Всевластие любви

Глава 15

Задув свечу, Кейт долго лежала без сна, пытаясь по возможности хладнокровно обдумать свое положение. Весь вечер она только о том и мечтала, чтобы поскорее оказаться в своей комнате. Однако теперь, когда ее мечта сбылась, она вдруг обнаружила, что не в состоянии сосредоточиться. Она хотела обдумать предложение Филиппа беспристрастно, взвешивая как возможные преимущества этого замужества, так и несомненные недостатки, но никак не могла направить мысли в нужное русло. Они блуждали в глупых и милых воспоминаниях: как он на нее посмотрел, когда впервые увидел ее, как улыбка преобразила его лицо, что он ей сказал в цветнике, что он ей сказал в кустарнике, что он сказал ей на прощанье и как при этом выглядел. На ее беду, образ Филиппа, раз возникнув перед ее мысленным взором, уже не мог стереться, что никак не способствовало беспристрастным размышлениям. Она пришла к выводу, что слишком устала, чтобы рассуждать разумно, и решила постараться заснуть. Проворочавшись полчаса в постели, Кейт сказала себе, что ей мешает уснуть лунный свет, и поднялась, чтобы закрыть ставни на распахнутых окнах. Каждый вечер Эллен, глубоко убежденная в губительности ночного воздуха, закрывала окна и ставни; каждый вечер, как только Эллен уходила, Кейт вскакивала, распахивала окна и убирала ставни; и каждое утро Эллен, которая была не в состоянии представить, что ее молодая хозяйка привыкла к этому за годы, проведенные в Испании, негодовала и пророчила всевозможные болезни, которые неизбежно проникают в спальню вместе с вредоносным ночным воздухом. Отчаявшись убедить Эллен, что она не может спать в духоте, Кейт стала открывать окна лишь после того, как Эллен тщательно задернет занавеси около кровати и удалится в свою крошечную, лишенную воздуха спальню.

Ветер улегся вместе с заходом солнца, и воцарилась жаркая июньская ночь. Было так тихо, что Кейт подумала, не собирается ли гроза. Но облаков не было видно, и почти полная луна безмятежно плыла по темно-сапфировому небу. Ни звука не было слышно, ни совиного крика; и соловьи, очаровавшие Кейт по приезде в Стейплвуд, молчали уже несколько недель. Кейт постояла минуту у окна, глядя на залитый лунным светом сад, гадая, не вернулся ли Филипп из Фрешфорд-Хаус, и пытаясь расслышать в ночи стук копыт. Призрачно прозвучал бой далеких часов. Она вслушалась, считая удары, и удивилась, что их было всего одиннадцать, – ей казалось, что она лежит без сна уже много часов. Спать не хотелось совершенно, и Кейт, бросив взгляд на смятые простыни, решительно подтащила к окну кресло и уселась, мечтая, чтобы хоть малейший ветерок развеял гнетущую тяжесть атмосферы. Дом был окутан тишиной, как будто все, кроме нее, крепко спали. Она подумала, что леди Брум, должно быть, стало лучше, но тут ее ухо уловило звук чьих-то осторожных шагов на галерее, и она догадалась, что доктор собрался еще раз проведать свою пациентку. Или, возможно, уже проведал и теперь пробирается к себе в западное крыло. Ей показалось, что звук шагов слышался со стороны тетушкиной спальни. За дверью скрипнула доска, и шаги остановились. Кейт замерла; глаза ее расширились, дыхание участилось. Человек у дверей прислушался, вне сомнения, надеясь, что какой-нибудь звук выдаст, спит ли она. После томительной паузы послышался слабый скребущий звук, как будто кто-то осторожно вставлял в замок ключ.

Кейт сорвалась с кресла, метнулась к двери и рывком распахнула ее, прежде чем Сидлоу, одетая в тускло-коричневый капот и ночной чепец, едва прикрывавший папильотки с накрученными на них редкими седыми волосами, успела повернуть ключ в замке. Некоторое время они разглядывали друг друга, Кейт – пылая гневом, Сидлоу – в сильном замешательстве. Ключ выпал у нее из рук и лежал на полу. Сидлоу нагнулась и подняла его. Кейт сказала нарочито спокойным голосом:

– Спасибо, дайте его мне!

