Замок Саттон

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Стояло кристально прозрачное утро, небо было безоблачным, и мартовский ветерок ласкал своим дуновением ранние дикие нарциссы. Посреди их живого ковра высилось мрачное буковое дерево, на нижнем суку которого в полном одиночестве сидела Анна Болейн. Как всегда, ее естественная грациозность легко гармонировала с окружающей средой: зеленая бархатная юбка мягкими складками спускалась к земле, как-будто она специально расправила каждую складочку, черные волосы свободно колыхались на ветерке. Ее взор был обращен к Темзе. Она вдыхала свежий речной воздух, и на ее губах играла явно победоносная улыбка, поскольку мадемуазель Анна добилась своей цели. После четырех лет изгнания она была восстановлена при дворе в качестве одной из фрейлин Екатерины; четырех лет, в течение которых порой казалось, что они не закончатся никогда. Как ей и хотелось, она вернулась только на собственных условиях — монарх Англии просил и умолял ее быть рядом с ним!

Она думала: «Если бы только я могла стать графиней Перси — женой Гарри. Я так сильно любила его, как никого никогда больше не полюблю и не смогу полюбить. А Уолси разорвал наш союз при подстрекательстве Генриха. Как я презираю короля и его благочестивого угодника».

Ей доставляло удовольствие видеть на большом, невозмутимом лице Генриха выражение замешательства, когда она отказывалась от подарка, или не отвечала на письмо, или просто капризничала. Разве не он, через Уолси, довел Гарри до слез? Гарри, который обнимал и целовал ее и просил разделить с ним постель, пусть даже она из скромности отказалась. А теперь люди удивляются, почему она постоянно отвергает короля, думая, что она делает это, чтобы еще сильнее привязать его к себе. Если бы только они знали, что видеть его разочарование для нее пусть и малое, но все-таки утешение за ее поруганную любовь к Гарри. И началась жестокая игра. Когда она впала в немилость и была отправлена домой, навсегда разлученная с человеком, которого любила, она подумала, что во всем виноват Уолси. Но она вскоре докопалась до истины. И пусть ей было всего шестнадцать, она все поняла, когда король стал наезжать в Гевер. Все — инстинкт, интуиция, шестое чувство — указывало на то, что Генрих VIII хочет ее для себя, устав от ее бедной, глупой сестры и желая заполучить в свою постель другую дочь Болейна, жестоко расправившись с ее любовью к Гарри Перси. Но состязание началось; посмотрим, как далеко ей удастся загнать двух самых могущественных мужчин на земле. Ей нечего терять.

И теперь, сидя среди нарциссов и ощущая свежее дуновение ветерка на своей коже, она с превеликим удовольствием думала о том, что триумф превзошел ее первоначальные намерения. Король на самом деле влюбился в нее, и она заняла столь прочное положение, что теперь могла причинять маленькие страдания, способные превращать каждый день в несчастье для влюбленного. И не только это; паутина ее сетей все ближе подбиралась к Уолси. Он описывал ее Гарри как «глупую девчонку».

— Посмотрим, — вслух произнесла она. Ее волновало только одно. Какой следующий шаг предпринять? Ее главная цель — наказать Генриха и с триумфом возвратиться ко двору — была достигнута. Но теперь она оказалась на перепутье. Она могла или стать любовницей короля, или… Или что? Увядать в безвестности, когда надоест Генриху? Или ей осмелиться претендовать на самое высокое положение в королевстве? Сможет ли она настоять, чтобы Генрих развелся с Екатериной и женился на ней?

Эта дерзкая мысль показалась настолько заманчивой, что Анна откинула голову и всколыхнула облако черных волос, громко засмеявшись. Как чудесно в девятнадцать лет иметь возможность сидеть на дереве, словно русалка или лесное создание, и раздумывать, чтобы еще такое сделать с королем Англии.

Вот такой Фрэнсис Вестон впервые увидел ее: святящейся от удовольствия и чрезвычайно самоуверенной, излучающей жизнерадостность. Он подумал, что никогда не встречал столь привлекательной девушки. В ней было что-то нереальное, волшебное.

Вероятно, в тот момент они были двумя наиболее самоуверенными персонами при дворе. Она — из-за сладостного вкуса власти на устах столь юной девы; он — зная, что является самым красивым мужчиной на службе у короля и даже, как утверждали некоторые, во всей Англии.

Она расхохоталась, увидев, как он остолбенело уставился на нее, и окликнула его:

— Не бойтесь, сэр. Я вовсе не лишилась рассудка. Это весенний ветер превратил меня в мартовского зайца.

Фрэнсис поклонился.

— Фрэнсис Вестон, мадам.

Она спрыгнула с дерева и стояла, глядя на него большими темными глазами, искрящимися от какого-то скрытого лукавства.

