Японский гербарий

Глава десятая Испытание мужчиной

Энн Сталлард несколько секунд смотрела на мерцающий экран компьютера. Они с Зигни не договорили, но Энн поняла: то, что она хотела сообщить Зигни, та уже знала. Энн выключила компьютер. Да, современная техника великолепна, и очень хорошо, что она позволяет общаться без помощи голоса. Сейчас интонации только мешали бы.

Впрочем, ей не так уж трудно мысленно услышать интонации Зигни. Энн заранее знала, что произойдет между Кеном и Зигни. Энн проводила целые дни за компьютером и следила за электронной почтой Кена Стилвотера, быстро узнав его адрес. И обнаружила девушку, новый персонаж в жизни Кена. Салли описывала своей подружке, как Кен накидывается на нее, будто голодный зверь, потому что его прежняя жена наверняка была холодна как рыба.

Энн вздохнула и подошла к окну, за которым лежал Эдинбург, северный шотландский город. Казалось, здесь должна стынуть кровь, а холод убивать все желания плоти.

Этот город Энн знала и раньше. Она жила здесь с родителями недолго, еще совсем девочкой. Потом они переехали в Лондон — ее родители, цирковые артисты, не сидели на одном месте. Они мало интересовались дочерью, поскольку почти не сходили в обыденный мир с цирковой арены. Воздушные гимнасты, отец и мать в буквальном смысле парили над землей. Но родители не хотели, чтобы Энн росла в цирке, поэтому отдали свою хорошенькую, умненькую дочку в частную школу в пригороде Лондона. Энн не собиралась чувствовать себя невольницей, цепями прикованной в школьной парте, и проявляла самостоятельность. О, самостоятельность — это слишком слабо сказано!

Энн исполнилось шестнадцать, когда она увидела в одной газете такое, что заставило ее сорваться с места и поехать в Амстердам. Девочка из обеспеченной, но безалаберной семьи цирковых артистов могла позволить себе все, что угодно.

Она приехала ранним утром, долго гуляла по городу, ожидая, когда опустится вечер, чтобы пойти на улицу красных фонарей.

Она наняла лодку и поплыла на ней по каналу, всматриваясь в стеклянные витрины, в которых стояли полуодетые женщины; она увидела, как по канату взбирается голый мужчина, а толпа глазеет на его достоинства, но за представление кидает мелочь в мятую шляпу, оставленную на земле.

Энн велела остановить лодку и вышла на улицу. Одетая, как все туристы, в майку и в джинсы, она слилась с толпой и направилась вдоль витрин. Глядя в стекло, девушка встретилась взглядом с печальными глазами Арлекино. Не отдавая себе отчета, Энн пошла к нему… Он был искусным в любви, за которую она заплатила.

Энн вернулась в школу в конце недели и объяснила директрисе, что уезжала к заболевшей матери. Никто не подозревал о делах скромницы Энн Сталлард. Казалось, нет девочки более целомудренной, а Энн продолжала тайные поездки в Амстердам, правда, теперь уже она сама стояла в витрине, загримированная, завитая — никто никогда не узнал бы в ней школьницу Энн Сталлард…

Но не это занятие было истинной сутью Энн Сталлард, что она и сама знала. Немало времени прошло в борьбе с собой, прежде чем Энн вернулась к себе и в ее жизни совершился поворот, который привел ее в Швецию, в Арвику, в дом Раудов.

Наблюдая за Зигни, Энн понимала, какая непростая растет девочка. Понимала она и то, что Кену не выдержать состязания с поэзией, поскольку творчество — выброс сексуальной энергии, той самой, которая должна быть направлена на Кена. Оставаться верной ему и изменить себе Зигни не могла. В этом случае она просто возненавидела бы Кена.

Но Зигни скоро поставит последнюю точку в двадцатом томе «Манъёсю», размышляла Энн. А что потом? У Кена уже другая женщина.

С самой первой встречи с Зигни Энн испытывала желание невероятной силы защитить эту девочку от самого страшного в мире — от нее же самой. Никто не причиняет человеку больше зла, чем он сам себе, считала Энн. И у нее были основания так думать. Человек своими мыслями, своей неуверенностью, сомнениями, своей гордостью, доходящей до глупости, причиняет себе горе и боль.

Энн наблюдала за Зигни, как сокол за добычей, неважно, где та находилась — в Штатах или в Швеции. Сейчас ее интересовало главное: на самом ли деле Зигни нужен Кен, и только Кен? Действительно ли это ее единственный мужчина навсегда? А если бы другой встретился на ее пути? На самом ли деле она однолюб и никого другого, кроме Кена, к себе не подпустит? А если попробовать?

