Я тоже тебя люблю

12

Хотя в небе сияла полная луна, заливая землю серебряным светом, Стив не осмелился ехать на Луг обрывистой короткой тропой. Он скакал по старой дороге и старался ни о чем не думать — ни о яростной стычке с отцом, ни о грусти в аметистовых глазах, ни о ледяном страхе, который охватил его, когда, обернувшись, он увидел, что Моники нет. Словно ее и не было никогда. Исчезла, не сказав ни слова, не оставив надежды…

— Лето еще не кончилось, — упрямо твердил Стив. — Она не могла уехать.

На притихшем, залитом лунным светом Лугу трепет осиновых листьев мягко нашептывал об исчезающем лете. Но вот в ночи разнеслось тихое лошадиное ржание. Черт ответил и быстро затрусил к загону, устроенному в ложбинке.

От топота лошадиных копыт Моника рывком села. Она спала, но всего лишь несколько минут. Все надеялась, что Стив приедет к ней после бала, и боялась, что уже не увидит его. Даже теперь все еще не верила своим ушам. Ей так хотелось услышать приближающийся к Лугу стук копыт, что он мерещился ей уже не раз, когда начинала погружаться в сон. Тут же просыпалась с колотящимся сердцем и слышала только безмолвную тишину.

На этот раз звуки были наяву. Она вскочила, распахнула дверь хижины.

— Моника!

Она побежала к нему в лунном свете, не в силах скрыть свою радость. Стив поймал ее в объятия, прижимая к себе. На лицо ему упали горячие капли.

— Я так боялась, что ты не приедешь! — снова и снова повторяла Моника, улыбаясь, целуя его и плача. — Я так боялась!

— Почему ты ушла? — требовательно спросил он, но ответом ему были лишь слезы, новые поцелуи и яростная сила обвившихся вокруг шеи рук. — Детка, — прошептал он, потрясенный чувствами, которым не знал названия. Глазам его вдруг стало так же горячо, как коже от ее слез. — Детка, все хорошо. Что бы там ни было, все хорошо. Я здесь… Я здесь.

Он отнес ее в хижину и, выпустив из объятий, положил на скомканное одеяло, забыв о своем гневе и вопросах, которые собирался задать. Сейчас Стив хотел только одного — утешить ее. И добился своего — наконец жаркий дождь слез кончился, утихли и рыдания, терзавшие ему сердце.

— Извини, — промолвила Моника. — Я собиралась быть стойкой, как осины. Они так ярко заполыхали в осенних нарядах, и изморозь им нипочем.

Стив осыпал ее нежными поцелуями, легко касаясь губ и мокрых ресниц, потом плотно прижал к себе. Постепенно Моника расслабилась. Ее тело вновь стало гибким, податливым, мягко прильнуло к груди любимого. Закрыв глаза, Стив наслаждался его ароматом и теплом, а когда ощутил нежные губы на своей шее, почувствовал, как непокидавшая его боль отступила.

— Теперь можешь рассказать, в чем дело? — спросил он, потираясь щекой о прохладный шелк ее распущенных волос.

Моника покачала головой.

— Теперь все хорошо. Ты здесь.

— Но что?..

Ее язычок обвел мочку его уха, и он забыл о вопросе. Руки Стива прошлись по спине Моники жестом, несшим наслаждение и утешение. В ответ горячий язычок толкнулся в отверстие ушной раковины.

— Будешь так делать, попадешь в беду, — мягко предостерег он.

— Лучше попаду к тебе в рубашку, — пробормотала она и нежно провела рукой по его груди, слегка коснувшись напрягшегося соска.

У Стива перехватило дыхание.

— Давай найдем более разумный выход, — предложил он. — Как насчет моих брюк?

Улыбнувшись, Моника куснула его за ухо. Потом повернулась в поисках рта. Она дразнила его, как это делал когда-то он, легко касаясь губами губ, обводя языком их чувствительный ободок. Не в силах более терпеть, Стив слился с ней в страстном поцелуе. Он так хотел этого, что застонал, когда Моника отстранилась.

— Иди сюда, — произнес он нетерпеливым голосом.

Моника затрепетала, предвкушая все те ласки, которыми Стив обычно одарял ее. Но ей хотелось так же возбудить и удовлетворить его, доставить ему наслаждение. Только вот захочет ли он дать свободу ее любящим рукам? Почувствует ли в прикосновениях все то, чего она не могла выразить словами?

— Стив…

— Поцелуй меня так еще, — хрипло попросил он, потянувшись ей навстречу губами. — Нет конца, нет начала, ничего нет, кроме нас двоих.

