Как скоро Гришке исполнилось восемь лет, граф вспомнил о нем. Все же крещен он был, а чертами лица напоминал графу Гюльзу. Долинский отдал сына учиться в немецкий пансион в Москву, выправив ему бумаги на имя некоего мещанина. Скоро ему вернули Григория и не соглашались оставить в пансионе ни за какие деньги. Местный дьячок обучил маленького дикаря грамоте, Святому писанию. Он-то и рассказал ему о матери и крепостном художнике. С тех пор, верно, Гришка стал вынашивать идею мести графу.
Долинский еще раз попытался пристроить сына в обучение. Правдами и неправдами он определил его в Первый кадетский корпус в Петербурге. С горем пополам проучившись там два года, Гришка сбежал из корпуса, попавшись на краже золотой табакерки у славнейшего и добрейшего эконома Боброва.
Граф более не вмешивался в жизнь шестнадцатилетнего парня, и он пошел по скользкой дорожке. Однажды и вовсе исчез, несколько лет о нем не было ни слуху ни духу. На все вопросы граф отвечал, что Гришка учится за границей. Два года назад граф скончался при странных обстоятельствах. Говорили, что от удара, но, опять же по слухам, выражение лица покойника было страшным, будто перед смертью его мучили.
Наследников у него не было, кроме дальней родственницы, к коей и перешло имение. Гришка не имел на него прав. И вот уже совсем недавно он снова объявился в доме, напугав до смерти родственницу графа. По-хозяйски осмотрел дом, молча постоял у портрета матери, затем тщательно обшарил кабинет графа, что-то искал. Верно, нашел, потому что сразу покинул дом, не веля своим пособникам ничего трогать. А ночью усадьба сгорела вместе с хозяйкой. С тех пор пошли грабежи, нападения на дорогах, поджоги барских домов.
- Теперь вот и мы подвергаемся опасности, - заключил Сергей Львович. - Гришка безжалостный убийца, конченый человек, его непременно нужно словить!
На дамскую часть рассказ произвел сильное действие. Слушая историю разбойника, они романтически вздыхали, даже кое-где пустили слезу.
- Несчастный, он рос без матери...- пробормотала жалостливая Марья Алексеевна.
- Так что же? - блеснул глазами Левушка. - Следует ли из этого, что все выросшие без матери непременно сделаются убийцами и разбойниками?
Марья Алексеевна смешалась и покраснела.
- О нет, я вовсе не то хотела сказать... - Она испуганно взглянула на Бронского-старшего, но тот, на диво, был благодушен и лишь снисходительно улыбался.
Однако, как скоро они приближались к дому Денисьевых, улыбка сменялась растерянностью. Левушка не верил своим глазам: он не мог вообразить, что его отец способен теряться.
Вдруг с дороги явственно послышались крики, и лошади внезапно встали. Катя вскрикнула побледнев:
- Это он!
Сергей Львович тотчас преобразился. С необычайным проворством он достал из-под сиденья ящик с дорожными пистолетами. Один из них подал сыну, другой оставил себе. Жестом приказав женщинам молчать, осторожно выглянул из коляски. Когда предводитель обернулся к соседкам, замершим в испуге, его лицо выражало крайнюю степень брезгливости. Он не успел ничего сказать, как в коляску просунулась красная физиономия Василия Федоровича Норова. Не здороваясь, он впопыхах обратился к Марье Алексеевне:
- Лечу за вами, едва слух дошел о новых грабежах этого неуловимого Робин Гуда! Домой, непременно домой! Перебирайтесь поскорее в бричку.
Он неловко кивнул предводителю, словно только что его заметил:
- Благодарю вас, господа! - и убрал физиономию из коляски.
Марья Алексеевна с отчаянием видела, как холодеют глаза Сергея Львовича, как замыкается он в своей надменности. Она осторожно спустилась по ступеньке на землю, не принимая руки Василия Федоровича. Левушка выпрыгнул вслед за ней и помог Кате выбраться из коляски. По знаку Сергея Львовича он тотчас вернулся в экипаж. Оглянувшись, Левушка послал Кате последний взгляд, которой был понятен лишь ей.
Норов с нарочитой почтительностью лобызал ручку Марьи Алексеевны, которую та и не пыталась отнимать, и при этом зорко следил за предводителем, выглядывающим из коляски. Марья Алексеевна растерянно обернулась к Бронским, но Сергей Львович уже кричал кучеру:
- Пошел!
Коляска некоторое время маневрировала, принимая нужное направление и, наконец, скрылась в клубах пыли. Марья Алексеевна побрела к оставленной бричке, где уже устроилась безмолвная Катя. Норов взгромоздился верхом на свою лошадку и поскакал впереди. "Принесла же его нелегкая!" - грустно думала Марья Алексеевна, и краски жизни исчезали с ее лица.
22.
В доме опять установилось осадное положение. Норов под предлогом заботы о женщинах, "вверенных ему судьбой", не велел выдавать им лошадей без его ведома.
- Повадились по гостям, когда дел по хозяйству не счесть! - ворчал он за чаем, победительно поглядывая на Марью Алексеевну.
Веселое расположение духа дяди казалось Кате подозрительным Верно, делишки его пошли на лад.
Не на шутку перепуганная Катя несколько дней не выходила из дому. Она подолгу рассматривала миниатюрный портрет в золотом медальоне, который был подарен ей Гришкой. А, может, не подарен? Что как он явится за ним, ведь ходил же уже под окнами в саду, высматривал что-то. От этого предположения Кате делалось и вовсе не по себе. Даже мысль о Левушке, который, верно, ждал ее в рощице, не могла заставить Катю преодолеть этот страх. Да и дядя, как назло, глаз не спускал с нее.
Рассматривая прекрасные черты грузинской княжны, девушка сделала еще одно ошеломляющее открытие: они похожи. Нет, не Гюльза и ее беспутный сын Григорий. Катя брала зеркало, разглядывала свое отражение и сравнивала с миниатюрой. Да, было решительное сходство. Что-то в выражении глаз, в посадке головы, в загадочной полуулыбке.
Надо поскорее избавиться от этого проклятого медальона. Только как это сделать? По почте не пошлешь, не передашь с оказией. Словно золотые кандалы наложил на нее разбойник. Покуда эта золотая безделушка будет у Кати, покоя ей не знать!
После обеда (а у Денисьевых обед был по-деревенски ранний: в два часа пополудни) дядя собрался уезжать, и Катя решилась выйти из дома. Она помнила всякий день, что Левушка ждет ее в рощице, и эта мысль не давала ей покоя. Было еще, что уж греха таить, намерение помучить его немного, испытать, сколь велико желание юного ветреника видеть ее, Катю. Теперь ей было стыдно, что не пошла сразу, превозмогая страх и преодолевая запреты, в березовую рощу.
Едва стих шум экипажа, увозящего дядю в губернский город, Катя крикнула Насте, что желает немного прогуляться, и, не слушая возражений, велела:
- Если маменька спросит, скажи, что я в саду!
- Не пойти ли и мне с вами? - сомневалась горничная.
- Шпионить за мной приставлена? - сердито возразила барышня. - Дядя тебя подослал?
- Грех вам, барышня! Что вы такое говорите! - обиделась Настя. - Так ведь боязно: разбойники рыщут, опять этот нехристь Гришка по дорогам шатается.
- Что толку от тебя в таком случае? От разбойников не спасешь...- пробормотала Катя, пряча медальон на груди. Зачем она взяла его, Бог ведает.
На девушке было легкое ситцевое платье в клетку и хорошенькая новая шляпка. Жаль, зонтик белый, кружевной давно износился. Впрочем, хрупкая вещица эта положительно не для леса.
- Так ты поняла, Настя? Я в саду, коли маменька спросит, - повторила Катя.
Настя неодобрительно качала головой, наблюдая ее сборы. Барышня в последний раз взглянула на себя в зеркало, поправила локоны и выпорхнула из комнаты. Часы в столовой пробили три.
Она спешила к березовой роще, минуя сад, и выбралась из потайной садовой калитки, ключ от которой всегда висел в заброшенной оранжерее. Роща начиналась почти прямо за садом, нужно было только пройти небольшое поле, заросшее свежей травой. Катя легко преодолела его в своих удобных башмачках. Войдя в рощу, она пошла по тропинке, которую издавна протоптали грибники. Где-то слева тянулась проселочная дорога, но до нее шагать и шагать. В светлом лесу легко дышалось, несмотря на знойный день. Березки толпились по обеим сторонам тропинки, как стройные девушки в ситцевых платьях, птицы оглушали своим звонким разноголосым хором.
К этой лесной симфонии вдруг прибавился посторонний звук. Катя вздрогнула: она расслышала негромкое ржание лошади. Сердце ее на миг замерло от испуга. Кто это? Уж не Григорий ли? Девушка остановилась, не решаясь идти дальше. Постояла и послушала. Тихо. Может статься, ей почудилось, что ржала лошадь? Лес шумел вокруг и жил своей мудрой вечной жизнью.
- И вовсе не страшно! - подбодрила себя Катя. - Надобно только тихонько красться, как гуроны...
Стараясь ступать бесшумно, она продолжила путь. Подходя к небольшой опушке, где лежало огромное, поваленное бурей дерево, Катя остановилась и прислушалась. Опять! Теперь она явственно слышала звон упряжи и нетерпеливое переступание лошадиных ног. Спрятаться в березовой роще непросто, но Катя прокралась к опушке, прильнула к довольно широкому стволу и опасливо высунулась из-за него. Ее платье сливалось расцветкой с березовой корой, и шляпка тоже была белая, тюлевая.
Катя разглядела из своего укрытия часть опушки, поваленное дерево... Она переместилась еще ближе, обнимаясь с березой, осторожно высунулась вперед и тихо ахнула.
На комле поваленного дерева сидел Лев Сергеевич Бронский в охотничьей куртке и картузе. Задумчиво глядя в сторону Катиного дома, он отмахивался хлыстиком от осаждавших его насекомых, а рядом топталась оседланная лошадь. Она мирно щипала траву, от времени до времени встряхивала гривой и обмахивалась хвостом. Рядом с Левушкой стояло охотничье ружье, прислоненное к дереву.
"Гуронка" радостно перевела дух. Уже не прячась, она выбралась на опушку.
Катя видела, как вздрогнул юноша, как вспыхнули восторженным огнем его синие глаза. Он не мог вымолвить ни слова, только вскочил ей навстречу и замер в ожидании, сдернув с головы картуз. Его глаза все сказали ей, и Катя, повинуясь сильному внутреннему порыву, бросилась к Левушке и приникла к его груди. Пылкий юноша тотчас заключил ее в объятья, не смея, однако, причинить ей хоть малое неудобство.
- Я ждал все эти дни, - жарко шептал юный правовед, и девушка слышала, как бешено стучит его сердце, и чувствовала, как тело его пронизывает дрожь.
- Я не могла прийти, - оправдывалась она, блаженно тая в его объятьях. "Ах, как хорошо! - мелькнуло в ее голове. - Если бы так замереть навсегда!"
То же думал и Левушка. Прерванная было нить вновь протянулась между ними, и всякое трепетание ее оба чувствовали тотчас.
Однако надо же было возвращаться на грешную землю. Катя с усилием оторвалась от милой груди и поправила шляпку, смущенно пряча под ней хмельные глаза.
- Мне надобно посоветоваться с тобой, - произнесла девица с излишней деловитостью.
Катино "тебя" отозвалось отрадой в сердце Левушки.
- Я непременно выслушаю... тебя, но позволь мне сказать: графиня Забельская...
- Ни слова о ней! - воскликнула Катя, нахмурившись.
- Я должен сказать это, чтобы между нами ничего более не стояло. - Он глубоко вздохнул и продолжил с усилием. - Я был любовником графини, но это случилось до встречи с тобой. С тех пор как я увидел тебя, в моем сердце нет более места никому, я твой, только твой!
Кате больно было слышать его признание, больнее, чем она полагала. На глазах ее появились слезы, она отвернулась. Лицо Левушки тотчас отразило такое страдание, словно ее боль отдалась ему с большей силой.
- А дуэль? - насилу выговорила Катя, не глядя ему в глаза.
- К дуэли эта дама не имеет отношения, поверь мне, Катя! Все было так, как я описал тебе в письме. Мы повздорили с Шеншиным в трактире из-за пустяка. Поверь мне...
Тут вдруг он грянулся на колени и с мольбой воззрился на Катю.
- Полно, встань, ты испачкаешься! - смутилась девица. По голосу ее Левушка понял, что прощен.
Он вскочил и вновь стиснул ее в объятьях.
- Ах, как я счастлив, - шептал он, ища ее губы. Катя не смогла или не захотела уклониться от поцелуя, и он настиг ее, упоительный, долгий, страстный...
Если б влюбленные могли знать, что этому поцелую есть неприметный свидетель!
24.
Сергей Львович ехал в губернский город по делам предводительства. Так он объяснял себе сей неожиданный порыв. Собравшись в минуту и не дожидаясь сына, несмотря на опасность днями пропадающего в лесу, он мчался теперь по пыльной дороге, будто убегал от самого себя. Теперь следовало дать отчет, что заставило предводителя уездного дворянства, бросив все дела в имении, трястись несколько часов в экипаже.
Его терзали противоречивые чувства. Если бы он мог видеть себя со стороны, то, верно, весьма бы удивился, а то и расхохотался скептически. Лицо Сергея Львовича отражало борения души. Умильная улыбка, так не свойственная ему, сменялась брезгливой гримасой, которая, в свою очередь вытеснялась недоумением, а после и гневом. Он надолго застывал, погруженный в воспоминания, потом, встрепенувшись, давал иной ход мыслям.
Случившееся с ним в гостях у Давыдовых не вмещалось в привычные представления о жизни, ломало сложившиеся устои. Он действовал вопреки собственным правилам. Да и что за диво? Все, что произошло тогда, похоже на сон, волшебную грезу, коим давно уже не было места в жизни Сергея Львовича. Он и не подозревал в себе склонности к подобным романтическим эскападам. Верно, присутствие Марьи Алексеевны произвело такое необычное действие, вернуло давно забытое, трогательно, живое.
Но тем больнее было осознавать, что она принадлежит другому, ничтожному, мелкому человечку, к тому же отъявленному мошеннику. Памятуя о прошлых обидах, можно было бы закрыть на это глаза, не вмешиваться, превозмочь и эту боль, уйти в дела. Так нет, мало показалось, понесло его в губернский город со странными намерениями...
Вернувшись от Давыдовых, Сергей Львович не находил себе места. Он сокрушался, что, уподобившись влюбленному мальчишке, разрушил незримую крепость, которую воздвиг ради спокойствия и возможности жить. Все она, Маша...
