Замок Саттон

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Король Генрих танцевал. Одетый в ослепительно-белый костюм, расшитый драгоценными камнями, с крепкими ногами и элегантными подвязками, он знал, что является центром внимания. В ту ночь он чувствовал себя вновь восемнадцатилетним юношей, не отягощенным заботами монарха. Он даже не совсем осознавал, почему у него такое ощущение. Может быть, от избытка выпитого вина? Или от того, что ему нравится собственная роль Страстного Желания на бале-маскараде, устроенном кардиналом Уолси? Или потому, что в начале вечера он поднял глаза и встретил ответный взгляд худенькой изящной девушки с волосами черными, как ночь, которая двигалась в танце с присущей только ей горделивой осанкой?

Боже, какие у нее глаза! Темные, но полные золотистых искорок, говоривших о таинственности и страсти, способных привести в восторг любого мужчину. Генрих ощутил прилив мужества. Он ринулся вперед, чтобы взять ее руку, поскольку настал момент Страстному Желанию прийти на помощь Девице-Красавице. Длинные рукава, которые она всегда носила, соскользнули назад, когда он взял ее за руку, и он с изумлением увидел то, чего не замечал прежде, когда порой встречал ее при дворе. Ее левая рука имела неправильную форму. Вбок от мизинца рос еще один крошечный пальчик, тоже с ноготком. Метка ведьм! Девушка ловко прикрыла руку свисающим рукавом. Она подняла взгляд на короля и застенчиво улыбнулась. Он подумал, что если это колдовские чары, то он охотно станет ее жертвой.

Ричард Вестон, стоявший возле танцующих, заметил переглядывание Генриха и дочери Томаса Болейна, Анны. Заметил он также и то, что уже видел и раньше, а в последнее время наблюдал все чаще и чаще: в короле ощущалось беспокойство, какое-то недовольство, как будто ему хотелось разом изменить свою жизнь.

Конечно, не один Ричард замечал это. В приближенных королю кругах обсуждалось все это — всегда, впрочем, приглушенными голосами, убедившись предварительно, не подслушивает ли кто-либо посторонний. Все понимали, что король не только желал наследника для Англии, но он еще и разлюбил королеву.

Ричард, со своим острым, неподводившим его чутьем, считал, что ситуация становится чрезвычайно накаленной, зная, что вечно недовольный монарх может спровоцировать распри и волнения в стране. Но никто из его друзей — кроме одного или двух — не соглашался с ним. Король, думали они, поступает как нельзя лучше, полностью отдаваясь наслаждению жизнью, так что никакой опасности впереди нет.

Ричард вновь взглянул на танцующих и подумал: «Конечно, эта малышка не представляет опасности. В ней нет ничего особенного, только глаза. Вся красота в их семье досталась ее сестре».

После окончания танца девушка, которой на вид было не больше пятнадцати-шестнадцати, присоединилась к группе своих сверстников, ни разу не оглянувшись на короля. Ричард заметил, поскольку он вменил себе в обязанность замечать все, что группа состояла в основном из юношей и что, когда она присоединилась к ним, среди них возникло как бы легкое волнение. Их, казалось, подхватил вихрь веселости, но Ричард не мог понять почему.

Правда, двигалась она грациозно, а голос с явным французским акцентом звучал мелодично, и изысканно, но внешность — ничего особенного. Тем не менее странно, что, вернувшись всего несколько недель назад от двора французской королевы Клод, она уже собрала вокруг себя небольшой избранный круг придворных. И, уж конечно, не потому, что была сестрой любовницы короля. Полагать так не было смысла, поскольку Мэри Карей, урожденная Болейн, не являлась самой популярной дамой при дворе.

Ричард оглянулся и увидел, что еще один человек смотрит в том же направлении — сэр Ричард Джернинхем, его друг и соратник, член королевской палаты, — тоже с вниманием изучает мадемуазель Болейн.

— Завораживает! — сказал Джернинхем.

— Анна Болейн?! — удивился Ричард.

— Ее отец, Том, настоял, чтобы я встретился с ней на днях.

Ричард знал, что имел в виду Джернинхем. Каким толкачом был этот Болейн! Сует нос повсюду, старается, чтобы его дочери встречались с нужными людьми. «Он, должно быть, торжествует, — подумал Ричард, — что Мэри Болейн прямо с брачного ложа после свадьбы с Уильямом Кареем перебралась в постель короля».

— И что вы думаете о ней?

— Она прекрасно воспитана — конечно, во французском стиле, — а кроме того, с ней интересно. Она рассмешила меня.

Ричард был поражен: невероятно, чтобы кто-нибудь смог заставить смеяться мрачного Джернинхема, но чтобы это сделала такая тощая, ничего из себя не представляющая девчонка…

Той весной 1522 года на Ричарда Вестона навалилось множество обязанностей при дворе. Через несколько дней после великолепного приема, устроенного Уолси, он явился во дворец в Гринвиче — на сей раз ради церемонии собственного вступления в должность. Вместе с Джернинхемом и тремя другими придворными его должны были произвести в королевские виночерпии.