Энн перебирала в голове варианты. Есть, есть такой человек. Зигни недавно сказала, что собирается поехать покататься на горных лыжах. Что ж, она подбросит ей спутника, перед которым очень трудно устоять. И, если Зигни не отреагирует, значит, на самом деле их с Кеном соединили Небеса, и тогда Энн должна действовать. Соединить их еще раз. Снова и уже навсегда.

Энн набрала номер телефона. Мужской голос отозвался сразу.

— Трев? У меня к тебе деликатное дело…

С щекотливой просьбой она могла обратиться только к Тревору Макхикни. Однажды этот человек спас ее.

Энн снова увидела некогда вожделенные красные фонари на набережной Амстердама. И себя в окне-витрине. Боже, неужели это была она? Наверняка она осталась бы навсегда на дне канала, выброшенная каким-нибудь сутенером, или клиентом, или черт знает кем, если бы не этот человек. Тревор пришел и забрал ее оттуда.

Она долго не могла понять, почему он это сделал, ведь Тревор ничего от нее не хотел, и это больше всего потрясло Энн. Он привез ее в Лондон и поселил в недорогом отеле «Батлинз», три звезды, на Принсез Сквэар, дом сорок два. В распоряжении Энн был номер, единственное окно которого выходило в колодец двора, где на самом верху стены росло хилое деревце. Когда Энн выглядывала из окна, казалось, что это ее воплощение — вот так же снова прилепил ее к жизни Тревор Макхикни.

Дверь номера была тонкой, и она слышала голоса и топот множества ног в коридоре. В бачке туалета журчала вода, а Энн лежала, вперившись в телевизор, который был укреплен под потолком на длинной консоли. Она смотрела на экран, на котором мелькали люди, произносили какие-то слова, но она ничего не понимала.

В номере было душно, однако Энн было все равно. Время от времени она сбрасывала с себя одеяло, и при этом кровать, ничем не соединенная с изголовьем из прибитого прямо к стене пластика под светлое дерево, отъезжала на колесиках к середине комнатки.

В этом отеле Энн приходила в себя. После всего.

Тревор навещал ее, когда был свободен. Они шли гулять, медленно ступая по плитам тротуара. Брызги от недавно прошедшего дождя летели на джинсы, но не оставляли следов — чистота улиц безупречна. В здешних гостиницах селились небогатые туристы со всего света, и Тревор хорошо знал это местечко. Здесь удобно устраивать тайные встречи, никто никем не интересуется, люди вокруг простые, незатейливые, и на вложенный фунт хотят получить вдвое больше обещанного — удовольствия, еды, покоя, зрелищ. А на все, что не обещает ничего из перечисленного, они не обращают внимания. Ну для чего, скажите на милость, им разглядывать, с кем идет рыжеволосый красавец? С девушкой, бледной и худой, или один?

Энн тянуло к темно-красной средневековой готической церкви, но она не посмела в нее войти, сделав вид перед Тревором, что ей это неинтересно. Он тоже не предлагал ей, наверняка не веря в тайну исповеди. Ну что ж, тогда и мне незачем нести свои грехи на исповедь, решила Энн. Я сумею искупить их иначе.

Энн любила вместе с Тревором шагать до южного входа в Риджентс-парк. Там, на траве, словно сошедшие с картин французских импрессионистов, завтракали люди. Но это были в основном выходцы с Ближнего Востока. Иранцы, иракцы… Энн обратила внимание, что в районе гостиницы сплошь арабские лавки и лавчонки, магазинчики и меняльные конторы.

Женщины липли к Тревору, слетались как мухи на мед, привлеченные его суровым обаянием. Но сама Энн видела в нем лишь человека, пожелавшего помочь ей спастись.

Энн познакомилась кое с кем из окружения Тревора — с юной Пэт, девушкой, которую, как и ее, Тревор вытащил с самого дна. Потом Пэт нашла себе другую компанию, которую и Тревор хорошо знал, — молодых иракцев, занимавшихся делами, о которых не стоило говорить Громко. Она вышла замуж за одного из них, и Тревор больше не опекал Пэт. Много позже, став совершенно взрослой, Энн, кажется, поняла, почему Тревор совершал добрые поступки. Чтобы искупить дурные. А разве она сама не собирается последовать его принципу — грешить и каяться — ради счастья Зигни?