— Как ужасно официально. Тогда и мне надо последовать вашему примеру. Анна Болейн, дочь виконта Рочфорда. — И она сделала легкий реверанс.

Это имя сразу показалось знакомым Фрэнсису. Не его ли он случайно услышал в беседе родителей несколько лет назад? Но единственное, что он смог припомнить из их разговора, что у нее на одной руке шесть пальцев. Его взгляд непроизвольно скользнул вниз, и на долю секунды он увидел выступающий из мизинца отросток на левой руке, прежде чем девушка успела спрятать ее под длинным рукавом. Поняв, что она заметила его взгляд, он почувствовал смущение, но мадемуазель Анна продолжала говорить, будто ничего не случилось.

— И что вы здесь делаете в такую рань, мистер Вестон? Разве вам не надлежит находиться в личных покоях Его Светлости?

Он удивился, откуда она знает его положение при дворе?

— Его Светлость на рассвете поехал кататься верхом, мадам. Я уже являлся к нему.

— Значит, вы свободны и можете поговорить со мной?

Фрэнсис кивнул.

— Я к вашим услугам, миледи.

По непонятной причине ему было как-то не по себе рядом с этой женщиной. Обычно он был на высоте в женском обществе, прекрасно зная, какое впечатление производит взгляд его ярких глаз, но эта девушка отличалась от остальных. Он чувствовал силу и решительность, на которые взгляд дерзкого придворного не произвел никакого впечатления.

— Вы так и не ответили мне, почему вы здесь в такое время. Держу пари, что половина придворных еще спит.

Он хотел сказать: «А вы? Что за женщина сидит на дереве и смеется над миром при первых лучах рассвета? И вообще в любое время?»

Но ему были слишком хорошо ведомы придворные манеры, чтобы высказать вслух подобную мысль, и потому сказал:

— Я пришел сюда побегать, мадам.

— Побегать?

— Да. Его Светлость часто выбирает меня в партнеры для игры в теннис, но мне еще предстоит выиграть матч.

— А какое отношение к этому имеет бег, мистер Вестон?

— Король играет лучше, чем я, миледи. Но он вовсе не такой быстрый, как я. Поэтому мне кажется, что для того, чтобы победить его, я должен загонять его.

Он почувствовал, как сверкающие глаза внимательно взглянули на него, но через мгновение увидел на ее лице задумчивое выражение.

— Чтобы победить его, надо загонять его, — словно заучивая, тихо повторила она.

— Я так думаю.

И вновь услышал ее чрезвычайно звонкий смех.

— Да, мистер Вестон, я уверена, что вы правы, — сказала она. — Побежали наперегонки. Пусть каждый представит, что соперником является Его Светлость.

Она подхватила одной рукой свои юбки, крикнула: «Побежали!» — и помчалась по направлению к реке прежде, чем он успел опомниться. В грядущие годы эта картина будет часто всплывать в его памяти — волосы и юбки, развевающиеся на ветру, когда она неслась среди нарциссов, звук ее голоса, словно эхо, подхваченный ветром. Только собрав всю свою силу, Фрэнсису удалось обогнать ее, так как она сразу же стремительно понеслась и бежала очень легко и быстро. Прибежав второй и задыхаясь, она протянула ему правую руку.

— Решительная победа, мистер Фрэнсис, — торопливо произнесла она, — но, как вы правильно заметили, король уже не столь быстр.

Фрэнсис подумал: «В этом есть какой-то скрытый смысл? Что она думает на самом деле?»

Но она оставалась загадкой, и по ее лицу ничего нельзя было прочесть. Внезапно очень заинтересовавшись, Фрэнсис спросил:

— Вы останетесь при дворе, госпожа Анна?

— Да, и надолго, — ответила она и улыбнулась ему, показав маленькие белые зубки. — Думаю, вы ускорили принятие мною этого решения.

— Я, мадам?

— Вы только что дали мне весьма ценный совет. — Фрэнсис ничего не мог понять. Девушка явно обожала говорить загадками, которые невозможно расшифровать. Его недоумение и досада, должно быть, отразились на его лице, так как Анна порывисто вложила свою руку в его и сказала:

— Мне понадобятся друзья при дворе, мистер Вестон. Я была там несколько лет назад, но покинула двор. Будьте одним из моих друзей! Я была бы очень рада вашей помощи.

Она моментально преобразилась из весьма дразнящего создания в нимфу очарования и искренности — способность к мгновенному преображению с годами развивалась в ней все больше и больше. Невозможно было сопротивляться этому теплому и дружелюбному созданию. Фрэнсис поднес ее руку к своим губам.

— Это будет честью для меня, мадам.

— Ладно. Теперь продолжайте свои занятия бегом. А я посижу на дереве и поиграю на лютне.