В тот вечер его жена в богатом зеленом платье, расшитом серебром, выглядела так прекрасно, и Ричард больше думал о том, как приятно будет с ней в их большой постели, когда мечтательный ход его мыслей был прерван главным пажом королевы, раскланивающимся перед ними.

— Ее Светлость королева просит вас, леди Вестон, явиться в ее апартаменты.

Следуя за пажом, Анна Вестон думала: «Как это похоже на Екатерину. Она никогда не забывает подруг!» И припомнила времена, проведенные ими вместе. Анна присутствовала при большинстве значительных событий в жизни Екатерины. Она вспомнила их первую встречу. Тогда она была просто миссис Анной Вестон, двадцатипятилетней фрейлиной королевы Елизаветы Йоркской. А пятнадцатилетняя Катарина была милой принцессой, привезенной из далекой знойной Испании, чтобы вступить в брак с принцем Артуром. Как ей, наверное, было все незнакомо и страшно. Йоркская королева, чопорная и строгая, восседала на троне в окружении своих дам, наблюдая, как пухленькая, маленькая испанская девочка идет через весь громадный зал и старательно делает реверанс. С ледяным выражением лица Елизавета, прозванная Белой Розой, приняла приветственный поцелуй. Катарина жадно искала вокруг хоть один дружелюбный взгляд и встретилась глазами с Анной Вестон. Они мгновенно понравились друг другу, и фрейлина была вознаграждена милой улыбкой дочери королевы Кастилии.

Через несколько дней Катарина, которую теперь называли Екатериной, вступила в брак со старшим сыном Генриха VII, Артуром. Ричард с Анной присутствовали на торжестве, когда та входила в собор Святого Павла под руку с принцем Генрихом. Но не успели и глазом моргнуть, как белое платье невесты сменилось на черное одеяние вдовы, а любящая принцесса превратилась в маленькую несчастную фигурку.

Потом некоторое время Анна не видела ее. На время траура девочка удалилась от двора. Анна вспомнила, что в следующий раз они встретились в момент смерти королевы Елизаветы при родах. Думая об этом сейчас, Анна вспоминала приглушенные голоса, тусклое освещение, озабоченные и мрачные лица врачей, но над всем этим лицо королевы — белее самой белой розы в Йорке — и обессилевшая рука, гладящая по головке свою юную невестку, шепчущую на ломаном английском:

— Не умирайте, вы не должны умирать — ведь сегодня ваш день рождения.

Это были трогательные и почти нелепые слова, но королева все-таки умерла в свой день рождения. Ей исполнилось всего тридцать семь. Новорожденная девочка, нареченная в честь испанской принцессы, которую королева успела полюбить, тоже была мертва.

После этого принцесса — неуверенная в том, какое будущее ожидает ее в Англии — скромно жила на ничтожную пенсию, кое-как сводя концы с концами и влача жалкое существование в Дарем Хаусе, гадая, выйдет ли она когда-нибудь замуж за принца Генриха, с которым была обручена с тех пор, как ему исполнилось двенадцать лет. Анна же жила тогда вдали от двора. У нее один за другим было три тяжелых выкидыша, пока в 1507 году не родилась благополучно Маргарет.

Затем в апреле 1509 года старый король Генрих VII умер. Через шесть недель Генрих VIII женился на Екатерине, и Анна Вестон назвала следующую новорожденную дочь Кэтрин — так звучало это имя на английский манер — в честь молодой королевы.

Она живо вспомнила картину коронации. Анна, всего за несколько дней до этого поднявшаяся с постели после родов, была признательна за разрешение во время двойной коронации сидеть. Зато Ричард, вассал старого монарха, горделиво стоял. Его опасения, что новый король отвернется от него, считая, что тот уже отслужил свое, ибо Генриху едва исполнилось восемнадцать, а Ричарду было уже сорок три, рассеялись. В течение двух дней Ричарду было даровано три почтенных звания — Хранителя Ханвортского парка; сенешаля Марлоу, Коукгема и Брея и губернатора островов Джернси, Олдернея и Сарка.

Анна подумала, каким бы счастливым стало для них это правление, если бы Господь даровал Англии принца-сына. Как фрейлина королевы Анна, естественно, присутствовала бы при рождении второго ребенка Екатерины — 1 января 1511 года (первый родился мертвым), но сама ожидала ребенка в феврале и находилась в это время дома.

Пока в конце месяца не родился Фрэнсис, здоровый и крепкий, Ричард ничего не рассказывал жене о случившейся трагедии. Его обычно невозмутимое лицо было непривычно мрачным, когда он поведал ей:

— Принц Уэльский умер. Он прожил всего несколько недель. Анна, рыдая, прижимала Фрэнсиса к сердцу, почти испытывая чувство вины, что ее сын жив, в то время как сын Екатерины, как восковая кукла, лежит в крошечном гробу.

Но теперь это все в прошлом. В тридцать один год, тогда, когда Анна Вестон промокала ей вспотевший лоб и протирала руки, Екатерина Арагонская наконец-то произвела на свет живого ребенка — Марию. Затем в 1518 году ее последние роды — мертвый ребенок, вдобавок ко всем остальным мертвым королевским детям. Тогда-то она и шепнула Анне:

— Я обманула ожидания Англии.