Энн нравилось гулять с ним — пройти через Риджентс-парк до самого Гайд-парка. Было приятно смотреть на праздных граждан, устроившихся с книгой под вековыми дубами, ясенями, кленами; наблюдать за ошалевшими от радости шоколадными спаниелями, шерсть которых на солнце отливала золотом, за дикими птицами на озере, за крылатой мелюзгой, налетающей на недоеденный картофель на столиках открытого кафе на берегу озера Серпентэйн в Гайд-парке.

Энн ни о чем не спрашивала Тревора, она просто подчинялась ему. Однажды Тревор Макхикни объявил:

— Завтра мы едем в Оксфорд. Твоя жизнь сделала крюк и возвращает тебя к истокам, к чистым истокам. Ты ведь собиралась учиться в университете, насколько мне известно?

Оксфорд? Ну что ж, в жизни случается и не такое. Энн подчинилась Тревору.

И в Оксфорде Энн Сталлард встретила Пола Джексона, тоже филолога, из университета Беркли. Это знакомство было для нее своего рода тестом — на самом ли деле Тревор спас ее от себя самой.

В день знакомства Пол и Энн уселись за столик открытого кафе и заказали пиво.

— Ты пьешь пиво? — изумился американец. — Но, я читал, в Англии женщине неприлично пить пиво.

— Если пиво не «гиннес». — Энн пожала плечами, а рыжие кудряшки подпрыгнули и соскочили на лоб. Она запрокинула голову и хлебнула из кружки. — Это английская классика.

Пол втянул в себя воздух и тоже приложился к «гиннесу». Он пил большими глотками, кадык двигался вверх-вниз так быстро, будто его кто-то подгонял.

— Сейчас это уже в прошлом, ты читал старые книги, Пол, англичанки давно пьют пиво, — добавила Энн, отставляя пустую кружку. — И совершенно спокойно заходят в паб.

Потом она показывала парню знаменитый Оксфорд, в котором в этот самый день проходили гонки на каноэ, Энн болела за команду своего курса. А когда команда выиграла, она чувствовала себя так, будто сама махала веслами, устремляясь к заветному финишу.

Американец оказался сыном крупного издателя и выпускал у себя в университете газету. Он попросил Энн написать заметку про эти гонки. У Пола был дальний прицел, и он решил зацепить сердце холодной англичанки вот так: напечатать заметку, прислать ей такой гонорар, которого хватило бы на поездку в Америку. Если спросить, зачем ему это надо, Пол бы не ответил, но ему очень хотелось увидеть ее у себя.

— Энн, когда ты приедешь в Америку, я покажу тебе наши пивные бары. Мы не запрещаем девушкам пить пиво, в Америке вообще никому и ничто не запрещено, — с жаром рассказывал он. — Я хочу, чтобы ты приехала.

Она кивала, глядя на него с легким сомнением. Энн велела себе подождать и не говорить «нет». В душе ее что-то шевельнулось — американский парень явился из другого мира, и уехать к нему за океан значило надежно отгородиться от прошлого. От себя прошлой, разве нет? — спрашивала себя Энн Сталлард, к этому времени познавшая все, что многим другим не дано познать за всю добропорядочную жизнь.

Она написала про гонки, как просил Пол, и принесла папку со своим репортажем к самолету.

— Если понравится, — сказала Энн, вручая Полу папку, — печатай. Если нет — порви и выброси в корзину.

Он прижал папку к груди.

— Жди от меня сигнала! — крикнул Пол, торопясь на посадку в самолет. Потом внезапно вернулся, чмокнул Энн в щеку и растворился в толпе пассажиров.

Она стояла, оглушенная неожиданным поцелуем, прикрыв щеку рукой. Сердце билось быстро и сладостно, и не столько от поцелуя, сколько от осознания того, что Пол принял ее за невинную девушку.

Он не прислал газету с ее репортажем. Не прислал и гонорара. Энн вообще больше ничего не слышала о Поле.

Почему она помнила всю жизнь эту встречу, Пола Джексона? Все очень просто, как-то призналась себе Энн, он увидел во мне чистую, юную девушку, не заметил и следа той, которую Тревор Макхикни вытащил из амстердамского борделя.

Но однажды Энн испытала настоящее потрясение, узнав, кто издатель Зигни. Неужели тот самый светловолосый Пол Джексон, с которым она познакомилась в Оксфорде? Она ничего не сказала Зигни, ни о чем не спросила. Но справки навела. И отныне следила за ним и за его делами, объясняя собственное любопытство интересами Зигни.

Я должна знать, говорила себе Энн, насколько надежно это издательство и честно ли ведет свои дела.