Золотое дерево

Глава 9

Эмиль прибыл в Лион неожиданно рано. Анри, заслышав голос зятя в вестибюле особняка, поспешил ему навстречу.

— Габриэль еще не вернулась с фабрики. Отдохни пока с дороги. Может, выпьешь стаканчик вина?

Эмиль легким жестом руки отказался от угощения. Он был, как обычно, исполнен достоинства и сдержан.

— Благодарю тебя, но я хочу сперва дождаться Габриэль. Как себя чувствует Ивон? Прими мои соболезнования, вы с Ивон понесли такую тяжелую утрату!

— Она искренне благодарна тебе за письмо со словами утешения. Да, они оба пережили глубокое разочарование от того, что новорожденный младенец скончался. Однако, что же мы тут стоим, пошли наверх! Передняя не место для разговоров, — и Анри похлопал Эмиля по спине. Эмиль терпеть не мог фамильярности, тем более что продолжительное знакомство с зятем только усилило в нем неприязненное чувство к последнему. — Как дела на шелководческой ферме?

— Я думаю, что этот год будет на редкость удачным, только бы политическая ситуация начала понемногу стабилизироваться.

— Согласен с тобой. Наше шелкоткацкое дело, связанное с производством предметов роскоши, моментально реагирует на изменения политической обстановки, особенно если она грозит обнищанием. Да что там обнищание, любое изменение капризной моды может нанести нам огромный ущерб!

Беседуя друг с другом, мужчины вошли в так называемую Золотую Гостиную, стены которой были обиты белым шелком с узором, изображавшим золотистые колосья пшеницы. Анри взял хрустальный графин и налил себе бокал вина.

— Ты еще не передумал? — спросил он Эмиля, занося горлышко графина над вторым бокалом, как будто собирался налить туда вина.

Но Эмиль опять отказался.

— Что нового в Лионе? — как бы между прочим спросил Эмиль. — Я уже четыре недели не видел Габриэль и больше месяца не был здесь.

В глазах Анри вспыхнул огонек злорадства.

— Дево уехал из города; неплохая новость для начала, а? Его призвали в армию. Что ты об этом думаешь?

Эмиль явственно уловил в тоне зятя сочувственные нотки, как будто тот отлично знал, что эта новость будет приятна ему. «Однако этого просто не могло быть!» — успокоил себя Эмиль.

— В самом деле? Значит, и ткацкая мастерская Дево закрылась на неопределенное время?

— Куда там! Он оставил вместо себя управляющего, какого-то парижанина по имени Мишель Пиа. Я слышал, что это способный человек, однако неизвестно, как пойдут дальше дела без Дево.

— Аты случайно не знаешь, куда отправили Дево?

— На Пиренейский полуостров. Судя по всему, там идут тяжелые бои. Наши воины давно бы уже приструнили португальцев, если бы не вмешательство британцев.

— Не забывай, что мы вторглись на территорию их старого традиционного союзника, Португалии, — довольно сухо заметил Эмиль.

— Да, но почему мы это сделали! Португальцы отказались выполнить требование Императора и присоединиться к блокаде Англии, закрыв свои порты для британских торговых судов. Таким образом, блокада была нарушена, на всем континенте для британцев осталась одна-единственная лазейка, и мы были вынуждены двинуть наши войска на Лиссабон, чтобы исправить это положение.

— Португалия сохраняла нейтралитет, и поэтому она имела право самостоятельно решать, что делать со своими собственными портами.

Анри, прищурясь, взглянул на Эмиля сквозь тонкое стекло своего бокала.

— Ты говоришь как изменник. Неужели ты не испытываешь никакого почтения к гению Императора?

— Я говорю о фактах. Что же касается Бонапарта, то никто не может отрицать, что он завоевал всю Европу.

— Что правда, то правда, — произнес Анри с такой гордостью, как будто в том была его личная заслуга. — По существу осталась одна Британия. Но британцы еще пожалеют, что вступили на землю Пиренейского полуострова!

— А по-моему, их не так-то легко будет выдворить оттуда. Во всяком случае, думаю, эта война затянется надолго.

Анри хитро улыбнулся.

— Лично тебя это вполне устраивает, не так ли? У тебя, как и у меня, есть свои причины надеяться на то, что Дево как можно дольше пробудет в армии Императора.

— При чем тут я? — ответил Эмиль с ледяным спокойствием, скрывая за ним свою растерянность, так как не понимал, к чему клонит его собеседник.

— Вражда ваших двух семейств меня совершенно не касается; а тот факт, что Габриэль — моя жена, еще ни о чем не говорит. Дево никогда не покупал у меня шелк-сырец, так что я с его отъездом ничего не потеряю на поставках.

— Я говорю вовсе не о поставках, — Анри от души потешался в этот момент над Эмилем, зная, что тот сидит, как на иголках. — Я говорю о том интересе, который Дево проявляет к Габриэль — твоей жене и моей сестре. Что ты скажешь на это?

— Я просто не знаю, что и сказать, — холодно отозвался Эмиль, изображая полное недоумение. — Насколько я знаю, она не вела с ним никаких дел.

— Я не говорю о делах, — Анри осклабился, и на его самодовольном лице появилось выражение злорадства. — Не дела же послужили причиной того, что ты приказал Брушье следить за каждым шагом жены? Или я неправ?

Эмиль понял, что дальше притворяться не имело смысла, и мрачно взглянул на зятя.

— До меня дошли кое-какие слухи, — самодовольно заявил Анри. — Что касается Брушье, то это очень опытный и надежный сыщик. Все, о чем он докладывал тебе, чистая правда. Когда этот человек идет по следу, у жертвы нет ни малейшего шанса что-нибудь утаить от его всевидящего ока.

