Всё началось со скандала

— Что… — София огляделась и понизила голос. Что же она скажет обо мне, когда я разорву помолвку?

Руфус подавил прилив раздражения, возникший из-за того, что она снова затронула эту тему, и даже умудрился напустить снисходительности в голос.

— О, сестра будет в восторге. Она считает вас значительно ниже меня. Впрочем, я редко соглашаюсь с ее мнением. Собственно, стараюсь как можно чаще принимать противоположную точку зрения.

Вот так он сумел добиться, чтобы на ее щеках вновь выступил румянен. Даже в своей потрепанной шляпке София выглядела совершенно очаровательно с порозовевшими щеками. Надо не забывать почаще говорить ей комплименты.

Она откашлялась.

— Кажется, мы пришли.

Они вошли в лавку, где, к счастью, пока еще не было леди Уэксфорд. Шляпки, веера, кружева — все виды нелепых женских аксессуаров — едва не падали с полок. Воздух был пропитан коктейлем из ароматов — тяжелые духи, пыль, обрывки перьев.

— Боже мой, это же мисс Сент-Клер. — Руфус увидел темноволосую леди, пробирающуюся в их сторону между витринами.

Запах духов усилился, и он покопался в памяти — что-то явно знакомое есть в этой барышне. София перестала ощупывать длинную голубую ленту и словно оцепенела.

— Добрый день. — В ее голосе пропала привычная теплота, но незнакомка не обратила на это внимания.

— Кажется, я вам не представлена… Что ж, полагаю, это ваш жених?

— Это граф Хайгейт, — пробормотала София, прищурившись. Явно настороже.

— Милорд. — Брюнетка присела в реверансе.

Руфус вежливо кивнул в ответ, но, поскольку невеста не назвала ему имени молодой леди, сказать он ничего не мог.

В любом случае брюнетка вновь обратила все свое внимание на Софию.

— Как дела у вашей сестры? Надеюсь, все хорошо. Что-то я не вижу ее в последние дни на светских приемах.

Кровь отхлынула от щек Софии, пальцы крепче сжали локоть Руфуса.

— Я… Джулия…

— Боюсь, ей немного нездоровится, — вмешался Руфус.

— Какая жалость. Знаете, до меня дошел очень странный слух про нее. — Брюнетка театрально разгладила кружева, каскадом свисающие с ее манжет. — Кое-кто сказал мне, что она покинула город. И не одна.

София вздрогнула.

— Кто это сказал?

Молодая леди запрокинула голову и испустила пронзительный смешок, достаточно резкий, чтобы все окрестные собаки залаяли. Это всколыхнуло его память. Подружка Кливдена на балу у Послтуэйтов! Он вонзил ногти в ладони с такой силой, что побелели костяшки.

— Ну что вы, — отозвалась брюнетка. — Кто же вам такое выдаст. И хотя я уверена, что в силу своего положения он должен знать; само предположение просто нелепо. Зачем ей убегать с младшим сыном, если она может получить титул?

София схватилась за горло.

— Действительно.

Бедняжка. Еще секунда, и она проговорится.

Руфус крепко сжал ее руку. София расправила плечи, грудь приподнялась, плоть под его пальцами затвердела — она словно заимствовала уверенность в его присутствии.

— У меня нет времени стоять и слушать праздные сплетни.

Руфус подумал о сестре и добавил в голос презрения, на которое только сестра и способна — того фирменного, от которого все вокруг замерзает.

Брюнетка стрельнула на него глазами и скользнула взглядом по левой щеке.

Отпустив руку Софии, Руфус подошел ближе к настырной незнакомке. Она была невысокого роста, так что он грозно навис над ней.

— Вам уже предоставили объяснения по поводу мисс Джулии. Дальнейшие досужие домыслы не подобают молодой леди вашего происхождения.

Прижав руку к сердцу, она отступила, бледнея на глазах.

— Прошу меня извинить, милорд, я совершенно забыла о важной встрече!

Брюнетка помчалась к выходу, выбивая каблучками стремительную дробь.

— Право же, Хайгейт, не следовало так пугать ее.

Он повернулся и увидел широко распахнутые, сияющие глаза Софии. Что это, восхищение? Мысль об этом ошеломляла. Он не мог вспомнить, чтобы женщина когда-нибудь так на него смотрела. А еще она назвала его Хайгейтом, словно они старые знакомые. Интересно, сама-то хоть поняла?

Он позволил себе улыбнуться.

— Я всего лишь подражал сестре и даже не предполагал, что мне так здорово удалось. Пожалуй, возьму на заметку для разговоров с советом директоров.

Выражение лица Софии смягчилось, но улыбка, на которую он так надеялся, не появилась.

— Не время для шуток. Она знает и распустит сплетни.

Руфус коротко окинул взглядом лавку. Владелица в противоположном конце была занята с двумя светскими матронами. Это хорошо. Он положил руки на плечи Софии и повел ее в самую дальнюю часть магазина, где полки с плюмажами частично скрывали их от глаз посторонних.

София негромко ахнула, приоткрыв губы, и Руфусу сразу вспомнился тот вечер, когда она так пылко отвечала на его поцелуи. Он шагнул ближе, вдыхая ее аромат. Розы, сладость и женщина. София просто искушала его повторить тот опыт, но не здесь же, не в лавке модистки. Его сестра и миссис Сент-Клер могут войти в любую минуту. Время, вот что имеет значение.

— Ничего она не знает.

— Но она сказала…

— Подозревает, конечно. И хотела получить подтверждение. Еще секунда, и вы бы предоставили ей желаемое.

София закусила нижнюю губу.

— Я должна вас поблагодарить за то, что вы вмешались. Она застала меня врасплох. Но! — она, несомненно, знает. На балу у Послтуэйтов эта девушка буквально вешалась на шею Кливдену. Она… должно быть, выманила у него эту историю.

Руфус стиснул губы, услышав, как дрогнул ее голос. Он знал, что думает София — чертов ублюдок позволил темноволосой девице вскружить себе голову.

— Вряд ли что так.

— Но она сказала «он». Ей сообщил джентльмен.

— Она врала., чтобы выманить правду. Кливден никогда нe рассказал бы ей про вашу сестру.

— Почему вы так уверены?

— Потому, что он мужчина. А еще потому, что он Кливден и привык всегда получать желаемое. Он никогда не признается, что молодая леди взяла над ним верх.

София сжала губы и уставилась на половицы.

— Все равно это выплывет наружу.

Руфус протянул руку, приподнял ее подбородок и посмотрел в глаза.

— Да, полагаю, что выплывет. Но мы с вами выдержим этот шторм.

Он вовремя остановился, прежде чем добавить «вместе».

— Я думаю не о себе, медленно проговорила София. — Я думаю о сестре.

Две красные трубы-близнецы, с которых сыпались обломки кирпича на сланцевую крышу, где не хватало плиток, венчали массивное здание эпохи Тюдоров, стоявшее в конце широкой извилистой подъездной аллеи. Окна с ромбовидными стеклами тускло поблескивали под водянистыми солнечными лучами. От общего зрелища исходила печальная атмосфера полного запустения.

Резкий ветеp с соленым привкусом расположенного неподалеку моря хлестнул по шляпке Джулии, и ее охватила дрожь.

— Я никогда не представляла, что твой дом выглядит вот так, — сказала она, глядя на свои ладони. Джулия провела беспокойную ночь, вжимаясь в свой утолок кровати.

Ей было сложно игнорировать присутствие Бенедикта рядом с собой, но после тех поцелуев он повел себя как настоящий джентльмен, и больше к ней не прикоснулся.

Эта мысль вызывала у нее одновременно досаду и облегчение. Одна ее часть жаждала перескочить через барьер физической близости, а другая — очень радовалась, что этого не требуется. Но с каждым поцелуем и прикосновением Джулия находила, что становится все сложнее не раствориться в нем.

— В последнее время его совсем забросили. Мне требуется хороший управляющий. — Бенедикт взял ее руку и положил себе на локоть. — Идем. Я покажу тебе.

Под ногами захрустел гравий.

Бледно-желтые стены сердито смотрели на них, словно своим появлением они нарушали покой особняка. Испещренный прожилками камень был выложен красивой зазубренной линией, но пострадал от соленых ветров, дующих с Английского канала, и весь зарос вьющимся плющом.

Джулия прижала к талии свободную руку.

— И ты собираешься сделать его своим домом?

— Несколько комнат в главном здании пригодны для обитания. Я оставил их слугам, задержавшимся здесь.

Да, Бенедикт упоминал об исчезновении управляющего и о том, что остальной персонал ищет себе работу в других местах.

Они добрались до ступеней парадного входа. Еще один порыв ветра чуть не сорвал с Джулии шляпку.

— Я знаю, что это выглядит не особенно привлекательно, — продолжил Бенедикт, — но земля тут хорошая. И пастбища превосходные.

Джулия не ответила, и он слегка дернул локтем.

— Давай я тебе хотя бы конюшни покажу.

— Конюшни. Конечно же. С чего еще начинать экскурсию по имению, как не с конюшен?

Их шаги громко застучали по дорожке — в такой абсолютной тишине был слышен даже шум прибоя. Прогуливаясь, они огибали заросшие сорняками клумбы, устроенные когда-то по последней моде, но теперь растения уныло выползали за отведенные им границы. Запущенные кусты с истончившимися ветвями многие годы не видели хорошей обрезки и теперь перекрывали дорожки в чересчур разросшемся лабиринте.

Состояние запущенности было так знакомо, что казалось Джулии почти отрадным. Она мысленно начала составлять список необходимых работ, чтобы местность снова стала обитаемой: укрепление оседающих труб, замена разбитых стекол в окнах, приведение в порядок кустов самшита. И это только снаружи. Одному богу известно, до какого состояния довели дом изнутри.

К тому времени, как они завернули за угол к конюшенному двору, она добавила к списку обновление плитки на дорожках.

— Ты поэтому приехал в город?

Бенедикт остановился.

— Что?

— Все это. — Джулия повела рукой, обозначая заброшенность имения. — Ты приехал в город, чтобы найти жену, которая поможет тебе со всем справиться?

Его рука под ее ладонью окаменела.

— Не буду отрицать, с теми слугами, что у меня еще остались, вряд ли удастся сделать это место обитаемым. Но все-таки в Лондон я приехал не для поисков жены. На многих балах ты меня видела?

Джулия внимательно смотрела на него. Холодный морской ветер заставил его щеки покраснеть.

— Кроме Послтуэйтов?

— К Послтуэйтам я пошел, чтобы найти тебя и предупредить про Ладлоу. И это все. В моих планах нет женитьбы.

Она продолжала смотреть на него, пытаясь разгадать смысл последнего предложения. Судя по тону, Бенедикт хотел сказать «разве только».

Разве только я смогу жениться на тебе. Джулия опустила глаза на дорожку и бесцельно пнула камешек. Он покатился по гравию и затерялся в сорняках.

Бенедикт откашлялся.

— Я приезжал в город за породистыми лошадьми. Уверен, что говорил тебе.

— А, да. Таттерсолз. Зачем нанимать садовника, если можно потратить деньги на животных?

— Так сложилось, что я не выбросил ни фартинга. — Каждый слог он отчеканил с военной точностью, а его рука под ее ладонью окаменела. — Я знаю, что пренебрегал своими обязанностями тут. Но в самом деле хочу привести это место в порядок, но все-таки не смогу разводить кобыл, которых у меня нет.

Ну молодец, черт побери. Совершила глупую ошибку и, конечно, умудрилась задеть за живое. Джулия потянулась к Бенедикту свободной рукой, но он вывернулся и быстро зашагал к конюшне. Она поспешила за ним, но резко остановилась, когда возбужденный лай собак нарушил тишину.

Несколько рыжеватых псов выскочили из-за угла конюшни. Джулия попятилась, но Бенедикт вошел в самую гущу стаи, почесывая там уши и похлопывая по бокам, а они напрыгивали на него, пачкая пальто грязными лапами. Его смех заглушал собачий скулеж, лицо расплылось в широченной улыбке и приняло озорное мальчишеское выражение, словно эхо солнечных летних дней из детства.

При виде такого зрелища что-то в сердце Джулии начало оттаивать и набухать. В один миг заброшенное состояние поместья перестало иметь значение. Он счастлив тут, счастлив так, как ни в одном городе.

Глядя, как Бенедикт присел, прихватил одного пса за шкирку и начал гладить его, так что тот восторженно завилял хвостом, она внезапно представила его в роли отца. Он не отдаст своих детей в лапы гувернанток и учителей, а будет бегать с ними по пастбищам и лесам, вместе совершая все новые открытия. Джулия представила, как он сидит на корточках рядом с темноволосым маленьким мальчиком и вместе с ним ковыряется в земле, даже не задумываясь об испачканной одежде.

Малыш перед ее внутренним взором неожиданно поднял голову и пытливо посмотрел ей в глаза. Проказливо улыбнулся — эта улыбка сулила сплошные шалости. И Джулия улыбнулась ему в ответ, уверенная, что у нее точно такое же выражение лица.

А потом от осознания сердце ее подскочило и перевернулось. Глаза мальчика, блестевшие озорством, были в точности как у нее — карие с золотистыми вкраплениями. Святые небеса, это же ее сын! Ее и Бенедикта. В памяти эхом отозвались слова Аппертона «ваши детишки станут для своих школьных наставников настоящей чумой. Это же будет идеальная месть! Запишите их в Итон сразу же, как только они родятся».

В животе поднялась горьковато-сладкая тоска по такому будущему, не столь настойчивая, как желание, возникшее от поцелуев Бенедикта, но странным образом более неукротимая, резкая и мучительная. Такое будущее вполне осуществимо, если Джулия осмелится рискнуть своим сердцем.

В этот момент ее внимание привлек пронзительный скулеж. Один из псов стоял у ее ног и проникновенно смотрел своими темными глазами. Его хвост с белым пятном на конце с надеждой стукнулся о твердую землю конюшенного двора.

Джулия наклонилась, потрепала пса по голове и почесала за ушами.

— Какой ты воспитанный парнишка! Только посмотрите на него, терпеливо ждет своей очереди, а не скачет, как все остальные.

Хвост радостно заколотил во все стороны. Джулия улыбнулась. Сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз гладила собаку? Многие годы, это уж точно. Пожалуй, ей было лет десять, когда мать решила, что не выносит животных: не терпит их запах и уж точно не готова мириться с пятнами и дырками, которые оставляют собачьи лапы на юбках дочерей. Джулия протянула руку, поглаживая собаку по спине, и позволила себе размечтаться. Ее детям будет разрешено играть и исследовать все вокруг без оглядки на состояние одежды. Еe детям.

