Волшебная нить (СИ)

Ольга Тартынская

ВОЛШЕБНАЯ НИТЬ

РОМАН

Москва

2010 г.

Моим дорогим детям

ЧАСТЬ 1. В МЕТЕЛИ.

1.

Позволительно ли юной девице путешествовать на ночь глядя, пусть и в соседнее имение? Однако Катенька Денисьева решилась. Из дома ее гнал страх. Спроси ее, чего боится, не ответила б. Тайный страх, подспудный, прозванья ему еще нет. Однако Катя упросила маменьку отпустить ее к Наташе Давыдовой погостить. Не одна же едет, с горничной Настей да кучером Сенькой. Могла ли она тогда вообразить, какие ей уготованы испытания?

- Кабы буря не случилась, - озабоченно пробормотала Настя, заглядывая в оконце, - Эвон какая туча наросла!

Катя не слышала ее. Она все еще переживала давешний разговор с дядей. После чая Василий Федорович улучил момент, когда маменька с кухаркой спустились в кладовую, и явился прямо в Катину светелку. Девушка так и не уразумела, с чем он приходил. Дядя говорил о своих благодеяниях, о том, что имение после смерти папеньки на его попечении. Не преминул напомнить, что вытащил их из долгов: папенька-то заложил и перезаложил все имущество. Теперь же, благодаря дяде, имение еще и небольшой доход приносит.

- Нуждаетесь ли вы в чем с матушкой? - вопросил он, строго глядя в лицо смущенной девицы.

- Нет, благодарствуйте, - ответила Катя и опустила глаза, не выдержав сверлящего взгляда.

- Тогда отчего ты дичишься меня, Катенька?

Тут-то она и почувствовала смутное беспокойство и страх. Да, она недолюбливала Василия Федоровича. Маменька утверждала, что они должны молиться за дядю и благодарить Бога, пославшего им помощь в его образе.

Василий Федорович Норов был дальним родственником, невесть откуда взявшимся, когда маменька, Марья Алексеевна, была еще в девицах. Его приютили в доме родители маменьки. Катя слыхала от дворовых людей, что дядя был беден, как церковная мышь, а все же сватался к Марье Алексеевне. Однако родители выдали единственную дочь за богатого соседа, оказавшегося слабым и порочным человеком. Он пристрастился к пьянству и карточной игре, промотал все свое состояние, да и женино приданое спустил. Батюшка и матушка Марьи Алексеевы не пережили разочарования и скоро сошли в могилу, оставив единственное дитя на произвол злой судьбы.

Марья Алексеевна мужественно принимала свою участь и радовалась малому. Бог послал ей дочь, и всю свою любовь она обратила на крохотное создание. Дядя же по-прежнему проживал в доме и силился быть полезным. Марья Алексеевна рано овдовела, тогда Василий Федорович взял на себя труд управлять имением, которое еще можно было спасти. В девичьей поговаривали, что он склонял Марью Алексеевну к супружеству, но она вновь отвергла его. Все это было давно, когда Катенька была еще дитя. Теперь она выросла и вот...

- Отчего ты молчишь? - допытывался дядя. Он взял Катю за руку, девушка похолодела.

Настя словно почувствовала недоброе, влетела в светелку:

- Барышня!

Василий Федорович отпрянул от Кати и недовольно сморщился. Бойкая горничная умело изобразила раскаяние.

- Ах, матушки мои! Я думала, барышня одне тут.

Она не собиралась уходить, и дядя, потоптавшись в нерешительности, вынужден был удалиться.

- Чего ему надобно-то? - спросила Настя и, уморительно кривясь, изобразила дядю.

- Не ведаю, - задумчиво ответила Катя, обычно смеявшаяся ужимкам горничной. Она почувствовала, как заныла душа в предчувствии беды.

Вот тогда девица и решилась бежать. Не вовсе, конечно, на день-два, переждать момент. Наташа давно звала погостить, да все недосуг было. Теперь кстати пришлось. Да и Рождество на дворе.

Катя хмурилась и вздыхала, а Настя все вертелась на месте, от времени до времени выглядывая из возка.

- Гони пуще, до темна не успеем! - крикнула она Сеньке.

- Метет, кони не идут! - послышался ответ.

Скоро возок и вовсе остановился.

- Ты что, нехристь, поморозить нас вздумал? - разъярилась Настя.

Сквозь вой ветра они едва расслышали:

- К жилью прибиваться надобно, занесет!

Девушки с тревогой переглянулись.

- Не вернуться ли домой? - предположила Катя.

- Какое! - махнула Настя рукой. - Посреди поля стоим.

Открыв дверцу, она выбралась наружу и некоторое время переговаривалась с кучером. Катя все более приходила в волнение. Недобрый знак! Следовало послушаться маменьку и ехать поутру. Однако она так боялась вновь оказаться наедине с дядей! Бр-р-р!

В теплый уют возка ввалилась Настя, похожая на снеговика. Возок дернулся и двинулся дальше. Катя с надеждой воззрилась на горничную.

- Тут недалече заброшенная мельница, - сообщила Настя, - там старик живет. Авось не прогонит.

- Заброшенная мельница? - испугалась Катя. - Не ты ли мне сказывала, что это нечистое место?

- То-то и есть что нечистое. Да делать нечего, не замерзать же в поле!

Настя перекрестилась трижды, и барышня последовала ее примеру.

2.

Между тем с противной стороны заснеженная тройка несла кибитку навстречу метели.

- Сказывал, воротиться надобно! - крикнул возница. - Не иначе, буран надвигается!

- Теперь уж поздно, гони, братец! - ответил молодой человек, высунувшись из саней и тотчас спрятавшись от сильного порыва ветра за медвежьей полостью.

Кругом внезапно потемнело, ветер завыл угрожающе, с неба повалил снег. Как ни силился возница подстегнуть лошадей, они едва двигались. Скоро и вовсе встали.

- Ну, что там? - нетерпеливо воскликнул юноша, вновь выглядывая из саней. Снег тотчас залепил ему лицо.

- Кажись, заблудились, барин. Дороги не видать.

- Что ж, прикажешь здесь заночевать? - рассердился путник.

- Никак нельзя, барин. Ночью мороз изрядный, замерзнем.

Юноша выбрался наружу и огляделся. Вдалеке едва различимо темнел лес, но вокруг бушевала метель, заметая сани и лошадей. Юноша потоптался на месте, уворачиваясь от ветра.

- Что же делать? - крикнул он вознице, который озирался кругом.

- К лесу будем пробираться, там не шибко метет, - распорядился мужик и вскочил на козлы.

Молодой путник последовал его примеру и запрыгнул в сани. Сани с трудом пропахивали неезженое поле, подпрыгивая на кочках и немилосердно трясясь. Дважды они едва не перевернулись, доставив седокам неприятные минуты. Путь к лесу занял много времени, но когда сани въехали на лесную просеку, метель и впрямь поутихла, присмирела.

- И что теперь? - спросил юноша, выбравшись из кибитки, когда лошади остановились. - Будем блуждать по лесу или заночуем здесь?

Мужик не отвечал. Он к чему-то прислушивался и досадливо махнул на барина, когда тот раскрыл было рот, чтобы выругаться.

- Собачий лай никак... А вот и дымком потянуло!

- Я ничего не слышу, кроме воя метели, - недовольно пробормотал юный путник, но тоже прислушался. Теперь явственно слышался лай собаки, принесенный порывом ветра.

- Садись, барин! - велел ямщик и погнал уставших лошадей вглубь леса, откуда тянуло дымом.

Лев Сергеевич Бронский ехал из Петербурга в отцовское имение на зимние вакансии. Ему едва минуло восемнадцать. С четырнадцати лет Леон обучался в Петербурге, в закрытом Императорском училище правоведения для детей из знатных и старинных дворянских родов. Училище было создано по образцу Царскосельского лицея, прогремевшего своим гениальным воспитанником. Юный Лев питал честолюбивые мечты непременно прославить альма матер великими деяниями, сделавшись в скором времени важным государственным мужем.

Однако его решимость подчас подвергалась испытаниям: Лев Сергеевич легко терял хладнокровие при виде хорошенького личика или тонкого девичьего стана. Это досадное свойство натуры мешало юному правоведу твердо идти к цели. По счастью, воспитанники Училища (надо отдать должное его устроителям) имели мало сношения с женским полом. На дворцовые балы приглашались немногие отличившиеся из старших классов, выпускные балы и праздничные вечера внутри лицея бывали редки. Посещения родственников находились под строгим надзором.

Впрочем, для Льва Сергеевича это не было помехой. Он поминутно влюблялся то в сестрицу товарища, то в молочницу-чухонку, доставлявшую на кухню молоко, то даже (страшно помыслить!) в супругу основателя и попечителя Училища принца Ольденбургского! И вот однажды фортуна улыбнулась ему. Бронский с товарищем, Сашкой Муратовым, был откомандирован на дворцовый праздник. В треуголках, при шпагах, в начищенных мундирах, они смотрелись молодцами. И этот бал оказался для юного Льва роковым.

Графиня Забельская, великосветская львица и одна из первых красавиц северной Пальмиры, похитила сердце восторженного правоведа. Ветреная кокетка выделила юношу из толпы воздыхателей. Она забавлялась своей властью над Леоном (так называла она юного поклонника) и дразнила ласковым обращением. Красавица называла юношу своим пажом. Пользуясь знакомствами с влиятельными людьми, она устраивала так, что воспитанник закрытого училища имел возможность бывать в свете много чаще своих товарищей. Графиня сводила бедного Леона с ума безмолвными обещаниями, заманивала и волновала его воображение. Он совсем потерял голову и ждал каждого свидания "с томленьем упованья", как сказал поэт. И вот вожделенный миг настал: влюбленный Лев держал в руках женскую записку на розовой бумаге с золотой облаткой. В этом надушенном письмеце графиня назначала свидание у себя дома, наедине... И свидание состоялось...

Ах, как не вовремя пришлось уезжать! Однако отец требовал к себе на зимние вакансии, и это было непреложно. Бронский скрежетал зубами, но воли отцовской нарушить не посмел.

- Боже милостивый! - всю дорогу вздыхал незадачливый любовник. - Жить в деревне, вдали от нее! Не видеть ее столько дней!

Однако чем далее отъезжал он от Петербурга, тем бледнее становился образ обворожительной графини. Впечатления детства, проведенного в имении, воскресли в душе юного Льва. Родной дом вспомнился до мелочей и поманил к себе с невероятной силой. Наняв на станции возницу, он спешил поскорее увидеть знакомые рощи, усадьбу, отца. Он был в пяти верстах от вожделенной цели, когда начался буран.

3.

Сенька колотил по двери, мало не проломив ее. Девицы прятались в теплом возке. Наконец в глубине жилища засветился огонек, и дверь приотворилась.

- Кто там? - сквозь завывания ветра послышался хриплый голос.

- Денисьевская барышня, - ответил Сенька. - Дозволь метель переждать.

В щель просунулась кудлатая голова. Старый мельник силился разглядеть сквозь мглу непрошеных гостей. Затем он нехотя распахнул дверь и пошел в дом. Девицы, боязливо озираясь, последовали за ним в сени. Они тихонько вскрикивали, спотыкаясь в темноте о брошенные поленья и задевая шляпками пучки развешанных трав. Темнота, затхлый дух и невнятные шумы добавляли страху. В углу избы не видно было образов, не тлела лампадка. Дурной знак, вновь подумалось Кате.

- Оставь лучину-то, ни зги не видать, - попросил Сенька, когда они вошли.

Мельник проворчал что-то, но сунул зажженную лучину в светец и полез на печь.

- Ну, тепло - и на том спасибо, - сказал Сенька.

Оглядевшись по сторонам, он обнаружил лавку и придвинул ее к теплому боку печи. Старик завозился, громко кряхтя. Настя испуганно перекрестилась. Сенька устроил девиц на лавке, сам примостился на сундуке. Приготовились ждать рассвета. О сне и думать было нечего. Кате все чудились сквозь метель какие-то крики, звон упряжи, ржанье лошадей. За стеной словно возился кто, тузя друг друга. В трубе стенал неупокоенный дух. Вот явственно послышался удар, будто тяжелый мешок уронили на пол.

- Слышишь? - шепнула Катя горничной. - Там кто-то есть. - Она указала в стену.

- Должно, телок или телочка, - с деланным спокойствием ответила Настя. Она изо всех сил старалась не показать барышне, как напугана. Положительно, за стеной происходила баталия. Мельник ворчал и кряхтел, будто его теребил кто. Настя подобралась к дремавшему кучеру и шепнула ему на ухо:

- Поди глянь, не черти ли пляску устроили?

Сенька прислушался.

- Сказывали, в этом лесу темные людишки-разбойнички промышляют. Кабы не попасть из огня да в полымя.

Он поднялся с места, но Настя схватила его за полу армяка:

- Нет, не уходи! Боязно.

Сенька нерешительно потоптался и вновь забрался на сундук.

Мельник вдругорядь закашлялся на печи, и Катя перекрестилась и сжала зубы, чтобы не закричать от страха. Тут дверь неожиданно распахнулась, и в избу ввалились два бородатых мужика в огромных тулупах и лисьих шапках. При виде этих диких молодцов Катя и Настя дружно вскрикнули. Старый мельник же только голову поднял с печи.

- Эге, да здесь девицы! - раздался в полумраке громкий властный голос. -Никак у тебя гости, отец?

- Разбойники! - прошептала Настя, трясясь от страха.

- Свету давай! - скомандовал тот же голос. - И доставай что-нибудь из печи, мы есть хотим.

Мельник не спеша подчинился. Молодцы скинули тулупы и шапки, по-хозяйски расположились за столом, засветив сальную свечу в глиняном подсвечнике. Девицы испуганно наблюдали за ними, крепко прижавшись друг к другу. Сенька благоразумно не подавал голоса. Разбойники с отменным аппетитом принялись за кашу, которую мельник подал им в большой миске. Старший похлопал ложкой по столу:

- Сухо, ложка рот дерет! Брагу давай!

Мельник проворчал что-то себе под нос, но все же принес из сеней бутыль. Разбойнички повеселели.

Пока они ели, Катя внимательно изучала их лица. Тот, что постарше, очевидно, был главным. Он и распоряжался. Оба были довольно молоды, но старший удивил Катю тонкими, немужицкими чертами лица, его иконописной красотой. Младший же казался простоватым, лукавым парнем.

Насытившись, опасные соседи стали клевать носами, и у присутствующих появилась надежда, что все обойдется. Однако старший встряхнулся, как собака, и встал из-за стола. Прихватив свечу, он подошел к замершим девушкам.