И пока он бегал взад-вперед, иногда имитируя быстрые движения, совершаемые на теннисном корте, то слышал за спиной звуки музыки и голос, полный искрящихся интонаций и в то же время хрипловато волнующий. Он оборачивался и махал ей своей шляпой, потому что, несмотря на всю ее странность, девушка сразу же захватила его, хотя он и не мог бы ответить, некрасива она или, напротив, необычайно прекрасна.

Наконец он устал и, вернувшись к дереву с вспотевшим лицом и задыхаясь, проговорил:

— Извините, но я должен откланяться, госпожа Болейн. Если только вы не желаете, чтобы я проводил вас во дворец.

— Нет, я останусь здесь и буду наслаждаться утром.

— Тогда надеюсь иметь удовольствие очень скоро увидеть вас вновь.

Он поклонился и пошел прочь. Когда он убедился, что она уже достаточно далеко и не может видеть его, то разделся и нырнул в реку, так как после физических упражнений от него пахло потом, а никто из служащих в личных покоях короля не имел права быть нечистым и неопрятным. Маркиз Экзестерский собственноручно вышвырнул Уильяма Карея в баню всего несколько дней назад.

Вода оказалась холодной, и он пробыл в ней всего несколько минут, затем вытерся своей рубашкой и стал втирать в кожу дикую лаванду. Анна, взобравшаяся на сук повыше, чтобы любоваться ландшафтом, как зачарованная уставилась на него. Она никогда прежде не видела обнаженного мужчину. Однажды, когда она была еще совсем маленькой и обе няни заболели, их мама, леди Элизабет, мыла их вместе — ее, Анну, Мэри и Георга. Она с изумлением смотрела тогда на своего братика, пораженная разницей между ним и собой, и получила за это созерцание оплеуху. А теперь здесь был красивый молодой человек, совершенно неподозревающий, что она может видеть его.

Она подумала: «Гарри, наверное, был бы похож на него: с крепким телом и твердыми мускулами. Если бы я хоть раз легла с ним в постель, просто чтобы почувствовать его тело, тесно прижавшись к нему».

Но сожалеть было поздно. Они женили Гарри на Мэри Талбот, что привело к катастрофическому исходу, и теперь ей предстояло отомстить за его и за свою собственную разбитую любовь. Она подумала о теле короля: несмотря на усердные занятия подвижными играми, у него начинали появляться первые признаки тучности. А пока ее темные глаза неотрывно наблюдали за тем, как Фрэнсис одевался, она думала о его словах. «Чтобы победить его, надо его загонять». Да, так она и сделает. Она будет бегать, и бегать до тех пор, пока королевскую корону не возложат на ее голову, а Генрих Тюдор узнает — если ему пока неведомо, — что такое физическая боль из-за неосуществленного желания.

Спустя полчаса, почти как и предполагала, она услышала снизу голос:

— О, моя любимая малышка, что ты делаешь? Ты ведь могла упасть! Зачем ты забралась так высоко?

Она ответила, не оборачиваясь:

— Отсюда мне видно все от дворца до Тауэра. Лезьте наверх, Генрих. Залезайте и осмотрите ваше королевство.

А услышав, как тяжелое тело вскарабкалось на нижнюю ветку, она взяла лютню и принялась наигрывать мелодию в духе Норфолка — песню жнецов, благодарящих Бога за урожай. Она подумала, как уместна эта песня: разве она не приступает к сбору собственного, особенного урожая? Даже почувствовав губы короля на своей шее, она так и не обернулась да и к лучшему для него — так он не мог увидеть жестокость ее улыбки.

Однажды Гарри Норрис остался один. Телохранитель короля сидел в своей редко им посещаемой комнате, будучи более чем слегка навеселе, и намеревался напиться окончательно. Потому что то, чего он опасался более всего, наконец произошло: Анна Болейн вернулась ко двору, и теперь, очевидно, на днях окажет королю самую большую любезность. Одна мысль об этом заставляла человека, которого его соратники-придворные считали мрачным и скучным, вскочить на ноги и зашагать по комнате с безмолвными слезами, текущими по лицу. Именно в такой момент отчаяния раздался стук в дверь. «Некстати!» — подумал он.

— Подождите, — отозвался Норрис, но голос прозвучал сдавленно, и Фрэнсис Вестон, стоявший по другую сторону двери, не разобрав ответа, тотчас вошел.

— Боже милостивый, сэр Гарри! Что с вами? Вы больны?

— Да, — рявкнул Гарри. — У меня озноб. Я весь в поту.

«Самый странный пот, какой я когда-либо видел, — подумал Фрэнсис. — Мужчина в слезах».

— Позвольте мне помочь вам лечь в постель, — словно ничего не заметив, произнес он вслух.

