Забыть завтра

Глава 9

Мне снился сон. Или, по крайней мере, я думала, что это сон. Это не была галлюцинация, так как я помнила, что это действительно происходило. Кроме того, это не было обычным воспоминанием, туманным и нечетким. Я проживала каждый миг, ощущала каждое чувство, каждую текстуру, каждую деталь, как было в моем воспоминании о будущем.

Я желала, чтобы это было реальностью. О, как бы мне хотелось, чтобы я могла снова вернуться назад к тем временам. Таким образом, да. Я думаю, что лучшим описанием для этого будет «сон».

Я прислонилась лбом к холодному стеклянному сенсору на запирающемся шкафчике. Мои глаза жгло изнутри, но я не собиралась плакать. Это было бы глупо. В смысле, что моя мама могла бы позволить своей крошке пропустить утренний сон один раз. Не каждый день мое жаркое выбирают для школьной Феерии Искусства. Но все нормально. Мне все равно. Малышке нужен ее сон. Малышке нужно придерживаться распорядка дня. Все для ребенка.

Замок запищал на меня.

— В доступе отказано. Отпечатки пальцев не обнаружены.

Вздохнув, я заменила свой лоб ладонью. Через секунду замок открылся, и я увидела среди кучи мерных стаканчиков и тюбиков тонального крема оранжевый лист.

Я втянула воздух. Не знаю, как он это делает. Эти шкафчики должны быть антивандальными, но я каждый день находила внутри новый лист.

Как я делала каждый день, я взяла лист и погладила черешок пальцами.

— Мне понравилось твое выступление на Феерии, — произнес голос позади меня. — На вкус совершенно отличалось от промышленной версии.

Я уронила лист, словно не я только что ласкала его, и обернулась лицом к Логану. У него влажные волосы, словно он пытался пригладить их, но пара прядей на затылке встопорщились. Мое сердце задрожало.

— Да, — произнесла я, стараясь, чтобы голос мой звучал непринужденно. — В моей семье это один из любимейших вариантов для ужина.

В чем я никому не признаюсь, особенно моей матери, так это что я приготовила жаркое из-за того, что это одно из немногих блюд, которые может есть Джесса. Морковь и картошка достаточно мягкие, чтобы превращать их в пюре, и всякий раз, когда я кладу немного в ее рот, моя сестра хлопает в ладоши и лезет за добавкой. В эти мгновения становится неважно, что моя мама забыла обо мне с тех пор, как родилась малышка. Есть только я и Джесса — вместе против всего остального мира.

— Так ты сделала его для своей матери? — спросил Логан.

Может, и так, но она даже не побеспокоилась прийти в школу и попробовать его. Во мне поднялась волна ярости.

— Нет. Я сделала его для моего отца.

— Я думал, он пропал.

Пропал. Один из способов описать произошедшее. Восемь лет назад мой отец ушел на работу — и в дом больше никогда не возвращался. Моя мама никогда не объясняла, куда он ушел.

Я захлопнула дверцу запирающегося шкафчика.

— Он возвращается.

Логан моргнул. Несомненно, он слышал свою версию того, что случилось с моим отцом.

— Откуда ты знаешь?

До этого это была лишь слабая надежда. Что-то, ради чего я скрещивала пальцы и чего горячо желала, когда слышала, как мама плачет по ночам. Но теперь, сказав это Логану, я знала, что это правда. Я чувствовала это каждой частичкой себя.

— Моя мама слишком сильно любит отца, чтобы иметь ребенка от кого-нибудь другого, — и детские фотографии Джессы выглядят точь-в-точь как мои. Мы несем в себе одни гены. У нас глаза моего отца, сужающиеся по краям. И кожа цвета морской раковины от моей матери. — Так что он возвращался, — медленно выговорила я, обдумывая это в голове. — Может, ему пришлось снова уйти для работы или еще чего, но теперь, когда есть Джесса, он собирается вернуться и заботиться о нас. — Я смотрела на Логана почти умоляюще. — Разве не сделал бы ты так же? Если бы у тебя был маленький ребенок, подобный Джессе, не хотел бы ты быть рядом с ней?

— Начнем с того, что если бы в моей жизни был кто-то, подобный тебе, я бы никогда тебя не оставил, — сказал он уверенно и твердо.

Конечно, это так.

