Викки

12

Одной из добровольных обязанностей, которую взяла на себя Мара, была раздача добрых советов сотоварищам-циркачам; впрочем, это были никакие не советы: просто люди заходили и просили погадать на картах, а попутно начинали изливать душу. Иногда она давала им совет, иногда, если видела бесполезность наставлений, просто выслушивала их, а затем заверяла, что, судя по картам, все будет как нельзя лучше. Совесть ее не мучила: в конце концов, она сама, зная о своем будущем, совершила все предсказанные ей ошибки — что уж говорить о непосвященных душах…

Сегодня у нее сидела шестнадцатилетняя девчонка из семьи эмигрантов Воровских. Она тайно бегала на свидания к одному из чернорабочих — студенту университета, решившему подработать летом денег. Парень отчалил, оставив ее с брюхом, совершенно отчаявшуюся и готовую наложить на себя руки.

Мара посоветовала девушке обо всем рассказать отцу, заверив, что он ее не вышвырнет за порог, как бы зол ни был, потому что на ней держится весь номер с дрессированными пони. Если не любовь, то элементарная корысть убережет Стефана Воровского от этого опрометчивого шага. Даст пощечину, отхлещет ремнем, но выгнать не выгонит — и пусть она держит это в уме, когда станет рассказывать отцу о случившемся с ней несчастье.

Девчонка прекратила реветь, а когда уходила, лицо у нее было почти веселым.

— Роза-мимоза по улице шла, Роза-мимоза подругу нашла, — продекламировала Кланки. — Тебя не смущает, что своим шарлатанством ты мешаешь людям жить своей собственной судьбой?

— Я просто сообщаю им о том, что говорят карты, — лукаво заметила Мара.

Кланки отмахнулась — мол, ладно врать-то!

— Если б меня спросили, — сказала она, — я бы посоветовала ей выйти замуж за мальчишку из семьи Мартини. Он давно по ней сохнет. Может быть, теперь, оставшись в дурах, она его оценит и выбросит из головы своего негодяя студента.

Мара пристально посмотрела на нее.

— Точно так же ты называла когда-то Джейма, — грустно проговорила она.

— Да, но он не сделал тебе ручкой после того, как затащил в постель.

— Может, я просто была в постели лучше, чем эта бедняжка?

Кланки рассеянно улыбнулась:

— Тебе все еще недостает его?

— Увы, да… Говорят, время лечит, но в моем случае этого не случилось.

Она произнесла эту банальную истину — и тут же перенеслась воспоминаниями в прошлое.

…В тот день она кормила Викки. Джейм забежал в вагон, а поскольку на улице шел дождь, в волосах его сверкали капельки воды. «Серебро на золоте…» — подумала она тогда.

Это было так замечательно: занавески задернуты, по металлической крыше пульмановского вагона барабанит дождь, а Джейм снимает с себя промокший костюм и переодевается в халат. Затем садится рядом и, вытирая волосы полотенцем, смотрит, как она кормит ребенка.

Она уловила выражение его взгляда и без всяких слов, как часто у них бывало, поняла, о чем он думает. Когда младенец сладко засопел в колыбельке, она снова обнажила грудь и, не говоря ни слова, придвинулась к Джейму.

Он приник к этой округлой мягкой чаше и начал сосать, и, чувствуя мягкое кольцо его губ, она попыталась понять, что ему сейчас представляется. Может быть, он видит себя младенцем, получающим живительную влагу из материнской груди? Вряд ли! Джейм говорил, что мать ни разу не кормила его, потому что тяжело заболела сразу после родов. Так может быть, он представлял себя Викки, своим собственным ребенком, жадно глотающим жидкое, голубоватое материнское молоко? Какое это имеет значение? Она утолила его потребность — и тем была довольна.

Потом он занимался с ней любовью, но как-то по-новому. Обычно буйный, горячий и необузданный в моменты близости, на этот раз он касался ее будто даже почтительно, и как ни была она тронута его нежностью, ей куда ближе был прежний Джейм-любовник. Она начала его поддразнивать, колко шутить, и в конце концов довела до неистовства, пробуждавшего самые потаенные глубины ее собственной сексуальности…

Воспоминание померкло, и Мара глубоко вздохнула. Боже, как ей недостает его! Долго ли еще ей ждать, пока она завершит свой жизненный путь и воссоединится с ним? А что, если его религия ошибается и он от нее ушел раз и навсегда, и это чувство, что он ждет ее где-то за чертой, — не более чем плод воображения?