- Какие зверушки попались в тенета!

Он приблизил свечу к Катиному лицу, и девушка невольно встретилась с ним взглядом. От разбойника определенно исходила магнетическая сила, его взгляд подчинял и завораживал. Катя почувствовала, что невольно погружается в подобие бреда. Она собралась с силами и отвернулась от опасного мужчины, закрыв лицо руками.

- Ох, хороша девица! - пробормотал разбойник.

- Григорий, не трожь их: соседские, - подал голос старый мельник.

Однако разбойник и не думал отступаться. Он поставил свечу на печь и отнял руки от Катиного лица. Бедняжка затряслась как в лихорадке. Настя вскочила:

- Да что ж это делается, люди добрые! Сенька!

Сенька, уж было задремавший, нехотя поднялся с сундука.

- Ты полегче, ишь! - робея, обратился он к разбойнику.

Григорий достал из-за голенища кривой нож и красноречиво помахал им перед носом Сеньки. Настя взвизгнула и разбудила второго разбойника, мирно почивавшего, положив голову на стол. Тот, ничего не поняв со сна, вскочил и тоже схватился за нож. Тут Настя бросилась прикрывать собою Катю. Григорий легко отшвырнул ее в другой угол, а Сенька уже был приперт к стенке парнем с ножом. Воцарилась тишина, только метель стонала за окнами, да собаки неистово лаяли. Григорий спрятал нож и вновь заговорил:

- Не бойся, девица, я не причиню тебе зла. Дозволь же поглядеть на тебя, сроду не видывал красоты такой!

Катя отчего-то перестала бояться. Она спокойно взглянула в опасные глаза и твердо проговорила:

- Не смейте обижать мою горничную!

- Как прикажешь, красавица!

И тут в дверь сильно постучали.

4.

Григорий замер на месте и отдал команду:

- Терентий!

Парень с ножом метнулся в сени,

- Кажись, офицер! - сдавленным шепотом сообщил он, вернувшись. - Что делать будем?

- На чердак! - коротко бросил Григорий. Сам он несколько замешкался. Взглянув пристально в лицо Кати, словно запоминая его, негромко, но властно проговорил: - Я найду тебя, барышня. Больно запала ты мне в сердце.

Затем блеснул глазами в сторону Насти и Сеньки, пригрозил:

- В вашей воле живыми остаться.. Будете молчать, не тронем.

Они исчезли, прихватив тулупы и шапки, а мельник впустил в дом еще двух заблудших в метели. Это был Левушка Бронский, шинель и пыжиковая шапка которого ввели в заблуждение разбойников, и с ним, натурально, нанятый возница. Они изрядно промерзли, покуда колотились в дверь, и Лев, войдя в избу, громко чертыхался.

- Сама судьба послала вас, - услышал он из полумрака нежный девичий голос, и очередное проклятье застыло на его устах. Силясь разглядеть в темноте, кому принадлежит этот ангельский голосок, Лев Сергеевич поднял над головой свечу.

- Ах, барин, как вы вовремя! - воскликнула ожившая Настя.

Тем временем юный правовед замер перед Катей, не слушая горничной. Катя вспыхнула и опустила глаза. Однако она успела подметить, какое впечатление произвела на незнакомца. Сердце девушки невольно затрепетало, словно получило Благую Весть. С тревогой и волнением она вновь взглянула на восхищенного юношу. Лев Сергеевич почувствовал к своему удивлению, что краснеет. Как приготовишка!

Впрочем, и Катя краснела и была смущена не менее. Она видела перед собой невероятно притягательную и подвижную физиономию. Весь облик незнакомца располагал к себе необычайно. Благородство читалось во всех его чертах. После пережитого страха Катя, вопреки разуму, готова была довериться юноше безоглядно.

Однако замешательство несколько затянулось, и Левушка первый встряхнулся:

- Сударыня, позвольте рекомендоваться: Лев Сергеевич Бронский, воспитанник Императорского Училища правоведения.

- Ох, барин, тут такие дела творятся! - подал голос Сенька, который все это время прислушивался к звукам и силился высмотреть что-то в заиндевевшее окно. - Нехорошо здесь. Эй, старик!

Тут все увидели, что старого мельника и след простыл.

- Куда ж он подевался? - встревожено воскликнул кучер.

Юный правовед все еще находился под очарованием Катиной оригинальной, утонченной красоты и никак не мог уразуметь, что толкует ему молодой мужик. Катя сама ясно и просто поведала о случившемся, не упомянув разве о том, как понравилась она разбойнику.

Лев Сергеевич внимательно выслушал ее и тотчас принялся действовать. И следа растерянности или смущения не осталось в его лице, лишь твердость и строгая решимость. Велев нанятому мужику засветить фонарь, он вышел в сени.

- Помогите же ему, - испуганно воскликнула Катя.

Сенька и возница неохотно последовали за Бронским, прихватив кочергу и ухват. Девицы в страхе замерли, мучительно прислушиваясь к внешним звукам. Тут словно из-под земли снова возник старый мельник, напугав Катю и ее горничную едва не до смерти. Покряхтывая и покашливая, он влез на печь и как ни в чем не бывало угнездился там на привычном месте. Девушки дрожали и ждали чего-то ужасного. Однако вскоре в избу вернулся Лев, вооруженный дорожным пистолетом, а следом за ним его воинственные помощники.

- Барышня, наших лошадей угнали! - сообщил кучер. - Выпрягли, дьяволы, и увели.

Настя опрометью бросилась к двери.

- Что же делать? - растерялась Катя.

- Ага, вот ты где! - взревел юный правовед, заметив мельника, и в один миг стащил его с печи. - Ты за все ответишь, старый плут! Где лошади? Что за люди были здесь? Кто они? Разбойников привечаешь?

Колдун прикинулся убогим: он бормотал нечто невразумительное и пытался целовать юноше руки. Левушка отступился.

- Куда смотрит исправник? - брезгливо выдергивая руки, проворчал он и распорядился: - Дай что-нибудь поесть и неси самовар. Будем ждать утра.

Катя смотрела на него с надеждой, и юноша успокоил:

- Не тревожьтесь, сударыня, мы доставим вас, куда изволите.

Возница хотел было возразить, но грозный взгляд воинственного правоведа остановил его. Мужик счел за лучшее не прекословить молодому барину.

- А с этим прохвостом после разберемся, - кивнул юноша в сторону хлопочущего мельника.

Вернулась заснеженная Настя и сообщила:

- Слава Богу, возок на месте, поклажа цела.

Катя отказалась есть, но чаю выпила. Заварили свой, прихваченный Настей в дорогу. Припасливая горничная добыла из возка изрядный кусок пирога с зайчатиной, ватрушек, меда. Разогрев в печи пирог, выложила его на стол перед Бронским. Лев Сергеевич отменно закусил, а Катя лишь наблюдала за юношей и удивлялась чувству родства, которое испытывала к нему с первой минуты знакомства.

5.

Они говорили всю ночь. Давно уже храпели мужики, улегшиеся прямо на полу, старый мельник на своей печи выводил хриплые трели. Посапывала Настя, свернувшись клубком на лавке. Катя сидела с другого края, а Левушка устроился напротив, на принесенной колоде. Их лица освещались мягким светом дорожного фонаря, подвешенного над столом. Из соображений безопасности Бронский не велел его гасить.

Щеки юного правоведа пылали румянцем, глаза излучали тепло и внимание. Увлеченный беседой, он не раз невольно касался пальцев Кати, и тогда оба тотчас вспыхивали и путались в речах. Катя дивилась той легкости и простоте, с какой она открылась незнакомому человеку. Она доверительно рассказала юноше всю свою немудреную жизнь, поведала, куда и зачем едет. Разве что о давешней сцене с дядей промолчала.

Левушка в свою очередь живописал нравы и быт родного училища, в лицах изобразил профессоров и товарищей. Обычно сдержанная, Катя смеялась и испуганно прикрывала ладонью рот, оглядываясь на спящих. Они не заметили, как за окном утихла метель, небо расчистилось, и еле видный рассвет стал пробираться в темную избу. Очнулись лишь, когда мельник закряхтел, закашлял, по обыкновению, и слез с печи.

- Ужели утро? - удивился Бронский, и в голосе его звучало сожаление.

Катя тоже была готова длить этот рассвет до бесконечности. Однако очарование маленького мирка в пятне желтого света, в котором они жили несколько незаметных часов, ушло. Пора было собираться в путь.

Возок пришлось оставить у мельницы. Сани сделались тесными, когда в них устроились девицы и Бронский. Сенька прицепился к облучку и ехал в неудобстве. Да по счастью, имение Давыдовых было уже недалече.

Левушка силился сохранить приличествующее случаю расстояние между собой и Катей, но сани трясло, и поневоле их тела соприкасались еще теснее. Юный правовед мыслил лишь о том, как бы не выдать невольный трепет, охватывающий все его существо при касании к теплому боку Кати. Он старательно изучал окрестности, давал ненужные указания вознице, которым и без того уже руководил Сенька.

Катя же с удивлением прислушивалась к себе. Касания и близкое присутствие юноши были ей приятны. И вовсе не стыдно ей было, а хорошо! Девушка вспомнила чувство гадливости, какое вызывали скользкие прикосновения дяди. Возможно ли сравнивать! Катя еще раз взглянула на соседа и внутренне ахнула от пронзительной синевы его чистых глаз.

- Ах, простите! - вновь извинился Бронский и залился краской. Теперь его тряхнуло так, что он едва не сел Кате на колени.

Катя заботливо придержала юношу на следующей рытвине и после всю дорогу держалась за его руку, а Бронский был вне себя от счастья. Натурально, эти милые мелочи остались только между ними. Настя бранила дорогу и Сеньку, смахивала с барышни снег. Ей было недосуг наблюдать за притихшей парочкой. Никто ни о чем никогда так не жалел, как эти двое о завершении путешествия.

За елками показался просвет, и взгляду открылась усадьба с подъездной аллеей и каменными воротами, украшенными купидонами. Давыдовы жили широко, со столичным размахом. Они давали балы и обеды, на которые съезжался весь уезд, и здесь, в глуши, задавали тон.

Сани подкатили по расчищенной аллее к античному крыльцу с портиком и колоннами. Их встречала дворня, затем из дома выскочила Наташа, веселая темноглазая девушка, а уж после их встретил господин с важной осанкой - Игнатий Ильич, отец Наташи и глава многочисленного семейства.

- Душенька, Катя, наконец-то! - воскликнула Наташа и бросилась к подруге с поцелуями. При этом она не преминула стрельнуть глазками в незнакомого кавалера.

Совсем иначе представляла себе прощание с Бронским Катя. Она потерянно взглянула на него, подчиняясь Наташе, которая влекла подругу в дом. Лев Сергеевич откланивался спешно, но Давыдов не желал ничего слушать.

- Отпускай лошадей, батюшка. Погостишь, завтра отправим тебя на своих. Сынок Сергея Львовича, слыханное ли дело! Да помнишь ли, я качал на колене тебя, постреленка?

Бронский сдался. Катя вздохнула с облегчением, когда обернулась и увидела, как тот расплачивается с возницей. Оставив своих людей на попечение хозяев, она вошла в дом вслед за Наташей. Тут их уже ожидала стайка девиц и маленький мальчик - дети Давыдовых. Наташа была старшей, восемнадцати лет. Она сама принимала гостей и во всем помогала отцу. Матушка с полуторагодовалым младенцем нечасто выходила из детской.

Катя любила бывать у Давыдовых. Дома, в обществе тихой маменьки и противного дяди, она умирала от тоски. Гости редко заезжали к ним, и не с кем было словом перемолвиться. Кабы не книги, впору руки на себя наложить. Потому-то Катя и выросла такой задумчивой да молчаливой. Наташа была ее единственная подруга, но виделись они так мало!

В доме Давыдовых всегда царило веселье. И теперь здесь шумно готовились к Рождеству, ждали гостей и тайно замышляли гадание.

- Как славно, Катя, что ты приехала. Погадаем вместе! - Наташе не терпелось выспросить подругу о юноше, с которым та приехала, но прежде она должна была устроить дорогую гостью.

Катя всегда выбирала угловую комнатку с видом на лес. Эту комнату так и называли "Катиной". Здесь юная дева чувствовала себя более дома, чем в родном имении.

Лев Сергеевич между тем должен был принять на себя бремя соседского гостеприимства и дождаться завтрака в обществе хозяина. Давыдов подробнейшим образом расспросил юношу об его успехах на ученом поприще, об отце, с которым давненько не видывался. Посетовал, что Сергей Львович так редко выезжает. Историю с разбойниками хозяин воспринял с живейшим участием. Он велел тотчас позвать Катю и выспросил ее. Затем составил депешу и отправил ее со своим человеком к исправнику.

В простом и скромном платье, в котором Катя явилась в кабинет хозяина, она показалась юному правоведу еще прекраснее. "Как благородна ее осанка, сколько изящества! Говорите после о дурном вкусе провинциальных девиц!" - мыслил Бронский, теряя нить беседы. Катя, в свою очередь, не смела взглянуть на восхищенного юношу. Если все же осмеливалась, тотчас опускала взор, словно ожегшись о синий пламень его глаз.

Однако девица успела отметить, что темно-каштановые волосы его с медным отливом были пострижены по-столичному и слегка завиты природой. Яркий румянец не сходил с белокожего лица юноши и свидетельствовал о здоровье и темпераменте. Столь же яркие, пленительного рисунка губы в зависимости от расположения Бронского то сжимались в строгую нить, то собирались ребяческим бантиком. Катя не знала, каким словом определить манящие очертания этих губ, но предчувствовала сладостную тайну.

Неизвестно, как долго бы длился монолог Давыдова о беспорядках в лесах и необходимости выловить всех разбойников, если б не известие, что стол к завтраку накрыт.

6.

Марья Алексеевна сидела у камина с томиком Гюго в руках. Базиль уехал по делам имения в губернский город, Катя гостила у Наташи Давыдовой, дворня почивала после сытного обеда. Тишина и покой были разлиты по дому. На любимом кресле Марьи Алексеевны лежала ее теплая шаль и вязанье в корзинке, а мысли дамы блуждали далеко. Бедняжка томилась в одиночестве.

Овдовев в тридцать лет, Марья Алексеевна так и живет с тех пор - вот уже семь лет - затворницей. И вовсе не память о покойном муже тому причиной. Муж ее был человек недурной, но слабый и пил запойно. Сватовство Василия Федоровича Норова до ее замужества и во вдовстве Марья Алексеевна в расчет не брала. Слава Создателю, в последние годы незадачливый жених оставил свои искания. Кабы не имение, давно бы уж удалила его от себя, но имению нужен мужской пригляд. Марья Алексеевна и хотела бы сама вести дела, но далее дома и дворни ее разумение не простиралось. Базиль принял на себя хлопоты по хозяйству, чтобы помочь ей и отблагодарить за приют, так было и до сих пор.

