Вся ночь — полет

Глава первая Искусство избегать боли

— Знаешь, что однажды сказал Томас Джефферсон?

Норма Родд смотрела на свою пациентку внимательно и выжидающе. Ей было интересно, вспомнит ли она, кто такой этот деятель. Если вспомнит, значит, Шейла Ньюбери уже близка к тому, чтобы покинуть клинику. Это значит, что она способна отвлечься от навязчивой мономысли, которая привела ее сюда.

Тонкие светлые брови Шейлы сошлись на переносице, было видно, какая мучительная работа происходит у нее в голове.

Ага, уже хорошо, мысленно похвалила ее Норма. Значит, Шейла верит, что ответ на этот вопрос, а стало быть, и на другие, она может дать сама, без посторонней помощи.

— Томас Джефферсон… — не вопросительно, а скорее задумчиво повторила Шейла. — О да. — Она кивнула. — Он наверняка сказал что-то очень умное. — Теперь брови встали на место. Серые глаза, еще недавно равнодушные, блеснули, и не оттого, что она питала какие-то особенные чувства к человеку, носившему это имя, а потому, что на самом деле вспомнила, кто он. — Томас Джефферсон — третий американский президент…

— Может, ты даже помнишь, когда он жил? — прервала ее Норма.

Она позволила себе рискнуть — попыталась сбить Шейлу с мысли и тем самым выяснить, насколько уверенно чувствует себя эта женщина и владеет собой.

— Не точно. — Шейла покачала головой. — Но могу сказать, это была вторая половина восемнадцатого века.

— Отлично! — Норма довольно улыбнулась. — Молодец, Шейла.

— Я хорошо училась в школе, заметила Шейла.

— Ты сохранила отличную память, — похвалила Норма.

— Так что же он такого замечательного изрек? Такого, что запало в душу тебе, Норма? Он, насколько я помню, не был специалистом твоего профиля.

Норма засмеялась.

— У него не было такого диплома, как у меня, но человек, достигший столь значимых высот, всегда специалист моего профиля.

— Согласна. — Шейла кивнула, не сводя глаз с Нормы.

— Чем, по-твоему, занимаются президенты стран, компаний, корпораций, как не тем, что уверяют своих сограждан, работников, потребителей, что все они вместе и каждый в отдельности…

— …Благодаря их неустанным заботам и беспримерным усилиям живут счастливо и в полной безопасности, — подхватила Шейла.

— Что лучших условий работы и оплаты труда нет нигде…

— Что в их гамбургерах меньше всего холестерина, — включилась в игру Шейла.

— А все озоновые дыры открылись над странами, во главе которых стоят другие президенты!

Обе женщины засмеялись, довольные тем, что понимают друг друга уже с полуслова.

— Все так, Шейла, но Томас Джефферсон сказал однажды замечательную фразу. — Норма сделала паузу, призывая Шейлу внимательно вслушаться в то, что она собиралась сказать. — Искусство жить — это искусство избегать боли. Как мудро, верно?

— Избегать боли? — повторила Шейла, вдумываясь в слова Нормы.

— Он имел в виду не только физическую боль, — поспешила на помощь Норма.

— Вот как? — Губы Шейлы скривились в усмешке. — Тогда ты права. Вы с Томасом Джефферсоном абсолютно родные люди.

— К человеческой душе не приложишь холодный компресс. Она болит долго.

— Да, — согласилась Шейла. — Я знаю это по себе.

— Но должна сказать, что мы с тобой преуспели.

Шейла кивнула.

— Пожалуй. Мне уже не так больно. — Она умолкла на секунду, потом добавила: — Иногда мне становится страшно от того, что так быстро ушла острая боль.

— Страшно? — Норма резко повернулась к Шейле.

— Не волнуйся, — поспешила успокоить ее Шейла. — Я неточно выразилась. Мне радостно не от того, что я преодолеваю боль, а от того, как я это делаю. Понимаешь, о чем я говорю? — Она посмотрела на женщину, которая сидела в таком же золотистом плетеном кресле из ротанга, как она, и тоже смотрела на закат.

