За семью замками. Снаружи

Глава 13

Больше в тот день Костя не пытался подойти к Агате с разговором.

Вышел из дому, брел куда-то…

Сам не знал, куда.

За ворота. По улице между высокими заборами. Между красивыми домами. Между полной бессмыслицей. До самой речки, к которой ни разу за все те годы, что жил здесь, не доходил.

Забавно…

Выбирал место из-за нее как раз.

Ему казалось, это прикольно. А потом… Вот ни разу мысли не было посмотреть, а действительно ли прикольно.

Он и дом так строил. Потому что прикольно.

И Боя взял, заплатил, чтобы выходили, воспитали.

Имитировал.

Изо всех сил имитировал ту жизнь, к которой стремился.

А получил внезапно не там. И не так.

И просрал, естественно.

Разве ж Костя Гордеев мог не просрать?

Он всё и всегда просирает. Если речь о важном.

А там, где херня какая-то — безоговорочный победитель.

Вернулся в дом, когда чуть успокоился, как самому казалось.

Поднялся на второй этаж. Увидел, что Бой лежит у двери в спальню Агаты.

Прижался жопой к стене, держит голову на лапах, уши подняты — бдит…

Почувствовал Костино приближение, следил за хозяином…

Явно мешкался…

Явно будто сомневался… А прав ли сам? Чего ждать от Кости?

Он же присел рядом, смотрел сначала, потом положил ладонь между ушами, провел по гладкой шерсти, выдыхая, опуская голову.

Мотая ею.

Чувствовал себя, будто оглушили. Никак не мог прийти в себя. Никак не мог толком осознать и разобраться, что делать-то…

Что нахрен делать…

И Бой, видимо, это понял. Потому что больше не скалился. Не напрягался. Позволил по голове водить. Протянул свое «ммм» вроде как извинительное…

Мол, не сердись, хозяин, но ты сам нарвался…

И Костя не спорил — нарвался.

— Спит? — спросил у дога, тот только глазами хлопнул. — Пустишь? — а дальше фыркнул. Вероятно, нет. Но это и правильно. — Охраняй.

Костя похлопал пса по теплому боку, встал, прошел мимо, держа себя в руках, а руки подальше от заветной ручки.

Соблазн войти и что-то там повыяснять был огромным. Но наконец-то пришло понимание, насколько сейчас каждый его шаг должен быть выверен. Насколько высоки ставки… И насколько в ужасной он позиции.

Если она потеряет ребенка… Если она уже его потеряла… Если он потеряет ее — они друг друга не простят. И себя тоже.

Но и что сделать, чтобы этого не случилось — слишком сложный вопрос. Огульно не ответишь. Нужно время. Нужно думать. Нужно… Стараться.

По-настоящему. Так, как не старался еще никогда.

Гаврила не ждал Костю, не заходил в дом. Уехал. Наверное, решил, что свой максимум сделал. Дальше — сами.

Но именно ему Костя позвонил, когда почти под утро понял, что надо.

Гаврила выслушал, не перебивая. Может, у него было, что сказать, но придержал при себе. Ни сам не бросился извиняться, ни от Кости извинений не ждал.

На вопрос, сколько времени нужно, ответил, что утром к девяти всё будет.

Костю это устраивало. Тянуть нельзя — некуда уже. Им с Агатой наконец-то нужно поговорить.

И она будто даже ждала этого.

Конечно же, не выходила из комнаты. Но когда Костя постучался на следующее утро, услышал тихое, немного сдавленное: «войди»…

Открыл дверь, сделал несколько шагов, остановился…

Агата сидела на кровати. Наверное, плохо спала, если спала вообще. Под глазами — синяки. Измучена до невозможности.

Руки трясутся, она усиленно ими мнет свитер, хотя в доме не то, чтобы холодно.

Возникла мысль подойти и прижать ладонь ко лбу, но она бы испугалась только. Явно не оценила бы заботу, поэтому…

Костя сделал еще один шаг, держа руки в карманах джинсов, потом еще…

Медленно. Засекая ее реакции.

Агата была напряжена, следила пристально, но позволяла.

Почти всё позволяла.