Внезапно Гарри показалось, что больше всего на свете ему хочется, чтобы кто-нибудь посочувствовал ему.

— Эта проклятая лихорадка. О Господи, — пробормотал он.

А затем, стоя перед шестнадцатилетним мальчиком, Гарри — к своему стыду — разразился безудержными рыданиями. Это был ужасный момент для них обоих. Старшему было стыдно, что он не смог сдержаться, а Фрэнсис смутился, увидев мужчину средних лет в таком вызывающем жалость состоянии.

— Да, сэр Гарри, — сказал он, испытывая жуткую неловкость. — Лихорадка может выкидывать дьявольские трюки. Вероятно, вам следует отдохнуть.

И он взял Норриса под руку и уложил в постель, старательно укрыв одеялом. А затем, выходя из комнаты, он услышал это. Он ни секунды не сомневался. Гарри Норрис простонал в подушку одно слово: «Анна». Непонятно по какой причине — ведь это имя было самым обыкновенным и очень распространенным — Фрэнсис был совершенно убежден, что сэр Гарри имел в виду то странное лесное создание, с которым он встретился в это утро. Именно ее, с черными волосами и глазами, такую вызывающе необычную. Он вышел из комнаты и медленно пошел по коридору с выражением недоумения на лице. Он был уверен, что здесь происходит что-то неладное — и все связано с этой девушкой, но не мог представить, что именно. Весь остальной день он размышлял об этом. И во время сумбурной игры в теннис с Уильямом Бреретоном, и даже когда спешно переодевался, опаздывая к вечерней встрече с королем.

— Смотри, торопись, — крикнул Бреретон, когда они закончили игру. — У Его Светлости на неофициальном ужине будут гости.

— А кто?

— Не знаю.

И хотя Фрэнсис явился ровно в пять, в покоях уже царила суета. Цирюльник усердно трудился над бородой Его Светлости, а Генри Норрис, бледный и выглядевший ужасно, наблюдал за приготовлением ванны для короля.

— Фрэнсис, добавьте этих душистых масел! — окликнул он, подавая пузырек.

Фрэнсис, не подумав, воскликнул:

— О Боже, какая грандиозная подготовка! — Но был тотчас награжден суровым взглядом хищного зверя в облике человека — Экзетера.

— Придержите язык, юный Вестон.

Но когда Уильям Карей и Фрэнсис забирали сверкающий красный бархатный камзол, инкрустированный драгоценными камнями, тот шепнул ему:

— Будут только моя золовка со своим братом.

Фрэнсис раскрыл рот от удивления.

— Судя по приготовлениям, я подумал, что приедут королевские особы.

Уильям как-то печально улыбнулся и покачал головой:

— У них нет титулов.

К тому времени, когда Генрих остался доволен своим внешним обликом, уже прибыли королевские музыканты и заиграли одну из любовных песен собственного сочинения Его Светлости. Он вышел из спальни, надушенный, приятно благоухающий, и остановился у жарко пылающего камина, разожженного, чтобы не ощущать свежести мартовской ночи. «И все же под этими роскошными одеждами кроется всего лишь простой смертный», — думал Фрэнсис. Руки короля подрагивали, а бриллианты и изумруды на его пальцах создавали миллион тревожных отблесков, когда он теребил пальцами свой бокал. Стоявший у двери Роджер Рэтклиф громко объявил:

— Мадемуазель Анна Болейн и господин Георг Болейн.

Фрэнсис, кланяясь, подумал: «Значит, это — та девушка».

Словно выпытав у старшего гардеробщика, во что будет одет Его Светлость, Анна выбрала одеяние, как нельзя более подходящее к сегодняшнему костюму короля. Она была облачена с головы до пят в искрящийся золотистый наряд, а в прорезях длинных рукавов мерцали темно-красные вставки — точное повторение цвета и украшений камзола Его Светлости. Это производило захватывающее дух впечатление, когда она церемонно присела перед ним в реверансе, а затем он, подав ей руку, помог девушке подняться и приблизил к себе.

Наконец Фрэнсис нашел ответ к загадке. Пусть он еще и юн, но все же без труда мог прочесть нескрываемое восхищение короля, лицо которого озарялось радостью, когда он смотрел на девушку. И, мельком взглянув на Норриса — уже взявшего себя в руки, но все еще с побелевшими губами — Фрэнсис поймал ускользающее отражение такого же восхищения.

— Джентльмены, — произнес король, — позвольте представить дочь лорда Рочфорда Анну и ее брата Георга. Они присоединятся ко двору. Прошу вас оказать им радушный прием.

Мадемуазель Анна снова сделала самый изящный реверанс и промолвила:

— Я надеюсь подружиться со всеми вами.

Этой дружбе будет суждено убить четверых мужчин, стоявших сейчас в комнате и выказавших свое уважение к ней.