Она украдкой посмотрела на Бенедикта. Он перестал возиться с собаками и поднялся, внимательно изучая ее с серьезным выражением лица. Взгляд его был таким жестким и пронизывающим, что волосы на затылке встали дыбом. Ветер бесновался, и кудрявые пряди Бенедикта развевались, как рваные черные стяги.

Джулия медленно высвободила пальцы из собачьей шерсти и выпрямилась. Бенедикт по-прежпему смотрел на нее напряженным взглядом, и ей показалось, что он тоже представляет себе их совместное будущее.

Ветер усилился, трепал его волосы и ее плащ. Ледяная капля дождя упала на лицо Джулии. Остальные капли застучали по земле у ее ног, оставляя мокрые пятна.

Бенедикт подошел к ней и протянул руку.

— Нам лучше вернуться в дом.

Он взял ее за руку и понесся вперед. Джулия, спотыкаясь. бежала за ним, прижимая руку к боку.

Бенедикт наблюдал за ней по время ужина, смотрел, как Джyлия дрожащими пальцами подбирает кусочки тушеной баранины, то и дело отпивая из бокала с кларетом. Когда она осушила третий бокал, он положил вилку на поцарапанный стол. Вот они вместе сидят за грубо сработанным деревенским столом, каждый на своем конце, с тарелками самой простой еды. А ощущения, словно разделены двадцатью футами полированной столешницы из красною дерева, над годовой висит хрустальная люстра, а обслуживают их лакеи в ливреях.

Джулия моргнула, глядя на него поверх ободка бокала. В ее проникновенных круглых карих глазах отражалось горящее в камине пламя. От кларета ее губы покраснели, как вишни, и слегка приоткрылись в бессознательном приглашении отведать их вкус.

Кровь Бенедикта устремилась к паху при мысли об ожидающей их постели. Матрас, конечно, холодный, но они быстро его согреют. Впрочем, не сейчас. Он хочет еще немного насладиться предвкушением. Но если Бенедикт прикоснется к ней сегодняшней ночью, Джулия должна быть уверенной в своем решении. Пусть он сказал ей, что после венчания она должна стать его настоящей женой, пока еще это не так. И если ей необходимо больше времени, чтобы привыкнуть к мысли о физической близости, он предоставит ей это время.

— Ты почти не притронулась к ужину. — Бенедикт нарочно произнес самую банальную фразу в надежде обуздать собственное нетерпение.

Если Джулия все-таки откажет ему, придется провести еще одну ночь в преисподней. Нет, об этом лучше даже не думать.

Какие бы глубины страсти ни скрывались под безмятежной поверхностью, она все еще девственница. Джулия жила в тепличных условиях, как любая другая юная леди ее происхождения, и грубая реальность плотских отношений, хоть даже и с ним, может сильно ее шокировать.

Джулия ткнула вилкой в морковку.

— Я никогда особенно не любила баранину. Зато вино очень неплохое.

Это послужило для Бенедикта намеком.

— Ты бы поосторожнее на него налегала. Оно неразбавленное.

— О. — На ее щеках расцвели розы, затем она захихикала. Бенедикт не припомнил, чтобы хоть раз слышал от нее такой столь искристый смех.

В прошлом он, конечно, слышал, как она смеется низким, гортанным смехом, больше подходящим спальне, чем бальному залу. Он всегда с искренним наслаждением добивался этого смеха от Джулии своими остроумными замечаниями. Но такого девчачьего хихиканья? Никогда, даже в детстве.

— Оно уже на тебя подействовало. Ты хихикаешь, как твоя сестра.

Его слова спровоцировали новую волну веселья, на этот раз столь продолжительного, что копна кудряшек вокруг ее лица пустилась в пляс.

— Ой, мамочки. Ой, не могу. — Она прикрыла рукой оборки на лифе. — Зато не похоже на потаскушку, правда?

Бенедикт едва не выплюнул еще не сделанный глоток кларета.

— Потаскушку? Да что ты знаешь о потаскушках?

Джулия пожала плечами.

— Я точно не знаю, что значит «потаскушка». Просто София называет ее так из-за Ладлоу… нет, кажется, теперь он Кливден.

— Да называй его как хочешь. Лично я предпочитаю «этот чертов идиот».

Джулия опять начала хихикать, и Бенедикт улыбнулся. Когда они наконец-то поженятся, он планирует замечательно развлекаться, подпаивая ее крепким вином. Лучше всего, чтобы при этом она голой лежала в постели. Если от хихиканья ее кудряшки разлетаются в разные стороны, можно себе представить, что произойдет с грудями, не стиснутыми корсетом. О да, когда они поженятся, он будет поощрять ее любовь к хорошему вину И себе не будет отказывать в вине… слизывать его прямо с ее тела.

Тр-р-р!

Этот звук и последовавший за ним новый взрыв смеха вернули его в настоящее.

— Что за дьявольщина?

Трр-р, трр-р.

Это не из камина, звук исходит от Джулии. Ее румянец уже растекся не только по щекам, но и по лбу, губы и подбородок дрожат. Она больше не смогла сдерживаться и захохотала по-настоящему.

Тр-р-р, тр-р-р, тр-р-р.

— Да что такое?

— Это платье. — Тр-р-р. — Оно мне мало. — Тр-р-р. — Швы лопаются.

Следовало бы, конечно, посоветовать ей перестать смеяться, но мысль, что, хихикая, она избавится от своего нелепого наряда, показалась Бенедикту крайне привлекательной. Оборка на воротнике уже зловеще болтается. Сколько еще времени пройдет, пока лиф не лопнет окончательно, обнажив кремовые груди? Бенедикт поерзал на деревянном стуле, но ничто не избавит его от этого дискомфорта, кроме ее рук, рта и мягкого, податливого тела…

Джулия, кажется, собралась и успокоилась.

Черт побери.

— Так о чем это я говорила? Ах да. Этот чертов идиот отверг Софию ради девицы с самым мерзким смехом в обществе. Если хорошенько подумать, то и она тоже чертова идиотка.

Бенедикт прикусил язык, чтобы не начать улыбаться. Возможно, в будущем он пожалеет о своей снисходительности, но когда Джулия ругается, то становится совершенно очаровательной.

— Это почему же?

— Думаю, она мечтает заполучить этого чертова идиота себе. Боже правый, ты только представь, если они нарожают детей! Целая семья чертовых идиотов. В любом случае на балу у Пендлтонов она так злобно на меня посмотрела! Причем до того, как папа объявил о помолвке. Понятия не имею, в чем причина, но думаю, это ревность.

Джулия замолчала, чтобы перевести дух, и взмахнула рукой, едва не сбросив со стола остывшие остатки своего ужина.

Бенедикт оперся подбородком о ладонь и внимательно посмотрел на нее. Кларет определенно развязывает ей язык. После свадьбы он будет заказывать его ящиками. Позже нужно будет придумать более интересный способ занять этот роскошный розовый язычок.

— На чем я остановилась?

— Кажется, придиралась к потаскушкам.

— Придиралась? Я действительно придиралась?

— Да, чуть-чуть. Но ты продолжай. Я нахожу это довольно занимательным. Собственно говоря… — Бенедикт снова наполнил вином ее бокал.

Джулия моргнула и сделала изящный глоток. Кончик ее языка вынырнул изо рта, чтобы подобрать сбежавшую каплю, и Бенедикта охватила похоть. Он собрался налить бокал и себе, но передумал. Когда она, теплая и полная желания, окажется с ним в постели, он хочет насладиться каждой секундой происходящего.

Теперь на ее лице появилась манящая улыбка, и Бенедикт испытал очередной приступ вожделения. Опьянение окрасило щеки Джулии в очень идущий ей розовый цвет. Карие глаза блестели. Он постарался запомнить ее именно такой: еще невинной, но готовой довериться ему, по крайней мере, доверить свое тело.

Если же он хочет заполучить и ее сердце, для этого придется потрудиться. Начав с физического, он будет добиваться от нее ответа в надежде разжечь глубинные чувства. Выпустив на волю ее страсть, возможно, получится зародить любовь в ее сердце.

Должно быть, его мысли отразились на лице, потому что Джулия потупилась, сжала ножку бокала и сделала глоток — на этот раз большой, от которого по шее пробежала дрожь.

Бенедикт отодвинул тарелку и встал. Он знал, что в Джулии присутствует авантюрная жилка, но легкая нервозность, пожалуй, естественна. Она внимательно следила за ним взглядом, пока он огибал стол и протягивал ей руку.

— Разве ты не хочешь десерта?

Уголок его губ дернулся кверху.

— Еще как хочу.

Опять, этот скользящий взгляд вниз и в сторону. Он наблюдал такое и раньше. Это означает, что женщина заинтересована, до тех пор пока…

Вот оно! Джулия посмотрела ему прямо в глаза. Интерес, даже предвкушение, борется с осторожностью.

Он присел перед ней на корточки, чтобы их лица оказались на одном уровне. Пусть выбор сделает она сама. И если ее решением будет отказ, то так тому и быть. Бенедикт протянул руку и положил ей на бедро.

Негромко ахнув, Джулия застыла.

— Ты боишься?

Глаза заблестели, ноздри раздулись — явные признаки готовящегося вранья, но вдруг передумала и кивнула.

— Наверное. Немножко.

— Это я тебя пугаю или то, что может произойти?

— Пожалуй, по большей части неизвестность. — На последнем слове голос дрогнул.

Возможно, Джулия говорила о своем невежестве. Вряд ли она знает, что именно происходит между любовниками за дверями спален. А может быть, она имела в виду их будущее.

— Я не буду тебя принуждать. Только поцелуй, если большего ты не захочешь.

— Вообще-то целоваться мне нравится. — Легкий румянец, спровоцированный вином, внезапно сделался гуще.

— Тогда предлагаю начать с поцелуев, а там посмотрим. — Бенедикт сделал паузу. Вторая часть того, что он собирался сказать, могла привести к крайне мучительной для него ситуации. — Если ты захочешь прекратить, обещаю, я тут же остановлюсь.

Закрыв глаза, она кивнула.

Бенедикт потянулся и поцеловал ее. Губы приоткрылись, она выдохнула ему в рот и прикоснулась языком к его языку. На губах Джулии оставался вкус кларета, от нее исходил чуть солоноватый аромат желания. Да поможет ему бог, если страх возобладает над ней и она попросит остановиться. Выполнение обещания может его прикончить.

Не прерывая поцелуя, Бенедикт потянулся, чтобы убрать с ее лица выбившийся из прически локон и запустить пальцы в волосы.

Раздался треск — еще несколько стежков лопнуло, когда она вцепилась ему в плечи.

Бенедикт с трудом подавил стон. Голова наполнилась картинами, как он срывает с нее это нелепое тесное платье, оборку за оборкой, обнажая фарфоровое совершенство грудей. Зарычав, Бенедикт заставил себя оторваться от ее губ, прежде чем окончательно потеряет самообладание и возьмет Джулию прямо на столе.

О боже, посадить ее на край этой твердой попкой, задрать юбки и вонзиться в нее. Или, может быть, сначала насладиться всем остальным? Он невольно сжал ее волосы и задрожал.

Нет, слишком рано. Эта ночь должна быть неторопливой, уж это он ей в любом случае должен. Впереди у них вся жизнь, чтобы исследовать глубину страсти.

Ее дыхание прервалось, лиф слегка обвис.

— Почему ты остановился?

Бенедикт открыл глаза и поймал ее взгляд.

— Ты ощущаешь между нами притяжение?

Ее глаза, потемневшие от желания, внимательно уставились на него.

— Да.

— Где ты его ощущаешь? Покажи мне.

Джулия опустила руку и положила ее на живот, в самый низ.

— Тут.

Бенедикта пронзило ликование, смешанное с чистым вожделением. Медленно, осторожно он высвободил пальцы из ее волос, провел ладонью по шее, ниже, к распахнувшемуся лифу, и накрыл крепкую круглую грудку. Та идеально уместилась в его ладони. Впрочем, он всегда знал, что так и будет.

— О! — Ее глаза закрылись, голова запрокинулась в откровенном приглашении, сосок затвердел.

Бенедикт наклонился и прижался губами к местечку у нее за ушком, там. где пульс бился неистово и неровно.

— Как чудесно ты откликаешься, любовь моя.

Джулия застыла. Трепет под губами усилился, пальцы сжались.

Он слишком поздно осознал свою ошибку. Слишком поздно, чтобы отрицать скачанное.

Вино и похоть завели не настолько далеко, чтобы Джулия не уловила истины, таящейся в его словах.

— Что такое?

Она отпрянула и уставилась на него. Заволакивающая взгляд дымка страсти исчезла, сменившись страхом, от которою округлились глаза.

— Джулия?

— Я… если мы сделаем это… — Она сглотнула, и по шее прошла дрожь. — Что… что случится со мной?

Бeнедикт опустил руки.

— О чем ты? Ничего не случится. То есть нет. не так. — Он потер шею сзади. Мысли в голове лихорадочно метались. Ему не доводилось успокаивать испуганную девственницу, и он не знал, о чем сейчас нужно говорить. Вовсе не способствовало прояснению сознания и то, что некоторые части его тела изнывали от потребности закончить начатое.

— Не так?

— Я имею в виду, ты, конечно, будешь обесчещена, но это уже и так произошло. Нам придется пожениться. Ты это знаешь.

— Да, это я знаю, но я не о том спрашивала. — Джулия опустила взгляд на свои скрещенные на груди руки. — Когда ты смотришь на меня… ну; вот как только что смотрел. Как будто хочешь проглотить. Это просто… я даже не знаю, как сказать. Мне кажется, что ты способен слопать меня без остатка.

Боже, она даже не представляет. какие образы возникают перед ним после этих слов! Бенедикт, решительно игнорируя мучительную пульсацию в паху, взял Джулию за руки.

— Последнее, чего я хочу, это причинить тебе боль. Мне хочется, чтобы кое-что от тебя осталось на следующий раз.

Ее подбородок дернулся и напрягся. Проклятие, ну почему он решил обратить все в шутку, если она серьезна?

— Я не могу думать про следующий раз. Не могу думать про будущее.

— Так и не думай. Сосредоточься на своих ощущениях. Расслабься и позволь наслаждению захватить тебя.

Джулия нахмурилась.

— Ты обещал прекратить, если я попрошу.

Да провались все к дьяволу!

— Да, и ты просишь?