Моника жадно прильнула ко рту Стива, упиваясь близостью любимого. И время зависло где-то между летней жарой и первым морозом. С каждым мгновением поцелуй менялся: становился то дразняще-игривым, то дурманяще-сладким, но их губы были постоянно слиты, покуда хватало дыхания. А как только оно кончилось, Стив снова притянул к себе Монику с неудержимой страстью.

— Еще, — прошептал он. — Не останавливайся, детка. Ты так мне нужна. Я искал тебя на ранчо, а тебя там не было. Тебя там не было!

В этих словах Моника услышала все невысказанное Стивом — гнев и недоумение, растерянность и бессловесную ярость оттого, что все изменилось, прежде чем он был готов к переменам.

— Мне там не место, — тихо сказала Моника, целуя его, не давая ему говорить. — Мое место здесь, на летнем Лугу с ковбоем по имени Стив. Просто с мужчиной по имени Стив.

Новый поцелуй Моники заставил его застонать от страсти.

— Что ты хочешь? — спросил он ласково.

— Раздеть тебя.

— А потом?

— Принести тебе… наслаждение, — запинаясь, прошептала она. — Если ты не против. — И почувствовала, как напряглось тело Стива, мгновенно отозвавшись на эти слова.

— Я всегда думал, что когда-нибудь умру от твоих поцелуев, — признался он.

Она произнесла его имя — тихо, нежно. Он потянулся к ней, погрузив пальцы в мягкие пряди длинных шелковистых волос, но Моника отодвинулась. Взялась за один его сапог, затем за другой, потом сняла носки. И вот уже ее руки проникли сразу в обе штанины джинсов, стали медленно продвигаться вверх, пока ладони не обхватили икры — твердые, горячие, напряженные, несказанно волнующие.

Моника осторожно прошлась пальцами обратно к щиколоткам, чуть нажимая ногтями, и почувствовала, как отозвался Стив. Провела ладонями по джинсам снаружи, наслаждаясь мощью бедер, поколебалась и миновала место, свидетельствующее о сильном желании мужчины. Стив застонал протестующе, требовательно, умоляя. Тогда Моника взялась за пряжку ремня. Расстегнула пояс, прошлась по ряду стальных пуговиц и остановилась, чтобы унять дрожь в руках.

— Ты можешь не делать этого, — мягко сказал Стив. — Я пойму.

— Вот как? — удивилась Моника, дрожа, словно в ознобе. — Я хочу тебя, Стив. Хочу тебя всего.

Ее пальцы скользнули в полурасстегнутые брюки. От первого же прикосновения к напряженной плоти Стив изогнулся, судорожно вздохнув. Моника поняла, что эта ласка приносит ему наслаждение, ее последние сомнения растаяли, она принялась расстегивать последние пуговицы.

— Ты обращаешься со мной, как с рождественским подарком, — пошутил Стив.

— Ты и есть подарок, — пробормотала Моника, поглаживая кончиками пальцев его плоть. — Ты — чудо… Но все еще слишком хорошо упакованное, — добавила она.

— Заверши начатое, — предложил Стив, задыхаясь от смеха и одновременно от острого, раздирающего на куски желания.

На сей раз Моника без колебаний потянула вниз джинсы, но одной рукой, поскольку другая ни на мгновение не хотела расстаться с тем, что уже было высвобождено из «упаковки». Наконец Моника швырнула одежду в темноту за полоской льющегося в хижину сквозь окно лунного света.

А затем и сама исчезла в этой темноте. Однако через мгновение вновь возникла в лунном свете, обнаженная, как и Стив. Он увидел напрягшиеся кончики ее груди, светлый треугольник внизу живота и почувствовал, что больше не может дышать.

— Так где мы были? — поддразнила Моника, проводя руками по мощному телу, распростертому на одеяле. — Ах, да, вспомнила! — Опустилась на колени, прикрыв его наготу сверкающим покрывалом волос. — Было лето, Луг благоухал, мы блаженствовали, тишину нарушали лишь наши вскрики. Не было ни вчера, ни ожидания завтра, только мы, солнечный свет и… это. — Она схватила прядь своих волос и стала водить нежной шелковой кистью по его вздрагивающему телу. — Помнишь?

Стив не мог говорить. Охватившее его наслаждение заставило забыть обо всем, кроме столь сильного желания, что дыхание сопровождалось прерывистыми стонами.