В ту незабываемую ночь у Давыдовых он не мог спать, разгоряченный танцами, ее близостью, касаниями рук, ее мягкой талией и объятьями в вальсе. Безумные мечты, несбыточные желания гнали его с покойного ложа. С завистью смотрел предводитель на сына: тот спал сном праведника, и ему не мешала его страстная любовь. Вконец измучившись бессонницей, Сергей Львович покинул постель. Ему надобно было двигаться, ходить. Полуодетый, предводитель побродил по дому и вышел в сад. Там он обнаружил застекленную беседку-ротонду. Внутри беседки было вполне уютно и сухо, и даже нашелся диванчик. Сергей Львович решился прикорнуть на нем, дожидаясь рассвета.
Однако едва он закрывал глаза, воображение рисовало рядом ее, улыбающуюся, нежную Машу. Бронский подумал, что теперь он не видит на ее лице знаков времени, она по-прежнему пленяет молодостью и красотой. Желание видеть Машу, сжимать ее в объятьях было так сильно, что Сергей Львович едва не молил вслух: "Приди, приди, услышь меня! Приди!"
И она пришла...
Что как не чудо произошло там, в беседке? Маша уверяла, что услышала его зов... Никогда в юности он не испытывал такого блаженства, обладая любимой женщиной!
"Бог мой, - думал Сергей Львович, - вся жизнь прожита не так, все было не так! Я жил не своей жизнью без нее. Видимо, так Богу было угодно, что я всю жизнь ошибался, не верил себе, шел не своим путем, чтобы все же вернуться к ней!"
Он помнил то отрадное чувство покоя, когда Маша лежала в его объятьях, отдыхая от ласк. Ему подумалось тогда: "Теперь все возможно. Только с ней я обретаю цельность и силу..."
А потом отдать ее этому гнусному ничтожеству?! Сергей Львович едва не вскакивал на сиденье от одной мысли, что эта подлая тварь готова сделать несчастной ту, которая единственно нужна ему. Тогда он подгонял кучера, чтобы поскорее приехать в губернский город и действовать, действовать!
Не сразу пришел он к этому решению. Увидев возле Маши все того же омерзительного Норова, который встретил их по дороге, предводитель мстительно думал: "Да пропади они пропадом со своим имением и темными делишками!" Злоба и ревность вытеснили всякие нежности. Однако из головы все не шло услышанное им в кабинете Давыдова, когда там собрались мужчины пить кофе и курить. Мало знакомый предводителю чиновник из губернского города рассказывал о некоем оборотистом дельце, который по доверенности продал имение, принадлежавшее двум родственницам. Он уже прикупил себе с доходов этого имения несколько деревень в другой губернии, а теперь собирался завести спичечную фабрику. Нынче они весьма доходны.
- С чем же остаются эти родственницы? - уже догадавшись, спросил Сергей Львович.
Чиновник пожал плечами:
- Бог весть. Сдается мне, и дом-то он продает и усадьбу-с.
- Без их на то согласие?- сурово спросил предводитель.
Чиновник не понимал, что так беспокоит собеседника.
- Их согласие и не требуется-с. Этот хват все продумал.
- Имя его припомните? - на всякий случай спросил Сергей Львович.
Чиновник задумался:
- То ли Доров, то ли Нуров.
Сергей Львович невольно вздрогнул, но внешне никак не выдал своего беспокойства.
- Сделка уже совершена? - спросил он коротко.
- Осталось подписать важные документы, кои теперь проверяются у нас. На днях оно и завершится.
Сергей Львович не удержался:
- Да как же вы, зная, что он мошенник, не остановили его?
- Так ведь все по закону-с. А у него на лбу не написано, что он мошенник.
- В вашей ли власти остановить дело?
Чиновник опять задумался.
- Моей власти на то нет, но потянуть несколько дней можно.
- Сделайте милость, - не просил, а требовал Сергей Львович. - Я подозреваю, в моем уезде готовится преступление. Как бы и вам за него не ответить!
Чиновник положительно встревожился. Он знал, с кем говорит.
- Помилуйте, я готов всячески способствовать!
Они уговорились спустя несколько дней встретиться в присутствии у чиновника и подумать, как действовать далее.
Сергей Львович ни словом не обмолвился об этом Маше, не хотел волновать ее преждевременно.
Но, проводив ее домой и встретившись с Норовым, он говорил себе:
- Что мне до их дел! - И уж было решил не вмешиваться. Он ведь предупреждал Марью Алексеевну и довольно с него. Если она живет с этим человеком как с мужем, так полагал Сергей Львович и уверяли уездные кумушки, то, стало быть, знает с кем имеет дело. Несколько дней прошли в борениях. Едва предводитель принимал решение не лезть в эту темную историю, как тотчас в памяти его вплывал доверчивый нежный взгляд Маши, ее шепот:
- Как я могла жить без тебя? Нет, я не жила, так пуста была моя жизнь! Я спала и теперь проснулась... - Она вместе плакала и смеялась, крепче прижимаясь к своему Сереже.
Вспоминая это, Сергей Львович готов был на все ради нее. И вот он все же решился и отправился в губернский город. Пусть Маша выбрала этого мерзавца, предводитель уездного дворянства обязан вмешаться в готовящееся преступление. Долг велит ему не допустить, чтобы беззащитные женщины оказались жертвами подлого расчета. Когда Серей Львович въезжал в город, он был полон решимости действовать.
24.
Губернский город встретил его непривычной суетой. Куда-то спешил трудовой люд, у лавочки сидельцы расхваливали товары, проезжали извозчики и богатые экипажи, сновали разносчики, прогуливались дети с мадамами. То и дело встречались хорошенькие барышни в сопровождении маменек. Старинные белые храмы 11 века соседствовали здесь с дворцами вельмож прошлого века и с современными домами простой, изысканной архитектуры в имперском духе.
Присутственное место от Департамента имуществ занимало первый этаж двухэтажного каменного дома с портиком. Сергей Львович выбрался из коляски, распрямился, разминая затекшие члены, затем что-то достал из коляски и спрятал под сюртук. Велев кучеру дожидаться, он направился к крыльцу и тотчас нос к носу столкнулся с... господином Норовым. Тот выходил из присутствия с торжествующим видом. Он отвесил предводителю шутовски-низкий поклон. Сергей Львович понял, что опоздал.
- С чем вас поздравить, Василий Иванович? - пошел он ва-банк, приподняв шляпу в знак приветствия.
Норов хихикнул и поправил:
- Федорович-с.
- Пардон, - извинился предводитель. - У вас блаженный вид.
- Да уж, - рассыпался смешком довольный Норов. - Исполнение замыслов дает душе некоторое блаженство.
- Как же дается вам сия наука? Поучите, как иметь успех в делах! - попросил Сергей Львович. - Мне вот никак не везет!
Норов, кажется, был польщен: предводитель дворянства просит у него совета!
- Однако вы по делу сюда? - спросил он.
Сергей Львович махнул рукой:
- Не знаю, как и приступиться к этому делу. А то, может, вы подскажите?
Норов задумался.
- У меня возникла недурная идея, - не унимался Бронский. - Должно быть, вы проголодались? Я знаю трактир неподалеку. Не отобедаете ль со мной? Угощу на славу.
Норов колебался. Он прижимал к груди портфель и оглядывался по сторонам в поисках своего экипажа.
- Подлец Сенька, должно быть, в трактире!
- Значит, судьба! - весело заключил Сергей Львович. - А покуда проедем до трактира на моей коляске. Желаю учиться вашему искусству вести дела!
Василий Федорович еще колебался, но предводитель ласково взял его за локоть и подвел к своей коляске. Тому ничего не оставалось, как забраться внутрь. Сергей Львович что-то негромко приказал кучеру и сел рядом. Экипаж тронулся с места и поехал довольно скоро. Верх коляски был поднят, никто с улицы не мог видеть, что происходит внутри.
- Итак, Василий Федорович, с чем вас можно поздравить? С тем, что вы обобрали до нитки беззащитных женщин, отняли последнее, лишили крова и выгнали их на улицу?
Норов дернулся было выскочить из коляски, но предводитель удержал его, бросив холодно:
- Сидите спокойно, сударь, иначе я выстрелю, - и в бок ему больно ткнулось дуло пистолета.
Пройдоха замер, соображая.
- Вот так, - хладнокровно продолжал предводитель. - Теперь поговорим. Сделка завершена и бумаги подписаны?
- Все по закону и вы не посмеете помешать! - злобно крикнул Норов.
- А вот и посмею, - ответил Сергей Львович. - Есть способ заставить вас написать по форме отказное письмо и аннулировать сделку. А еще вы сейчас же отдадите мне доверенность на управление имением Денисьевых.
- Это разбой! А, вы заодно с Гришкой! Я засужу вас! - шипел Норов.
Не убирая пистолета от его бока, предводитель выглянул из коляски.
- Что ж, мы в довольно глухом месте, ваш труп нескоро найдут. А найдут, спишут на Гришкины злодеяния. Доверенность!
Норов неохотно раскрыл портфель, порылся в нем и вынул нужную бумагу. Сергей Львович выхватил ее из рук мошенника и внимательно проглядел. Это была она, доверенность, подписанная Машей.
- Рвите на мелкие клочки! - велел предводитель, напоминая тычком о пистолете.
Искривившись и злобно кусая губы, Норов стал рвать доверенность, и кусочки бумаги падали с его колен на дно коляски.
Между тем Сергей Львович одной рукой взял портфель и выудил из него чистый лист гербовой бумаги.
- Я знаю, что сделку еще можно опротестовать, времени прошло немного. Теперь пишите отказное письмо. Вот так я вам подложу портфель.
Норов раскапризничался:
- Мне нечем писать.
Однако его мучитель достал откуда-то из-под сиденья дорожный чернильный прибор с чернильницей, плотно закрытой бронзовой крышечкой. Делать нечего, Василий Федорович написал требуемое письмо. Наблюдая со злобным бессилием, как предводитель прочитывает его внимательнейшим образом и прячет у себя на груди, он спросил:
- Почему вы думаете, что я не разоблачу вас тотчас и не восстановлю все документы?
Сергей Львович насмешливо посмотрел на него.
- Потому, сударь, что вы не захотите потерять репутацию и те деревеньки, кои приобрели на чужие деньги.
Норов побледнел.
- Я полагаю, - продолжал предводитель, - вы догадываетесь, что мне хватит власти и связей, чтобы уничтожить вас вовсе?
- Теперь вы довольны? - зло посмотрел на него Норов. - Я волен уйти?
- Извольте, - предводитель стукнул кучеру, и тот остановил экипаж.
Норов потянулся за портфелем.
- Портфель до поры останется у меня, - неожиданно заявил предводитель. - Верну, как только уверюсь, что вы не замышляете нового преступления.
Василию Федоровичу очень не хотелось оставлять портфель. Он безнадежно подергал его за ручку и смирился. Выглянув из коляски, он обнаружил, что экипаж стоит на прежнем месте, у присутствия, а неподалеку его дожидается Сенька.
- Мы никуда не уезжали? - удивился Норов.
- Крутились по кварталу. И последнее. - Сергей Львович сделал внушительную паузу. - Признаю, что мера разбойничья, но с подобными вам иначе, верно, нельзя. Сколько бы времени понадобилось, чтобы восстановить справедливость. Теперь исчезните с моих глаз и благодарите Марью Алексеевну, что я не раздавил вас, как отвратительное насекомое.
Василий Федорович бросил на него взгляд, полный ненависти, и выбрался из коляски. Оказавшись в безопасности, он пробормотал угрожающе:
- Ничего, сквитаемся! Я нанесу вам удар, когда вы не ждете.
Сергей Львович высунулся из коляски, удивленно подняв брови, и Норова как ветром сдуло. Лишь вилась пыль на том месте, где он только что стоял.
Впрочем, этим дело еще не кончилось. Предводитель выбрался из коляски и взошел на крыльцо присутствия. Он направлялся к давешнему чиновнику. По счастью, тот еще не ушел из должности, а лишь собирался это сделать, приводя порядок бумаги на столе. Когда в комнату вошел Бронский, чиновник побледнел и в растерянности сел на стул.
- Вы, верно, забыли милостивый государь, о нашем договоре, но я вполне понимаю причину, - насмешливо произнес предводитель.
Чиновник невольно покосился на ящик стола, из которого торчал ключ. Сергей Львович перехватил его взгляд:
- Вот именно. Верно, сумма была столь велика, что вы не устояли.
Чиновник побагровел. Бронский беспечно продолжал:
- Впрочем, я ничего не знаю наверное, это все лишь догадки, и я готов отказаться от всяких предположений за небольшую услугу.
- Услугу? - просипел чиновник и откашлялся.
- Василий Федорович Норов передумал продавать имение Денисьевых, вот его отказное письмо. Здесь надобно поставить вашу подпись и печать. Уведомьте господина, купившего это имение, и проследите, чтобы ему вернули деньги.
Несчастный в полуобморочном состоянии подписал бумагу и прихлопнул печатью. Исполнив, как было велено, он свалился в кресло без сил.
- Василий Федорович вам премного благодарен, - насмешливо произнес предводитель и откланялся.
Теперь все, свой долг он исполнил. Однако легче на душе не стало. Возвращаясь домой, Сергей Львович чувствовал безнадежную усталость и тоску. Он не знал, как ему жить дальше.
25.
Между тем Марья Алексеевна хлопотала по хозяйству, помогая Василисе делать ревизию припасам. Пора было отправлять человека в город за покупками. Хозяйка готовила список нужных в хозяйстве вещей и провианта, который следовало закупить.
В последние дни ее будто подменили. Прежде казавшиеся тягостными заботы теперь вдруг сделались вполне сносным занятием, все давалось ей с поразительной легкостью. Домашние частенько с удивлением замечали мечтательную улыбку на лице Марьи Алексеевны, а иной раз ее заставали возле давно заброшенного фортепиано. Как-то враз похорошевшая дама силилась вспомнить романсы своей молодости. И даже, страшно подумать, Марья Алексеевна раскрыла заветную шкатулку и решилась продать кое-какие камни, чтобы справить себе и Кате летние обновы. Ее теперь вовсе не пугало, что скажет на это ворчливый Базиль. Ах, если б еще как-нибудь избавиться от его принудительной опеки да нанять управляющего!
Теперь и наружности она стала придавать важное значение, пускаясь на всякие хитрости, чтобы продлить молодость. Да и что такое тридцать восемь лет! Теперь Марье Алексеевне ее возраст не казался безнадежной старостью. Из "Дамского журнала" она вычитала рецепты для поддержания здорового цвета лица и упругости кожи. В ход пошли мед и яйца, простокваша и творог.