Норма молчала. Тогда Шейла продолжила:

— Мой Эдвин умер, но я знаю, как его оживить. Теперь знаю. Я знаю, как оживить его для себя. Навсегда, — добавила она.

— Ты все решила правильно, — похвалила ее Норма. — Мне нравятся твои планы. Ты хорошо устроишься на ранчо около Фортуны. А поездка в Париж — тебе можно только позавидовать. — По лицу Нормы пробежала блаженная улыбка. — Я так люблю этот город.

— Я еду туда не на прогулку, — заметила Шейла. — Ты знаешь, зачем я еду туда. — Она вздохнула и прикрыла глаза. — Это место, откуда начнется новая жизнь моего сына.

— Ты полетишь за Соколом Эдвином, я это знаю, — сказала Норма. — Удачи. И запомни, Шейла, я всегда рада тебя видеть. Всегда рада слышать твой голос.

Норма наклонилась и поцеловала Шейлу в щеку. Шейла почувствовала, какие теплые и сухие губы у Нормы, и сказала:

— Спасибо, Норма, за все. Ты такая теплая — вся…

Дни и бессонные ночи, поначалу полные боли и отчаяния, а потом сменившиеся долгими часами сна, уже позади. Кошмары отступили и не мучили больше Шейлу Ньюбери. Подумать только, не переставала удивляться Шейла, как благодатны слова, которые произносила Норма! Невероятно, но эта женщина четко расставила по местам все то, что произошло в жизни Шейлы, и то, что должно в ней произойти. В той самой жизни, в которой, думала Шейла, уже никогда ничего не будет.

Эдвин, ее сын, должен был стать продолжением ее, Шейлы Ньюбери, во времени и пространстве. Разве не так задумано природой? — размышляла Шейла после бесед с Нормой.

Но его больше нет, говорила ей Норма, а время и пространство остались. Она, Шейла Ньюбери, осталась во времени и пространстве. Они принадлежат теперь ей одной. Поэтому она может заполнить их тем, чем хотел заполнить их ее сын.

Шейла знала, чего он, ее Эдвин, хотел, — он бредил ловчими птицами. Он знал их всех, мог показать в каталоге мелкого сычика и огромного орла, не заглядывая в подписи. Но самой прекрасной из всех ловчих птиц он считал сокола. Нет на свете другой птицы, говорил ее сын, которая сравнилась бы с ним.

— Их называют мужественными и самоуверенными, — рассказывал он матери. — Даже злобными. Но разве какая-то птица сравнится с ними по уму?

Шейла наблюдала за лицом сына, когда он произносил эти фразы, слышала свои интонации и видела свои гримаски на его лице. Вот так, уверенно и безапелляционно, заявляла она в свое время родителям, что не нужно ей ранчо в Калифорнии, которое завещал ей дядя. Она уедет в Сан-Франциско и станет успешным торговцем недвижимостью.

— Но… почему так запали тебе в душу соколы? — с недоумением спрашивала она сына, как спрашивала ее собственная мать, когда Шейла решала, чем заняться в жизни.

— Они всегда были верными помощниками человека. Охотниками… друзьями… — говорил Эдвин.

Что-то в его словах тогда царапнуло Шейлу. Только потом, гораздо позднее, она поняла — что именно.

Ее сын хотел иметь… верных друзей? А она, его мать, разве не верный друг своему сыну? Шейла выбросила из головы и из сердца тот укол, когда услышала его следующую фразу:

— Некоторые соколы стоят не меньше хорошего автомобиля, — сказал ее сын.

Так вот чем можно, наконец, объяснить страсть сына к соколам! Действительно, зарабатывать хорошие деньги, занимаясь любимым делом, что может быть в жизни лучше? И тогда она самоуверенно сказала Эдвину:

— Я тебя понимаю…

Это уже после, в доме Нормы Родд, она по-настоящему поняла и услышала многое из того, о чем говорили они с сыном.