Выехав из леса и увидев первые очертания замка Саттон, Фрэнсис подумал, что никогда дом не казался ему столь мрачным. Над ним нависли серые тучи, придавая поместью заброшенный вид, а Надвратная башня была окутана туманом. Он никогда не думал о новом родительском доме как о несчастливом месте и сейчас был поражен его явно удручающим видом.

Внутри замка было не лучше. Отец стоял в Большом зале, уставившись на тусклый огонь, и слышалось только шипение влажных поленьев да постукивание капель дождя в окна. Услышав, как вошел Фрэнсис, сэр Ричард поднял взгляд, но даже радость от приезда сына не могла стереть мрачности с его обычно ничего не выражающего лица.

— Привет, мой мальчик, привет, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Как там жизнь при дворе? Ты значительно подрос.

Фрэнсис подошел обнять его, и сэр Ричард впервые не сразу отодвинулся, а на несколько мгновений крепко прижал сына к себе. Уже этого было достаточно, чтобы Фрэнсис понял: что-то случилось.

— Все в порядке?

— Нет, твоя мать не встает с постели. Она лежит уже три дня.

— Она больна?

— Физически с ней все в порядке. Но она совсем выжила из ума! Она советовалась с каким-то безумным астрологом в Лондоне, и теперь уверена, что этот дом проклят. С тех пор она только стонет и плачет. Я готов оторвать голову тому негодяю.

Фрэнсис тотчас же подумал о докторе Захарии. Он не сомневался, что именно с ним советовалась мать во время последнего визита ко двору, однако решил ничего не говорить. Мрачно опущенный подбородок отца убеждал его, что сэр Ричард не отступится от своего мнения, а чтобы переубедить его, нужен чрезвычайно весомый аргумент. Фрэнсис почти не знал доктора Захария, хотя и не раз видел его лохматую шевелюру, когда тот время от времени посещал двор. Тем не менее он пришел к выводу, что астролог является внебрачным сыном самого герцога Норфолка, а не просто ублюдком низкого происхождения. Посмеявшись над собой, что уже немного усвоил у своего отца уроки дипломатичности, Фрэнсис только неодобрительно хмыкнул и покачал головой, в то время как сэр Ричард раздраженно пнул сапогом шипящее полено.

— О Господи! Порой она спит, а иногда просто лежит, ничего не говоря. Зайди к ней и уговори ее выбросить эту чушь из головы, Фрэнсис. Проклятие викингов! Этот предсказатель проповедует язычество!

— Викингов?

— Толкуют, что племянница короля Кнута, Эдит, прокляла тот заброшенный родник возле развалин охотничьего домика.

Фрэнсиса мгновенно прошиб липкий пот. Он предельно ясно представил то, о чем не вспоминал уже много месяцев. Призрак, корчащийся в муках на земле, с уставящимися на него пустыми глазницами.

— Боже! — непроизвольно вырвалось у него.

Казалось, его внезапная бледность еще более разозлила отца.

— Что! — прорычал он. — И ты туда же! Неужели я произвел на свет идиота?! Упаси тебя Господь, Фрэнсис, поддерживать в этом твою мать, а то я сам изобью тебя.

Фрэнсис подумал: «Ничего не меняется. Он дико накричал на меня и ударил несколько лет назад, когда я впервые увидел тот ужасный призрак. Теперь он точно такой же».

Казалось, хмурый день прокрался в комнату леди Вестон, потому что там было почти темно. Фрэнсис решительно прошел к окнам и раздвинул портьеры. Серый свет слегка осветил комнату, и он заметил, что его мать не спит, пытаясь из-под покрывала разглядеть, кто вошел.

— О, Фрэнсис! — воскликнула она. — Как я рада видеть тебя!

Твердо решив приложить все усилия, чтобы поднять ей настроение, Фрэнсис сказал:

— Отец говорит, что доктор Захарий расстроил тебя.

Леди Вестон сразу же попалась на его уловку.

— Да, разговор с ним встревожил меня. Значит, виноват Захарий. Фрэнсис решил поговорить с ним, а пока напустил на себя показную браваду.

— Он еще слишком молод, мама. Его многие считают шарлатаном.

— Мне казалось, что его высоко ценят при дворе.

— Только легковерные. К тому же как он мог узнать о проклятии викингов? Это было так давно.

— Очевидно, есть записанное предание в летописях тех времен. Написанное человеком, который был свидетелем этого события и ушел в монастырь, испугавшись увиденного. А предание все еще существует в хрониках братства.

— И доктор Захарий действительно видел его?

— Да.

Фрэнсис умолк. Трудно было придумать ответ, поскольку мать не упоминала ни магический кристалл, ни гадание по звездам. Ничего, что дало бы возможность поднять на смех выдумку чародея.

