Запомни эту ночь

4

Если не считать общих фраз, которыми они изредка обменивались, разговор между ними не клеился. Колючее молчание, царившее в салоне машины с кондиционером, начинало угнетающе действовать на Мишель. Однако, похоже, оно совершенно не беспокоило Филиппа, и это раздражало ее.

Все произошло так стремительно, что у нее до сих пор голова шла кругом. Они отбыли из усадьбы, оставив позади Луэллин с сестрами, у которых был такой вид, словно они не понимали, что же их так поразило, Беатрис, которая очень хорошо понимала, что поразило ее и вызвало откровенную ненависть, и Пола, получившего строгие наставления от сестры и должным образом покаявшегося.

На прощание Пол заверил ее, что будет работать изо всех сил в усадьбе, дабы искупить свою вину, и тихо добавил:

— Обо мне не беспокойся, теперь у меня мозги на место встали. А ты постарайся сберечь ваш союз с Филиппом, сестричка. Он помешан на тебе. После твоего бегства к нему подойти было страшно.

Да, видимо, работа под палящим солнцем не прошла для Пола даром, он совсем перегрелся.

В Батон-Руж они прибыли во второй половине дня и сразу поехали в отель, где, к большому облегчению Мишель, она получила отдельный номер, в котором была кровать с пологом и откуда открывался прекрасный вид на город. Не успела она распаковать дорожную сумку, как к ней постучался Филипп и настоял, чтобы они немедленно отправились в самый роскошный бутик.

На удивление изысканная дама тепло приветствовала их, предложила Мишель присесть и осмотреться. Профессиональным взглядом Мишель отметила сдержанную элегантность внутреннего оформления магазина, хорошо продуманное освещение, усиливавшее ощущение пространства и без того просторного помещения. Из одежды был выставлен на обозрение лишь один кремовый костюм из шелка, на нем висел ценник, от одного взгляда на который захватывало дух, такая сумма была указана на нем.

— Мне нужны самые простые вещи, — шепнула она Филиппу.

Одну-две хлопковые юбки, трусики, топики, удобные босоножки — все это можно было недорого купить в обычном магазине, а не в этом роскошном бутике. Ей претило, что он будет до такой степени тратиться на нее.

Филипп бросил на ее взволнованное, покрасневшее от досады лицо всего лишь один ленивый взгляд, слегка приподнял бровь — и с ее бунтом было покончено. Но, когда груда одежды, которую принесли для его одобрения, стала напоминать очертаниями гору, Мишель не выдержала и резко произнесла:

— Довольно!

С большим багажом дорогой модной одежды, которой ей хватило бы на всю оставшуюся жизнь, они выехали на следующее утро из Батон-Руж. Тело Мишель, не успевшее отдохнуть после вчерашней гонки, ныло, в душе царило смятение, в голове, тяжелой после очередной бессонной ночи, роились вопросы, на которые она не находила ответов.

Однако на один из них, увидев указатель на шоссе, она получила ответ вскоре после их отъезда из Батон-Руж.

— Ты везешь меня в Новый Орлеан? — удивленно спросила Мишель, не в силах поверить этому.

Неужели он до такой степени бесчувственный и не способен понять, этот красивый каменный дом, похожий на дворец в миниатюре, стоявший в старой части города, был последним местом, где она хотела бы оказаться вновь.

Филипп искоса бросил на нее взгляд.

— Ты не захотела остаться в усадьбе, дом там будут перекрашивать, а я вспомнил, как ты восторгалась Новым Орлеаном и нашим старым домом. Так что, пожалуй, этот особняк и станет нашим общим домом. — Он говорил об этом обыденным тоном, словно такие перемены в порядке вещей.

— На три месяца, — сдержанно напомнила Мишель.

Мучительные воспоминания, которые она считала навеки похороненными, неожиданно воскресли в ней…

Филипп привез ее в Новый Орлеан сразу после свадьбы, собираясь провести там с ней медовый месяц. С первого взгляда Мишель влюбилась в старинный особняк, принадлежавший еще предкам нынешних Бессонов, и не уставала говорить об этом мужу. Просторные комнаты с высокими потолками; тронутые временем, но любовно сохраняемые предметы старины; напоенный ароматами сад за домом, где плескался фонтан и ворковали белые голуби на высокой стене ограды, увитой бледно-желтыми розами.