Когда-то ручки Марьи Алексеевны восхищали всех своей нежностью и миниатюрностью. Теперь она занялась ими, чтобы вернуть их былую красоту. Накладывала компрессы из квашеной капусты, смягчала толченым вареным картофелем с молоком, делала восковые ванночки. Волосы мыла с ржаным хлебом, а на ночь смачивала репейным маслом и спала в колпаке. Все теперь имело смысл!
От этих ли стараний или еще от чего, но Марья Алексеевна подлинно расцвела, что весьма беспокоило Василия Федоровича. По возвращении дамы от Давыдовых он с подозрением поглядывал на нее, и Марья Алексеевна могла поклясться, что в его взгляде появился новый интерес. Впрочем, что ей было до Норова!
Эти несколько дней Маша жила грезами. Едва она закрывала глаза, чтобы уснуть после долгого хлопотливого дня, воображение рисовало ей подробности той волшебной ночи... Она будто вновь слышала трели соловья и хриплый голос Сережи, звавший:
- Иди ко мне...
Мысленно она проживала заново каждое мгновение той ночи, ничего не забывая и не оставляя без внимания: ни колючую щетину на щеке Сережи, ни пленительную силу и твердость его рук, ни частое биение сердца, ни сладчайший запах его пота... Все, все любила Маша в нем, как в те далекие годы, когда они были такими же юными, как их дети теперь...
Одно лишь печалило Марью Алексеевну. За эти дни Сергей Львович ни разу ничем не напомнил о себе. Значит ли это, что она ему вовсе не нужна? Впрочем, разве это мешало ей любить? "Боже, Боже! - думала бессонными ночами Марья Алексеевна. - Какое счастье любить и знать, что на свете есть этот человек! Во плоти, живой, а не герой романов или грез. Он есть, и я люблю его! Жизнь перестала быть сном, а я - Спящей царевной из сказки. Он расколдовал меня, и я теперь живу! И пусть, пусть он более никогда не придет, пусть ничего более не случится с нами, я счастлива. Господи, могла ли я подумать, что так богата жизнь, так много чудес у Тебя?"
Все так, однако молчание Бронского печалило бедняжку, она хотела надеяться, что еще нужна ему, что и он возродится с ее любовью, что все еще возможно. Однако дни шли, а Сережа не давал о себе знать...
Занятая хлопотами, Марья Алексеевна все же спросила о дочери и удовольствовалась беглым ответом Насти, что барышня в саду. Однако дочь не появилась за вечерним чаем, и дама пила чай в одиночестве (Василий Федорович не вернулся из города). Привыкшая к Катиным чудачествам, Марья Алексеевна полагала, что девушка опять заперлась у себя. Но беспокойное чувство, заглушаемое домашними заботами, теперь заговорило в полную силу.
Денисьева уж было поднялась из-за стола, чтобы направиться в Катину комнату, как в столовую вбежала бледная, заплаканная Настя и срывающимся голосом проговорила:
- Беда, барыня! Катя пропала!
Марья Алексеевна тотчас подскочила к ней:
- Как пропала? Что ты врешь?
Больно заныло сердце, но испуганная мать метнулась на лестницу и в мгновение ока оказалась в Катиной комнатке. Там было пусто и, казалось, давно. Настя следовала за ней по пятам, ломая руки и воя.
- Рассказывай, что знаешь! - велела сходящая с ума женщина.
Она стала бродить по комнате, с трудом понимая, что говорит с причитаниями Настя. Да и что могла горничная знать? Барышня велела сказать, что гуляет в саду, и только. Куда направилась Катя, она не знала. Верно, недалече, раз ничего с собой не взяла и одета была легко.
- Что это, а, Настя? Свидание? С младшим Бронским? Где? Где они могли бы встречаться?
- Да я уж все обегала! - выла Настя. - Все окрест облазила, каждый кустик оглядела! На опушке в роще за домом была. Вот... нашла... - и она зарыдала в голос, протягивая барыне тюлевый цветочек от Катиной шляпки.
Марья Алексеевна непонимающе смотрела на жалкое украшение, бормоча:
- Что это? Побег или похищение? А может, Настя, - оживилась она, - а может, Катя вот-вот вернется? Ну, гуляла с этим мальчиком, изменником, теперь вернется? А цветочек оборвался...
Настя трясла головой:
- Ох, барыня, мы не говорили вам всего! Ох, беда-то, горюшко лихое... Ведь разбойник-то этот, Гришка, позарился на нашу Катю, преследовал ее, горемычную...
- Нет! - просяще простонала несчастная мать. - Только не Гришка!
Она заплакала, однако тотчас встрепенулась.
- Надобно искать! Ехать, бежать...
- Да куды? - выла Настя. - У него вон войско какое, куды нам-то?
Марья Алексеевна сжала голову ладонями.
- Постой, Настя, не кричи. Давай подумаем. Ведь она сама ушла. Куда шла, неужто к разбойнику?
- Христос с вами! - замахала Настя руками. - Катя боялась этого черта хуже смерти!
- Вот! - обрадовано воскликнула барыня. - Выходит, она шла к кому-то другому. Была весела или мрачна?
Настя умолкла на миг, вспоминая.
- Так по ней разве поймешь? Но не печальна, нет. Задорная, что ли, куражная.
- Свидание? - лихорадочно вопросила Марья Алексеевна. - Ты все знаешь про ее сердечные дела, верно?
Настя замотала головой:
- Да разве она что скажет? Ну, получала письма, радовалась им.
- Ну конечно! - воскликнула Денисьева. - На балу они и сговорились о свидании. Они танцевали котильон... Я-то думала, ее гусарский поручик пленил...
Марья Алексеевна бросилась вон из комнаты. Крикнув Василису, велела распорядиться об экипаже:
- Катя пропала!
Василиса ахнула и испуганно пробормотала:
- Да, матушка, Василий Федорович не вернулись, а на чем ехать-то? Бричка опять сломалась, дормез еще по весне развалился...
Марья Алексеевна бросилась в конюшню, прихватив с собой фонарь.
- Да куды же вы, барыня? - лепетала Настя, едва поспевая за ней.
- Надобно прежде ехать к ним, там ее искать!
Она растолкала спящего конюха. Тот очумело смотрел на барыню.
- Есть ли верховые? - выспрашивала она.
Фомич почесал в затылке.
- Разве что Ласточка? А на что тебе?
- Седлай! - решительно распорядилась барыня.
Фомич смотрел на нее с недоумением:
- Так ить дамского седла нету...
- Седлай мужским!
Настя и Василиса охали и ахали, наблюдая, как Марья Алексеевна мечется по конюшне. Они уж было решили, что барыня от страха за дочь слегка умом тронулась.
- Ночь ведь на дворе! - стонала Василиса. - Куда же ты, матушка? Да на лошади-то, срам!
Марья Алексеевна не слушала ее, в нетерпении подгоняя сонного конюха. Ей казалось, он слишком медленно стелет попону, ладит седло, затягивает ремешки. Как и куда собралась она скакать в ночи? В сей момент Марья Алексеевна не думала об этом. Ее девочка пропала, и она сошла бы с ума в бездействии и ожидании.
- Где Андрюшка-форейтор?
Побежали звать Андрюшку, который гулял где-то с девками. Насилу дождалась Марья Алексеевна, когда его сыщут и доставят на конюшню.
- Сказывай дорогу до Сосновки господ Бронских! - велела барыня, и Андрюшка, перепугавшийся было столь спешного вызова, подробно растолковал ей, как ехать.
Дворовые люди с беспокойством взирали на барыню, выбирающую хлыст для лошади.
- Подсадите же! - приказала Марья Алексеевна.
Андрюшка бросился помогать ей.
- Да куда же ты, матушка, убьешься! Слыханное ли дело, как мужик, верхом! - причитала Василиса.
Марья Алексеевна припомнила уроки верховой езды в московском манеже и конные прогулки с Сережей. Спору нет, навыки давно утрачены. Однако стоило ей закрепиться в седле по-мужски (для чего пришлось повозиться с юбками), как в ней проснулась семнадцатилетняя Маша. Марья Алексеевна почувствовала под собой лошадь вполне добродушного нрава, она сжала коленями ее бока и дала шенкеля. Лошадь тотчас стронулась с места. Как была, простоволосая, в домашнем платье, Марья Алексеевна тронулась в путь. Трясущаяся Настя крестила ее вслед.
Едва выехав за ворота усадьбы, Денисьева пустила лошадь в галоп. "Только бы не заблудиться, не перепутать в темноте поворот!" - лихорадочно думала отважная женщина, несясь что было мочи по лесной дороге и слегка приподнимаясь на стременах, чтобы уменьшить тряску.
Ей было страшно, и не мудрено. Пусть ночь светлая, небо на западе ясно, будто днем, но все же: полный опасности темный лес подступал прямо к дороге. Впрочем, не о разбойниках думала Марья Алексеевна, а о том, что делать, если она не найдет Катю у Бронских. Могла ли дочь бежать с юным правоведом? Но зачем и куда? К тому же Настя уверяет, она ничего не взяла с собой... И не поступила бы так ее девочка со своей любящей маменькой!
Лошадь споткнулась, и Марья Алексеевна едва удержалась в седле. Ноги ныли, она устала, но продолжала гнать Ласточку что было сил. Впрочем, лошадь будто чувствовала, как важно поскорее добраться до цели, она бодро скакала, направляемая женской рукой.
Если Кати нет у Бронских, что тогда? Об этом страшно было думать, и Марья Алексеевна стала представлять, как приедет и разбудит Сережу... Он все решит, он поможет, он обязательно придумает, где искать Катю! Не позволяя себе терять силы в рыданиях, Марья Алексеевна летела по ночному лесу и не чувствовала свежего ветра, поднявшегося к ночи.
Вопреки представлениям Денисьевой, дом Бронских не спал, когда она прибыла, наконец, в их имение. "Дурной знак!" - кольнуло в сердце. Более того, горели фонари у крыльца, сновали люди. Они заметили всадницу и бросились ей навстречу. Остановившись у крыльца, Марья Алексеевна, без сил сползла с лошади и попала прямо в объятья Сергея Львовича.
- Катя пропала! - еле выговорила она.
- А Левушка с охоты не вернулся, - не своим голосом произнес в ответ предводитель.
26.
Катя проснулась на роскошной постели с тончайшими простынями и шелковым покрывалом. Она огляделась по сторонам, не понимая, где находится. Деревянная изба была увешана и застелена персидскими коврами, тесно набита не мужицкой мебелью. Изящное трюмо, дамский туалетный столик, заваленный модными безделушками, пузырьками, баночками с помадой, флакончиками, гребнями; серебряный умывальник и в пару ему кувшин, изогнутые стулья и поместительные кресла, турецкий диван и комод с инкрустацией. Лишь образа в углу, украшенные засохшей вербой и фольгой, были древними, крестьянскими.
Она вспомнила, что случилось с ней накануне. Ах, лучше бы не вспоминать! Девушка залилась слезами, всхлипывая:
- Нет! Нет! Не хочу!
Внезапно умолкла, пораженная некоей мыслью, и вскочила с кровати. На ней была надета одна длинная тонкая рубашка. Катя заметалась по избе, расшвыривая все, что попадалось под руку. Раскрыв кожаный несессер, достала ножницы и проверила их остроту. Ножницы оказались с кривыми тупыми концами. Порывшись в комоде, вышвыривая все наружу, пленница выдернула длинный шнурок из какой-то юбки и тотчас связала петлю. Она была будто в лихорадке. Посмотрев на потолок, она увидела крюк, какие вбивают в крестьянских домах под люльку. Катя схватила стул, взобралась на него и взялась приделывать петлю. Она ни на миг не остановилась и не задумалась, что делает. И вот все было готово, безумная девица уже всунула голову в петлю и готовилась спрыгнуть со стула, когда в избу ворвался мужчина и ловко подхватил Катю, упавшую ему прямо в руки.
- Нет, птичка! - проговорил он, крепко обнимая девицу. - Ты мне нужна и, стало быть, должна жить.
Это был Гришка.
- Убийца, оставь меня! - застонала Катя, силясь вырваться из его объятий. - Ты мне мерзок, отвратителен! Подлый убийца!
Григорий помрачнел и, недобро усмехнувшись, выпустил жертву из рук.
- Однако у тебя есть время привыкнуть ко мне... Знай, ты будешь моей или ничьей вовсе! Марфа! - крикнул он в распахнутую дверь.
В избу вошла молодая баба и поклонилась.
- Глаз с нее не спускай! Случится что, шкуру сдеру! - Он произнес это так, что баба содрогнулась от страха.
- Все сделаю, батюшка, как велишь! - поклонилась она торопливо.
Разбойник метнул в Катю огненный взгляд и стремительно вышел из избы. Марфа недобро посмотрела на пленницу и уселась на стул, скрестив руки. Катя вновь забралась на кровать и забилась под одеяло. Она дрожала как в лихорадке, вспоминая пережитое.
...Гришка появился на опушке, когда Катя прощалась с Левушкой, условившись о новой встрече в лесу.
- Я знал, что дождусь тебя, красавица! - проговорил он, выходя из-за березы. - Не зря тут дозор поставил. Твой любезный всякий день приходил сюда, я и смекнул, что рано или поздно он дождется. А с ним и я.
Катя обмерла в страхе, но Левушка тотчас метнулся к оставленному ружью, и в мгновение ока разбойник оказался на прицеле.
- Стой на месте, Григорий! - приказал Бронский.
- Ишь ты, шустрый воробышек! - насмешничал Гришка. - А ведь ты меня не убьешь, нет. Куда тебе! - Он приближался к Кате, ничуть не боясь нацеленного на него ружья. - Выстрелить в человека, это, брат, не так-то просто.
Юный правовед припал к ружью:
- Оставь нас, Гришка, иди своей дорогой, и я не буду стрелять.
Бронский не понимал, отчего медлит Катя, не кидается под его защиту. Между тем она достала из кармана золотой медальон.
- Если ты за этим пришел, то вот, забирай! - она бросила медальон Григорию.
Разбойник ловко поймал безделушку и спрятал в карман.
- Этой мой подарок, дурочка. Самое дорогое. Да то ли еще будет!
Бронский с удивлением наблюдал за ними. Теперь Катя метнулась было к Левушке, но была схвачена железной рукой.
- Теперь попробуй выстрелить, - ерничал Гришка, прикрываясь отбивающейся от него Катей.
- Гнусный негодяй, подлец! - вскричал Левушка.
- Тю-тю-тю! - дразнил разбойник юношу. - Гром не из тучи, а из навозной кучи. Не горячись воробышек, мне твои угрозы что трын-трава. Лучше уходи подобру-поздорову, пока мои молодцы не нагрянули.