– Я… О да, конечно, мисс! – пролепетала Сидлоу. – Если бы я знала, что вы не спите, я бы отдала его вам в руки, но у вас было так тихо, что я не решилась вас беспокоить и подумала, что будет лучше оставить ключ в замке.

– В самом деле? – иронически произнесла Кейт, все еще стоя с повелительно протянутой рукой.

Сидлоу неохотно рассталась с ключом, пустившись одновременно в неубедительный рассказ о том, как она нашла ключ накануне, но все забывала отдать его Кейт, а сейчас вдруг вспомнила.

– Я была так занята с ее светлостью, мисс; неудивительно, что этот ключ выпал из моей памяти!

– И нашли вы его, как я понимаю, в самом неожиданном месте, после недельных поисков! – с притворной мягкостью сказала Кейт и лучезарно улыбнулась. – Я не буду смущать вас вопросом, где же вы его нашли. Спокойной ночи!

Она закрыла дверь, не дожидаясь ответа, и нарочито шумно заперла ее на ключ, решив никому больше не давать шанса умыкнуть его и носить весь день с собой в кармане.

Однако это был громоздкий старомодный ключ, и когда на следующее утро Кейт положила его в привязанный к поясу карман, проникнуть в который можно было через разрез в юбке, он бился о ногу при каждом движении, так что его пришлось переложить в ридикюль, пока не найдется более подходящего безопасного места.

В малой столовой она нашла одного Торкила, и похоже было, что он давно кончил есть и дожидался ее появления, потому что вместо ответа на ее веселое приветствие он выпалил:

– Вы ведь не сердитесь на меня, кузина, нет?

Гораздо более важные размышления так глубоко отодвинули воспоминание о вчерашнем поведении Торкила, что Кейт почти забыла о нем и удивленно воскликнула:

– Сердиться на вас? За что? А! За то, что вы выстрелили в бедного песика и едва не попали в меня? Нет, я не сержусь, хотя в тот момент я была смертельно огорчена! Доброе утро, Пеннимор!

– Я знал, что вы не будете сердиться! – воскликнул Торкил, не обращая никакого внимания на дворецкого, который поставил перед Кейт чайник и блюдо с ее любимыми горячими лепешками. – Мэтью говорил, что вы дошли до ручки и готовы меня зарезать, но я знал, что он брешет!

– Доктор Делаболь преувеличивает, но я действительно была весьма поражена, – сдержанно ответила Кейт. – Пес был не бродячий, он просто заблудился, – к тому же почти щенок. Не было никакой нужды в него стрелять, вы и сами прекрасно знаете!

– А ему не было никакой нужды бегать в нашем парке! И вообще, я ненавижу собак! И вовсе я в вас не попал бы – не надо было дергаться!

– Ну ладно, хватит об этом! – примирительно сказала Кейт. – Вы не знаете, как сегодня себя чувствует ваша матушка?

– Нет, и мне… Ах да! Мэтью сказал, что она плохо спала, – кажется, так; я не очень внимательно слушал! Он сейчас у нее. Да не важно. Я не хотел вас пугать вчера, Кейт. Если вы испугались, я прошу прощения! Ну!

Торкил пробормотал извинения, явно с трудом преодолевая внутреннее сопротивление, и Кейт невольно рассмеялась. Его лицо помрачнело. Однако, когда Кейт попросила не звонить по ней в колокол, пока она не покончит с завтраком, его лоб разгладился, и из глаз исчез опасный блеск. Он хихикнул и сказал:

– Вы такая смешная, кузина! Я бы хотел, чтобы вы вышли за меня замуж! Почему бы вам не выйти? Я вам не нравлюсь?

– Не настолько, чтобы выходить за вас, – ответила она спокойно. – И позвольте сказать вам, Торкил: я терпеть не могу ссориться за завтраком, но еще больше я не люблю получать за завтраком предложения о замужестве! Кроме того, вам следует помнить, что если я и правда выйду за вас, то спустя некоторое время вы окажетесь прикованным к старой развалине, сам еще будучи в полном цвете!

– Да, – наивно сказал он, – но мама говорит, что если я женюсь, то она отпустит меня в Лондон!

В глазах Кейт заплясали искорки.

– Это, конечно, веская причина, – согласилась она.

– А вы станете леди Брум, потому что, когда отец умрет, весь Стейплвуд будет мой, и титул тоже, само собой. Я думаю, он скоро откинет копыта, он уже на ладан дышит.