Анна вздрогнула.

— Никто, сумевший произвести на свет такую умную дочь, как принцесса, не может говорить так, Ваша Светлость. Но еще ведь не поздно: может быть и принц! Дайте время природе. Но теперь, стоя у дверей апартаментов королевы, Анна подумала, что прошло шесть лет после рождения Марии, и всем стало ясно, что детей у королевы больше не будет.

Паж, остановившийся у входа и поклонившийся королеве, четко доложил:

— Леди Вестон, Ваша Светлость.

Екатерина поднялась со стула, подошла к Анне и взяла обе ее руки в свои.

— Моя дорогая Анна, — сказала она. — Мы так давно не виделись. Как хорошо ты выглядишь!

Анна подумала: «Мне бы очень хотелось, чтобы я могла тоже самое сказать тебе, дорогая подруга». От многочисленных беременностей бедную Екатерину разнесло, ее лицо стало одутловатым. Она выглядела намного старше своих тридцати семи.

Анна сделала глубокий реверанс и ответила:

— Благодарю вас, Ваша Светлость. Надеюсь, вы тоже в добром здравии.

— Проходи и садись. — Екатерина указала на стул рядом со своим, и остальные дамы удалились на почтительное расстояние.

— Анна, я узнала, что сэру Ричарду даровали поместье Саттон. Я однажды была там много лет назад и видела древние развалины. Вы собираетесь строить дом на том же месте? Или, возможно, вы уже приступили к строительству?

— У нас уже подготовлены чертежи, Ваша Светлость, но работы еще не начаты. Мы подумали, что нам следует строить новый дом в парке, а не на старом месте. Ричард решил назвать его Поместье Саттон.

— Мне нравится, — сказала королева, и на мгновение знакомая девичья улыбка осветила ее лицо.

— Мы пережили различные времена, — произнесла Екатерина. — И счастливые, и печальные. Давайте, Анна, пойдем вместе.

И они вместе пошли в зал, где должна была состояться церемония формального введения в должность. Король, выглядевший молодо и заметно веселее, чем в последнее время, шагнул вперед, чтобы поприветствовать их.

— Леди Вестон, как прекрасно вы выглядите. — «Да, он чрезвычайно весел», — решила Анна, делая реверанс. Она подумала, что знает причину. В дальнем конце зала находилась Потаскуха, стоявшая со своим безвольным мужем и еще какой-то девушкой. Мэри Карей заработала это прозвище при французском дворе от самого французского короля за то, что щедро расточала свою благосклонность придворным ухажерам.

Анна украдкой наблюдала за ней; величайшая проститутка следила за каждым движением Генриха своими круглыми голубыми глазами, время от времени облизывая губы. Она напоминала леди Вестон хорошо откормленную кошку. Однако король стоял спиной к ней и усердно ее игнорировал.

А затем внимание Анны привлекла девушка, стоявшая рядом с любовницей короля. Юное тонкое создание с распущенными черными волосами и огромными темными глазами, казавшимися раскосыми. Она не была красива, пожалуй, в ней не было ничего особенного, но в то же время Анна пыталась подыскать определение и остановилась на том, что она «обворожительна». А вместе со словом мелькнула и абсурдная мысль, что девушка действительно похожа на лесную фею, плетущую колдовские сети здесь, в приемной Гринвичского дворца, потому что, когда она отошла от Мэри и двигалась среди придворных, как будто не замечая их, каждый невольно поворачивал голову, чтобы оглянуться на нее!

Анна была настолько поражена, что совсем забылась и машинально спросила королеву:

— Кто это? — Поспешно затем прибавив: — Простите, Ваша Светлость.

Но Екатерина не обратила внимания на нарушение этикета, так как и сама наблюдала за этими двумя молодыми женщинами.

— Это — младшая дочь сэра Томаса Болейна, Анна. Она недавно вернулась от французского двора. Она совсем не похожа на свою сестру, не так ли?

Анна Вестон опустила взгляд. В выражении лица королевы она увидела слишком многое. Обе женщины одновременно снова посмотрели на Мэри Карей, которая все еще пожирала взглядом короля. Ни у одной из них ни на мгновение не мелькнула мысль, что причина падения их обеих находится в этой же комнате, и что эта причина вовсе не Мэри, а темноволосая нимфа, стоящая так тихо, спрятав руки в рукава, ничего не говоря, но все замечая.

По окончании несложной церемонии Генрих, взяв под руку Екатерину, повел собравшихся в банкетный зал. Позади него сэр Ричард и другие вновь назначенные виночерпии несли его кубки. Анна Вестон шла с женами и сквозь непрестанную болтовню леди Герберт — глуховатой и вследствие того необычайно ворчливой — до нее вдруг донесся красивый звонкий голос с заметным французским акцентом. Оглянувшись назад, она вновь увидела темноволосую девушку. Почувствовав на себе чей-то взгляд, Анна Болейн подняла взор, и Анна Вестон увидела вблизи бархатистость ее глаз и густые черные ресницы.

Молодая женщина сделала вежливый реверанс и скромно отвела взор, но у леди Вестон успело сложиться твердое убеждение, что в этом легком создании таится сила, мощь и железная целеустремленность, намного большая, чем у любого мужчины.