Задрожала только, когда он опустился на корточки, накрыл своими ее руки, сжал их с силой в колени.

На них же и смотрел — плотный джинс, не особо-то моргая…

Несколько минут они просто молчали. Костя не знал, что в голове у Агаты, а у него…

На самом деле, наверное, вся жизнь. Череда ложных выводов. Масса говна, которое наворотил. Тот самый пресловутый эгоизм, позволявший так долго не видеть берегов… А теперь… Доплавался на глубине, получается. Некому бросить спасательный круг. Выгребайся сам, раз такой умный. Или сдавайся на милость судьбы, победитель…

— Послушай меня, пожалуйста… Можно? — Костя начал, вскидывая взгляд на Агату. Снова молчал, пока она не кивнула. Наверное, сомневалась, стоит ли позволять, но… — Ты про меня читала, правда? Знаешь…

Начал, и тут же сбился… Вздохнул, отвел взгляд, долго смотрел в сторону окна, потом снова на Агату.

— У меня мать — проституткой была. Не фигурально. Она правда этим на жизнь зарабатывала. Она меня ненавидела. Родила, потому что то ли долго не понимала, что беременна, то ли надеялась, что отец одумается и простит ей ложь, если меня увидит. Я не знаю, видел ли, но ложь ей не простил. Она осталась со мной. Я ей был не нужен. Даже не знаю, почему не выбросила. Наверное, по инерции при себе держала. Но я никогда не чувствовал от нее любви. Она даже воспитывать меня не пыталась. Про добро рассказывать, в чём плохость зла объяснять. Когда мне было шесть — ее убили. Они бухали компанией. Пересрались или что… За ножи схватились. Это было стремно очень. Но я — слишком малой, чтобы до конца всё понять. Меня отдали в детский дом. Никто не захотел забирать, хотя родня была. Мать моей матери. Тетки какие-то… Отец… Но никому не нужен… Такой…

Костя говорил, не испытывая особой боли. Просто неприятно… Унизительно… Просто впервые так честно.

А Агата почему-то кривилась время от времени.

— Я не смог там долго. Меня ломали, пытались лепить человека. А мне там было душно. И тошно. Сбегал постоянно, возвращали, лупили. Там не очень учили уважению. Всё через унижение. Везде ломка. В итоге я оказался на улице. Мы дрались, получали деньги. Я кайфовал, Агат… Свободу почувствовал… Безграничную… Но там тоже не очень… О чувствах… О человечности… Дальше я шестёрил. За любую работу брался, лишь бы из дерьма… К тому моменту я уже сообразил, что нормальность мне не светит. Смирился, что бракованный. Да и она меня привлекать перестала. Я хотел к чему-то стремиться. Чего-то достигать. Карабкался, как сумасшедший. На всё болт клал. Ни о чем не жалел. Меня не жалели — и я не жалел. Меня ломали — и я ломал. Мне не стыдно даже. И вот сейчас не стыдно. Только перед тобой. Потому что ты для меня важна. Я никогда, наверное, не стану полноценным человеком. Но я так истосковался, Агат… Я думаю, всё из этого… Меня к тебе потянуло… Ты о шраме волновалась… А мне так похуй было… Я никогда такого не испытывал, а с тобой… Просто где-то есть девочка, которая ничего обо мне не знает, кроме той правды, которую даю ей я. И не хочет знать. Она мне верит. Я ей нравлюсь. Вот такой дерьмовый. Вот такой никому на самом деле нахрен не сдавшийся. Я сам в этом виноват, наверное. Хотя бы отчасти. Но это же правда… Многие даже выдохнут, если я подохну. А тебе я важен был. Ты сказала, что влюбилась, а даже ведь не видела… И я тоже влюбился… Ни с кем не была… Никого не хотела… Всех сторонилась… А меня выбрала. Прикинь? — Костя спросил, даже улыбнувшись… И неожиданно увидел, что глаза Агаты мокнут, она запрокидывает голову, моргает, набирает полную грудь воздуха, закусывая губы… — Не плачь, Замочек. Всё хорошо. Я закончу скоро. Пару слов скажу ещё… Ты меня выбрала. В этом вся суть. Не я тебя. Я сам себя долго убеждал, что всё по моим правилам разворачивается. Что как захочу — закончу. Надоешь — перестану приезжать. Захочу левую тёлку — трахну. Тебя потом захочу — тоже трахну. Я правда та еще сука. Но ты меня так меняла… Или я сам себя менял… Я ничего не хотел. Только к тебе. Я правда не спал с Полиной. Ни с кем я не спал. Только о тебе думал. И хотел бы, честно… Но не мог. Противно становилось при мысли. Но я женился бы. В этом ты права. Просто для меня это было… Типа независимо, что ли. А когда ты залезла в телефон и все поняла, а потом выгнала… Как по башке получил. Поначалу даже не мог разобраться, а что чувствую и чувствую ли. А потом всё хуже и хуже. Я не умею переживать. Ждать. Терпеть. Я не умею признавать свои косяки. Я всё сделал так, как хотел сам. Мне нужна была ты любой ценой. Я не думал, что чувствуешь ты. Чего ты хочешь. Мне было похуй. Я убедил себя, что мои желания — это наши. Мое благо — наше. Правда. Я не не слышал тебя, я не хотел тебя слушать. Обычно это со всеми работало. Люди сопротивляются — я давлю. Я получаю свое. Они остаются в долбоебах. А с тобой… Ты слишком упрямая. Нормальная… А мне слишком нужна от тебя искренняя любовь. Такая, как тогда, у тебя в квартире. Я же знаю, что ты меня любила там. Ты сама говорила. Спишь такая… Выдираешься, чтоб на мне прям… Мостишься… Кублишься… Я: «Агата, блять, жарко…». А ты: «ну пожалуйста, Кость… Я так тебя люблю…». Ну и как тебя снять после этого? Лежишь… Злишься… И улыбаешься, как дебил…