Жили скромно, обедов не давали, считали каждую копейку, и за ту Базиль упрекал. Имение было разорено мужем, но и теперь, по прошествии стольких лет, казалось, не приносит доходу. Стоит ей заикнуться о новом платье для Кати (ведь невеста уже!) или выезде в столицу на поиски хорошей партии, Василий Федорович становился на дыбы. И выходило, что важнее достроить новый амбар или закупить какие-то хозяйственные механизмы, а Катя пусть в старье щеголяет.

Сама она, Марья Алексеевна, давно уже махнула на себя рукой. Донашивала платья, сшитые еще в замужестве. Драгоценности, то немногое, что осталось от матушки, бережет в приданое Кате. Девочке с чем-то надобно замуж идти, раз уж так бедны. Базиль не знает о заветной шкатулке, припрятанной на черный или, напротив, светлый день, а то давно бы уже выманил все на нужды имения.

И куда что девается? Эти его дерзкие прожекты высаживания заграничных сортов пшеницы, которая, сказывали, приносит невероятную прибыль, а на деле один убыток! Или обзаведение йоркширскими свиньями, которые дохнут в здешних краях... Истинная хозяйка имения знала об этом лишь понаслышке, со слов самого прожектера. Все предприятия его потерпели фиаско и вконец разорили семью. Бедная Катя! Где ей искать жениха?

Марья Алексеевна вздохнула и, поежившись, набросила на плечи шаль. Памятью унеслась в юность, к своим семнадцати годам. Не так она мечтала выйти замуж! Могла ли помыслить тогда, безумно влюбленная, что жизнь пройдет в глуши, в тягостном одиночестве?.. Боже милостивый, как ясно все было тогда: жить для него! Каждый вздох - для него, каждая мысль - о нем. И все было возможно, перед ними раскрывался светлый путь, путь любви и самоотречения. Юной деве грезился красивый теплый дом, наполненный детскими голосами (детей будет много! - обещал он), и он рядом, всегда рядом. Сильный, надежный, любящий, заботливый... Он был таким в свои двадцать два. Рядом с ним юная Маша чувствовала себя защищенной от житейских бед и любимой, страстно любимой!

Что же случилось потом? Кому в угоду рухнуло ее счастье, ее надежды? Когда уж все решено было, батюшка вдруг воспротивился. Да так яростно, будто с кровным врагом венчалась Маша, а не с добрым соседом. Ах, они тогда жили в Москве... Семьи дружили, Маша знала Сережу с детства и, кажется, всегда любила его. Им не дали даже свидеться и объясниться. Машу спешно увезли в Петербург и там вскоре выдали замуж за Денисьева. Несчастной деве было все равно за кого идти. Не вынеся рыданий дочери, батюшка однажды обмолвился:

- Он отказался от тебя! Да, променял тебя на уличную дрянь!

Маша долго не желала верить, хотела умереть, как бедная Лиза, но за ней зорко следили. Встревоженные родители полагали, что замужество излечит несчастную. Может, не следовало соглашаться? А что пользы? Сережа, сказывали, уехал за границу на годы и там женился. Промотавшийся муж увез Машу в новгородское имение, здесь она и родила свое единственное дитя, Катеньку.

И везде, всюду за ней следовал этот несносный Базиль! Она уж и привыкла к тому, что он всегда под рукой. То ли родственник, то ли приживал, то ли хозяин...

А Сережа вернулся на родину и поселился в своей деревне Сосновке, в тридцати верстах от их Спасского. Жена его осталась за границей, потребовала развода. Сказывали, сына он отобрал у ветреной особы, воспитывал сам.

Вспоминая жестокое предательство, пережитое в юности, Марья Алексеевна и теперь испытывала боль. С годами она смирилась и простила Сережу, но боль осталась...

- Барыня, давыдовский человек принес от барышни весточку, - доложила заспанная девка, подавая Марье Алексеевне записку на маленьком подносе.

Грустная женщина невольно просветлела лицом. Катя была единственным смыслом ее существования. Без дочери она скучала, томилась и больнее чувствовала свое одиночество. Катя писала, что не приедет к Рождеству: Наташа ее не пускает. У Давыдовых весело, к празднику готовится нечто увлекательное. Катя просила маменьку не скучать и обещала рождественский сюрприз.

Тон письма несколько необычен, отметила Марья Алексеевна. Обычно Катя сдержанна и немногословна. Тайный восторг читался между строк, его чувствовало материнское сердце.

- С девочкой положительно что-то происходит, - проговорила вслух Марья Алексеевна. В одиночестве она научилась беседовать с собой. - Ужели влюбилась? Да в кого же? У Давыдовых одни девицы, Сашура слишком мал.

Как хотелось бы счастья дочери! Не приведи Господь Катеньке хоть в чем-то повторить судьбу матери!

Марья Алексеевна с грустью взглянула на себя в ручное зеркальце, лежавшее на каминной полке. Теперь она уже старуха и ждать более нечего. Вот Рождество приближается, любимый с детства праздник, а в ее доме никто не радуется ему, не готовится. Разве что сенные девушки шепчутся, налаживаются ворожить. А Базиль, верно, не случайно подгадал с делами: метит попасть к губернатору на праздничный обед. Он не вернется к Рождеству.

И то благо. Сидеть с ним за рождественским столом, слушать его бесконечные мудрствования и назидания, увольте! Лучше уж одной погрустить наверху у окна, наблюдая заснеженный лес вдали, замерзшее озеро, магический сон природы... Ее, Машиной жизни, сродни этот сон. Ужель и впрямь старость подступает? В тридцать семь лет? Да, без любви женщина старится много скорее...

Марья Алексеевна смахнула непрошеную слезу и раскрыла книгу, пододвинула ближе свечу в старом бронзовом подсвечнике. Однако читать не могла. Она долго смотрела на огонь, потом вдруг поднялась с уютных кресел, раскрыла бюро и вынула из потайного ящичка стопку писем, бережно перевязанных алой ленточкой. Благоговейно развязав ленточку, Марья Алексеевна бережно раскрыла одно из писем. Впервые за двадцать лет!

Глубоко вздохнув, она принялась читать. Одно, затем другое и следующее... Она читала, и слезы лились из глаз непрерывным потоком, но бедная дама не замечала их. Она унеслась туда, в трепетный мир юности и любви. Теперь она видела себя семнадцатилетней Машей, тающей от блаженства над пылким письмом возлюбленного.

7.

Бронский не находил себе места. Он не мог понять, отчего отец не желает слышать о визите к Денисьевым. И дело вовсе не в приличиях: деревенский этикет позволял представляться самим и приезжать в гости знакомиться.

Левушку лихорадило. И что дивно: с тех пор, как он увидел Катю, он ни разу не вспомнил о черных глазах графини Забельской, словно ее и не существовало! А ведь совсем недавно сходил с ума, добивался ее единого взора. Добился куда большего: пыл его был вознагражден сторицей. Где же теперь страсть, томление, грешный жар? Ужели то была ошибка?

День, проведенный у Давыдовых, запечатлелся в памяти юноши до мельчайших подробностей. После по-деревенски раннего обеда младость веселилась. Юные девицы с удовольствием приняли нежданного кавалера в свой круг. Левушка слушал пение Наташи, шутливо вальсировал с тринадцатилетней Соней, был посвящен в секреты маленькой Оли (что кот Амур вовсе и не кот, а, как Черная Курица, министр маленького государства, поместившегося в печи). Сашура с обожанием смотрел на юношу в мундире и везде следовал за ним.

Казалось, юноша давно свой в этой милой компании. Лишь с Катей ему было непросто, хотя, несомненно, она была чудом и счастьем. Стоило лишь слегка задеть рукав ее платья, Левушка заливался краской. Как скоро Катя поднимала на него свои чудные серые глаза в обрамлении длинных ресниц, сердце записного донжуана и вовсе упадало в пятки. Он смущался, стыдился неловкости и вел себя как совершенный болван.

Однако не было большего блаженства, чем чувствовать ее рядом, встречать ее задумчивый взгляд, а за вечерним чаем брать из ее рук чашку или карамельку. Из головы не выходила картина: они рядом, в круге желтого света, шепчутся, как заговорщики или ... влюбленные. Да, влюбленные. Вспоминая эту близость и доверительность, с каковой Катя отнеслась к нему, Лев Сергеевич хмелел и томился, бросая на девушку жаждущие взгляды. Но ее прежнее спокойствие и простота в обращении устыжали пылкого юношу, и он смущенно остывал. Казалось, они рассказали все о себе, но в Кате оставалась загадка. Таинственна ее душа, чем она живет? Любила ли когда-нибудь? Любит ли? Более всего Левушку мучил последний вопрос. Если любит, то отчего так спокойна и ровна? Улыбается светлой легкой улыбкой ему, когда его кровь кипит?

Заметил ли кто из Давыдовых в этот вечер, что происходило с ним, неизвестно. Однако за игрою в фанты Наташа поглядывала лукаво, и, верно, не случайно его фанту выпало встать на колени перед Катей, что он с энтузиазмом и исполнил. Катя смущенно рассмеялась и велела:

- Немедленно встаньте, Бог с вами!

Однако уже ночь приблизилась нежданно, и пора было ложиться спать. Наутро спозаранку Бронский уезжал. Он, конечно, получил приглашение на рождественский утренник и вечерний бал у Давыдовых.

- Непременно, непременно будьте! - просили девочки наперебой.

Перед сном прощаясь с Катей, Бронский спросил замирая:

- Можно мне будет нанести визит в ваш дом?

Катя помедлила, покраснела и ответила с запинкой:

- Пожалуй. Маменька примет вас.

...Мог ли вообразить себе Лев Сергеевич, что батюшка так яростно воспротивится?

Впрочем, их встреча была по-родственному теплой. Сергей Львович ждал сына, тревожился и ругал себя, что не выслал лошадей на станцию. Всякий раз как Лев приезжал на зимние вакансии, его встречали на своих. Теперь же Бронский-старший не был уверен, что сын явится в родное гнездо, а не останется на Рождество в Петербурге. Его последнее письмо тому причиной. Ну да тем радостнее была встреча.

8.

Левушка с наслаждением вдыхал запах родного дома и не без любопытства поглядывал на хихикающих девок, высыпавших из девичьей поглазеть на молодого барина.

- Отчего один, без Тихона? - первым делом спросил Сергей Львович, разумея камердинера сына.

- Я писал вам, что Тихон просил отпустить его на праздники погостить у родственников.

- Что ж, твоя комната протоплена, устраивайся. Я пришлю тебе мальчишку в услужение.

Сергей Львович еще раз обнял сына и с удовольствием оглядел его. Юноше не терпелось рассказать о своих приключениях и о том, как он решительно повел себя с разбойниками, как те позорно бежали, прихватив чужих лошадей. Насилу дождался, когда отец справится с делами и позовет его к себе в кабинет.

Однако беседа пошла по иному руслу. Сергей Львович первым делом расспросил о Петербурге, об успехах сына в юридических науках. Ему необходима была помощь в запутанных делах имения и в давней тяжбе с соседом.

- Судейские крючки, крапивное семя, три шкуры дерут, время тянут!- жаловался Сергей Львович.

Покуда дошло дело до разбойников, Левушка уже изрядно порастратил энтузиазм. Он коротко пересказал события давешнего дня, не хвастая и не приукрашая. Сергей Львович слушал и хмурился, затем пробормотал:

- Слыхал я про этого Григория. Незаконный сын графа Долинского, отчаянный малый.

- Отчего же ему все с рук сходит? Ужели нет на него управы? - воскликнул юный правовед.

- Хитер каналья. А кто та девица, которую ты по-рыцарски защищал?

Левушка вспыхнул до корней волос.

- Соседская барышня, Катя Денисьева.

- Как? Денисьева? - Сергей Львович выронил из рук длинный чубук.

- Я обещался с визитом, - продолжал юноша, не замечая смятения отца.

Бронский-старший молча поднял чубук и постучал им о решетку камина, выбивая табак.

- Ты не поедешь к ним, - бесцветным голосом произнес он наконец.

- Почему? - удивился Лев. - Вы намерены распорядиться мной иначе?

- Ты не поедешь с визитом и забудешь раз и навсегда это имя, - сухо и твердо проговорил Сергей Львович.

Юноша с изумлением уставился на отца. Куда делся давешний добрый и заботливый Сергей Львович? Перед ним сидел в креслах надменный, сухой господин с неприятной гримасой на лице.

- Почему, отец? - повторил свой вопрос удрученный Левушка.

- Придет время, узнаешь. Покуда доверься мне: забудь ее. Романического продолжения не будет.

Ничего не понимая, юный Бронский смотрел на отца и чувствовал, как тяжесть сковывает его сердце, а к глазам некстати подступают слезы.

Он любил отца, который был единственно родным существом во всем свете. Разлученный с матерью едва не в младенчестве, Левушка всей душой привязался к этому красивому, умному и волевому человеку. За всю жизнь до сих пор между ними не случилось ни одной ссоры. Доверительность, взаимное уважение и неподдельный интерес друг к другу были прочной основой их маленькой семьи. И тем больнее было для юноши теперешнее непонятное решение отца.

- Но к Давыдовым вы позволите мне завтра поехать? Я приглашен на праздник, - мрачно спросил он, не ожидая согласия.

- Завтра - пожалуй. А сегодня мы вместе встретим Рождество! - Сергей Львович встрепенулся и повеселел. - Я припас пару бутылок славного бордо, а на ужин у нас отменное сотэ из рябчиков и стерлядь. Верно, казенная кухня уже оскомину набила, а?

Левушка через силу улыбнулся. Он не хотел огорчать отца.

На званый ужин явился друг молодости Сергея Львовича, бывший гвардейский весельчак и балагур Казарин с женой, дамой болезненного вида, и дочерью Лизой девятнадцати лет. Девицу посадили рядом с Левушкой и велели занимать ее. Юный Бронский же вопреки обыкновению был негодным кавалером в этот вечер. Он был рассеян, не тотчас поднял платок, который Лиза уронила нечаянно, не занимал ее приятным разговором. Словом, не узнавал сам себя. Лиза молчала и дулась. Отец не раз строго смотрел, давая понять, что недоволен им. Юноша встрепенулся было, сказал Лизе что-то невпопад и вновь погрузился в свои невеселый думы. Ему не хотелось обманывать отца, но Бронский твердо решил, что поедет к Давыдовым, чтобы увидеть Катю, сказать ей... Сказать, что должен видеть ее снова и снова!

