Загадочная история Рэйчел

Глава третья

Рэйчел стояла у входа в мансарду и пыталась преодолеть страх, который неожиданно навалился на нее.

— Это смешно, в конце концов, — проговорила она вслух. — Нельзя так распускаться! Прошлое кончилось; его больше нет.

Однако оно не кончилось, оно притаилось на время, чтобы вынырнуть из памяти, как из ящика Пандоры, как раз в тот момент, когда в дом вошел Габриэль. И вместе с этим прошлым на поверхность поднялись вся боль, грязь, вся ненависть, которые в мгновение ока смели тот хрупкий мир, который так тщательно возводила в своей душе Рэйчел.

Внизу открылась и закрылась дверь, и раздались тяжелые мужские шаги вверх по лестнице. Рэйчел очнулась — еще не хватает, чтобы он застал ее здесь!

Обед закончился пару часов назад. Невыносимо тягостная церемония, каждая секунда которой была испытанием на прочность.

Габриэль сидел напротив нее, блистая безупречным костюмом, свежей рубашкой и галстуком. Одно из непререкаемых правил Грега Тирнана гласило: «В этом доме принято одеваться к обеду».

— «Я не потерплю расхлябанности, которая, похоже, заразила сегодня всех», — сухо процитировал Габриэль, встретив Рэйчел перед обедом. — Видишь, даже после смерти он продолжает распоряжаться нашей жизнью.

— Твой отец всегда любил соблюдать правила.

— И элегантных, красивых женщин, — парировал Габриэль, скользнув взглядом по ее лиловому бархатному платью.

Взгляд спокоен и холоден, в глазах нет и следа того беспокойного огня, который так испугал ее утром, тем не менее она почему-то сразу ощутила, как подчеркивает дорогая ткань линии ее тела, высокую грудь, округлые бедра. Несмотря на длинные рукава и высокий воротник платья, Рэйчел почувствовала себя голой и пожалела, что не надела что-нибудь другое.

— Отец определенно одобрил бы, как ты следуешь его инструкциям. Эти украшения — твоя собственная работа?

— Эти?

Дрожащими пальцами она коснулась серебряных с аметистом сережек — может, это отвлечет его, наконец, от ее груди? Ей казалось, что с нее содрали кожу и мягкий бархат мучительно царапал нервные окончания.

— Да, это я придумала. На последнее Рождество Грег подарил мне камни, и я разработала весь дизайн.

Еще один щедрый подарок его отца. Интересно, как он прореагирует на это после сюрприза с мансардой? Но Габриэль просто кивнул, медленно отпив вина из бокала.

— Очень впечатляют, — легко проговорил он. — У тебя талант.

Кажется, у них началось что-то вроде светской беседы. В этот момент к ним присоединилась Лидия, и атмосфера сделалась совершенно ледяной. Фразы были официально-любезны и безукоризненно вежливы; темы — исключительно нейтральные, пища — на редкость неаппетитная.

Как только стало возможно, Лидия перестала даже делать вид, что ест. Она торопливо произнесла извинения и удалилась к себе, не дожидаясь десерта. Рэйчел и Габриэль короткое время создавали видимость того, что заняты едой, затем он отодвинул свою почти нетронутую тарелку и бросил на стол льняную салфетку.

— Должно быть, я устал в самолете больше, чем думал. Мне следовало бы принести извинения миссис Рейнольдс за сегодняшнее утро.

— Уверена, она поймет.

Рэйчел была благодарна за возможность покончить наконец с едой. Со вздохом облегчения она откинулась на спинку кресла.

— Честно говоря, в эти дни никто не в восторге от ее стряпни. Кофе?

— Я бы отказался, если не возражаешь. Боюсь, кофеин может помешать крепкому ночному сну. Но я бы выпил бренди, если можно.

— Конечно. Тебе не нужно спрашивать…

Слова застыли у нее на губах. Это уже не его дом, говорил его взгляд, и она чертовски хорошо это знает.

— Наливай сам, — бодро проговорила Рэйчел. — Но прошу простить, если я не присоединюсь к тебе. День был долгий, так что я только загляну к маме и пойду наверх.

Но сначала Рэйчел поднялась к себе, сняла бархатное платье, смыла косметику и облачилась в кремовый с розами шелковый халат, затем осторожно постучала в дверь к матери.