- Отпусти Катю, злодей, иначе мы не договоримся, - гневно ответил Бронский и тщательно прицелился.
Дальше бедная девица не могла, не хотела вспоминать, но память сама подсовывала ей страшную картину. Гришка свистнул и вдруг откуда-то из кустов раздался выстрел, Левушка удивленно обернулся, выронил ружье и упал как подкошенный. Катя страшно закричала и забилась в Гришкиных руках.
- Убийцы! Убийцы! Пусти меня к нему, проклятый злодей!
- Терентий промаху не дает, нету больше твоего любезного, - оскалился Гришка и приказал своим молодцам: - В обоз ее и отправляемся к себе. Да ружье-то подберите!
Катя отбивалась, кричала, кусалась, рвалась к Левушке. Однако сила солому ломит, два мужика схватили ее за руки и за ноги и поволокли куда-то. Она так надеялась, что кто-нибудь дома услышит выстрел или крики, придет на помощь, но тщетно. И теперь не понимала, почему никто в доме не услышал шума. Вконец обессилевшую, ее бросили в повозку, набитую тюфяками, подушками и всяким другим скарбом. Один из мужиков спутал веревкой ей ноги и руки.
- Не блажи, а то у нас разговор короткий, - зловеще предупредил он.
Бедняжка от потрясений и без того была ни жива ни мертва. Она впала в беспамятство, и это спасло ее рассудок. Катя не помнила, как попала сюда, в эту избу. Теперь, зарывшись в одеяло, бедная пленница твердила только одно: "Левушка! Левушка!", и рыдания сотрясали ее тело.
27.
- Наревелась, чай, а теперь вставай да одевайся! - услышала Катя грубый женский голос. Она и не подумала исполнять, тогда Марфа сорвала с нее одеяло.
Катя разъярилась:
- Пошла вон, дура! - крикнула она несносной бабе и швырнула в нее подушкой.
- А ты что думала, тебя тут обхаживать будут, как княжну какую? - огрызнулась Марфа.
- Тебя никто не просит обхаживать, сгинь с глаз моих! - ярилась пленная девица, кидая в бабу чем попало.
- Да кабы я могла, - Марфа ловко уворачивалась от предметов, летящих в нее, - нешто сидела бы возле тебя? Али не слыхала свово дружка, как грозился?
- А это тебе за дружка! - вовсе рассвирепела Катя и запустила в стражницу башмаком.
Башмак ударил бабу по голове, она охнула и закрыла лицо руками. Катя опомнилась.
- Добром прошу, уйди ты отсюда, ничего со мной не будет, - попросила она, успокаиваясь.
Марфа колебалась:
- А ну как опять вздумаешь руки на себя наложить? Это ладно, я подсмотрела, Гриша успел. Кабы не я, болталась бы уже, как куль с мякиной.
- Помрачение нашло, - сердито ответила Катя. - Теперь прошло. Где мое платье?
Марфа подала чужую одежду, нарядную, яркую.
- Это не мое, - отказалась пленница от всего этого великолепия.
- Да все твое, вона - целый сундук, - указала Марфа в угол.
- Не надобно мне награбленного. Где мое платье? - настаивала Катя.
Баба рассердилась:
- И чего это нос воротишь от такого богатства? Твое-то платьице рваное да грязное, сожгла я его.
- Я не наложница и не шлюха, чтобы так одеваться! - вновь вскипела Катя.
- Али голой ходить лучше? - съязвила Марфа
Катя тотчас схватилась за второй башмак, и баба сочла более безопасным караулить пленницу за дверью.
Вспышка гнева и склока с Марфой чудесным образом вернули девушке трезвость рассудка и присутствие духа. Едва за стражницей закрылась дверь, она упала перед образами. Все силы души бедняжка отдала молитве. Пусть Левушка выживет, пусть он жив! О его спасении просила Катя у темного лика кроткого Спасителя. Она не помнила, что шептала, какие обещания давала, но встала с колен, окрыленная надеждой. Ведь она не знает наверное, убит ли Бронский или только ранен. Катя не верила Гришке. Она решила искать способа бежать, если не найдет Левушку здесь, в лагере разбойников. И до тех пор, покуда не уверится в чем-то одном (она содрогнулась при этой мысли), отчаянию не придаваться. У Бога милости много.
Однако следовало одеться. Девушка не притронулась к той одежде, что предлагала ей Марфа. Порывшись в комоде, она взяла кое-что из белья, самое простенькое. Потом принялась за огромный кованый железом сундук. Он был так велик, что Катя едва не утонула в нем, по пояс уйдя внутрь. Среди всякого награбленного дамского тряпья попадались маскарадные костюмы, верно, привлекшие внимание разбойников фальшивой роскошью.
- Вот что мне нужно! - воскликнула Катя.
Она обнаружила подходящий ей, кажется, по росту костюм пажа: бархатная курточка и штанишки, белая рубашечка, чулки, башмаки и берет с пером. Облачившись в костюм, Катя убрала волосы под берет, сорвав с него развесистое перо. Преобразившаяся девица встала у трюмо. Из зеркала на нее смотрел хорошенький мальчик.
К костюму еще, верно, прилагался короткий блестящий плащ, который набрасывался на плечи и затягивался веревочкой. Катя повертела его в руках и положила обратно: совсем уж театр! К ее разочарованию, башмаки пажа оказались ей велики. Что ж, ее собственные башмаки сгодятся, они целы. Только вот чулочки белые, испачкаются скоро. Сюда бы сапожки...
- Марфа! - крикнула Катя, и баба тотчас показалась в двери. Девушка могла поклясться, что Марфа наблюдала из своей засады за ее переодеваниями, ибо на лице ее рисовалось живейшее любопытство.
- Найди мне сапожки, верно, уж наворовали изрядно! - велела ей Катя.
Не обращая внимания на язвительный тон, стражница кивнула и деловито порылась в берестяных коробах, стоящих на полках, затем вышла и вернулась с длинной тонкой лучиной.
- Мерку надобно снять, - сказала она, подходя к Кате. - Давай ногу-то.
Обломив лучинку по Катиной ступне, Марфа вышла из горницы и крикнула кого-то. Девушка отметила, что за дверью была другая половина избы с печью посредине. В этой половине, верно, и жила сама баба. Пленница попыталась выйти, да не тут-то было: дверь оказалась запертой. Она подошла к окошку, которое было столь мало, что пролезть в него не смогла бы и кошка. Всего в горнице было пять слюдяных окошек. Все крепко заколочены и, видно, никогда не открывались. Разглядеть сквозь них что-либо на улице вовсе было невозможно. Свет проходил и ладно. Стены избы были сложены из толстых бревен. Никаких лазеек, щелей. От хозяйской половины горницу отделяла дощатая перегородка. В ней, верно, и была та щель, через которую Марфа подглядывала за Катей.
Покуда ждали сапоги, баба принесла Кате завтрак.
- Разносолов у нас нет, будешь есть, что и мы! - буркнула Марфа, ставя на столик миску с кашей и кувшин молока.
Девушка не была избалована разносолами, она поела и каши, понимая, что ей понадобятся силы. Марфа молча убрала за ней и ушла в свою половину. Когда принесли сапожки, вошла опять и бросила их на стул:
- Примеряй!
Сапожки были чудо как хороши: сафьяновые, мягкие. Катя с удовольствием всунула в них ножки в белых чулочках и почувствовала, как уютно там внутри. Она вскочила и потопала нарочно, проверяя, годятся ли сапоги.
- Ну, впору? - спросила Марфа, наблюдавшая за ней, уперев руки в бока.
- Впору, - кивнула Катя. - Теперь бы прогуляться!
В курточке и штанишках она походила на озорного мальчишку и, казалось, вполне натурально вошла в роль.
- Не велено выпускать, - буркнула Марфа, уходя и запирая за собой дверь.
Катя покрутилась возле трюмо, с любопытством разглядывая себя и притопывая ножками в чудесной обнове. Надобно уломать Гришку, чтобы позволил выходить... При мысли о разбойнике Кате сделалось не по себе, опять нахлынули ужас и отчаяние. Глядя на образа, девушка будто искала поддержки:
- Он жив, он жив, я чувствую это...- шептала она, едва сдерживая слезы. - Я найду его. И ради Левушки я вынесу все, даже Гришку... Я не боюсь его!
И скоро ей представилась возможность испытать свою решимость.
28.
Вечером, когда пленница истомилась взаперти и была слаба духом, явился ее мучитель.
Увидев перед собой вместо томной девицы мальчишку-пажа, он оторопел.
- Вот так превращение! - и страшный взгляд его выразил восхищение. - Не знаю, что и лучше...
Катя ничего не ответила ему, собираясь с силами. Ей хотелось плакать и проклинать разбойника, расцарапать ему всю его ненавистную физиономию, а приходилось держать себя в узде. Надобно внушить Гришке уверенность, что его пленница смирилась со своей участью, чтобы он дал ей хоть некоторую свободу. Однако по невинности своей она забыла о главной опасности. Необычное одеяние Кати разожгло воображение разбойника, и без того распаленного долго сдерживаемой страстью. Григорий приблизился к притихшей девице, пожирая ее глазами, и грубо притянул к себе.
Инстинктом Катя чувствовала, что сопротивление лишь больше раздразнит его. Она сжалась и отстранилась с презрительной гримаской.
- Не люб я тебе? - хрипло спросил Григорий, и девушка опять каким-то чутьем угадала глубоко скрытую растерянность его и шаткость. Она положительно имела странную власть над разбойником. Если б он не был атаманом огромной шайки, Катя бы сказала, что Григорий боится ее!
- Сделаешь это теперь, - холодно и властно произнесла девица-паж, - я убью себя, и ты не сможешь мне помешать, даже если тебе придется сидеть возле меня день и ночь.
Григорий нахмурился, однако бесстрашная девица продолжала:
- Будь ты дремучий мужик, я не удивлялась бы. Разве ты не знаешь, что любовь не получают насильно, не покупают и не завоевывают угрозами? Надобно женщину приручить, дать ей привыкнуть к тебе, расположить лаской и заботой.
Она высвободилась из его рук и отошла на безопасное расстояние. Разбойник слушал ее с видом прилежного ученика, и это развеселило Катю.
- Ты вот все убийцей меня кличешь, - заговорил он совсем иначе, - так знай: ни одного человека в жизни я не убил. Если только случайно...
- Право? - возразила Катя. - Так уж ни одного? Если убивают твои сподручники, разве ты не при чем?
Гришка усмехнулся и сделался прежним:
- У хлеба не без крох. Мои молодцы - лихие разбойнички, на их совести много крови. Но я - нет...
- А Левушка? - голос Кати дрогнул, как ни силилась она скрыть волнение.
- Любезный твой? Так то Терентий стрелил! - дурашливым тоном ответил Григорий.
- Он жив? - умоляюще глядя на него, спросила Катя.
Разбойник помрачнел.
- Нет его, забудь навсегда. Ты моя и ничьей не будешь!
Он повернулся, чтобы уйти. За перегородкой что-то грохнуло. Верно, там Марфа подглядывала, как всегда.
- Позволь мне выходить из избы, иначе с тоски помру! - пересиливая себя, попросила Катя.
- Разве только со мной. Поглядим! - неопределенно ответил Гришка и вышел.
Девушка в бессилии упала на кровать. Ее трясло как в лихорадке. Притворство нелегко далось ей. Впрочем, Катя понимала, что это лишь отсрочка казни...
Вошла Марфа со свечой и кувшином молока, накрытым горбушкой хлеба.
- Поешь да спать, - сказала она, ставя все на стол. И добавила, смешно фыркнув: - Вырядилась мужиком, даже Гришка не польстился. А ить у него целый гарем из девок, как у турецкого салтана. И никого не забижает...
Катя смотрела на нее и не знала, плакать ей или смеяться.
29.
Шел пятый день, а поиски до сих пор не увенчались успехом. Марья Алексеевна осунулась, похудела, от бессонных ночей под глазами ее пролегли синие тени. Сергей Львович уговаривал бедняжку остаться у него, поспать, постараться взять себя в руки, но она вдруг вообразила, что Катя вернулась домой, и просила дать ей экипаж.
- Мы пошлем человека узнать, - уговаривал предводитель, сам не спавший эти ночи и едва державшийся на ногах.
Все эти беспокойные дни он не вылезал из седла, возглавив поиски в лесу. Тихона отправил в Петербург: вдруг Левушка объявится там. Если бы знать наверное, что это не побег. Приходилось вести действия на два фронта: искать в лесу и выяснять, куда могли бежать дети. Если все же это побег...
В последнее время Бронский склонялся к тому, что исчезновение детей - дело рук Гришки и его шайки. Все шло к тому. Свидевшись с полицмейстером, предводитель настоял, чтобы вызвали солдат. Надобно искать лагерь разбойников. Где-то ведь они отсиживаются в опасные для них моменты, прячут награбленное барахло, отдыхают, зализывают раны. Где-то кормятся и спят.
Предводитель настаивал, чтобы прочесали лес и в соседних уездах. Нелегко было согласовать действия с властями этих уездов. Их не трогали покуда, они и не чесались. Пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Только потом поздно будет...
Очень помог Давыдов Игнатий Ильич. Влияние его в губернии было весьма существенно. Давыдов не пожалел ни времени, ни сил, ни денег. Солдат пообещали прислать. Все остальные средства были использованы, дети как в воду канули. Но не бывает так! Человек не иголка в стоге сена. Если живы (при этой мысли Сергей Львович чувствовал сильнейшую боль в сердце), если живы, обязательно найдутся...
Разумеется, этих соображений он не приводил несчастной матери. Она и без того обезумела, винила себя во всем. На бедняжку больно было смотреть, так жалка она была. Теперь Марья Алексеевна рвалась домой, вбив себе в голову, что Катя вернулась. Да если б она и впрямь вернулась, из имения тотчас же прислали бы гонца известить об этом.
Марья Алексеевна не слушала доводов, смотрела глазами, полными слез и мольбы, отказать не было сил. И хоть тревожно было Сергею Львовичу и вовсе не хотелось отпускать Машу, он вынужден был дать ей экипаж. Поехал бы с ней, да ему донесли, что на мельнице кто-то есть, надобно проверить немедленно.
Марья Алексеевна поехала. Она не сказала Сереже, что было еще одно соображение, погнавшее ее из дома Бронских. Ее отправили в английской коляске на хороших лошадях. Бедняжка надеялась, что по дороге домой на нее нападут разбойники, соблазнившись богатым экипажем. Тогда она, верно, узнает, у них ли дочь, жива ли ее девочка...
- Она жива, она жива, - бормотала в дороге и всхлипывала несчастная мать.