Кейт совсем не позабавила эта речь, произнесенная тоном полнейшего равнодушия; она сказала холодно:

– Дело в том, что у меня нет никакого желания становиться леди Брум. И пожалуйста, не затевайте подобных разговоров! Поверьте, вы только теряете в моих глазах, когда так бессердечно говорите о своем отце!

– Вот еще! Почему это? Мне на него наплевать – так же, как и ему на меня!

Появление доктора положило конец дальнейшему развитию этой темы. Подчеркнуто повернувшись к Торкилу боком, Кейт спросила о здоровье тетушки. Доктор Делаболь сообщил, что он надеется на скорую ее поправку, но добавил, что это был очень серьезный приступ, осложненный коликами. Миледи провела беспокойную ночь; ее все еще немного лихорадит, и она не расположена к разговорам.

– Так что, я думаю, вам не следует навещать ее, пока ей не станет лучше, – сказал он. – Я очень надеюсь, что новое лекарство поставит ее на ноги. Торкил, мальчик мой, как насчет того, чтобы проехаться до Маркет-Харборо за новым лекарством?

– Если вы собираетесь сами править – не поеду! – грубо ответил Торкил.

– Нет, нет! – воскликнул доктор, снисходительно смеясь. – Я с удовольствием отдохну. Я же знаю, что ты гораздо лучший возничий, чем я, – почти такой же виртуоз, как мистер Филипп Брум! А где, кстати, мистер Брум? Я не дождался его возвращения вчера вечером, так что он наверняка сегодня проспал!

– И вовсе нет! Он никогда не просыпает! – возразил Торкил. – Он вставал из-за стола, когда я вошел. Он, наверное, сейчас у отца.

Они заспорили с доктором о том, каких лошадей в какую повозку нужно запрячь; Кейт поднялась и вышла из столовой. За ее спиной обсуждались сравнительные достоинства ландо и более модного тильбюри.

В комнатах нижнего этажа Филиппа не было, так что, если только он не поднялся в библиотеку, значит, он либо ушел, либо и вправду навещал дядюшку. Кейт, мечтавшая увидеть его с той самой минуты, как пробудилась от своего беспокойного сна, почувствовала невольную обиду. Казалось бы, если он действительно любит ее, он должен стремиться ее увидеть. Тогда какой смысл ему завтракать на час раньше ее обычного появления, думала Кейт, забывая, что так же естественно было бы Филиппу стремиться избегать встречи с ней в присутствии доктора и Торкила. Если он ушел или сидит у дяди, то значит, он и вправду избегает ее, а это уже явный знак, что он ищет способ отказаться от помолвки. Кейт, чьи бесплодные ночные раздумья перешли в тяжелый сон с беспокойными видениями, хотела, сама того не сознавая, чтобы ее утешили. Не найдя отрады в библиотеке, такой же пустынной, как и холл, она в полном отчаянии спускалась по лестнице, уговаривая себя в том, что ей надлежит облегчить Филиппу задачу: она скажет ему, что после долгих размышлений пришла к выводу, что недостаточно его любит, и поэтому не может выйти за него замуж.

Эти меланхолические мысли вызвали у Кейт слезы, и, хотя она решительно вытерла их, ей пришлось ухватиться одной рукой за перила, поскольку взор ее был затуманен. Однако туман чудесным образом рассеялся, стоило ей услышать свое имя, произнесенное мистером Филиппом Брумом, который появился словно из ниоткуда и устремился к ней, шагая через две ступеньки:

– Кейт! Я вас повсюду ищу! Что это мне Пеннимор наговорил? Нет, не отвечайте! Мы не можем разговаривать здесь, прямо на лестнице. Пойдемте вниз, в Алый салон, там нас никто не побеспокоит!

Это совсем не было похоже на поведение влюбленного – повелительная команда, крепкая хватка за запястье; но, так или иначе, подавленность покинула Кейт. Филипп чуть ли не волоком тащил ее по лестнице, она невнятно протестовала, на что он не обращал никакого внимания. Наконец он втолкнул ее в салон, плотно закрыл дверь и сказал, пронзая ее тревожным взглядом:

– Когда я перед завтраком проходил по террасе, я видел, что плотник чинит окно в оружейной комнате! Правда ли, что Торкил взломал его вчера и украл одно из дядиных ружей?