— Детка, — с трудом произнес он, — не знаю, как долго я смогу это вынести… — И вновь застонал, потому что у него не стало голоса, не хватало слов, не было ничего, кроме того исступленного восторга, который подарила ему Моника, прильнув горячим ртом к возбужденной плоти. И вдруг он почувствовал, что должен или немедленно оказаться в ней, или умереть. — Иди ко мне, — прошептал он. — Иди сюда, детка. Дай мне любить тебя.

Моника чувствовала страстное нетерпение Стива в каждой клеточке его тела. С неохотой выпустила его плоть из чувственного плена своего рта. Его руки поймали кончики ее груди, заставив ее тоже застонать. Странно, до этого мгновения она не сознавала, как сильно нуждалась в прикосновениях Стива.

— Ближе. — Он подвинулся, лаская груди, понуждая Монику подняться вверх по его телу. — Да, вот так, ближе. Иди ко мне. Я хочу тебя, — сказал он, легонько кусая самые нежные места ее бедер и тут же покрывая укусы поцелуями. Несказанное блаженство разлилось по всему телу Моники, когда Стив приласкал ее нежную, невероятно чувствительную плоть. — Да, вот чего я хочу… Твою бархатную лихорадку… Ближе, детка, ближе… Придвинься ближе… да.

Покачиваясь, Моника закусила губу под наплывом новых ощущений. Она громко стонала, но не слышала этого, потому что потонула в глубоком восторге, поглотившем ее целиком. Но вот у нее не стало сил выносить это дольше, она взмолилась, желая ощутить его в себе.

Стив приподнял Монику, продвинул ее к животу, пока она не почувствовала жесткую силу его возбужденной плоти. При первом ее прикосновении тело Моники обдало вспышками жара. Стив скользнул в нее, а она медленно-медленно задвигала бедрами, отдаваясь ему во власть. Стив попытался сдержаться, но ее содрогания были слишком волнующими. Он полностью погрузился в Монику, утопая в бархатном жаре, пока наконец восторг не был исчерпан до дна. Но даже тогда не выпустил возлюбленную, оставаясь глубоко в ней, наслаждаясь теплом тела, распростертого на его груди.

Спустя какое-то время Моника приподняла голову. Стив запротестовал и снова притянул ее к себе. Она поцеловала выпуклые мышцы его плеч, прижалась губами к плоскому соску и почувствовала, как его плоть наполнилась внутри нее. Ощущение было неописуемым, ее словно пронзило электричеством.

Стив улыбнулся, когда тело Моники предательски обмякло.

— Посмотри на меня, детка.

Она взглянула и от этого напряглась, как он и предполагал. Стив опять улыбнулся, поцеловал Монику в губы, услышал, как быстро забилось ее сердце.

— На этот раз мы все сделаем медленно, — сказал он сиплым голосом.

Она попыталась что-то говорить, но он задвигался в ней, и все остальное на свете перестало для нее существовать. Моника прильнула к нему и последовала за ним в таинственный волшебный мир, где не было ни начала лета, ни его конца, а только Мужчина и Женщина, слитые воедино, не знающие и не желающие знать, где кончается один из них и начинается другой…

Моника проснулась с рассветом. Поглядела на умиротворенное лицо Стива, тихонько высвободилась из путаницы простыней и оделась. Затем положила в рюкзак несколько вещей, водрузила его на плечи и молча шагнула в утренний туман. Повсюду лежал иней, который расплывчато поблескивал сквозь ее слезы. Было по-настоящему холодно. Оставляя на белой алмазной россыпи темные следы, Моника оседлала терпеливого мерина и направила его с просторов высокогорного Луга в мир, простиравшийся за его пределами.

Стива разбудило пронзительное верещание сойки. Не открывая глаз, он потянулся к Монике, но нашел лишь пустое место. Он встал, прошел к двери, открыл ее и посмотрел туда, где было место для костра. Весь мир был еще белым от ночных заморозков. Однако никаких признаков Моники не обнаруживалось. Костер не горел. Стив еще какое-то мгновение вглядывался в даль, чувствуя, что в лагере что-то изменилось, но в конце концов решил, что все стало выглядеть по-другому из-за изморози.

— Моника!

Эхо откликнулось на крик Стива, и вновь установилась тишина.

— Мо-ни-ка!

Холод проник в хижину, заставив Стива вспомнить, что он стоит голый и весь дрожит. Мужчина с поспешностью оделся, не переставая твердить себе, что ничего не случилось, просто Моника ушла поглядеть на растения и не слышит его.

— Черт! — пробормотал он, натягивая сапоги. — Как только она снова попадется мне в руки, возьму ее на короткий поводок. Этот Луг и вполовину не нуждается в ее внимании так, как я.