Но все пошло прахом. Вместо месяца они пробыли там всего три дня и уехали. На обратном пути Мишель молча глотала слезы от стыда и отчаяния, а красивое и такое любимое лицо Филиппа застыло от уязвленной гордости. С тех пор он почти не замечал ее присутствия.

Значит, он везет ее туда, чтобы унизить? Или это входит в программу предназначенного ей наказания? Видимо, так.

Год назад он рвал и метал, получив от нее то послание, в котором она сообщала, что порывает с ним. Никто, даже презренная ненужная жена, не смеет так поступить с ним и остаться безнаказанным. Вот теперь настало время расплаты ей и достанется сполна за свой побег.

Большой каменный дом выглядел безлюдным, внутри стояла мертвая тишина. Филипп с невинным видом сообщил, что он отпустил хранителя дома с женой.

— Я подумал, что при данных обстоятельствах будет лучше предоставить им дополнительный отпуск. Так что неделю или две мы будем сами себя обслуживать. С учетом опыта твоей самостоятельной жизни, уверен, проблем у нас не будет.

— Никаких, — вежливо подтвердила Мишель. — Ведение хозяйства поможет скоротать время.

Ни за что на свете она не желала дать ему понять, что их уединенность беспокоит ее, а мысль об общей постели, на которой он настаивает, приводит в ужас и заставляет ее чувствовать себя чуть ли не проституткой.

Ни одно из этих чувств не отразилось в ее темно-янтарных глазах, когда их взгляды встретились. Женился он на ранимой наивной мечтательнице, но прошло три года и она превратилась в опытную женщину, твердо стоящую на собственных ногах. Это ему придется запомнить.

— Оставляю тебя разбираться с багажом, — чопорно произнесла Мишель. — Груды вещей были свалены как попало в сумрачной холле. — Телефон по-прежнему стоит в маленьком салоне? Мне нужно позвонить Кэтрин.

— Я уже позвонил ей. — Филипп пристально смотрел на нее. — Она обрадовалась, узнав, что мы снова будем жить как муж с женой, — сказал он ей. Его голос звучал жестко. — Ты не сообщишь ей ничего нового.

— Полагаю, мне лучше судить об этом, — спокойно возразила Мишель. Это спокойствие давалось ей ценою огромных нервных затрат.

Она повернулась к нему спиной и ушла. Пусть больше не смеет указывать ей, что делать, и ждать от нее покорности в традициях усадьбы. Теперь она независимый человек.

Но руки ее дрожали, пока она набирала номер телефона своей подруги, и легкий озноб пробегал по коже. Противостояние Филиппу до странности возбуждало ее. Появилось ощущение, что она ступила с завязанными глазами на незнакомую территорию, таившую массу неведомых опасностей.

— Магазин «Только для вас», чем могу быть полезна?

Жизнерадостный голос Кэтрин вызвал на губах Мишель мечтательную улыбку. До нее доносился шум голосов посетителей, завораживающее жужжание кассового аппарата новейшей модели, и ей мучительно захотелось перенестись сейчас туда, в гущу событий, связанных с ее настоящей жизнью.

— Это я, извини, что так вышло… Филипп сказал, что предупредил тебя. Послушай, Кэт, я насчет своей работы и квартиры… Они могут дождаться меня, если я вернусь через три месяца? А я вернусь, обещаю, я…

— Брось молоть чепуху, — беспечным голосом прервала ее Кэтрин и стала говорить громче, чтобы перекрыть шум в магазине. — И ради Бога перестань извиняться. За долгое время это первая по-настоящему хорошая новость. Единственный, кто недоволен вашим воссоединением с Филиппом, это мой брат. У него вид человека, который выиграл в лотерею, но потерял билет! Бедный братец надеялся подкатиться к тебе с предложением после твоего развода и теперь досаждает родителям своим дурным настроением. Но ты не трави себе душу из-за этого и вообще ни о чем не беспокойся. Ты слышишь меня? Наслаждайся каждым мгновением своего второго медового месяца. Филипп сказал, что вы проведете его в Новом Орлеане. Когда появится желание, приезжай забрать свои вещи из квартиры. И не мучай себе мыслью, что из-за твоего отсутствия я оказалась сама знаешь где… — Кэтрин перевела дух и продолжила: — Я наняла девицу, только что окончившую школу… Ей семнадцать лет, очень шустрая девочка. Она заняла твое место и работает так, словно это ее призвание.

