Влюбленный холостяк

Глава 23

Как она и ожидала, он пошел за ней, властный, требовательный.

— Эва.

Она продолжала идти, высоко подняв голову, сжав кулаки. О, именно этого она и заслуживает за то, что поверила мужчине, а ведь разве она не этого все время ждала? Не этого? Какая же она дура!

— Эва!

Женщина помедлила в передней ровно столько, чтобы схватить плащ.

— Прочь от меня, Блэкхит! — хрипло бросила она, ее голос дрожал от ярости, ненависти к самой себе и боли от пережитого предательства. Ее пальцы подрагивали, когда она возилась с пуговицами и капюшоном. — Мне нужно время, чтобы подумать. По крайней мере несколько минут вы мне можете даровать, если только не хотите лишить меня и этой свободы.

Он встал в дверях. Руки сложены на груди, тело — точно скала.

— Вы никуда не уйдете, пока мы не поговорим, мадам. Она нервно схватила перчатки.

— Нет, Блэкхит, вам нужно поговорить с самим собой. Вам следует обдумать последствия управления чужими жизнями, подавления воли других людей. Может, вы и преуспели в том, что направили жизнь своих близких, но, клянусь, вы никогда не будете приказывать мне, как жить, ни сейчас, ни завтра и уж, конечно, не из могилы. — Эва пошла на него. Ей было страшно, но терять было нечего. Усилием воли она сохраняла самообладание. — Прошу вас, Блэкхит, отойти от двери и дать мне несколько минут.

— Я с удовольствием дам вам несколько минут, мадам, не несколько часов, если только вы не намерены провести их снаружи.

— Ах, значит, теперь вы мой тюремщик, не так ли?

— Я ваш муж.

— Вы мой злой рок, и я прошу вас отойти от двери.

— Нет. В такую погоду вы никуда не пойдете.

— Катитесь к черту, Блэкхит, я не ребенок, и если у вас есть хоть на йоту уважения к моим чувствам, вы дадите мне пройти!

— В данный момент во мне гораздо больше уважения к вашему здоровью и благополучию, чем к чувствам, мадам. Сейчас вы вернетесь, выберете комнату, где приведете в порядок свои эмоции, а когда успокоитесь, мы продолжим обсуждение этого вопроса.

Они смотрели друг на друга, ни один из них не хотел уступить, ни один из них не хотел сдаваться. Эва побледнела от гнева, руки сжались в кулаки. Люсьен не пошевелился.

— Значит… таков ваш вердикт? — спросила она ядовито.

— Да.

Она повернулась к нему спиной, ей был невыносим его вид. Люсьен не понимал, как получилось, что все приняло такой оборот. Он всего лишь пытался защитить своего ребенка. У него в мыслях не было заставлять Эву быть пленницей брака, чтобы сделать ее несчастной. Он был намерен провести с ней всю жизнь и доказать этим, что он не такой, как другие мужчины, которые встречались ей в жизни. Но вышло наоборот.

Люсьен ощутил себя виноватым. Почему он не предвидел последствий того, что считал вполне естественным и правильным делом? Но она американка. Мятежница. Защитница свободы. Женщина, которая не способна постичь крайнюю важность сохранения аристократической родовой линии. Он ошибся в ней. Он полагал, что она поймет и поддержит его действия. Наивный! Он думал, она будет счастлива после его смерти остаться в Англии в богатстве, неге, власти, но он ошибался.

— Неужели так важно уехать, Эва?

— Важно? Это самое главное! Видите ли, Блэкхит, я не могу вас видеть больше ни минуты. Вы мне отвратительны. И уверяю вас, что если вы не собираетесь запереть меня под замок, то я найду способ уйти от вас и жуткого брака, на который я по глупости согласилась.

Он отступил в сторону, его челюсти были сжаты. На этот раз он не знал, что делать. Он был совершенно растерян. И в то же время в душе кипело бешенство.

Ему нестерпимо хотелось что-нибудь сломать, разрушить… Даже убить кого-нибудь.

Ругаясь, он прошел в кабинет и бросился в кресло, приказав мозгу и телу успокоиться. Но это ему не удалось. Стараясь сохранить самообладание, он налил себе коньяку. Рука у него дрожала так сильно, что он едва смог донести бокал до рта. Выпив, он вскочил на ноги и принялся мерить комнату шагами.

Эва, должно быть, уже в конюшне. Возможно, выбирает самого быстрого коня, чтобы сбежать.

«Я никогда больше ее не увижу».

Он провел рукой по лицу и вновь наполнил бокал. «Я никогда больше ее не увижу».