Кучер Бронских то и дело оглядывался назад. Он дивился и приказанию барыни не гнать, ехать медленнее. Впрочем, если он, забывшись, и подстегивал лошадей, барыня не замечала этого, погруженная в свои горестные мысли.
Вопреки ожиданиям, как это часто водится, они благополучно добрались до дому. Дворня выбежала встречать. Еще издали кричали:
- Барин пропал, сгинул с лошадьми и повозкой!
Коляска остановилась, Марья Алексеевна поспешно выбралась на землю.
- А Катя? Катя вернулась?- спросила она, и тотчас по лицу Насти все поняла.
- Не вернулась, - вздохнула Настя. - Мы уж было думали, вы везете ее...
Марья Алексеевна заплакала, но тотчас взяла себя в руки. Велела:
- Кучера накормите, лошадям дайте, что нужно...
Она собралась уж идти в дом, да что-то ноги не несли...
- Барыня, слышь, - негромко позвал ее кучер, и не думавший слезать с козел.
Марья Алексеевна удивленно взглянула на него.
- Не убивайся так, жива твоя дочь! - скоро проговорил кучер.
И не успела Марья Алексеевна опомниться, он хлестнул кнутом лошадей, развернул экипаж и погнал что было сил в обратную сторону.
ЧАСТЬ 3. ПУТЬ К СПАСЕНИЮ.
1.
- Глашка, собери сосновых шишек на самовар!
- Соберу, тетенька!
Из летней кухни выскочила веснушчатая девчонка лет двенадцати с жидкой косицей, в домотканном сарафане и с красной лентой на лбу. Она несла узелок, прижимая его к груди. Босые пятки ее замелькали на лесной дороге. Поминутно оглядываясь, девчонка спешила к заброшенным конюшням, которые когда-то принадлежали владельцу сгоревшей усадьбы. Про них давно забыли, и конюшни заросли лопухом и крапивой, потихоньку гнили и разрушались, окруженные глухим лесом. Редко кто забредал сюда, боялись.
Приблизившись к руинам, Глаша прислушалась и осторожно заглянула в дверную щель. В конюшне было тихо. Тогда она вошла внутрь. Сквозь дырявую крышу просачивались солнечные лучи, пахло сеном, а не навозом, было сухо и пыльно. В одном из бывших денников на куче соломы лежал человек. Прямо на земле возле него стояла чеплашка с водой и валялся кусок черствого ржаного хлеба.
- Барин! - испуганным шепотом позвала Глаша, прижимая к груди узелок.
Человек зашевелился, и тотчас послышался звон тяжелой длинной цепи: несчастный был прикован за ногу к чугунному столбу, зачем-то вкопанному посреди конюшни.
- Ох, - с облегчением вздохнула Глаша. - Я уж было подумала, что вы умерли! Барин, я поесть вам принесла.
- Как тебя зовут? - спросил прикованный слабым голосом.
- Глаша, - застенчиво ответила девочка. - А как мне вас кликать, я все "барин" да "барин"?
- Зови меня Лев Сергеевич. Глаша, это ты перевязала мне рану?
- Да уж не обидчики ваши! Меня бабушка Устинья, покойница, научила из разных травок мази составлять, бальзамы да настои.
Глаша развернула узелок, разложила на чистой тряпочке принесенную снедь.
- Лев Сергеевич, откушайте. Тут вот пирог с грибами, ватрушка с творогом и молоко.
- Спасибо, мой ангел, но что-то не хочется есть. Я молока попью.
Бронский потянулся было за бутылью, но застонал и упал назад, на солому.
- Что ж вы, потихонечку надобно, - остерегла его Глаша. Она сама поднесла к его губам бутыль с молоком.
Левушка жадно пил, пока не устал.
- Они вас как собаку помирать тут бросили, - сетовала Глаша, отирая платочком, намоченным в воде, лицо и шею раненого.
На подбородке и щеках Бронского появилась мягкая рыжеватая поросль. Он был чрезвычайно бледен.
- А что, сторожат меня или приковали и уж не страшатся, что убегу? - спросил он со слабой усмешкой.
Девчонка ответила:
- Есть и караульщики, пьют водку и ругаются. Тут наша деревня по соседству, так они и наведываются. А я, как вижу, что явились, бегу к вам.
- Cпасительница моя, - ласково тронул ее за руку Левушка. - Что рана, гноится?
- Глянуть надобно. Вы уж потерпите маленечко, Лев Сергеевич.
Глаша сначала размочила пропитанную кровью тряпку, которой было обвязано плечо юноши, затем резко содрала, Левушка только охнул.
- Чисто, слава Богу, я еще мази положу, побыстрее заживать станет.
Она достала откуда-то из угла сверточек с чистым полотном и баночкой мази, заново перевязала раненого.
- Мне бы помыться, Глаша, - смущенно попросил он. - Не могу так...
Девочка в раздумье погрызла кончик косицы
- Эх, кабы не ваши сторожа! В баньке бы вас попарить, бельишко перестирать...
- Бежать мне надобно, Глаша, - отозвался больной.
- А цепь-то? Я смотрела, не снять ее, не спилить... Должно быть, ключик у них есть. - Она поразмыслила несколько и заключила: - Ключик надобно стянуть!
Левушка шевельнулся:
- Опасно это, будь осторожна. На тебя вся моя надежда, Глаша.
- На Бога надобно уповать, - назидательно поправила его девочка.
Снаружи послышались голоса мужиков: должно быть, вернулись сторожа. Глаша схватила сверток, бутыль, спрятала все в углу.
- Припасы-то в солому закопайте! - шепнула она Левушке и нырнула в какой-то лаз со стороны леса.
Бронский насилу успел спрятать дары своей спасительницы. Мужики были пьяны и бранились между собой.
- И чего ради караулить эту падаль? Куда он денется с цепи? - ворчал один. - Скорей бы уж сдох!
- Ты забыл, что Гришка велел? "Головой за него отвечаете!" - сказывал. Мол, помрет, значит, судьба, но уйти отсюда - ни-ни!
- Али тебе сидеть тут не надоело? - спросил первый.
Они заглянули в денник. Левушка лежал не шелохнувшись.
- Слышь, а не подсобить ли ему помереть-то? - спросил первый зловеще. - Я, чай, Гришка не больно будет убиваться.
Другой молчал, обдумывая предложение, а Бронский не дышал, ожидая его ответа.
- Не, такого приказу не было, - ответил, наконец, разбойник.- Стало быть, нужен он ему.
- Так скажем, сам он того... Там наши ребята душу тешат, денежки гребут лопатой, а мы чем хуже? - вновь уговаривал первый.
Бронский приготовился к худшему. "Легко им не дамся. Одного непременно цепью придушу". Он слышал, как его мучители подошли ближе, смотрели, верно, на него, затем отошли.
- Да скоро сам кончится, - сказал тот, осторожный. - Не будем брать греха на душу. Вон видишь, и не ест ничего.
- Ну, так айда к ребятам? - призывал первый.
- А как не помрет? - сомневался другой. - Не, не годится. Надобно ждать.
И они вышли из денника, а Бронский, наконец, смог перевести дух.
2.
Еще несколько дней ждали разбойники, когда же помрет их пленник. В их присутствии Левушка не подавал признаков жизни. Однако мужикам надоедало сидеть без дела в конюшнях, и они уходили в деревню, либо удить рыбу в соседнем озере. Бывало, не возвращались и на ночь. Разбойники полагали, что если не будут кормить пленника и трогать его вовсе, он быстрее отойдет. Так оно бы и случилось, не пошли Господь Бронскому ангела-хранителя в лице юной деревенской знахарки.
Глаша была сиротой, воспитывалась у тетки. Она часто ходила в лес собирать травы. На ее отлучки из деревни давно уже никто не обращал внимания, и теперь никому не приходило в голову останавливать ее.
Обстоятельная Глаша исполнила просьбу Бронского: она натаскала воды из озера, помогла ему помыться, не обращая внимания на его стыдливые отговорки. Левушкино белье было выстирано ею и высушено на знойном ветерке. Бронский уже мог ходить, лишь цепь ограничивала его движения. Он заметно окреп и не походил более на полумертвого.
Однажды он спросил у Глаши:
- Отчего ты не позовешь помощь из деревни? Разве крестьяне не возьмутся освободить меня?
Девочка затрясла головой:
- Ни-ни! Боятся Гришку страсть как! Он ведь сколько домов пожег, оглашенный! Все знают. А скажи я про вас, и до разбойников дойдет, что к вам хожу... Не-ет...
Левушка пытался выяснить, где он находится и здесь ли логово зверя, то есть разбойничий лагерь. Глаша могла сообщить лишь, что никаких других разбойников у них нет, что их деревня принадлежит помещику Плещееву, которого она никогда не видела: Плещеев живет в Петербурге. Левушка что-то слышал об этом помещике, и сделал вывод, что судьба увела его далеко от родимого дома.
- А где же их лагерь? Где они прячутся? - пытал он свою спасительницу, да так ничего и не допытался: не знала она ничего.
Едва он выбрался из забытья и смог сам стоять на ногах, Бронский думал о побеге. Он был очень слаб, и это тяготило более всего. Едва он делал несколько шагов, начиналось головокружение, и приходилось хвататься за столб, чтобы не упасть. Левушка скрипел зубами и чуть не плакал от бессилия. Еще эта проклятая цепь. Однако мучительнее всего было осознавать, что Катя находится в руках разбойника. Не раз, лежа бессонными ночами на соломе, он вспоминал, как Катя кинула что-то Гришке со словами:
- Ты за ним? Вот, забирай!
Выходит, их что-то связывало: его возлюбленную и разбойника? Левушка гнал эту мысль как недостойную, но незаметно опять возвращался к ней. Натурально, он не мог подозревать Катю в чем-то дурном. Но все-таки что значила эта фраза и что Катя отдала Гришке?
Ломая голову над пустяками, Левушка силился не думать о самом страшном. "Господи, - молился он, - сделай так, чтобы ее не мучили, не обижали! Я найду ее! Я освобожу ее!" И если не было рядом нерадивых стражников, он едва не грыз цепь, приковавшую его к месту.
Глаша прибегала всякий день, кормила пленника, чтобы он набирался сил, сообщала нехитрые новости, меняла повязку. Однако Бронский уже тяготился своим положением и жаждал действия. Прикидываться полумертвым делалось все труднее. Девочка видела это и хотела помочь, сделать невозможное: подкараулить стражников в деревне, когда они напьются пьяными, и выкрасть ключ.
- Нет, милая, это опасно. А ну как поймают? - возражал юноша. - Ты и без того довольно для меня сделала. Я твой вечный должник. Теперь я сам как-нибудь.
Однажды разбойников не было два дня. За это время Левушка продумал план избавления и подготовился к его исполнению. Морально, по большей части. Разбойники явились в полдень, когда Глаша уже ушла. Они были злые, опухшие от пьянства.
- Ты как хошь, а я ухожу, - говорил тот, который добивался смерти Бронского. - Что мне до Гришки? Я сам себе хозяин: от барина сбежал, от Гришки не сбегу что ль? Нету мочи сидеть без дела. Один пойду на дорогу.
- Погоди-ка, - усмирял его другой. - Наш-то, должно быть, помер. Посмотри!
- Сам смотри, - отозвался первый. - Не люблю я покойников...
Левушка сжался в комок. Он слышал, как один из разбойников зашел в денник, приблизился к нему, низко наклонившись, чтобы лучше рассмотреть. И в этот миг Бронский нанес ему сильный, рассчитанный удар камнем по голове. Разбойник удивленно охнул и свалился как мешок.
- Что там? - недовольно буркнул первый. - Не отошел? Так я добью его сейчас!
Он сунулся было в денник, но вдруг его ноги захлестнула цепь, и разбойник грохнулся оземь во весь свой недюжинный рост. Он завозился яростно, силясь встать, но горло его стянула все та же цепь. Левушка душил его, покуда тело мужика не обмякло и не сползло на землю. Тогда он и сам без сил упал на солому. Однако следовало спешить. Преодолевая изрядное головокружение и слабость, Бронский стал шарить по карманам разбойников в поисках ключа. Поиски оказались напрасными. Юноша был близок к отчаянию. Он не мог смириться с тем, что все усилия его прошли даром, и холодел от мысли, что станется с ним, не найди он ключа...
В отчаянии Бронский рванул за ворот мужика, которого ударил камнем. На обнажившейся шее он увидел замусоленный гайтан для нательного креста. Рядом с крестом на веревке висел ржавый ключ. Левушка сорвал гайтан с податливой шеи разбойника, а упавший крестик сунул в карман мужика. Он поспешно отпер замок и с огромным облегчением снял с ноги злосчастную цепь...
3.
Шли дни, а войска все не присылались. Велась переписка, тянулась бумажная волокита. Сергей Львович готов был уже собрать крестьян, чтобы прочесать леса в своем и соседних уездах. Впрочем, именно этим он и занимался все эти тягостные дни. Поиски в лесу продолжались, у дома мельника была устроена засада: там не раз видели разбойников.
Предводитель чувствовал, что теряет власть над собой. Пока с ним была Марья Алексеевна, он обязан был держаться уверенно, быть решительным и деятельным. Теперь же, когда она вопреки уговорам умчалась в свое имение, выдержка изменяла ему. К своему стыду, Сергей Львович стал срываться на ни в чем не повинных людей. Всякая мелочь выводила его из равновесия, он даже кричал, чего с ним никогда не случалось. Дворня сносила все со смирением, понимая, на каком свете теперь их барин. В доме установилось печальное настроение. О Левушке не было никаких известий.
Сергей Львович сожалел об отъезде Маши: с ней ему легче было переносить неизвестность. Мрачные мысли одолевали его все чаще, и не было спасения. Поэтому предводитель обрадовался, когда ему сообщили, что барыня Денисьева пожаловали. Марья Алексеевна вошла в его кабинет стремительной походкой, будто даже бодра и весела.
- Вы что-то узнали? - с надеждой спросил Сергей Львович, целуя ей нежно руку и усаживая в кресло.
- Моя дочь жива! - сообщила она, сияя глазами. В своем детском эгоизме она не подумала о Бронском. Ведь если жива Катя, то что с его сыном?
- Вы знаете это наверное? - спросил он, чувствуя, как боль стискивает сердце. - Но как?
- Мужик, совсем случайный, незнакомый, донес... - с запинкой выговорила Денисьева.
Сергей Львович тотчас деловито спросил:
- Какой мужик? Верно, он из шайки Гришки? Его следует непременно допросить.
Марья Алексеевна смутилась, но ответила твердо:
- Я не знаю, кто этот мужик. Случайный, на дороге...
- В каком месте? Отчего он сообщил вам о дочери, он был послан ею? - напирал Бронский. - Что-нибудь еще сообщил? О... Левушке? - тут голос его дрогнул.
