Японский гербарий

Глава девятая Малиновка Салли

Так что же произошло в жизни Кена Стилвотера за эти годы?

Однажды в экспедиции Кен на самом деле поймал в силки птичку. Чутье не подвело Зиг.

Этому чутью Кен никак не мог найти оправдания. И решил, что его жена все-таки ясновидящая.

Ну как она могла догадаться, что у меня есть женщина? — спрашивал себя в сотый раз Кен, расхаживая по большой гостиной дома деда после отъезда Зигни. Здесь нет ничего, что указывало бы на присутствие Салли.

Кстати, этот дом Салли совершенно не нравился, и, может быть, поэтому Кен с готовностью согласился отдать его Зигни. Он понимал — Зигни не собирается в нем жить, дом Билла Рэдли для нее просто символ главного, что произошло в ее жизни. И наверняка она не станет возражать насчет музея. Но сейчас не до того, отмахнулся от пришедшей в голову мысли Кен.

Кен криво усмехнулся. Он-то считал себя главным событием в жизни Зигни, но, видимо, ошибся.

Кен Стилвотер не принадлежал к числу мужчин, которые проявляли бы склонность к анализу своих поступков и поведения других людей или занимались бы самокопанием. Он был простым парнем, любил и знал природу, которая демонстрировала, как просто на самом деле устроена жизнь и что совершенно незачем ее усложнять. Если есть двое — мужчина и женщина, они должны жить вместе и любить друг друга. Никто и ничто не должно мешать им это делать.

Кен был тщеславен и хотел удовлетворить свое тщеславие. Ну что он собой представляет сейчас? Он известный таксидермист, знаменит в определенных кругах. У него два сына, талантливая жена. Но это не та женщина, которая светила бы отраженным светом. Его светом. Теперь у него будет такая. Обычная — в отличие от Зигни.

Иногда Кену казалось, что Зигни не обычная женщина. А кто? Ведьма? Он покачал головой, упрекая себя: до какой глупости можно додуматься, если постоянно размышлять об одном и том же.

А зачем думать про это вообще? — вдруг пришло Кену в голову. Мы мирно во всем разобрались, никаких скандалов. И мы будем поддерживать отношения — в конце концов, у нас двое сыновей.

Вспомнив о сыновьях, Кен почувствовал, как у него забилось сердце. Боже, а ведь Салли уже беременна! Разве не поэтому я попросил у Зигни развод? Но Кен радовался, что скоро снова станет отцом, и был совершенно уверен, что ребенок родится здоровым.

Ведь именно так произошло в его большой семье: после больного Ника родился он, Кен, совершенно здоровый. А если Зигфрида считать вторым ребенком — он и впрямь появился на свет после Питера, то их с Салли ребенок будет в полном порядке.

Салли. Она станет моей второй женой. Люблю ли я ее? Конечно, люблю. С ней хорошо. Так же, как люблю Зигни? Ну зачем сравнивать? — одернул себя Кен. В Зигни всегда было что-то мистическое, а Салли вся как на ладони — понятная, простая, горячая. Удобная. В ней нет тайны, она живая, как природа. Мне нравится заниматься с ней любовью каждую ночь. Мне хорошо и радостно после этого целый день. Я чувствую себя могучим, сильным, способным добиться всего, чего хочу.

Но иногда червячок сомнения — точно так же, как дождевой червь рыхлит даже самую сухую почву, — вспахивал и самодовольство Кена: почему он не сумел увлечь Зигни сильнее, чем японские стихи? Чего он не сумел ей дать? Почему не выиграл схватку с японской поэзией?

Однако Кен быстро отметал свои вопросы, заводная Салли не давала ему размышлять попусту. Точно так же, как и в первую встречу. А встреча их произошла так.

— Эй, черт бы тебя побрал, парень! — услышал Кен низкий голос и никак не мог понять, откуда он раздается.

Кен пригнулся и почти встал на колени под кустом, а голос не умолкал:

— Да вижу, вижу я тебя! Не изображай из себя страуса! Если ты спрятал голову, то тебя здорово выдает толстая задница!

