Я - Хюррем! (СИ)

Глава 52, в которой шехзаде Мустафу находят отравленным

Истеричная современная женщина или среднестатистическая гаремная тетка, узнав, что ее любимый (султан, муж, любовник) принимает в своих покоях одиннадцатилетнюю девицу с неустановившимся менструальным циклом, устроила бы истерику и побила гору посуды. Нормальная женщина пришла бы к нему и молча показала кодекс, в котором четко говорится о растлении несовершеннолетних. Хитропопая интриганка, боящаяся за свою власть — траванула бы мелкую крыску, пока та не успела вырасти и превратиться в злобного пасюка.

А вот мне почему — то резко стало все равно. Словно все чувства к султану просто взяли и перегорели. Проплакала я всю ночь, утром полюбовалась опухшей рожей в зеркале, и решительно послала Гюль — агу к султану. У меня было только одно решение, которое пришло в голову под влиянием логики, а не сиюминутных эмоций.

И решение это я приняла, борясь с искренним желанием не просто травануть, а собственной косой удавить эту Фирузе, уже метящую на роль главной Хасеки гарема. Ну что ж, посмотрим, справишься ли ты с этой почетной ролью, которую я тебе уступаю. Временно.

Сулейман по случаю рождения у нас Мехмеда от щедрот своих отсыпал мне с десяток различных поместий, и, подумав над этим вопросом, я решила, что наилучший выход — отправиться в одно из них до момента родов. А с государственными делами, своим гаремом и вообще всем, этот озабоченный верблюд… то есть Падишах моего сердца, чтоб ему икалось, — пускай разбирается сам. Как сможет. Я же буду спокойно вынашивать свою дочь, и решать более важные и насущные вопросы.

Евнух меня не подвел — спустя буквально десять минут, после того, как я его отправила известить Сулеймана о моем отъезде, примчался с вытаращенными глазами.

— Моя госпожа… — и задыхается, бедный, аж сипит весь. Одышка — это плохо, нужно чаще спортом заниматься. А то как прихватит разок — и лишусь я своего самого верного слуги…. Будто оно мне надо.

— Садись, Гюль – ага, отдохни и выпей шербет, — заботливо предложила я. Евнух засветился от плохо скрываемой благодарности и с удовольствием осушил чашу с моим любимым дынным шербетом. –Ну, что там Падишах?

— Он очень разгневался на вас, госпожа, и приказал мне передать вам, чтобы вечером вы пришли в его покои. Я должен буду вас подготовить. Об отъезде Повелитель не сказал ни слова.

— Я должна прийти на хальвет? –с легким отвращением поинтересовалась я.

– Да, госпожа. Сегодня священная ночь четверга, Повелитель будет с вами.

Краем уха я и раньше слышала что — то об этой священной ночи, но, каюсь, пропускала мимо ушей. У меня и без того постоянно голова была забита всякими делами, больно надо еще на мелочах клиниться.

Но хальвет? …

Решение пришло неожиданно. Я отослала евнуха отдохнуть в комнатку за ширмой, а сама села за стол и принялась сочинять вдохновенное письмо.

«Падишах моего сердца и моего мира! Припадает к твоим благословенным стопам любящая рабыня Хюррем! Прости мою дерзновенную просьбу, о мой господин! Но только ты в силах разрешить мою печаль.

Тоска и ревность сжигают мое сердце, Повелитель! Весть о том, что юная красавица (на последнем слове я вспомнила „ангельский“ лик Фирузе и слегка вздрогнула… Чур меня, чур!) прошла нынче ночью по Золотому Пути, ввергла меня в пучину горя, и разум мой помутился от страдания (Господи, шо за чушь я несу – то, а…).

От того и испросила я разрешения своего Владыки удалиться в дарованное мне поместье в Эдикуле, где я смогу найти применение своим силам и умениям, помогая своему господину в делах, им для меня назначенных.

Пребывание в одном дворце с тобой, видя, как ты расточаешь свое внимание и ласку иной женщине, заставляет меня невыносимо страдать, что плохо влияет на здоровье будущего нашего шехзаде, которого я ношу в данный момент в своем чреве.