Спустя несколько недель его брат Майки запустил мяч для игры в ракетбол в воздух, и Логан прекратил нашу дружбу. Я хранила последний лист в своем шкафчике, пока он не искрошился. Я даже несколько раз оставляла шкафчик открытым, чтобы ему было проще.

Но нового листа так и не появилось. Как и моего отца.

Когда я проснулась, голова соображала очень вяло, словно мне нужно было каждую мысль пропустить через фильтр перед тем как она будет отмечена. Прошло много времени с тех пор, когда я испытывала это негодование на свою сестру. Может быть, из-за этого моя будущая-я убивает сестру — из-за того, что я затаила некую ревность против Джессы, в которой не признаюсь даже самой себе?

Нет. Я не чувствовала ревности или злобы в моем воспоминании. Я чувствовала только… страх. Я села и прижала колени к груди. Джесса лучше, добрее, чем я. Она не спорит с мамой, не забывает об обязанностях по дому. Я никогда не видела, чтобы мамочка хваталась за голову и стонала из-за Джессы. Так что с того, если мамочка больше любит ее? Я бы тоже стала любить ее больше.

По крайней мере, с одним разобрались. Мой мозг может манипулировать не только моим воспоминанием о будущем. Я могу «оживить» также и другие воспоминания.

Проверяя теорию, я вызвала перед глазами лицо Логана в тот момент, когда он сказал мне, что никогда меня не оставит. Я приблизила изображение, так что единственным, что я могла видеть, был острый край одной из его скул. И да, на его щеке была одинокая, прямая ресница.

Я сильно выдохнула. Вот он, мой ответ. Мой мозг может приближать подобно записывающему устройству. Дело не в том, что с моим воспоминанием что-то странное. Дело, безусловно, во мне.

Эта способность появилась в тот день, когда я получила свое воспоминание. Может быть, этот процесс как-то связан с этими силами?

«Силы» все-таки неподходящее слово. Я ведь не могу видеть будущее или поднять вещи в воздух. В лучшем случае я подделка под цифровую камеру. Можно ли это действительно рассматривать как паранормальную способность? Если да, то она не похожа ни на одну паранормальную способность, о которой я когда-либо слышала.

Я поднялась на ноги и прошлась по камере, размахивая вперед и назад руками. Теперь, когда я свыклась с этой идеей, я думаю, что справлюсь. Худшее в обладании паранормальной способностью, — то, что АпИТ будет охотиться за тобой. Но они уже поймали меня. Лучшее? Ну, возможно, я смогу придумать, как использовать ее против них.

— Птенчик. Эй, Птенчик.

Я остановилась. Кто это? Источник голоса, казалось, должен быть прямо передо мной, но кроме меня в камере никого не было. И никого по ту сторону решетки. У меня, должно быть, слуховые галлюцинации.

— Эй, Птенец. Когда ты закончишь с гимнастикой, почему бы тебе не подойти поговорить со мной?

Гимнастика? Я поняла, что все еще размахиваю руками. Я торопливо спрятала их себе за спину.

— Здесь. В углу. Тут есть незакрепленный кирпич.

Я пересекла комнату в том направлении, откуда раздавался голос. Опустившись на колени, я пробежалась руками по стене. Грязь покрыла кончики моих пальцев, когда они коснулись цемента. В самом низу я нащупала пустое место, из которого вытащили кирпич.

Я растянулась на полу и прижала лицо к отверстию. Оттуда на меня смотрел глаз.

Мой пульс подскочил. Глаз был круглой формы, с длинными черными ресницами, которые торчали под прямым углом. В школе эти ресницы были бы предметом зависти для всех девушек. Она могла завивать их, даже прикреплять крошечные бусины. Но здесь, в заключение, без необходимых инструментов по уходу, ресницы выглядели неухоженными, словно заросший сорняками заброшенный сад.

— Как так получилось, что я не заметила эту дыру до этого? — спросила я.

— Потому что, Птенчик, — произнес голос, словно я глупая. — До этого я не вынимала кирпич. Я не собиралась слушать, как скулящий нытик зовет мамочку. Но после того как ты вчера накрутила девчонок, я подумала, что ты можешь оказаться способной позабавить меня.

Это второй человек, кто принял мои действия за то, чем они не являются. Я не выкрикивала эти вещи из-за того, что являюсь агрессивной или интересной. Я просто была… нетерпеливой.

— Почему ты зовешь меня Птенчиком? — спросила я.

— Потому что ты словно птенец, собирающийся свалиться с ветки и устремиться к своей смерти. Я так всех новеньких девушек называю.