Марья Алексеевна опустила глаза и отрицательно качнула головой.
- Я ничего не знаю, - и на глазах ее блеснули слезы. - Только что Катя жива... Где, с кем, в каком состоянии пребывает... ничего...
От ее бодрости не осталось и следа. Бедная женщина поднялась с кресел, приблизилась к Сергею Львовичу и припала к его груди, словно ища защиты. Бронский нежно обнял ее, и она с удивлением увидела на глазах сурового предводителя дворянства слезы...
Отчего не рассказала ему Марья Алексеевна о кучере? Она завела речь о другом:
- У нас пропал Василий Федорович... В тот самый злосчастный день, когда Катя... Он не вернулся из губернского города. Я в растерянности, ничего не понимаю в делах... Как быть? И куда он делся? Неужли тоже Гришка?
Сергей Львович поцеловал ее в лоб, успокаивая:
- С вашим имением разберемся. Только никаких доверенностей более не выдавайте! Я найду вам управляющего, а покуда приму на себя труд следить за имением. Как только закончится эта история... Я непременно помогу.
- Я приехала на старой бричке, - несколько помолчав, проговорила Марья Алексеевна. - Еле дотащились, ломались в дороге дважды... Вы дадите мне свой экипаж и... кучера?
- Непременно, - кивнул Сергей Львович, целуя ей руку.
Со двора донесся шум. Кто-то еще подъехал, тотчас и доложили:
- Там господа офицеры пожаловали.
Предводитель оживился:
- Кажется, войска, наконец, прибыли!
Он бережно отстранил Марью Алексеевну и пошел навстречу офицерам.
- Так вы распорядитесь об экипаже? - попросила дама.
Сергей Львович обернулся, и на лице его она прочла разочарование:
- Вы опять уезжаете? Я полагал... Что ж... Я распоряжусь.
Марья Алексеевна почувствовала укор совести.
- Я скоро вернусь! Там дела, все стоит... - пролепетала она.
Предводитель кивнул и вышел. Денисьева поспешила за ним. И опять у дамы был свой расчет. Марья Алексеевна полагала расспросить мужика, но боялась его спугнуть. Скажи она о кучере Сергею Львовичу, он тотчас вмешался бы и испортил все дело. Мужик отчего-то расположился к ней, пожалел, верно. Еще может статься, он и не знает ничего, успокоить лишь хотел? Этого несчастная мать боялась более всего.
Все эти дни, покуда чинили бричку, она изводила себя всякими догадками и домыслами. Бричка никак не чинилась, мужики бесили своей нерадивостью и медлительностью. Поневоле приходилось давать распоряжения по хозяйству, вести дом, принимать старосту. Бедняжка не чаяла, когда же сможет расспросить кучера Бронских. Порой являлось раскаяние: "Я не думаю вовсе о Сереже и его сыне! Сережа страдает не меньше, а я ему не поддержка!"
Однако все помыслы Марьи Алексеевны были связаны с дочерью и той призрачной надеждой, которую посулил ей случайный мужик. Наскоро прощаясь с предводителем, занятым гостями, сообщившими ему нечто важное, Марья Алексеевна спешила к экипажу. Слава Создателю, на козлах сидел все тот же немногословный и хмурый мужик. Велев Андрюшке, дремавшему в бричке, починиться и возвращаться домой, Марья Алексеевна забралась в коляску.
Едва они миновали усадьбу и въехали в лес, Денисьева приказала кучеру остановиться. Тот нехотя дернул за вожжи, останавливая лошадей, и продолжал сидеть истуканом.
- Отвези меня к ней? - вся трепеща, попросила Марья Алексеевна.
- К кому, барыня? - не поворачивая головы, спросил мужик.
- К Кате. Ты сказывал, жива моя дочь. Где она? Отвези меня к ней, умоляю! Я на колени стану перед тобой! - молила несчастная мать.
- О чем вы, барыня, не пойму я что-то? - отвечал мужик, сохраняя невозмутимый вид.
- Разве ты не говорил мне: "Жива ваша дочь?", - отчаивалась Марья Алексеевна.
- Что-то путать изволите, - бормотал кучер, не оборачиваясь.
- Умоляю, скажи, где она? - плакала Марья Алексеевна.
Однако мужик тупо повторял одно и то же:
- Ничего не знаю, барыня. Показалось вам, должно быть.
- Бог тебе судья! - проговорила сквозь слезы обманутая мать.
И всю оставшуюся дорогу она ни слова более не вымолвила.
Если б она не спешила так за своей призрачной надеждой, то узнала бы от приезжего офицера, что лагерь разбойников обнаружен, и теперь осталось только захватить его, напав внезапно.
4.
Не сразу Катя дождалась того момента, когда Григорий станет ей доверять. Да и не доверие это было: Гришка не верил никому, кроме себя. Однако он позволил Кате выходить из избы и бродить по лагерю, натурально, в сопровождении Марфы. Бедная баба ворчала:
- И чего тебе дома не сидится? Я квашню замесила, не с руки мне с тобой таскаться-то.
Пленница знала уже, что у Марфы муж в разбойничьей шайке и деваться ей некуда. Он наведывался к ним в дом, когда возвращался из очередной вылазки. Правда, Катя его не видела.
Лагерь представлял из себя заброшенную деревню, в которой осталось несколько изб. Когда-то здесь было аракчеевское военное поселение, и жили государственные крестьяне. Крестьяне однажды взбунтовались, их всей деревней переселили за Урал. Избы постепенно разрушались, но было несколько крепких строений, которые могли простоять еще много лет.
Разбойники жили и в землянках, возле которых горели костры и готовились похлебка или каша. Вокруг костров сидели вооруженные бородатые мужики устрашающего вида. Одеты они были пестро и причудливо: в армяках, старинных бархатных кафтанах, поношенных сюртуках, епанчах и даже в меховых душегреях. И шляпы их поражали воображение: тут были и треуголки, и картузы, и ермолки, и поярковые шапки. Все это был конченый, отчаянный люд.
Во время прогулок по лагерю Катя высматривала Левушку среди больных и раненых, которые помещались в особой избе. Искала и среди пленных. Их было немного, за кого ожидался богатый выкуп. Бронского она не нашла.
На Катю в лагере смотрели с удивлением: она так и ходила с тех пор в костюме пажа. Лишь для стирки снимала и отдавала Марфе. Многие принимали ее за мальчика, но были и те, кто знал, что это за девица в мужской одежде.
- Ишь ты, вырядилась! - услышала однажды Катя откуда-то сверху, проходя мимо огромной избы. Она подняла голову и едва успела отскочить: прямо под ноги ей рухнул горшок с геранью и рассыпался.
- Аришка, не лютуй! - рявкнула Марфа, обращаясь к кому-то наверх.
Из окна высунулась красивая девка в кокошнике с холодным и злым лицом. Она смотрела на Катю с обжигающей ненавистью.
- Что я тебе сделала, что ты швыряешься в меня горшками? - спросила удивленная Катя.
Девка ничего не ответила, лишь хлопнула окном. Катя обратилась за разъяснением к своей спутнице.
- Так то Арина, полюбовница твово Гришки, - рассказала Марфа. - Она тут у них за главную, у девок-то. Ей и изба отдельная. Должно, остыл Гриша к ней, а она тебя виноватит.
- Не за что виноватить, - пробормотала Катя, силясь удержать некую промелькнувшую мысль.
- Далеко ли отсюда до Городно? - спросила она как бы между прочим.
Однако Марфа была начеку.
- Ага, скажу я тебе, а ты и сбегешь. А с меня Гришка шкуру сдерет.
Григорий навещал пленницу всякий раз после удачной вылазки. Он заваливал ее подарками. Чего тут только не было! Бархатные салопы, собольи шубы, турецкие шали, шелковые чулки и эластические корсеты, огненные ленты и тонкие кружева. Пеньюары, мантильи, шляпки разных фасонов. Воистину дамский магазин. Катя равнодушно отворачивалась от вороха соблазнительных вещей, не прикасалась и к драгоценностям, которые в изобилии скопились на ее столике.
Разбойник, верно, задался целью утопить ее в роскоши, произвести впечатление, тем расположить к себе ее сердце, но цели не достиг. Он начинал сердиться.
- Чего же тебе нужно? Сказывала, женщину надобно приручить, окружить заботой и лаской...
Катя отвечала твердо:
- И говорила также, что любовь нельзя купить, а ты тщишься именно купить! Отнеси это все Арине, ей, верно, понравится.
- Довольно! - ахнул кулаком по столу Григорий. - Ты водишь меня за нос, чертовка! Я не гожусь в рыцари, прими уж, сделай милость, таким, какой есть!
Катя похолодела, когда поняла, что разбойник пьян. Хмель сделал его развязным. Девушка лихорадочно соображала, что делать, коли он решится-таки овладеть ею. "Лучше смерть! Но как?" - мелькнуло в ее голове. Григорий приблизился к Кате, рывком привлек к себе и заглянул в глаза. Его страшный взгляд жег, был неотвратим, как смерть, и в нем горела неутоленная страсть. Что-то последнее еще сдерживало разбойника от насилия, но Катя чувствовала, как хрупка эта грань. Однако на этот раз судьба ее хранила: разбойник овладел собой и выпустил трепещущую пленницу из своих железных объятий. Он снял с себя все тот же золотой медальон и надел его на шею окаменевшей девицы.
- Я вернусь в следующий раз, и ты встретишь меня вот в этом платье!
Он сунул Кате нечто прозрачное, газовое. Она не подняла рук, чтобы принять это. Григорий, казалось, нарочно распалял себя:
- И ты будешь послушной мне и будешь ласкать, как я захочу.
Катя молчала, испуганная не на шутку. Едва Григорий ушел, захватив отвергнутые подарки, бедная девица решилась на отчаянный шаг. Натурально, оставаться в лагере ей нельзя. Можно не гадать, что сулит ей следующая встреча с атаманом.
Девушка убрала волосы под пажеский берет и крикнула Марфе:
- Я иду гулять!
Марфа тотчас показалась в дверях:
- Да куда это? У меня блинки вон пекутся, погодила бы...
- Оставь, Марфа, или отпусти меня одну. Я к Арине иду.
- Почто это к Аришке? - удивилась баба.
Катя не моргнув глазом соврала:
- Подружиться с ней хочу, скучно мне одной.
Марфа недоверчиво покачала головой:
- Ну, погоди, доведу хоть до избы ее...
Баба бросила блины, потащилась за Катей. Стоял жаркий летний день, девушка расстегнула пажескую курточку и сняла берет. Однако взгляды мужиков заставили ее тотчас застегнуться и убрать волосы. Марфа всю дорогу дивилась капризу пленницы:
- Аришка-то тебе не Сахар Медович. С нее станется, она и прогнать может. Ты уж, как войдешь, за мной держись. Швырнет еще чем.
Однако на сей раз Арина была в недурном расположении духа. Григорий и впрямь не принятые Катей подарки отписал любовнице. И вырядилась она, как купчиха, и дом ее походил на купеческую лавочку, как представилось девице-пажу.
- Ты теперь иди, Марфа, Арина меня проводит домой, - распорядилась Катя.
- Слышь, Аришка, - пригрозила баба, - приведи ее, одну не пускай. Сама знаешь...
Арина зевнула и отвернулась к окну.
- Тебе говорю, аль кому? - повторила Марфа.
- Да иди уж, - махнула на нее рукой наложница атамана.
Как скоро они остались одни, Катя тотчас приступила к делу.
- Помоги мне бежать, Арина, - попросила она.
Красавица и бровью не повела, делая вид, что высматривает что-то в окне.
- Что скажешь? - не отставала Катя.
- Голову перегрела али как? - усмехнулась, наконец, Арина. С чего я тебе буду помогать?
Девица-паж скинула со стула соболью шубу и решительно уселась на него, скрестив ноги.
- Тебе же будет вольнее, коли я исчезну. Сказывали, сердишься на Гришку из-за меня.
Арина метнула в соперницу взгляд, в котором явственно читалась непримиримая вражда.
- А коли и так, тебе что за дело? Теперь ты у него главная любовь, так чем недовольна?
Катя не обратила внимания на завистливые нотки в ее голосе.
- Возьми меня с собой на озеро, потом скажешь, что я утонула, - предложила она.
Арина расхохоталась.
- Ох, и рассмешила! Да кто поверит мне? Я не хочу за тебя отвечать перед Гришкой. Ох, он и крут в гневе!
Катя поняла, сколь нелепо ее предложение. Она задумалась. Если ей и удастся выбраться из лагеря, куда она пойдет? Не зная, где находится, пешком, куда? На верную погибель? Она растерялась и пала духом.
- Ладно, слушай, - заговорила вдруг наложница, - Тебе понадобится лошадь, я найду, приведу. Покажу тебе путь и выведу из лагеря, мимо дозоров. А там уж сама. Выигрыш и проигрыш на одном коне ездят. Доскачешь - стало быть, Бог на твоей стороне.
- Когда же? - нетерпеливо воскликнула Катя. Она знала, что медлить нельзя.
- Завтрашней ночью, раньше никак не успеть, - ответила Арина и загадочно усмехнулась.
Усмешка не понравилась девушке, но что было делать. Приходилось полагаться на атаманову любовницу - тонущий и за соломинку хватается.
5.
Катя не помнила, как прожила этот день. Марфа и та заметила, что пленница не в себе.
- Уж не заболела ли ты? - спросила она с подозрением. - Вот напасть-то!
- Нет, я здорова, - успокоила ее Катя. Она притворилась, что голодна, и набросилась на принесенную Марфой холодную ботвинью, хотя терпеть ее не могла.
- Ну-ну, - недоверчиво покачала головой Марфа, однако, кажется, успокоилась.
Катя все думала о том, что произойдет нынешней ночью, как она убежит от разбойников и будет искать путь домой, а, прежде всего, Левушку. Все эти дни бедняжка гнала от себя страшные предположения. Не найдя юношу в лагере среди раненых и пленных, она силилась не думать об опушке в лесу, где, может быть, лежит бездыханное тело... Где же искать его? А он жив, жив! Та нить, что связала их, не оборвана, девушка чувствовала это...
Близость свободы заставила ее трепетать как в лихорадке. Нетерпеливо подгоняя часы, Катя силилась занять себя чем-либо, чтобы день не казался нестерпимо длинным. И вот наступил вечер.
- Проведи меня к Арине, - попросила вновь Катя Марфу, когда та принесла немудреный ужин. - Мы сговорились с ней погадать на картах.
- Ночь на дворе, а они гадать вздумали! - проворчала Марфа. - Сиди уж дома, спать скоро.
Катя едва не закричала на нее. Насилу сдержалась, чтобы не выдать себя.