В ту ночь в постели Анна вспомнила это свое впечатление.

— Ричард, что ты думаешь о той молодой женщине, только что появившейся при дворе?

Он тотчас понял, кого она имела в виду, кто так привлек ее внимание.

— Анна Болейн?

— Да.

— Я вовсе не нахожу ее красивой — кожа да кости, — хотя у нее очень привлекательные глаза.

— И волосы. Но ты заметил что-нибудь еще?

— У нее с рукой не все в порядке.

Это удивило Анну, не заметившую ничего.

— То есть?

— На одной руке у нее шесть пальцев.

Леди Вестон испуганно вздохнула.

— Дьявольская метка.

Ричард засмеялся в темноте.

— Да, возможно, она — прорицательница, явившаяся к нам.

По совершенно непонятной причине Анна вдруг вздрогнула, и в то же мгновение Фрэнсис вскрикнул во сне. Этот момент леди Вестон будет помнить до конца своих дней.

Потом до Рождественских праздников она не видела мадемуазель Болейн. А когда двенадцать праздничных дней она вместе с Ричардом провела в Гринвичском дворце, то не переставала испытывать удивление, смешанное с беспокойством, перед Анной Болейн. Стало совершенно очевидно, что Анна Болейн — восходящая звезда. Ее манерам и одежде подражали теперь все прочие молодые женщины — шиком моды стали длинные рукава, а в повороте головы мадемуазель Болейн, в том, как она протягивала руку в церемониальном танце, сквозила изумительная красота и грация.

Мысли леди Вестон были прерваны призывом всем сделать шаг вперед. Никакие отказы не принимались, поскольку то был канун Нового года. Леди Вестон подавила смешок. У Ричарда отвисла челюсть, и он заскрежетал зубами от подобной обязанности. Больше всего на свете он не любил танцевать, но перед ним оказалась сама королева Екатерина, и в тот момент виолы и волынки заиграли очень веселую мелодию.

В паре с Анной Вестон оказался юный Гарри Перси, сын графа Нортумберлендского, недавно поступивший на службу к кардиналу Уолси. «Какой неуклюжий парень», — подумала она.

Он был очень высок, с огромными руками и ногами — одной из которых он наступил на носок леди Вестон, сморщившейся от боли.

— Гарри! — капризно воскликнула она.

Он отпрянул и, ужасно краснея, рассыпался в извинениях с видом юноши, страдающего от безнадежной любви. Леди Вестон почти не удивилась, увидев, что его взгляд, полный обожания, устремлен не на кого иного, как на Анну Болейн. И в тот момент наблюдательная Анна Вестон заметила кое-что еще. Предмет страсти Гарри танцевала с королем, ее темные глаза смеялись, а черные волосы отливали синевой под украшенным жемчугами головным убором. И взгляд на лице короля очень напоминал взор Гарри Перси.

«Желание», — подумала леди Вестон. И до нее дошло, что Болейны в жизни короля играют большую роль.

Она оглянулась посмотреть, видит ли все это Ричард, и тут же удостоверилась в этом, заметив широко раскрытые глаза мужа, которые он не сводил с этой пары.

Тогда у нее почему-то не нашлось подходящего момента спросить его об этом, она собралась сделать это на следующее утро, когда в дверь их апартаментов постучали. Тоби открыл дверь, и Анна увидела на пороге пажа королевы и двух пажей короля. Получив разрешение войти, мальчики положили двенадцать коробок перед Ричардом и одну перед леди Вестон. Это были новогодние подарки от Генриха и Екатерины.

В коробочке Анны лежал головной убор великолепной работы — из синего бархата, украшенный мелкими сапфирами. К нему была приложена записка, написанная королевой собственноручно:

«Мы были бы очень рады чаще видеть вас при дворе».

То был королевский приказ, хотя и в вежливой форме. Коробки Ричарда содержали двенадцать пар туфель. Король не мог бы выбрать ничего лучше. Хотя сэр Ричард не был тщеславным человеком и не очень-то гнался за модой, у него имелась слабость к хорошей обуви. Развеселившись, как ребенок, он надел пару из чудесной красной кожи и встал, любуясь собой.

— Охо-хо! — усмехнулась Анна. — Кажется, мне придется называть теперь тебя «гусиные лапки».

— Ну уж, нет, — отпарировал он и стал гоняться за ней по комнате, крича:

— Ну же, старая гусыня, позволь мне пощипать твои перышки! — Анна заметила Тоби, покрасневшего от смеха, исчезающего в дверях, готового распространить известие о жизнерадостных намерениях сэра Ричарда.

— Нет, Ричард, — крикнула она, но он схватил ее и прижал к постели, щекоча по ребрам, затем поцеловал ее.

— Ты будешь любить меня, жена?

Она, смеясь, отрицательно помотала головой.

— Ведь уже утро.

— Меня это не волнует, — заявил он и сбросил новые красные туфли.

Потом, Нежа в его объятиях, Анна спросила:

— Значит, ты все еще желаешь свою старую гусыню?

— Да.

Ответ был кратким, но сопровождался поцелуем в кончик носа.