— Я… — она кивнула. — Думаю, прошу.

Он отпустил ее руки и стремительно встал. Все тело вопило от неудовлетворенности. Необходимо скорее уйти от нее подальше, пока он что-нибудь не сломал.

— Бенедикт? — Должно быть, она заметила выражение его лица, если неуверенность в голосе хоть о чем-то свидетельствует.

Он отвернулся и схватил бутылку вина.

— Окажи мне любезность, ладно? — Бенедикт выговаривал каждый слог четко и сжато, чтобы скрыть сотрясавшую изнутри дрожь. — Если хочешь, чтобы я сдержал свое слово, выйди из комнаты. Сейчас же.

Он не поворачивлея, пока звук шагов Джулии не затих, а щелчок двери не ознаменовал ее уход в спальню. В спальню, пропади оно все пропадом! Бенедикт сделал большой глоток кларета прямо из бутылки, жалея, что нет ничего покрепче для успокоения бушующих желаний.

Так близко. Он был так близко к тому, чтобы Джулия с радостью легла под него, но все испортил своей дурацкой обмолвкой. Не заткнулся вовремя. Катись все к чертям. Бенедикт запрокинул голову и осушил бутылку. Да еще и трус в придачу; прежде чем войти в спальню, прождал добрый час, чтобы она заснула. А если бы был более предусмотрителен, то догадался бы потребовать из главного дома бутылку бренди и продержался бы еще дольше.

Да будь у него хоть какая-то предусмотрительность, наверное, сумел бы придержать язык. Зато теперь он научен и знает, что правда помогает Джулии опомниться. Сейчас она совершенно не готова принять его чувства.

В следующий раз он не забудет совет Аппертона и не позволит ей соображать, пока не станет слишком поздно. До тех пор пока Джулия не включает голову, она способна полностью отдаться своей чувственности, наслаждаться поцелуями и прикосновениями.

Луна, не пытавшаяся этой ночью скрыться за тучами, заливала комнату серебристым сиянием. Белые простыни и занавески в этом сиянии мерцали, словно жемчуг.

Джулия распростерлась в самом центре кровати, раскинув руки. Она дышала ровно и спокойно, медленно и так живо, пусть даже умерла для этого мира под воздействием кларета.

Бенедикт что-то прошипел сквозь зубы; его вновь накрыло желанием. В следующий раз, и очень скоро, он просто захлестнет ее чувственностью.

Он машинально развязал галстук, расстегнул пуговицы рубашки, снял сюртук и жилет, аккуратно положив одежду на комод. Его лакей, конечно, поморщился бы при мысли, что вещи лежат и мнутся, но в этом коттедже не было таких удобств, как гардеробная, где можно все развесить. В кавалерии его униформа переживала и большее неуважение. Гражданской одежде придется привыкать.

Бенедикт снял панталоны и голым лег в постель. Возможно, Джулия будет шокирована, но, если он правильно разыграет свои карты, уже утром они продолжат изучать друг друга. Чуточка везения, и Бенедикт поймает ее только что проснувшейся, а после сумеет отвлечь чувственными удовольствиями.

Он был готов к действию сразу же, как только подвернется нужный момент, все равно сна ни в одном глазу. Немыслимо уснуть неудовлетворенным, лежа рядом с ней.

Г лава 16

Бенедикт лежал в тусклом свете зари, прислушиваясь к дыханию Джулии. Всю ночь он пытался дышать в одном с ней ритме, но ее присутствие в постели уничтожало сон. Как можно задремать, если объект его безумной страсти находится так близко?

Во сне она повернулась к нему спиной, а волосы разметались по подушке. Стараясь не разбудить ее, Бенедикт намотал медовую прядь волос на палец. Джулия вздохнула и прижалась к нему всем телом. Округлая попка задела пах, и он с трудом подавил стон — его естество тут же ожило и отвердело. Скоро, очень скоро она проснется, и Бенедикт начнет соблазнение.

От ее гибкой фигуры исходило тепло. Сквозь преграду в виде батистовой ночной сорочки оно проникало прямиком в его сущность. Не в силах удержаться, Бенедикт положил ладонь на ее руку.

Если он хочет, чтобы она по-настоящему принадлежала ему, нужен ласковый подход. Его Джулия заслуживает большего, чем торопливое совокупление, после которого она, вероятнее всего, навсегда возненавидит этот акт.

Потянувшись, Бенедикт положил руку на ее талию, распластал ладонь по животу, погладил пальцами низ грудей. Его. Все это только его.

С губ Джулии сорвался вздох. Ее сознание еще блуждает между сном и явью, но тело инстинктивно реагирует на прикосновения.

Бенедикт провел губами по обнаженному плечу, вдыхая аромат жасмина, смешанный с запахом лаванды от простыней, пробуя на вкус ее кожу. Тело Джулии сковало напряжением, и Бенедикт задержал дыхание. Вот оно. Она проснулась, проснулась и начала осознавать, кем является и в чьей постели лежит.

Это к лучшему. Он хочет взять ее проснувшуюся и осмысляющую все происходящее. Хочет наблюдать, как ее глаза темнеют от желания. Хочет смотреть на нее, когда их тела сольются воедино. Хочет услышать, как с губ сорвется его имя, когда он доведет ее до пика.

Джулия попыталась повернуться в его объятиях.

— Бенедикт?

— Тс-с, Джулия, — прошептал он ей на ухо. Она задрожала, и его пальцы чуть сильнее вдавились в мягкий живот. — Пока не надо шевелиться.

— Что…

— Тс-с. Еще рано. Впереди целый день, который мы можем провести как захотим. Если ты будешь покладистой, нам не придется вставать с кровати много часов. — Ну, или хотя бы ей.

Еe плечи чуть приподнялись, Джулия вздохнула, со свистом втянув в себя воздух.

— Часов?

Бенедикт улыбнулся.

— Очень много часов.

— Но что мы будем делать все это время?

В его груди зарокотал смех. Ее невинность забавляла не меньше, чем воспламеняла.

— Может быть… — Бенедикт поднял руку и пальцами расчесал ее локоны. — Может быть, проведем часть времени, вспоминая детство.

Господь свидетель, как сильно ему требовалось на что-нибудь отвлечься от бушующей похоти, воспламеняющей кровь.

— Детство?

— А почему бы и нет? — Бенедикт убрал волосы с ее шеи и провел по ней пальцем. — Мы же в Кенте, пусть и не в тех домах, где жили детьми. Разве для воспоминаний о тех невинных днях можно найти лучшее место?

— Невинных? Ты никогда не был невинным.

Его палец полз дальше, вдоль позвоночника.

— Все же более невинным, чем сейчас. Ну же, расскажи мне о своем самом любимом детском воспоминании.

Ее ноги дернулись — она украдкой попыталась их сжать, и Бенедикт улыбнулся, заметив такую отзывчивость. Она откликается на него, и только на него. Больше ни один мужчина на свете не узнает, что в Джулии Сент-Клер скрывается огромное море глубокой страсти, только и ждущее, чтобы его выпустили на волю.

— Мое самое любимое воспоминание? Нужно подумать.

Бенедикт прильнул губами к тому месту, где шея переходит в плечо.

— Я не могу сосредоточиться, когда ты так делаешь. — Голос прозвучал гортанно и низко.

— Правда? — Он обнял ее чуть крепче. — Значит, придется делать только это.

Бенедикт наклонил голову и прикусил то же местечко, ощутив, как ускорился ее пульс под жаркими движениями его языка. Ее дыхание вырывалось отдельными вздохами, шея изогнулась.

Джулия вывернула голову и посмотрела на него через плечо полуприкрытыми, как у кошки, глазами. Щеки порозовели, а губы, полные и манящие, приоткрылись.

Приглашение, которым Бенедикт с радостью воспользовался. Он наклонился и попробовал их на вкус. Она открылась ему, и мгновенно их языки переплелись, и Джулия задвигалась, пытаясь повернуться к нему удобнее.

Бенедикт решительно подавил прилив желания, ведь еще рано. Он неохотно отодвинулся, последний раз легонько прикусил ее нижнюю губу и прервал поцелуй. Через мгновение ее глаза распахнулись, в их глубине мерцал вопрос. Да! Первый всплеск желания уже захватил ее в свои объятия. Теперь пусть немного побурлит, пока вожделение не поглотило ее полностью. Он снова прижал Джулию к своей груди. Круглая попка задела восставшее естество, Бенедикт вздрогнул, но она устроилась поуютнее и перестала ерзать. Он вдохнул чистый запах ее волос, смешавшийся с ароматом возбужденной женщины.

Боже милостивый, она уже вся мокрая, и только для него! Бенедикт едва не застонал вслух. Ему невыносимо хотелось опустить руку под ее сорочку и проверить свою догадку, но он заставил себя не двигаться, прислушиваясь к ее дыханию.

Чем дольше он откладывает взаимное наслаждение, тем восхитительнее будет награда.

Бенедикт приготовился к терпеливому ожиданию.

— Ну, а сейчас?

— Что?

— Сейчас ты в состоянии думать?

— А о чем ты спрашивал?

— Хочу узнать твое самое любимое воспоминание из детства.

— А ты мне про свое расскажешь?

— Да, но ты первая.

На некоторое время в спальне воцарилось молчание. Это предоставило Бенедикту достаточно времени, чтобы обдумать другие восхитительные способы отвлечь Джулию. Еще до конца дня он собирался отыскать на ее теле каждое местечко, которое откликнется на его ласки.

— Помнишь то пустое дерево? — спросила она, наконец.

— Да.

Бенедикт действительно отчетливо его помнил. Гигантский дуб рос на границе Клертон-Хауса и их имения. Огромный ствол был полым в середине, а у корней имелась трещина, достаточно большая, чтобы туда на четвереньках заполз ребенок.

Хотя обнаружила это дерево Джулия, Бенедикт всегда считал его царством Софии, ее сказочным замком. Сухая листва на земле заменяла в ее детском воображении ковры, кора внутри считалась гобеленами. Когда их гувернантка выяснила, почему у девочек вечно порванные подолы и грязные юбки, сестрам Сент-Клер запретили играть там. Естественно, когда им удавалось ускользнуть из-под ее опеки, они тут же мчались к дереву.

— Мне казалось, ты терпеть не могла изображать запертую в башне принцессу, ожидающую принца, который спасет тебя, — произнес Бенедикт.

Джулия кивнула.

— Я играла в это только потому, что София была старше и могла настоять на своем. Но когда мне удавалось ускользнуть одной, она не могла приказывать мне, что воображать.

— И что же ты воображала в одиночестве?

Джулия уткнулась лицом в подушку, и дальнейшие слова прозвучали приглушенно.

— Ты будешь смеяться.

Бенедикт погладил ее по руке.

— Даю слово, что не буду.

Она перекатилась на спину и уставилась в потолок.

— Я хотела летать. Хотела ощутить ветер на лице и в волосах. Хотела парить и быть частью неба.

Бенедикт подпер голову рукой и посмотрел на нее: одеяло соскользнуло до талии, сквозь тонкую ткань сорочки неясно просвечивали соски. Он представил, как втягивает один из них в рот, и в горле у него пересохло: увлажняет языком ткань, чтобы она стала прозрачной, дразнит губами сосок, пока он не затвердеет…

Джулия поймала его взгляд.

— Ты помнишь тот день?

— В пустом дереве? Их было так много.

— Не внутри. На нем.

Воспоминание всплыло внезапно и ярко. Одиннадцатилетняя Джулия в испачканном муслиновом платье потихоньку пробирается по самой высокой ветке, потом осторожно встает и раскидывает в стороны руки.

— Ты прискакал на своей кошмарной зверюге.

— Прошу прощения. Я за всю свою жизнь ни разу не ездил на кошмарных зверюгах.

— Ездил. В четырнадцать лет.

— Ты про Буцефала?

Ее передернуло.

— Точно, это его имя. Он никого не слушался и делал что пожелает.

— Да, он был сущим наказанием, — признал Бенедикт. С точки зрения его отца, для четырнадцатилетнего подростка Буцефал был опасен. Естественно, Бенедикт бросал отцу вызов всякий раз, как ему удавалось сбежать от учителя.

— Не просто наказанием. Эта зверюга встала на дыбы сразу же, как только ты заорал на меня, чтобы я слезла с дерева. Он поднимался все выше, и в итоге я даже не сомневалась, что конь опрокинется и придавит тебя.

— Но упала-то ты.

— Я так испугалась, что не смогла удержаться на дереве.

Бенедикт вспомнил, как дико заколотилось его сердце, когда Джулия рухнула на дорожку в опасной близости от копыт Буцефала. Этот конь запросто мог ее растоптать.

— Такое у тебя любимое воспоминание? Ты же тогда вывернула щиколотку.

— Любимое то, что случилось потом.

Бенедикт все помнил так ясно, словно это случилось не одиннадцать лет назад, а только вчера. Он натянул поводья, заставив коня остановиться, спрыгнул на землю и подбежал к ней. Широко распахнутые карие глаза, выделяющиеся на бледной коже, как будто пронзали его, глядя в самую душу. В них набухали слезы, увеличивая зеленые и золотые точки. А горло содрогалось в попытках сдержать рыдания.

Даже тогда Джулия не желала демонстрировать эмоции, но Бенедикт надеется, что в течение следующего часа излечит ее от сдержанности. Он хочет довести ее до такого состояния, что она просто не сможет подавлять страсть.

— Я всего лишь поднял тебя с земли.

Она покачала головой.

— Ты убедился, что со мной все в порядке. Проверил, что я ничего не сломала. И был так осторожен.

Мысль о прикосновении к такому запретному месту, как лодыжка, шокировала четырнадцатилетнего Бенедикта. Шокировала, потому что ей было всего одиннадцать, еще совсем малышка. Он не должен был краснеть, когда думал об этом — и когда поднимал ее на руки и усаживал на спину Буцефалу.

— Я посадил тебя на ту кошмарную зверюгу, как ты его называешь.

— Помню, это оказалось страшнее, чем смотреть, как он встает на дыбы.

Ее лицо тогда побелело, как мел. Он испугался, что Джулия упадет в обморок, но потом ощутил сильную, железную хватку ее пальцев на своих запястьях.

Бенедикт чуть подтолкнул ее.

— Ты никогда не любила лошадей. Это придется исправить.

— Ты ни за что не заставишь меня взобраться ни на одну из своих зверюг!

— Даже если я буду рядом, чтобы не позволить тебе упасть?

— Ну, тогда, возможно, и соглашусь.