Кен вдруг встал во весь рост, совершенно разозленный. Да что это за стерва такая?! Откуда она взялась? Это у меня-то толстая задница?! Сейчас я ей покажу, толстая она или нет!

Он выступил из тени деревьев на поляну и увидел — ее. Тоненькую, невысокую, с темными волосами. Вряд ли старше его. Но на лице столько воинственности, что Кен не произнес ни слова, позволяя ей выложить все, что отягощало язык.

— Ты что же, изображаешь одичавшего кота? Ты не видишь, что тут без тебя уже поставили силки? Ты не видишь, что малиновка чужая? А? — Она стиснула кулачки и двинулась прямо на него. — Я вот сейчас позову кое-кого и тебе самому перья повыщипывают!

Кен уже пришел в себя и догадался, что забрел на чужую территорию.

— Тихо, тихо, детка. Я не стану брать чужую птицу. Только скажи, тебе-то она зачем?

Она вдруг улыбнулась и подошла еще на шаг.

— Ты слишком любопытный, парень. Скажи, тебе-то она для чего?

— Я орнитолог. — Он решил не говорить, что делает чучело малиновки и ему никак не дается посадка головы птицы. И поэтому он наблюдает ее в естественных условиях. Для того чтобы птица была как живая, надо изучить ее в естественной среде. — Ты хотя бы знаешь, что это за птица?

Кен вознамерился прочесть целую лекцию о малиновке. Что любит она затененные места, что самое большое удовольствие для нее бегать по земле, она и гнезда может вить на земле. Что голос ее слышится с рассвета и до самой темноты. Но вместо этого он вдруг сказал:

— Слушай, у тебя глаза, как у малиновки. Большие и красивые. — Девушка опешила, и Кен шутливо спросил: — Это чтобы в темноте лучше видеть, да?

Незнакомка заметила его смущение и оценила.

— Я тоже кое-что знаю об этой птичке, — сказала она. — Если ее партнер выбрал плохое место для гнездовья, она или расстается с ним, или выбирает сама.

— Да ты просто специалист по пернатым! — деланно восхитился Кен.

— Но чтобы выследить ее, надо потрудиться, разве нет?

— Я тоже за ней следил, да будет тебе известно.

— Скажешь, это наша общая добыча? — Девушка прищурилась. — Ладно, так и быть, можешь брать половину.

— Половину чего? — не понял Кен.

— Половину общего успеха.

— И половину тебя.

Он подошел близко-близко и потянулся к ней. Глаза незнакомки мерцали так ярко, как будто в них были вставлены два изумруда. Она увернулась от его рук.

— Ты, наверное, художница? — Кен заинтересованно посмотрел на девушку.

— Нет, не художница. А тебе какое дело? Я должна рассмотреть птицу. Что и сделаю, когда выну ее из силков.

— А потом?

— Ты думаешь, я ее съем, да? Поджарю на вертеле? — Она засмеялась. — Ничуть не бывало. Я вегетарианка и не ем мяса. И уж тем более мужского. — Она громко фыркнула.

Кен улыбнулся.

— Так я и поверил…

Так состоялось его знакомство с Салли.

А когда Кен узнал, для чего ей на самом деле нужна малиновка, он с трудом поверил своим ушам. Ну до чего только не додумаются женщины!

— «Одеяло Мира»? И чтобы все под ним поспали?

Она кивала, глядя ему прямо в лицо, и темные кудряшки дрожали на висках.

— Да брось, детка.

— Ну вот сам увидишь. И, если захочешь, сможешь тоже поспать под ним.

— Только вместе с тобой, — неожиданно для себя заявил Кен.

Салли уставилась на него.

— Ты что, думаешь, весь мир будет заниматься любовью под этим одеялом? О Боже! Я обязательно расскажу про это своим девочкам! А что, это мысль! Пока все занимаются любовью, никто никому не делает гадостей. Никто не клепает оружие, никто не стреляет…

Кен изумленно смотрел на нее.

