Вино фей

Глава 11. Свежие новости

На следующий день с самого утра всем в городе стало известно, что помолвка Филипа Кассиди и мисс Вирджинии Хейвуд расторгнута по обоюдному согласию сторон. И по этому поводу, как водится, немало судачили. Особенно язвительными были комментарии Элизабет Марвелл, которая, поминая своё пророчество у Стэнбриджей, прослыла сивиллой.

Стоуны уверяли, что никогда не верили в этот брак, Арбетноты тихо посмеивались. Стэнбриджи никак не комментировали происходящее, а Фортескью распустили мерзейшую сплетню: якобы Хейвуд вынужден был отказаться от помолвки, узнав, что дочка загуляла с мистером Крайтоном.

Этот слух обсуждался весьма широко, и нельзя сказать, что без удовольствия. Впрочем, так как мистера Крайтона тут не было, и подтвердить или опровергнуть эту версию было некому, некоторые стали говорить, что девица имела связь не с ним, а с грумом.

Также весьма широко были разнесены слова леди Рэнделл, которая как раз в этот день побывала вместе со своей племянницей у мадемуазель Мари Дидье, модистки, и встретила там миссис Марвелл. Та сообщила обеим леди о «недельной помолвке» и, конечно, не могла не намекнуть на причины разрыва. Леди Хэрриет изволила сказать в ответ, что «подобное поведение девицы не кажется ей разумным», и это сдержанное суждение передавали из уст в уста как приговор.

Дружба между Вирджинией Хейвуд и Сесили Кассиди в течение дня, последовавшего за разрывом помолвки, обратилась в прах. Сесили уверяла всех, что никогда не простит эту бесстыжую вертихвостку Джин Хейвуд, которая клялась её брату в сердечной привязанности, однако любви этой легкомысленной кокетки и пустой ветреницы хватило ровно на неделю.

Эти упрёки Сесили повторяла всем знакомым, но Черити, слыша их, не могла не подумать, что Сесили в своих упрёках бывшей подруге корила её не столько из-за обиды за брата, сколько используя этот разрыв как повод посильнее опорочить соперницу в глазах общества. Мисс Кассиди приписывала поступку Вирджинии самые низменные мотивы: пошлое честолюбие и откровенную жадность в погоне за его сиятельством графом Клэверингом.

И нельзя сказать, чтобы её расчёт не оправдался. Инициатива разрыва, как было известно всем, принадлежала Вирджинии Хейвуд, все знали, что произошло всё это аккурат после приезда графа Клэверинга, опять же, ни для кого не было тайной, что граф — богач и красавец. Что же тут и подумать-то было?

Или все-таки мистер Крайтон? Или грум? Мисс Кассиди этих версий тоже не отвергала, даже горячо обсуждала, говорила, что, коли так, она готова признать, что постыдившись вступить в брак с её дорогим братом, эта распутная девица поступила честно. Но тут же задавалась вопросом, место ли таким особам в приличном обществе?

Однако все эти догадки и пересуды внезапно смолкли, ибо их перебила новость страшная и пугающая.

Лакей мистера Крайтона, отпущенный хозяином к родственникам, вернулся в дом с некоторым опозданием, поторопился убрать комнаты, встретился с кухаркой, которая пришла к поздно, ибо не получала указание подать завтрак и обед, зная, что мистер Крайтон был зван к Фортескью. Она приготовила ужин, но мистер Крайтон на ужин не пришёл. Лакей, Джеймс Тиккер, не знал, где он может быть, но, так как господин нередко отлучался, он ничего не заподозрил, и по-настоящему обеспокоился только на следующий день. Вернее сказать, обеспокоился не он, а аккурат кухарка, брат которой служил кучером в похоронном бюро и возил на погост катафалки. Запах покойников миссис Бакли прекрасно знала. Она и указала недотёпе Тиккеру, что из спальни господина смердит мертвечиной.

Тиккер, когда-то в детстве нюхнувший сдуру неразбавленную уксусную кислоту, с тех пор мог безмятежно стоять около нужников и самых смрадных выгребных ям, даже не морщась. Сейчас он тоже ничего не ощущал, но послушавшись кухарку, открыл в спальне хозяина туалетную комнату, хоть обычно вход ему туда был запрещён господином.