Он положил ладонь ей на шею, пальцы коснулись пульса, бьющегося прямо за ухом, который мгновенно ускорился от его прикосновения. Бенедикт чуть повернул ее голову и посмотрел в глаза.

— Правда?

— Как будто снова вернется тот день, когда ты отвез меня домой.

— Ты так боялась, что даже смотреть не могла. — Джулия уткнулась лицом ему в грудь тут же, как только он забрался на коня позади нее.

— Ты ехал так быстро.

— Ты ушиблась. Нужно было как можно скорее доставить тебя домой.

— Когда я закрыла глаза, то представила, что лечу.

— Джулия. — Бенедикт скользнул ладонью по ее шее, потом ниже, задел пальцами ключицы.

— Да? — Слово сорвалось с ее губ на выдохе.

— Ты все еще хочешь летать? — Его рука соскользнула еще на дюйм и замерла на верхней части груди.

Джулия вдавилась плечами в матрас, едва заметно подавшись к нему и слегка выгнув спину, — неосознанная мольба тела. О да, она хочет летать, известно ей об этом или нет.

Ее ладонь накрыла его руку, пальцы сомкнулись.

— Это была всего лишь детская фантазия.

— Есть и другие способы летать. — Он наклонился так, что его губы почти касались ее. — Позволь показать тебе.

Джулия прижалась к нему. Дерзко с ее стороны, да, но именно он сумел разбудить в ней спутавшиеся между собой чувства свирепости, безрассудства и нетерпеливости. Это же безрассудство когда-то заставило ее сбежать от Софии и мисс Мэллори, чтобы попытаться взлететь.

Вскоре после того случая она научилась подавлять подобные чувства и запирать их глубоко в сердце. Но иногда по ночам, когда сон ускользал от нее, Джулия закрывала глаза и в течение нескольких минут наслаждалась восхитительными воспоминаниями о том, как чудесно было возвращаться домой верхом на той дикой зверюге, называющейся конем. В объятиях Бенедикта она испытала безумный страх, смешанный с восторгом, от которого сердце выскакивало из груди и желудок сжимался, кувыркался и воспарял.

В те непродолжительные минуты Джулия ощутила, каково это — летать. А сейчас Бенедикт обещает ей новую возможность испытать те чувства. Нужно только ухватиться за нее.

Бенедикт прижался к ее губам, вытянулся на ней, вдавив своим весом в податливую перину, и кровать заскрипела.

Джулия высвободила пальцы и положила руку на его обнаженное плечо. Мускулы под ладонью напряглись, как канаты. Его язык глубоко вонзился ей в рот, но Бенедикт мгновенно отпрянул и стал короткими поцелуями покрывать ее щеки. Жаркое дыхание Бенедикта щекотало подбородок, губы скользили ниже, язык коснулся ключицы и тоже направился дальше. Ее пальцы запутались в его густых волосах.

Губы дразнили кожу у выреза сорочки. Он поднял глаза, поймал ее взгляд и замер. Боже, как потрясающе Бенедикт выглядит в предрассветном сиянии, нависая над ней: черные волосы дикими волнами падают ему на лицо, а глаза потемнели от желания.

В животе Джулии все сжалось от неистового возбуждения, смешавшегося с ужасом и восторгом.

Его рука скользнула к груди, подтолкнула ее кверху, к вырезу из сорочки. Недостаточно высоко. Глядя ей в глаза, он сомкнул губы на прикрытом тканью соске, и повлажневшая сорочка сделалась прозрачной.

Бенедикт втянул напрягшийся бугорок в рот. По жилам хлынул огонь, и Джулия выгнула спину, вжавшись головой в подушку.

— Ты прекрасна, — пробормотал он и слегка прикусил сосок.

Рука его скользнула по бедру, а губы продолжали дразнить грудь. Пальцы запутались в сорочке, сминая ткань, задирая к талии.

— К сожалению, это придется убрать. Она мне мешает.

Джулия послушно подняла руки и позволила ему снять с себя сорочку. Щеки ее запылали под его пристальным взглядом, она закусила нижнюю губу.

Это же Бенедикт. Она знает его целую вечность. Он предлагал ей свою дружбу каждое лето их детства, облегчал скуку балов, делая язвительные замечания о членах светского общества, спасал от слишком пылких поклонников. А теперь он, голый, лежит с ней в постели, сплошь золотистая кожа и стальные мускулы, и рассматривает изгибы ее тела, а глаза его горят каким-то яростным огнем. Она никогда не открывалась таким образом ни единой живой душе и сейчас не могла представить себе никакого другого мужчину в столь интимной близости. Только Бенедикт. Больше она никому так не доверяет.

— Прекрасна, — прошептал он. Господи, да в его голосе звучит благоговение! — Прекраснее, чем я себе представлял. — Он вытянул палец и обвел им сосок.

Джулия подалась навстречу его прикосновению, и он положил ладонь ей на грудь.

— Ты меня представлял? — прошептала она.

— Ты мне снилась.

Больше не сдерживаясь, Бенедикт завладел ее губами в требовательном поцелуе. Этот поцелуй заполнил ее темной страстью, пылающей в жилах. Она ответила ему тем же, их языки переплелись, ее дрожащие руки скользили по его плечам и спине.

Джулия наслаждалась тяжестью его тела, жаром кожи, твердым естеством, вжимающимся в живот. Он заполнит ее целиком, и тело, и душу.

Она застонала. Бенедикт оторвался от ее губ, снова начал целовать шею, спустился ниже, языком приласкал по очереди каждую грудь, подразнил соски, превратив их в твердые, ноющие бугорки.

Его рука скользнула на живот, и Джулия напряглась. Как далеко он осмелится зайти? Где прикоснется?

Она приподняла бедра. Как он сумел разбудить в ней эту жажду и пустоту, умоляющую, чтобы ее заполнили? Он сильно втянул в рот сосок, и с ее губ сорвался стон.

— Пожалуйста…

Бенедикт поднял голову, посмотрел потемневшими, настойчивыми глазами, но уголок его рта дернулся в подобии улыбки. Такой порочный взгляд! Такой расчетливый, полный планов. Такое обещание наслаждения.

— Чего ты хочешь, Джулия?

Она не могла выразить словами, гдe жаждет его прикосновений. На ее щеках жаром вспыхнул румянец и пополз вниз.

— Я… я…

Его рука скользнула на дюйм ниже.

— Скажи мне.

— Не могу.

— Можешь. Пусть между нами не будет секретов.

Джулия отвела взгляд, и Бенедикт наклонил голову и снова посмотрел ей в глаза.

— Между нами нет ничего запретного. — Его пальцы поползли дальше, задели завитки между ногами. — Совсем ничего.

Она в безмолвной мольбе приподняла ему навстречу бедра и раздвинула ноги. Его рука двинулась дальше, пальцы погладили влажные складочки. Джулия уткнулась лицом ему в грудь и глухо застонала.

И тогда его пальцы словно очнулись, раздвигая ее, погружаясь внутрь, изучая, исследуя. Короткие взрывы острого наслаждения пронзали ее в одном ритме с движениями пальцев. А пальцы все ласкали, исследовали и наконец отыскали самую суть ее желания.

Джулия выгнула спину и вскрикнула. Ногти ее вонзились ему в плечи, когда наслаждение пронзило ее насквозь, восхитительное и все же разочаровывающее, потому что острая потребность неизвестно чего все усиливалась, сжимаясь в тугую пружину.

Джулия выдыхала резко, коротко, а пальцы все дразнили в безжалостном ритме, вели куда-то дальше, выше, и она уже не могла больше это терпеть, а ее тело все еще подчинялось его мелодии, бедра подавались навстречу при каждом движении этих неумолимых пальцев.

Бенедикт не отводил от нее глаз, но Джулии было все равно. Тяжесть его взгляда словно придавливала, и дыхание его ускорялось вместе с ее.

Голова Джулии металась по подушке, а наслаждение все нарастало. Бенедикт опустил голову, втянул в рот сосок, начал обводить его языком в одном ритме с движениями пальцев. Темп увеличивался, и тело ее словно готовилось к чему-то.

— Давай же, Джулия.

И словно откликнувшись на эту страстную мольбу, все ее существо содрогнулось, и по телу начали расходиться волны невероятного наслаждения.

Наконец Джулия рухнула на подушки, все еще содрогаясь от наслаждения. Его прикосновения сделались почти невесомыми, но не прекратились совсем. Бенедикт нежно касался губами ее лба. Подняв руку, Джулия провела пальцем по его лицу. Щетина немного царапалась, как песок, но тут он поймал ее палец губами.

Затем притянул ее к себе в обжигающем поцелуе, крепко обнял и перевернулся на спину. Усадил Джулию верхом на себя, провел руками по спине, обхватил ягодицы.

Она невольно напряглась, ощутив пульсацию его восставшего естества, как откровенное приглашение.

— Я не знаю, что делать.

Улыбнувшись, Бенедикт взял ее руку и положил себе на грудь.

— Трогай, целуй, делай все, что пожелает твое сердце. Вряд ли ты сможешь сделать то, что мне не понравится.

Джулия наблюдала за его лицом, рисуя что-то пальцем у него на груди, и вдруг среди жестких волос палец наткнулся на твердую полосу. У нее сжалось сердце. Побелевший шрам углом тянулся от груди к животу.

— Откуда это у тебя?

Бенедикт пожал плечами.

— Небольшая стычка в Бельгии.

— Но твои письма… ты никогда… — Редкие послания, полученные от него во время службы в армии, содержали веселые истории о подчиненных и начальниках.

— Не видел смысла кого-то тревожить. Рана была неглубокой и быстро зажила.

— И все же я бы предпочла об этом знать. — А что, если бы ранение оказалось серьезным? Она могла потерять его, но даже не догадывалась об этом! — Это гораздо важнее, чем рассказ о полковнике, угрожавшем, что урежет коню рацион, если тот не начнет его слушаться.

Бенедикт улыбнулся.

— Ты помнишь об этом?

Она помнит его письма все до единого, внезапно сообразила Джулия.

— Конечно,

— Все это в прошлом. Давай не будем сейчас об этом.

Ее ладонь все еще лежала у него на груди. Он положил сверху свою руку, возвращая ее в настоящее. Джулия погладила его грудь, и плоть под рукой затвердела. Его глаза закрылись, дыхание участилось, и она улыбнулась.

Нагнувшись, Джулия прильнула губами к его шее. Его пальцы запутались у нее в волосах, затем скользнули на спину. Она лизнула его, ощутив солоноватость кожи. Бенедикт застонал и задрожал под ней. Расхрабрившись окончательно, Джулия занялась исследованием, выясняя, где нужно прикоснуться, чтобы вызвать дрожь, сжатие пальцев, стон удовольствия.

Она лизнула плоский сосок, и Бенедикт дернулся, задышал резко и хрипло, провел руками по ее бедрам, вниз и вверх, снова вниз и вверх, заставляя ее открыться.

— Прости, любовь моя, но я не могу больше ждать. — Бенедикт сжал бедра Джулии и приподнял ее вверх, устроился у входа и снова приподнял бедра.

Нежная плоть растянулась, когда он начал заполнять ее.

— Теперь осторожнее, легче. — Но в голосе его звучало напряжение, а на шее канатами надулись мускулы от усилия сдержаться.

Бенедикт вышел и снова вошел, надавив чуть сильнее. Она громко вскрикнула.

— О боже. Если тебе больно, я перестану.

Судя по голосу, остановка его убьет. Джулия стиснула зубы, уперлась ладонями в его плечи и резко опустилась.

— Джулия! — воскликнул Бенедикт, не то предостерегая, не то умоляя.

— Ты сказал, я не могу сделать ничего такого, что тебе не понравится, — выдохнула она.

Он сжал ее бедра еще крепче.

— При чем тут не понравится? Я хотел тебя поберечь.

Джулия осторожно шевельнула бедрами. Резкая боль от его первого толчка прошла, теперь внутри лишь немного саднило.

Бенедикт сдавленно вскрикнул.

— Боже праведный, только не двигайся!

Джулия застыла.

— Я делаю тебе больно?

Он засмеялся, и оттого места, где они соединились, по ее телу пошли легкие содрогания. Джулия задрожала — внутренняя потребность снова проснулась, подавив все неприятные ощущения.

— Боже, нет. — Бенедикт закрыл глаза и вдохнул, войдя чуть глубже. — Просто ты такая тугая, влажная и жаркая внутри. Это настоящее блаженство!

О, какой голос — низкий, страстный, неотразимый… Он словно затягивает Джулию в себя, в свой мир, где можно поверить в него, и в его любовь, и в то, что он никогда не причинит ей вреда.

С ним ей не придется охранять свое сердце.

Бенедикт содрогнулся, и она ощутила это внутри. Он приподнялся на локтях, поцеловал ее в губы — раз, другой, третий — и с каждым его движением ее напряжение ослабевало. Бенедикт не велел ей двигаться, но боже, как она этого хотела!

Он поцеловал ее в шею у самого основания, и Джулия всхлипнула.

— Я бы дал тебе больше времени привыкнуть, — хрипло произнес Бенедикт, — но не могу больше сдерживаться.

Он снова лег, крепко сжал ее бедра и начал выходить, дюйм за дюймом, медленно и мучительно. Джулия обмякла на нем, разрываясь между облегчением и внезапным ощущением пустоты.

Бенедикт непрерывно смотрел на нее, его голубые глаза от желания почти почернели, а взгляд буквально ввинчивался в нее, удерживал, покорял. Затем толчок, резко дернувшиеся вверх бедра, и он заполнил Джулию целиком, задев какую-то точку внутри, отчего по ней словно разлилось жидкое пламя.

Она закрыла глаза, впиваясь пальцами ему в плечи, а он вонзался в нее снова и снова, и внутри нее нарастало наслаждение. Джулия тяжело, хрипло дышала, а Бенедикт вонзался, все ускоряя темп, и наслаждение стремилось к своему пику. Оно обрушилось на нее так же внезапно, как и в прошлый раз, только еще сильнее, потому что теперь он двигался вместе с ней.

Бенедикт отпустил ее бедра, и Джулия рухнула на него. Он чуть подтянул ее вверх и втянул в рот сосок.

Наслаждение усилилось.

Скоро она достигнет своего пика и воспарит. Да, да и да.

— Да поможет мне бог, — с трудом, хрипло и низко выдавил Бенедикт.

Темп еще возрос, каждый толчок его бедер был глубже, сильнее, мощнее, чем предыдущий. И вдруг Бенедикт дернулся, с последним толчком испустил сдавленный вопль и рухнул на подушки.