Его мать вновь заговорила.

— Фрэнсис, шут Жиль немного рассказывал нам об этом, когда ты был еще ребенком. Это место привело к гибели все семейство Бассетов, но тогда я подумала, что прокляты были только они.

— Возможно, так и было. Может быть, это и является объяснением их смерти.

— Боюсь, что нет. Доктор Захарий дорассказал мне эту историю. Она слишком правдоподобна.

А затем леди Вестон так лихорадочно и сбивчиво пересказала эту легенду, что Фрэнсис, и без того сидевший в состоянии все возрастающего напряжения, почувствовал, как весь дрожит. В памяти вновь и вновь всплывало видение призрачной фигуры у родника, а по мере рассказа стало казаться, что всю комнату заполнили зловещие тени.

После смерти гомосексуалиста Хью Деспенсера, повешенного на собственных подтяжках, старый барский дом, где он когда-то забавлялся с королем, обратился в развалины, и, хотя Эдуард III подарил поместье Саттон Вудстокам — графам Кентским, они не захотели поселиться там.

— Несмотря на это, — продолжала леди Вес-тон, — на их род тотчас посыпались несчастья. Оба, граф Кентский и его брат, умерли, не оставив наследников, и поместье Саттон перешло К их сестре, Джоан. И хотя Джоан, законная наследница владений Кентов, продолжала жить и трижды выходила замуж, ее старший сын Томас был обезглавлен и не оставил детей, а младший умер вскоре после того, как унаследовал поместье.

— Опасность всегда преследует наследников, Фрэнсис.

Два брата умерли, не оставив наследников, и поместье перешло к дочери Джоан, которая вышла замуж за члена семьи Бофортов. И сразу же зловещая участь постигла это семейство. Джон Бофорт, граф Соммерсетский, умер молодым, едва унаследовав Саттон, а вслед за ним и два его сына. Третий сын, Эдмунд, был убит в сражении у Сен-Олбани вскоре после получения поместья в наследство. Любимый сын Эдмунд, новый хозяин господского дома Саттона, был обезглавлен на поле боя после Хексгемской битвы, а оба его младших брата были убиты в сражении у Тюкесбери. Не осталось ни одного наследника по мужской линии. Все повторилось вновь. Смерть и гибель, бездетность и крушение еще одного могущественного дома.

— Ты осознаешь, Фрэнсис, что эта земля уничтожила четыре великих семейства — Бассетов, Деспенсеров, Вудстоков и Бофортов? Она может принести крах и Вестонам.

— Упаси Господи. А Захарий ничего не посоветовал? Ведь явно можно что-нибудь сделать, чтобы отвести это зло.

Анна Вестон впервые улыбнулась.

— Да, он дал мне амулеты для всех нас — даже для Маргарет и Кэтрин. Но для тебя он прислал нечто особенное. Амулет, перешедший к нему от матери, обладающий необычайной мощью. Подай мне вон ту деревянную шкатулку.

Она достала золотую цепь, на которой висел странный синий камень, какого Фрэнсис никогда не видывал. И в камне, невообразимо каким образом, был вырезан символ, смутно напоминающий глаз.

— И сколько он взял за это? — машинально спросил Фрэнсис, взяв его в руки.

Мать осуждающе посмотрела не него.

— Он ничего не взял с меня за амулеты; даже за твой, который был ему очень дорог.

Фрэнсису сразу же стало стыдно. Темноволосый незаконнорожденный отпрыск Норфолка не сделал ему ничего плохого, а он попытался унизить его. И пока Фрэнсис держал в руке древний талисман, в его мозгу вспыхнула странная картина: девушка с прекрасными волосами, идущая через поле васильков, а рядом с ней темноволосый малыш, бегающий и собирающий для нее букет цветов: босоногий мальчуган, наслаждающийся свободой, черные кудри которого весело треплет ветер.

— Цыгане, — произнес он вслух.

Леди Вестон с любопытством посмотрела на него, но Фрэнсис больше ничего не сказал. Он надел цепочку на шею, и совершенно неожиданно для него самоцвет, прикоснувшийся к коже, оказался не холодным, а теплым и трепещущим. С глубоким вздохом облегчения Анна Вестон вскочила с постели.

— Теперь ты в безопасности, — обрадовалась она.

Фрэнсис улыбнулся.

— Мама, неужели все эти стоны в темноте были просто притворством, чтобы заставить меня носить этот амулет?

Голубые глаза, так похожие на его собственные, одарили сына понимающим взглядом.

— Меня не столь волновало, как заставить это сделать тебя. Самым трудным было уговорить надеть амулет твоего отца.

