Вкус твоей любви

Самый шоколадный брауни для разбитой жизни

Я продолжаю наслаждаться своей пиццей, хотя понимаю, что у меня накопилось масса вопросов. К работе, к квартире, к Лёше, в конце концов. И пока ресторан под завязку, под самое бутылочное горлышко, набивается людьми, которые едят, разговаривают, смеются, сидя и стоя, и я с удивлением вижу, как в заведение уже выстроилась очередь на улице, мне приходит ещё одно сообщение. Которое уж я точно никак не ожидала увидеть.

– У вас всё хорошо, господица инспектор? – подходит ко мне Драган, на минутку оторвавшись от готовки.

– У меня всё просто замечательно, – быстро отключаю я экран телефона. – Ты только посмотри, сколько людей хотят попасть к тебе, – с восхищением показываю я на собравшуюся толпу на улице, которую уже сердито сигналя огибают вечерние машины.

– Ово е добро. Это нормально. Сваке вечери, каждый вечер так, – спокойно кивает Драган.

– Слушай, а сколько людей не могут сюда попасть, – продолжаю я развивать свою мысль, которая вдруг начинает копошиться у меня в голове. – Ты не думал открыть ещё один ресторан?

– Я от этого уехал, – смеётся Драган. – Неможно заработать все деньги. Когда же жить? – снова задаёт он риторический вопрос, отпивая ледяное розе из моего бокала. – Когда водити любав? Когда тогда делать детей? Кормить детей? – смотрит он на меня, и мне показалось, или плоть под его белым в пятнах от еды фартуком напряглась и затвердела?

– Ты и так всё время работаешь, – перебиваю я его. – Ты же не можешь никуда уйти, и даже делать детей, – многозначительно смотрю я на него и на его штаны. – Пока не накормишь и не напоишь всю эту толпу.

– Я могу закрыться, – отвечает мне Драган, – это же мой ресторан. – Желаешь меня? Сада? Прямо сейчас?

– Нет, не сада! – смеюсь я. – Ты сумасшедший! Я дам тебе время всех накормить и пойду пока домой, а ты обязательно приходи ко мне! Голодным, – добавляю я, и тянусь к его лицу, и трусь своим носом об его…

– Добре. Кухня сегодня до десяти! – кричит он в сторону кассы. И поворачиваясь ко мне, добавляет: – Скоро буду у тебе. Оставлю всем хлеб, сыр, и вино.

У меня есть пару часов до очередного свидания, и я разбираю свои вещи в шкафу. Удивительно, но за это время у меня накопилось куча шмоток, но при этом практически нет никаких вещей, которые по-настоящему привязали бы меня к этому дому. Хотя он по-прежнему пахнет деревянными полами, душицей и стариной. Которую скоро вынесут, отскоблят и отправят на помойку. Сделают здесь дизайнерский ремонт, сломают пару стен, и, возможно, будут сдавать под офис, как почти все квартиры в моём подъезде. Смотрю, что там у меня на вешалке: поразительно, но вот оно, то самое платье с запахом, с которого всё и началось два года назад. Белые лотосы, бирюзовые цапли и шелковая кисточка на тонком пояске.

Я сбрасываю с себя всю одежду, и остаюсь только в узком чёрном корсете, который надела специально для Драгана. Хотя, мне кажется, я ему нравлюсь и без корсета. Особенно без корсета. Надеваю сверху платье, которое теперь идеально сидит на мне. Хотя, возможно, оно всегда сидело на мне идеально? Как знать. Подхожу к старинному трюмо, за которым прихорашивалось, наверняка, не одно поколение старых москвичек, и подвожу глаза густым чёрным цветом. Женщина-вамп. Аппетитная бриошь. В сахарной карамельной обсыпке. В домофон звонят, и я бегу открывать дверь. Точнее нет, мягко и обольстительно иду, как кошка.

– Доставка Яне Гофман, – слышу я голос в трубке и нажимаю кнопку. Что этот сумасшедший серб ещё выдумал?