9.

Между тем у Давыдовых собирались гадать. После вечернего чая младших детей услали спать, а старшие девицы, Наташа, Соня и Катя, набросив на плечи шубки, выскочили на мороз. Сенные девушки, а с ними и Настя, научали, что надобно делать. Следовало, закрыв глаза или пятясь спиной, подойти к поленнице дров и выбрать наугад березовое полено.

- Зачем? - удивлялась Катя.

- Каково полено, таков будет и жених! - весело объяснила дворовая девка Акулина.

Катя мало поняла из сего объяснения, но взялась прилежно наблюдать. Первой гадала Наташа. Под ободряющие возгласы девиц она зажмурилась, медленно добрела до поленницы и взяла сверху первое, какое попалось, полено.

- Открывайте глаза! - скомандовала Акулина.

Наташа подчинилась. Прихватив полено, девушки ринулись к фонарю, захваченному одной из девок.

- Да какой облезлый-то да никудышный! - захохотала Акулина.

- Отчего же? - осердилась Наташа.

- А гляньте-ка! Полешко тоненькое, береста содрана, сучки торчат.

- Так что же? - недоумевала барышня.

- Так, стало быть, и жених будет такой: ни кожи ни рожи, ни достатка.

Наташа с досады бросила полено в снег. Настала очередь Кати. Зажмурив глаза и вытянув руки, девушка нерешительно двинулась к поленнице, Нащупала где-то сбоку ледяную деревяшку, с трудом отделила ее от других поленьев и только тогда открыла глаза.

- Сюда, сюда! - нетерпеливо требовала Наташа, поднимая выше фонарь.

- Ах ты, матушки мои! - первой подала голос Настя. - Загляденье!

Все тотчас с ней согласились. Полено вышло ровное, с гладкой берестой, увесистое и длинное.

- Богат будет, красив. Высокий да статный да умный, - толковала Акулина.

- Ум-то ты с чего взяла? - удивилась Наташа.

- Не иначе, - туманно ответила Акулина.

Тут вдруг внезапно погас фонарь в руках Наташи, и девки с визгом бросились в дом:

- Дурной знак! Верно, сам наведался!

Катя замешкалась во мраке. Наташа звала ее от порога, но что-то удерживало бесстрашную девицу.

- Я иду! - крикнула она подруге и двинулась к поленнице, чтобы положить на место полено, обещавшее ей удачного жениха. Замерзшая Наташа скрылась в доме.

Придерживая шубку у ворота, Катя посмотрела вверх, в морозное небо. Желтая луна, подернутая дымкой, выйдя из-за тучи, сеяла свой таинственный свет, и уже не казалось, что ночь темна. Воздух был упоительно вкусен, и Катя не могла надышаться. Высоко в небе моргали далекие звездочки, и все вокруг торжественно застыло.

Невнятные звуки мешали Кате насладиться покоем и тишиной. Весь вечер она чувствовала неясную тревогу, ждала случая, чтобы остаться одной и разобраться в себе. Теперь же беспокойство вернулось к ней, и она стала прислушиваться к шорохам и звукам. Лаяли собаки, звенела лошадиная сбруя, скрипел снег. Катя не услышала, а скорее почувствовала чей-то зов. Она не испугалась, а послушно пошла на этот зов.

Чья-то тень мелькнула у каретного сарая, и Катя опомнилась. Сердце бешено забилось, ноги приросли к земле. Катя стала медленно оседать на снег, но ее подхватили сильные руки. Перед обмершей девицей возникло красивое и страшное лицо, нет, лик с раскольничьих икон. Тонкие губы разомкнулись:

- Не бойся меня, красавица, я не сделаю тебе худо.

"Григорий!" - с ужасом поняла Катя.

- Что вы здесь делаете? - едва выговорила она.

- Мое дело теперь одно - разбой, - странно усмехнулся Григорий. - Но тебе нечего бояться. Там где ты, беды не будет. Я уведу своих людей.

Разбойник тихо свистнул, ему ответили.

- Барышня, где же вы? - раздалось вдруг с крыльца.

Григорий стиснул Катю в объятьях и прошептал на ухо:

- Я найду тебя, красавица!

Миг - и он исчез за сараем. Катя не могла опомниться от страха и не сразу ответила горничной.

- Барышня! - еще раз окликнула испуганная Настя.

- Я здесь, - голос Кати предательски дрожал.

- Поспешите, барышня: уж олово льем!

Настя скрылась за дверью. Катя последовала за ней, едва передвигая ноги. Она еще долго дрожала как в лихорадке. На вопросы встревоженной Насти отвечала, что замерзла.

Тем временем девицы, сбившись в стайку на кухне, жгли на подносе бумагу. Рядом стояла тарелка с водой, в которой плавало застывшее олово. Бумага догорела, Акулина поднесла блюдо к стене и взялась изучать тень. Малейшее движение воздуха вызывало колебания бумаги, и на стене показывались причудливые силуэты.

- Гляньте-ка, барышня, - подала голос бойкая Акулина. - Никак султан, лошадь? Военный жених вам выпадает, должно, гвардеец.

Наташа, как ни силилась, не могла разглядеть ни лошади, ни султана.

- Да где же? - сердилась она и топала ножкой.

Затем девицы пустились считать балясины на деревянной лестнице, приговаривая:

- Вдовый, молодец, вдовый, молодец...

Наташе выпал "молодец", и она вполне удовольствовалась.

Катя безучастно следила за гаданием и все никак не могла прийти в себя от пережитого страха. До сих пор она чувствовала на себе тиски объятий разбойника, его жаркое дыхание возле уха, когда он шептал: "Я найду тебя, красавица!" Лишь предположение о том, какая опасность угрожала всему дому, приводило бедняжку в полуобморочное состояние. Верно, надо сказать хозяину, кто рыщет по его усадьбе, но Катя медлила отчего-то. Она не понимала почему. Воображение девицы рисовало страшные глаза иконописного лика, и кровь застывала в жилах. Пусть и с обожанием и страстью смотрят эти глаза, все одно страшно.

- Идем, Катя, да что же ты? - тормошила ее Наташа.

Катя словно из проруби вынырнула, опомнилась и огляделась вокруг. Гадальщицы вновь набрасывали шубы и платки, гомоня, устремлялись на двор. Катя машинально последовала за ними. Акулина научила Наташу, что говорить:

- Залай, залай, собачонка, залай, серенький волчок.

Все притихли, слушая. Некоторое время стояла тишина. Собаки молчали, как уговорились. И вот где-то вдалеке забрехали, перебраниваясь, одна, другая, третья.

- Далеко лают, стало быть, на чужую сторону замуж отдадут, - заключила Акулина.

Наташа и этому была рада: привиделся Петербург или Москва. А Катя думала, не разбойников ли собаки учуяли, провожают. И опять задрожала в страхе.

Однако гадальщицы ни о чем не ведали и продолжали гадание. Собирались было кидать башмачки за ворота, но никому не хотелось по темноте лезть в сугробы. Отложили забаву на день.

10.

Приближалась полночь, а с ней самое страшное гадание. Девицы условились совершить его в заброшенном флигеле, подальше от чужих глаз. Игнатий Ильич запретил в своем доме предаваться суевериям, посему все совершалось тайно. Наташа уговорила девиц рискнуть.

Во флигеле все было приготовлено заранее: два стола, свечи, зеркала на столах. Меж них поставили стул, на который усадили Катю. Она единственная не отказалась первой испытать судьбу. Более от равнодушия, чем от любопытства: мысли ее заняты были другим.

Однако стоило девушке погрузиться в таинственность обряда, как она поневоле ощутила внутренний трепет. Акулина очертила углем место, где сидела Катя.

- Не бойтесь, барышня, - пояснила она. - За эту черту никакая нечистая сила не перейдет. Сейчас скажите: "Суженый, ряженый, покажися мне в зеркале!" Когда он явится, не забудьте крикнуть: "Чур меня!" Он и пропадет.

Кате сделалось жутко от этих приготовлений. Да и другие девицы ежились от страха и жались друг к другу.

- Сидите смирно, барышня! - руководила Акулина. Девушкам же приказала: - А вы замрите и ни звука! Все, начинаем! Сказывайте, барышня.

Катя открыла было рот, но, как ни силилась, не могла произнести ни слова. Тишина казалась зловещей. Девицы у двери боялись пошевелиться. Катя смотрела в зеркало на бесконечную галерею свечей, и ей казалось, что светлая галерея темнеет, подергивается дымом. Где-то скрипнула половица, и девушка вздрогнула. Зрительницы тоже ахнули, но тотчас замерли вновь под строгим взглядом Акулины. Катя дрожала от страха и нервического напряжения, мороз бежал по коже, в глазах рябило, но она, не отрываясь, смотрела в зеркало перед собой.

- Суженый, ряженый, покажися мне в зеркале, - едва пролепетала бедняжка.

Тьма в зеркале сгустилась. Чей-то силуэт показался за плечами Кати. Она силилась разглядеть его, полагая, что это Акулина. Неясный облик постепенно обретал очертания, и Катя похолодела. Из-за ее плеч в зеркало смотрело страшное лицо Григория. Бедная девица ахнула и лишилась чувств...

- Где он? - спросила Катя, едва придя в сознание.

- Кто? Кого ты видела? - допытывалась Наташа.

Катя лежала на старом ковре, под голову ей был подложен тюфяк, набитый сеном. Акулина старательно обмахивала барышню фартуком.

- Ох, напугали вы нас! - обрадовалась она. - Упали замертво прямо на стол лицом. Мы уж думали барина звать, да побоялись.

Наташа отпихнула Акулину, склонилась в подруге:

- Катя, душенька, скажи, что ты видела?

Катя молчала. Она не могла сказать правду: что как ей все почудилось? Ведь нет здесь никакого Григория.

- Не знаю... Мне сделалось дурно...

Ей помогли подняться. Девицы не решились гадать далее. Перепуганные, они выскочили из флигеля и кинулись в дом. Катя всю дорогу боязливо озиралась вокруг, словно страшилась увидеть нечистого.

Оказавшись в своей комнатке, она перевела дух. Пора уж было поразмыслить, обдумать все случившееся. Столько всего обрушилось на бедную девушку в эти два дня!

Но едва только Катя разделась и собралась лечь, в дверь постучали. Катя вздрогнула. Набросив на плечи платок, откликнулась:

- Войдите.

На пороге возникла Наташа с тарелкой в руках.

- Что это? - удивилась Катя.

- Последнее гадание. Душенька, Катя, не откажи!

Бедняжка вздохнула: делать нечего. Наташа растолковала:

- Смотри, в тарелке вода. Вода эта будто река. А вот эти лучинки - мосток. Тарелку надобно поставить под кровать. Загадай, и тебе приснится суженый. Он переведет тебя через мостик - это будет означать, что вы станете мужем и женой и вместе перейдете реку жизни. Я себе тоже поставлю, - завершила довольная Наташа.

Катя нехотя согласилась на последнее гадание, не ожидая от него ничего хорошего. Тарелку устроили под кроватью. Катя прилегла, надеясь, что на сей раз это все. Однако не так-то просто было отделаться от заботливой подруги. Наташа пристроилась на кровати с другого края и стала расспрашивать Катю о том, что никак не давало ей покоя. Она жаждала знать все о давешнем Катином рыцаре, о Левушке Бронском.

- Пощади, что я могу рассказать, когда знаю его всего-то вторые сутки? -отнекивалась Катя.

- Ну, милочка, душенька, расскажи, как ты впервые увидела его? Он понравился тебе, Катя? Ведь он мил, правда?

Катя внимательно посмотрела на подругу, и та потупилась. Положительно, Левушка произвел впечатление в этом доме. Впрочем, это не удивительно. В воображении девушки вновь пронеслась картина, от которой замирало сердце: желтое пятно света, и две головы, склоненные друг к другу.

- Наташа, ты влюбилась? - вдруг догадалась Катя и почувствовала укол ревности. Только не это!

Против обыкновения, Наташа не стала шутить и бурно оправдываться. Она проговорила с деланной небрежностью:

- Не знаю... Он такой славный. - И тотчас опять затормошила Катю: - Ну же, Катя, расскажи хоть что-нибудь!

Измученная девица не имела сил продолжать этот разговор.

- Помилосердствуй, Наташа, я так устала! После!

- Не забудь, ты обещала!

Чмокнув подругу в щечку, Наташа поднялась с постели, заглянула под кровать, проверяя, не упали ли в воду лучинки, и вышла.

Оставшись, наконец, одна, Катя в изнеможении опустилась на подушки. Все смешалось в ее голове: метель, разбойники, Левушка, гадание... Следовало все обдумать, уложить в голове, однако мысли сворачивали в сторону: к завтрашнему дню, рождественскому балу и ожидаемой встрече с юным Бронским.

В бессильных попытках разобраться в знаках судьбы Катя уснула крепко, без сновидений. Тарелка с водой так и не сослужила предназначенную ей службу.

11.

Назавтра выдался морозный ясный день. Уже с утра Катя почувствовала, что непременно должно случиться что-то чудесное. Давешние страхи забылись. Бог с ним, с гаданием и этим жутким Григорием!

В дверь стукнули, и тотчас вихрем влетела Наташа в легком пеньюаре. Она вновь взялась тормошить томную после сна Катю:

- Кто тебе приснился, подруженька? Уж верно тот, кого ты в зеркале видала?

Катя силилась вспомнить, но напрасно: никаких вещих снов.

- Не помню, - разочаровала она подругу.

- А мне, вообрази, привиделся Лев Сергеевич! Истинный Бог. Хочешь, расскажу?

Кате стоило некоторых усилий, чтобы скрыть ревнивую досаду.

- Конечно, расскажи, - попросила она сколь можно искренне.

Наташа устроилась поудобнее на подушках и, сделав значительное лицо, заговорила низким таинственным голосом:

- Вижу я лес, заброшенную мельницу. Ночь, мне страшно, я заблудилась. Тут вдруг старый колдун показался, до чего ужасен! Он мне вот эдак пальцем грозит. Я силюсь бежать, но не могу, ноги к земле приросли. Колдун все ближе, вот меня схватит! Я кричу, а крика-то не слышно. Колдун протягивает руку...- при этом Наташа, скрючив пальцы, потянулась к Кате, и та, вскрикнув, оттолкнула руку. Наташа продолжила: - Вот-вот доберется до меня колдун. И тут - он! Лев Сергеевич в сверкающих доспехах, на белом коне. Как размахнется мечом, колдун тотчас и рухнул!