— Слушай, ты такая великая общественная деятельница, да?

— Да, меня это увлекает. Более того, меня это возбуждает и примиряет с жизнью.

Салли рассказала, что ее родители сбежали в Америку из Праги в шестьдесят восьмом году. Ее тогда еще не было на свете, и не было бы никогда, если бы родители не пересекли океан. Она родилась в Санта-Фе, штат Нью-Мексико.

— Да как их туда занесло? — удивился Кен. — Чтобы попасть в Санта-Фе, надо, по крайней мере, знать о существовании этой дыры! Но, по-моему, об этом городишке забыл даже сам Господь Бог!

Она улыбнулась.

— Да, ты прав, Кен. Мои родители знали об этом городке, потому что там жил их давний друг, который стал патером в этом пыльном городишке. У него-то они и осели. Потому что мой отец был священником в Праге… А через десять лет родилась я. Они позволили мне появиться на свет, потому что жили уже в Сан-Франциско, у отца был хороший приход, и мама была активисткой в церковной общине.

— Понятно, тебе есть в кого быть активной.

— Да, сам знаешь, у нас церковь участвует во многих делах.

Он вздрогнул. Еще бы не знать! Именно церковная община определила в дом его родителей Зигни Рауд.

Сердце Кена неожиданно сжалось, но не от боли, нет. От печали. Девушка из Швеции оказалась для него слишком холодной.

Но она не сумела заморозить его навсегда. Кен потянулся к Салли, обнял ее.

— Детка, давай наблюдать за птицами вместе. Ты согласишься поехать со мной в экспедицию? Я даже могу тебя нанять.

— Это кем же, интересно? — Салли оглядела его с головы до ног. — Прислугой за все? — Она расхохоталась.

Кен молчал, и она продолжила:

— Здорово. А если я скажу да?

— Ничего другого я и не ожидал, дорогуша!

И вскоре они уехали в экспедицию в Мексику. Непролазные джунгли были именно тем местом, которое они искали. Уединение в любой момент позволяло им наслаждаться друг другом. Кен замечал, что испытывает невероятное физическое влечение к Салли, но не ощущает опьянения, как с Зигни.

Что ж, так и должно быть. Зигни нельзя сравнить ни с одной женщиной, которая у него была. Она словно родилась не от плоти земного существа, ее как будто вбросили из иных миров…

Зигни — это трясина, которая засасывала его, затягивала, Кен уже чувствовал, что никогда не выберется из нее. Казалось, невероятный оргазм, который он с ней испытывал, был рожден не только страстью, но и необъяснимым страхом, словно, сливаясь с ней в одно целое, он вылетает в иные миры, в другие пространства, и ему боязно, что он больше не вернется на землю. Но если Зигни отпустит его от себя, если он выйдет из нее, то просто погибнет.

И Кен все глубже проникал в нее, и ее плоть настолько сильно сжимала его, что, казалось, разъять их тела будет невозможно ничем, кроме скальпеля. И ему в тумане страсти виделась кровь, струящаяся по их телам…

Это бывало во сне, когда Зигни находилась далеко от него, за морями-океанами. Это мучило Кена, лишало сил. Просыпаясь, он хватался за телефонную трубку, но потом вспоминал про разницу во времени.

С Салли было легко и просто. Она оказалась замечательной женщиной, хорошей хозяйкой. И Кен точно знал, что она думает только о том, о чем думает и он — о еде, о воде, о ночлеге, о сексе. О птицах, если Кен думает о них.

Когда они вернулись из Мексики, Кен предложил Салли поехать к нему. Но она возразила:

— Давай-ка лучше ко мне, в Сент-Пол. Мне завтра уже на работу, в бассейн.

Кен согласился. Они всю ночь занимались любовью.

А утром он улетал в Шотландию, где они с Зигни должны были в очередной раз навестить мальчиков.

