Я тебя у него заберу (СИ)

7. Отцовская забота

— Здравствуй, сынок, — широко улыбаясь, тесть заходит в мой кабинет.

Откидываясь в мягкое кресло, кивком головы одобряю вторжение и разрешаю пройти. Тесть добродушно посмеивается, потирая ладони, вальяжно садится напротив.

— Как дела, сынок?

Поднимая бровь, заставляю его заткнуться. Молча посылаю его с «сынком» на хер. Он знает, что ненавижу, когда так называет, но упорно делает вид что мое недовольство его мало заботит.

— Чем обязан?

— Зашел узнать заключил ли ты контракт?

Запечатываю на губах злую усмешку. Прибежал на полусогнутых. Знает, что заключил. Но ему надо удостовериться лично, иначе спать плохо будет. Он имеет отношение ко всем контрактам, является соучредителем, но его доля в сравнении с долями моей семьи ничтожно мала. Примерно, как жопа и палец.

Дело не в этом. Дело в том, что он ни на что не годится. Андрей Степанович мелкая сошка не только в мире финансовых воротил, он мелкий по жизни во всех аспектах. А у мелочи самое большое что? Эго. Любимое, тщательно взращиваемое эго.

— Да. Заключил.

— Ооо. Поздравляю! Кстати, Марго искала со мной встречи.

Упоминание о жене заставляет насторожиться. Это ведь еще одна причина доброго жеста тестюшки-слизняка. Не так ли?

— Зачем?

Передаю секретарю, чтобы принесли пару кофе. Черного и несладкого. Услышав заказ, тесть передергивает вялыми плечами, обтянутыми тканью элитной марки. Сморщенный кусок гнилого картофеля в люксе. Убогое зрелище.

— Влад, сынок, — придвигается ближе. Манит рукой, чтобы приблизился, будто собирается открыть великую тайну. Не двигаюсь с места. Тесть, поерзав, тихо говорит. — Надо наладить жизнь. Мы с матерью понимаем, что может у вас не все хорошо, но это же бабы, — мерзко смеется. — У них в голове солома. Она не раз просила нас о возможности обсуждения расторжения брака.

Я об этом знаю. Ни одна попытка жены успехом не увенчалась моими стараниями. Слушаю слизняка дальше.

— И?

— Я не хочу, чтобы дочь совершила ошибку, — приторно сочувственно выдает, сокрушенно качая головой. Ох, сукааа. Как собака на торпеде в дешевой тачке. Еще загавкать осталось и все срастется. — Ваш брак очень важен для всех и вас в первую очередь. Нужно…

— Мы сами решим, что нам нужно, — пресекаю. — Это все?

Тесть недовольно скорчивается. На роже все скорби мира танцуют грустный вальс. Постукиваю карандашом о стол. Жду трагичные сопли в довесок. Я не способен на чувство в традиционном смысле. Но даже такая тварь, как я понимает, что детей надо любить как минимум. А что на черной душе Андрея Степановича давно известно.

— Мы разберемся, что нам необходимо без вас, — зверею.

— Не надо так, — бледнеет. — Я пришел с добром. Никому не нужны постоянные ошибки моей дочери. Она без конца куда-то вляпывается. Что ей не живется! — с желчной досадой.

Смотрю на него, на это жалкое подобие мужчины, и чувствую, как внутри бурлит нечто первобытное, дикое. Он пытается говорить о счастье Марго, о ее ошибках.

Ошибки! Его ошибки — это трусость, жадность, неспособность защитить то, что дорого. Смеет еще рассуждать?

— Это все?

— Тебе не все равно? — выходит из себя. — Так и будешь терпеть вонючие цветочки?

Вот этого не надо. Вот сейчас это лишнее было. Чтобы не размазать табло слизняка по красному дереву от греха перемещаюсь подальше.

Подхожу к окну, смотрю на город, на эти крошечные точки, которые живут своей никчемной жизнью. Они не знают, что такое настоящая сила. Они не знают, что такое иметь все и хотеть большего. Они не знают, что такое Марго. Как и ее долбанутый папаша не знает. Это лишь мне ведомо.

Я уверен.

Вонючие цветочки. Марго их отдавали лишь потому, что я велел. То была ее отдушина и вера во что-то светлое, после моих загулов. Зачем это делал? Игра такая. Победи бледные лики из прошлого. Херового, блеклого и нищего прошлого.

— Твои предположения?