Теперь Шейла Ньюбери собиралась лететь в Париж с одной-единственной целью: привезти оттуда пару птиц. Соколят. С которых начнется жизнь питомника ловчих птиц.

Этот питомник Шейла решила создать на ранчо, расположенном близ городка Фортуна. Оно досталось ей по наследству, от дяди, брата отца. Могло ли быть место более удачное для такой цели, чем это, — равнинное и открытое всем ветрам? Оно словно самим Богом предназначено для ловчих птиц, которые любят необъятный простор, бездонное небо и бесшабашный ветер. А там всего этого вдосталь.

Вот к такому простору стремился и Эдвин, поняла Шейла, его он искал, за ним погнался из города, в котором ему становилось все более невыносимо и тесно.

И погиб. Пятнадцатилетний сын утонул в холодной горной реке, в Колорадо.

Иногда Шейла думала, что если бы они жили на ранчо, то Эдвин был бы с ней и сейчас. Но они не могли жить на ранчо — отец мальчика, первый муж Шейлы, как и второй ее муж, оказались самыми настоящими горожанами. Точно такими, какой считала себя и Шейла Ньюбери.

В те дни, когда она жила у Нормы, она снова пережила и ту беду, которая произошла в ее жизни раньше. Ее первый муж, отец Эдвина, погиб в авиакатастрофе. Он был журналистом, летел на небольшом самолете в командировку, и самолет упал при посадке. После расследования стало известно, что виной явился голубь, который попал в турбину двигателя.

После этого газеты много писали о том, что пора перенять опыт европейцев, которые держат соколов для того, чтобы они не позволяли голубям вторгаться в воздушное пространство аэропортов.

Когда это произошло, Эдвину было три года, он не мог знать ничего о причине катастрофы. Шейла не рассказывала ему, полагая, что незачем обременять мальчика печальным знанием — вдруг он будет бояться летать на самолете?

Шейла хорошо помнит, как похолодели у нее руки и она едва не выронила тарелку с салатом — ей почему-то отчетливо запомнилось, что в том салате были свежие, тонко нарезанные сероватые колечки шампиньонов, а на листьях дрожали капельки воды, она плохо просушила листья, — когда ее сын вдруг сказал:

— Мама, я думаю, мои соколы пойдут на ура и моя ферма не прогорит.

— В самом деле? — отозвалась она, не подозревая, о чем сын скажет дальше.

— Конечно. Ты сама знаешь, как часто авиакатастрофы происходят из-за птиц, которые влетают в воздушное пространство аэропорта. Я читал, что европейские аэропорты покупают соколов, чтобы они сторожили небо. Ты понимаешь?

Он говорил ей об этом, уже собираясь в Колорадо. Говорил не как о мечте, оказывается, ее сын все время искал реальный выход для своей страсти к птицам — и нашел.

А потом Эдвин произнес фразу, от которой у Шейлы задрожали руки.

— Если бы соколы сторожили небо, то мой отец не погиб бы. — Она помнит, как вздрогнула, но кивнула, соглашаясь. А потом сын добавил: — А значит, ты не вышла бы замуж за Боба.

Вот тогда-то у нее сильно задрожали руки. Шейла и подумать не могла, насколько неуютно ее сыну жить в доме Боба. Она подозревала об этом, но не позволяла честно признаться самой себе, что она сделала, выйдя замуж за этого человека. Что такое этот брак для нее и для сына.

И опять-таки только потом, у Нормы, рассматривая издали совершенно беспристрастно свою жизнь, Шейла Ньюбери поняла, что делала с собой и со своей жизнью. После смерти отца Эдвина она только тем и занималась, что загоняла свою жизнь в тупик.

Так что же — если бы не гибель сына, то еще чуть-чуть — и она уперлась бы лбом в стену?

— Нет, — говорила ей Норма. — Упершись лбом в стену не проживешь. Стену лбом тоже не прошибешь. Все равно что-то случилось бы. Не со стеной, не с миром, — усмехалась она, — а с тобой или с твоими близкими. Какая-то сила все равно отвела бы тебя от стены. А может, отбросила, как взрывом.

Так и случилось.