Почувствовав, что щеки у нее стали мокрыми, Мара торопливо смахнула слезы: она ощутила на себе внимательный взгляд Кланки.

— Я проголодалась, — быстро сказала она. — Теперь мой черед готовить ленч; иначе говоря, тебе придется довольствоваться консервированным супом и сандвичами с сыром.

Открыв банку с супом, она поставила ее на электроплитку, поджарила сандвичи с сыром, затем положила серебряные вилки и ножи на скатерть, достала салфетки. Стол был почти накрыт, когда в дверь постучали.

— Кто это еще может быть? — проворчала Кланки и пошла к двери.

Оказалось, это Викки — в мужских джинсах и мужской голубой рубашке для черной работы, завязанной узлом под грудью. Мара отметила про себя, что даже в этой одежде девушка выглядела истинным воплощением элегантности.

— Можно мне поговорить с Розой? — спросила она у Кланки.

Кланки молча провела ее внутрь и скрылась, опустив за собой полог. «Теперь, — подумала Мара, — она будет стоять и, навострив уши, ловить каждое наше слово».

— Мне очень неудобно, что я побеспокоила вас, — сразу же извинилась Викки, — но… не могли бы вы найти время, чтобы погадать мне?

Мара с трудом скрыла удивление. Она прекрасно разбиралась в том, кто верит предсказаниям, а кто нет. Дочь принадлежала к закоренелым скептикам. Но если так — зачем она пришла?

— Присядь и выкладывай, что там у тебя на уме, — сказала она.

Викки упала на стул напротив Мары.

— Ну… если честно, то я сейчас ищу работу. Я просила Майкла Брадфорда найти мне место среди персонала, а он… он мне категорически отказал. Я думаю, может быть, мне стоит обратиться непосредственно к кому-то из торговцев в ларьках и павильонах? Часть из них не связана напрямую с цирком — кажется, так?

— Во всех этих вопросах все равно последнее слово останется за Майклом Брэдфордом. Таков порядок, и ничего тут не поделаешь.

Бледные щеки Викки вспыхнули, и Мара поняла, что девушку переполняет гнев.

— Майкл Брадфорд просто отвратителен, — выпалила она. — Он грубый и… и просто невозможный.

Мара про себя улыбнулась.

— В труппе Майкла считают исключительно вежливым и обходительным молодым человеком, — заметила она.

— Может быть, но со мной он разговаривал как с подзаборной девкой. Мне стоило большого усилия не сказать ему в глаза все, что я о нем думаю.

— Хорошо, что ты этого не сделала. Ведь он все-таки сын мистера Сэма, — сухо заметила Мара. — Ты не голодна? Могу предложить сандвич и чай со льдом.

— Спасибо, но есть я не хочу, а вот от чая не отказалась бы. На улице такая жара!

Пока Мара наливала чай, Викки оглядела фургон, и глаза ее наткнулись на полку, заставленную книгами. Названия их в полной мере отражали причудливые вкусы Мары.

— У вас тут очень мило, — сообщила она, и Мара вдруг поймала себя на ощущении, что уже слышала это однажды. Те же самые слова с той же самой интонацией произнес Джейм, впервые очутившись в гостиной ее пульмановского вагона.

— Здесь в уменьшенном виде воспроизведена обстановка гостиной одной знаменитой в прошлом цирковой артистки, — небрежно обронила она.

— Да? И какой же?

— В цирке ее звали Принцесса Мара.

Глаза Викки на миг потемнели, пальцы судорожно сжали чашку.

— Вы знали Принцессу Мару?

— Разумеется, мы были подругами.

— И ее… мужа вы тоже знали?

— Джейма? А то как же!

Викки припала к чашке, пересохшим ртом глотая чай.

— Так она выступала именно в этом цирке? А мне почему-то казалось, что в Ринглингс-цирке…

— Ничего подобного. Она была звездой Брадфорд-цирка до самой своей гибели, — голос Мары дрогнул. — И дочь ее я знала. Меняла ей пеленки, кормила с ложки, баюкала, пела колыбельные. Отец звал ее «Принцесса Солнышко» — и действительно, она казалась подарком из иного, более высокого и прекрасного мира.

Викки воззрилась на цыганку и долго-долго молчала.

— Так вы знаете, кто я такая? — спросила она наконец.