Он крепко обнял Джулию, подтянул ее к себе и впился в ее губы неистовым поцелуем, выскользнув из нее.

Пульс Джулии по-прежнему бился лихорадочно, кровь шумела в ушах, но она постепенно расслаблялась в его объятиях, положив голову ему на грудь и слушая, как, успокаиваясь, все медленнее бьется его сердце. Ее наполняло спокойствием, разливавшимся вокруг.

Она потерлась щекой о теплую грудь Бенедикта. Казалось, что он не может не прикасаться к ней — то к изгибу брови, то к мочке уха, то к жилке на шее — и делает это с благоговением. Джулия уютно прижалась к нему.

— Ты так и не рассказал мне о своем любимом воспоминании.

— Больше оно не имеет значения. — Бенедикт погладил ее по голове. — Нет ничего важнее этих минут. Я знаю, ты не хочешь этого слышать, но я люблю тебя. И всегда любил, даже в четырнадцать лет, когда у меня не было занятия интереснее, чем сбежать от учителя и скакать верхом на коне, слишком строптивом для меня.

Джулия приподняла голову.

— Ты любил меня тогда?

Бенедикт посмотрел ей в глаза и кивнул.

— Пожалуй, именно в тот день я это и осознал.

В груди набухало какое-то чувство, оно добралось до глаз, и их защипало. Как ей хотелось ответить ему тем же, причем искренне!

— О, Бенедикт…

Снаружи что-то загремело. Послышался крик, затем еще голос. В дверь коттеджа забарабанили кулаками, и она с грохотом отворилась.

Через главную комнату кто-то с топотом пробежал.

Бенедикт приподнялся на локтях.

— Что за чертовщина?

Он едва успел натянуть на них с Джулией простыню, как дверь спальни распахнулась. На пороге, растрепанный, с раскрасневшимся лицом и сбившимся набок галстуком (он никогда не появлялся в таком виде в обществе), стоял Кливден.

Г лава 17

Позабыв о своей наготе, Бенедикт выскочил из постели.

— Да как вы смеете? Какого дьявола вы тут делаете?

Кливден окинул взглядом происходящее, и глаза у него расширились. Он кинулся на Бенедикта.

— Я могу спросить о том же! — взревел новоиспеченный граф и замахнулся.

Бенедикт увернулся от летящего в него кулака и впечатал Кливдена в стену. Прежде чем тот успел перевести дух, нанес ему такой апперкот, что голова идиота оказалась в штукатурке.

Не обращая внимания на разбитые костяшки, Бенедикт снова занес руку для удара.

— Бенедикт! Прекрати!

Крик Джулии заставил его заколебаться, но всего на пару секунд, а затем в голове всплыли все причины, по которым Кливден оказался здесь: пари, погубленная репутация любимой, Амхерст с его вечно кровоточащим носом и синяками под глазом. Нет, это невозможно прекратить. Только не сейчас. Снова и снова его кулак врезался в слишком смазливое, хотя и небритое, лицо Кливдена.

Пара сильных рук помешала очередному удару, оттащив Бенедикта в сторону.

— Хватит, старик. — Голос Аппертона прорвался сквозь рев крови и гнева, поглотивший сознание. — Не убивай его. Ты же не хочешь иметь такой грех на своей совести.

— Откуда, черт возьми, ты здесь взялся? — Бенедикт разжал кулак и тряхнул рукой. Костяшки болели от неоднократного столкновения с лицом Кливдена, но он счел это достаточной платой за свое бездействие в отношении хулиганов, обижавших Амхерста. — И кстати, откуда, черт его побери, здесь взялся он?

Бенедикт махнул рукой в сторону Кливдена. Гаденыш привалился к стене, прикрывая остекленевшие глаза, а из носа лилась кровь. Кость и хрящи поддались кулакам Бенедикта с приятным хрустом.

— Кажется, ты просил меня приехать, — хмуро отозвался Алпертон. — Не могу сказать, что ты оказал мне радушный прием.

Бенедикт слишком поздно вспомнил, что на нем ни клочка одежды. Да и на Джулии тоже. Боже, что за спектакль. Но, мельком посмотрев на нее, он увидел, что Джулия умудрилась вытащить из простыней свою сорочку. Одной рукой она сжимала одеяло, натянутое на плечи, а другой стискивала его рубашку — должно быть, вытащила из комода, пока он лупил Кливдена.

— Держи. — Джулия, щеки которой побагровели, а глаза заметно округлились, бросила Бенедикту красную парчовую тряпку.

Он кивнул, накинул на себя рубашку и снова повернулся к Аппертону.

— Ты все еще не объяснил мне, как этот дьявол нас нашел.

— Должно быть, они следили за мной. Прости, друг. Мне казалось, я был очень осторожен.

— Они? — вскричала Джулия. — Кто там еще с вами?

Аппертон украдкой посмотрел в ее угол, но постарался не задерживать взгляда. Вот и молодец. Хоть она и прикрылась, меньше всего Бенедикту хотелось сейчас лупить друга, пялившегося на его невесту.

— С Кливденом приехал ваш отец. Я уговорил его подождать снаружи, но не знаю, насколько ему хватит терпения.

Джулия что-то пискнула, но Бенедикт не обратил на это внимания. Кливден зашевелился, тряхнул белокурой головой и потрогал быстро раздувающуюся шишку на челюсти. Увидев покрасневшие кончики пальцев, он нахмурился и, прищурившись, злобно посмотрел на Бенедикта.

Кливден с трудом поднялся на ноги, и Бенедикт тут же метнулся к нему со сжатыми кулаками, готовый снова ударить, но Аппертон встал между ними, раскинув руки.

— Отзови свою дрессированную собачку, — выплюнул Кливден, запачкав кровью когда-то белоснежный галстук. — Я не собираюсь улаживать это сейчас.

— Ты всегда боялся столкнуться с тем, у кого есть кулаки, правда? — проскрипел Бенедикт. — Куда проще издеваться над слабым.

— За это я вызову тебя па дуэль. Не хочется, чтобы сплетники все перекрутили и заставили нас сражаться из-за потаскушки.

Ах! мерзавец! Бенедикт кинулся вперед, но наткнулся на непреодолимый барьер в виде плеча Аппертона.

— Потаскушка? — возмущенно выкрикнула Джулия. — Это вы с моим отцом хотели превратить меня в потаскушку!

Бенедикт не успел на это отреагировать. Поверх плеча Аппертона он увидел расквашенное лицо Кливдена. Эта скотина попыталась самодовольно ухмыльнуться, но на распухшем лице получилась только злобная гримаса. И тут его окровавленный рот потрясенно округлился.

Неожиданно появившаяся еще одна пара рук ухватила его за лацканы и впечатала в стену.

— Как ты назвал мою дочь?

— Папа!

Каким-то образом Сент-Клер сумел втиснуться в переполненную спальню.

— Как есть, так и назвал. — Самодовольная усмешка все же появилась на разбитом лице Кливдена, такая же высокомерная, как в школе, когда он издевался над слабыми. — Потаскушка. Шлюха.

Сент-Клер раздулся, лицо его покрылось красными пятнами.

— Следите за выражениями в присутствии леди!

Кливден выпрямился и стряхнул с себя руки старика.

— Я не вижу здесь ни одной леди. Только жалкую потаскушку. Но она может усовершенствоваться, если начнет обслуживать мужчин в темных закоулках.

Нет, он не мог такое сказать. Ублюдок этого не говорил. Чувствуя, как в ушах стучит пульс, Бенедикт снова кинулся на Кливдена, но Аппертон снова помешал ему.

— Клянусь богом, я убью его прямо сейчас, — прорычал Бенедикт.

Аппертон крепче стиснул друга.

— Предоставь это мне.

Из-под очков Сент-Клера соскользнула струйка пота.

— Моя дочь правильно сделала, что сбежала от вас, если вы позволяете себе проявлять такое неуважение.

— Увидимся во Флитской тюрьме.

— Нет, поступим лучше. — Сент-Клер расправил плечи и, палец за пальцем стянув с руки перчатку, ударил ею по лицу негодяя. — За оскорбление моей дочери встретимся на заре.

Кливден несколько секунд потрясенно смотрел на него, а затем безумное подобие улыбки исказило его окровавленное лицо.

— И кто будет вашим секундантом? Кто-нибудь из кредиторов?

— Я. — Бенедикт отшвырнул руки Аппертона. — И если мистер Сент-Клер не справится сам, моим величайшим удовольствием будет отправить вас прямиком в преисподнюю.

Глаза Кливдена подозрительно заблестели.

— Мой секундант свяжется с вами. Пистолеты, я полагаю?

— Естественно, — ответил Сент-Клер.

Новоиспеченный граф кивнул, не отводя взгляда от Бенедикта. Если вообще возможно вместить всю ненависть в один-единственный взгляд, то Кливден в этом преуспел. Через секунду-другую он вышел из коттеджа.

— Папа! — Крик Джулии прервал поток мысленных ругательств и проклятий Бенедикта.

Бенедикт обернулся и увидел, что ее щеки пылали жаром куда сильнее, чем можно было объяснить их недавними занятиями. Но Бенедикт заметил предательский румянец на плечах и шее.

Джулия сердито смотрела на отца, одновременно закусив губу, и на лице ее отражалась странная смесь раздражения и смущения. Не очень похоже на портрет женщины, наслаждающейся приятными воспоминаниями. Будь проклят чертов идиот Кливден, испортивший самый лучший момент его жизни.

— Папа, ты не можешь драться на дуэли из-за этого. Я такого не допущу!

— Еще как могу, — последовал ответ. — Я не намерен мириться с человеком, сказавшим о тебе такое. В особенности потому, что ты имеешь полное право возложить всю вину на меня.

Лицо Джулии исказилось, она шагнула к отцу, но на пути оказалась кровать.

— Я не хотела таких последствий.

— Одевайтесь. Оба. — Голос Сент-Клера стал суровее, когда он обратился к Бенедикту. — Все разговоры подождут до возвращения в город.

Сент-Клер вышел из спальни, Аппертон последовал за ним. Джулия дождалась, когда закроется дверь, и только тогда заговорила.

— Ты должен что-нибудь сделать, нужно это остановить.

Бенедикт подошел к комоду и потянулся за своей одеждой.

— Нравится тебе это или нет, а дуэль будет неизбежным окончанием произошедшего. Я думал, он вызовет меня.

Джулия всхлипнула, но тут же замолчала.

— Ты же не ожидала, что Кливден просто постоит в стороне и пожелает нам всего наилучшего? Только не когда… — Он резко замолчал. Проклятие, едва не проговорился! В надежде загладить неловкий момент Бенедикт начал натягивать брюки.

— Только не когда что?

Заправляя за пояс рубашку, он продолжал молчать.

— Не важно. Я хочу знать, почему ты это ему сказала.

Джулия перестала встряхивать несколько ярдов бледно-голубого муслина и замерла.

— Сказала что?

— Когда Кливден назвал тебя… — От ярости сковало горло. Боже, он даже повторить этого не может! — Когда Кливден назвал тебя шлюхой. Я бы задушил его только за это, а ты с ним согласилась и обвинила отца?

— Папа продал меня, чтобы не платить долг. Похоже, моя цена — пять тысяч фунтов.

— Пять тысяч? — Точная сумма пари. Мысли в голове бешено закрутились. Может, Кливден подозревал, что Сент-Клер не сможет вернуть ему деньги, и решил возместить потерю при помощи пари в клубе «Уайтс»? Такая самонадеянность, убежденность, и уверенность! — Пять тысяч?

— Я знаю, что это смехотворно.

— Пять тысяч. — Бенедикт просто не мог этого постичь. — Столько же, сколько… — Черт возьми, он снова оговорился. Будь проклят он сам и его поганый язык.

— Столько же, сколько?..

— Это ерунда.

— Нет, не ерунда. — Она резко взмахнула рукой. — Это не может быть ерундой. Я хочу знать, почему из всех подходящих для замужества леди он выбрал меня. Ты что-то знаешь, и скрывать это нечестно.

— Разве Кливден сам не ответил на твой вопрос, когда делал тебе предложение?

Бенедикт упорно смотрел на нее, мысленно умоляя не заставлять его повторять то гадкое предложение. В любом случае оно задержалось в ее памяти, ведь она была частью происходящего.

— Тут явно скрывается что-то еще. Почему Кливден вел себя так непреклонно? Он же мог получить любую девушку без малейших усилий. Ради всего святого, хоть бы и мою сестру!

Бенедикт неуклюже пытался завязать галстук. Чертова штука. Никогда не понимал, как это делается, обязательно нужна помощь.

— Думаю, Кливден позиционировал тебя как вызов. Как ты заметила, он мог бы получить любую девушку, но это же могут и все остальные светские джентльмены. Мне кажется, Кливден хотел доказать, что может жениться на той единственной, которую всем прочим заполучить не удалось.

— Упрямые болваны, вот вы кто! — Джулия поджала губы и шагнула в очередные оборочки Генриетты Аппертон. Затем молча повернулась к нему спиной, придерживая волосы на макушке.

После недолгого замешательства Бенедикт понял, что должен помочь с пуговицами. Пальцы его дрожали, когда он стягивал лиф и застегивал одну крохотную пуговку за другой. Костяшки задевали кожу, тепло от которой проникало сквозь гонкую ткань сорочки. От воспоминаний о нежности этой кожи по нему пробегали мурашки.

Бенедикт стиснул зубы и отогнал все эти мысли прочь. Больше всего на свете ему хотелось сорвать с нее это платье и снова оказаться в постели, но не сейчас — за дверью ждут ее отец и его лучший друг.

— Знаешь, — проговорила Джулия, когда он проталкивал последнюю пуговку в крохотную петлю, — мне кажется, ты так и не рассказал мне, откуда ты вообще узнал, что этот идиот намеревается преследовать меня.

Бенедикт отошел назад.

— Я уверен, что рассказал. — Наглая ложь. Он совсем не хочет, чтобы она узнала о пари в клубе «Уайтс».

— Нет, не рассказывал. — Джулия повернулась к нему. — Я отчетливо помню, как ты говорил, что Кливден положил на меня глаз, но не сказал ни слова о том, откуда у тебя такие сведения.

В комнате повисло гнетущее молчание. Бенедикт моргнул, Джулия тоже моргнула и скрестила на груди руки. Что-то буркнув, он провел рукой по волосам. «Думай, болван». Но в голову не приходило ни единого приемлемого объяснения.

Ну ладно же.

— Кливден заключил на тебя пари. На пять тысяч фунтов.