Костин взгляд снова поднялся, уголки губ дрогнули. По Агатиной щеке скатилась слеза. Он ей раньше этого не говорил. Хранил только для себя. В себе хранил.

— Как оставить тебя в покое? Я не смог… Тот мальчик, который очень хотел, чтобы его кто-то так любил — он не смог, Агата. Это не оправдание, я понимаю. Но я очень хочу, чтобы ты поняла, что во мне дохера зла. Говна дохера. Нет принципов. Нет ценностей. Мало человечности. Но для тебя… Я меняться хочу… Для тебя и для…

Мужской взгляд соскочил, Костя смотрел на живот, потом вздохнул, снова отворачиваясь. Не смог договорить.

Чувствовал, что Агата достает руки.

Чувствовал, что сердце будто замедляется.

Думал, что вот сейчас она оттолкнет, встанет, уйдет…

Потому что в жопу все эти откровения. Просто в жопу. Ничего не меняют. Никакого значения не имеют. И это будет справедливо. Умом это было понятно. Но так страшно…

Только Агата поступила иначе.

Её ладони легли на мужские волосы. Она провела по ним раз, второй, третий…

Костя повернул голову…

Поймал взгляд…

Наверное, в его было что-то важное для неё, потому что улыбнулась уже Агата. Точнее попыталась. Знала, что по щеке опять слеза, но не стала смахивать.

Позволила опуститься на колени лбом, вжаться в них. Провела еще несколько раз по волосам, а потом наклонилась, зарылась в них носом…

— Я семью хочу, Агат… Нормальную… С тобой. Я люблю тебя. Просто придурок такой… Не умею это всё… Шел сюда и думал… Не смей материться, Костя. Она беременная. Там ребенок сидит. Ему нельзя такое слушать. Пришел… И нихера…

Агата снова улыбнулась будто бы. Косте то ли так казалось, то ли просто хотелось верить. Но с ответом она не спешила. Гладила. Позволяла выговориться, наверное.

Делала то, что мать никогда не делала. Никто никогда не делал. Никто из тех людей, которым вроде как положено его любить. По факту рождения. От природы.

Она — та, которой смело можно его ненавидеть. Он ведь заслужил…

Но делала. Потому что знала, что ему это нужно.

В отличие от него была действительно благородной. Как-то нашла в себе силы.

