Злые игры. Книга 2

Глава 27

Шарлотта, 1984

Шарлотта точно знала, в какой именно момент влюбилась в Гейба Хоффмана. Только что, еще буквально минуту назад, она думала о том, как ненавидит его, как хотела бы избавиться от его общества, не работать больше с ним вместе, позабыть о тех бесконечно долгих, несчастных и тоскливых днях, что провела в его офисе; и уже в следующее мгновение она смотрела на него во все глаза, так, словно впервые, резко и отчетливо, с какой-то почти болезненной обостренностью вдруг увидела и разглядела его всего: и эти необычайно глубокие темно-карие глаза, и всклокоченные непокорные волосы, и его манеру улыбаться — с какой-то скрытой в улыбке странной лихостью, и густую темную поросль, что покрывала его руки, спускаясь до самых пальцев (вообще-то, она терпеть не могла волосатых мужчин), и ту нетерпеливую энергию, с которой он набрасывался на любое дело, да и просто то, какой он огромный, о боже, действительно огромный. Шарлотта на мгновение представила себя лежащей под Гейбом Хоффманом, и ей стало нехорошо; потом она позволила себе, на еще более короткое мгновение, подумать о той части тела Гейба, которая в этом случае теснейшим образом соприкасалась бы с ее телом, и ощутила, как ее обдало вначале жаром, а потом сразу холодом от ужаса: это чем же она занимается? Неужели и она стала относиться к Гейбу, думать о нем, реагировать на него точно так же, как и вся остальная женская часть «Прэгерса»? И это — она взглянула на украшавшие стену его кабинета многочисленные часы, показывавшие нью-йоркское, токийское, лондонское время, — господи, в половине одиннадцатого утра и в абсолютно трезвом, как стеклышко, состоянии! Усилием воли Шарлотта заставила себя вернуться к тому, о чем он ей говорил и на что ей надо было сейчас как-то ответить, — и тут поняла, что же именно произошло, что вызвало в ней эту резкую перемену, перевернув вверх ногами все ее чувства и представления так, что они сейчас совершенно смешались в ее голове. А точнее, в ее теле. Ну да ладно, и в голове, и в теле.

— А ты права, — сказал он. — Дело именно в этом. Твою мать, ты права. Твою мать, да ты просто гений! — Он схватил трубку и набрал, лихорадочно нажимая на кнопки, нужный номер, не отрывая от нее взгляда, в котором ясно читалось глубочайшее восхищение, граничащее с почти благоговейным восторгом. Шарлотта, тоже не отрывая взгляда, смотрела на него, еще не совсем осознав, что же только что случилось, но поняв уже, что произошло именно то, чего она так долго ждала, к чему стремилась с тех самых пор, когда получила этот банк в наследство на дне рождения деда, много лет назад; то, ради чего так долго трудилась, изо дня в день проходя тоскливую, казавшуюся бесконечной школу ученичества. Настоящий живой мир, бурный и пьянящий мир сделок, покупок, продаж, стремления сохранить и защитить имеющееся, ухватить что-нибудь вдобавок к нему; напряженность, возбуждение, лихорадка этого мира; носящийся в воздухе запах денег и почти физически осязаемое чувство стяжательства, — отныне она сама становилась частью этого мира и этой жизни, как был их частью Гейб; она перестала быть чем-то вспомогательным, плетущимся в хвосте, мешающим и сопротивляющимся; нет, она действительно становилась отныне неотъемлемой частью этого мира и этой жизни, вливалась в них и сливалась с ними. И, словно празднуя свершившееся с ней преображение, она мгновенно влюбилась в Гейба, буквально рухнув в охватившее ее чувство. Вот так это и произошло.

У нее даже не было ощущения, будто она сказала нечто особенно умное. Гейб уже много дней бился с одной сделкой и никак не мог понять, что же делает компанию, которую он пытался продать, — фабрику по производству бумаги, имевшую весьма скромные экономические показатели, — такой привлекательной; Шарлотта, в общем-то, случайно подняла голову от стола и высказала предположение, что одна из изначальных составных частей этой компании — небольшое производство канцелярских принадлежностей и мелкоразмерного конторского оборудования — неоценима с точки зрения поддержания хороших отношений с клиентами.