На удивление, Лидия была склонна к разговору, и Рэйчел просидела у нее дольше, чем ожидала. Но едва она прошла темный коридор по пути в свою комнату, ее охватила паника, приморозившая пальцы к дверной ручке, — она не может идти в эту мансарду, слишком много воспоминаний связано с ней, слишком свежи они в памяти.

Шаги Габриэля подействовали как электрический разряд — он вот-вот увидит ее здесь, застывшую, словно заяц, схваченный фарами приближающейся машины. Тряхнув головой, она приказала себе очнуться, быстро проскользнула на лестницу и закрыла за собой дверь.

Она успела вовремя. Сердце еще продолжало неистово колотиться, когда послышались шаги Габриэля, направлявшегося по коридору к себе. Он прошел мимо комнаты матери, и под его ногой скрипнула половица.

«Мы ведь не хотим повторять прошлые ошибки…» — всплыло в памяти.

Если бы ее в свое время спугнула мысль о скрипящей половице, может, они не зашли бы так далеко в ту ночь. Но Грег и мать были в театре, и они с Габриэлем оставались в доме одни.

Воспоминание было так сильно, что Рэйчел замерла, глядя на мягкие кремовые и персиковые тона стен — их выбрала мать, когда заново отделывали мансарду.

Она предпочла бы бескомпромиссно мужской, зеленый с бронзой, декор, который любил Габриэль. Именно такой она впервые увидела эту комнату и такой всегда представляла ее в своих тайных мыслях.

Вообще в его святилище она попала далеко не сразу. Долгое время Габриэль демонстрировал редкую враждебность к Лидии, и, соответственно, к ее дочери.

Но постепенно, медленно все начало меняться к лучшему. Он стал разговаривать с Рэйчел, дошел до дразнящей воображение снисходительности и — по крайней мере так ей казалось — начал проявлять к ней нечто вроде привязанности.

Сама Рэйчел испытала настоящее потрясение, впервые встретив этого высокого, с виду мрачного и в то же время чертовски обаятельного мужчину. Ей, неопытной шестнадцатилетней девушке, Габриэль, недавно окончивший университет и работающий в международной ювелирной компании отца, казался невероятно умным.

Все разговоры между ними были неизбежно короткими и неловкими, потому что Рэйчел, еле дыша от благоговения, спотыкалась на каждом слове и едва могла построить связную фразу. Она до сих пор отчетливо помнит тот день, восемнадцать месяцев спустя, когда все изменилось.

Был день рождения Габриэля, и она набралась смелости и спросила, сколько же ему. Его ответ поразил ее.

— Двадцать шесть? Но ты окончил университет только два года назад. Что случилось? Ты оставался на второй год?

Едва эти слова сорвались с ее губ, ей тут же захотелось провалиться сквозь землю. Но Габриэль, похоже, был настроен благодушно и засмеялся в ответ.

— Ничего себе комплимент, — процедил он. — Нет, есть более пристойное объяснение. Я взял тайм-аут на пару лет между школой и университетом. Работал добровольцем в Африке.

Он назвал страну, раздираемую гражданской войной и полную отчаявшихся беженцев. Только вчера Рэйчел видела по телевизору ужасающий репортаж оттуда. Ей стало не по себе, когда она представила, как он там жил.

— Но там же страшно! Как ты выдержал?

— Было трудно, — лаконично ответил Габриэль. — А что касается, выдержать или нет, то там, знаешь, об этом и не думаешь. Это здесь у нас есть какие-то варианты, можно выбирать; а там у людей просто нет выбора. Они вынуждены выдерживать эти условия, потому что других нет. А я… В конце концов, на короткое время можно выдержать что угодно.

— Но что тебя заставило туда поехать?

Рэйчел даже не пыталась скрыть благоговейный ужас в голосе.

— Тяжелый случай угрызений совести, — последовал ироничный ответ. Он нетерпеливо поднялся и подошел к окну. Темза еще не была скрыта туманом. — Я был молодым, здоровым, ничем не связанным, прекрасно воспитанным. Неожиданно я понял, что лежу на конвейерной ленте — чрезвычайно комфортабельной, выстланной мехом: из школы в университет, потом на работу к отцу, чтобы со временем возглавить семейный бизнес. Ужасно захотелось остановить этот конвейер, соскочить с него, пока не успел привыкнуть. Я хотел сделать что-то стоящее.

— Ты не считаешь ювелирные работы «Дома Тирнана» стоящими?

Он стремительно развернулся.

— Создавать изысканные украшения для кучки богачей? Вряд ли жизнь на земле станет от этого лучше.