Только посмотрите на него! Он позволяет ей уйти и даже пальцем не шевельнет, чтобы остановить. До чего же он опустился! Что она сделала с его разумом, выдержкой, со всем, чем он гордился? Как ей удалось ввергнуть его в эту бессильную ярость, в мучительную неуверенность в себе?

Он бросил бокал на пол, тот разлетелся вдребезги. Проклятие. Она никуда не уедет ни сегодня, ни завтра, никогда. Люсьен бросился в коридор, пронесся через прихожую и, даже не захватив пальто, выскочил в темноту.

Снег жалил его лицо, ветер хлестал по щекам, холод пронизывал его тело сквозь тонкую ткань рубашки, когда он быстро шел через двор по направлению к конюшням. Он видел огни, тени, мелькающие в окнах. Его душу наполнило мрачное удовлетворение. Значит, она еще там. Он поймал ее. Он не позволит ей уехать.

Не успел он подойти к дверям, как она появилась на пороге с хлыстом в руке, и встревоженный конюх семенил за ней, ведя в поводу оседланную лошадь и бормоча, что ночь не время для поездок ее светлости.

— Ее светлость не едет, — процедил Люсьен сквозь крепко стиснутые зубы.

Она резко повернула голову. Что-то угрожающее мелькнуло в ее лице. И в этот момент Люсьен понял, что совершил ужасную ошибку.

Ее губы искривились в язвительной усмешке.

— Мне следовало знать, что вы вмешаетесь, — сказала она голосом, который был холодней мокрого снега, который сек их лица. Она больше не пылала яростью, как несколько минут назад. Теперь в ее голосе звучало лишь презрение. Отвращение. — Даже теперь вы пытаетесь контролировать мою жизнь. Мою судьбу. Вы просто презренный негодяй.

— Вы не поедете в такую ночь.

— Ах, только послушать вас, Блэкхит… Вы всегда командуете, да? — Она покачала головой. — Вы просто не можете никому позволить иметь Богом данную свободу воли. Да и как вы смогли бы позволить это, раз считаете себя равным самому Создателю? — Она взяла у конюха поводья. — Вы просто ничему не научились. И, думаю, никогда не научитесь. — Эва подвела кобылу к лесенке, подобрала поводья и ловко уселась в седло, откуда презрительно посмотрела на герцога. — Я не принадлежу вам, Блэкхит. Просто помните, что все могло бы быть по-другому, если бы вы были в состоянии хоть частично отказаться от драгоценного контроля, который вы цените так высоко. Она тронула лошадь.

— Эва, умоляю вас, не уезжайте.

— Вы умоляете меня? Вы, могущественный Блэкхит, снизошли до мольбы? — Эва издевательски хохотнула, хотя он видел в ее глазах только боль. — О, вы можете молить обо всем, о чем вздумается, но это не принесет вам ничего, кроме унижения. Хотя, думаю, мне будет приятно видеть вас униженным. Это то, чего вы заслуживаете. А теперь прочь с дороги! Я больше не желаю иметь с вами ничего общего.

Эва попыталась объехать его, но Люсьен поймал поводья. Снег залеплял ему лицо, набивался в волосы, забирался за шиворот, ветер, словно ножом, стегал его тело, прикрытое лишь тонкой рубашкой.

— Ради всего святого, женщина, если вы настаиваете на отъезде в данный момент, то по крайней мере позвольте Ротуэллу отвезти вас в деревню. Я не хочу… да, вы не можете путешествовать верхом в такую непогоду. Позвольте Ротуэллу отвезти вас в карете… если не ради себя, то хотя бы ради ребенка.

Она взглянула на него сверху вниз, взвешивая его слова на весах своей жестокой гордости. Затем перевела взгляд в молчаливую темноту. Снег, перемешанный с дождем, шурша, падал на землю, покрывал шею лошади наледью, ручейками стекал по ее бокам, заставляя топтаться и прижимать уши. Булыжная мостовая становилась скользкой. Ветер все набирал силу. Поодаль стоял, поеживаясь, встревоженный Ротуэлл.

— Эва… пожалуйста.

Она молча посмотрела на него. Затем высвободила ноги из стремян и спрыгнула с кобылы, прежде чем он успел подойти, чтобы помочь ей, и пошла назад в конюшню.

Ротуэлл ждал распоряжений.

— Запряги лошадей и доставь ее в сохранности в деревню. Там на Хай-стрит есть трактир. Подвези ее прямо к дверям и не уезжай, пока хозяин не пообещает, что у нее на ночь будет комната и все удобства, которые она пожелает.

Затем Люсьен повернулся и направился назад к дому.

Это были самые трудные слова, которые ему доводилось произносить за всю жизнь.