— Я же не совсем долбоеб, Агат. Я хотел этого. Наверное, больше подсознательно, но хотел. Только не так… Я хотел, чтобы у меня был повод всё бросить, всё поменять. Чтобы ты моей была. Детей мне рожала. Дома ждала. У меня семьи не было. Но мне кажется, она такая должна быть. Чтоб ты спала на мне, про любовь рассказывала, а я пиздец как этим гордился. Ничем, наверное, так не гордился… Гаврила прав… Я сам всё просрал. Тупой просто. Не научили — сам мог бы научиться. Не хотел. Пока по башке не дало — не хотел. А теперь… Страшно просто… Ты же уйдешь сейчас. Я знаю, что ты уйдешь, что бы ни предложил. А я сдохну.

— Кость…

Агата обратилась тихо, но почувствовав, что он еле-еле мотает головой, как бы и выражая протест, и не желая, чтобы она отрывалась, не настояла. Дала продолжить.

Он высвободил руку, потянулся к карману, достал оттуда флешку, сжал на секунду в кулаке, потом понял, что вообще не сомневается, как ни странно…

Сам повел головой, освобождаясь, дождался, пока Агата выровняется, они снова встретятся взглядами, потом он поднимет руку, а она посмотрит на сжатую между пальцами флешку.

— Тут информация на меня. Много. Мы это всё прятали хорошо. Здесь есть, за что сесть. Здесь есть, что может убить рейтинг в ноль. Я понимаю, что со мной иначе нельзя. Я не уверен, что даже так ты согласишься. Но возьми, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты была со мной. Я хочу, чтобы ты меня не боялась. Держи меня за яйца. Или за горло. Тебе нужна безопасность, я понял это. Так она у тебя будет. А у меня… Дай мне один шанс, Агата. Один. Я сдохну скорее, чем его просру. Пожалуйста… Если хочешь — с Гаврилой съезди в банк, открой ячейку, положи туда. Хочешь — сама съезди. Я не узнаю. Это будет твоя тайна. Ты всегда сможешь этим меня уничтожить…

Костя говорил, впервые в жизни мысленно молясь о том, чтобы человек согласился пойти навстречу, взять в руки заряженный пистолет и приставить к его виску.

Случись это — он выдохнул бы облегченно. Сумасшедший. Но Агата…

Молча смотрела на кусок металла, сглотнула, а потом перевела взгляд на Костю… И он всё понял. Закрыл глаза, выдохнул, непроизвольно сжимая женское колено сильнее. До боли, наверное…

Агата накрыла своим кулаком руку с флешкой, заставила опустить, оба слышали, как она выпадает на пол.

Дальше она потянулась обеими руками к его лицу, обняла щеки, погладила по ним…

Это было нежно. Это было больно.

Костя знал, что она просит сделать. Только сил не находил.

Открыл глаза не сразу, но она не спешила — ждала.

Когда сделал это — встретился взглядом с ее спокойными глазами. Она улыбнулась снова, снова же погладила щеки…

— Я не возьму, Кость… Это не нужно. Но я и не останусь. Добровольно не могу. Ты меня тоже послушай, пожалуйста. И попробуй понять… — вероятно, настроиться ей было не легче, чем Косте. Но так же важно… — У нас не будет нормальной семьи, Кость. Потому что мы — ненормальные. Мы не сможем. Мы не умеем. Ты… Ты не плохой. Ты правда сделал много зла. Мне и вообще. Но ты не плохой. И я правда в тебя такого очень сильно влюбилась. Но пойми… Я тебя боюсь. Я не могу быть с человеком, которого боюсь так сильно, ты…

Агата замялась, сжала губы, взгляд опустила на свои колени… Потом подняла, посмотрела в глаза так, что понятно — она сейчас сделает ему больно. Но она не может не сделать. Это не месть. Это ее правда.