— Больше, чем мадемуазель Болейн?

— Потаскуху?

— Нет, это — мадам Карей. Я имею в виду мадемуазель Анну Болейн.

Ричард с удивлением посмотрел на нее. С кем угодно другим его глаза всегда оставались невозмутимыми, поскольку именно так он смог довести до совершенства искусство внимательного изучения собеседника — трюк, которому леди Вестон научилась от него. Но со своей женой так осторожен он не был.

— А почему ты заговорила о ней? — спросил он.

— Я видела, как ты смотрел на нее вчера вечером.

— Что ты имеешь в виду?

«Его скрытность становится привычкой», — подумала она. Вслух она нетерпеливо произнесла:

— Ричард, не играй со мной в кошки-мышки. Ты уловил, как король пожирал ее глазами. Я заметила твой взгляд.

— Это уже не в первый раз, — сказал он и припомнил поведение Генриха на маскараде у Уолси в прошлом году.

— Сколько же ей лет? — спросила Анна.

— Мне сказали, что около шестнадцати.

— Слишком молода для короля?

Это прозвучало как вопрос, а не как утверждение.

— Будем надеяться, что так, — мрачно сказал Ричард.

В соответствии с желанием королевы в течение того 1523 года Анна Вестон взяла за правило проводить по очереди две недели с детьми в Челси, а две — при дворе. Повсюду упорно ходили слухи о надвигающейся войне с. Францией, и Ричард готовился возглавить войско на бросок через Ла-Манш.

Строительство замка Саттон продвигалось черепашьим шагом. Из множества итальянских архитекторов, работающих в Англии, Ричард выбрал одного из собственных зодчих короля — Джироламо да Тревизи. И хотя этот человек часто посещал место строительства, уточнял и пересматривал свои проекты, реальная расчистка места и закладка дома задерживались из-за того, что сэр Ричард был слишком обременен подготовкой к войне. Так уж получилось, что проектом все больше приходилось заниматься Анне.

Однажды она бродила по парку в сопровождении Тоби и служанки. Держа планы в руках, они практически шаг за шагом обследовали все места, где предстояло разместить роскошные комнаты и залы. Анну смущали огромные размеры будущего дома. Он будет больше, чем дом Томаса Болейна в Кенте — а тот называет его замком! Он будет даже больше Пеншарстского поместья. Ей предстояло стать хозяйкой дома, подходящего для пэра, владеющего целым округом.

— Я совсем не понимаю в этих чертежах, мадам, — сказала Джоан, заглядывая Анне через плечо и закатывая глаза: ее никак нельзя было назвать самым интеллигентным созданием на земле. Однажды Анна увидела ее просящей милостыню на улице, сама она тогда только что вышла замуж за Ричарда. Девочке было чуть больше одиннадцати, и Анна из жалости взяла ее к себе. Благодаря заботам Анны, девушка выросла привлекательной и миловидной. А в ответ Анна получила любовь и преданность.

— Все дело в почерке, — продолжала Джоан. — Мне кажется, он пишет очень непонятно.

Анна взглянула на прекрасный почерк Тревизи в размашистой итальянской манере и вздохнула про себя. Она очень усердно старалась научить Джоан читать и писать, но была вынуждена признаться, что не слишком-то в этом преуспела.

— Давай я тебе объясню. На том месте, где мы сейчас стоим, будут комнаты для всей нашей семьи, а этажом выше сеньор да Тревизи планирует построить Длинную галерею, где мы можем упражняться в дождливую и промозглую погоду.

— Это — нечто новенькое.

— Да. В замке Саттон будет много оригинальных новшеств.

— Но мы не будем зимой дрожать от холода в этой галерее, мадам?

— У нас там будет четыре камина.

Джоан захлопала в ладоши от восторга.

— Веселенькое зрелище будет, когда их все затопят одновременно. И мы сможем бегать от одного к другому. Мы с детьми устроим там шумное веселье.

Анна улыбнулась про себя. Простота Джоан привносила свежесть после жестоких пересудов шепотом при дворе. Но все же в тот вечер, помогая леди Вестон раздеться в самой лучшей спальне постоялого двора «Ангел» в Гилдфорде, служанка сказала:

— Я все еще почему-то не могу представить тот ужасно огромный дом, госпожа.

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас там так пусто — деревья, трава и пустота. Вы заметили, какая там пустота, мадам? Трудно представить дом на столь пустынном места.

Лежа в постели, Анна размышляла над словами Джоан. Какие странные мысли приходят на ум слугам. «Пустота!».

Она заснула почти сразу, но ночь оказалась беспокойной. Ей снилось, что она стоит перед помещичьим домом Саттон, окончательно достроенным и великолепным, но почему-то внушающим тревогу. На фоне кроваво-красного заката видны резкие черные контуры громадной Привратной башни, угрожающе нависающей, как вход в мрачный замок. Ощущение страха во сне обострилось от сознания, что она где-то потеряла Фрэнсиса.

Сторожем у Привратной башни оказался не мужчина, а Джоан, которая на настойчивые вопросы о том, где Фрэнсис, ответила:

— Вы не найдете его здесь, мадам, там совершенно пусто.