Открываю дверь и слышу, как внизу шаркают тяжёлые шаги. И прежде чем увидеть курьера, я вижу огромную корзину цветов, которая практически полностью закрывает мужчину. Тяжело отдуваясь, он заносит её мне в прихожую, и она занимает собой практически весь проход. Я смотрю на это чудо: гигантская корзина цветущих пионов! И это в марте! Похлеще, чем подснежники в декабре! Интересно, сколько денег он отвалил за эту неслыханную роскошь? Пионы пахнут ванильным зефиром, началом лета и счастьем, и я зарываюсь у них чуть ли не с головой, даже не заметив, как курьер незаметно испарился. Роюсь в шёлковых лепестках с атласными разноцветными лентами, и достаю оттуда открытку с «Рождением Венеры» Ботитчелли и надписью на ней You are so fucken gorgeous.

Он действительно сумасшедший, мой серб. И я влюблена в него. Я встаю на ноги, чтобы закрыть дверь, и вижу, что в проёме стоит Лёша.

– Прости меня, Яна, – говорит он, и делает шаг внутрь. – Это тебе. И это самое малое, что я мог для тебя сделать. Я люблю тебя, – и он подходит ещё ближе. – Ты даже лучше сейчас, чем была. Ты как дорогое вино, – шепчет он, переступаю корзину, пока я пячусь от него вглубь коридора.

– Лёша, уходи, – наконец-то прихожу я в себя. – Откуда ты вообще узнал, где я живу?!

– Я всё про тебя знаю, – снова заводит он свою пластинку. – Тем более теперь я твой директор, забыла? – и лёгкая улыбка пробегает по его лицу. – Я не оставлю тебя, пока ты не простишь меня, – и я даже не успеваю опомниться, как он обнимает меня, и ловким движением тянет за шёлковый шнурок.

– Моё любимое платье, ты помнишь? – шепчет он мне на ухо, зарываясь в волосы, пока мои лилии, цапли и шелка летят к моим ногам, а его руки крепко держат меня за талию, не выпуская из своей стальной хватки. Его объятия душат меня, и я уже собираюсь закричать, укусить, отдавить ему ноги, как тут слышу за своей спиной голос:

– Добар дан.

Я оборачиваюсь, и вижу, как Драган, практически полностью закрыв собой дверной проём, стоит и смотрит себе под ноги, где роскошным розовым ковром расстилается гигантская корзина с пионами.

– Добрый вечер, – как ни в чём ни бывало здоровается в ответ Лёша. – Алексей.

– Это мой бывший муж, – лепечу я первую глупость, которая только приходит мне на ум, словно обниматься голой с бывшим мужем вполне себе нормальное дело.

– То е ясно, – просто отвечает Драган и разворачивается, чтобы уйти.

Я в отчаянии смотрю на Лёшу, отталкиваю его и кричу вслед уходящему от меня сербу:

– Подожди, я всё объясню! – и бросаюсь вслед за ним. Спотыкаюсь по дороге об эту дурацкую корзину цветов, и со всего размаху падаю на неё, как в мягкое пионовое облако. – Стой! – кричу я, поднимаюсь, вся облепленная розовыми лепестками, и несусь за ним вниз по лестнице, как есть: босиком, в корсете и в пыльце. Как бабочка.

И чем быстрее я бегу, тем быстрее от меня удаляются его шаги.

– Драган, стой! – всё ещё надеюсь я поймать его на выходе, и мелкие камешки на лестнице больно колют мои голые ступни. Я наконец-то догоняю его почти у самой двери, хватаю за пальто и умоляю: – Подожди!

– Чекам, – стоит он и спокойно смотрит на меня сверху вниз, и я чувствую себя маленькой нашкодившей девчонкой.

– Драган, это совсем не то, что ты подумал! – со слезами на глазах начинаю я объяснять ему.

– А шта е ово? Он тебя желал изнасиловать? Как в тот раз?