— Что?!

Бенедикт кивнул.

— Пять тысяч фунтов на то, что ты станешь следующей графиней Кливден. Я окончательно понял, в чем дело, только когда он сказал, что титул достанется ему.

Джулия так сжала губы, что они полностью исчезли, — угрожающий признак.

— Я очень-очень надеюсь, что тебе хватило приличий не подписываться под этим пари.

— Конечно, я не подписывался. За кого ты меня принимаешь?

— За человека, который везде болтается с типами вроде Джорджа Аппертона.

Шею сзади обдало жаром, и Бенедикт с трудом удержался, чтобы не подергать галстук. Слава богу, он так и не сумел его завязать.

— Аппертон… гм… пожалуй, мог бы подписаться под этим пари.

Джулия зажала рот ладонью. Затем глубоко вздохнула, и оборочки на лифе опасно затрещали.

Бенедикт выставил перед собой руку в надежде, что сумеет остановить надвигающийся взрыв или хотя бы помешает ей выскочить в соседнюю комнату и наброситься на Аппертона.

— Я сказал «пожалуй, мог бы». Но подтверждения этому собственными глазами не видел, а просто предположил, исходя из некоторых его слов.

— Мне кажется, подобные подозрения требуют обязательного подтверждения, — ледяным тоном проговорила Джулия.

— Правильно. Можем сделать это прямо сейчас.

Взгляд Джулии не дрогнул, она только скрестила на груди руки. Но судя по ее гневному виду, Бенедикту крупно повезет, если ему будет позволено снова прикоснуться к ней в ближайшие десять лет.

Да и Аппертону самое время начать волноваться о своем будущем потомстве. Ему повезло, что он сейчас находится в соседней комнате.

Бенедикт тяжело вздохнул.

— Ну что ж, собирай свои вещи, а потом постараемся разобраться со всем этим.

Бенедикт ошибся: разобраться им не удалось ни в коттедже, ни потом, по дороге домой. Не удалось, потому что в карете воцарилось молчание, настолько тяжелое, что приглушило топот конских копыт и грохот колес.

— Чертов тупой идиот, — пробурчал Бенедикт.

Аппертон вскинул брови.

— Я не собираюсь величать его титулом. Тот, которым я его наградил, нравится мне куда больше. — Он попытался поймать взгляд Джулии, но она упорно не смотрела ему в глаза. Пусть попробует выманить у нее улыбку. Она не собирается поддерживать эти игры. Пусть подергается хорошенько.

— О, согласен. — Аппертон минуту смотрел в окно. — Слушай, ты меня извини.

— В смысле?

— Думаю, это я виноват, что он вас так быстро нашел. Мне-то казалось, я уехал незаметно из города.

— Наверное, я напрасно надеялся, что Кливден потратит немало времени, проверяя сначала дороги в Шотландию, — отозвался Бенедикт.

На подушках рядом с Джулией неподвижно сидел отец, его присутствие ощущалось более существенно, чем когда-либо в жизни. Раньше он преимущественно игнорировал дочерей, предпочитая компанию приятелей, всегда готовых с ним выпить и заключить пари. Приятелей, бесстыдно обиравших его до тех пор, пока он не оказался вынужден продать собственных детей из-за необходимости расчета с долгами.

— Вы думали, мы не догадаемся, за кем нужно следить? — В напряженной тишине возмущенный возглас Сент-Клер прозвучал неестественно громко. — Да вас же водой не разольешь! И не думайте, что мы с вами в расчете, молодой человек. То, что вы согласились принять участие в грядущей дуэли, вовсе не означает, что между нами нет дельца, которое необходимо уладить.

При упоминании дуэли Джулия побарабанила пальцами по ридикюлю, но язык все равно прикусила. Она не произнесет ни единого слова, потому что ни с кем из них не намерена разговаривать. Глупые мужчины, регулирующие свои разногласия если не кулаками, то с расстояния в двадцать шагов. Не успеешь и глазом моргнуть, как папа вызовет на дуэль Бенедикта.

— Кто больше достоин порицания, сэр: человек, предвкушающий свою брачную ночь, или человек, продающий собственную дочь за пять тысяч? — Бенедикт произносил каждый слог с тщательной, обрывистой точностью, словно докладывал воинскому начальнику.

Сент-Клер покрутил в коротких пальцах перчатку, ту самую, которую так и не надел на руку после удара по лицу Кливдена.

— Брачную ночь?

Бенедикт густо покраснел.

— Несмотря на то как все выглядело сегодня утром, намерения у меня самые честные.

Отец издал какой-то нечленораздельный звук, то ли буркнул, толи просто хмыкнул.

— Я могу доказать. — Бенедикт ткнул локтем Аппертона. — Ведь могу?

Друг оторвал взгляд от проплывающих мимо пейзажей.

— Что?

— Она у тебя?

— Прямо тут. — Аппертон похлопал себя по груди. — Даже не предполагал, что архиепископ может сделать все так быстро.

— Что у него? — Проклятие. Слова вырвались сами, прежде чем Джулия успела прикусить язык. Бессмысленные слова, потому что она отлично знала, что Бенедикт мог получить у архиепископа.

— У меня не было времени до того, как нам пришлось покинуть город, — произнес Бенедикт, — поэтому я попросил Аппертона получить для меня специальную лицензию.

Джулия начала изучать свои ногти.

— Похоже, эта поездка оказалась полным фиаско. Может быть, мне все-таки стоит выйти за Кливдена.

Аппертон отчаянно закашлялся, а Бенедикт пригвоздил ее к месту гневным, устрашающим взглядом. Возможно, именно таким взглядом он запугивал младших офицеров.

— Не смей даже шутить на эту тему! — Он говорил негромко, но жестко, заглушая кашель Аппертона, и по спине Джулии пробежал холодок. — Только не после…

Кашель Аппертона резко оборвался, и Бенедикт осекся, не договорив. Снова воцарилась напряженная тишина. Бенедикт поймал взгляд Джулии, его голубые глаза пылали яростью и смущением. И ей показалось, что они зеркально отражают ее взгляд, исключая цвет глаз, конечно.

— Из этого замужества тебе не выпутаться, — заявил Сент-Клер. — Ты предопределила его сама, своими поступками!

Вот тут Джулии в свою защиту сказать нечего. Слухи разлетятся быстро. Если не ко времени их возвращения в город, то уж дуэль точно вызовет настоящую бурю споетен.

Дуэль. Почему отец решил вызвать Кливдена, ведь тот сказал правду? Только из-за устаревшего чувства чести? Каким бы ни был исход этой дуэли, ничего хорошего не последует. Отец может остаток жизни провести с чужой кровью на руках, и это в лучшем случае. А в худшем погибнет сам.

Словно разгадав ее мысли, Сент-Клер подался вперед, зажав ладони между колен, и пустился в обсуждение деталей: оружие, место, идеальные условия. Джулия поджала губы и уставилась в окно. Вдоль дороги росли тополя — интересные деревья. Во всяком случае, достаточно интересные, чтобы отвлечь ее от желания разразиться скандальной речью о мужском идиотизме.

Но под конец сдержаться не получилось.

— Папа, ты когда-нибудь стрелял из пистолета?

Сент-Клер откинулся на спинку сиденья и поправил очки.

— Конечно, стрелял.

— Когда?

— Я сражался на дуэли с Челтенхемом из-за твоей мамы.

Джулия заморгала и уставилась на отца так, словно видела его впервые. Она рассматривала морщины в уголках его глаз и на лбу, мысленно стирая эти отметины времени. Воображала менее мясистое лицо и голову, поросшую волосами, а не лысину, обрамленную тонкой каемкой волос. Представляла не подобие монаха, слишком любящего выпивку и еду, а молодого мужчину, все еще полного надежд на светлое будущее. Никогда раньше ей даже в голову не приходило вообразить отца молодым, но ведь когда-то он таким был.

— Ты и Челтенхем.

— Довольно скандальный случай, да. Я не выношу некоторых слов.

Его тон не оставил у Джулии никаких сомнений в том, что это были за слова.

— Он назвал маму?.. — Она не смогла заставить себя произнести подобное вслух.

— Да, когда бросил ее. Кто-то же должен был защитить ее честь. — Отец произнес это с особой твердостью, словно короткой фразы достаточно для объяснения того, что в свое время вызвало грандиозный скандал. Он с силой выдохнул, и из него будто выпустили весь воздух. — Я не мог предложить ей то, чего она хотела больше всего на свете. На это был способен только Челтенхем. Поэтому я попытался возместить потерю, предоставив ей все остальное.

Все остальное — дом в Мейфэре, бальные платья, светские приемы, сезон за сезоном для дочерей, титулованные зятья.

— По крайней мере, я буду знать, что ты устроена, — продолжил Сент-Клер, словно обращался к самому себе. — Эта дьявольская сделка с Кливденом была последним, отчаянным усилием, а теперь все пропало. Я все потерял. Но что бы ни случилось со мной, не забывай заботиться о маме.

Г лава 18

— И куда это ты собрался в такое время?

Услышав зычный голос сестры, Руфус отпустил медную дверную ручку и повернулся.

Проклятие. А ведь почти удалось сбежать от нее.

— Меня ждут у Сент-Клеров. Я должен сопроводить мисс Софию в театр.

Мария надвигалась на него, ее каблуки глухо стучали по мраморному полу холла.

— Чепуха! Ничего подобного ты не сделаешь.

Он вскинул бровь. Какой смысл в титуле, если позволять сестре себя запугивать? Одному богу известно, как часто он позволял подобное Марии еще в детстве. Она всегда считала, что по старшинству имеет право решать, как ему жить и что делать, даже если речь шла о расстановке оловянных солдатиков.

— Будь добра, скажи, что ты имеешь против театра?

— Совершенно ничего. Да только, кроме меня, у нее нет компаньонки, а я решительно возражаю против твоих отношений с этим семейством.

— В самом деле? И с каких пор? Насколько мне помнится, ты вовсе не возражала против моего предложения мисс Сент-Клер.

Седеющие локоны Марии взметнулись у ее обвисших щек.

— Знай я, какой случится скандал, с самого начала категорически выступала бы против. А уж при теперешнем положении вещей ты замараешь свой титул, если женишься на девице из этой семьи. Руфус похлопал перчатками по ладони.

— При теперешнем положении вещей? А что изменилось?

— Ты не слышал?

Хлоп! Еще немного подобного вздора, и к тому времени, как они доберутся до Друри-лейн, первый акт уже начнется.

— Опять собираешь сплетни?

— Младшая сестра сбежала. Для тебя это ничего, пустяк?

— Да, я знаю.

— Знаешь?

— Конечно. Мисс Сент-Клер чуть не заболела от переживаний, когда ее сестра исчезла. — Он знал все эго из первых уст. Весь вчерашний вечер провел в доме Сенг-Клеров, подставив Софии свое плечо, пока все дожидались возвращения ее отца с новостями. Хайгейт оставался допоздна, но Сент-Клера так и не дождался. — Надеюсь, поход в театр поможет ей развеяться.

Отвисшая кожа на шее у Марии затряслась от негодования.

— Ты знал о скандале и ничего не предпринял? Даже не счел нужным сообщить мне?

— Кажется, никакой необходимости в этом не было, верно? Ты все выяснила сама. Поздравляю тебя с умением узнавать последние сплетни, но боюсь, я уже опаздываю.

— И для тебя не имеет значения, что ее сестра бросила своего жениха и сбежала с каким-то бывшим кавалерийским офицером? Более того, их застали при порочащих обстоятельствах!

Руфус внимательно посмотрел на Марию. Последние слова несколько неожиданны. Об остальном он и сам догадался. Хотя, разумеется, известие о том, что их застали, может быть ложью. Молоденькая злыдня, на которую они вчера наткнулись, распустила сплетни по всему городу. С другой стороны, Сент-Клер уже должен был вернуться в город.

— Что ж, прекрасная новость. А теперь, если ты не против, я должен идти.

— Ты не можешь сохранить эту помолвку!

— Могу и, безусловно, сохраню. Даже если я не хотел бы больше настаивать на браке с мисс Сент-Клер, джентльмен не разрывает помолвку.

Мария сделала еще один шаг в его сторону.

— Джентльмен может устроить все так, что леди сама разорвет помолвку. Но эта девица даже не помышляет об этом, верно? Несмотря на смазливую внешность, у нее не осталось ни малейшей надежды подцепить другой титул. А если хорошенько подумать, как вообще можно быть уверенным, что в тот вечер у Послтуэйтов она действительно упала в обморок?

Вздохнув, Руфус натянул перчатки.

— Я намерен провести вечер в театре с молодой леди, которая, несмотря на все свое окружение, идеальным образом подходит мне в качестве жены. Проще говоря, я гроша ломаного не дам за мнение светского общества, поскольку собираюсь уехать в свое имение сразу же после обмена обетами. И если мои отношения с этим семейством тебя смущают, то это только твоя проблема.

Трепет Марии перешел в настоящую дрожь.

— Я сделаю это твоей проблемой, если ты не в состоянии выбрать себе более подходящую жену!

— В таком случае в моем имении тебе больше делать нечего.

— Но я же не могу провести целое лето в городе, где мне не с кем будет даже поговорить!

Руфус окинул взглядом холл: привезенный из Италии мрамор, позолоченные обои — все здесь кричало о безупречном происхождении обитателей. Городской дом принадлежал покойному лорду Уэксфорду, но не входил в майорат. Мария так и не родила своему мужу наследника, поэтому все его владения перешли дальнему родственнику. Если она хочет избежать жары и грязи летнего Лондона, то будет вынуждена просить одолжения у брата или надеяться на редкие приглашения знакомых.

Руфус поддернул кожаную перчатку.

— Насколько я понимаю, у тебя есть два варианта. Прими мой выбор супруги и, более того, отнесись к ней с уважением или ищи себе нового мужа.

— Что? В моем возрасте?

Он позволил себе улыбнуться. Ей уже перевалило за сорок, она никогда не отличалась особой красотой и, видимо, была бесплодной.

— Возможно, мужу удастся улучшить твой характер.

— Да уж, муж, — раздраженно фыркнула сестра.

Руфус знал, что означает ее непрекращающаяся дрожь. Это не столько лишний вес, набранный с годами, и не убежденность в собственном нравственном превосходстве. Это страх. Страх, что если она перестанет цепляться за штурвал пресловутых стандартов, то утратит направление, цель в жизни, положение в обществе.