— Но это не так, — запротестовала Анна. — Посмотри, там горит свет.

— Это просто солнце отражается в окнах. — И Джоан исчезла в башне, отказавшись поверить ей.

Как и обычно в ужасном ночном кошмаре, Анне понадобилось несколько часов, чтобы перебежать через внутренний дворик. Ноги отказывались повиноваться ей, и она все время оставалась на одном месте. Тем не менее она каким-то чудом добралась до двери, ведущей в Большой зал. Она стала стучать в нее, крича: «Где Фрэнсис? Ричард, помоги!»

Во сне последние лучи солнца освещали двор, превращая его в фантастическую преисподнюю с темно-красными и с синим отливом всполохами, Анна все еще колотила в дверь, когда та, к ее удивлению, отворилась столь внезапно, что она чуть не упала в проем. На пороге стояла мадемуазель Болейн.

— Где Фрэнсис? — вскрикнула леди Вестон, но девушка только улыбнулась и покачала головой, подняв при этом руку, демонстрируя свое зловещее уродство. И, как если бы он существовал отдельно, лишний маленький мизинец начал извиваться взад и вперед, превратившись в маленькую змею.

Вскрикнув, Анна Вестон помчалась через Большой зал и вверх по лестнице в отдаленном конце холла. Она очутилась в Длинной галерее. Стояла кромешная тьма, свет исходил только от двух свечей в разных концах галереи. В потемках она, спотыкаясь, шагнула вперед, стараясь разглядеть предмет, стоявший там. Подойдя ближе, она поразилась, увидев, что это — алтарь, а перед ним на коленях согбенная молящаяся фигура.

— Фрэнсис! — позвала она.

Черная фигура не пошевелилась. Анна вдруг так испугалась, что замерла как вкопанная — но слишком поздно. Ее услышали. Голова очень медленно повернулась, и она увидела безумное, печальное лицо женщины, уставившейся на нее из-под огромной копны непричесанных серебристых волос.

— Кто там? — произнесло создание. — О, мой дорогой, ты вернулся ко мне?

И она поднялась с колен и стала медленно приближаться к Анне, которая отметила, что на той чрезвычайно эксцентричное платье — совершенно неизвестной ей моды.

— Ты — не он! — закричала старуха. — Убирайся из моего дома! Помогите! В доме чужие!

Леди Вестон снова побежала, а старуха, задыхаясь, преследовала ее. Ей было не угнаться за Анной, и шум преследования затих посреди галереи. В тот момент она уже сбежала вниз по лестнице, повернула налево и стала заглядывать в комнаты восточного крыла, но все они были пусты, а некоторые даже без мебели. Ей ничего не оставалось, как только вновь пересечь Большой зал. Однако мадемуазель Болейн исчезла.

Остановившись, чтобы перевести дыхание, Анна услышала шум голосов. Мужчины и женщины громко разговаривали и смеялись. Она пошла на звук голосов в западное крыло, где гул становился все слышнее и громче. Распахнув дверь, Анна оказалась в столовой, отделанной деревянными панелями и увешанной гобеленами. Она замерла в изумлении, поскольку за чрезвычайно длинным столом сидело самое странное сборище людей, каких она когда-либо видела. Все мужчины были в черных костюмах и белых рубашках с маленькими черными бантами на шее. Женщины были с бесстыдно оголенными руками, а некоторые — даже с оголенными плечами.

Несмотря на изумление, она заговорила:

— Я ищу своего сына, — сказала она, а затем с достоинством добавила: — Что вы делаете в моем доме? Вы — гости моего мужа?

К ее удивлению, на нее никто не обратил внимания. Затем с большого кресла во главе стола донесся странный голос, растягивающий слова.

— Эта дверь снова открылась. Я же приказывал забить ее.

— Я закрою ее, мистер Гетти, — послушно произнес человек, одетый в черное, похожий на слугу, и двинулся к ней. Охваченная ужасом, Анна осознала, что он не видит ее.

— Я мертва! — подумала она и вскрикнула…

— Что случилось, госпожа? — Анна проснулась и увидела Джоан, встревоженно склонившуюся над ней. — Вам приснился кошмарный сон, мадам? Вы так кричали и стонали!

Леди Вестон ухватилась за нее.

— О, Джоан! Это было ужасно. Я видела во сне дом. Он был полон глухих людей. А Фрэнсис пропал — над ним нависла какая-то опасность.

— Ну что вы, госпожа. Мистер Фрэнсис в безопасности в Лондоне. То был просто страшный сон.

Но весь день после этого сна Анна находилась в подавленном состоянии. Сон был настолько живым и реальным, что казался вещим. А когда несколько недель спустя ей опять начал сниться тот же сон, она намеренно заставила себя проснуться. После этого она почти не могла спать, боясь, что навязчивый ночной кошмар вновь станет мучить ее.

Мысли о значении преследовавшего ее ужасного сна постоянно терзали Анну в темноте, в то время как Ричард спокойно похрапывал с ней рядом. В мае они гостили у кардинала Уолси в Хемптонском дворце. Легкое журчание Темзы, протекавшей совсем рядом, доносилось в их комнаты, и она, не в силах уснуть, как-то встала, подошла к окну и вдохнула нежный аромат наступающего лета.