– Да, а что? – отвечала Кейт, осторожно массируя запястье. – Я была бы вам весьма признательна… кузен Филипп… если бы вы в следующий раз предупреждали меня, когда вознамеритесь причинить мне боль! У меня синяки теперь будут!

– Кейт! Плутишка маленькая! Что за вздор! Покажите-ка мне свои синяки!

– Они завтра появятся, – произнесла она с большим достоинством, которое призвано было скрыть, как ей приятно называться маленькой плутишкой.

– А вернее всего, вообще не появятся! – подхватил он, наклоняясь и беря ее за обе руки. – Но мне не до шуток, Кейт, скажите правду! Действительно ли Торкил пытался застрелить вас?

– Боже всемилостивый, нет конечно! – вскричала она. – Он всего лишь пытался застрелить собаку, но промахнулся и в нее, и в меня, чему я сердечно рада! Ему нельзя доверять ружье, я так ему и сказала. Я была в страшной ярости! Но как Пеннимор узнал об этом? Его там не было! Там был только Баджер, и потом еще доктор Делаболь.

– Один из конюхов видел вас с главной аллеи и собирался бежать к вам на помощь, как он утверждает, но появление Баджера избавило его от необходимости проявлять геройство. Эта история достигла ушей Пеннимора еще до того, как вы отправились спать.

– Чудовищно преувеличенная, как я догадываюсь!

– Возможно. Правда ли, что Торкил угрожал застрелить Баджера?

– Из пустого-то ружья? Он хотел всего лишь напугать его! Он отдал мне ружье сразу, как только я приказала, и я клянусь, нет никакой нужды бить во все колокола!

– Напротив, нужда есть, и неотложная! – сказал Филипп. – Кейт, позвольте мне забрать вас отсюда! – Он сильнее сжал ее руки. – Вам небезопасно оставаться здесь, поверьте мне!

Он смотрел вниз на ее запрокинутое лицо, и его светящийся взгляд проник ей в самую душу, от чего сердце Кейт бешено заколотилось.

– Милая! – прошептал он, обнял ее и крепко поцеловал. Но, когда Кейт разразилась слезами облегчения, Филипп ослабил объятия и встревоженно спросил:

– Что, Кейт? Кейт, любимая, я сделал что-то не так?

– Нет, ничего, ничего! – всхлипывала она. – Я только подумала… я боялась… что вы можете пожалеть о сказанном вами вчера! Я даже уверена, что вам следует пожалеть… только я этого не вынесу! Но я же знаю: вы не подумали, что значит жениться на особе, которую, кроме кормилицы, некому вести к алтарю!

С улыбкой, но торжественным тоном Филипп провозгласил:

– Вы правы! Я не подумал об этом! Но не соблаговолите ли вы опереться на мою руку, если кормилица не подойдет для этой цели?

Кейт рассмеялась сквозь слезы и снова прижалась лицом к его груди.

– Не смейтесь надо мной! Вы очень хорошо понимаете, о чем речь! Что подумают ваши родственники?

– Конечно! Это очень существенный момент. Как это мне самому в голову не пришло? – озадаченно спросил он. – Уж не потому ли, что меня никогда не интересовало, что думают мои родственники?

– Это интересует меня, – сказала Кейт в его жилетку.

– Вот оно как? Ну тогда у нас только один выход! Нам надо пожениться тайно, по специальному разрешению!

– О, Филипп! Как будто это что-то изменит! Ну пожалуйста, будьте серьезным!

– Я серьезен как никогда, ревушка-коровушка. Я твердо решил как можно скорее увезти вас из Стейплвуда; а так как никто из нас обоих, я надеюсь, не лишился разума настолько, чтобы считать побег за границу поступком предосудительным, – разве что в глазах самых ветхих особ, – то я полагаю, что лучше всего было бы препроводить вас в Лондон, под защиту вашей кормилицы, пока я не оформлю разрешение на брак и не пошлю срочное письмо моему управляющему, чтобы он подготовился к нашему приезду. После чего я немедленно препровожу вас в Брум-Холл. Ах, Кейт, дорогая моя, если б вы знали, как же мне хочется поскорее увидеть вас там! Я очень надеюсь, что вам там понравится!

– Я больше чем уверена в этом, – просто и убежденно ответила Кейт. – Но бежать в Лондон – ничуть не менее ветхозаветный стиль, чем бежать за границу! Подумайте сами! Я знаю, что вы не хотели бы, чтобы я поступала столь бесцеремонно – столь неблагодарно! Все будут просто оскорблены!