Заразительный хохот Фрэнсиса заполнил комнату. Его до упаду рассмешило, что сэр Ричард, закоренелый политический воитель и честолюбец, действительно согласился носить амулет, чтобы отвести дурной глаз. Он все еще продолжал улыбаться, когда спустился по лестнице в Большой зал, где сэр Ричард сидел, ссутулившись, перед вяло тлеющим камином. Он поднял взгляд, услышав приближающиеся шаги Фрэнсиса.

— Ну, как твоя мать?

— Намного лучше, сэр.

Глаза Фрэнсиса лукаво искрились, но лицо выражало наивность, когда он сказал:

— Кажется, ей очень хотелось, чтобы я носил талисман, который защищал бы меня от проклятия, и в этом заключалась причина ее переживаний. Я, конечно же, согласился. Я понимаю, отец, что ты не одобряешь подобные глупости, и сам никогда не пошел бы на это, но я уверен, ты простишь меня.

Сэр Ричард беспокойно заерзал в кресле, глядя прямо в глаза Фрэнсису. Под этим пристальным взором сын почувствовал, как у него начали подергиваться губы.

— О Господи! — прорычал сэр Ричард. Фрэнсис не удержался от смеха. А затем изо всех сил пустился бежать вверх по лестнице и вдоль Длинной галереи, преследуемый по пятам сэром Ричардом. Он был слишком легок на ноги, чтобы такой грузный человек мог поймать его. К тому времени, когда отец, тяжело дыша, ввалился в галерею, Фрэнсис, казалось, испарился в воздухе, и сэр Ричард нигде не мог отыскать его.

В конце концов он сдался и пошел в комнату жены, где застал ее уже одетой, а Джоан прислуживала ей. Фрэнсис долго прислушивался к тишине, а затем, все еще усмехаясь, спустился из самого большого дымохода, слегка потемневший от сажи, как негр.

Спустя несколько дней сэр Ричард и леди Вестон покинули поместье Саттон и отправились в Кале, хотя отцу не очень-то хотелось оставлять Фрэнсиса в качестве хозяина дома.

— Но, действительно, господин, — сказал Жиль Коук, — что плохого, если он поживет самостоятельно?

Однако все были весьма удивлены, когда на третий день после отъезда родителей от сторожки у ворот донеслось известие, что прибыло четверо гостей. Фрэнсис, отрабатывающий в саду теннисные удары, поспешил смыть пот и сменить рубашку, а спускаясь в Большой зал, услышал смех и веселый разговор трех мужчин и женщин. Еще не видя их, он понял, кто эта девушка. Невозможно было не узнать мелодичный голос Анны Болейн.

Послеполуденное солнце проникало сквозь витражи, и, когда она повернулась, чтобы приветствовать хозяина, вокруг ее головы с шелковистыми черными волосами сиял розовый нимб. Фрэнсис часто вспоминал, как она выглядела в тот момент, святящаяся в отраженном свете и с собственным сиянием изнутри.

Рядом с ней стояли, обратив взоры на него, ее брат Георг, ее кузен Томас Уатт, и другой ее кузен, придворный поэт Фрэнсис Брайан.

— Моих родителей нет дома, — сказал Фрэнсис, а затем ему стало неловко, что он повел себя как мальчишка, поспешив сказать это быстро, чуть ли не заикаясь.

— Мы знаем, — ответила Анна и одарила его милой улыбкой, — и приехали навестить вас. Мы сегодня утром выехали верхом из Гевера.

В тот вечер в Большом зале устроили великолепный ужин. Жиль Коук, добросовестно прислуживавший в качестве стюарда, не мог не восхищаться тем, с каким умением его юный господин исполняет роль хозяина. Но, по правде говоря, его внимание было приковано к девушке. К счастью, ему она показалась невзрачной, поскольку он предпочитал пухленьких, мягких женщин. С его точки зрения, грудь у нее была слишком плоской, шея — слишком длинной, нос — слишком острым. Правда, надо признать, у нее были прекрасные темные глаза и густые волосы, но ему этого казалось недостаточно, чтобы оправдать чрезмерное восхищение Анной.

Переводя взгляд с одного лица на другое, Жиль видел, что все четверо мужчин в восторге от нее. Даже родной брат считал ее занимательной и интересной, хотя он и был единственным из них, кто не сидел, подавшись вперед, ловя каждое ее слово.

Но затем, молча наблюдая за ней, Жиль совершенно неожиданно понял, в чем ее очарование. Столь привлекательными в Анне были ее естественность и восхитительная живость. По его мнению, она выглядела так, будто всегда способна позабавить и развеселить мужчину, каким бы уставшим он ни вернулся домой. Но было что-то еще, хотя он никак не мог понять, что именно. Нечто неуловимое, присущее только ей. Единственное, что ему приходило на ум, — это некая загадочность. Она выглядела так, словно ей известно то, что обычным людям знать не под силу. И, увидев девушку в таком свете, стюард сэра Ричарда понял, что ее можно ошибочно принять за красавицу, потому что Анна поражала настолько, что невозможно было понять, как она выглядит на самом деле.