Лунный свет повсюду озарял майское цветение. Невозможно было не поддаться его очарованию. Чувствуя себя юной девушкой и улыбаясь, леди Вестон оделась и тихонько вышла из спальни. Вокруг во дворе все спали. Шум и суета дня совершенно стихли, и доносились только тихие переговоры стражников. Она прошла по длинным, погруженным в тишину коридорам, казавшимся таинственными из-за света луны, озарявшей цветные витражи, блики которых отражались на стенах и гобеленах, и вышла в красиво спланированный парк, простиравшийся за дворцом.

Стояла очаровательная ночь. Небо было таким черным, а луна настолько яркой, что все в саду и за ним, казалось, преобразилось под рукой искусного живописца. Каждый цветок и дерево казались облитыми глазурью, а каждый стебелек травы напоминал тонкую сосульку из льда. И к тому очарованию примешивался дурманящий аромат цветения — чарующий аромат пиршества фей лета.

«Глупая женщина», — говорила себе Анна, но тем не менее глубоко вдыхала чудесный запах и стояла, завороженная, прежде чем направиться к реке. Пройдя мимо изысканных растений, за которыми с такой любовью ухаживали садовники кардинала, она вышла к не менее живописной, но уже более естественной окружавшей местности. Здесь были зеленые лужайки и заросли деревьев, все в цвету, со свежими листьями. Она была настолько уверена, что в такую восхитительную ночь находится здесь одна, что звуки приглушенных голосов, раздавшихся совсем рядом, чрезвычайно напугали ее. Настолько, что она едва удержалась от крика, отпрянув в тень яблони и прижавшись к ее грубой коре.

Через мгновение испуг прошел, когда в серебристом свете она увидела двух влюбленных, в обнимку возвращавшихся во дворец. В высоком юноше она узнала Гарри Перси, а в прижавшейся к нему хрупкой фигурке Анну Болейн. Но, к ее ужасу — а ей вовсе не хотелось стать свидетельницей этой сцены, — они остановились у дерева, за которым она укрылась, и Гарри повернул девушку к себе.

— Анна, моя любимая колдунья, — произнес он, и леди Вестон подумала, как поэтически выражается этот нескладный потомок Нортумберлендов, чей предок и тезка сражался при Азенкуре. Он почти поднял девушку над землей, склонив голову, чтобы поцеловать ее. Восторженность, с которой их тела слились воедино, сказала Анне Вестон о многом. Это не был придворный флирт с притворной страстью, призом игры в которую становилась постель; то была пара настоящих влюбленных.

Она почувствовала истинное облегчение. Анна Болейн показалась ей странной девушкой, и намного спокойней было думать о ней как о благополучно вышедшей замуж и исчезнувшей с глаз долой в Нортумберленде. Смутившись, она увидела, как руки Гарри интимно скользнули на грудь девушки. Выражение радости на лицах обоих было слишком впечатляющим, чтобы наблюдать за ними. Леди Вестон отвернулась, но услышала, как Анна Болейн произнесла:

— Нет, Гарри, нет!

— Но я так люблю тебя, — ответил он.

Леди Вестон подняла взгляд, поразившись. Значит, юная Болейн вовсе не придворная шлюха, как ее сестра. И Гарри совсем не стремился воспользоваться благоприятной ситуацией, так как он не стал настаивать, а просто поцеловал темные волосы, струившиеся в его больших руках, как теплый шелк. В этом неземном свете, с раскосыми глазами и лицом, светившимся от любви, Анна Болейн выглядела настоящей красавицей. Леди Вестон не удивилась, увидев щеки Гарри Перси мокрыми от слез. Несмотря на всю его неуклюжесть и силу, в нем явно жило чувствительное создание, и эта девушка-фея глубоко тронула его.

В августе сэр Ричард отбыл во Францию с войском из нескольких тысяч солдат под командованием шурина короля Чарльза Брэндона, герцога Суффолкского, и за закладкой фундамента поместья Саттон Анне пришлось наблюдать самой. В сентябре, когда листья на деревьях стали золотиться и краснеть, она поехала туда в сопровождении старшей дочери Маргарет и двух слуг. Рабочие трудились под неусыпным надзором да Тревизи, стоявшего с засученными рукавами, изучавшего свои планы и иногда чертыхавшегося по-итальянски.

Увидев, что верхом на лошадях приближаются хозяева, он попытался напялить свой камзол, но леди Вестон замотала головой и попросила не церемониться. Он приветствовал их в своем рабочем одеянии, целуя пальцы женщин и бормоча «Госпожа… Прекрасная сеньорина…». Он был невысокого роста, с черной бородкой, ловкими и, красивыми руками. В одном ухе у него сверкала серьга с бриллиантом. До Анны дошло, без излишней лести самой себе, что его итальянская кровь вскипела от лицезрения как матери, так и дочери, и если бы они были не столь высокого происхождения, он с радостью принялся бы обхаживать их обеих. Но в данном случае он ограничился только выразительными взглядами сверкающих темных глаз. И хотя за ним закрепилась репутация знатока и ценителя женщин, его принимали при дворе за его чрезвычайную одаренность искусного зодчего.