— И в этом смысле стоит, пожалуй, больше, чем вся остальная компания, — добавила она.

Гейб молча уставился на нее, побледнев и застыв в неподвижности, рука его поднялась над клавиатурой компьютера, да так и повисла.

— Черт, — проговорил он, — конечно. Конечно же! Типичная ситуация распродажи королевских бриллиантов. — После чего он и произнес те несколько фраз. Тогда-то она в него и влюбилась.

Гейб потом объяснил ей, в чем суть распродажи королевских бриллиантов.

— Продается какая-то часть компании, небольшая, но самая ценная. И быстро. Так что компания теряет свою ценность и становится менее привлекательной. Как только мы это сделаем, все остальные тут же снизят свои ставки. Им не компания нужна, а ее клиенты. Понаблюдай сама.

Они продали королевский бриллиант, и ставки тут же соответственно упали. Все были в восторге. Гейб повел себя честно и рассказал Фреду III, что идея распродажи по частям принадлежит Шарлотте. Фред заявил ей, что надеется, она не возомнит теперь себя крупнейшим со времен изобретения долларовой банкноты светилом в банковском деле. Шарлотта заверила его, что нет, не возомнит. Высказывая это пожелание, Фред III широко улыбался ей; в это же время в комнате находился и Фредди, и Шарлотта вдруг увидела его лицо: на нем была написана лишь холодная ярость. Шарлотта почти испугалась, увидев это выражение.

С волнением и возбуждением Шарлотта наблюдала, как «Блэксуорт» продал производство конторского оборудования и «Райтсон» тут же отказался от своего предложения. Ее пригласили на обед, которым отмечалось удачное завершение сделки. Она сидела и думала о том, как пусто и тоскливо было бы ей без этой сделки; в тот же день после обеда она уже начала новую подобную операцию по новым торгам, для новой компании, новой группы акционеров и нового состава потенциальных покупателей. Теперь она поражалась, как могла когда-то считать работу в «Прэгерсе» скучной. То, чем она занималась, практически не изменилось, но она вдруг почувствовала, что процесс захватил ее целиком и полностью. Гейб был одержим погоней за заключением все новых и новых сделок, как, впрочем, и все, кто работает на Уолл-стрит. В его кабинете непрерывная череда переговоров, непрекращающийся поток предложений и контрпредложений, слухов и контрслухов, заявлений и отрицаний, случайных и намеренных утечек информации воспринимались как нечто материальное, физически ощутимое. Гейб, словно огромная недремлющая хищная птица, часами сидел за компьютером, вглядываясь в него блестящими темными глазами, готовый в любую минуту ринуться в высвечивающееся на экране, постоянно меняющееся хитросплетение информации, возможностей, вызовов. Шарлотта впервые за все проведенное здесь время начала воспринимать банк как действующую и жизненно необходимую силу. Способность банка трансформировать деньги во власть и таким образом манипулировать людьми казалась ей почти мистической. Но эта способность постепенно подчиняла себе и ее. Шарлотта сознавала, что банк играет не последнюю роль в ее бессильной страсти к Гейбу. Банк и Гейб, то новое возбуждение, которое оба они теперь в ней вызывали, были как бы двумя половинками, вместе составляющими единое целое. Теперь она постоянно пребывала в состоянии беспокойного счастья.