– У вас нет причин быть благодарной Минерве!

– Конечно же есть! – сказала Кейт, лукаво улыбнувшись ему. – Если бы она не привезла меня сюда, я бы никогда не встретила вас, любовь моя.

Его руки стиснули ее с такой силой, что она испугалась за свои ребра, но голос прозвучал нерадостно:

– Вовсе не это было ее целью, милый мой софист!

– О да, совсем не это! А как это вы меня назвали?

– Вы софист, любовь моя, – и весьма искусный!

– А кто это? – подозрительно спросила Кейт.

– Тот, кто рассуждает напоказ! – смеясь, ответил Филипп.

– Я вовсе не рассуждаю напоказ! – возмутилась она. – Как можно быть таким невоспитанным!

– А мы с вами еще не в церкви! – поддразнил Филипп.

– Да уж догадываюсь! – сказала она, осторожно высвобождаясь из его объятий. – Нам необходимо все обсудить – и пожалуйста, без легкомыслия! Сядьте. Нам никто не помешает: Торкил и доктор Делаболь поехали в Маркет-Харборо, а тетушка, как вам известно, нездорова. Это и является одной из главных причин, почему я не собираюсь мчаться в Лондон. Ведь это будет расценено так, будто тетя со мной плохо обращалась, и я воспользовалась ее болезнью, чтобы сбежать отсюда! Вы же знаете, какие пойдут слухи! А ведь это более чем несправедливо! Чем бы она не руководствовалась для того, чтобы привезти меня сюда, я не видела от нее ничего, кроме добра, и я не могу покинуть Стейплвуд в спешке, которая изумит всех, кому известно, что я собиралась пробыть здесь до конца лета, и породит всяческие догадки по поводу моего бегства. Ведь вам самому это не понравится!

По выражению лица Филиппа было заметно, что эта мысль не приходила ему в голову. Он воскликнул:

– Нет!

– Разумеется, нет! Мне бы это тоже не понравилось. И ради Бога, не стойте с таким похоронным видом! Меня прямо в дрожь бросает!

Филипп улыбнулся и присел рядом с ней на софу, сказав при этом:

– Хитрая лисица!

– Вовсе нет! Вы не поверите, какая я бываю простодушная!

– Неправда! Если бы вы были простодушной, вы бы здесь не остались!

– Я не боюсь Торкила, – тихо сказала Кейт, – но меня охватывает ужас от одной мысли, что необходимо сказать тете о вашем предложении, Филипп. А сказать придется: исчезнуть, не сказав ей ни слова, было бы низко, вы согласны?

– Вы можете предоставить мне известить ее!

– Ни за что! Это было бы не только невежливо, но и дало бы повод думать, что совесть моя нечиста. Вы лучше сообщите эту новость сэру Тимоти.

– Ну, это просто! Я прямо сейчас и пойду к нему, и у меня есть сильное подозрение, что он будет только рад!

– Я надеюсь, что он будет рад. Он вчера пригласил меня к обеду и оказал мне честь, сказав, что любит меня и хотел бы видеть свою дочь похожей на меня. И я думаю, он был искренен, потому что он предупредил, чтобы я не позволяла ни силой, ни лестью заставлять себя делать что-то противное моему сердцу или, как он выразился, моему здравому смыслу. Я верю, что он сказал это из симпатии ко мне, ведь я знаю, что он предпочитает уклоняться от проблем. Еще он сказал, что я обманываю себя, думая, что тетушка привезла меня сюда из жалости. И что, хотя ему неизвестны причины ее решения, он уверен, что она руководствуется тайными мотивами, а говорить такое о ней ему было, наверное, очень неприятно.

Филипп выслушал Кейт очень внимательно, с выражением растущего изумления на лице, и воскликнул:

– Значит, он вас действительно любит! Я считал, что нахожусь у него в полном доверии, но со мной он никогда не бывал до такой степени откровенным. Я иногда спрашивал себя, искренен ли он с самим собой – позволяет ли он себе замечать неприятные вещи. Больно смотреть, как он увиливает от всего, что может хоть немного нарушить его покой! А ведь он не всегда был таким, Кейт! Если бы вы знали его в те дни, когда была жива тетя Анна, – его счастливые дни!.. Я не стану утверждать, что у него тогда был сильный характер, но… но, хотя сейчас я уже не могу больше уважать его, я никогда не забуду, сколь многим я обязан ему, и не перестану любить его! Я говорю сумбурно… Я бы хотел, чтоб вы поняли…

Кейт была очень тронута его словами и мягко произнесла, положив ладонь на его стиснутые руки:

– Я понимаю. Я сама чувствую то же, что и вы: он человек слабого характера, но очень обаятельный. Я полюбила его с того самого момента, когда впервые увидела, и я легко могу понять ваши чувства – и даже то, почему вы не любите мою тетушку, а о своей отзываетесь с благоговением. Сэр Тимоти рассказал и об этом, по его словам, она была ангелом.