Анна зачарованно слушала его рассказ о поместье Саттон и о том, как по его проектам будет возведен их дом, величественный и прекрасный.

— Это будет необыкновенно ново, госпожа. Один из первых господских домов без оборонительных сооружений. Никакого рва с водой, ничего. Я собираюсь отстроить для вас дом, который простоит много веков и будет восхищать взор каждого, кто хоть раз увидит его.

Он сложил большой и указательный пальцы и восторженно чмокнул, бросив при этом мимолетный взгляд на Маргарет.

— Дом будет напоминать женщину — Теперь он кланялся Анне. — …прекрасную во все времена. Восхитительную в расцвете, и… — тут он снова повернулся к Маргарет, — …в своем первом цветении.

Леди Вестон увидела, как дочь вспыхнула от смущения. Про себя она отметила, что надо поговорить с Ричардом о юном Уолтере Деннисе. Вполне подходящая партия для дочери. Она не заметила, как быстро летит время. Ведь Маргарет уже шестнадцать, а Уолтер старше ее на два года.

«Им пора встретиться вновь, — подумала Анна. — Им надо устроить встречу, как только Ричард вернется после французского похода»

Но тут ход ее мыслей был прерван. Маргарет, покрасневшая как роза, произнесла:

— О, сеньор да Тревизи, мне так не терпится увидеть его построенным. Сколько времени потребуется на это?

— Для окончательного завершения, — два года.

— Неужели нельзя поскорее? Мама, разве тебе не хочется побыстрее увидеть его?

Маргарет, чувствуя на себе пылкий взгляд итальянца, пыталась вновь вовлечь мать в разговор, но леди Вестон колебалась, и оба — и девушка, и да Тревизи — заметили это.

— Что-нибудь не так в моем плане, госпожа? Вы молчите. Что вам не нравится, прекрасная сеньора? Для вас я готов изменить план дворца.

Маргарет ответила вместо матери:

— Я знаю, в чем дело. Маме приснился ужасный сон об этом месте, и она чего-то боится.

Да Тревизи вытер лоб рукавом рубашки.

— Мне тоже снится каждый дом, который я строю. В моих страшных снах мне чудится, что они могут рухнуть!

Анна не ответила улыбкой на шутку, поэтому итальянец тотчас изобразил серьезное выражение на лице.

— Госпожа! Я не обращаю на них внимания. Половине построенных мною домов предшествовали дурные сны, или проклятие, или колдовство. Как-то раз я строил замок на острове посреди озера Камо. Княгиня, владевшая им, сказала мне, что сначала ей приснились кентавры, потом она снова видела их — якобы в конце концов они завладели островом. Она заставила меня построить для них специальный дом в саду и сама перебралась жить в него.

— Что случилось с ней? — спросила Маргарет.

— Она сошла с ума.

Да Тревизи расхохотался, и Анна могла поклясться, что его рука рванулась и пожала руку Маргарет, но через мгновение оказалось, что он просто ищет свой кружевной платок.

В октябре — во время ее двухнедельного пребывания при дворе — леди Вестон была поражена, услышав, что мадемуазель Анну Болейн изгнали и отправили домой в Гевер, в графство Кент. Более того, граф Нортумберлендский сам чуть ли не силой увез своего сына, Гарри Перси, домой, в пустынные владения Нортумбрии. Влюбленных разлучили навсегда, и, судя по слухам, вмешался сам Уолси, отругавший Гарри так жестоко, что юноша опять рыдал — на этот раз от отчаяния.

Странное подозрение укрепилось в уме леди Вестон, но она не могла его никому высказать, пока Ричард не вернулся из Франции в декабре с разбитым наголову войском. Как только он оправился от мрачного состояния из-за позорного поражения герцога Суффолкского, они стали горячо обсуждать любовную связь Болейн.

— Но почему, Ричард, почему? Казалось, она и Гарри так подходят друг другу.

— Кажется, он еще ребенком был обручен с леди Мэри Талбот — дочерью графа Шрусберийского.

— Но ведь такую помолвку можно расторгнуть. Вряд ли дело только в этом, но даже если бы и так, то зачем надо было вмешиваться самому кардиналу.

Лицо Ричарда, как всегда, ничего не выражало, но он мысленно вновь представил красивое крупное лицо короля, когда он танцевал с девушкой в роли Страстного Желания. Насколько подходящим теперь оказалось это прозвище!

— А ты уверена, жена, что Его Величество король просил кардинала вмешаться?

Анна кивнула с весьма самодовольным видом.

— Да, муженек, да.

— Тогда можно подумать, что, хотя король спит с ее сестрой, он не желает, чтобы Анна Болейн принадлежала кому-либо другому.

Вестоны переглянулись. Они еще не осознали до конца, что Англия сделала первый шаг к своей судьбе — шаг, который разрушит мир, но у них обоих мелькнуло дурное предчувствие.

— В глубине души я чувствую, что король не остановится, пока не заполучит ее себе, — сказала Анна.

— Похоже, так, — ответил Ричард.

Сколько раз в последующие годы он будет с горечью вспоминать этот разговор.