Вероятно, у Зигни или у шведок вообще — железные нервы и упорство, способное сдвигать горы. Она совершила невероятное — сперва внушила себе, что их мальчик не может быть болен, хотя все врачи твердили, что это несомненно. Но стоило кому-то посмотреть Зигни в глаза, и язык мог отсохнуть у любого, кто осмелился бы произнести при ней что-то вроде: «Он нездоров», — не уточняя, в чем заключается нездоровье.

— Он так же здоров, как и вы, — тихо, с улыбкой, говорила Зигни каждому, кто напоминал о болезни, и тот ощущал себя полным идиотом, торопливо уступая место здорового человека больному ребенку.

Сейчас Кен не мог бы сказать, на самом ли деле его сын здоров или всем вокруг внушили, что он здоров. Но Кен смотрел на Зигфрида и ничего странного в нем не находил.

Он заметил лишь одно: мальчик копия Зигни. Как и Питер.

И еще — Кен был потрясен — Зигфрид владел японским языком.

Глядя на отца глазами, которые были точной копией глаз Зигни, парнишка спросил:

— До дэс ка?

— Он спрашивает, как у тебя дела, — поспешила перевести Зигни.

Кен был ошарашен. Так что, все разговоры о нездоровье Зигфрида сплошное пустословие? Да, да, наверное. Ну еще бы, разве у меня мог родиться больной сын?! Да Зигфрид просто гениальный ребенок, а все дети с нестандартным уровнем развития могут показаться больными тем, кто мыслит стандартными категориями.

Кен смотрел в ясные серые глаза сына и чувствовал, как на его собственные наворачиваются слезы. А если бы ребенок, этот светлоголовый Зигфрид, так похожий на шведа, был бы здоров с самого начала? Кто знает, может быть, их с Зигни жизнь сложилась бы иначе? Тогда он не отпустил бы Зигни от себя, потому что не чувствовал бы за собой вины, потому что именно его род обрек дитя на боль. И Зигни тоже.

— Ий дэсе, милый. У папы все хорошо, — ответила Зигни сыну.

— Как-как? — с улыбкой переспросил Кен.

Мальчик повторил фразу по-японски и, расплывшись в улыбке, добавил:

— Я так и знал, мамочка.

Кен моргал и никак не мог прийти в себя от потрясения.

— Зиг, он что, спрашивал меня по…

— Именно так, он спрашивал тебя по-японски, как дела. И я ответила за тебя — надеюсь, не ошиблась, что у тебя хорошо. У тебя ведь правда все хорошо? Как и у нас. — Она потрепала узкой рукой с длинными пальцами с идеально сделанным маникюром светлую головку сына. — Наш мальчик талантлив. К языкам.

— Папочка, хочешь, я поговорю с тобой еще?

— Милый, папа предпочитает говорить по-английски. Он не знает японского.

— Ты еще его не научила? — искренне удивился мальчик. — А он может говорить по-шведски?

— Нет пока. Но обязательно научится. Позднее. — Зигни поцеловала сына и, наклонившись, прошептала: — Карэ-ва соно кото-ни… — И перевела для Кена: — Я сказала Зигфриду, что ты не проявляешь большого желания. Пока не проявляешь. — Она улыбнулась и добавила: — Я верно говорю, Кен?

Кен потрясенно смотрел на ребенка. Да может ли такое быть? Может, мальчик не был болен с самого начала? Страшный диагноз — врачебная ошибка? Такое случается.

— Но, Зиг, если сын не просто здоров, а еще и талантлив, для чего держать его тут? Давай увезем его домой, в Америку. И будем жить все вместе! Мы арендуем новый большой дом…

— Не спеши, Кен, Зигфриду здесь хорошо. И Питеру тоже. Я бы хотела, чтобы они подольше оставались в Шотландии.

А потом они с Зигни отправились на машине к морю. Кен, кажется, напрочь забыл о Салли, из постели которой выбрался несколько часов назад. Ее сейчас не было с ним даже в мыслях, Зигни овладела Кеном целиком.