- Так ведь к ночи пострашнее, - возразила она.
- Тьфу ты, беспутные! - в сердцах плюнула Марфа, однако более не стала препятствовать Кате и довела ее до дома Арины.
- Назад пусть Аришка приведет, как давеча, - напутствовала она, провожая пленницу взглядом.
Катя поднялась на крыльцо, миновала сени и кухню, вошла в горницу. Арины нигде не было. Девушка остановилась в растерянности, позвала:
- Арина, где ты?
Никто не отозвался. Катя присела на турецкий диван, который весьма комично смотрелся в крестьянской избе. "Я одна! - пронеслось в голове пленницы. - Я могу идти, куда хочу. Я свободна!"
Она вскочила с дивана с намерением тотчас бежать из лагеря, пока никто не следит за ней. Как, куда, об этом не думалось. Девушка метнулась к выходу, выскочила на крыльцо и столкнулась нос к носу с Ариной.
- Оглашенная, чуть с ног не сбила! - проворчала та.
Арина была обряжена в какое-то покрывало и шаровары. Истинная турчанка.
- Явилась, - блеснула глазами наложница атамана. - Что ж, я посулы свои исполняю.
Она впихнула Катю назад, в избу, поволокла в горницу.
- Слушай, - Аришка усадила соперницу на тот же турецкий диван. - Лошадь я нашла, оставила за деревней, у леса. Привязала к дереву, ее не увидят. Как только стемнеет, отведу тебя туда и укажу дорогу.
- Спасибо тебе, Аринушка!- от души воскликнула Катя.
- Рано благодаришь, - усмехнулась мнимая турчанка.
И опять от этой усмешки Кате сделалось не по себе. Однако радость от близкой свободы была столь велика, что заглушила тревогу. Оставалось теперь дождаться темноты. В обществе разбойничьей наложницы Катя чувствовала себя неловко. Арина по обыкновению своему заняла место у окна и отвернулась от соперницы.
- Как ты сюда попала? - спросила Катя, чтобы только не молчать.
Аришка не повернулась и не ответила. Девушке ничего не оставалось, как погрузиться в свои мысли. Она не заметила, как задремала на диванчике, положив голову на вышитую подушку с кистями.
- Вставай, пора! - Катя ощутила чувствительный толчок в бок и проснулась.
Она поправила берет, застегнула курточку и последовала за наложницей. В лагере царила тишина, тлели угли в кострах, казалось, все спало. На диво благополучно, почти не кроясь, миновали дозоры. Разбойничья деревня осталась позади, они вошли в лес.
- Стой, - велела Арина. - Тут она, лошадь.
Катя ничего не различала в темной гуще леса, однако явственно слышала шевеленье и тяжелое дыхание.
- Где же? - спросила она в нетерпении.
- Погоди, - с усмешкой ответила "турчанка". - Я тебе еще путь не растолковала. Вот поедешь по этой тропинке сквозь лес, доберешься до ... деревни, а там уж спросишь, куда тебе дальше.
Кате сделалось страшно. Она плохо держалась в седле, темный лес, обступивший со всех сторон, шумел таинственно и пугающе, во всем чувствовалась какая-то угроза.
- А ты не верил! - вдруг нарочито громко произнесла Арина. - Вот она, твоя краса ненаглядная, бежать надумала!
И не успела Катя вскрикнуть, от дерева отделился всадник и приблизился к ним. Катя с ужасом узнала Григория.
- Подлая тварь! - проговорила она, задыхаясь от негодования.
Арина зло расхохоталась в ответ. Григорий на нее и не глянул. Ни слова ни говоря, он схватил Катю, поднял ее, как сноп швырнул впереди седла, и поскакал в лагерь.
6.
Оказавшись опять в ненавистных стенах, Катя едва не впала в отчаяние. Забившись в угол, она с ужасом слушала душераздирающие вопли Марфы, которую Гришка охаживал плетью. Не вынеся криков, бедная девушка зажала ладонями уши, закрыла глаза и, трясясь от страха, стала бормотать молитву:
- Отче наш, иже еси на небесех...
Когда стихли вопли и Катя открыла глаза, перед ней возникло свирепое и страшное лицо разбойничьего атамана. Он схватил ее за руку и выволок из угла.
- Обмануть меня хотела? Думаешь, растаял от любви, сделался сахарным? - начал говорить Григорий дрожащими от истерики губами. - Чего ты заслуживаешь за побег? Какой награды ждешь? От подарков моих нос воротишь, так, видно, с тобой по-другому надобно?
Не успела Катя вскрикнуть, как Григорий рванул на ней ворот рубахи и обнажил нежную трепетную грудь.
- Тебе так больше нравится? - зловеще спросил он.
Катя не ожидала от себя, напуганной, того, что сделала в следующий миг. Она размахнулась и со всей мочи влепила разбойнику пощечину. Григория качнуло от удара, но он тотчас пришел в себя, и вид его был ужасен. Катя готовилась обороняться до смерти, но вдруг послышался страшный шум, и в избу ворвался Терентий (тот самый мужик, с которым Григорий появился тогда на мельнице) с криком:
- Гриша, солдаты! Со всех сторон окружили!
Григорий тотчас распорядился:
- Прорываемся в лес!
И Терентий исчез.
Катя успела прикрыть грудь рубахой и застегнуть курточку на оставшиеся пуговицы. Атаман схватил ее за руку и поволок вон. Великолепный дончак ожидал его у крыльца. Григорий вновь швырнул Катю поперек лошади и запрыгнул в седло. Несчастная не могла видеть, куда они скачут. Она слышала крики, выстрелы, топот копыт. Мимо просвистела пуля, едва не задев ей ногу. Пахло дымом и порохом. Катя молила Господа о спасении.
Спустя некоторое время все стихло, лишь стучали копыта разбойничьего скакуна по лесной тропинке да слышалось тяжелое дыхание Григория. Когда опасность миновала, атаман перевел лошадь на легкую рысь. Катя изнемогала в мучительном положении, была близка к обмороку, когда Гришка позволил ей сесть перед ним.
- И не вздумай брыкаться, тотчас усмирю! - пригрозил ей атаман.
Они скакали по ночному лесу так мирно, словно прогуливались, а не бежали из оцепленного лагеря, бросив на произвол судьбы его обитателей.
- Куда мы едем? - спросила пленница, не вынеся неопределенности.
- Есть у меня заветное место... - вопреки ее ожиданиям ответил Григорий.
- Ты оставил погибать своих товарищей, - посмела упрекнуть его Катя.
Атаман усмехнулся:
- Будут другие. Я говорил тебе, что в рыцари не гожусь. И довольно!
- А что со мной? - решилась спросить девушка.
Гришка ответил не сразу.
- До последнего моего часу при мне будешь. Сказывал уже будто: моя или ничья.
Катя содрогнулась, услышав его ответ, и замолчала. Что ж, верно, еще будет время подумать о побеге, а теперь она смертельно устала...
Они все дальше углублялись в лес, тропинка делалась еле видной, превращаясь в звериную тропу. Катя все чаще клонилась к гриве скакуна. Сквозь дрему ей слышалось дальнее эхо от топота копыт. Григорий зачем-то остановил коня и прислушался. Верно, ему тоже почудилось что-то. Однако лес ответил тишиной. Занимался рассвет. Всю ночь было сумеречно, но не темно, теперь же и вовсе посветлело.
Кажется, они уже близки были к цели, но Григорий делался все тревожнее. Он еще дважды останавливался и слушал. Ничего не услышав, продолжал путь и, наконец, они оказались на небольшой опушке, окруженной глухим лесом. Посреди опушки, как в сказке, стояла избушка на курьих ножках. Это была давно заброшенная лесная сторожка или охотничий домик. Катя озиралась вокруг, понимая, как трудно ей будет отсюда сбежать. "Однако не отчаиваться!" - мысленно взбодрила себя, но это мало помогло. Ей страшно было оставаться наедине с разбойником.
Между тем Григорий спешился и помог Кате сойти на землю. Долгая скачка лишила девушку последних сил. Она пошатнулась и едва удержалась на ногах. Атаман поддержал девицу, слегка приобняв за талию. Катя инстинктивно отпрянула от него. Это рассердило разбойника.
- Тебе следует быть посговорчивее да поласковее: ты теперь в моей воле, красавица.
Катя умом понимала, что надобно смолчать, не перечить разбойнику ради собственной безопасности, но она устала, была потрясена пережитым, и терпение ее истощилось.
- Мы полагаем, а Господь располагает. Не спеши волей хвастать, - презрительно заметила она.
Ответ не понравился атаману.
- Ничего, я знаю способ сделать тебя сговорчивее. Про Марфу забыла?
Девица побледнела. Любое насилие ее пугало безотчетно, инстинктивно, до дрожи. Она ничуть не сомневалась, что это не пустая угроза. Однако покуда Григорий привязывал у коня у березы, нависшей над избушкой, Катя лихорадочно искала, чем бы вооружиться. Подобрав с земли сухой корявый сук, она мнила, что защищена. Григорий обернулся и громко расхохотался, увидев наставленную на него палку. Его смех заставил похолодеть девицу-пажа. Бедняжке не хватило сил удержать жалкое оружие в руках, атаман с легкостью отнял его. Сопротивление Кати забавляло и распаляло Григория. Его взгляд сделался тяжелым и безумным. Рывком он притянул к себе трепещущую девушку. Она молча боролась с сильным мужчиной, но разбойнику ничего не стоило сломить сопротивление. Атаман схватил отбивающуюся Катю и кинул ее себе на плечо. Бедняжка кричала и боролась из последних сил, но Григорий направился к избушке и был уже возле двери, когда за спиной его раздался окрик:
- Стой, подлец!
Катя вновь забилась в его руках, как пойманная птаха: она узнала этот голос. Она узнала бы его из тысячи! Григорий опустил девицу на землю и медленно обернулся. У широкой сосны на краю опушки стоял юный Бронский и держал наведенный на него пистолет. За ним виднелась лошадиная морда.
Григорий не спешил отпускать свою жертву. Держа Катю перед собой, он стал боком продвигаться к березе, где был привязан его скакун.
- Эх, следовало добить тебя, воробушек, - криво усмехнулся он, зорко поглядывая на Левушку.
Бледный и измученный, Бронский едва держался на ногах. Однако пистолет не дрожал в его руке, и взгляд юноши был полон решимости.
- Отпусти Катю, разбойник, и прими свою участь достойно! - твердо проговорил он.
- Уж не ты ли орудие моей судьбы? - саркастически усмехаясь, спросил атаман, продолжая медленно перемещаться к березе.
- Не обманывай себя, ты предстанешь перед законом, как положено вору и убийце, - с презрением ответил юный правовед.
Дальнейшее вместилось в несколько мгновений, но Кате показалось, что время остановилось. Григорий неожиданно выпустил ее из рук, и она тотчас метнулась к Левушке. Воспользовавшись некоторым замешательством, атаман молниеносно достал из седельной сумки пистолет и наставил его на соперника. Левушка прикрыл собою Катю, и теперь их силы были равны. Противники стояли друг против друга, как на дуэли, не хватало лишь секундантов, кои бы крикнули:
- Теперь сходитесь!
Григорий выстрелил первым. Пуля ударила в сосну, возле которой стоял Бронский. Левушка шагнул вперед, выйдя из укрытия.
- Все кончено, сдавайся!
- Не подходи к нему! - испуганно крикнула Катя.
Однако было поздно: Гришка выхватил из сумки второй пистолет и прицелился. Но метил он теперь не в Бронского, а в Катю. Девушка так испугалась за любимого, что и не пряталась вовсе. Она смотрела на пистолет и не смела двинуться. И тут Левушка выстрелил. Григорий выронил оружие и упал на колено. Пуля попала ему в руку.
Теперь юноша стоял перед разбойником без всякой защиты. Здоровой рукой атаман поднял пистолет и с колена прицелился в него. Катя закричала:
- Нет! Не смей!
Она рванулась было к возлюбленному, чтобы прикрыть его собою, но не успела. Раздался выстрел. Катя в отчаянии закрыла лицо руками. Когда открыла, то увидела Левушку живым и невредимым. Григорий же лежал, страшно запрокинув голову, не шевелясь, по лицу его текла кровь. Из леса на опушку выехал мужик с дымящимся ружьем. Катя узнала Терентия. Тот подъехал к мертвому атаману, посмотрел на него и проговорил, презрительно сплюнув:
- Собаке собачья смерть.
Затем пришпорил коня и скрылся в лесу.
7.
Они медленно ехали по тропинке и молчали, не имея сил выговорить что-либо. Молчали с того самого мига, когда Катя припала к потрясенному Левушке и зарыдала у него на груди. Сотрясаемый нервной дрожью, Бронский увел девушку с этого страшного места. Он подсадил ее на свою лошадь, сам же, силясь не глядеть на мертвого атамана, отвязал его красавца-скакуна и с трудом забрался в седло.
Казалось, им все равно куда ехать, только подальше от проклятой сторожки и страшного трупа... Однако тропа вывела их на проселочную дорогу, а дальше они ехали, повинуясь инстинкту, не зная наверное, нужное ли направление избрали. Их вели ангелы-хранители, в полной мере послужившие им нынче. Уже солнце поднялось и жгло непокрытую голову Бронского, когда они проезжали мимо лесного озера, заманчиво блестевшего между сосен и елок. Только теперь Катя разомкнула уста:
- Остановимся у озера. Надобно смыть все...- она мучительно морщилась.
Левушка кивнул и направил скакуна в просвет между деревьев. Они спустились к самому берегу, обросшему плавучим мхом, и спешились. Катя машинально поискала глазами, куда положить одежду. Она сняла курточку и бросила ее сверху на камышовые заросли. За курточкой последовала разорванная рубаха, штанишки и все остальное. Левушка как завороженный следил за ее движениями. Целомудренная нагота Кати казалась ему священной, ничем не должен был он оскорбить ее. Катя ступила на зыбкий мох, и только теперь юноша опомнился и стал раздеваться донага, морщась от боли в раненом плече. Он поспешил за Катей.
Они стояли в воде, закрывающей их по плечи, и смотрели друг другу в глаза. Слов не было, только взгляды, говорящие о пережитом и о самом важном: "Я все та же, я твоя, я ждала тебя!" и "Я искал тебя всюду, я твой по-прежнему и навсегда!". В этот миг они сказали друг другу все, о чем не сказали бы словами...
Выросшие в краю озер, они оба прекрасно держались на воде и плавали, как обитатели глубин. Однако Бронский не мог нагнать Катю: он греб одной рукой. Рана помешала ему заплыть на середину озера, куда устремилась оживившаяся девица. Вернувшись на берег раньше, он уж был одет, когда Катя подобно Афродите вышла из воды. Опять целомудренно следил за ее одеванием Бронский и не задал ни единого вопроса, даже когда увидел разорванную рубаху и все тот же золотой медальон на шее Кати.