Воспоминания о минувшей ночи отозвались в нем так живо, что его обдало вдруг жаром, а в джинсах стало мгновенно теснее. Стив обругал свое своевольное тело, но не смог заставить себя не думать о губах Моники. Он никогда еще не знал женщины, столь нежно и целиком отдающейся, которая желала его, ничего не требуя за свою горячую любовь.

А он ничего ей и не дал. И все равно она бежала к нему в темноте, желая его. Просто его. Мужчину по имени Стив.

Он поднял с пола свою куртку и вдруг застыл. Тревога, которую он старался отгонять с момента, как проснулся без Моники, вдруг больно сжала сердце. А с ней пришли и вопросы, от которых нельзя было больше уклониться.

Она хотела просто мужчину по имени Стив. Но я не просто Стив. Я еще и босс Дик, и Гордон Стивен Диксон-третий.

Он вспомнил, как Моника плакала ночью. Ждала ли она от него чего-нибудь? И почему все равно ни о чем не попросила? Ни разу! Когда же выплакалась, одарила такой любовью, словно он осыпал ее бриллиантами.

Стив беспокойно подошел к двери хижины, глянул в белую даль луга. Моники не было. Только желтые листья осин сияли тысячами улыбок. Память мучила его: Моника что-то говорила ночью об осинах — что-то, чего он не понял и не совсем точно помнил сейчас. Прищурившись, еще раз оглядел Луг и вернулся в хижину, стараясь стряхнуть с себя предчувствие, пробирающее его до костей, как идущий снаружи холод.

— А пока не мешает выпить кофе, — пробормотал он вслух. — Чем бы она там ни занималась, недолго выдержит. Такой холодище, а у нее даже куртки приличной нет. Черт, могла бы догадаться взять мою!

Еще не успев договорить этого, Стив понял, что Моника никогда не только не взяла бы его куртку, но даже и подумать об этом не могла. Она привыкла обходиться без того, что для большинства людей просто немыслимо. Неожиданно его осенило — надо купить Монике в подарок мягкую теплую куртку. От этой мысли Стив даже перестал расхаживать по комнате и улыбнулся. Подарок будет неожиданным и тем более приятным. Еще он купит ей кофту под цвет ее глаз, чтобы Монике было тепло и уютно и не страшили свирепые холода.

Все еще улыбаясь, Стив направился к кострищу. И вдруг остановился на полпути, чувствуя, как кристалликами льда тревога застывает в крови.

У кострища не было ни решетки, ни почерневшего от сажи чайника. Не было и лежавших обычно неподалеку инструментов. Словно Моника никогда не разводила здесь огонь, не грела у него руки, не угощала голодных мужчин свежеиспеченным хлебом и крепким кофе.

Круто развернувшись, Стив еще раз оглядел Луг, слишком поздно сообразив, что его беспокоило. На нетронутой белизне инея не было видно никаких следов, которые говорили бы о том, что Моника пошла за изгородь проверить растения. Он открыл рот, чтобы ее позвать, но с губ сорвался лишь тихий крик. Не хотелось верить — она уехала!

Стив побежал в хижину, убеждая себя, что ошибся. Распахнул дверь шкафчика-кладовки — ничего. Ни заплечного мешка, ни фотоаппарата и пленки, ни журнала и пакетиков с семенами. Ничего, кроме помятого пакета из коричневой бумаги, задвинутого в самый дальний угол верхней полки и, видимо, там забытого.

Растерянно Стив уставился на этот пакет, вспоминая, как видел его в прошлый раз. И боль в глазах Моники, когда она узнала, кто он такой. А потом она выдернула пакет у него из рук и сказала, что это для Стива, а не для босса Дика, которому ее подарок не нужен.

Он вытащил заброшенный подарок из шкафчика. Открыл потрепанный пакет, засунул руку внутрь и коснулся какой-то тонкой, похожей на шелк ткани. Перевернул пакет — в руки скользнуло что-то ярко-серое, с крохотными мерцающими вспышками голубого и зеленого. Стив подошел к открытой двери хижины и встряхнул ткань. Она превратилась в мужскую рубашку, колышущуюся в его руках, словно живая.

Стив погладил рубашку бережно и нежно, словно она могла исчезнуть от его прикосновений. Палец задел за пуговицу. Он обратил внимание на ее атласную гладь и тонкий узор. Не сразу понял, что смотрит то ли на слоновую кость, то ли на искусно вырезанный кусочек раковины.

— Откуда же она это взяла? — прошептал он. — И на какие, черт подери, шиши?