Катя поначалу с тревожным вниманием слушала подругу, но как скоро в повествовании явились доспехи и белый конь, она догадалась:

- Наташа, ты все придумала!

Веселая девица тотчас расхохоталась, не в силах более сдерживаться.

- А ты ведь поверила, признайся! - Наташа обняла подругу и свалила ее на подушки. - Ах, Катенька, он же приедет нынче! Ты рада?

- Да, - ответила Катя, не прежде чем выбралась из подушек.

Наташа уже спрыгнула с постели и понеслась к двери, крикнув:

- Ну, идем же пить чай!

- Наташа, я не одета, да и ты тоже. Ступай к себе, я скоро выйду.

Уже в дверях Наташа вдруг остановилась:

- Ах, забыла! Вообрази, твои лошади да возок вернулись!

- Ты шутишь? - не поверила Катя, и опять тревожно ворохнулось сердце.

- Ничуть. Ванька на заре за дровами вышел, глянь, а у ворот стоят голубчики, все в инее. Он разбудил Сеньку. Лошадей распрягли, накормили, в конюшню поставили.

Катя помедлила и попросила:

- Наташа, вели Сеньке домой возвращаться. Не то дядя рассердится.

- Велю, хотя твоему дяде не худо и подпакостить!

Она уж было скрылась за дверями, но Катя вновь окликнула ее:

- Шепни Сеньке, чтобы никому не сказывал про случившееся давеча, про разбойников, - Катя покраснела при этом. - Узнают дома, пускать никуда не будут.

- Вот уж дудки! Будет молчать как рыба! - и Наташа умчалась, предоставив гостью самой себе.

Пожалуй, впервые в жизни Катя пожалела, что нет у нее прелестных нарядов. Нынче ей хотелось быть привлекательной. Девушка со вздохом облачилась в свое скромное платьице, заплела волосы в косу, на шейку повязала легкую ситцевую косынку. Она и не догадывалась, как хороша даже в этой простоте: нежный румянец щек и сияние ясных глаз красили ее куда лучше всяких искусственных ухищрений. Высокая грациозная шея, гордая осанка выдавали породу, изящество движений, умеренность во всем, природная изысканность сделали бы честь даме большого света. Но бедная дева мыслила: ах, если б можно было поразить воображение юного Бронского чудесным нарядом, какой она видела в "Дамском журнале" у Наташи! Однако это всего лишь мечты...

Впрочем, Катя недолго грустила, она скоро поддалась общему настроению. Давыдовы никогда не скучали. С утра гремело фортепьяно: гувернантка-француженка разучивала с младшими детьми французские народные песенки. Старшие девицы готовили сюрпризы для гостей. Игнатий Ильич уехал с визитом, наказав повару готовить праздничный обед. Дворня продолжала гадать. После чая Наташа увлекла Катю во двор кидать башмачок и спрашивать имя прохожего. Башмаки смотрели в сторону леса, а имена прохожих мужиков не прельщали воображение.

Извалявшись в снегу и нахохотавшись досыта, девушки уж было собрались вернуться в дом, как заслышали звон бубенцов. "Это он!" - вздрогнула Катя, а Наташа, проворно отряхнув шубку, бросилась к воротам смотреть. Сердцем Катя устремилась за ней.

В ворота влетела разгоряченная тройка, запряженная в сани, из которых выглядывал смущенный Бронский. Он велел кучеру остановиться возле Кати и выпрыгнул из саней. Экипаж двинулся дальше, к конюшням.

- Счастлив видеть вас, - неловко поклонившись, произнес Левушка. Положительно он был взволнован встречей.

Сердце Кати тоже трепетало, она кивнула в ответ, не находя нужных слов. Тут от ворот вернулась Наташа.

- Как мы рады, Лев Сергеевич! Вы раньше всех, - сообщила она.

- Право? - пробормотал Бронский смущенно. - Я не знаю... Я полагал... Ах, простите, я не знал, что еще рано...

- И славно! - захлопала в ладоши Наташа. - Идемте же в дом! Скоро гости будут.

Катя двинулась первой. Ожидание чуда крепло в ее душе, и сердце замирало от предчувствия. Левушка шел следом, и Катя явственно ощущала его взгляд и с обострившейся чуткостью угадывала каждое его движение. Словно неведомая нить протянулась между ними с момента их первой встречи. И девушка ничуть не удивилась бы, скажи ей Лев, что с ним творится то же.

Маленькая процессия взошла на крыльцо, и тут из дома высыпали малыши и барышни встретить гостя.

- Немедленно в дом! Вы заболеть вздумали на Рождество? - замахала руками Наташа. - Папенька вернется, все ему скажу!

Малыши тотчас завладели Бронским, повлекли его за собой сначала в переднюю, затем в маленькую гостиную. Катя смотрела вслед юноше и чувствовала, как натягивается нить, связавшая их.

12.

Уезжая из дома, Бронский страдал. Он едва нашел силы взглянуть в глаза отцу. Обман есть обман. Слава Богу, старшему Бронскому недосуг было присматриваться к сыну - его ждал Казарин для прогулки на псарню.

Лиза же Казарина решительно была разочарована отъездом Левушки, и, как ни силилcя тот оправдаться, скептически внимала его увереньям. По всему выходило, что Лев Сергеевич Бронский - подлый обманщик и негодяй.

Однако, увидев Катю и ощутив безмерную радость, он тотчас все забыл. Возясь с детьми, слушая их невинный лепет, рисуя барышням в альбомы, он неизменно следил внутренним взором за движениями Кати. Заглядывала ли она ему через плечо или уходила за Наташей помогать в хлопотах, он чувствовал ее всюду. То была та незримая связь, которую ощутила и Катя. Кто посмел бы разорвать эту нить?..

- Вообразите, - рассказывал Левушка окружившим его барышням, - в Петербурге некоторые знатные дома переняли немецкий обычай на Рождество украшать дерево ели игрушками, бусами, конфетами, ангелочками. Получается красиво.

Он вдруг покраснел, Об этой немецкой затее он слышал у графини Забельской накануне отъезда. Невольно вспомнилось, чем завершился тот прощальный вечер, и стало нестерпимо стыдно. Теперь все, что было до Кати, казалось ему несущественным, лишним. И сама графиня...

- Как, прямо в доме украшают? - изумилась Соня. Она старалась сесть поближе к юноше и с восторгом воспринимала все, что он делал и говорил.

- Дура ты, Сонька, дома елки не растут, - с важным видом возразил Сашура.

- Сам такой! - возмутилась девочка. - Разве я говорю, что растут?

- Конечно, не растут, - примиряюще заключил Левушка. - Их нарочно срубают в лесу и привозят, чтобы в праздник поставить.

- Чудно! - пожала плечами Наташа. - Вроде язычников.

- А потом что? Дерево выбрасывают? - спросила Катя, подняв, наконец, на рассказчика ясные глаза.

- Не знаю, - смутился юноша. - Верно, отправляют в печь.

- Жалко, - вздохнул Сашура.

- Вот что, мы можем не рубить елку, а украсить ее прямо на месте! - вдруг предложила Наташа. - Каково?

Дети с восторгом приняли эту затею и тотчас кинулись собирать украшения для праздничного дерева. Наташа велела подруге и Бронскому одеться и повлекла молодежь за собою на двор искать подходящую елку.

Елка нашлась неподалеку от ворот. Небольшая, но пушистая, стройная. Дети высыпали из дома под возмущенные возгласы француженки. Они несли с собой любимые игрушки и лакомства для украшения лесной красавицы. Мадемуазель пришлось присоединиться к веселому кружку.

Бронский отметил, что Катя от времени до времени опасливо поглядывает за ворота. Натолкнувшись на вопросительный взгляд Левушки, она смущенно улыбнулась.

- Вас что-то тревожит? - тихонько спросил юноша.

Катя посмотрела ему в глаза и ничего не ответила. Бронский предположил, что девушка отчего-то боится возвращения хозяина. Однако едва на аллее показался возок Игнатия Ильича, вслед за которым тянулись экипажи гостей, Катя вместе с детьми радостно приветствовала их. Гости с интересом разглядывали наряженную елку, в то время как Давыдов слушал бойкий рассказ Наташи о немецком обычае и кивал вполне одобрительно.

- Однако ж гости на пороге, встречай, душенька, - распорядился он после.

- Ах, а мы еще не одеты к празднику! - спохватилась Наташа.

Как скоро они вошли в дом, Бронского представили гостям, среди которых оказались его знакомые и дальние соседи Волковские. Наталья Львовна тотчас подвела к нему своих дочерей Мими и Зизи. Это были бесцветные перезрелые девы, отчаявшиеся выйти замуж, вечно понукаемые маменькой и оставленные без внимания равнодушным отцом. Левушке мнилось, он помнит их с детства уже девушками, посему он полагал, что не входит в разряд женихов. Однако Наталья Львовна, верно, была другого мнения. Она настойчиво просила Бронского взять на себя попечение о девицах, покуда они гостят здесь. Ему ничего не оставалось, как уступить просьбам хлопотливой матери. Это весьма ограничивало его действия и весьма удручало. Левушка предполагал этот день посвятить Кате. Теперь же он вынужден был всюду следовать за Мими и Зизи, без желания развлекать их, занимать всякой чепухой.

Бронский видел, как глава этого несносного семейства Волковских, потертый ловелас, прежде бывший художником, увивается вокруг Кати, решительно покоренный ее небесной красотой. Слава Создателю, Катя и Наташа вынуждены были заняться размещением гостей и переодеванием к празднику. Юрий Петрович остался в одиночестве и отчаянно заскучал, что не без злорадства отметил юный Лев. Да, Бронский с удивлением обнаружил в себе мелкие чувства, и это опять было связано с ней, Катей. Теперь он желал, чтобы никто не смел требовать от нее внимания, ни один мужчина не должен был приближаться к Кате сверх дозволенного приличием. О, как мучительны были эти ощущения!

- Леон, расскажите нам о Петербурге, - жеманно попросила Мими, переглядываясь с сестрой. - Верно, там страсть как увлекательно все: и балы, и театры?

- Вы не бывали в столице? - учтиво спросил Бронский, хотя не имел охоты живописать приманки столичной жизни.

- Увы, никогда! - вполне искренне вздохнула Зизи.

Лев взглянул на них, унылых, некрасивых, и жалость шевельнулась в его сердце. Он присел на диванчик напротив девиц, расположившихся на канапе посреди гостиной, и занял их повествованием о жизни большого света. Основным содержанием его рассказа были светские сплетни, слышанные им у графини Забельской. Однако сколь бы ни была его речь остроумна и весела, все существо Льва Сергеевича томилось ожиданием возвращения Кати. Она одна составляла вселенную для юного Бронского.

13.

Катя оказалась в затруднительном положении. Она стояла перед ворохом нарядных платьев, которые Наташа предложила ей примерить, и никак не решалась сделать это. Подруга не хотела слышать о том, что ей, Кате, неловко надевать чужое, да и к чему.

- Ну, Катя, душенька, ты только примерь! - уговаривала она. - Мы посмотрим, каково будет.

Девушке ничего не оставалось, как подчиниться воле подружки. Теперь опять незадача: что же выбрать? Наташины наряды были выписаны из Санкт-Петербурга, шились по ее меркам, по модным парижским картинкам. Катя несмело касалась дорогих кружев, тюля, атласных лент, легкого газа и никак не могла решиться примерить на себе эту роскошь. К тому же платья могли и не подойти, ведь Наташа несколько иного сложения, чем Катя. И росту поболее и в талии пошире.

Катя поделилась сомнениями с подругой, которая ворвалась вновь с ревизией и обнаружила, что дело не стронулось с мертвой точки.

- Что пользы рассуждать! - гневалась Наташа. - Примерь, и посмотрим.

С ее помощью Катя облачилась в чудесное розовое платье из шелка с открытыми плечами и глубоким декольте. Наташа утянула шнуровку сколь было возможно, но все же в талии платье оставалось свободно на тоненькой Кате.

- О, нет! - воскликнула девушка, оглядывая себя в зеркале. - Я все равно что раздетая.

И подлинно, на ее покатых плечах платье едва держалось, нежная белая грудь обнажалась чересчур дерзко. Наташа оглядела бедняжку с ног до головы и изрекла:

- Нет, не годится. Возьми вот это! - она вынула из вороха нарядов что-то белое, газовое, невесомое.

Незаметно для себя Катя вошла в азарт.

То, как она всякий раз преображалась в новом платье, веселило и радовало девушку. Она видела себя сказочной героиней, по воле доброй феи из замарашки превратившейся в принцессу.

- Вот! - победно возвестила Наташа, когда Катя облачилась в последний из нарядов. - Это оно! Будто на тебя сшитое!

Она походила вокруг Кати, не давая ей взглянуть на себя в зеркало и поправляя складки и ленты.

- Немудрено, что именно это платье подошло тебе. Как я забыла? Оно прислано мне по ошибке, недосуг было с ним разбираться. Вот и кстати пришлось! - Наконец, она сжалилась над подругой и подвела ее к зеркалу: - Смотри!

Катя не поверила своим глазам. Из зеркала на нее смотрело прелестное эфемерное создание, облаченное в нечто воздушное, полупрозрачное, светлое, к чему дополнением служили высокие белые перчатки и букетик искусственных цветов. Наташа удовлетворенно хлопнула в ладоши:

- Ужас как хорошо! Дарю!

- Как можно? - силилась возразить Катя, но душа ее пела от радости. Ведь теперь она покажется Левушке во всем этом великолепии! Кате не терпелось увидеть, какое впечатление она произведет на юношу, внезапно преобразившись.

- Однако теперь сними! - распорядилась вдруг Наташа. - Наряд твой более к вечернему балу годится, а теперь, с детьми плясать, надобно что попроще сыскать.

К великому разочарованию Кати, пришлось ей снять на время чудесное платье и переодеться в свое обыденное. Затем девицы отправились в комнату Наташи, порылись в сундуках, комодах и нашли легкую нарядную косынку, которой украсили скромное платьице Кати. Добавили еще цветы и светлые перчатки, получилось вовсе недурно.

- А как же ты, Наташа? - опомнилась вдруг Катя и всплеснула руками. - Ты-то вовсе не одета!

Наташу давно уже дожидалась прислуга - требовались ее указания по устройству праздничного зала, где готовилось торжество. Малышей наряжала мадемуазель, об обеде хлопотал сам Игнатий Ильич, но многое оставалось на попечение Наташи.

- Полно, успею! - отмахнулась Наташа и взялась обряжаться в красивое розовое платье, которое не подошло Кате.