Кухарка отпрянула в ужасе от тела, распластанного в луже зловонной рвоты, а онемевший Тиккер тупо разглядывал покойника, потом наклонился и пощупал пульс. У него был никудышный нюх, но нюансы температуры лакей различал.

Рука мистера Крайтона была ледяной.

Слуги вызвали полицию, но исполнительный лакей успел накануне выбросить бутылку из-под коньяка и вымыть стакан, и потому ни осмотр помещения, ни осмотр трупа ничего не дали.

Вызванный доктор Кардифф подтвердил, что покойный был его пациентом, страдал болезнью желудка, но образ жизни вёл прескверный. Он не слушал его рекомендаций, отказывался есть овсянку и пить молоко, не бросил курить, и продолжал употреблять коньяк и бренди, а после жаловался на боли в желудке. Он, Кардифф, много раз говорил мистеру Крайтону, что тот доиграется — и вот вам, пожалуйста.

Вскрытие, правда, озадачило врача, обнаружив не только запущенную болезнь, поразившую желудок и печень, но и явные симптомы употребления чего-то неизвестного ему. Но определить вещество врач не мог, предположив только, что мистер Крайтон мог стать жертвой поддельного бренди: о том, что в страну, вопреки продуманной тарифной политике кабинета министров, то и дело пытаются провезти с континента не сертифицированный дешёвый коньяк, то и дело писали все газеты.

Он подписал заключение о смерти.

В обществе смерть молодого мистера Крайтона была воспринята с истинной скорбью. «Боже мой, такой молодой», не уставали повторять все. Скорбели по безвременно ушедшему семейство Арбетнотов, Марвеллы и Фортескью, венок прислали Хейвуды и Кассиди, леди же Хэрриет Рэнделл ограничилась коротким соболезнованием родным.

Вирджиния Хейвуд, когда услышала о смерти Фредерика Крайтона, наморщила лобик, не сразу поняв, о ком идёт речь. Наконец, уразумев, что умер тот самый Крайтон, кто не женился на ней, подумала, что так ему и надо и спустя четверть часа уже забыла о нём. Мисс Сесили Кассиди тоже не особенно интересовалась покойным, лишь пару раз в обществе выразив сожаление, что столь молодой человек покинул мир столь безвременно.

Пастор Стэнбридж принимал горячее участие в организации похорон. При этом только мисс Черити Тэннант-Росс заметила, что хоть руки священника во время отпевания покойного суетливо дёргались, голос отца Энджела звучал мощно, как храмовый орган, а глаза блестели слезой истинной благодарности Богу, услышавшего вопль несчастного отца и исполнившего все его молитвы.

Сынок же пастора, Остин Стэнбридж, был ошеломлён и даже испуган внезапной смертью Фредерика Крайтона. Он знал, что тот болен язвой, но язва была и у старшего Арбетнота, а тот и не думал умирать. Как же так? Отец в ризнице сказал ему, что это просто зримый пример кары Господней за распутную жизнь, и Остин, хоть всегда воспринимал слова отца в штыки, на сей раз не стал возражать, просто промолчав.

При этом его самого особенно удивило, что спустя всего пару дней после похорон мистера Крайтона в свете перестали вспоминать вовсе, точно его и не было никогда.

Никто не отменил из-за его смерти не только светского раута, но даже партии в бридж. Не отменили бала и в доме Хейвудов.

Но если мистер Крайтон был достаточно быстро забыт, то куда более долговечной оказалась обида. Бенджамин Кассиди из-за расторжения помолвки заявил, что не примет никаких приглашений в дом Хейвудов и другим того не советует. И не то, чтобы соседи особо прислушивались к мнению сэра Бенджамина, но исключительно из любви к приличиям, к которой, возможно, примешивалось и желание досадить «этим выскочкам, возомнившим о себе невесть что», но в субботу на званый ужин к Хейвудам практически никто не приехал.

И это — несмотря на то, что там ожидался его сиятельство милорд Клэверинг.