Послушать версию тестя интересно. Он думает, я не в курсе юношеской влюбленности жены. Дебил. Как только я понял, что Марго не девственница полгорода на уши поднял. Я опоздал. Тесть с парнем расправился раньше. Я тупо не успел.

Родственник все еще стоит, бледный, как полотно. Он думает, что я сошел с ума. Возможно.

Делаю шаг к нему. Он отступает. Правильно. Он должен бояться. Он должен знать, с кем имеет дело. Я — Влад. И я получаю все, что хочу. Все.

— Будешь молчать, — холодно улыбаюсь. — Папаша?

— Хватит, Влад, — снова перекашивает лицо. — Есть одна история. Не хотел тебе говорить, но все зашло слишком далеко. Был у дочери романчик. С нищим пылким юношей. Так вот мои люди с ним разобрались. Немного поучили и вышвырнули из города, запретив возвращаться назад, — презрительно закатывает глаза. — Чернь вонючая, — презрительно отряхивается, будто на него рвота попала. — Полез куда. Захотели они… червяки! Ненавижу нищебродов. Они созданы для того, чтобы нагребывать на наших предприятиях. Обслуга! А туда же!

Его трясет, как на сеансе экзорцизма. Эк, разошелся как. Голубая, сука, кровь. А отец его из деревни приехал. Забыл свои корни?

— Успокойся. Мы не об этом говорим. Мне происхождение людей не мешает жить. Конкретно к делу давай.

— Вам нужен ребенок, — решительно хлопает по коленке. — Иначе букеты не прекратятся. Моя охрана ищет кто их посылает. Не могут найти. Понимаешь? — приглушает наполненный злобой голос. — А если этот тот паренек или кто другой? Вопрос не в этом, кто он. Вопрос в том какие у него возможности, если мы со своими исходными не может вычислить. Думал об этом? Засунь в Маргариту ребенка! Другой дочери для брака у меня нет! Теперь защитить дочь не в моей власти.

— Заткнись! — моментально взрываюсь.

Пытаюсь из всех сил сдержать припадок. Еще немного и размажу тестя по стенке. Не надо указывать. Приказывать запрещено!

Самое поганое понимаю, что суть совсем в другом кроется. Мне плевать на выходки отца Марго. Мне категорически НЕ плевать на сраные бордовые розы и того, кто их приносит. Сначала да, была игра. Отдушина Марго. Она находила утешение в букетиках. Но потом контроль стал уязвим. Это моя единственная брешь.

— Защитить? Психушкой? Разве не так ты ее защищал тогда?

Снова смотрю на него, на дрожащие руки, в испуганные глаза. Думал, что может управлять мной, как и всем остальным. Ошибается. Я не его пешка. Я тот, кто дергает за ниточки.

— Не думал, что узнаю постыдную тайну? А ты в курсе, чем там кололи твою дочь? — хлещу словами по щекам, как вонючей тряпкой. — Покорная дочь очень удобный инструмент, так? Я нашел ее лечащего врача. Знаешь, что Марго три дня лежала привязанная ремнями? Под капельницами? — безразлично осведомляюсь. — Не в себе! Лишенная воли и желания.

— Ты не понимаешь, Влад, — бормочет, пытаясь унять дрожь. — Я просто хотел, чтобы Марго была счастлива.

Надо как-то выместить. Не нахожу ничего лучше и сметаю со стола статуэтку. В хлам разлетается. Поднимаю с пола обломок. Тяжелый, холодный. Сжимаю его в руке, чувствуя, как он впивается в ладонь. Боль. Это то, что хорошо понимаю. Это то, что могу контролировать. И сейчас контролирую свою ярость. Направлю и использую.

— Счастье? — усмехаюсь. — Счастье, когда ты имеешь все, что хочешь. А я хочу Марго. И я ее получу. Любой ценой. Положить мне на эти букетики.

— Ну смотри, — недовольно роняет тесть.

Плевать на него.

Она — моя. Моя собственность. Моя самая прекрасная, самая сложная игрушка. Я не знаю, люблю ли я ее. Любовь — это слабость, уязвимость. А я не уязвим. Я — машина. Машина, которая строит, которая разрушает, которая получает.

Но потерять ее… Это как потерять часть себя, часть своей власти. Она — мое отражение, мое самое ценное приобретение. И этот Роман… Он посмел прикоснуться к ней…

— Тебе пора, — весомо рекомендую, поворачиваясь спиной. — Больше в нашу жизнь не суйтесь. Она вас не касается.