Стив заглянул под воротничок с изнанки, где у всех готовых изделий бывает ярлык. Его не было. Расстегнул рубашку, поискал в боковых швах, где изготовители тоже помещают фирменные знаки. Снова ничего. Но швы ровные, безупречные, без единой морщиночки.

Не веря себе, Стив пробежал пальцами по стежкам. Постарался уверить себя, что это не может быть правдой. Моника не могла сделать такое, имея под рукой всего лишь иголку да ножницы. Она не могла вырезать пуговицы из оленьего рога и так отполировать их вручную. Не могла час за часом класть на ткань мельчайшие стежки, пока не начинало темнеть. Просто не могла… И все же она это сделала! А потом узнала, кто он такой, и уехала прочь, ни словом ни обмолвившись о подарке, который так старательно готовила.

«Что в пакете?» — «Тебе это не нужно».

Стив прикрыл глаза, не в силах вынести боль, которая рвала ему душу.

«Почему ты ушла?» — «Мне там не место. Мое место здесь, на летнем Лугу с мужчиной по имени Стив».

Минувшей ночью он не спросил ее, что означали эти слова. А теперь испугался, оттого что понял. Лето кончилось. Моника обнаружила, что человека по имени Стив никогда не существовало вне этого не ведающего времени Луга.

Рубашка — осязаемое доказательство того, чего он по слепоте своей не увидел.

«Что в пакете?» — «Тебе это не нужно».

Стив глядел на рубашку, пока все в глазах не расплылось от слез, серебряными полосками покатившихся по его щекам. Он медленно снял куртку, давно полинявшую рабочую рубаху и надел подарок, приготовленный Моникой для нищего ковбоя по имени Стив.

Рубашка подошла так же, как сама Моника. Безупречно.

Она направила мерина на тропу, уводящую прочь от дороги для повозок, в сторону соседнего ранчо Лейтонов. Проныра шел ленивой трусцой. Моника понукала его криками и ударами каблуков, но он прибавлял скорость неохотно и ненадолго. Проныра хотел обратно в свою конюшню и не желал идти в другом направлении. Он шарахался от каждой тени, застревал на каждом крутом повороте извилистой тропы и держал уши отведенными назад, всячески показывая, что, у него дурное настроение.

— Слушай, — сказала Моника, наклоняясь к прижатым ушам, упрямого животного, — я знаю, что это дорога не на твое ранчо, но это та тропа, по которой хочу ехать я.

— Ты в этом уверена?

Вскинув голову, Моника взглянула перед собой. Стив сидел верхом на Черте и смотрел на нее. Шкура коня лоснилась от пота, широко раздувающиеся ноздри жадно глотали воздух. На упряжи и седле болтались обрывки осиновых и хвойных веток.

— Как ты?.. — У Моники вдруг пропал голос.

— Напрямик, — кратко ответил Стив.

— Тебе не надо было, — вымолвила она, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать. — Я хотела, чтобы ты помнил меня улыбающейся.

— Нет. Я должен был тебя догнать. Ты оставила кое-что важное.

Она беспомощно смотрела, как он расстегивает куртку. Увидев рубашку, побледнела.

— Т-ты не понимаешь, — с болью выговорила Моника, сдаваясь в неравном поединке со слезами. — Я сшила ее для ковбоя по имени Стив. H-но его за пределами летнего Луга не существует. И меня тоже.

— Ошибаешься! Я вполне реален, и ты тоже. Иди сюда, малышка!

От этой мягкой команды Моника затрепетала.

— Я не думаю…

— Предоставь думать мне, — твердо произнес Стив. — Подойди ближе, детка. Ближе.

С мучительным вздохом она прикрыла глаза, не в силах ни глядеть на него, ни касаться. Он был так близко, и — недосягаемо далеко.

Стив, привстав в стременах, наклонился к Монике, заключил в объятия и зарылся лицом в ее волосы. Руки девушки медленно обвились вокруг его шеи, затем обняли так же крепко.

— Луг или дом на ранчо, лето или зима, — сказал он, — Стив, или босс Дик, или Гордон Стивен Диксон-третий — это все равно. Все они любят тебя. Я люблю тебя. Я так тебя люблю, что не знаю, с чего начать говорить о своей любви.

Он поцеловал Монику, желая сказать ей, как любит ее, как нуждается в ней, как дорожит ею, но у него не было слов. И тут почувствовал ее жгучие слезы на своих губах, услышал прерывистый шепот. Моника тоже говорила ему о любви. Он крепко прижал ее к себе, зная, что никогда больше не проснется один ни на Лугу, ни на ранчо…