Они отъехали от города и оказались в маленькой деревушке — всего несколько домов из серого мощного камня, от которых веяло такой надежностью и такой неколебимостью, что невольно возникало чувство защищенности у того, кто смотрел на эти дома.

Оставив машину на площади посреди деревни, они пошли вдоль берега моря, по самой кромке воды. Волны бились о прибрежные камни, стараясь дотянуться до ног Зигни и Кена. Кену вдруг показалось, что он уже не на Земле, а на другой планете, где другой мир, который населяют другие люди. Его взяла в этот мир колдунья Зигни, посланница чужого мира.

Он зябко повел плечами.

— Тебе холодно, Кен? Это суровые места, но, стоит привыкнуть к ним, и сразу станет тепло, уютно… Разве ты не чувствуешь в здешней природе какую-то особенную надежность, покой?

— Ты говоришь так, будто сама давно прочувствовала это, — заметил он. — Зиг, я все же хочу…

— Погоди, я знаю, чего ты хочешь. Но пойми, я сначала должна отдать долг, мне подарено невероятное счастье, и оно пришло через тебя, Кен…

— В таком случае, разве я не достоин кусочка счастья?

Он обнял Зигни за плечи. Какая красивая женщина! Но Кену показалось, что сейчас он обнимает призрак, ускользающий от него.

Да, черт побери, какой призрак! — возмутился Кен. А дети, которые живут здесь, мои дети, Зигфрид, о котором говорят, что он больной… Да не сам ли я болен?! В своем ли я уме?! За что мне все это, простому американскому парню, который хотел жить только так, как его родители и знакомые, а не выдуманной, призрачной, какой-то фантастической жизнью?!

— Зиг, ты перестала меня хотеть. Я не понимаю… — Боже, как я жажду оказаться с ней в постели! — Зигни, — сдавленно прошептал Кен, — я хочу тебя. Ты перестала меня хотеть…

Она шумно вздохнула.

— Тебе трудно будет понять, Кен. Нет, я не перестала тебя хотеть. Но у меня такое странное чувство, что я отдаюсь им, японским мужчинам, которые жили много веков назад. Я вижу каждого, будто наяву, когда читаю сочиненные ими стихи о любви.

Кен смотрел на Зигни, и ему казалось, что он бредит. Живая, теплокровная женщина, которую он столько раз любил, которая невероятна в постели… Что она говорит? Или ему мерещатся эти слова?

— И знаешь, что еще более странно? У этих мужчин твое лицо, твое тело, твои руки, губы, все твое. — Она усмехнулась. — Понимаешь? Я с тобой каждый день, каждую ночь, Кен.

— Но я, я-то… нет. — Он молча смотрел на ее лицо, которое слегка разрумянилось от сделанного признания. Потом покачал головой. — Значит, ты мысленно занимаешься любовью со мной?

Зигни улыбнулась, почти застенчиво, и подняла на него загоревшиеся глаза.

— Вот так? — Кен потянул ее к себе, прижал к груди, впился губами в ее влажные и слегка соленые от морских брызг губы. Его язык быстро проник в мягкий рот Зигни, она застонала и крепче прижалась к Кену. — Так?

— Ну, в общем, да, — прошептала она. — Но я бы тебе показала, как еще… — И Зигни потянула его к ближайшему валуну. — Знаешь, я хочу…

Кен подчинился и не пожалел. Да, наверное, японские мужчины научили Зигни любви.