Филипп кивнул, кусая губы.

– Она не была особенной красавицей или умницей, но сколько в ней было доброты! В те дни Стейплвуд был моим домом, а не… не выставочным экспонатом! И мой дядя дорожил им, как теперь не дорожит! Возможно, Минерва улучшила сады, но он-то, пока не ушло здоровье, заботился о своей земле! Я недавно объехал все поместье и честно признаюсь вам, Кейт: моя земля в лучшем состоянии! Минерва рассуждает бойко, но она ничего не смыслит в сельском хозяйстве. Она полагает, что если этот малый, который стал бейлифом после старого Уолли, льстит ей, то, значит, он молодец. Отнюдь нет! И дядя, наверное, знает об этом, ведь он всего несколько месяцев как перестал объезжать поместье, но это, похоже, его не волнует!

– Это так, – печально согласилась Кейт. – Он сказал мне, что к концу своих дней я тоже обнаружу, что меня уже ничто не способно взволновать. Я еще подумала, что в жизни не слышала ничего печальнее.

Филипп помолчал минуту-другую, а когда заговорил снова, голос его был сумрачен:

– Может, это и к лучшему.

Кейт, поколебавшись, спросила:

– Вы имеете в виду, что в Стейплвуд грядет беда? Речь идет о Торкиле, не так ли?

– Боюсь, что да.

– Филипп, Торкил что – безумен? – с ужасом в глазах спросила Кейт. – Нет, я не могу в это поверить!

– Годами я пытался не верить этому, но нельзя не видеть: вопреки ожиданиям, что Торкил перерастет свои странности, он стал только хуже. Я думаю, что он опасен, Кейт, и я знаю, что он способен на насилие. Если он возбужден, если ему противоречат, то ярость словно затмевает его разум, и он подчиняется одному инстинкту. А инстинкт этот – убивать. Вот почему…

– Вы имеете в виду тот выстрел в собаку? – прервала его Кейт. – Я тоже в тот страшный миг подозревала, что Торкил сошел с ума, но я могу поклясться, что он не собирался стрелять в меня! Даже когда я набросилась на него, а я не могла иначе – я в жизни не была так сердита! – я уверена, что у него и в мыслях не было причинить мне вред. Он был подобен неуклюжему школьнику! Говорил, что если бы я не бросилась к собаке, то была бы вне опасности, что он вовсе не в меня целился. Правда, он грозился застрелить Баджера, но вы же понимаете, Филипп: это была пустая угроза, ведь он же знал, что уже израсходовал оба заряда! И если помнить, что Торкил действительно по своему развитию всего лишь школьник, то вы признаете – во всяком случае, признали бы, если бы были там с нами, – что трудно было не поддаться искушению попугать Баджера! Он примчался весь взмыленный и вдруг прирос к месту, когда Торкил навел на него ружье, и самым драматическим голосом стал уговаривать Торкила отвести дуло! Должна сказать, я была в большой досаде, потому что стоять и дрожать перед Торкилом значило подыгрывать ему. И это человек, который знает Торкила с детства и, как я понимаю, предан ему! Как он мог подумать, что Торкил станет стрелять в него?

Филипп ответил, покусывая губы:

– Он бы и не подумал, если бы был уверен, что Торкил в своем уме. И если бы… если я только глубочайшим образом не заблуждаюсь… если бы Торкил не покушался на его жизнь в ту ночь, когда была гроза.

– О нет! О нет! – в ужасе отпрянув, прошептала Кейт. – Крики, которые я слышала… Хотите сказать, что кричал Баджер?

Филипп пожал плечами, и Кейт вспомнила, что голос показался ей незнакомым и что Баджер появился на следующее утро с пластырем на лице и с перевязанной шеей; и она с протестующим стоном закрыла лицо руками.