– Нет, наверное, нет, – отступаю я назад.

– Знаш, шта я мыслим? – спрашивает меня Драган.

– И что? – тихо шелестю я губами, словно ожидая услышать от него приговор.

– Я мыслим, шта я напрасно тебя спас в последний раз. Вероятно, тебе это нравится. А я просто случайно пошёл искать туалет тогда, и натолкнулся на тебе. Или ты желаешь, чтобы я и сейчас побил твоего мужа? Довиденья. Забыл. Ово е за вас. Это тебе, – и он протягивает мне свёрток в крафотовой бумаге. – У нас везде цветут в мае. Мы называем их булка. Или мак, – и с этими словами он нажимает кнопку замка и выходит на улицу, а холодной воздух окатывает меня с ног до головы.

Я бреду вверх, не обращая внимания на удивлённые взгляды какой-то парочки, спускающейся навстречу. Мне так холодно, что я начинаю стучать зубами. Захожу в квартиру, и слышу знакомый голос:

– Ты замёрзла, масик? Давай я тебя согрею, – у меня напрочь вылетело из головы, что он ещё здесь.

– Уходи, – скатываюсь я по стенке, чтобы не упасть, и сажусь прямо на пол рядом с разорённой навсегда цветочной клумбой.

– Нет, Яна, я останусь с тобой, – уверенно начинает Лёша. – Что это вообще за клоун? Зачем он пришёл?

– Это ты зачем пришёл?! – вдруг начинаю кричать я, выдёргивая один за одним поредевшие пионы из корзины, и хлещу ими по лицу своего бывшего мужа, который испортил мне этот чудесный вечер. Мою жизнь. В очередной раз. – Я не люблю тебя! – ору я, и чувствую вкус солёных слёз у себя на губах. – Как ты этого не поймёшь! – опускаю я руки, пока Лёша просто стоит, закрывшись от меня. – После брака с тобой у меня осталась только изжога! – выпаливаю я ему в лицо, наконец-то вспомнив, что за чувство мучило меня с сегодняшнего обеда. С момента, как я увидела его сегодня в первый раз в нашей переговорной.

– Я понимаю, – наконец-то Лёша открывает рот. – Но это пройдёт, поверь. Ты снова полюбишь меня, – и он подходит ко мне, раскрывая пальто и укрывая моё дрожащее тело, прижимая к своей груди. – Ты не забывала меня, я знаю. Тише, тише, мой масик, – шепчет он мне на ухо, пока я просто стою и плачу на обломках своего сердца…

Я открываю глаза и смотрю в потолок. Высокий, белоснежный, со старинной лепниной, как десятки тысяч других потолков в старых московских домах. Поворачиваю голову, и через пару секунд вспоминаю, что произошло вчера, и начинаю снова беззвучно плакать. Опять пустая постель.

Мне кажется, я сегодня не то что не в состоянии пойти на работу, но и выползти из кровати. Тяну руку к мобильному: ноль звонков и ответов на мой миллиард сообщений. Печатаю текст и нажимаю кнопку «отправить». Сегодня я не пойду на работу. И, возможно, завтра тоже. Интересно, сколько они это будут терпеть? Точнее, моё новое начальство в Лёшином лице? Не вылезая из-под своего пухового одеяла, прямо в нём, я едва нахожу в себе силы, чтобы встать, и то, только для того, чтобы подойти к подоконнику и рассмотреть мои маки. Булки. Которые мне вчера принёс Драган. Маки в начале весны! Алые, как моя раненая любовь, лимонно-щербетные, как его поцелуи и пудрово-розовые, как его слова. Они словно пришельцы с другой планеты. Я смотрю на них, и моё сердце снова разрывается на мелкие кусочки. И мне кажется, что их больше нельзя будет сшить вместе.