Еще требовалось убрать волосы, и Наташа кликнула горничную. Катя не пожелала что-то менять в своей прическе. Куда при таком платье?

И вот, наконец, они обе готовы были спуститься в роскошную залу и занять гостей. Детским балом дирижировал учитель танцев мсье Мишо. Маленький, носатый, подвижный, он не ходил, а летал по зале, раздавая последние указания оркестру и детям. Казалось, он переживал за своих питомцев и решительно гордился ими.

С хор грянула музыка. Оркестр играл любимый двором полонез из оперы М. Глинки "Жизнь за царя". Краснеющая от важности момента, Соня шла в первой паре со столь же юным, как она, кузеном. За ними следовала детвора помельче, все исполненные старательности и выделывающие нужные па ученически неловко, но верно

Старшие барышни снисходительно взирали на происходящее и терпеливо ждали своей очереди.

14.

Катя терзалась недоумением и ревностью. Едва войдя в залу, она тотчас увидела Бронского в окружении девиц. Те, конечно, были нарядны и изысканно причесаны. Бронский оглянулся. Их взгляды встретились, и Катя почувствовала, как теплая волна омыла ее сердце. Глаза юноши лучились подлинной радостью и восторгом. Девушка забыла о своем неказистом наряде.

Лев же Сергеевич был одет в тонкий ручевский фрак, то есть сшитый модным петербургским портным Ручем, о чем Катя, конечно, не могла знать. Белоснежные перчатки и галстук выгодно дополняли облик юного франта.

Вопреки ожиданиям Кати, Бронский улыбнулся ей, но не подошел, а продолжал занимать окруживших его девиц веселой болтовней. Ничего не понимая, Катя чуть не плакала. Она желала лишь одного: чтобы Бронский был рядом! Отчего, отчего он не идет к Кате, а развлекает этих несносных глупых кокеток? Оттого что она бедно и не по моде одета, а они нарядны?

Но с чего она взяла, что они непременно глупые? Однако девушке виделось все именно так. От Наташи не ускользнули внутренние борения подруги, и она шепнула:

- Волковские теперь не отстанут от Левушки, я их знаю. Надобно спасать несчастного.

Под благовидным предлогом Наташа отозвала Бронского и, взяв его под руку, увела от разочарованных девиц. Они прошлись вдоль залы и, к немалому удивлению Кати, Левушка вернулся на прежнее место. Наташа мелькнула там, сям, а при первых звуках вальса ее ангажировал тот самый юный кузен, который только что танцевал с Соней. Катя оставалась одна среди малознакомых старушек и старичков, любующихся детьми.

Глядя перед собой, бедняжка кусала губы, чтобы не расплакаться, но коварные слезы набежали на глаза, и девушка боялась сморгнуть их. Силясь не смотреть в сторону Бронского, она все же заметила, как тот предложил руку одной из Волковских и повел ее танцевать. "Доколе будет длиться эта пытка? Зачем, зачем я не уехала домой, к маменьке, она одна скучает, верно?" - проносилось в голове бедной Кати. Как назло, и Наташа не шла, не спросить было, что сказал ей Бронский. Сама того не желая, Катя залюбовалась танцующим юношей, невольно подмечая отточенность и упругость движений, их свободную грацию. Вальс сменился контрадансом, затем котильоном, а она все стояла у стены и терзалась муками ревности и разочарования. Бронский же более не танцевал, но продолжал развлекать своих собеседниц.

Мсье Мишо объявил о небольшом представлении с пением и танцами, которое подготовили дети. Толпа умиленных зрителей рассеялась по зале, дамы - занимая стулья, кавалеры - места возле них. Катю стеснили в дальний угол, откуда она не могла видеть Левушку, да и представление тоже, разве только встав на стул. Несносная Наташа вовсе забыла о подруге в волнениях за сестричек и братца. К тому же ей пришлось играть роль декорации: придерживать картонный куст.

Учитель танцев представил идиллическую картинку с пастушком и пастушкой. Маленький Сашура-пастушок играл на флейте, а девочки в пышных белых юбочках исполняли танец овечек. После появилась пастушка. Это была Соня. Она успела переодеться в хорошенький костюм, состоявший из широкополой соломенной шляпки с живыми цветами, корсажика и пышной юбочки с фартучком. На руке пастушки висела небольшая корзинка, наполненная также живыми цветами. Соня спела французскую народную песенку и весьма искусно станцевала изящный танец. Завершилось действо хороводом дриад - детей в зеленых хитонах и с ветками можжевельника в руках.

Зрители нещадно хлопали в ладоши. Игнатий Ильич прослезился и велел раздать артистам приготовленные заранее сладости и фрукты. Детский бал окончился. Явился дворецкий с салфеткой под мышкой и громко возвестил, что кушанье подано.

Катя еще надеялась, что Бронский поведет ее к столу. Процессию возглавлял Игнатий Ильич, сопровождающий престарелую родственницу. Наташа шла в паре с каким-то чиновным господином. А Бронский... Левушка опять возле несносной Мими! Или Зизи. Вконец обиженная, Катя машинально подчинилась Волковскому-отцу, который любезно подставил ей локоть.

Они вошли в роскошную, сиявшую огнями столовую. Потолок ее был расписан цветами и плодами разного рода. По стенам расставлены бронзовые канделябры, резные буфеты и горки. По углам обширного помещения красовались на пьедесталах вазы с цветами. Посредине длинного стола сверкало зеркальное плато, по старинке уставленное фарфоровыми куколками в виде маркизов с собачками, пастушек в фижмах с овечками у ног, китайцев с зонтиками. Помимо прочего стол украшали многочисленные вазы с цветами и фруктами.

Наташа указала подруге место рядом с собой. По другую руку от Кати оказался все тот же юный кузен, вовсе мальчик, не представлявший для Кати никакого интереса. Перекрестившись, все наконец уселись. По счастливой случайности место Бронского оказалось напротив. Однако он вновь был окружен этими несносными Волковскими!

Катя сердилась и страдала. Она решила примерно наказать Левушку за обидное пренебрежение. Покуда длился обед, она намеренно не поднимала глаз от тарелки, хотя чувствовала почти осязаемо, как визави прожигает ее взглядом. Наташа оживленно беседовала с соседом, Юрием Петровичем Волковским. В разговоре они оба поглядывали в сторону Кати, и это ее раздражало. От времени до времени Наташа обращалась к подруге и, лукаво улыбаясь, задавала неизменный вопрос:

- Хорошо ли тебе, Катя?

При этом почему-то стреляла глазами в сидящего напротив кавалера. Катя сердилась еще более и не отвечала на глупый вопрос. Она почти не чувствовала вкуса кушаний и не оценила стараний искуснейшего повара Давыдовых. А тут было чем насладиться: отменная стерлядь, гусь с груздями, икра, суп с крохотными воздушными пирожками, изысканные паштеты и прочая!

Катя все досадовала, что не может тотчас поговорить с Наташей и выспросить ее о Бронском. Однажды она нечаянно поймала его взгляд и прочла в нем мольбу, но была непреклонна. Музыка, доносившаяся из боскетной, и гул голосов мешали беседовать через стол, и это спасало юную особу. Заговори с ней Левушка, она тотчас ответила бы, забыв об обиде. Отчего, отчего он не с ней танцевал, не с ней и теперь? За что мучает ее, зная, как стремится она быть рядом с ним?

Однако и эта пытка подошла к концу. Игнатий Ильич распорядился проводить гостей в отведенные им покои для отдыха перед вечерним балом и долгой праздничной ночью. Катя обрадовалась возможности поскорее укрыться в своей светелке. Наташа хлопотала, исполняя роль хозяйки, и это на руку. Можно посидеть в тишине, перевести дух.

Что если уехать домой, подумала Катя. Нет, не удастся. Ведь поначалу надобно найти давыдовского кучера, велеть ему запрягать лошадей. Поднимется суматоха... Да и как объяснить хозяину и подруге, отчего в разгар праздника девушка ни с того ни с сего бежит с бала? Катя не желала себе признаваться, что уже ищет причины остаться. Незримая нить не отпускала ее.

Войдя в комнату, девица не стала звать Настю, сама зажгла свечу. На кресле лежало подаренное ей платье. Катя ласково пригладила ленты, расправила оборки, любуясь нежнейшими переливами ткани. Поставив свечу на туалетный столик, она сделала несколько танцевальных па, покружилась на месте, воображая себя уже наряженной. И тут в дверь постучали.

Девушка вздрогнула от неожиданности, словно застигнутая на чем-то постыдном, и негромко произнесла:

- Войдите.

Она полагала увидеть Настю или Наташу. (Впрочем, нет, не Наташу - та врывалась без стука, не имея терпения ждать ответа.) Тем сильнее было изумление Кати - на пороге стоял Бронский. Юноша огляделся по сторонам и закрыл за собою дверь.

Они молча смотрели друг на друга. Наконец, Катя обрела дар речи:

- Как вы нашли меня?

- Я шел следом, - ответил Бронский и взял ее за руку. - Мне столько хочется сказать вам!

- Я рискую, принимая вас наедине! - отнимая руку, упрекнула Катя. - Уходите, нельзя вам тут!

- Отчего вы не позволите мне объясниться! - отчаянно вопрошал Бронский, но девушка нетерпеливо топнула ногой:

- Идите же!

Левушка колебался, умоляюще взирая на нее. Полумрак, царивший в комнате, скрыл румянец, вспыхнувший на щеках Кати. Еще немного - и она простила бы все негодному ловеласу!

- Обещайте мне мазурку! - прошептал Бронский, и Катя поспешно кивнула, чувствуя, что теряет позиции.

Он еще медлил, и девушка взмолилась:

- Да уходите же, вы губите меня!

Бронский подчинился, но, покидая комнату, он взял руку Кати и страстно прижал ее к губам. Она почувствовала, как нежны и горячи его уста.

- Мазурка за мной! - успел шепнуть юноша, прежде чем за ним закрылась дверь.

15.

Бронский вовсе не хотел огорчать Катю. Он и помыслить не мог, что его обязательство занимать Волковских так дурно будет истолковано. Он бы не стал испытывать Катино терпение, но Наталья Львовна зорко следила за исполнением обещания, и Левушке ничего не оставалось, как подчиниться обстоятельствам.

Выйдя от Кати, юноша направился в отведенную ему комнату. Лакей принес зажженную свечу. Повесив в угол нарядный фрак, Левушка вытянулся на кровати и закинул руки за голову.

Катя надулась, что ж! За мазуркой он объяснится, и все будет хорошо. Однако почему отец так упорно не желает ничего слышать о ней? Мысль о том, что он нарушает запрет отца, мучила юного Бронского. Она пряталась где-то в глубине души и не позволяла Левушке безмятежно предаваться наслаждению, надеяться и ждать мазурки. Он не должен был ехать к Давыдовым. Как быть, коль скоро отец узнает, что он виделся с Катей?

Однако вскоре мысли юного правоведа унеслись в иную область. Он принялся воображать, как, окончив курс, подаст государю остроумный проект изменений в законах, получит высочайшее одобрение, сделается правой рукой государя... Вот он уже в мечтах выступает в Сенате, обличает казнокрадов, воров и взяточников. Вот усмиряет бунт, вспыхнувший в народе из-за холеры.

Левушка припомнил рассказы очевидцев, как беспримерно повел себя государь во время холерного бунта лет восемь назад. Тогда ополоумевшая чернь громила больницы, выкидывала из окон больных, зверски убивала лекарей и чиновников, пытающихся образумить ее. Полицейские чины попрятались, военный губернатор граф Эссен, не успев восстановить порядок, вынужден был укрыться от исступленной толпы. Для ее устрашения на Сенную площадь вывели батальон Семеновского полка, но и это не помогло.

Государь, проводивший летнее время с семьей в Петергофе, явился в Петербург. Выслушав донесения начальников, он велел впрячь в коляску верховую лошадь, которая бы не испугалась выстрелов, и отправился в самое скопище бунтовавшего народа, на Сенную. Там все еще лежали растерзанные тела врачей и больных, вся площадь была запружена массой народа, продолжавшего шуметь и волноваться.

Государь остановил экипаж в гуще толпы, поднялся в коляске во весь свой гигантский рост, окинул грозным взглядом теснившихся около него людей и громовым голосом произнес:

- На колени!

И случилось чудо! Вся эта многотысячная толпа, сняв шапки, тотчас приникла к земле. Обратившись к церкви Спаса, государь сказал:

- Я пришел просить милосердия Божия за ваши грехи! Молитесь Ему о прощении, вы Его жестоко оскорбили. - Царь говорил так громко и внятно, что его слова были слышны во всех уголках площади. - Русские ли вы? Вы подражаете французам и полякам, вы забыли ваш долг покорности мне! Я сумею привести вас к порядку и наказать виновных. За ваше поведение в ответе пред Богом - я! Отворить церковь! Молитесь в ней за упокой души невинно убитых вами!

Толпа, за миг перед тем буйная и неуправляемая, вдруг умолкла, опустила глаза перед грозным повелителем и в слезах стала креститься. Государь тоже перекрестился и прибавил:

- Приказываю вам сейчас разойтись по домам и слушаться всего, что я велел делать для собственного вашего блага!

Народ благоговейно поклонился своему царю и повиновался его воле. Порядок был восстановлен...

Левушка задумался: смог бы он проявить столько твердости и мужественности в подобных обстоятельствах? Сможет ли действовать в будущем столь мудро, рачительно, как государь?

Впрочем, воображение его уносило далее. Вот его назначают губернатором. На этом поприще он прославится как деятельный, честный, благородный хозяин. Обиженных награждает, притеснителей гонит, воров сажает в острог. А там и до министерского места рукой подать. Словом, отец будет гордиться сыном и непременно позволит ему жениться на Кате.

Разгоряченный воображением, Левушка сел на кровати. Жениться? Не торопится ли он? Впрочем, покамест надобно окончить курс да сделаться значительным лицом. Выходит, ждать? Нет, это несносно! Сколько воды утечет, все может перемениться в одночасье. Катя выйдет за другого. От одной этой мысли волосы Бронского вставали дыбом. Он никому не отдаст Катю, это его судьба!

Однако отец... Опять заныло внутри от мысли, что он нарушает отцовскую волю, втихомолку подличает. Левушка вконец расстроился и загрустил. Он вновь прилег на кровати и незаметно для себя задремал.

Его разбудил лакей, постучавший в дверь.

- Барин, вас спрашивают! Все уж собрались.

Левушка вскочил. Стряхивая сон, он плеснул из кувшина воды в лицо, прополоскал рот, натянул фрак и перчатки. Подойдя к зеркалу, висевшему на стене, щеткой поправил волосы. Затем капнул на галстук духов, погасил свечу и вышел из комнаты.