— С того самого момента, как мы столкнулись с тобой у входа в мою палатку. Ты — точная копия своего отца, девочка моя, хоть это и звучит немного странно: ведь он был воплощением мужественности, а тебя вполне можно назвать воплощением женственности.

Викки опять замолчала. Потом задумчиво произнесла:

— Я ведь до самого последнего времени не знала, как он выглядел. И вдруг нашла в письменном столе бабушки альбом с фотографиями.

— Старыми фотографиями?

— Да, с фотографиями отца: начиная с детства и до его учебы в университете.

— Ты ничего не стала брать оттуда, правда ведь? — осторожно спросила Мара, чувствуя, как забилось у нее сердце.

— Я взяла фотографию отца с выпускной церемонии. И открытку с изображением матери.

Мара подавила вздох, скрывая свое разочарование. Она отдала бы все на свете за детский снимок Джейма.

— Мистеру Сен-Клеру не стоило так безжалостно отрывать тебя от твоих корней, — высказалась она вслух.

— Дедушка жесток. Я до самого последнего времени не понимала этого. Когда он ругал или наказывал меня, мне казалось, что он делает это ради моего же блага. Но теперь я понимаю, что ему просто нравилось быть таким жестоким, и для этого он искал любой, даже самый пустяковый предлог. Как бы я ни старалась — его все не устраивало. Подозреваю, что таким способом он сводил счеты с моими покойными родителями.

— И поэтому ты убежала с первым же мужчиной, который попался на твоем пути?

— Нет-нет! Все было не так.

И Викки рассказала Маре обо всем, не упустив ни одной детали, а потом спросила чуть не плача:

— А куда еще мне было идти? Я не знаю. Но теперь мне начинает казаться, что я допустила ошибку. Джим меня иногда пугает — понимаете, о чем я говорю?

У Мары по спине пробежал холодок. Конечно же, она понимала, о чем говорит Викки, — какие тут могут быть вопросы? Неужели это правда, что все в мире движется по кругу? Она вспомнила собственный страх перед Лео, вспомнила, чем все это кончилось, — он лишил ее самого дорогого человека на свете. Так неужели дочке придется пережить что-то подобное?

— Ты боишься физического насилия? А разве он не бил тебя раньше?

— Бил. И я знаю, что это может повториться. Я его совершенно не понимаю. Такое впечатление, что я как живой человек для него не существую, я просто символизирую для него нечто, к чему он отчаянно стремится, но чего не может достичь.

Мара помолчала. Один к одному ее отношения с Лео: для того она тоже была чем-то недостижимым, и он от этого бесился. Просто поразительно, что эта не искушенная в жизни и в людях девочка с такой ясностью поставила диагноз — если, конечно, она и в самом деле искренна. По-видимому, этот парень, Райли, заурядный пьяница, а пьяницы отличаются непредсказуемостью — никогда не знаешь, чего от них ждать.

— Между прочим, некоторые мужчины просто уверены, что их женщины жить не могут без побоев, — сказала она. — Ты сама не провоцировала его на такого рода поведение?

Глаза Викки сверкнули.

— Нет. Я ему сказала, что если он еще хоть раз ударит меня, я уйду. С тех пор он меня пока не трогал.

Мара закивала, чувствуя, будто у нее с души свалился камень.

— Лучшее, что я могу тебе посоветовать, — это развязаться с Джимом как можно скорее.

— Согласна, поэтому я и пытаюсь найти себе другую работу. Я хотела поговорить с кем-нибудь из владельцев ларьков, но если последнее слово за Майклом Брадфордом, то у меня, как я понимаю, ничего не получится.

— У тебя нет денег?

— Джим ни разу не выплатил мне жалованья. У него всегда полно оправданий, но я подозреваю, что он таким способом просто пытается меня удержать. Но теперь я дам ему понять, что вечно так продолжаться не может. — Она поймала взгляд Мары, и лицо ее снова залилось краской. — Только вы не подумайте, что я пришла сюда, чтобы просить денег… Ну, я пойду…

Она поднялась со стула — молодая, гибкая, по-королевски независимая.

— Благодарю вас за чай, — сказала она и вышла.

Из-за полога показалась Кланки.

— Право, она какая-то ледышка! — негодовала Кланки. — Ничего не спросила про мать, один-единственный вопрос об отце… Просто удивительно, до чего могут быть непохожи друг на друга люди, даже если они родственники! Джейм был такой теплый и отзывчивый.

— Ну, Джейма ты поначалу тоже не жаловала! А потом, кто знает, может быть, она такая же под своей ледяной оболочкой? — отозвалась Мара.