— Мы с мамой тогда в банк зашли. За коммуналку заплатить. Сеня должен был, но он лентяй такой — откладывал и откладывал. Вот мама и решила, что мы сами можем. В отделение ворвались двое. Классика. Шапки с дырками на головах. Пистолеты. Закрыли дверь. Всех положили. Нас там было девять человек. Они сходу человека убили. Получается, сами себе пути отступления отрезали. Потом пересрались, один в другого пальнул… Они наркоманами были. Второй — совсем без башки. Он тоже потерял берега. Окончательно. Я никогда не забуду это чувство, Костя… Когда ты под дулом пистолета человека, который может выстрелить потому, что ты посмотришь не так. Или потому, что ты начнешь умолять. Или потому, что ты не начнешь. И ты не знаешь… Ты не угадаешь… Он смеялся и расстреливал. Это длилось пять часов. В этом не было никакой логики. Он порезал мне лицо, когда мы остались вдвоем. Я плакала, ему это не понравилось. Я не знаю, почему не пристрелил. Может закончились пули. Я не знаю… Но я осталась там одна. Живая — одна… И ты… Ты для меня — такой же. Он таким образом доказывал своему отцу, который отказался давать на дозу, что он в нем не нуждается… Он ему мстил. Ему мстил, а расстрелял девять человек… Я не считаю, что ты способен на то же самое. Но ты тоже не умеешь ценить… Ты тоже не чувствуешь, что другие люди… Они люди. Я — человек. Я выжила тогда не затем, чтобы попасть к тебе… Я не хочу иметь с тобой таким ничего общего. И ребенок…

Агата произнесла, Костин взгляд сам собой соскользнул на свитер. Он был стеклянным. Он, в принципе, уже всё понял.

— Дело не в тебе… Точнее…

Агата вздохнула каскадно, убрала руки от Костиных щек, потянулась к своим… Потому что там сейчас нужнее. Она плачет. Ей тоже больно…

— Я не хочу приводить в этот мир человека, Костя. В этот ужасный мир. Я не смогу его защитить. Меня когда-то могут убить на его глазах. Ему лицо порежут. Он будет сидеть в куче трупов и слушать, как сумасшедший мажор ржет в голос. А потом он будет жить с людьми, которых ненавидит. Его раны будут колупать. Над его изуродованным лицом будут смеяться. В его изуродованную душу будут лезть. Он будет просыпаться в холодном поту из-за липкого страха, что все… Каждый… Просто каждый проходящий мимо человек может оказаться тем, кто способен оборвать чужую жизнь. На лбу ведь не пишут, у кого что на уме… Чтобы хотя бы немного успокоиться, выдохнуть, он убежит ото всех. Когда получится — убежит. Он поверит, что спасся… Он влюбится… А потом человек, которому он рискнет доверится, над ним поглумится. Вздернет за шкирку и бросит, куда захочет — в ледяную воду или горящий огонь. Просто, потому что может. А я не смогу его защитить… Я себя защитить не могу… Я не выдержу, зная, что обрекла на такое еще кого-то… Мне слишком сложно жить… А ты слишком быстро устанешь быть хорошим… Так будет лучше. Поверь, так будет лучше…

Костя не верил. И не считал так. Но дело в том, что иногда поступки лишают права голоса.

Мужчина опустил голову, снова смотрел на колени. Ему хотелось бы найти слова. Пообещать, что так не будет, но обещания не исправляют сделанное.

Чувствуя, как с головой накрывает самая настоящая паника, уже даже не страх, Костя встал. Понимал, что должен держать в себе. Понимал и держал.

Наклонился, прижался к её губам, погладил по щекам так же, как она… Агата была немного напряжена, но позволяла.

Прижался лбом ко лбу, молчал немного… Чувствовал, что по скулам ходят желваки. Чувствовал внутренний протест. Но впервые чувствовал долг победить… Себя.

— Собирайся, Замочек. Ты едешь домой.

Сказал, с болью отмечая, что она выдыхает… Удивленно и облегченно.

Еще раз прижался к её губам, потом отстранился немного, скользя взглядом по лицу.

Чувствовал себя хуже, чем когда-либо.

Чувствовал, что впервые в жизни делает правильно. Просто правильно.

Выпрямился, развернулся, пошел прочь из спальни, сжимая с силой шею сзади, запрокидывая голову…

Потому что как бы ни было правильно, это не отменяло тот факт, что его адски ломало.