Но об этом он даже заикнуться не мог. На протяжении всей истории их взаимодействий как брата и сестры это было так же невероятно, как если бы он вдруг сделал предложение судомойке. Поэтому Руфус ограничился ожидаемым ответом — таким, который лучшим образом характеризовал их взаимоотношения с самого детства. Точнее с того момента, когда он узнал о ее боязни пауков, услышал вопли сестры и с наслаждением раздавил испугавшего ее членистоногого, а остатками долго изводил Марию.

— Тебе нужен мужчина, чтобы его перевоспитывать и облагораживать, — с удовольствием добавил Хайгейт. — Я слышал, лорд Чадли как раз нуждается в подобном.

Грудь Марии раздулась перед неминуемым взрывом.

— А если ты отказываешься взяться за такую грандиозную задачу, то в кабинете лежит роман. Насколько я помню, называется «Гордость и предубеждение». Думаю, ты сочтешь его достаточно поучительным. А теперь извини, но мне пора, иначе я опоздаю.

Руфус оставил сестру бормотать что-то нечленораздельное на пороге, а сам запрыгнул в ожидавшую его коляску. Копыта громко застучали по влажным булыжникам мостовой и направились в сторону Болтон-роу. Пронизывающий ветер дополнял очередной дождливый вечер.

Как бы сильно он ни противился это признавать, но в одном Мария была права. Сегодня вечером им действительно лучше не ходить в театр, даже с компаньонкой. Конечно, выход в свет мог бы развлечь Софию, но он предпочел бы не подставлять ее под любопытные взгляды общества.

Карета с грохотом остановилась около дома Сент-Клеров. Как только лесенку опустили, Руфус выпрыгнул наружу, под туманный моросящий дождь, и поднялся по ступеням к парадной двери. Он постучался, и Биллингз распахнул дверь почти мгновенно.

— Полагаю, мисс Сент-Клер ожидает меня, — сказал Руфус, потому что дворецкий остался в дверях, закрывая проход.

— Я должен справиться, не изменились ли ее планы.

— Понимаю. — Руфус не понял, но ему не оставили выбора, и пришлось ждать в фойе, пока дворецкий наведет справки.

Через несколько минут по лестнице спустилась София, белая как полотно, все еще одетая в дневное муслиновое платье.

— Прошу прощения, милорд, но сегодня я никак не могу пойти в театр. Только не после случившегося.

Руфус стянул с руки перчатку.

— Я тоже пришел к такому выводу.

— Но вы не знаете всего. Когда Джулия вернется домой, разразится ужасный скандал.

— Кажется, мы с вами уже справились с этим?

— Я уверена, все обернется гораздо хуже, чем предполагалось. Джулия больше никогда не посмеет показаться в обществе. Только не после сплетен, которые Эленор уже распустила повсюду.

Руфус непонимающе посмотрел на Софию.

— Эленор?

— Да, из вчерашнего магазина. Племянница леди Уитби. Боюсь, что при сложившихся обстоятельствах…

Она замолчала и уставилась в пол. Волосы у него на затылке встали дыбом.

— При сложившихся обстоятельствах что?

София трясущимися пальцами подергала рукав.

— Вы и сами должны понимать, что теперь наш союз невозможен. Вам, разумеется, не нужно, чтобы ваш титул связывали с… ну, с такими, как Сент-Клеры.

Руфус вскинул бровь.

— Вы разрываете нашу помолвку сейчас? Без свидетелей, которые могут это подтвердить?

— Прошу вас.

К удивлению, он заметил, как дрожит ее нижняя губа. Это была не игра, не изображаемая обида ради проформы. София говорила серьезно, и, если его догадка верна, она очень несчастлива в связи с открывающейся перед ней перспективой.

Руфус взял ее за подбородок, приподнял и посмотрел в глаза. В этих широко распахнутых голубых глазах закипали слезы.

— Ну, и что это значит?

— Разве вы не такого исхода хотели? Мы же договаривались о разрыве помолвки, просто это случилось раньше, чем планировалось, но при сложившихся обстоятельствах…

— Да к дьяволу обстоятельства! Пойдите и принесите свой плащ.

София уныло взглянула на помятое платье.

— Я не могу появиться в обществе. Не сейчас и не в таком виде. Да еще без компаньонки.

— Там, куда я вас приглашаю, нас никто не увидит.

Она отошла, разорвав физический контакт, и Руфус уронил руку. София повернула голову влево, настороженно наблюдая за ним краем глаза.

— И куда же вы меня приглашаете?

— На прогулку в моей карете. Мне бы хотелось обсудить наше соглашение, если вы не против.

Когда они тронулись с места, София сгорбилась, укутавшись в плащ. Она сама не могла поверить, что поехала с ним, никому не сообщив куда. Да она такая же отважная и бесстыдная, как Джулия!

Сидевший напротив Хайгейт откашлялся.

— Позвольте мне с самого начала кое-что прояснить. Не нужно волноваться из-за того, что скандал затронет и мое имя. Во-первых, мне уже довелось пережить нечто худшее. Во-вторых, вы не совершили ничего постыдного.

София огляделась по сторонам, остро осознавая, что они абсолютно одни. В голове всплыли воспоминания об их прошлой поездке в карете без компаньонок, и губы внезапно заныли от тех ощущений.

— Если только не считать обстоятельств нашей первой встречи.

Он махнул рукой — тень, промелькнувшая в полутьме.

— Правила светского общества слишком нелепы, если мужчина, пришедший на помощь леди, при этом ее компрометирует. Разве не так?

— Мы с вами оба знаем, что ничего предосудительного не произошло, но…

— Злые языки, которым нечем заняться, кроме как, развлекаясь, придумывать всякое вранье про порядочных молодых леди, существовали всегда и не исчезнут в дальнейшем. Мы с вами не в состоянии им помешать, но зато можем не обращать внимания.

София посмотрела на Руфуса из-под ресниц.

— Вы собираетесь игнорировать собственную сестру?

Его губы растянулись в лукавой улыбке, и с лица вдруг спал груз прожитых лет. Руфус не стал выглядеть по-настоящему молодым, и все же казался достаточно свежим, но при этом знающим и умудренным жизнью.

— С годами я выработал привычку игнорировать свою сестру при любой возможности и не вижу причин прекращать это сейчас.

Внутри закипел смех, и София перестала сдерживаться. А когда успокоилась, снова наткнулась на взгляд темных глаз. На его лице по-прежнему играла лукавая улыбка.

— Вы такая красавица, когда смеетесь. Жаль, что мне не так часто удается это увидеть.

По ее щекам пополз румянец, улыбка исчезла. София опустила голову.

— Спасибо. Боюсь, в последнее время у меня было не так много поводов для смеха.

— А вообще были?

Она внимательно посмотрела на собеседника, пытаясь разгадать, что означает выражение его лица. Руфус наблюдал за ней с напряженной заинтересованностью, какую она до сих пор встречала лишь на лицах своих поклонников. От этой мысли дыхание перехватило, а сердце пустилось вскачь.

— Да, разумеется.

— Расскажите хотя бы об одном. — София уже открыла рот, чтобы ответить, но он поднял руку. — Подождите. У меня есть условие. Ни одно из них не должно касаться Кливдена.

Она поджала губы.

— Вот об этом можете не беспокоиться. Он ни разу не предоставил мне повода улыбнуться. Разве только крайне редко и непродолжительно. Легко улыбаться мужчине, если хочешь завладеть его вниманием, но, осознав, что он на тебя даже толком не смотрит, что, скорее всего, он ни разу по-настоящему тебя не увидел, улыбаться становится гораздо тяжелее. — С ужасом София поняла, что последние слова с трудом проталкиваются сквозь сжавшееся горло. — Простите. Вы пытаетесь отвлечь меня радостными мыслями, а я опять начинаю слезливо жалеть саму себя. Почему же у меня никак не получается преодолеть свои чувства?

— Должно пройти время. Это все равно что оплакать смерть кого-то близкого. — Руфус перевел взгляд на окно, и София поняла, что он думает о погибшей жене. — Бывают дни, когда вам сложно справиться с необъятным гневом. Дни, когда вы испытываете глубочайшую печаль, которая окрашивает все вокруг в серый цвет. Дни, когда ловите себя на мыслях об этом человеке и задаетесь вопросом: почему такое случилось. — Он повернулся и посмотрел на нее. — Я человек терпеливый. И готов предоставить вам столько времени, сколько потребуется.

Ее сердце странно подпрыгнуло, все равно что от шока, смешанного с каким-то непонятным чувством. Нет, это не может быть надеждой. Ей больше не на что надеяться.

— И что это значит?

— Я вам уже говорил. Мне бы хотелось, чтобы вы пересмотрели наше соглашение.

— Какую его часть? — Но едва задав вопрос, София начала мучиться подозрениями о его намерениях. Руфус явно собирался снова сделать ей предложение. Пульс на шее лихорадочно заколотился.

— Думаю, вы уже знаете, но если вам так удобнее, скажу прямо. Мне бы хотелось, чтобы вы всерьез подумали стать моей женой.

— Но почему? Вы же знаете, что я не люблю вас. Зачем вам еще один несчастливый брак?

— Потому что, дорогая моя, я не верю, что наш брак окажется несчастливым. Совсем напротив, мы с вами чудесно ладим. Мы умеем разговаривать друг с другом и оба любим книги и садоводство. Вам понравится мое имение в Дорсете.

— Вы говорите только о разуме. А как же чувства?

— Если их подпитывать и развивать, они придут. Я уже знаю, как можно разбудить вашу страсть.

София поплотнее закуталась в плащ, словно прикрываясь щитом.

— В тот вечер у меня случилось помутнение рассудка. Я была слишком расстроена.

— А. — Руфус снова перевел взгляд на улицу. — В таком случае надо полагать, для вас главное в мужчине — это внешность.

София резко выпрямилась.

— Я ничего подобного не говорила!

Руфус подался вперед, и теперь его лицо находилось всего в нескольких дюймах.

— И вы рассчитываете, я поверю, будто снова не смогу вызвать у вас такую же реакцию?

София вздернула подбородок, отлично понимая, что он только что бросил ей вызов.

— Да!

— Тогда давайте проверим.

Руфус не дал ей возможность ни ответить, ни возразить. Он обрушился на нее, как ястреб, мгновенно заключив в свои объятия и прильнув губами к ее рту с настойчивостью, не допускающей отказа. Его язык, прижавшись к ее губам, требовал впустить, и все мысли об отказе куда-то улетучились. Руфус втягивал ее в водоворот ощущений, где главными были желание и потребность.

София таяла в его объятиях, ее пальцы скользили по широким плечам, переплетались у него на затылке, а глубоко внутри настойчивый пульс уже выстукивал собственные шокирующие требования, создавая перед ее внутренним взором картинки, где они были только вдвоем и их не разделяла даже одежда. При этой мысли она оторвалась от его губ, хватая ртом воздух. Он продолжал целовать ее подбородок, мочку уха, шею, груди.

София выгнулась и уронила голову на спинку сиденья, когда его теплое дыхание овеяло обнаженную часть грудей над лифом. Из горла вырвался стон. Его рука скользнула по ребрам и накрыла грудь. Та удобно поместилась в его ладонь, а сосок затвердел под ласкающими пальцами. От этих прикосновений София заерзала на сиденье, сильно сжимая бедра, но томление внутри не ослабло.

Руфус целовал ее в шею, поднимаясь вверх, и снова с жаром завладел губами. Все ее косточки словно расплавились, и она упала на бархатные подушки, а он почти лег на нее сверху.

Все было так, как ей хотелось, и так, как должно быть.

— Так скажите, моя дорогая, — прошептал Руфус, упершись лбом в ее лоб, — сегодня вечером вы тоже расстроены?

— Да.

В его груди зарокотал смех, низкий и чувственный, и этот рокот пронзил ее, словно огненная стрела.

— Врушка.

— Нет, я правда расстроена.

— Только потому, что я прав, а вы не желаете этого признавать. Однако согласен, одно очко за вами.

Хайгейт погладил ее грудь, и глаза Софии закрылись. Он мог бы легко взять ее, и она не оказала бы сопротивления.

— Что? — вздохом сорвалось с ее губ.

— В прошлый раз я от вас такого отклика не добился.

— Правда?

— Да. — Руфус наклонил годову и поцелуями стал прокладывать дорожку от ее уха к основанию шеи. — Сегодня ваша страсть намного глубже и ярче. Что же я в вас пробудил?

В самом деле, что? Голод по нему, подобного которому София никогда не испытывала, что-то, прячущееся не в желудке, а глубже.

Всхлипнув, она запустила пальцы в его волосы, удерживая Руфуса на месте. Он низко, по-звериному зарычал. Его зубы царапнули нежную кожу, но ласковый язык тут же погладил это место.

София целиком растворилась в мире, созданном Руфусом там, где существовали лишь эта карета и этот диванчик.

И Руфус, он был сама чувственность, абсолютная и раскаленная. Она запрокинула голову и вверилась ему целиком. Искусные пальцы скользили по обнаженной коже над лифом, играли на ключицах, а затем направились вверх, к шее, и дальше по спине к застежкам платья. Всего несколько быстрых движений, и Хайгейт справился с ними. Пальцы нырнули под тонкий муслин, спуская его с плеч вместе с бретельками сорочки и корсета. Холодный воздух охватил обнаженную грудь, вызвав мурашки, и соски затвердели, превратившись в бугорки.

Руфус резко втянул в себя воздух. Ресницы Софии затрепетали, она приоткрыла глаза и увидела, как он рассматривает ее тело глазами, потемневшими от желания, с лицом умирающего от голода человека, оказавшегося на роскошном пиру.

Он скользнул руками по ее телу и накрыл ладонями обе груди, словно взвесив их, а потом легонько сжал. Она следила за происходящим, как завороженная. Его загорелые руки составляли резкий контраст с бледной кожей, которую, кроме самой Софии, никто никогда не видел.

Взгляд Руфуса скользнул вверх, он заметил, что за ним наблюдают, и порочно улыбнулся.

— Ты такое чувственное создание, моя София. Только подумать, как мне повезло узнать об этом.

Он наклонил голову и втянул в рот сосок. Софию пронзило желанием, губы со вздохом приоткрылись. Руфус отозвался более настойчивым поцелуем, посасывал, покусывал, ласкал рукой вторую грудь. Пламя в животе разгоралось все ярче, с ревом вздымалось выше, расплавляя Софию, и она обмякла на подушках, ослабев и желая лишь одного. Ожидая следующего наслаждения, следующего ощущения.

