со своим положением.

Она продолжала свои посиделки у Нэнси, всякий раз получая от них большое удовольствие. Изредка приходили другие женщины, и Викки старалась держаться с ними по-дружески. Разговоры крутились преимущественно вокруг погоды, темы крайне важной для всякого, причастного к цирковому бизнесу, и окрестных магазинов — где да что можно купить подешевле. Еще одной нескончаемой темой было рождение детей, распад тех или иных пар, появление новых артистов и уход старых.

Того, что в мире за пределами их городка жизнь стремительно менялась: кончилась война в Европе, из нацистских концлагерей освобождались узники, которые рассказывали леденящие душу ужасы о зверствах палачей; в Китае бушевала гражданская война, а Филиппины провозгласили свою независимость — для них как бы не существовало. Значение имели лишь сокращение норм на сахар и бензин и инфляция, съедавшая их и без того скудные заработки. «А чему тут удивляться? — подумала Викки. — Взять хотя бы деда: разве хоть раз во время своих политических спичей за обеденным столом он помянул о горестях униженных и оскорбленных?»

В последние, особенно жаркие дни лета они двигались по Пенсильвании. Стенки фургона за день раскалялись, создавая внутри атмосферу парилки, но Викки ухитрялась поддерживать идеальный порядок, по первому требованию кормила Джима, не покладая рук ухаживала за собаками.

Они только что завершили четырехдневные гастроли в Харрисберге, народ валил валом, мистер Сэм сиял как начищенный доллар, и Викки, не устояв перед искушением, прокатилась на Лоубое.

День был нерабочий, вдвойне желанный после затяжной серии сплошных выступлений. Викки пробралась к загону чуть свет, еще до того, как Джим проснулся. Никого поблизости не оказалось, и она перелезла через ограду.

Лоубой покосился на нее, запрядал ушами, но когда она позвала его по имени, подошел и ткнулся носом в ладонь. Викки дала ему кусочек сахару и огляделась. Никого и ничего… но этого, впрочем, и следовало ожидать. Молодежь из обслуги вечером отметила перерыв в гастролях походом по местным барам и сейчас спала без задних ног, пользуясь преимуществом выходного дня.

Викки жадно поглядела на лоснящийся хребет лошади и, услышав ободряющее ржание Лоубоя, не выдержала — в мгновение ока очутилась на его спине.

Конь мотнул головой, и Викки, увидев сверкнувшие белки его глаз, решила, что сейчас он попытается ее сбросить, но Викки ждал сюрприз. Лоубой совсем как ее маленькая кобыла чинно загарцевал вдоль ограды, иногда приближаясь к ней так близко, что Викки стало ясно: Лоубой балуется.

— Эй ты, старый плут… — нежно сказала ему на ухо Викки. — Конечно, ты можешь повредить мне ногу, если подойдешь еще ближе к ограде, но если ты так сделаешь — не жди от меня ни яблок ни сахара. Понятно тебе?

Конь тряхнул гривой и перешел на галоп, как бы говоря: «Это я-то плут? Душечка — вот кто я!».

— Раз так — покажи мне, на что ты способен! — сказала Викки, подгоняя его пятками.

В течение нескольких минут она скакала вдоль ограды, и Лоубой демонстрировал ту же чуткость к командам, что и прежние призовые лошади Викки Сен-Клер. Маркус говорил ей, что купил жеребца в каком-то другом цирке, и это было очевидно — так отлично натренирована лошадь. «Может быть, — подумала Викки, — трудный характер лошади — всего лишь выдумка, просто гордый жеребец невзлюбил мужчин после того, как его избил прежний хозяин?»

Любопытство заставило ее пойти еще дальше. Уронив на траву косынку, она наклонилась, чтобы поднять ее, и конь встал на колени. Викки засмеялась от радости.

Сделав еще несколько трюков, она соскользнула со спины жеребца и повела его к загону. Итак, лошадка лукавила с Маркусом. Все, что нужно Лоубою, — чувствовать твердую хозяйскую руку.

Совсем как у людей: уступи иному на дюйм — он размахнется на целую милю. Прояви хоть малейшее колебание — и об тебя ноги будут вытирать: заставят вкалывать как рабыню и при этом не будут платить ни цента под тем смехотворным предлогом, что денег нет. Но теперь все будет по-другому. «Мне нужны мои деньги!» — скажет она Джиму.

Она чистила жеребца, когда в конюшне появился Маркус.

— А ведь я тебя просил не связываться с ним, — сказал он.

Викки скорчила виноватую рожицу.

— Мне, конечно, следовало бы спросить вас, прежде чем…

Маркус отмахнулся от ее извинений.

— Ты держалась даже лучше, чем я ожидал, а я ожидал многого. Но в следующий раз надень на него седло и уздечку и позаботься, чтобы рядом был кто-то, кто мог бы прийти на помощь. Тебе повезло: он сегодня, кажется, в хорошем настроении.

— А еще раз нельзя будет?

— А как насчет того, чтобы работать со мной? Кэтрин на пятом месяце, еще несколько недель — и ей придется уйти из номера. Мне нужна замена, пока она не вернется. — Он так и буравил ее глазами. — Разумеется, до начала представлений я не смогу ничего платить, но что касается тренировок и репетиций, то это бесплатно.

Викки хотела немедленно ответить согласием, но почти тут же сказала себе, что есть много «но». Поскольку она собиралась покинуть цирк, как только получит от Джима деньги, было бы нечестным принимать предложение Маркуса. Конечно, она бы с радостью работала с лошадьми, но только не здесь. Ей был ненавистен этот цирк… И потом, если она начнет репетиции с французом, как скрыть это от Джима?

В последние три дня он был таким странным, часами сидел на кровати с банкой пива в руке, не шевелясь и молча слушая по радио мелодии в стиле кантри… Если Викки скажет ему, что решила принять предложение Маркуса, он тут же вышвырнет ее за порог, и тогда плакали все ее денежки. А без денег как она сможет целый месяц тренироваться, репетировать, питаться, жить?

Нет, лучше пока держать свои планы при себе, но если дело повернется иначе — тогда, кто знает…

— Я подумаю, — ответила она Маркусу. — Есть ряд препятствий, а потому мне потребуется время, чтобы все взвесить.

— Подумай. Поговорим через несколько дней.