— А я была бы рада заниматься чем-нибудь в этом роде! А когда разбогатеешь, как разбогател твой отец, то можно подумать, что делать с деньгами — закупать продукты для бедных, строить больницы. Будь у меня состояние, я именно так бы потратила его. Ты мог бы сделать очень многое!

— Ах, как ты права!

Ирония, прозвучавшая в ответе, заставила ее резко поднять голову и с укором посмотреть на его хмурое лицо.

— Не нужно смеяться надо мной! Я знаю, ты считаешь меня безнадежно наивной и глупой…

— Ничуть! — решительно оборвал Габриэль. — Поверь мне, моя милая Рэйчел, я никогда не считал тебя глупой. Невинной, возможно. Ранимой — да; и, пожалуй, наивной.

— Я не ребенок! — Полные губы Рэйчел протестующе надулись. — Через неделю мне исполнится восемнадцать!

— Но ты по-прежнему достаточно молода, чтобы безоговорочно верить в свои идеалы. К сожалению, малыш, реальная жизнь не так проста; она намного сложнее. — С этими словами Габриэль пересек комнату и уселся рядом с ней на подлокотнике кресла. — Во-первых, в мире есть проблемы, рядом с которыми все заработанные деньги кажутся абсолютно ничтожными. Временами мы строим оборону, чтобы обезопасить себя, защититься от этих проблем. Но однажды в ней появляется брешь, и все начинается сначала.

Он глубоко вздохнул и пригладил руками волосы, осматривая роскошную комнату, обставленную дорогой мебелью.

— У денег есть отвратительное свойство: они заставляют нас забывать, что действительно важно в жизни. Ты незаметно для себя привыкаешь к тому, что на них можно все купить, и с тех пор тебе всегда мало. Ты хочешь еще — больше, лучше. Новую машину, новый дом…

Последовала пауза и быстрый взгляд на ее растерянное лицо.

— Новую жену, — добавила вместо него Рэйчел, — во всяком случае, новую женщину, — уточнила она, помня, что по крайней мере по закону его отец был по-прежнему женат на его матери.

Когда Габриэль молча кивнул, Рэйчел машинально прикинула сроки: если Габриэль уехал в Африку сразу после школы, то…

— Но ведь существовала и вторая причина, по которой ты решил взять тайм-аут? — осторожно спросила она, боясь наступить на больную мозоль.

Рэйчел еще тогда догадывалась, что Лидия была не единственной «новой женщиной» в жизни Грега. Ее мать впервые встретила Грега Тирнана лет двадцать назад. Но тогда их роман был краток и мимолетен и закончился, едва начавшись. Вскоре Лидия познакомилась с Джоном Амисом и вышла за него замуж.

— Потому что обнаружил, что мой отец неверен матери. Ты это имеешь в виду? — спросил Габриэль. — Да, и это тоже. Когда у тебя из-под ног начинает уходить почва, ты сомневаешься во всем, даже в мечте своей жизни. Так что я отложил учебу в университете и отправился искать себя.

В его тоне была какая-то мрачная беспечность.

— И ты справился?

— Как видишь, я вернулся. — Он невесело усмехнулся. — Поддался иллюзиям. На какое-то время даже поверил, что родители помирились. Но не прошло и полугода, как стало ясно, что это лишь вооруженное перемирие и отец готов к новым подвигам.

Он резко вскочил, тряхнул головой, словно пытаясь сбросить воспоминания, и, слегка ссутулившись, сунул руки в карманы джинсов.

— Не могу поверить, — услышала она его бормотание.

— Не можешь поверить во что? Во что? — Она хотела услышать ответ, а он смотрел мимо нее, будто раздумывая, продолжать или нет. — Габриэль!

Он быстро расправил плечи, словно отбрасывая колебания, и посмотрел на Рэйчел хмурым взглядом.

— Не могу поверить, что рассказываю все это тебе, ребенку.

Ее словно ударили с размаху о твердую каменную стену.

— Я не ребенок! — Она не смогла скрыть боль в голосе. — Я не в теплице росла, ты знаешь! Пусть я была маленькой, когда все это случилось, но я помню, как умер отец, как трудно было понять, что он никогда не вернется; помню страх за маму и всех, кого я любила…

— О Боже, прости меня!

Габриэль быстро подошел к ней и снова сел на подлокотник кресла. Он поднял ее лицо за подбородок и заглянул ей в глаза. Рэйчел слышала, как он пробормотал, заметив в них слезы:

— Я не подумал! Прости!