Гейб не обнаруживал абсолютно никаких признаков того, будто он разделяет ее чувства и готов ответить взаимностью. Изредка он удостаивал ее отрывистым «хорошо сделано», когда удавалось довести до завершения какую-либо особенно трудную сделку; а в остальном продолжал обращаться с ней точно так же, как со всеми другими своими сотрудниками — равнодушно, высокомерно, бестактно. Однако теперь Шарлотта не придавала этому значения; скорее напротив, ее собственное чувство становилось от этого только сильнее. Она сознавала — и сознание это не доставляло ей удовольствия, — что похожа на школьницу, помешавшуюся на том, чтобы непременно быть круглой отличницей, но и это ее не очень волновало. В мыслях у нее было одно: примчаться с утра пораньше на работу и целый день быть в обществе Гейба. Просто быть с ним рядом — о большем она не мечтала. Изредка они случайно касались друг друга, сталкивались их руки; а как-то раз он даже положил руку ей на плечо, чтобы отодвинуть ее в сторонку и пройти; Шарлотте трудно было поверить, что в ее реакции на этот жест Гейб и в самом деле не сумел распознать сжигающий ее сексуальный голод. Единственное, что ее теперь волновало, это как бы он не догадался обо всех ее переживаниях и чувствах. Она старалась держаться еще холоднее, чем прежде, и убеждала себя в том, что он слишком самонадеян и бесчувствен, чтобы видеть дальше края своего письменного стола.

Насколько она знала, постоянной подруги у Гейба не было; во всяком случае, он никогда не говорил о ней, а ходившие по банку сплетни утверждали, что в приемной для посетителей постоянно сидит, проявляя похвальное терпение, бесконечная очередь жаждущих встречи с ним длинноногих красоток. Шарлотта, не будучи сама ни длинноногой, ни даже, строго говоря, красоткой, приходила от этих слухов в некоторое расстройство, но утешалась тем, что ни одна из этих красоток не задерживалась в его квартире в верхней части Вест-Сайда дольше чем на одну ночь.

Она все еще жила вместе с Фредом и Бетси, однако наконец-то встретила друга, настоящего друга, с которым можно было поговорить, посмеяться, провести хоть какую-то часть того почти ничтожного свободного времени, что у нее было, друга, который вызывал у нее доверие. Это была девушка по имени Крисси Форсайт, работавшая маклером в отделе международных сделок. В самый первый раз Шарлотта обратила на нее внимание, стоя в очереди в столовой для сотрудников; тогда какая-то девушка возле кассы попросила взвесить ее пластмассовую коробку с салатом, уверенно сказав: «Триста двадцать четыре».

— Тут триста тридцать один, Крисси, — ответила ей кассирша. — Молодец, очень хорошо.

— Простите, — спросила сзади Шарлотта, заинтригованная увиденным, — и что это все значит?

Крисси обернулась и улыбнулась ей:

— Я заключила пари на вес. Хотите, сядем за один столик, вместе?

— Да, с удовольствием. Спасибо.

Шарлотта обрадовалась. Одна из трудностей ее положения в «Прэгерсе» заключалась в том, что ей нелегко было найти себе компаньона на обед: одни до сих пор относились к ней с недоверием, другие начинали в ее присутствии нервничать. Поэтому она, как правило, забирала свою коробку салата наверх и съедала ее в кабинете, просто чтобы не сидеть внизу в одиночестве и не вызывать этим дополнительных разговоров.

— Обычно я тут не сажусь, — проговорила Крисси, — а ем у себя, за рабочим столом. Но сегодня тут и в самом деле мало народу, так что можно минут пятнадцать передохнуть.

Голос у нее был мягкий и нежный, приятный, с певучим южным акцентом, прямо как в фильме «Унесенные ветром». Она была высокого роста, очень худая, бледная, с длинными каштановыми волосами. Как и большинство маклеров, носила очки в тонкой металлической оправе. С лица ее почти не сходила улыбка.

— А вы всегда заключаете пари на все коробки? — поинтересовалась Шарлотта.

— Маклеры заключают пари на все, — объяснила Крисси. — На каких этажах будет останавливаться лифт — хотя тут у нас этажей не так уж и много; на то, сколько пройдет мимо остановки ненужных автобусов, прежде чем подойдет нужный; на то, сколько бумаг будет дожидаться вас на столе по возвращении с обеда. Даже на туалет. — Она рассмеялась. — А еще мы жуть как суеверны. Есть масса историй о том, что некоторые маклеры не начинают заключать сделки, пока с ними не поздороваются три человека подряд; а есть и такие, кто продает или покупает, только предварительно кинув монетку. Мой босс решает судьбу первой за день сделки в зависимости от того, сколько мелочи получил на сдачу в такси. И какими монетами. Мы все немного ненормальные. — Она снова улыбнулась. — Вы на нашем этаже не работали?