Мишель нахмурилась. Очевидно, чтобы сохранить лицо, ее муж сообщил об их примирении и умолчал о сделке на три месяца. Из-за него она потеряла работу, которая нравилась ей, и квартиру. Сколько бы ни убеждала она свою подругу, что по истечении трех месяцев она и на день здесь не задержится, та все равно бы ей не поверила.

— Я и понятия не имела о чувствах Мэтью, — с ноткой недоверчивости сказала она, когда ей наконец удалось вставить слово. — Думаю, ты заблуждаешься. Мы всегда были друзьями, только друзьями, — настойчиво повторила она.

— Я не заблуждаюсь. Мой старший братец влюбился в тебя еще когда мы гостили в усадьбе, но Филипп опередил его, а позже мы узнали, что ты согласилась выйти за него. Бедный старина Мэтью… Тогда по возвращении домой он пустился в дикий загул, но стоило тебе вернуться и сказать, что твой брак распался, как он сразу перестал встречаться с женщинами и дожидался твоего официального развода. Он считал, что было бы недостойно говорить тебе о своих чувствах, пока ты официально еще замужем.

— О Господи! — Мишель схватилась свободной рукой за голову. — Клянусь, я не знала. — Вот еще одна головная боль для нее. К Мэтью она относилась почти так же, как к своему родному брату. Ей невыносимо было думать, что она стала причиной его страданий, пусть и невольно.

Положив трубку, Мишель постаралась выкинуть из головы огорчивший ее разговор. Головной боли у нее и так хватает. Филипп куда-то исчез, исчезли и вещи из холла.

Она вспомнила о своих прекрасных новых нарядах, и они показались ей в высшей степени желанными, а отказ принять их, потому что они оплачены Филиппом, всего лишь детской выходкой. Костюм, в котором она прибыла в усадьбу, был уже в таком состоянии, будто она носила его год не снимая!

Мишель поднялась по великолепной лестнице, перила которой поддерживали опоры с искусно вырезанными гроздьями винограда и экзотическими птицами, стараясь не обращать внимания на сосущее чувство тревоги. Сочетание слов «спальня» и «Филипп» приводило ее в отчаяние.

Она обошла одну за другой все спальни, но нигде не обнаружила своих вещей. С бьющимся сердцем она приблизилась к хозяйской половине, спальня в которой и была немой свидетельницей ее позора в ту первую брачную ночь. Сделав глубокий вдох, чтобы унять сердцебиение, она открыла резную старинную дверь.

Ничего в этой красивой комнате с тех пор не изменилось. Высокие окна, смотревшие в сад, стены, затянутые великолепной парчой, в расцветке которой сочетались розовое с серебром, изящные стулья вокруг низкого антикварного столика, великолепно подходившего для интимного завтрака вдвоем. На кровать с пышным пологом она и смотреть не хотела.

Фирменные пакеты с покупками из бутика и ее дорожная сумка стояли посередине комнаты, а Филипп развешивал в нише гардероба свои костюмы. Он явно не собирался дать ей улизнуть от выполнения условия договора. Мог бы предоставить ей хоть одну или две ночи, чтобы прийти в себя!

Да, ни комната, ни Филипп не изменились. Зато изменилась она. Нет больше той бессловесной испуганной мышки, которая была не в состоянии выразить свои чувства. Глядя ему в затылок, Мишель сказала:

— Вижу, ты не собираешься предоставить мне отдельную комнату. Непродуманное решение. Никакой деликатности!

Широкие плечи под белой рубашкой напряглись. Он медленно обернулся, и она увидела, как мрачно сверкнули его глаза, когда он встретился с ней взглядом.

— А куда завела моя деликатность во время нашего медового месяца? Или ты забыла, как сжимала зубы, с отвращением терпя мои любовные ласки? Кем ты тогда меня выставила? Почти животным, которое удовлетворяет свою потребность, ничего не давая взамен! Мишель, — тон его изменился, голос стал звучать мягче, — я уговаривал себя, что надо сделать скидку на твое пуританское воспитание и неопытность. В конце концов, именно это отчасти и привлекало меня в тебе. Но после первой ночи ты не позволяла мне приблизиться к тебе. Поэтому я оставил тебя в покое… как ты и хотела. Сколько можно унижать мужское достоинство? Все, я исчерпал лимит.