Я слоняюсь по квартире, не обращая внимания на постоянно тренькающий телефон из-за Мишиных сообщений. Пошли все к чёрту. Я чувствую, что если сейчас не съем десять килограмм шоколада, то просто-напросто умру. Это единственное топливо, которое способно не дать мне умереть. Иду к шкафу и вытаскиваю из него все накопленные за эти годы коробки, плитки и тубусы. Всё то, что я не позволяла себя всё это время. И ради чего? Чтобы меня захотел мой бывший муж, который мне совсем не нужен? Или чтобы меня полюбил прекрасный шеф, которому нравятся девушки с мясцом на бёдрах? Я крошу, кромсаю, ломаю весь шоколад, высыпая обломки своей личной жизни в сотейник с плавящимся сливочным маслом. Мешаю, пока все это не превращается в однородную тёмную массу, чёрную, как моё настроение.

Замешиваю все ингредиенты, и ставлю форму в духовку, с мрачным видом ожидая положенные двадцать минут, чтобы вытащить кекс и съесть его целиком. И по мере того, как весь дом наполняется ароматами шоколада, пропитывая стены, занавески, мои волосы и одежду, моё сердце понемногу засыпает и успокаивается, словно под воздействием мощной анестезии.

И к моменту, когда в квартиру звонят и на пороге появляется интеллигентная Света с какими-то людьми, я с блаженно-равнодушным видом впускаю их, держа в одной руке форму с брауни, а в другой – большую ложку, которой я поедаю его. Прямо так. Без этих дурацких микроскопических дегустационных кусочков.

– Проходите, – равнодушно приглашаю я их, и ухожу снова на кухню, по-прежнему завёрнутая в своё одеяло.

И пока потенциальные покупатели ходят по комнатам и рассматривают внимательно полы и стены, я, подперев голову рукой, сижу, уставившись в свой ноутбук, и пересматриваю в миллиардный раз «Дневник Бриджет Джонс», и каждый раз на моменте, где она в костюме зайчика вдруг обнаруживает в дальней комнате своего парня любовницу, горько всхлипываю, заедая свою грусть самым шоколадным брауни на свете.

– Хорошо, спасибо, – слышу я бормотание в коридоре и звук захлопнувшейся двери и продолжаю дальше жалеть себя. Пока через пару минут не соображаю, что в мою квартиру уже начали водить покупателей. Так скоро. И у меня остался только один месяц, чтобы найти себе новый дом, новую жизнь и новые силы на неё. А на это всё, пожалуй, нужны деньги. Которые я зарабатываю в Negusto. Вот так. Круг замкнулся.

Я снова сижу за столиком в только что открывшемся роскошном ресторане. «Жар-птица» или «Рай», а впрочем, какая разница. Снова отрезаю микроскопический кусочек от порции, судя по запаху, тунца, и пробую его на вкус. Пережарен, резиновая консистенция, плохое филе, которое явно размораживали и замораживали уже несколько раз до этого. Методично и с отстранённым видом прожёвываю, и очень про себя жалею, что не могу это все сплюнуть, как делаю сомелье на дегустации вина. Отодвигаю тарелку в сторону, и руки официанта с обгрызенными ногтями забирают её со стола, даже не поинтересовавшись, закончила ли я.

Хорошо. Следующий десерт. Крошечного кусочка мне хватает, чтобы понять, что слишком много дешёвого ванилина и дешёвого масла, а сладость варёной сгущенки практически сводит мне скулы. Так, на сегодня довольно. Я вежливо и мило улыбаюсь, промакивая губы салфеткой, и прошу счёт.

– За счёт заведения, – отвечает официант, и это мне совершенно не нравится. В Negusto никогда не едят за счёт заведения. Я всегда плачу за божественные блюда, равно как и за помои, но зато никто никогда не сможет упрекнуть меня в том, что я поела за чужой счёт.

– Всё-таки, прошу, – натянуто улыбаюсь я, и меня снова передёргивает от одного вида этой неопрятной руки.

Иду в офис, прикидывая в уме, сколько обзоров мне надо написать за сегодня и сколько материала просмотреть перед сдачей журнала в печать. Лёгкий алый плащ развивается на мне, как рвущийся на свободу парус, и какой-то встречный мужчина улыбается, и я даже не сразу понимаю, что это я привлекла его внимание. Как всё банально и уныло.