— Кто ты?

Глаз моргнул.

— Можешь звать меня Салли (прим. пер.: Sully — пачкать, марать, опоганить).

— Сэлли (прим. пер.: Sally — существующее женское имя, уменьшительное для имени Сара)?

— Нет. Салли. Либо потому что я угрюмая (прим. пер.: Sullen — отшельник, бука, угрюмый, сердитый, надутый), либо потому что я все вокруг пачкаю. Выбери что-нибудь сама.

Голос у нее молодой, так что она и сама, должно быть, не так давно была новичком. Но тон у нее тяжелый, взвешенный, с той многогранностью, которую дает только пережитый опыт.

— Итак, Салли, когда они позволят мне увидеть мою мать? — Я не хотела видеться с Джессой. Слишком опасно. Но, возможно, я смогу предупредить мамочку. Дать ей знать, что я видела Джессу подопытной в лаборатории в будущем, чтобы она могла предпринять дополнительные меры предосторожности и не дать этому воплотиться.

Глаз закатился вверх.

— Тебе не дадут увидеться с семьей, Птенчик. Это не заключение, ты знаешь. В Лимбо нет права на свидания.

Да? Моя кожа покрылась ссадинами из-за грубого материала комбинезона, и я живу в клетке с ведрами для мочи и экскрементов, в которых многие дни идет процесс разложения. Конечно, это заключение.

— О чем ты говоришь? Что такое Лимбо? — Когда я задала вопрос, я поняла, что уже слышала этот термин от Председателя Дрезден.

Глаз Салли закрылся, и я увидела линии, испещрившие ее веко, слишком тонкие, чтобы быть венками. У нее, должно быть, там вытатуировано изображение. Я пододвинулась чуть ближе, но моя голова заслонила и так тусклый источник света, так что я отодвинулась обратно.

Глаз распахнулся.

— Ты в Лимбо, потому что еще не сделала ничего плохого, поэтому они не могут признать тебя виновной в чем-нибудь. Но они также не могут отпустить тебя, потому что ты совершишь преступление. Так что они держат тебя здесь, пока что-нибудь не изменится.

— Но что может каким-либо образом измениться? — спросила я. — Я не могу совершить преступление, если они заперли меня. Правильно?

Глаз моргнул.

— Может быть, Птенчик. А, может, и нет.

— Что это значит?

Она не ответила. Я ждала целую минуту, но глаз просто продолжал смотреть на меня.

Я попробовала задать другой вопрос.

— Салли, ты когда-нибудь видела, как они используют здесь иглу? Шприц длиной примерно с мою ладонь, такой, цилиндрической формы?

Эмоция, которую я не смогла распознать, промелькнула на ее лице.

— Да.

Я втянула воздух.

— Когда это было? Что тебе об этом известно?

Она долго рассматривала меня. Моргнула, еще раз, еще.

— Что мне за это будет?

Я не настолько Птенчик, чтобы не знать, что информацию задаром не отдают. Была только одна проблема. У меня не так много чего-либо, что может стать предметом сделки.

— Хочешь мою бурду? — спросила я.

Она фыркнула.

— Я тебя умоляю!

— Я умею выслушать. Я могу выслушать все, что ты захочешь высказать.

— Даже более убого. Я не говорила, что мне нужен друг, Птенец. А если бы и был нужен, им не стала бы ты. — Мне захотелось побиться головой об стену.

— Что ты от меня хочешь?

— В этом и проблема, не так ли? — она рассмеялась. — У тебя нет ничего, чего бы я хотела, — напевая мелодию, которую я не узнала, она поставила кирпич на место.

— Подожди, — сказала я, но было уже слишком поздно. Диалог окончен.

Я пробежалась пальцами по стене. Свободный кирпич не выпирал из стены так далеко как остальные. Я нажала на него, но он не сдвинулся с места. Она, скорее всего, подперла его чем-то.

Умная девочка эта Салли. Полдюйма делают невозможным для меня ухватить его, давая ей абсолютный контроль над решением начать беседу.

Вздохнув, я вернулась к противоположной стене. Я должна разузнать все об этой игле, выяснить, как она попадет в руки к будущей мне, лишь чтобы убедиться, что этого не произойдет со мной в настоящем.

Что бы Салли ни знала — это остается вне моей досягаемости. И так будет до тех пор, пока я не выясню, как дать ей то, чего она хочет.