Мишель виновато потупилась. Ей не приходило в голову взглянуть на события тех дней с другой стороны. Инстинктивно она тогда понимала, что сильно разочаровала его в ту ночь, когда от страха не могла ни расслабиться, ни ответить на его ласки. Тот же страх заставил ее инстинктивно отвергать его попытки приблизиться к ней в последующие два дня. Если бы он заговорил с ней тогда о любви, все могло бы быть иначе… Но, несмотря на все свои недостатки, Филипп был неспособен на ложь…

— Предлагаю оставить эту тему, — сухо предложил Филипп. — Может, ты распакуешь свои вещи, а я тем временем поищу внизу что-нибудь для ланча.

Он вышел, плотно закрыв за собой дверь, и, что бы Мишель при этом ни думала, она почувствовала себя как человек, лишившийся в жизни самого дорогого.

После душа в роскошной ванной комнате, отделанной зеленым мрамором, и ароматного крема, которым она намазалась от шеи до ног, тело ее словно заново родилось. Трудность теперь состояла в том, чтобы выбрать себе подходящий наряд из огромной коллекции потрясающе дорогой одежды, на покупке которой настоял Филипп.

Все выглядело восхитительным. Мишель остановилась на белых кружевных трусиках, широких шелковых брюках темно-желтого цвета и такого же цвета обтягивающем топе, оставлявшем голыми ее руки и большую часть спины, собственно поэтому она и не надела бюстгальтера. Свои слегка вьющиеся волосы она оставила распущенными. Чуть-чуть тронув губной помадой рот и тушью ресницы, она решила, что готова спуститься вниз. Думать о предстоящей ночи не хотелось, но она готовилась к тому, чтобы изловчиться и увильнуть от выполнения своей части заключенного договора.

Постояв минуту в прохладном холле, Мишель направилась в сторону буфетной. Филипп открывал в это время бутылку белого вина, а на кухонном столе она увидела огромный поднос, заставленный тарелками, приборами, бокалами и салатниками.

Гордый, высокомерный Филипп Бессон, хозяин несметных владений в Луизиане, хлопочет на кухне?! Кому рассказать, не поверят!

— Вот это да! Ни за что бы не поверила, если бы сама не увидела, — с изумленным видом протянула она, стоя в проеме двери. Вид мужа, занятого таким необычным для него делом, почему-то наполнил ее теплым чувством.

Он взглянул на нее из-под густых черных ресниц.

— Сам удивляюсь, — признался он и широко улыбнулся.

От его обезоруживающей улыбки растаяло бы любое женское сердце, подумала Мишель в свое оправдание, потому что именно это и происходило с ее собственным сердцем.

Филипп выпрямился, поставил запотевшую бутылку на переполненный поднос и, приподняв бровь, застыл в молчаливом восхищении. Прислонившись бедром к краю стола, он стал неторопливо разглядывать ее от кончиков пальцев ног, обутых в невесомые босоножки, потом выше, выше, пока не встретился с ней глазами.

— Я оказался прав, что настоял на этом наряде. — Голос его звучал низко и возбуждающе. — А ты была готова швырнуть его в лицо той несчастной женщине вместе со всем остальным. Это в твоем стиле. У тебя красивая грудь. Правильно сделала, что не стянула ее лифчиком.

От его откровенно сексуального взгляда у Мишель перехватило дыхание. Она почувствовала, как набухают соски и сладостная боль желания поднимается из глубины тела. Господи, да этот мужчина способен взорвать кого угодно! Не человек, а динамит! Достаточно взгляда, слова — и любая женщина у него в постели! Неудивительно, что она так боялась его, они в разных весовых категориях, она ему в партнеры не годится.

Филипп прищурил свои серые загадочные глаза, продолжая неотрывно смотреть на нее, в то время как лицо ее заливала краска смущения.

— Общий обзор закончен, — весело сказал он. Губы его не улыбались, но зато смеялись глаза. — Пора бы и перекусить. Ты не против? Где будем есть? В саду? — Подняв без особых усилий тяжелый поднос, он шагнул через порог распахнутой в сад двери.