Захожу к себе в кабинет, и бросаю плащ прямо на стул, где он и остаётся лежать алой раной. Капитан Грей так и не приплыл за своей Ассоль. Плюхаюсь в своё кресло, загружая компьютер. Набить за сегодня ещё двадцать тысяч знаков: две статьи по пять тысяч и пять новых обзоров. Прекрасно. В дверь раздаётся тихий стук, и ко мне, крадучись заглядывает Миша:

– Можно?

– С каких пор ты начал спрашивать разрешения? – раздражённо отвечаю я, не переставая ожесточённо отстукивать на клавиатуре своё злобное скерцо.

Так: «…качество кухни во многом уступает виртуозно выполненной отделке помещения и роскоши интерьера…»

– Алексей просил поставить твой отчёт о новом ресторане на первый разворот, – устало говорит Миша, садясь, не глядя, прямо на мой дорогущий плащ. Но мне, так же, как и ему, абсолютно всё равно.

– Какой ресторан? – не совсем понимаю я.

– «Тридесятое царство», – отвечает мой начальник.

– В котором я только что была? – переспрашиваю его.

– По всей видимости, – кивает Миша.

– Так там просто отвратительно. Я как раз пишу на них разгромный отзыв. Какой, на хрен, первый разворот? – уже начинаю заводиться я.

– Понимаю, – с сочувствие в голосе отвечает мой друг. – Алексей заключил с ними крупный контракт, и теперь они наши рекламодатели.

– И поэтому мы будем теперь откровенно врать нашим подписчикам и читателям? – с возмущением смотрю я на Мишу.

– Какая, собственно, разница, – уныло отвечает он, не глядя мне в глаза. – Думаешь, тебе одной тут так тяжело со своими ресторанными обзорами? Курс поменялся, поэтому нам надо подхватывать попутный ветер, вот и всё, – как-то неуверенно возражает он мне.

– Тогда ставьте что где хотите, но не подписывайте моим именем, – равнодушно соглашаюсь с ним.

– Ты такой же актив компании, как и журнал, – говорит мне Миша. – И пока ты здесь работаешь, ты будешь подписывать то, что тебе скажут. Как и я, – смущённо добавляет он.

– Бедняжка, мне прямо тебя жалко, – зло смотрю я на своего друга. – Разве не ты это всё устроил? «Мы на пороге того, чтобы зарабатывать офигенно много», – повторяю я его слова.

– Сколько раз тебе повторять, что я вообще ничего не знал про Лёшу! – в отчаянии кричит Миша, и я почти верю ему. Почти.

– Ну, допустим, – соглашаюсь я. – И теперь у нас офигенски много денег, так?

– Доход от рекламы значительно вырос, – бубнит Миша. – Зарплату нам с тобой, опять же, повысили.

– Понятно, чтобы не разбежались, – злорадствую я.

– Ладно, Яна, скажи, что ты от меня хочешь? – смотрит прямо в глаза мой друг.

– Верни мне его, – тихо говорю я.

– Но как?

– Вот и придумай, – снова утыкаюсь я в монитор. – А с меня – хоть миллиард лживых хвалебных статей, – обещаю я.

Хотя я и стараюсь как можно реже передвигаться по офису, да и Лёша, не изменяя себе, не особо сидит на работе, как и прежде, я всё равно иногда сталкиваюсь с ним в коридорах. Я сухо здороваюсь и прохожу мимо, стараясь общаться с ним только через Михаила. Но и это не совсем помогает, и, приходя на работу, я почти каждый день нахожу у себя на рабочем столе ещё один роскошный букет с ещё одной коробкой шоколада ручной работы. Мне кажется, мои сотрудники за последний месяц прибавили по паре кило, поедая конфеты, которые я щедро отдаю им на растерзание. Цветы неизменно летят в мусорное ведро, хотя мне их безумно жалко. Цветы ни в чём не виноваты. Интересно, сколько денег уже истратил мой бывший муж на эти букеты? Я даже запомнила название фирмы, красиво отпечатанное золотом на бархатных коралловых шляпных коробках: Vent de Provence – Ветер Прованса.

