– Дочь моя, – говорит баронесса де Фреваль старшей из своих дочерей в канун ее бракосочетания, – вы красивы, как ангел, вам едва исполнилось тринадцать лет, вы несравненно свежи и хороши, казалось, самой любви угодно было нарисовать ваши черты, и тем не менее вы вынуждены завтра стать женой старого судейского крючка с весьма подозрительными причудами... Такая ваша судьба мне крайне неприятна, однако отец ваш этого желает. Мне хотелось сделать вас знатной дамой, но вышло совсем не так, и вам предназначено всю жизнь зваться президентшей, что будет вам тяжким бременем... Еще больше приводит меня в отчаяние то, что вы, возможно, всегда будете ею наполовину... Стыдливость не позволяет мне объяснить вам это, дочь моя. Просто все эти старые мошенники, чье ремесло – судить других и никогда не судить самих себя, наделены столь странными фантазиями, порожденными их пресыщенностью... Так вот, эти плуты развращаются уже с рождения, они тонут в распутстве и, пресмыкаясь в этом зловонном болоте, произносят законы Юстиниана вперемежку со столичной похабщиной. Подобно ужу, время от времени поднимающему голову лишь для того, чтобы заглотнуть насекомых, они выползают из грязи лишь для угроз и арестов. Так послушайте же меня, дочь моя, и держитесь прямо, ибо если вы будете так нагибать голову, то это слишком привлечет господина президента, и я не сомневаюсь, что он вас частенько будет эдаким манером ставить лбом к стенке... Словом, дитя мое, вопрос состоит вот в чем. Решительно отказывайте вашему мужу в первой просьбе, с которой он к вам обратится; мы-то уж знаем, что эта первая просьба окажется непременно непристойной и неподобающей... Нам известны его вкусы, вот уже сорок пять лет из-за своих нелепых принципов этот жалкий шельмец-адвокатишка не изменяет привычке браться за дело с другой стороны. Итак, вы откажетесь, дочь моя, и послушайте, что вы ему скажете: «Нет, сударь, в любое другое место – сколько вам угодно, но только не туда, туда – ни за что».
После этих наставлений мадемуазель де Фреваль купают, окропляют духами, наряжают, прихорашивают. Появляется президент, завитой, нарумяненный, напудренный, и начинает своим гнусавым голосом громко рассуждать о законах и управлении государством. Благодаря искусно изготовленному парику с беспорядочно разбросанными длинными буклями и подогнанной одежде, ему едва можно дать на вид сорок лет, хотя ему уже стукнуло шестьдесят. Появляется новобрачная; он с ней любезничает, но в глазах судейского крючка читается вся испорченность его души. Наконец настает решающий момент... они раздеваются, они в постели, и впервые в жизни президент, то ли желая дать себе время для воспитания своей ученицы, то ли боясь язвительных насмешек из-за бестактности жены, – в общем, президент в первый раз за всю свою жизнь решил вкусить законные супружеские удовольствия. Однако хорошо обученная мадемуазель де Фреваль, вспомнившая, что маменька наказала ей решительно отвергать первые предложения, не преминула заявить президенту:
– Нет, сударь, пожалуйста, так не надо, в любое другое место – сколько вам угодно, но только не туда, туда – ни за что.
– Сударыня, – заявляет ошеломленный президент, – я должен вам возразить. Я делаю над собой такое усилие; это на самом деле вполне добропорядочно.
– Нет, сударь, напрасно стараетесь, вы никогда не склоните меня к этому.
– Ну что ж, сударыня, придется удовлетворить вашу просьбу, – говорит судья, завладевая своими излюбленными алтарями, – я был бы крайне огорчен, если бы доставил вам неприятность, тем более в брачную ночь, однако обращаю ваше внимание, сударыня, что в будущем вам уже не удастся свернуть меня с этого пути.
– Именно это я и имела в виду, сударь, – говорит девица, располагаясь согласно его желаниям, – и не опасайтесь, что я потребую чего-нибудь другого.
– Итак, приступим, раз вы этого хотите, – говорит сей почтенный человек, приспосабливаясь к позе Ганимеда и Сократа. – Пусть все будет сделано так, как того потребовали.