Войдя в залитый светом зал, он едва не ослеп. Оркестр на хорах шумно разыгрывался, всюду сновали нарядные гости, Левушку о чем-то спрашивали. Тотчас подскочила Волковская и прогнусавила жеманно:

- Надеюсь, вы не обойдете вниманием моих несчастных крошек?

- Отчего же они несчастны? - спросил раздраженный Лев. - Воля ваша, но более двух раз танцевать с одной особой неприлично.

- Помилуйте! - Волковская обмахивалась веером, улыбалась зазывно и смотрела так, словно готова была съесть юного правоведа. Впрочем, она всегда и со всеми кокетничала несносно. - Это у вас в столицах придерживаются строгого тона, а у нас все по-домашнему, по-свойски.

Она больно вцепилась в локоть юноши и уже было повлекла его к одной из своих дочерей, однако Левушка учтиво, но твердо отстранился:

- Польский и вальс в вашем распоряжении, будьте покойны.

И тут он увидел Катю, которую невольно высматривал, едва войдя в залу. Левушка остолбенел. Ему почудилось, что все исчезло вокруг, только Катя сияла своей изумительной красотой, как Ангел, сошедший с небес. В своем светлом, воздушном одеянии она затмила всех, как солнце затмевает свет звезд. Бронский не мог пошевельнуться, не мог произнести ни слова, не слышал, что говорила Наталья Львовна, теребя его за рукав. Cловно зачарованный, он стоял посреди зала и смотрел на Катю. Волковская фыркнула и оставила его, наконец, в покое.

Замешательство Левушки длилось дольше дозволенного приличием. Катя беседовала с Наташей и, казалось, не обращала внимания на юного правоведа. Однако на Бронского стали оглядываться, незаметно он остался один посреди зала. По счастью, раздались звуки полонеза, и Левушка очнулся. Он растерянно оглянулся по сторонам и отошел к стене. Волковская уже спешила к нему, увлекая за собой одну из девиц. Левушка вздохнул: делать нечего, он обещал польский Мими. Или Зизи.

Хозяин шел в первой паре со старушкой-родственницей, за ним Наташа с кавалером. Увидев третью пару, Бронский вздрогнул. Глядя перед собой без всякого выражения, Катя шла рядом с Волковским. Навязался же, старый селадон! Бронский был взбешен. Довольно небрежно он принял руку Мими и повел ее в полонезе. Казалось, эта пытка будет длиться вечно. Левушка бесился и не понимал, о чем спрашивает его девица Волковская. Та обиженно надула губы и умолкла. Насилу он дождался последних аккордов полонеза.

Однако испытания еще не кончились. Далее следовал вальс, и Бронский танцевал с другой девицей, бессильно злясь на себя, на Катю, на весь свет. За вальсом следовали бесконечные кадрили. Опережая юного Льва, Катю приглашали молодые кузены, почтенные отцы семейств и бравые офицеры, невесть откуда взявшиеся в этой глуши. Бронский танцевал, выбирая даму не глядя. Он ждал мазурки, как ждут первого свидания или первой ночи любви.

До сих пор ему ни разу не удавалось поймать Катин взгляд: она, как и прежде, смотрела перед собой с неизменно застывшим лицом. Изредка взглядывала на визави и что-то коротко отвечала, затем вновь замыкалась в себе. Левушка болезненно чувствовал, как ускользает из его рук неведомая нить, связавшая его с прекрасной девушкой.

Наконец объявили мазурку.

16.

Катя с тем же застывшим выражением лица подала руку Бронскому. Ее спокойствие было маской. Она насилу сдерживала себя, чтобы не обрушить на кавалера поток упреков. Как смел он вновь танцевать с Волковскими, когда она так ждала его приглашения на вальс? На вальс, восхитительный танец, когда двое отделяются от всех, когда рука кавалера лежит на талии его избранницы, дыхание мешается и души сливаются в упоительном кружении!

Ей же пришлось разделить этот танец с незнакомым уланом, который громко пыхтел и смотрел на Катю глупым восторженным взглядом. Бал сделался для нее пыткой оттого, что Левушка танцевал с другими барышнями и послушно ждал мазурки. Теперь же он словно онемел, лишь бросал отчаянные взгляды. Фигуры сменились не раз, прежде чем Бронский прервал молчание.

- Катя, Волковские мои соседи. Наталья Львовна просила меня оказать ее девицам внимание.

- Вы весьма обходительный кавалер, - сердито ответила Катя, насилу сдерживаясь, чтобы не наговорить дерзостей.

- Однако и я имел случай насладиться вашим успехом среди деревенских фоблазов и донжуанов! - парировал Бронский.

- Но эти фоблазы, как вы изволили выразиться, не столь высокомерны, как надушенные петербургские щеголи! - Бедная дева чувствовала, что говорит не то, но не могла остановиться.

Левушка побледнел и холодно ответил:

- В Петербурге грубое кокетство в обществе малознакомых кавалеров - дурной тон, простительный разве что провинциальным дурочкам.

Катя задохнулась от ярости. Бог ведает, что бы она наговорила этому дерзкому ветренику, если бы не пришел черед фигуре названий. Наталья Львовна подвела к Левушке Мими и Зизи и тонким голоском спросила по-французски:

- Роза или фиалка?

- Роза, - с готовностью ответил Бронский и увел одну из девиц, оставив Катю сидеть на стуле.

Она успела перемолвиться с Наташей. Та присела рядом и, оглянувшись на Волковских, тихо повторила уже сказанное Бронским: об его обещании Наталье Львовне.

- Ох, как она старается завлечь бедного Левушку в сети! Смотри, Катя, кабы не пропал молодец в этих силках!

- Мне нет дела! - заносчиво ответила девица, и Наташа удивленно подняла брови.

- Что с тобой, душенька? На тебе лица нет.

Катя почувствовала, что вот-вот расплачется. Еще не доставало!

- Наташа, хоть ты не мучай!

Тут и Бронский вернулся. Они продолжили танец, сердитые, чужие. Катя сочла за лучшее молчать, но душа ее болела и тянулась к тому, кто был рядом и так далеко. Надежды на мазурку, которые лелеяла она, не оправдались, и девица приуныла. "Мазурочная болтовня" обернулась ссорой. Они не смотрели друг другу в глаза, когда танец, наконец, закончился, и лакей возвестил об ужине.

Бронский повел Катю в столовую. Теперь это ее ничуть не радовало. Хотелось говорить ужасные вещи, все раздражало ее нервы и вызывало скептическую усмешку. Отчего? Только лишь оттого, что Левушка танцевал с Волковскими? Или оттого, что наговорил дерзостей? Так и она, Катя, задела его самолюбие. Неужели она такая гадкая? От этой мысли девушка расстроилась еще больше. Левушка же был безупречно учтив, но от него веяло крещенским холодом. Они сели на указанные места, которые оказались по разные стороны стола. И славно! Не нужно будет искать предлога для застольной болтовни!

Однако Левушку усадили (о, тут не обошлось без Натальи Львовны!) возле Мими и Зизи Волковских. Опять! Что за напасть нынче: страдать из-за глупой ревности к невзрачным девицам! Катя не слушала, что ей нашептывал соседний улан, который был, кажется, чересчур назойлив. Она машинально жевала подаваемые блюда и силилась не смотреть в сторону Бронского.

После ужина танцевали котильон и играли в котильонные игры: "лишний кавалер", "обманутый кавалер", в шары, пословицы, шарады, в лотерею. Всем было весело. Распорядитель бала раздавал карточки с именами, чтобы составились пары для вальса.

Наташе досталась "Людмила", и тотчас нашелся ее "Руслан" - тот самый назойливый улан. Хозяину-"Фаусту" выпала "Маргарита" - Зизи Волковская. Юрий Петрович вытянул "Гамлета" и к нему подвели "Офелию" - его собственную супругу. Они уже вальсировали посреди залы, когда Кате досталась карточка с именем "Изольда". Кто же будет ее "Тристаном"? С замиранием сердца она следила за игрой. Почти все пары были разобраны. Бронский стоял у стены этаким Чайльд-Гарольдом и, казалось, ничуть не беспокоился о своей участи.

- Изольда! - возвестил распорядитель, и сердце Кати упало.

Она не поверила своим глазам, когда рядом с ней возник Лев Сергеевич и подал ей руку для вальса. Девушка могла поклясться, что в сей момент по губам Бронского скользнула ироничная усмешка.

Катя небрежно опустила руку на его плечо и слегка склонила голову на бок. Его рука легла на ее талию. Они понеслись. Бронский вел чудесно. Вот оно, блаженство, которого весь вечер так ждала Катя! Ссора забылась, говорить они не могли, вихрь движения увлекал их за собой. Катя чувствовала дыхание Льва на своих волосах, всем существом отзывалась на легкое касание его руки. Казалось, от его прикосновения идут токи, поднимающие в ее груди волнение и сладостный трепет. Иногда они сближались невольно, и Левушка вздрагивал, взор его туманился, а Катя начинала дрожать, как от сильного холода. Блаженство делалось таким острым, что им обоим не хватало дыхания, Голова Кати кружилась, она уже ничего не понимала, лишь видела перед собой его приоткрытые губы, чувствовала трепет его тела.

Понимая, что вовсе теряет власть над собой, Катя пробормотала: "Мерси" и кивнула в изнеможении головой. Бронский, словно очнувшись от блаженного сна, вывел даму из круга и подвел ее к месту. Поклонившись, тотчас ушел, почти бежал.

17.

Катя сидела на стуле у стены и недоумевала. Что с ней? Ничего подобного она не испытывала доселе. Это натуральное безумие. Чтобы так себя изобличить! Все видели, как она таяла в Левушкиных объятьях! И это после того, как Бронский наговорил ей дерзостей! Поискав его глазами и не найдя, Катя не удивилась. Юный правовед еще менее владел собой во время танца. Не остановись Катя, неведомо, к чему бы привело их общее безумие. Определенно вальс опасен для неопытных девиц... И пылких юнцов!

Вокруг по-прежнему царило веселье. Теперь уже играли в фанты, и у Кати забрали один из искусственных цветов, украшавших ее шиньон. Когда в залу вернулся Бронский, девушка это почувствовала и тотчас увидела его приближающимся к ней. Юный правовед вполне уже владел собой, но пылающие щеки его и покрасневший нос свидетельствовали о пребывании на морозном воздухе. Катя опустила глаза под его страстным взглядом и почувствовала, что краснеет. Прежний трепет овладел ею помимо ее воли. "Да что же это!" - рассердилась бедняжка и, собравшись с духом, ответила Бронскому ледяным, как ей мнилось, взором.

Натолкнувшись на холодный взгляд, Левушка несколько растерялся, однако многочисленные барышни тотчас вовлекли его в игру, затормошили, требуя участия, увели куда-то. Ей бы вздохнуть с облегчением, да не тут-то было. Катя вновь ощутила, как натянулась нить, как заныла душа, будто у нее отняли часть жизни. И, несомненно, ревность, это злое наваждение, вновь завладело бедной девой. Мстительные мечты пронеслись в ее голове. Остерегитесь, сударь! Как бы не пришлось горько сожалеть, что заставили терзаться юную особу!

Впрочем, чем она могла пригрозить? Холодностью и неприступностью? Да в силах ли она сама выдержать этот тон?

- Катя, о чем размечталась? - услышала она голос Наташи и с недоумением обернулась.

На нее смотрели и чего-то ждали. Катя растерянно взглянула на подругу. Наташа держала в руках Катин цветок.

- Этому фанту велено выйти на двор и принести снега! - со смехом растолковала Наташа.

- Зачем? - удивилась растерянная девица.

- Таково веление по игре! - смеялась Наташа непониманию подружки. - Исполняй же, Катя!

Барышни взялись растолковывать непонятливой девице условия игры, поднялся нестерпимый шум. Левушка внимательно следил за происходящим, пряча в уголках губ лукавую усмешку. Катя дернула плечами и отправилась исполнять глупое поручение.

Как была, в легком, воздушном платье, она вышла на крыльцо. Нужно было спуститься со ступенек, чтобы зачерпнуть снега. Мороз, окрепший к ночи, пробирал до костей. Катя не чувствовала никакой преграды холоду в своем эфирном одеянии. К тому же ей было страшно.

У крыльца горел фонарь, но дальше, где аллея, тьма угрожающе сгущалась. Катя не к месту вспомнила Григория и задрожала еще сильнее. Едва ступив на землю, она тотчас промочила атласные туфельки. Зачерпнув снега, намочила и перчатки. Дрожа как осиновый лист, Катя лепила снежок, и вдруг что-то мягкое обрушилось на ее плечи. Бедняжка вскрикнула от ужаса, уронив снежок, и, сбросив с себя это нечто, закрыла лицо руками.

- Я принес вам шубу, вы замерзли, - услышала она и только тогда обернулась.

Перед ней стоял Бронский. Он молча поднял шубу и вновь накрыл плечи юной особы.

- Простите, я напугал вас, - пробормотал юноша, крепче запахивая шубу на Кате.

Однако она не перестала дрожать. Волнение, нервное напряжение виной тому, что произошло следом. Катя воскликнула:

- Ах, оставьте меня! Ваше преследование несносно!

И тотчас, рассердившись на себя, она поспешила на крыльцо. Бронский нагнал ее в три прыжка и вырос перед ней, преграждая путь. Девушка гневно подняла глаза и...Голова ее закружилась, взор помутился. Юный Лев страстно припал к ее губам, прижимая несчастную жертву к колонне. Катя силилась бороться с ним и с собой, но отрава поцелуя проникла в ее сердце, лишив последних сил. Лишь случайность спасла безумцев. Угасающим сознанием Катя уловила далекое ржание лошади и тотчас в испуге отпрянула от разгоряченного юноши. Ей почудилось, что Григорий где-то рядом!

Бронский все еще был безумен.

- Катя, - пробормотал он сквозь зубы, но девушка в страхе метнулась к двери, увлекая за собой молодого человека.

- Идемте же! Скорее! - умоляла она.

- А снег? - спросил он, пьяно усмехаясь.

- Что снег? - не поняла Катя. Она уже забыла, для чего оказалась на морозе.

Впрочем, в зале тоже забыли о фантах, увлеченные новой игрой. Только Наташа приметила, что Катя вернулась со двора сама не своя.

- Господи, да ты вся дрожишь! Ноги промочила! - ахнула она, оглядев подругу.

Стуча зубами, Катя попросила:

- Отведи меня в мои покои. Верно, я заболела.