Она быстро смахнула слезы ладонью и попыталась придать себе независимый вид.

— Я знаю…

— Я не сомневаюсь, что ты знаешь, — успокоил он. — В конце концов, ты такая серьезная девочка.

Он осторожно убрал с ее лица блестящую прядь и заправил ее за ухо с такой нежностью, что сердце у нее болезненно заколотилось. Ей казалось, она сейчас утонет в темной глубине его глаз.

Неужели… поцелует? Она хотела этого больше всего на свете.

— Я…

Но ей не удалось узнать, что хотел сказать или сделать Габриэль, потому что в этот момент дверь распахнулась.

— Так вот ты где!

Серые глаза Лидии быстро оценили обстановку. Ее тщательно подведенные брови сошлись вместе, недвусмысленно показывая, что она, мягко говоря, недовольна.

— Я, кажется, велела тебе отправляться в свою комнату и заняться уроками! Что ты здесь крутишься?

Рэйчел понадобилось несколько секунд, чтобы оправиться от неожиданности, у Габриэля же не дрогнул ни один мускул на лице. Он неторопливо и, как показалось Рэйчел, нехотя убрал руку с ее щеки, как будто не желал нарушать их хрупкой близости.

— Я… — попыталась протестовать Рэйчел.

— Немедленно к себе!

Взгляд Рэйчел пробежал по его лицу, ища поддержки, но он лишь сочувственно улыбнулся и кивнул в сторону двери.

— Лучше делай, что говорят. Иначе тебе никогда не заработать состояния, которого ты так жаждешь.

Протестующе вздохнув, Рэйчел поднялась и побрела из комнаты. Уже у лестницы она услышала громкий голос матери, несущийся из приоткрытой двери:

— Я была бы вам весьма признательна, Габриэль, если бы вы оставили мою дочь в покое. Я не хочу, чтобы вы забивали ей голову всякими глупостями…

— Вам не о чем беспокоиться, миссис Амис, — отрезал Габриэль тем строгим, официальным тоном, которым он всегда разговаривал с Лидией. — Какие бы коварные замыслы по отношению к Рэйчел вы во мне ни подозревали, они существуют только в вашей голове. Смею вас уверить, что думаю о ней только как о юном друге. Она со мной в полной безопасности.

При этих словах слабая надежда, которая еще теплилась у нее в душе, угасла. Рэйчел вдруг почувствовала себя несчастной и больной: она не желала быть в безопасности с Габриэлем! И меньше всего хотела, чтобы он думал о ней как о юном друге.

Рэйчел вдруг очнулась, словно от внезапного толчка, и обнаружила, что сидит на краю постели, а воспоминания проносятся перед ней, как кадры кинохроники.

Вокруг было темно и тихо; в комнату проникал холод весенней ночи.

Поежившись, она вскочила и потерла руки, чтобы согреться, пытаясь стряхнуть наваждение. Первой мыслью было включить свет, но даже внезапное сияние лампы не могло осветить все потаенные углы ее памяти, где густой и липкой паутиной скопилось прошлое.

Если бы ее оставили в покое! Может быть, тогда она действительно была бы в безопасности.

Но ее нарождающаяся сексуальность, ее женская гордость были уязвлены. В словах Габриэля она услышала отнюдь не декларацию о намерениях, а вызов. Она бросилась в свою комнату, упала на кровать и безудержно зарыдала, колотя сжатыми кулаками подушку. Все ее мысли, как в фокусе, сошлись на том моменте, когда Габриэль коснулся ее лица.

— Он хотел поцеловать меня! Я знаю, он хотел! — повторяла она себе. — И поцеловал бы, если бы не пришла Лидия!

А все, что он сказал потом, — это только чтобы успокоить мать, думает он совсем не так.

Ей почти удалось убедить себя. Что при этом чувствовал или не чувствовал Габриэль, осталось за скобками — она любит его и сделает все, чтобы однажды он об этом узнал.

И вот тогда, клялась она себе, он заметит ее настоящую; признает, не сможет не признать ее взрослой, зрелой женщиной. И он — Рэйчел уверена — никогда больше не будет обращаться с ней как с ребенком и не сможет ограничиться простой дружбой.

Она верила каждому слову этой клятвы, словно присягала на Библии в зале суда. В результате с этого момента она уже никогда не была в безопасности рядом с Габриэлем.