Мишель прерывисто вздохнула, как всхлипнула, и медленно пошла за ним.

За эти годы ничего не изменилось. Стоило ей взглянуть на Филиппа, как у нее начинала кружиться голова от сильного влечения к нему. Она так сильно его хотела, что не могла выразить свое желание. Если он поведет себя так же, как и в прошлый раз, унизительный фарс непременно повторится… Если только она не сумеет его убедить, что в этом нет необходимости.

Пока она в задумчивости брела по саду, Филипп успел составить содержимое подноса на стол в тени высокого миндального дерева, по сторонам которого возвышались большие каменные вазоны, сохранившиеся с давних времен, в которых росли и благоухали лилии и садовые гвоздики. Это было самое уютное место сада, и их совместная трапеза здесь станет прелюдией к их второму медовому месяцу.

Внезапно она почувствовала слабость в ногах и поспешила сесть. От жары не спасала даже густая зелень, в тени которой глаза Филиппа казались темными и еще более загадочными. Наверное, от сочетания удушливых ароматов в воздухе и нервного напряжения у нее закружилась голова.

— Ты, должно быть, голодная, — предположил Филипп, накладывая ей на тарелку ломтики ветчины, крупные оливки и свежие листья салата. — В отеле ты отказалась от завтрака. Скажи, это из-за меня у тебя портится аппетит? — спросил он, разливая вино и окидывая взглядом ее обмякшее тело. — В усадьбе ты питалась как птичка, крошками, а за прошедший год ты поправилась. И довольно заметно.

Мишель потянулась за хрустящим рогаликом, разломала его пополам и намазала маслом обе половины. Она откусила рогалик и подцепила вилкой оливку. Прожевав, она честно призналась:

— Твое присутствие пугало меня. — За год, проведенный вдали от него, она хотя бы обрела способность высказывать собственное мнение и озвучивать собственные мысли. — Мне казалось, что я заброшена в этом изолированном от внешнего мира фермерском доме, где нечего было делать, кроме как выносить постоянное брюзжание твоих родственниц. Когда ты иногда соизволял появиться в доме, то едва замечал меня…

— Почему? Я все отлично замечал. Как только я имел глупость приближаться к тебе, то каждый раз встречал два испуганных глаза. Я видел, что вызываю в тебе панику. Черт возьми! Можно ли удивляться, что я прекратил всякие попытки?!

— Ты говоришь всего лишь о сексе, — выпалила Мишель в ответ. — Ты хотел наследника. Вот и все, для чего я тебе понадобилась! Как только стало ясно, что ничего из этого не выйдет, ты умыл руки… и даже не потрудился узнать, почему все так вышло! — взволнованно говорила она, не замечая, что все крепче сжимает в руках бокал. — Мои желания для тебя ничего не значили, не так ли? Когда я просила… умоляла тебя уехать из усадьбы…

— Ты была в истерике, — холодно перебил он ее. — В те дни мне приходилось много разъезжать по делам…

— Ты мог бы брать меня с собой, — резко возразила Мишель, досадуя, что прошлое, оказывается, сохранило над ней свою власть и вынуждает ее горячиться.

Если прошлое умерло, почему бы ей не похоронить его? Она залпом осушила бокал с вином, надеясь, что прохладное вино остудит ее пыл.

— Моя мать беспокоилась за тебя и тетки тоже, они решили, что ты нуждаешься в их руководстве и заботе, — мягко сказал он.

Эти слова вызвали у нее острое желание запустить пустым бокалом прямо ему в голову.

Словно прочитав это намерение в ее глазах, он спокойно наполнил этот потенциальный метательный снаряд вином, затем, положив локти на стол, склонился к ней.

Мишель замерла, увидев так близко его лицо, прядь темных волос на лбу, ослепительную улыбку, которая делала его моложе, услышав хрипловатый, волнующий голос:

— Дорогая, мы здесь не для того, чтобы ссориться. Посмотри, твое желание осуществилось. Мы далеко от усадьбы и моих родственников. Теперь мы можем выяснить, изменилось ли твое отношение ко мне так же радикально, как твоя фигура. — Он дотронулся до ее руки, и все ее тело охватило огнем. — С нетерпением жду, когда смогу выяснить это, моя красавица.