- Помилуй, Катя, мы же рядиться сговаривались! - опешила Наташа. - Уж и тройки заложены, чтобы ехать по гостям. Дворня и та наряжается.

Взволнованная Катя помедлила. Соблазн удивить Бронского необычным костюмом был так велик, что она сдалась:

- Что ж, поедем кататься... Вот только ноги согрею!

Наташа обрадовано чмокнула подругу в щеку:

- То-то же!

18.

Марья Алексеевна Денисьева спала, уронив французский роман на подушку и не погасив ночника. Сквозь сон она слышала невнятные голоса, звон упряжи, ржанье лошадей. В доме забегали, засуетились, и хозяйка подняла голову от подушки, прислушалась. Уж не разбойники ли? С лета объявилась в лесу шайка. Предводитель их храбр и жесток. Сказывали, они не только на дорогах грабят, но и на усадьбы нападают.

- Матушка, ряженые приехали! - доложила из-за двери нянька Василиса. - Что делать-то? Принять ли?

Марья Алексеевна подскочила в удивлении. Ряженые? Кто бы то мог быть? Уж не обещанный ли Катин сюрприз?

- Принять, принять! - крикнула она в сторону двери и забегала по комнате, спешно одеваясь и приводя себя в порядок.

Домашнее платье не подойдет! Марья Алексеевна лихорадочно перебирала платья, старенькие, давно вышедшие из моды. Она и не вспомнит, когда в последний раз наряжалась, когда у них были гости. Нечего, нечего ей надеть на праздник! Бедняжка уж было отчаялась, но под руку попалась старая кружевная косынка, которая освежала лицо и придавала любому платью нарядный вид. Подумав один миг, дама достала из сундука старинную турецкую шаль, в которой еще маменька ее блистала на балах в Петербурге.

Облачившись в коричневое платье из тафты, Денисьева украсила его косынкой и шалью. Причесав на пробор темные волосы, она заколола их в шиньон. Достав из туалетного столика накладные букли, примерилась, глядя в зеркало. Нет, не годится! Бог с ними, с локонами. Открыв заветную шкатулку, подумала-подумала и убрала шкатулку на место. Разбойники шныряют в округе, надобно быть осмотрительней. Да и не девочка уж, чтобы производить впечатление. Перекрестилась перед образами, Марья Алексеевна в последний раз взглянула на себя в зеркало, глубоко вздохнула и покинула свою комнату.

Войдя в гостиную, она стала свидетельницей шумного веселья. Дворня вся сбежалась смотреть на ряженых. Несколько мужиков решилось внести свою лепту в общий праздник, облачившись в вывернутые тулупы и женскую одежду. Марья Алексеевна искала глазами Катю и все не находила.

- Маменька, да вот же я!

Неужели этот юный улан с тонкими закрученными усами и румянцем во всю щеку и есть ее Катя? Марья Алексеевна всплеснула руками и рассмеялась, качая головой. Рядом возникла Наташа Давыдова в сарафане и кокошнике, что ей весьма пристало. Мелькали знакомые и незнакомые лица, вымазанные жженой пробкой, свеклой, сурьмой. Ряженые пошли в хороводе вокруг них. Марья Алексеевна смеялась, разглядывая причудливые фигуры, как вдруг переменилась в лице, побледнела.

Она заметила в углу гостиной юношу, который был одет светски и не участвовал в общем бедламе. Юноша был ей незнаком, и при этом черты лица его волновали, вызывали в памяти давно забытый, любимый образ. Кто он? Полагая, что он невидим, незнакомец пристально смотрел на Катю, и обмануться было невозможно: его взгляд пылал страстью.

Невольно прижав пальцы к вискам, Марья Алексеевна присела на кушетку. Страшная догадка готова была облечься в мысль: ужели этот славный юноша - его сын? И он влюблен в Катю?! Возможно ли? Какая прихотливая игра судьбы! Потрясенная дама еще раз взглянула на незнакомца. О нет! Эти губы, их томительно-чувственные очертания, так знакомы ей! И глаза - Марья Алексеевна ничуть не сомневалась, хотя не могла этого видеть - синие, непременно синие, как небо. Вот только волосы у юноши много темнее, чем у того, кого она любила когда-то...

- Маменька, вам не весело? - услышала она над собой и вышла из задумчивости.

Катя присела рядом, изящно согнув ноги в уланских рейтузах и сапогах.

- Катя, кто этот юноша, что прячется ото всех в углу? - спросила Марья Алексеевна.

- Он не прячется. Лев Сергеевич не захотел рядиться, вот и скучает.

Девушка силилась говорить с деланной небрежностью, но краска на лице изобличала ее. У Марьи Алексеевны не осталось сомнений: юноша - его сын, он влюблен в ее дочь, и Катя к нему неравнодушна. Можно ли вообразить более чудовищный пассаж?

Ее размышления были прерваны неожиданным приездом Василия Федоровича. Все в доме знали, что он не терпел чужих людей, к тому же была ночь, он устал от дороги. Едва Базиль появился в дверях гостиной, веселье стихло, дворня поспешила ретироваться, чтобы не попасть под горячую руку барина.

Василий Федорович скроил недовольную гримасу и тотчас вышел, велев слуге приготовить постель. Гости потянулись к дверям. Наташа поторапливала отстающих:

- Теперь едем к Львовым!

- У Львовых одна тетушка зимует, - возразили девицы Волковские. Они решительно осмелели в отсутствии матери (та вынуждена была отказаться от катания по гостям, ведь развлекалась только молодежь).

- Едем в Сосновку, к Бронским! - предложил кто-то, и Марья Алексеевна заметила, как вздрогнул юный Лев и тревожно оглянулся на Катю.

- Дальняя дорога, - выразила сомнение Наташа. - Покуда доедем, утро будет.

Сошлись на том, что пора возвращаться домой, и стали прощаться с любезной хозяйкой. Когда уже все вышли в переднюю и разбирали шубы, Марья Алексеевна спросила у дочери:

- Я полагаю, ты останешься?

Девушка умоляюще взглянула на мать.

- Но, маменька, мне надобно переодеться и вернуть мундир!

- Однако ты загостилась, хорошо ли?

Ей не хотелось отпускать Катю с юным Бронским: от него исходили опасные токи. Марье Алексеевне был знаком этот огонь в глазах...

- Можно послать человека, - добавила она.

Вмешалась Наташа:

- Марья Алексеевна, голубушка, отпустите Катю еще на денек! Назавтра у нас намечен домашний спектакль, без Кати никак!

Пришлось согласиться. Силясь не видеть, как вспыхнули радостью Левушкины глаза, Марья Алексеевна тихо проговорила:

- Будь осторожна, дитя. Мое сердце чувствует беду. Возвращайся поскорее. Мне надобно кое-что тебе рассказать. - И уже громче добавила: - Когда прислать за тобой экипаж?

- Не надобно, доставим сами! - опять встряла Наташа.

- Я все исполню, маменька! - обещала Катя, обнимая и целуя Марью Алексеевну, а затем поспешила за Наташей.

Хозяйка вышла на крыльцо проводить гостей, которые шумно рассаживались по саням. Кутаясь от холода в шаль, она прилежно наблюдала за движениями, взглядами, жестами Бронского. Юноша подсаживал Катю, укрывал ее медвежьей полостью, и его мало занимало, что происходит вокруг. Сомнений не оставалось: он влюблен в Катю и влюблен страстно, мучительно, пылко. Как и его отец когда-то...

Вернувшись к себе, Марья Алексеевна долго не могла уснуть. Она размышляла об опасности, которая угрожает ее дочери. Как уберечь бедную девочку от разочарования, боли, страдания? Что сделать? Она знала, что слова не помогут: чужой опыт никого еще не спасал от беды. Промучившись до утра, Марья Алексеевна пришла к единственно верному решению...

19.

К утреннему чаю Базиль вышел пасмурный и раздраженный. Марья Алексеевна же была задумчива и бледна. Василиса внесла дымящийся самовар, поставила его на серебряный поднос и, поклонившись, вышла. Обычно чай разливала Катя.

- Вольно вам, сударыня, отпускать девицу Бог весть куда без всякого сопровождения, - наливая себе душистый напиток, проворчал Василий Федорович.

- Не одна она, с Настей, - занятая своими мыслями, дама не сразу нашлась, что ответить.

- Экая препона искусителям! Да вам, верно, начхать, сударыня, с кем ваша дочь и чем занимается! Давеча имели случай наблюдать! Потворствуете во всем...

Марья Алексеевна давно привыкла к ворчанию вечно недовольного сожителя, потому и не придала значения его тону. Ее переполняли чувства противоречивые, решение не шло из головы. Потому она встрепенулась вдруг и светски произнесла:

- А знаете ли вы, кто был здесь вечор среди гостей? Бронский-сын. Лев Сергеевич.

Василий Федорович сначала побледнел, затем побагровел.

- И вы принимали в своем доме сына этого пройдохи, негодяя, подлеца, истоптавшего вашу жизнь на самой заре?! - Норов даже привстал со стула и возвысился над притихшей дамой грозной фемидой.

- Так уж случилось, - пролепетала Марья Алексеевна, уже пожалевшая о произнесенном. - Они приехали без уведомления.

- Ваша безмятежность порой бывает преступна! - Базиль швырнул на стол ложечку, которая ударилась о блюдце и зазвенела. - И теперь Катя в его обществе?

Марья Алексеевна рассеянно отвечала:

- Они вернулись к Давыдовым.

- Вместе?

- Полно, Базиль, Катя там не одна. Вы видели, сколько было гостей.

Голос ее окреп. Марья Алексеевна уже готова была приступить к исполнению решения, и сетования ворчуна лишь утвердили ее в этом. Не прикоснувшись ни к ватрушкам, ни к брусничному и крыжовенному варенью, ни к сухарям, сливкам, маслу и меду, коими был уставлен стол, дама торопливо выпила чашку чая и с нетерпением ждала, когда Василий Федорович откушает.

- Что это с вами? - подозрительно прищурился Базиль. - Не случилось ли чего, пока меня не было?

- Ничего не случилось. Я дурно спала. - Она и впрямь была бледна более обыкновенного.

- И что вам спать мешает? - проворчал опять несносный господин. - Рада бы в рай да грехи не пускают?

И к этому Марья Алексеевна давно привыкла. Бесконечные придирки, подозрения, гнусные предположения стали обыденностью ее существования, которые она терпела ради эфемерного спокойствия и благополучия. Порой она задавалась вопросом: а не лень ли это? Самая обыкновенная лень? Что мешает ей выгнать из дома этого человека и самой заняться хозяйством, взять бразды правления имением в свои руки? Да, поначалу придется туго. Но все можно освоить при желании и прилежании.

Нет, вздохнула Марья Алексеевна, не женское это занятие. Тут надобны мужская твердость и умение властвовать. Вот у Василия Федоровича все это есть. К тому же он лучше понимает в бумагах, в счетах, векселях и доверенностях. Куда уж ей... Господи, когда же он напьется чаю?

Наконец, Василий Федорович поднялся.

- Вы едете нынче? - с деланным безразличием спросила Денисьева, поднимаясь следом.

- Вам что за дело? - огрызнулся Норов, но тотчас смягчился: - Зван на обед к Ипатьеву, да дельце у меня к нему есть.

После чая он делался благодушнее. Марья Алексеевна ликовала, но ничем не выдала своих чувств. Теперь бы дождаться, когда он уедет. Однако Василий Федорович не спешил. Он заперся в своем кабинете, разбирая какие-то бумаги, и не вышел к завтраку.

Бедняжка не находила себе места. Она силилась читать, но блуждала глазами по строчкам и ни слова не понимала. Закутавшись в любимую шаль, Марья Алексеевна стояла у окна и смотрела на зимний лес, простиравшийся до горизонта, на озеро. Поневоле она задумалась о прошлом. Появление в доме юного Бронского решительно встревожило ее покой. Он так похож!..

Марья Алексеевна вновь перенеслась туда, в дни благоуханной юности. Вспомнила последнюю встречу с любимым Сережей. Они были счастливы ожидаемым венчанием и долго целовались в боскете, спрятавшись от нескромных взоров среди экзотических пальм. Маше так не хотелось, чтобы он уходил: казалось, она и мига не проживет без любимого.

- Завтра к обеду я буду у вас, - шептал юноша, утешая ее и не имея сил разомкнуть объятья.

- Не уходи, не уходи, - в исступлении молила она, не желая отпускать возлюбленного.

Однако их искали, пришлось покинуть зеленое убежище. Маша едва не в слезах прощалась с женихом, долго держала его за руку в передней, когда он уж готов был уйти. Маменька упрекнула Машу:

- Полно, душенька, что за ребячество? Завтра свидитесь, Бог даст.

Бог не дал. Долгие годы после, вспоминая тот день, Марья Алексеевна убеждалась, что любящее сердце ее вещало близкую беду. Но по сей день она не может понять, почему Сережа отказался от нее. По сей день она не может думать об этом, чтобы не переживать заново страшную боль.

Маша ждала весь следующий день. Сережа не пришел. И на другой день тоже. Батюшка вдруг поклялся, что больше не пустит юношу на порог. Она ничего не понимала. Она не могла есть, спать, говорить. Доктора хором твердили о нервной горячке и требовали по исцелении скорой перемены места. Она просила встречи с ним, ей было отказано. Как только Маша немного оправилась, родители увезли ее в Петербург. С тех пор они никогда не виделись...

20.

Наконец-то Базиль уехал. Едва за воротами скрылся его возок, Марья Алексеевна распорядилась запрячь старый дормез, которым пользовались лишь в крайних случаях. Конюх Фомич встретил ее в штыки:

- Не велено без хозяина тревожить лошадей! Где ж это видано, чтобы денно-нощно гонять их, как борзых собак? Чай, кони, не собаки...

В отчаянии Марья Алексеевна обратилась к Василисе:

- Скажи хоть ты ему! Не слушается и все тут.

Нянька пользовалась у дворни безграничным доверием еще со времен покойного барина.

- Ах, матушка, кабы тебе самой-то худа не было, - покачала головой старуха. - Шибко надо что ль?

- Надобно, очень! - подтвердила Марья Алексеевна.

- Ну да вместе ответ держать будем! - и Василиса отправилась увещевать конюха.

Марья Алексеевна тем временем собиралась в путь. Она придирчиво осмотрела свои жалкие туалеты, выбрала платье, менее всего пострадавшее от времени, украсила его давешней косынкой. Теплую шляпку выбирать не пришлось: она была одна. Поколебавшись, дама уложила по щекам накладные локоны. Добавив чуточку румян и подкрасив губы, она осталась довольна собой. Старая шубка из голубого песца смотрелась еще вовсе недурно.