– Вы наверняка заблуждаетесь! Наверняка! – всхлипнула она. Не слыша ответа, Кейт порывисто заговорила: – Он, видимо, проснулся от ночного кошмара; тетушка говорила, он им подвержен. А что касается пса, то доктор Делаболь сказал мне, что Торкила однажды в детстве сильно покусала охотничья собака и он с тех пор панически боится собак!

Филипп нахмурился.

– Да, однажды дядюшкина Нелл набросилась на Торкила. Минерва настояла, чтобы собаку застрелили. Насколько я знаю Торкила, он был очень доволен. У него жил кролик, и он его задушил. Вы слышали, вероятно, о маленьких негодяях, которые отрывают мухам лапки? Так вот Торкилу этого было мало. В девятилетнем возрасте он пытался оторвать котенку хвост. А вы забыли, что, когда я приехал сюда и впервые увидел вас, его руки сжимали вам горло?

Кейт побледнела, в глазах у нее застыл болезненный ужас. В горле внезапно пересохло, и ей потребовалось раз-другой сглотнуть, прежде чем она смогла вымолвить слово. Вздрогнув, она выговорила наконец непослушными губами:

– Так это… Торкил? Тот кролик, которого я нашла в лесу? Но доктор Делаболь сказал, что это сделали деревенские мальчишки… что Торкил в это время был в своей комнате! О нет, нет! Это слишком ужасно! Бедный мальчик, бедный, несчастный мальчишка!

Она разразилась слезами, снова закрыв лицо трясущимися руками. Филипп мягко привлек ее к своей груди и стал поглаживать по голове и по затылку, утешая и успокаивая. Когда Кейт справилась с чувствами, он спросил:

– Что за кролик, Кейт?

Дрожь пробежала по ее телу. Едва слышным, прерывающимся голосом она пересказала весь эпизод. Филипп молча слушал и, как только она закончила рассказ, довольно резко спросил, не Торкила ли разыскивал доктор.

– Я не знаю. Я подумала было, что да, потому что слышала, как тетушка спрашивала Пеннимора, не вернулся ли Торкил. Собственно, потому-то я и отправилась искать его. Он ушел от меня в ярости, и, поскольку это я его расстроила, я хотела хотя бы найти его и привести домой. Но когда я сказала доктору Делаболю, что ищу Торкила, он сообщил мне, что Торкил уже час как у себя в комнате. Я еще подумала, что у него, видимо, опять мигрень, потому что этим обычно кончались все его приступы ярости, но он, наверное, просто заснул и проснулся вполне здоровым. О нет, Филипп, он не мог сделать такую ужасную вещь! Он появился в самом доброжелательном настроении; видно было, что он веселый, что ему гораздо лучше, что он счастлив! Я думала, он будет сердит на меня за то, что я вышла из себя и наговорила ему кучу резкостей, которые привели его в бешенство. Но он казалось, все забыл, и, уж конечно, я не стала напоминать ему о нашей ссоре.

У Филиппа вырвалось сдавленное:

– О Боже!

Кейт умолкла и ошеломленно спросила:

– Что случилось? Почему вы так смотрите?

Он ответил, усилием воли взяв себя в руки:

– Я думаю, что все происшедшее стерлось из его памяти, как только он удовлетворил свой инстинкт убийцы. Я не претендую на глубокое понимание мышления сумасшедших, но мне не раз казалось, что он совершенно не помнит о своих действиях во время приступа. Я даже думаю, что убийство, причем жестокое, бесчеловечное, будь то кролика, птицы, попавшейся в сеть, или другого беспомощного создания дает ему удовлетворение некоего чудовищного инстинкта и действует как мощный наркотик. Более того, как тонизирующее средство! Если бы он сохранял хоть малейшее воспоминание о деяниях своего нечеловеческого другого «я», наверное, он был бы в таком же ужасе, как и вы.

– Но Торкил прекрасно помнит, что пытался застрелить пса! – быстро возразила Кейт. – Он только что просил у меня прощения!

Филипп ответил, нахмурившись еще сильнее:

– Я полагаю, что его поведение в тот раз было обусловлено скорее страхом, чем безумием.

– Но это был всего лишь игривый песик, почти щенок! – запротестовала Кейт. – Даже тот, кто боится собак, не мог не видеть, как он был дружелюбен! Да ведь… – Она вдруг замолчала, вспомнив, как собака ощетинилась, рычала и пятилась от Торкила.