(На последней фразе я выдохлась и решила больше не заморачиваться с выспренным восточным слогом.)

Посему прошу дать мне шанс отдохнуть, привести свои эмоции в равновесие и вернуться во дворец, сохранив нашего будущего ребенка и не борясь с желанием сбросить твою новую пассию с балкона в Босфор.

P.S. Пойми меня правильно, Сулейман — я от тебя завишу, но и свое мнение у меня тоже есть. И, если надо будет, поступлю я все равно по — своему. Но последствия будут более значительными.

Твоя Хасеки»

Запечатав письмо, я вручила его Гюльнихаль, приказав передать стражникам покоев Повелителя. Надеюсь, ей не придет в голову совать туда любопытный нос, в противном случае нос будет плавать отдельно от тела, а сама Мария в мешке в Босфоре — отдельно.

Вздохнув, я отложила перо и взяла со столика у кровати любимое мятное масло. В очередной раз нещадно разболелась голова, а „Нурофена“ и его аналогов в XVI веке еще не придумали. Впрочем, масло тоже неплохо подходит.

Спустя двадцать минут девушка вернулась и передала мне, что Повелитель письмо получил лично в руки, а так же попросил ее через час подойти за ответом. Я кивнула и отпустила Гюльнихаль в ташлык, отдохнуть и пообщаться с другими девушками. Сама же решила наведаться в гости к Махидевран.

От неспешного облачения в новый темно — синий кафтан, только сегодня переданный мне портнихой, отвлек дикий крик из гарема, после которого послышались причитания и бессвязные вопли, умоляющие Аллаха сохранить ее дитя. Чуть прислушавшись, я похолодела — кричала баш — кадина. Плюнув на наряды, лохматая как веник, я бросилась из покоев в ташлык рабынь.

— Махидевран! — меня откровенно испугала открывшаяся глазам сцена: баш — кадина прижимает к груди почти синего шехзаде и воет, словно раненная волчица над своим погибшим детенышем. –Что случилось?! Что с Мустафой?!

— Отойди, Хюррем, не лезь не в свои дела, — вынырнула откуда — то из — за угла сердитая Хатидже с высокомерной рожей. Во мне колыхнулась ярость.

– Все, что происходит в гареме Повелителя — это МОИ дела, потому что я — его главная жена, Хасеки! Не забывайте об этом, султанша!

От моего тона сестрица Сулеймана вздрогнула, как от пощечины. Махидевран же продолжала раскачиваться, прижав ребенка к груди и завывая. Я кинулась к ней…и с ужасом поняла, что ребенок не дышит.

Единственное, на что меня хватило — это без церемоний упасть рядом с Махи, и обнять ее за плечи. Боль от потери ребенка — это не та боль, которую бы я пожелала бы пережить хоть кому – то. Даже если этим „кем — то“ будет мой злейший враг.

— Оповестите Сулеймана, — с трудом найдя в себе силы, отдала я приказ. Хатидже со странной смесью эмоций наблюдала за нами. — Пусть Повелитель придет сюда.

— Хюррем… Почему он не дышит?! — глаза баш — кадины были похожи на две узенькие щелочки из — за опухших век. Она ничего сейчас не видела, просто продолжала сжимать сына в объятиях, словно надеялась, что это вернет его к жизни. — Он утром покушал, занимался с учителем, а потом хатун, которая водила его гулять, примчалась с криками, что шехзаде стало плохо… Я плохая мать, Хюррем?! Почему я не могу разбудить своего сына?!!

Я молча обняла ревущую в голос баш — кадину и прижала к себе. Слова здесь были не нужны, да и не при любопытных девках из гарема утешать мою вроде как соперницу. Сперва надо разогнать толпу, дождаться Сулеймана, а затем — разобраться по порядку во всем произошедшем.

Мой взгляд упал на лицо мальчика, и в душе неожиданно зашевелились смутные сомнения.