— Возможно. А вдруг она пошла в своего деда? — Кланки критически взглянула на окаменевшее лицо Мары. — Оставь ее, Мара. Ей не пять лет. Она должна сама все решить, сама отвоевать себе место в жизни.

Не дождавшись ответа, Кланки начала убирать со стола.

— Давай-ка лучше приготовимся к работе.

— Ты права, — со вздохом сказала Мара. — В нынешней ситуации цирк не проживет без моих двенадцати процентов.

— А не предложить ли им двадцать пять? — усмехнулась Кланки.

— Черта с два! — возмутилась Мара, и только тут сообразила, что Кланки просто дразнит ее. Гордо вскинув голову, она двинулась в спальню, но на душе у нее уже посветлело. Что-что, а поднять настроение лучше Кланки не умеет никто. Славная компаньонка, бесценный друг! Если бы Мара могла такой же дружбой одарить свою дочь, пусть между ними с первого взгляда и нет почти ничего общего…

На лицо Мара наложила новый слой грима и припудрила шрамы пудрой разного тона. Полностью скрыть их было нельзя, но теперь они все же не так бросались в глаза. В свое время она погоревала по поводу своего жестокого жребия, но недолго. Она давно уже свыклась со шрамами, а иногда ей даже казалось, что они придают ей шарма.

Но зачем ей вдруг понадобилось говорить девочке, что она знала Принцессу Мару и Джейма? И что она в курсе, кто такая Викки? Удивительно, но Викки не воспользовалась возможностью побольше узнать о родителях… Тут что-то есть: Мара заметила настороженность в холодных синих глазах, какой-то непреодолимый барьер на пути к откровенности. Во-первых, Викки могло смущать, что она — дочь циркачки, во-вторых… во-вторых, она могла воздержаться от расспросов из боязни узнать, что ее мать — цыганка.

Как бы ни менялся окружающий мир, предрассудки никогда полностью не исчезают, особенно если речь идет о предубеждении против цыган — во многом обоснованном и прочно укоренившемся. Почему-то это обстоятельство угнетало Мару сейчас гораздо больше, чем после изгнания из племени. Наверное, потому, что она недавно узнала: наряду с евреями нацисты уничтожили в концлагерях целые таборы ее соплеменников…

Закончив одеваться, Мара открыла шкатулку, чтобы выбрать золотую цепочку. Забавно, но блеск золота был мил ей сейчас не меньше, чем в молодые годы. Говорят, что последняя радость старости — это страсть к накопительству, но в ее случае речь шла скорее о привязанности к своим украшениям. Она видела многих старух, на морщинистых шеях и запястьях которых мерцали драгоценные камни, и когда дело доходило до гадания, то на первом месте у них всегда были деньги, потом — здоровье и семья, и лишь в самом конце — мужчины.

Что ж, выходит она еще не очень старая? Она по-прежнему красивая женщина — не так ли назвал Мару журналист, написавший статью о ней в «Брунсвик геральд»?

— Ты еще в полном расцвете сил, Мара, — сказала она своему отражению в зеркале. — Ты еще полна жизни, так не стоит ли тебе ею как-нибудь распорядиться?

— Опять говоришь сама с собой? — подала голос Кланки.

— А почему бы и нет? По крайней мере, я могу не сомневаться в интеллигентности собеседника.

Кланки фыркнула, и Мара обнаружила, что снова улыбается, — и хандру как рукой сняло. Однажды она сказала Кланки, что держит ее ради смеха, и в этом была изрядная доля истины. Мара почувствовала легкое угрызение совести, подумав о том, что Кланки наверняка осудит подругу, если та снова заведет себе любовника. Впрочем, мнение Кланки уже ничего не могло изменить. Итак, новый ассистент доктора Макколла — молодой, смышленый и чуткий. Он на пятнадцать лет моложе ее, но разве это имеет значение? Выходить за него замуж она не собирается — Боже упаси! Она видела его без рубашки, когда он объезжал коня, — великолепное тело! Она всегда питала слабость к мужчинам с хорошим телосложением, — а он ко всему прочему дарит ей многозначительные взгляды с тех самых пор, как месяц назад появился в труппе.

Кланки напомнила о времени, и Мара, спрятав под чалму выбившуюся прядь волос, подхватила большую вещевую сумку и пошла вслед за подругой.

«Завтра, — заверила она себя. — Завтра увидим, что у меня получится с этим молодым ветеринаром».