А после обеда, когда компания перешла в Длинную галерею, где стюард, как вышколенный слуга, стоял в тени так, чтобы его присутствие никому не мешало, она взяла лютню и запела, к он снова испытал на себе ее силу. Во время исполнения ею любовного романса в дуэте со своим кузеном Томасом Жиль Коук ощутил странное жжение в глубине глаз. В чем дело, ведь он не плакал с детских лет, а теперь эта девушка пробудила в нем давно забытые чувства, да так, что запершило в горле. Неудивительно, что и Фрэнсис с изумлением уставился на Анну, что Уатт не скрывал своей явной влюбленности в нее, что сэр Фрэнсис Брайн бросает на нее горящие взгляды своих серых, немигающих глаз.

Фрэнсис, раскрасневшийся от вина и немного важничая, рассказывал:

— …Но полагают, что этот дом построен на проклятой земле.

Четыре пары глаз впились в него.

— Поместье Саттон проклято? — переспросил Уатт.

— Так говорят. И старый барский дом, стоявший здесь, тоже. Жена Эдуарда Праведника произнесла дьявольское заклятие возле небольшого родника, находящегося в наших владениях.

— Завораживающая мысль, — отозвался Томас, поэтическое воображение которого захватила легенда о давно умершей бедной королеве, произносящей слова, которым суждено было звучать эхом еще долго после того, как сказавшая их обратилась в прах.

— А это правда?

Фрэнсис почувствовал тепло амулета на груди под рубашкой. Его рука бессознательно потянулась, чтобы коснуться камня.

— Я не знаю, — уклончиво ответил он.

Анна дрожала, несмотря на жар, излучаемый каминами.

— Кто знает, что уготовано судьбой нам? — вдруг сказала она.

Ей тихо и тревожно вторил голос Брайана:

— В самом деле — кто?

И он улыбнулся, но Фрэнсис заметил, что его серые глаза остались неподвижными. Юноша подумал, что у этого человека, вероятно, что-то не в порядке, раз он почти не мигает.

Анна встала.

— Джентльмены, прошу прощения. Я устала после столь долгого путешествия. Спокойной ночи. — И она удалилась прежде, чем кто-либо успел ей ответить.

Во внезапно наступившей тишине Фрэнсис Брайан перевел свой раздражающий взор на Георга Болейна и Томаса Уатта.

— Мне сказали, что мы покидаем двор в беспокойное время. Кажется, Его Светлость всерьез подумывает о законности своего брака с Ее Светлостью.

— О! — Отрешенное лицо Георга, весьма похожее таинственностью на лицо Анны, не дрогнуло. Но Фрэнсис, еще слишком юный, чтобы освоить искусство притворства, уставился на него с раскрытым ртом.

— Но это же нелепо. Они женаты многие годы.

— Точнее говоря, восемнадцать лет, — сухо подтвердил Брайан. — Дольше, чем вы живете на свете, Фрэнсис. И достаточно долго для мужчины — даже для короля, — чтобы она ему надоела.

Он посмотрел в упор на Георга, который никак не отреагировал, а только слегка пожал плечами. Отозвался только Томас Уатт.

— Да, это правда. Это — строгая тайна, но Его Светлость вызывался в Йорк Хаус 17 мая, чтобы перед судом ответить на вопрос о законности его брака.

— Но кто бы осмелился на такое? — удивился Фрэнсис.

Остальные захохотали, хоть и по-доброму.

— Послушай, святая наивность, конечно же, никто. Поэтому очевидно, что за всем этим стоит сам король. Он хочет избавиться от Екатерины.

В голове у Фрэнсиса царило смятение. Он припомнил взгляды, которыми обменивались король и Анна; подумал о том, как пел Генрих, когда она играла на лютне; вспомнил, как заволновались его приятели придворные, когда Его Светлость у всех на виду выбрал в партнерши Анну на майском маскараде в честь французского посла. О Господи, какой же он тугодум! Он осознавал, что она вскружила голову королю, но уж никак не думал, что все может быть намного серьезнее.

Несмотря на четыре пылающих камина, ему вдруг показалось, что в галерее стало холодно.

— Как странно, что король выбрал 17 мая, — сказал Фрэнсис. — Именно в этот день моему отцу было подарено поместье Саттон.

Казалось, Георга тоже прошиб озноб, так как он вздрогнул.

— У меня такое чувство, как будто эта дата и мне напоминает о чем-то, — произнес он.

Внезапно Фрэнсису показалось, что черная спираль, вращаясь, устремилась к нему через всю Длинную галерею. Нечто ужасное и бесформенное, и — неизбежное.