Я еду в такси и равнодушно читаю очередное сообщение от Юры, в очередной раз радостно сообщающего мне об очередном переносе заседания: я уже так устала от этого всего, что даже не верю, что всё это когда-нибудь закончится. Это очень смешно. Если бы не было так грустно. Выхожу из машины и поднимаюсь по высоким ступенькам. Открываю дверь, и оказываюсь в зефирно-ванильной кондитерской, полной шаров, единорогов и леденцовых радуг. Пушистые ватные облака под потолком наплывают на золотые мерцающие звёзды, а аромат свежеиспечённых булочек способен растопить любое ледяное сердце. Но только не моё.

Я подхожу к столику, за которым сидит она: как всегда ухоженная, стройная и стильно одетая. В пастельного цвета шерстяных штанишках в обтяжку и розовой пушистой кофточке. Накачанные пухлые губки, как два сладких кусочка маршмэллоу, и густые ресницы, в два раза длиннее обычных человеческих. Куколка Барби, или во что там сейчас играют девочки.

– Привет, – сажусь я на сидение напротив, вытянув свои длинные ноги на каблуках прямо в проход, и проходящий мимо официант чуть не спотыкается об них.

– Простите, – бормочет он с глупой улыбкой, не отрывая глаз от моего глубокого декольте на стильном деловом платье. – Уже готовы заказать? Что-то попить? – пытается он перевести взгляд на моё лицо с ярко-алыми бархатными губами.

– Кофе, пожалуйста, – тонко улыбаюсь я ему, протягивая обратно меню, и, наконец-то, смотрю прямо в глаза Томе. – Я тебя внимательно слушаю.

– Спасибо, что согласилась встретиться со мной, – мило улыбаясь, начинает она. И я в ответ лишь выжидательно молчу. – Я просто хотела сказать, что я всё знаю про тебя и про Лёшу, – лепечет она своими липкими губками, и я уже сдерживаюсь, чтобы не встать и уйти. – И я хочу, чтобы ты знала, что я не держу на тебя зла. Я это заслужила, – в притворном раскаянии опускает она глазки, и чёрные ресницы ложатся на её яркие леденцовые щёчки.

– Ваш кофе, – прибегает официант, пока я так же продолжаю хранить молчание, дав ей возможность выговориться. И не вцепиться в её платиновые крашеные волосы.

– Спасибо, – очаровательно улыбаюсь я пареньку, и он стоит в нерешительности, словно ожидая от меня очередного приказа.

– Я долго проходила терапию с семейным психологом, и она мне сказала, что мне это поможет.

– Что именно? – наконец-то спрашиваю я, отпивая свой кофе из крошечной детский чашечки с Муми-троллем.

– Ну как что? – нервно отвечает Тома. – Прощение. Надо уметь просить прощение у Вселенной. За причинённое зло, понимаешь? Иначе это так и будет тянуть меня назад. Не давая открыться новым перспективам. Реализоваться новым планам и исполниться новым желаниям, – словно перечисляет она мне методичку по саморазвитию.

Я рассматриваю свою бывшую подругу, скрестив руки на груди, и не испытываю к ней ничего. Я пытаюсь понять, остались ли хоть какие-то чувства у меня к ней, определить на язык хоть малейший оттенок, но нет. Просто дистиллированная вода.

И тогда я снова делаю глоток кофе, чтобы добавить вкуса.

– Я хотела тебе сказать, что я совсем не против! – нервно теребя салфетку, тараторит Тома.

– Против чего? – не понимаю я.

– Против твоих с Лёшей отношений, конечно же! – великодушно разрешает моя бывшая подруга снова встречаться с моим бывшим мужем. И тут меня разбирает смех. Что за бред!