— Нет, — отрицательно покачала головой Шарлотта. — Только пробежала по нему бегом в самый первый день.

— Да, я помню. Заходите как-нибудь, когда у вас будет время. Это очень интересно. Мне все еще нравится, а я тут работаю уже шестой год. Единственная трудность для меня — это зрение. Когда я начинала работать, у меня было минус две диоптрии. А теперь я дважды в год меняю очки на более сильные.

После того дня Шарлотта несколько раз поднималась на их этаж и подолгу сидела рядом с Крисси в ее маленькой, три на три метра, империи, наблюдая, как зачарованная, за подругой, которая часами всматривалась в ставший ее судьбой экран, говоря что-то в один из трех своих телефонов и одновременно придерживая подбородком трубку второго, а на столе у нее постоянно «дежурили» наполовину опорожненная бутылка кока-колы и недоеденный бутерброд.

— Чтобы участвовать в этой игре, — говорила Крисси Шарлотте, — надо уметь действовать быстро и напористо, говорить начальственным тоном и быть агрессивной. Не знаю почему, но мне это все нетрудно. — Она улыбнулась. — Тут идет постоянная война между тобой и рынком. А наш отдел — ее передний край. Центр Вселенной именно здесь, уверяю вас.

Шарлотта оглядывалась вокруг, на весь этот бедлам — что-то кричащие голоса, непрерывно трезвонящие телефоны, на бледные лица и мелькающие в воздухе руки с закатанными рукавами, наблюдала ребячливое поведение сотрудников, их привычку не стесняться в выражениях — и сравнивала все это с нравами и атмосферой на своем этаже, где размещались инвестиционные отделы и где царили спокойствие и уравновешенность, где привычными были строгие официальные костюмы, голоса, говорящие с бостонским акцентом, швейцарские часы самых дорогих марок, где обед продолжительностью в три часа был такой же неотъемлемой частью быта, как и предшествующая ему напряженная работа утром; сравнивала и со своим собственным отделом, где амбициозные молодые люди вроде Гейба Хоффмана изо дня в день лихорадочно старались примирить потребности одних с жадностью других, выковывая в процессе этих стараний собственные репутации и судьбы; Шарлотта сравнивала все это и поражалась тому, как такая, в общем-то, простая вещь — манипулирование деньгами — может приобретать столь огромное количество самых разных форм, проявляться столь разнообразными способами.

Теперь она понимала, почему Фред направил ее работать у Гейба: здесь она каждый день получала уроки самого высокого профессионального мастерства. Она имела возможность следить за тем, как он вынюхивал возможные сделки, извлекая их буквально из воздуха, убеждал коллег и клиентов согласиться с его доводами, с его мнением, встать на его сторону, поддержать его; могла наблюдать, как он вынашивает и проталкивает сделку, сегодня призывая к осторожности, завтра начиная игру на нервах, споря с адвокатами, играя с прессой; она пораженно смотрела на него, когда он уверенно говорил о покупателях, которых в тот момент не было видно даже на горизонте; о деньгах, которые еще только предстояло где-то найти; об успешном завершении сделок, возможность которых в момент их обсуждения еще даже не просматривалась. И тем не менее казалось, что ему каждый раз все удается. Одной из самых больших его удач, что принесла банку крупного клиента, стал данный им японской фирме «Майонура», производящей электронику, совет приобрести одну из телевещательных сетей. Это был очень смелый, блистательный шаг, о котором потом много и долго говорили на Уолл-стрит. Гейба считали звездой — даже несмотря на его молодость, относительно небольшой опыт в банковской сфере и на то, что Фред с подозрением и предубеждением относился к таким феноменам, как Гейб. Какая-то часть этой «звездной пыли» осела и на Шарлотту, которую теперь считали членом команды Гейба: ею тоже восхищались, ей завидовали, часто обижались и негодовали на нее, иногда относились к ней с неприязнью, но во всяком случае она не оставалась незамеченной.

Фредди Прэгер, естественно, не входил в состав их команды.