Подхватив Софию на руки, Руфус усадил ее к себе на колени, продолжая жадно целовать разгоряченную кожу, задевать соски, чуть прикусывать чувствительные места, и наконец она даже представить себе не могла, что он сделает дальше.

Ее пальцы впились ему в плечо, она позволила Руфусу делать то, что он хочет, и вести ее за собой. Жалкие вспышки рассудка предостерегали: если она еще и не обесчещена до конца, то это вот-вот случится, если его не остановить.

Пожалуй, следовало прекратить все это давным-давно. Но вызванные им ощущения были слишком восхитительны, всеобъемлющи и порочны, тело наслаждалось каждым его поцелуем, и София была рада полностью погрузиться в это распутство.

Прохладный воздух снова овеял ее кожу — на этот раз бедра. Если Хайгейт сумел задрать на ней юбки, его действительно нужно остановить. Сильная рука скользнула вверх по внутренней стороне бедра, и ноги Софии невольно раздвинулись шире, не препятствуя ищущим пальцам.

Она набрала в грудь воздуха, чтобы запротестовать, но сумела лишь ахнуть, потому что в этот момент он прикоснулся к ее самому интимному месту.

— Хайгейт!

Он всмотрелся в ее лицо со странной напряженностью, словно чего-то ожидая.

— Вы не заставите меня поверить, что не желаете моих прикосновений. Реакция вашего тела доказывает обратное. — Произнес Руфус, прерывисто дыша.

Его пальцы скользнули внутрь, о боже, так легко! Раздвинули скользкие складочки плоти и начали исследовать, изучать, спровоцировав вскрик.

Руфус ликующе простонал что-то, и его пальцы начали безжалостное кружение на том самом месте.

София дрожала. О, как она жаждала его именно там, где эти знающие пальцы трогали, прикасались, кружили в неумолимом ритме! Она ахала и задыхалась, ее бедра напрягались, подаваясь к этим пальцам, а тряска кареты только добавляла остроты каждому движению. Этим чувственным штурмом он вел, видимо, по пути греха, но сейчас ей было все равно.

Пусть сознание не понимало, куда он ее ведет, но тело точно знало. Внутренние мышцы сжимались все сильнее, София извивалась, изгибалась и неудержимо дрожала, дыша поверхностно, резко и прерывисто. И наконец наслаждение достигло своего пика. София воспарила куда-то очень высоко, а потом оно обрушилось на нее. Тело содрогалось под его пальцами. Его губы впились в нее, заглушая стоны.

Она отвечала на его поцелуй, толком не осознавая, что делает, но вот он оторвался от ее губ. Открыв глаза, она увидела, что Руфус внимательно на нее смотрит.

Чувства постепенно возвращались. София ехала в коляске по Мейфэру, распростертая поперек сиденья, в расстегнутом, задранном до пояса платье, с растрепанными волосами. Щеки залило румянцем, она скрестила на груди руки, пытаясь хоть немножко прикрыться.

Руфус нежно взял ее за запястья.

— Жаль прятать такое совершенство, но боюсь, придется.

Пока он помогал ей сесть и застегивал платье, приводя его в порядок, София стыдливо качала головой.

— Но… — она не могла продолжать. У нее не было никакого опыта в подобных вещах, но смутные ощущения какой-то незавершенности не покидали ее. Каким бы сильным ни было наслаждение, оно досталось лишь ей одной.

София внимательно посмотрела на Руфуса, пытаясь понять, что теперь нужно сделать. Его лицо оставалось непроницаемым, даже в некотором смысле замкнутым, словно он изо всех сил сдерживался. София подняла руку, провела кончиками пальцев по его щеке, но он чуть сжал ее ладонь, прежде чем она успела погладить его.

— Я должен отвезти вас домой.

— Но… и это все? Я теперь обесчещена?

Руфус приглушенно засмеялся.

— Я изо всех сил стараюсь не обесчестить вас окончательно… — Он задрожал, и София ощутила эту дрожь переплетенными с ним пальцами. — В данный момент результат непредсказуем. Умоляю вас, не провоцируйте, не прикасайтесь ко мне.

Она посмотрела на их соединенные руки.

— О…

Руфус нежно приподнял ее подбородок.

— В мои намерения не входит принуждение вас к браку, хотя нам обоим это доставило бы невыразимое наслаждение.

Он провел пальцем по ее шее и остановился там, где бился пульс, и эта дрожь передалась его коже. Ноздри Руфуса раздулись, губы искривились в страдальческой гримасе и попытке обуздать себя.

— Я ничего так не хочу как сделать вас своей женой по-настоящему. — Хриплый голос прожигал ее насквозь. Никогда в жизни София не слышала такого голода. — Ваш сладкий отклик на мои прикосновения вызвал во мне страстное желание разделить с вами высшее наслаждение.

Томление в его голосе вновь разбудило желание, заставило хотеть, заставило жаждать.

Высшее наслаждение. Неужели есть что-то, превосходящее испытанное ею сегодня? Но глаза Руфуса действительно пылали обещанием.

Она может получить все, что он предлагает. Достаточно просто сказать «да».

Спустя несколько часов, во время которых обсуждалась будущая дуэль, они доехали до булыжных мостовых Мейфэра. Обычно оживленные, шумные улицы выглядели уныло под свинцовым небом, угрожающим в любую секунду разразиться ледяным дождем.

Джулия обхватила себя руками, стараясь согреться, пока Бенедикт с Аппертоном пытались изобрести способ вытащить Сент-Клера из финансовых затруднений — тогда честь будет защищена. Похоже, Кливден еще в школе вел себя бесчестно и гадко, с удовольствием натравливая сильных на слабых и жульничая в спорте.

Однако Сент-Клер только прищелкнул пальцами.

— Вы не сможете заставить его забыть о долге из-за таких пустяков. Большинство титулованных джентльменов общества уже пытались. — Он поник плечами. — Лучшее, на что я способен — это убедиться, что мои дочери пристроены, а о жене позаботятся. После необходимо расплатиться за свои ошибки и понести наказание.

Все аргументы были бесполезны, и тогда Бенедикт с Аппертоном обратились к нудным подробностям того вечера, когда Сент-Клер дал Ладлоу, как его тогда называли, расписку на пять тысяч фунтов. Кто еще присутствовал? Как долго они играли? Сколько выпили? Мог ли Ладлоу сделать что-нибудь недостойное, а если да, то кто может это подтвердить?

Джулия изо всех сил старалась не слушать их, но тут среди прочих прозвучала фамилия «Китон», почему-то показавшаяся знакомой? Нет, она не позволит им втянуть себя в дурацкий разговор. Они еще до сих пор не разобрались с Аппертоном, подписавшимся под тем пари. И вообще, почему мужчины так рвутся решать разногласия средствами, способными обернуться гибелью?

Они высадили Аппертона около городского дома его семьи и поехали на Болтон-роу. Бенедикт спустился по ступенькам и просунул голову в карету.

— Сэр, позвольте мне поговорить с вашей дочерью. Я надолго не задержу вас.

С разрешения мистера Сент-Клера Джулия взяла его за руку и отошла к ступеням, ведущим в дом, достаточно далеко, чтобы не нарушать конфиденциальность диалога, но так, чтобы оставаться на виду у отца.

— Ты всю дорогу молчала. — Бенедикт всматривался в нее внимательно и настороженно. — Ты что-то хочешь мне сказать?

Она уставилась на свои руки, скромно сложенные, как полагалось любой воспитанной мисс.

— Ничего.

Это была ложь. Но правда все равно не изменит последующих событий, так какой смысл обсуждать? Мужчины уже и так много наговорили по пути домой.

— Посмотри на меня, Джулия. — Его голос прозвучал так властно, что она невольно повиновалась. — Ты должна решить, как будешь жить дальше, моя дорогая. Или ты расскажешь, из-за чего так чертовски злишься, или рискуешь разрушить все, чем мы стали друг для друга. Подумай хорошенько. Теперь у нас нет альтернативы, мы должны пожениться, и то, что ты сейчас выберешь, определит нашу жизнь на следующие сорок лет.

Каждое ледяное слово пронзало ее насквозь. Джулия сморгнула слезы, хотя понимала, что заслуживает презрения за свое поведение с ним со вчерашнего вечера, за исключением очень приятного часа сегодняшним утром.

— Почему мы не можем остаться друзами, как раньше? — Даже для нее самой собственный голос прозвучал неестественно, глухо и странно.

— Мы уже никогда не сможем вернуться к прежним отношениям.

— Но почему?

— Потому что я познал тебя интимно. Я даже подумать не могу о том, чтобы жениться на другой, ведь всякий раз, ложась в постель, я буду закрывать глаза и видеть тебя, Джулия. Именно тебя. И ничто не сотрет этих воспоминаний.

В его словах звучала та же убежденность, что и сегодня утром: «Я люблю тебя и всегда любил».

Она закрыла глаза и сглотнула.

Убежденность и уверенность. Бенедикт хладнокровно и безмятежно вложил свое сердце в ее ладони. Дал ей власть, какой она никогда не хотела, власть уничтожать, хоть намеренно, хоть нет. А в ответ не требует ничего… пока.

Но обязательно потребует. Женится на ней, а через некоторое время будет ожидать такой же открытости. Захлестнет своей страстью и станет постоянно призывать к отклику, которого так легко добился сегодня утром. Когда все это происходило, подчинение страсти казалось таким же естественным, как дыхание. Но сейчас, вспоминая… Сможет ли она открываться ему регулярно Допустит ли такую уязвимость?

Безусловно, Джулия ему доверяет, но сила чувств, которые он в ней пробудил, достигла пугающего уровня и временами казалась чрезмерной.

— И, как ты сказал, мы должны пожениться, — прошертала Джулия, признавая эту истину.

После случившегося сегодня утром она вполне может забеременеть, но даже без этого скандал замять невозможно.

— Прости за то, что я сказала о Кливдене. Просто это… — Джулия искала нужные слова. — Подумай о папе, вынужденном встретиться с ним лицом к лицу. Подумай о том, как я чувствую себя, узнав, что стала предметом пари.

— Я в этом не виноват.

— Знаю. Но разве нельзя было сказать мне сразу? И Аппертон! О чем ты думал, поощряя его в том пари?

— Тем вечером… — Бенедикт запустил пальцы в волосы, и они встали дыбом.

Джулия внимательно посмотрела на него, и его изможденный вид поразил ее в самое сердце. Он почти не спал этой ночью, а может быть, и вовсе глаз не сомкнул. Джулию захлестнуло чувство вины.

— В вечер бала у Послтуэйтов, — продолжал Бенедикт, мы были в клубе «Уайтс». Я даже не помню, что собирался написать в книге. Увидел, что этот болван упомянул твое имя в пари, и мог думать только об одном — успеть предостеречь тебя.

— Ты в самом деле решил, что он вскружит мне голову? Уж кто-кто, а ты должен знать, что я никогда бы не поступила так с сестрой.

— Я знаю, только… Тебе не понравится, но скажу как есть. С того момента, когда все это началось, я не мог мыслить здраво о касающихся тебя вещах. Бросил Аппертона и поехал на бал искать тебя. И если он подписал пари, это случилось после моего ухода из клуба.

— Так ты не сделал ничего, чтобы помочь другу выиграть немного наличных?

— Джулия, за кого ты меня принимаешь? — Левый уголок его рта задергался. — Вообще-то он просил. Приехал и рассказал мне о твоей помолвке. А я отказался. Но все-таки ты должна признать, что он здорово помог нам сбежать из города.

— Да только одежда, которую Аппертон для меня нашел, оказалась мала.

По лицу Бенедикта расплылась язвительная улыбка, от чего сердце Джулии невольно забилось быстрее.

— Если бы он подобрал платья, которые идеально тебе подходят, мне пришлось бы вызвать его на дуэль.

Она уже начала улыбаться в ответ, но при упоминании о дуэли улыбка увяла прежде, чем успела расцвести.

— Пожалуйста, не нужно об этом шутить. Достаточно и того, что папе придется встретиться с Кливденом.

— Этого нельзя избежать. Если бы не твой отец, он бы вызвал меня, и плевать, что этот идиот говорил раньше. Сбежав с тобой, я лишил его кучи денег: Аппертон не может быть единственным, кто подписался под тем пари.

— Сам виноват, раз был таким самоуверенным и поспорил на громадную сумму. Пять тысяч! До чего нелепо. Чтобы расплатиться со всеми, ему придется найти себе богатую наследницу.

— Может, он надеется, что твой отец его застрелит, тем самым избавив от неприятностей?

При обычных обстоятельствах это заставило бы Джулию расхохотаться, но не сегодня — отец тоже может погибнуть.

— Пожалуйста. — Голос дрогнул, и ей пришлось сглотнуть, прежде чем продолжить. — Пожалуйста, не говори такого.

— Ты же не беспокоишься за Кливдена, правда?

— Я думаю о папе, — прохрипела Джулия. Конечно, она злилась на него из-за всей этой неразберихи, но ей все равно не хотелось, чтобы отец рисковал своей жизнью.

Бенедикт потянулся, взял ее руку в свои ладони, и руке стало тепло.

— По его собственному признанию, это будет не первый раз, когда мистер Сент-Клер окажется под вражеским огнем.

— Да, но исход той дуэли мне уже известен. Папа выжил.

— Но ты же понимаешь, правда, что в большинстве этих дуэлей чести никто не пытается по-настоящему убить противника?

Как ей хотелось поверить ему! Но в глазах промелькнуло сомнение и лишило убедительности его голос. Весь предыдущий опыт Бенедикта с Кливденом подтверждал, что гаденыш вполне способен прибегнуть к насилию для достижения своей цели.

— Я не могу остановить эту дуэль, — произнес он, словно пытался убедить самого себя в счастливом исходе. — Ты это знаешь. Но я, черт побери, сделаю все возможное, чтобы никто не погиб.

Г лава 19

Миссис Сент-Клер обрушилась на младшую дочь в ту же секунду, как та переступила порог. Она кричала и бушевала, пока Биллингз помогал Джулии снять плащ. Схватив дочь за руку, мать протащила ее по всем трем пролетам лестницы в спальню. Закрыв за собой дверь, миссис Сент-Клер топнула ногой, подбоченилась и приступила к долгой, славной выволочке.

Джулия сидела на кровати, потирая место на руке, где утром, скорее всего, появятся синяки, и выслушивала брань молча, как полагается, но при этом ждала, когда мать замолчит, чтобы перевести дух. Она очень быстро потеряла счет тому, сколько раз мать повторила слова «скандал», «обесчещена», «позор» и «полнейшая катастрофа».