Тут к нам вдруг подбегает крошечный ребёнок: маленькая девочка с тёмными Лёшиными кудрями и карими глазами. И я даже со своего места чувствую, как от неё пахнет засахаренными цукатами с анисом и кардамоном. И сладкими снами. И ещё лавандой.

– Ма-ма, – еле лепечет она по слогам, подходя к Томе, и теребя её своими ещё пухлыми ручками. – Мама, идём, – хнычет она, пока моя бывшая подруга раздражённо озирается по сторонам.

Наконец-то к нам подбегает запыхавшаяся девушка-филиппинка, и Тамара начинает выговаривать ей:

– I’ve told you to look after Arina, it’s not that impossible! (англ. «Я же просила вас присмотреть за Ариной, это не так сложно!» – перевод автора) – и девушка с извинениями отдирает канючащего ребёнка от Томиных штанов, на которых теперь остались жирные пятна от детских ладошек.

– Невозможно надеть ничего светлого, – с раздражением закатывает она глаза, и тут я наконец-то понимаю, что за чувство зашевелилось у меня в груди. Жалость.

– Так для чего ты в итоге меня позвала? – спрашиваю я Тому.

– Я же сказала! – отвечает она, нервно пытаясь оттереть пятно со своих безвозвратно заляпанных брючек. – Чтобы попросить прощения! И сказать, что я не против!

– То есть попросить разрешения и дать разрешение? – мягко уточняю я.

И теперь я ещё лучше вижу толстый слой тонального крема на совсем ещё молодом лице моей подруги, эти тёмные круги под глазами, с которыми не справляется ни один консилер, и уже значительно отросший шеллак на ногтях. И я вижу, как отчаянно она пытается показать, как у неё всё хорошо и красиво, когда вся жизнь разваливается на куски.

– Ты поняла, что ничего с него не получишь? – задаю я ей вопрос прямо в лоб. – Ни квартиры, ни любви, ни внимания? Так? Согласна, проще развестись с таким придурком и просто получать от него алименты и жить, как ты хочешь. Валяй, подруга! Я поддерживаю: я уже прошла через это один раз, и больше не желаю. Ты когда -то надеялась занять моё место? И ты поэтому наврала ему о каких-то любовниках? – продолжаю я тихо говорить ей, не повышая голоса и всё с той же мягкой улыбкой на губах. – Ну так наслаждайся этим местом. Оно твоё. И кстати, хоть я и не ходила к семейному психологу, я тоже знаю, что кое-что нужно делать для Вселенной. Надо её благодарить. И я от всего сердца благодарю тебя за то, что ты в своё время избавила меня от этого всего! – и я встаю со своего места и совершенно искренне обнимаю ошарашенную Тому.

Я ведь на самом деле ей безумно благодарна. И мне её жаль. Хотя, уверена, что Тома не останется долго одна. Что-нибудь придумает. Если уже не придумала. Я достаю из кошелька тысячную купюру и оставляю её на столе, поднимаясь. Вижу, как няня играет с маленькой Ариной в детской комнате, и понимаю, что мне очень повезло, что я тогда потеряла ребёнка. Который бы точно не был нужен его отцу.

Растопить в сотейнике на водяной бане 125 грамм сливочного масла, и добавить 125 грамм обломков всего шоколада, какой есть в доме, можно и больше. Растворить всё до однородной массы, добавить 100-125 грамм сахара. Перемешать.

Два яйца взбить вилкой, добавить щепотку соли и 60 грамм муки. В смесь вылить остывшую шоколадную массу, добавить 80 грамм любого варенья или мармелада, но можно и больше. Покрошить все орехи, какие найдутся, в идеале – грецкие. Чем больше – тем лучше.

Вылить смесь в смазанную маслом форму и выпекать в духовке 20-25 минут при 180 °С. Достать и можно есть горячим, и чувствовать, как зарастают и зарубцовываются любые сердечные раны.