— Япония, конечно, морская страна… — пробормотал он. А когда понял, чего хочет Зигни, изумился: — Но это же…

— Тсс… — Она приложила палец к губам. — Мы рассчитаем до секунды. И волна накроет нас именно тогда, когда…

Невероятная неземная изобретательность Зигни заставила Кена возбудиться тотчас. Он сбросил с себя все, до последней нитки. И Зигни тоже. Волна откатилась от берега, оставив влажным валун — плоский, словно положенный здесь именно для них. Зигни уже лежала на нем, белая, невероятно белая. Мраморная женщина. С голубыми жилками, убегающими под золотой пушок волос…

Кен со стоном упал на нее, Зигни была совершенно готова. Он вошел в нее одним сильным ударом и со стоном замер, не веря собственному счастью. Зигни ударила его пятками, точно подгоняя, потому что видела, как приближается волна. Вода с шумом вот-вот ворвется на берег, сперва накроет мелкие камешки, потом проскочит над средними и потом… потом накроет их. Зигни хотела, чтобы это произошло в тот самый миг, когда семя Кена исторгнется в нее. Она хотела, чтобы ее омыло и изнутри, и снаружи.

Почему хотела — она сама не знала. Как не могла объяснить многое из того, что ей представлялось и о чем не знал никто на свете.

Кен почти вышел из нее, а потом мощно ударил и, кажется, глубже войти уже не смог бы. И тут же волна накрыла его спину, бросила волосы на лицо, ягодицы покрылись мурашками. Кен застонал во весь голос, но крик заглушила волна. Зигни хохотала, Кен чувствовал влагу внутри и снаружи, он тонул в ней. Как и Зигни, влага объяла его целиком.

Они лежали не двигаясь. Небо над ними было серое, свинцовое, но они не чувствовали холода, прижавшись друг к другу.

Кен с трудом поднял голову и посмотрел в серо-зеленые, как небо, глаза Зигни.

— Ты невероятная, Зиг. Ты необыкновенная, Зиг…

— Может быть. Но разве тебе от этого плохо? — Она провела пальцем по его позвоночнику, словно считая позвонки.

Кен закрыл глаза.

— Не уходи, ладно? — попросила Зигни.

Он не ответил. Он думал: ну почему так не может быть всегда?

А вечером Кен проводил Зигни в аэропорт, она улетала в Швецию, а сам он отправился в Сент-Пол. К Салли, которая ждала его в своем доме. Теперь на свете жило два Кена.

В тот же вечер Кен и Салли отправились в Вакавилл — Кен собирался в новую экспедицию, и ему нужно было кое-что подготовить для нее.

Ночью они с Салли занимались любовью. Кен испытывал к ней какую-то животную страсть. С Зигни он словно нырял в бездонный океан и едва не терял сознание, а с Салли будто скользил по глади воды. Щекочет нервы, не страшно, можно плескаться, и точно знаешь, что не утонешь. Сразу после испытанного удовольствия Кен отодвигался от Салли и мог думать о чем угодно.

На этот раз ему было о чем подумать.

— Знаешь, Кен, а я беременна, — сказала она весело и похлопала себя по животу.

Кен вздрогнул, приподнялся на локте и уставился на нее. Первая мысль, пришедшая в голову, была отчетливой, ясной и неожиданной: любовь с Зигни на каменном валуне была прощанием с прежней жизнью. И теперь он должен принять решение, которое изменит его жизнь навсегда. Кровь пульсировала в висках, кожа горела.

Я сам отдал ту книгу Зигни, билось в голове. Не догадываясь, что даю то, что нас разлучит. Мне не удастся победить в соперничестве с японской поэзией и завоевать Зигни.

И Кен принял решение. Повернувшись на бок, он обнял Салли и сказал:

— Я рад.

Она пристально посмотрела на него.

— Это правда, Кен?

— Правда. — Он поцеловал ее в лоб. — Я хочу, чтобы у нас было много детей, Салли.

Она засмеялась.

— Я тоже хочу. У нас будет с тобой настоящий птичник. — И Салли громко захохотала.

Кен слегка поморщился — он никак не мог привыкнуть к ее громкому смеху, но наделся, что с ним Салли станет немного другой. От новой семьи он хотел простоты и удовольствий.

Утром он проводил Салли в Сан-Франциско, где она должна была участвовать во встрече женщин по обсуждению нового проекта.

А на следующий день после отъезда Салли неожиданно в Вакавилл приехала Зигни. И догадалась обо всем.