– Дружелюбен к Торкилу? – уточнил Филипп.

– Нет. Он… он, похоже, его боялся!

– Все животные боятся его, – сказал Филипп. – Вот почему в Стейплвуде нет собак, кроме старого дядиного спаниеля, который слишком толст и ленив и не отходит от хозяина. Говорят, что животные чувствуют, когда их боятся: лошади, во всяком случае, точно чувствуют это. Тогда так ли фантастично предположение, что инстинкт повелевает им остерегаться сумасшедших? Гарни вчера говорил о «бешеном кауром», на котором ездит Торкил. Я пропустил эти слова мимо ушей, но, Кейт, я сам ездил на этом коне, и он шел мягко и послушно! А как только за уздечку берется Торкил, конь начинает лягаться, брыкаться и весь покрывается потом. Причем можно сказать наверняка, что Торкил не боится лошадей. Не скажу, что он никогда не вылетал из седла, – все мы не безупречны! – но я ни разу не видел, чтобы его сбрасывала лошадь, чтобы ему не удавалось одержать верх над самым непокорным и упрямым скакуном. Но лошади не рычат и не ощетиниваются, и редко бывают свирепы. Определенно, Торкил никогда не подвергался нападению лошади, а вот собака однажды набросилась на него, и с тех пор он боится собак. Я думаю, он действовал под влиянием импульса, когда пытался застрелить вашего дружелюбного бродягу. Возможно, он был на грани очередного срыва, но вы его не испугались и вернули в реальную действительность, просто строго поговорив с ним, – как поступил и я, когда увидел его руки на вашем горле. Так же поступает и Минерва. Он испытывает невероятный страх перед Минервой, а меня побаивается. Возможно, вы тоже внушаете ему страх. Но однажды – и боюсь, очень скоро! – даже Минерва не сможет справляться с ним. И поэтому, дорогая моя, я не могу быть спокоен, пока вы остаетесь в Стейплвуде.

– Но тетушка не знает… не может быть, чтобы она знала!.. – Кейт запнулась. – Она считает, что у него просто нервное расстройство и что за последнее время ему стало лучше!

– На самом деле ему стало хуже! – прервал ее Филипп. – До сих пор, хотя я и подозревал, что он страдает каким-то умственным расстройством, я не мог быть полностью в этом уверен. Я часто приезжал в Стейплвуд повидать дядю, но последние годы я не оставался здесь дольше, чем на одну ночь. – Он криво усмехнулся. – Минерва не очень-то поощряла меня продлить свое пребывание! Она каждый раз весьма изобретательно находила предлог, чтобы отослать меня домой. Но в этот раз я был глух к ее намекам и увидел много такого, что нетрудно было скрыть на несколько часов. Я честно скажу вам, Кейт, я был поражен переменами, произошедшими в Торкиле. Нервное расстройство? Минерва так это называет? Умственное расстройство – вот это гораздо ближе к истине, и она об этом прекрасно знает! Почему, как вы полагаете, она все еще держит Торкила в детском крыле?

– Она говорила мне, чтобы его не беспокоили, – нерешительно ответила Кейт.

– Чтобы охранять его! – отрезал Филипп. – Для чего Баджер и Делаболь оба живут в том же крыле? Почему Торкилу не разрешается выезжать одному? Общаться со сверстниками?

– Потому что… О, Филипп, не надо больше, умоляю! Вы не любите тетушку и несправедливы к ней! Если она обманывает себя – что, я думаю, вполне вероятно, – или если ее обманывает доктор Делаболь, стоит ли удивляться, что она с готовность верит, что эти припадки ярости происходят от слабого здоровья и с возрастом пройдут? А может быть, она просто не хочет смотреть страшной правде в глаза? – Кейт встала и порывисто прошлась по комнате. – Вы сочувствуете дядюшке, не так ли? А он ведь тоже не хочет знать правды! Если Торкил безумен, возможно ли, чтобы сэр Тимоти об этом не знал?

Разговор был прерван появлением Пеннимора, вид которого недвусмысленно свидетельствовал, что его чувство приличия в высшей степени оскорблено. Он обратился к Кейт в самой торжественной своей манере:

– Я прошу прощения, мисс, но, поскольку ее светлость нездорова, я считаю своим долгом известить вас, что миссис Торн ударилась в пророчество!