Услышав тихое:

— Спасибо, Костя…

Брошенное в спину, не обернулся и не оглядывался.

Спустился на первый. Взял ключи от Ауди, пошел к ней. Чувствуя, что с каждым разом волны отчаянного страха накрывают все сильнее. Но это его проблемы.

С самого начала это были его проблемы.

И справляться с ними должен он за свой счет, а не за чужой.

Он уже и так, получается… Ребенка потерял.

Агата вышла почти сразу. Без вещей. Ей они сейчас были не нужны. Слишком хорошо понимала, что настроение Кости может в любой момент измениться.

Это снова сделало ему по-особенному больно. Даже сейчас она ему не доверяет. Но и здесь… Сам виноват.

В тишине сели в машину.

В тишине ехали.

Костя концентрировался на дороге.

Агата чувствовала себя очень неуютно. То и дело мяла пальцами колени. У нее несколько раз сбилось дыхание. Она явно готова была расплакаться, но сдерживалась, пока не увидела родной дом…

Всхлипнула, потянулась рукой ко рту, зажала его…

Скосила взгляд, уже покрытый пеленой слез, поймала Костин — тяжелый… Но не потому, что он на неё злится. Нет. Теперь-то только на себя.

А она… Просто очень сильно хотела спокойствия. Просто очень хотела вновь за семь своих замков, которые он взломал, потому что мог.

Наверное, Агата предпочла бы, чтобы он остался в машине, но Костя не смог отпустить. Сам прикладывал брелок к домофону, поднимался за Агатой на ее этаж.

Шел следом, когда она приближалась к двери…

Агата остановилась перед ней, опустила голову… Чувствовала, что он тормозит слишком близко…

Видела, что вытягивает руку сбоку, переворачивает, держит ладонь с ключами раскрытой…

Агата их берет, шепчет: «спасибо», но не спешит тут же нырнуть и закрыться.

Он медлит, она тоже медлит.

Костя сжимает кулак, опускает его сначала, а потом делает еще полшага, скользя руками по ее бокам, сминая ткань свитера, вминая ее спину в свою грудь. Утыкается губами в шею, жмурится, чувствует ее дрожь и свое отчаянье…

— Пожалуйста… Хотя бы не спеши… Агат… Пожалуйста… Я всё сделаю. Роди мне его. Я тебя люблю. И его я полюблю. Я вас любить хочу. Пожалуйста, позволь… Подумай хотя бы… Пожалуйста…

Агата не бросилась в отрицание. Только это не прибавило Косте надежды.

Он продолжал жмурясь делать частые вдохи, будто пытаясь надышаться на всю жизнь. Которая явно дальше — без нее. Без нее и без ребенка. И с чувством вины. Потому что ни один победитель не способен соскочить с порочного круга, который был ему заложен свыше.

Как бы он ни хорохорился. Как бы не выдирался. Он слетел вниз. Он снова на дне. Он тот, от кого нельзя рожать. Он тот, кто не достоин любви. Мать была права, отвергая его. Только аборт надо было делать ещё ей…

— Пусти меня, пожалуйста… Всё будет хорошо…

Гладившая всё это время его руку Агата (то ли рефлекторно, то ли потому, что знает — с сумасшедшими так надежней) опустила свою, шепнула просительно, чуть поворачивая голову…

Наверное, боялась, что даже сейчас он всё ещё может передумать и прокатать известный сценарий.

Наверное, больше действительно никогда и никому не поверит. И всю жизнь будет немного бояться, что он — вот такой — к ней вернется.

Но тут ей всё равно будет лучше. Это понятно…

Костя сделал последний вдох, вжал чуть сильнее, а потом отступил, отпуская.

Следил, как Агата открывает квартиру, как заходит в неё…

Хотел бы, чтобы оглянулась хотя бы… Надежду дала, но она — не готова. Возможно, никогда больше не будет готова.

Закрывает дверь, щелкает замками, скользит спиной по дереву, оседая на пол.

А Костя опускается на корточки, вжимая в глаза кулаки.

Она снова внутри. Он — снаружи.

И права взломать дверь у него больше нет.

А у неё нет желания её открыть добровольно.