Они продолжили путь возрожденными, чувствуя все движения неразрывной нити, связавшей их и выдержавшей разлуку испытанием. Бессонная ночь и усталость делали свое дело: скоро они едва не валились с лошадей и мечтали о любом пристанище. Влюбленные не удивились, когда показались знакомые места и они оказались возле мельницы. Засада была снята, о старом мельнике не было и помина, дверь избушки распахнута настежь, будто кто-то бежал второпях отсюда.
Левушка все же проявил осторожность, первым вошел в дом и тщательно осмотрел все углы. Не обнаружив ничего подозрительного, позволил Кате войти. Они были голодные, смертельно уставшие. Кто осудит их за то, что, найдя в избушке соломенный тюфяк, они устроились на широкой лавке и тотчас уснули. Катя доверчиво склонила головку на грудь Бронского, он бережно обнял ее и крепко держал. Никто не потревожил их мирного сна, всюду царила упоительная тишина. Они проспали до вечера.
Проснувшись, ощутили голод вдвойне. Катя взялась шарить по полкам, заглянула в кладовую в поисках съестного. Не нашла ничего, кроме кучки сырых овощей в подполе, горстки семян и горбушки черствого хлеба, завернутого в тряпицу. Левушка нашел ковшик и принес из колодца холодной прозрачной воды. Скромная трапеза показалась им небывало роскошной, сухой хлеб - вкусным и свежим, вода - как лучшее французское вино. И все оттого, что приправлено было улыбкой милых уст и любящим взором и, что весьма немаловажно, воздухом свободы. Решительно, домик мельника можно было назвать колыбелью их любви!
Теперь настало время рассказать друг другу о пережитых приключениях. Уезжать отсюда вовсе не хотелось, но, зная, как тревожатся родные, они положили пуститься в путь, как только рассветет. И Левушка первый начал свой рассказ, давая Кате время собраться с духом.
Он поведал, как был прикован и томился, медленно умирая, в заброшенной конюшне. О чудесной девочке Глаше, его спасительнице, говорил с теплым чувством и благодарностью.
- Непременно найду ее!
Катя слушала и замирала от страха за любимого, хотя он сидел возле нее, раненый, но живой. Освободившись от цепи, Левушка сковал своих мучителей, привязав их к чугунному столбу. Когда оба очухались, он устроил им форменный допрос, чтобы выяснить, где прячется Гришка, где его логово. Один из мужиков наотрез отказался отвечать, другой же, который бунтовал против атамана, подробно разъяснил Бронскому, как добраться до лагеря. В награду получил ковш воды.
Бронский оставил их прикованными, сам же добрался до усадьбы Плещеева и потребовал управляющего. Тот явился насмерть перепуганный, решив, что шайка Гришки Долинского нанесла нежданный визит. В окровавленной и разорванной куртке, давно не бритый, с воспаленными глазами, Бронский, верно, мало отличался от лихого люда. Назвав себя, он попросил под честное дворянское слово лошадь и заряженный дуэльный пистолет. Трясущийся управляющий исполнил все в точности. Экипированный юноша отправился искать лагерь разбойников.
В тот момент лагерь уже был оцеплен войсками. В досаде, что не может пробраться туда и найти Катю прежде солдат, Бронский затаился в лесу возле тайной тропинки.
- Бог вел! - восхищенно рассказывал он.
По этой тропинке и скрылся атаман, пролетев стремглав мимо Бронского. Левушка не сразу понял, что тот не один. Покуда догадался, что нечто лежащее перед седлом, верно, похищенная девушка, потерял время. Он кинулся догонять всадника, но это оказалось вовсе непросто. Гришка летел на превосходном донском жеребце, он давно уже скрылся из виду. Почти отчаявшись, Левушка остановился среди леса и услышал вдалеке гул копыт... Он преследовал атамана с большой осторожностью: когда стихали звуки скачки, останавливался сам и весь уходил в слух. Что произошло далее, Катя уже знала...
Теперь была ее очередь говорить. Девушка почувствовала необоримое отвращение к самым невинным воспоминаниям о ее пребывании в лагере разбойников. Она сухо, в общих словах обрисовала картину, заметно уклоняясь от описаний встреч с атаманом. Не стала объяснять, отчего порвана рубаха, зачем надела вновь разбойничий медальон. Страшная картина смерти Григория запечатала ей уста. Катя дрожала и заикалась, едва приближалась в рассказе к упоминанию о покойном...
- Не надобно мучить себя, - мягко проговорил Левушка, успокаивающе кладя теплую ладонь на ее ледяные руки. - Потом, в старости, окруженные взрослыми детьми и внуками, мы будем бестрепетно и со смехом вспоминать свои приключения. Расскажешь после...
Катя благодарно поцеловала его ладонь. Она уютно устроилась на его груди и снова задремала. Как спокойно и хорошо ей было теперь! Завтра они вернутся в свои дома, завтра закончатся их мытарства, но теперь им не страшно разлучаться. Кто знает, может быть, теперь, пережив страх за детей, их родители будут снисходительней смотреть на связавшее их чувство? Катя вспомнила историю Ромео и Юлии, детей враждебных семейств, смерть которых единственно примирила их родных. Впрочем, примирение Бронских и Денисьевых, отчего-то враждующих между собой, казалось уже возможным и накануне этих бурных событий...
Катя засыпала со счастливым чувством, во сне обнимая Левушку все крепче, отчего тот не мог уснуть. Мешали и боль от раны, и страшное волнение, не похожее ни на вожделение, ни на невинный трепет. Бронский спрашивал себя: "Ты спокоен, когда в твоих объятьях лежит предмет твоих грез и мечтаний?" Нет, это не спокойствие. Это счастливая уверенность, что он нашел философский камень или чашу Грааля, то есть, смысл своей жизни он держал в своих руках...
8.
Между тем Сергей Львович нетерпеливо ждал известий о разгроме разбойничьего логова и пленении Гришки Долинского. Он рвался участвовать в сражении, но офицер, возглавивший отряд, решительно воспротивился тому. Предводитель остался дома, в тягостном ожидании шли часы. Не было духовных сил заняться чем-либо полезным или необходимым. Сергей Львович дважды велел седлать Гаруна, чтобы мчаться на место действия, однако откладывал, передумав.
Первый гонец сообщил, что лагерь захвачен, но Гришку не нашли. Поздно вечером явился офицер, командовавший отрядом. Он и заночевал в имении Бронских. За ужином поведал о ходе боевых действий.
- Пленные были? - с волнением выспрашивал Сергей Львович. - Освободили кого-нибудь?
- Пять человек. Все солидного возраста. Не было там вашего сына, Сергей Львович, - будто винясь, заключил офицер.
- Благородных девиц не было ли? - продолжал Бронский с напускным спокойствием.
- Девиц было много, но все крестьянки да мещанки. Ни одной благородной, сударь.
Круг замкнулся. Бронский ничего не понимал. Надежды не оправдались. Побег? Или что значительно хуже?
- Что же делать? Где искать? - растерянно бормотал предводитель.
Офицер сочувственно пожимал плечами.
После ужина Сергей Львович вдруг собрался ехать в имение Денисьевых и велел закладывать коляску.
Распорядившись о ночлеге для гостя, предводитель отправился на конюшню. Тут ждало его неприятное известие: кучер пропал. Гаврила разводил руками:
- Надысь еще был, а тут - на тебе!
Раздосадованный помехой, Бронский велел посадить на козлы молодого парня из конюшни. Не до поисков пропавшего кучера ему теперь было. Отправились, когда било два часа ночи. Предводитель горько размышлял о том, что не знает более, где искать детей. Он не мог допустить мысли об их гибели. Скорее, скрылись в Петербурге, надобно только дождаться известий из столицы. Страшная усталость сковала его члены, утомленные глаза закрывались сами собой, мысли путались. Предводитель уснул, но неглубоко, некие прозрачные видения скользили по поверхности сна, проносились, сменялись другими. Лес, пестрота темных и солнечных пятен, иголки под ногами, поиски детей, избушка мельника, засада, которую сняли, едва прибыли войска.
Сергей Львович вздрогнул и открыл глаза как от толчка. Он высунулся из коляски и огляделся. Было довольно светло, и предводитель узнал окрестности. Приказал вознице:
- Сверни к мельнице!
Парень кивнул, однако испуганно перекрестился. Сергей Львович толком не знал, зачем он едет к избушке мельника. Подчиняясь некоему внутреннему велению, знаку ли, данному во сне? Впрочем, отклонение от пути времени займет немного, зато будет спокойнее. Бронский отчего-то напрягся в ожидании. Вот и избушка. Вид ее нежилой, заброшенный, но калитка закрыта, дверь затворена. Экипаж остановился, далее Сергей Львович пошел один. На всякий случай он прихватил дорожный пистолет, однако был уверен, что оружие не пригодится. Молодой возница, оставшись на козлах, испуганно озирался вокруг и поминутно крестился, шепча:
- Чур меня!
Между тем предводитель с осторожностью открыл дверь. Тихонько, едва скрипнув половицей, вошел в избушку, миновал небольшие сени, где висели пучки трав, громоздились корзины и глиняные горшки, отворил следующую дверь. Пошатнувшись, схватился за косяк, чтобы не упасть.
Взору его открылась трогательная картина: в углу на лавке, обнявшись, безмятежно спали беглецы. Первой мыслью предводителя было обрушиться на них с обвинением: все сходят с ума, а они милуются здесь, в заброшенной избушке. Однако радость от их обретения пересилила все остальное. Предводитель молча смотрел на спящих детей, смиряя взорвавшееся сердце. Приглядевшись, он рассмотрел болезненную бледность и худобу лица сына, темные пятна на его одежде, измученный вид обоих, странный наряд Кати. Нет, это не бегство, сделал заключение Сергей Львович. Видно, дети были в опасности, и только Бог ведает, что видели, пережили и чего смогли избежать...
Левушка первый открыл глаза. Он ничем не выдал радостного изумления при виде отца, боясь потревожить девушку, доверчиво прильнувшую к нему, лишь улыбнулся уголками рта. Сергей Львович отметил, что взгляд сына изменился, была в нем глубоко затаившаяся печаль. Однако и отец и сын смотрели друг на друга с радостью обретения.
Катя шевельнулась и открыла глаза. Поначалу она глянула на Левушку, и блаженная сонная улыбка осветила ее лицо. Левушка ответил ей нежным поцелуем в лоб. Только теперь Катя увидела в дверях Сергея Львовича Бронского. Она встрепенулась, соскочила с лавки, смущенно оправляя одежду и распустившуюся косу.
- Слава Богу, вы живы! - выговорил, наконец, предводитель, и голос его дрожал. - А теперь немедля в коляску, надобно тотчас лететь к Марье Алексеевне, она, мне кажется, больна!
9.
Марья Алексеевна плохо спала ночь. Впрочем, бессонница сделалась ее обычным уделом. А в эту ночь она никак не могла пережить разочарования, постигшего ее давеча. Вечером, сидя без движения у окна, Денисьева услышала звук приближающегося экипажа. Дама встрепенулась, тотчас вскочила и поспешила на крыльцо.
- Катя! Катя! - бормотала она.
К крыльцу подкатила знакомая коляска. На козлах сидел Сенька, а из коляски выбрался Норов Василий Федорович собственной персоной.
- А Катя? - жалко пролепетала Марья Алексеевна, уверенная, что дочь нашлась и сейчас выскочит ей навстречу из коляски.
- Я вижу, вы мне не рады! - проворчал Норов вместо приветствия и прошествовал в дом.
Тотчас и к чаю позвали. Марья Алексеевна лишь пригубила из чашки и поставила ее на блюдце. Ни к чему больше не прикоснулась, Молча смотрела в стол.
- И где же ваша Катя? - спросил Базиль, и не пытаясь изобразить сочувствие. - Должно быть, с младшим Бронским в Петербург ускакала? А я вас предупреждал, помнится. Да что уж, каков поп, таков и приход.
- А вы, где были вы? - не обратив внимания на новое оскорбление, вдруг оживилась Марья Алексеевна. - Я полагала, вас на дороге захватили и ограбили, взяли в плен...
Василий Федорович отменно угостился свежим творожком со сливками, сладкими сухарями, вареньем и медовой коврижкой. Он жевал как хорошо поработавший человек со спокойной совестью или отсутствием оной. Услышав предположение Денисьевой, Норов самодовольно ухмыльнулся:
- Рано радовались, пусть поищут дурней. У меня были важные дела в Тверской губернии.
- Однако вы так внезапно исчезли...
- Уж не обессудьте, предупредить не успел, - пробормотал Норов, пытливо вглядываясь в Марью Алексеевну. - Требовалось тотчас мчаться. Кабы не помеха, уж все бы и сладилось! Теперь придется подождать еще.
Он потер руки, размышляя о чем-то о своем. Насытившись, зевнул:
- Устал, пойду спать.
Норов поднялся, подойдя к двери, остановился и спросил как бы между прочим:
- В имении все ладно? Справлялись без меня?
- Сергей Львович обещался помочь найти управляющего, - рассеянно ответила Марья Алексеевна. - Я полагаю, вам не придется более обременять себя.
Василий Федорович выслушал известие со стоицизмом. Он проговорил сквозь зубы:
- Посмотрим, посмотрим... - и вышел не попрощавшись.
И теперь Марье Алексеевне не спалось. Отчего так устроено в свете, что возвращаются не те, кого страстно ждешь? Где ее любимая девочка? Что, как Базиль прав, и она убежала в Петербург? Можно ли было ожидать от ее дитя подобной жестокости? Душа ныла, слезы струились из глаз бедной женщины и мочили пуховую подушку. Уж казалось, и не должно бы остаться слез, ан нет, все катятся и катятся...
Уже совсем рассвело, когда несчастная мать провалилась в спасительное забытье. И сквозь хрупкий сон она опять услышала шум экипажа.
- Это Базиль приехал, - пробормотала спящая, но в следующий миг открыла глаза.
Кто-то едет! Марья Алексеевна выглянула в окно и увидела приближающуюся коляску. Она стала метаться по комнате, спешно одеваясь и закалывая волосы шпильками. В криво сидящем платье, с голой шеей, Денисьева выскочила на крыльцо. Сердце нестерпимо ныло. Какие вести везут ей, дурные или, напротив, счастливые? Воздуху не хватало, ноги едва двигались. Марья Алексеевна уцепилась за деревянные перила, ограждавшие крыльцо.
ТЕЛЕГРАМБот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕБольшая библиотека с любыми жанрами и авторами
Большая Библиотека
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2 книги