— В его донесениях не содержалось ничего предосудительного для моей жены, — резко возразил Эмиль. — Ничего! Я уже давно отказался от услуг этого человека.

— Он сказал мне об этом. Я в тот же день нанял его для своих целей, прежде всего для того, чтобы следить за Дево. Вот каким образом я узнал, что Дево несколько дней назад приходил на фабрику, чтобы проститься с Габриэль. Это короткое свидание длилось не более четверти часа. Тебе не о чем беспокоиться. Брушье удалось незаметно проникнуть в здание фабрики и подслушать, стоя у двери кабинета Габриэль, часть их разговора. Судя по его донесению, они решили навсегда расстаться, причем их прощание больше походило на ссору. Так что можешь быть спокойным, они больше никогда не увидятся, все, услышанное Брушье, с очевидностью свидетельствует о том, что между ними все кончено.

Терпение Эмиля, наконец, лопнуло, его охватил гнев.

— Ублюдок! — крикнул он, не владея собой, и нанес такой сильный удар в лицо Анри, что почувствовал острую боль в руке. Тело Анри сразу же как будто обмякло, и он тяжело упал, словно мешок с зерном, навзничь, задев при падении два стула, которые опрокинулись с грохотом. Оба, казалось, в равной степени были изумлены случившимся. Анри, приподнявшись на локте, ощупал свою покрасневшую челюсть, по которой пришелся удар.

— Я из-за тебя прикусил язык, — с трудом проговорил он, морщась от боли и чувствуя, как удивление в его душе сменяется закипающим гневом. В уголках его рта появилась кровь, а нижняя губа начала быстро распухать. — Ты же мог выбить мне зубы! — взвизгнул он и провел пальцем по ним, чтобы убедиться, что все целы. — Ну вот, они шатаются! Ты расшатал мне корни зубов!

— Через некоторое время это пройдет, — Эмиль был ошеломлен своим поступком и смущенно взглянул на зятя, сидевшего в нелепой позе на полу и охваченного яростью к своему обидчику и жалостью к себе. Анри оттолкнул Эмиля, попытавшегося помочь ему встать, и сделал это сам без посторонней помощи. Взявшись обеими руками за челюсть, он подошел к двери и, остановившись на пороге, зло взглянул на Эмиля, пылая жаждой мести.

— Если кого и стоит бить, так это Габриэль. Твоя жена…

— Убирайся отсюда! — вновь разъярился Эмиль, сжимая кулаки. Анри поспешно вышел.

В коридоре он лицом к лицу столкнулся с Элен, которая вела Жюльетту на прогулку. Взглянув на Анри, Элен испуганно вскрикнула и устремилась к нему.

— Что с тобой случилось?

— Я упал. И… ударился лицом о кресло.

— Иди немедленно за мной, тебе необходимо сделать холодный компресс, иначе вся челюсть распухнет!

И хотя Элен была намного ниже ростом своего деверя, она по-матерински обняла его за талию и проводила в комнату. Жюльетта семенила следом за ними, удивляясь, как это дядю Анри угораздило так упасть. Она сама падала много раз, но никогда так сильно не разбивала лицо. Он был похож на горгулью[2] храма Сен-Низье.

Ивон, вошедшая в тот момент, когда Элен смачивала холодной водой разбитое лицо Анри, не проявила к мужу никакого сочувствия.

— Интересно, сколько стаканов вина ты выпил? — только и спросила она. С тех пор как она почувствовала свою власть над Анри, Ивон вела себя с ним совсем по-другому, превратившись в сварливую неуступчивую женщину.

— Всего лишь полбокала, — отозвался Анри, говоря в сущности чистую правду, а затем добавил, как бы оправдываясь: — В Золотой Гостиной пол натерт до такой степени, что легко поскользнуться.

— Но только не тому, кто трезв, — возразила Ивон и вышла из комнаты, оставив мужа на попечение Элен.

Анри пришел в крайнюю степень раздражения от несправедливых обвинений жены. Тем не менее он счел за лучшее сдержаться и промолчать, поскольку боялся, что кто-нибудь узнает о том оскорблении, которое нанес ему Эмиль. Сам же Эмиль, человек воспитанный и благородный, вряд ли станет рассказывать кому-нибудь обо всем происшедшем. Закрыв глаза, Анри с наслаждением ощутил, как нежные умелые руки Элен накладывают на его воспаленное лицо успокаивающий холодный компресс.

Когда Габриэль, наконец, вернулась домой, слуга доложил ей, что в Золотой Гостиной ее ждет супруг. Она сбросила верхнюю одежду и сразу же прошла к нему. Эмиль стоял у камина, глядя в огонь и поставив ногу на каминную решетку. Услышав звук ее шагов, он вскинул голову и встретился с ней глазами, взглянув в большое зеркало, висевшее над каминной полкой. Габриэль показалось, что он держался как-то неестественно.

— Ну вот, наконец, ты вернулась, — произнес Эмиль вместо приветствия, глядя в зеркало на жену.

— Я ждал тебя, дорогая.

— Как у тебя дела? Как самочувствие? — спросила она, останавливаясь в нескольких шагах от мужа.

— Я так давно ни видела тебя, за это время ты успел съездить в Париж и вернуться домой.

Он повернулся к ней лицом, пол ожив руку на каминную полку. Обычно при встрече Эмиль целовал жену, но так как на этот раз она не подошла к нему, не подставила, как всегда, щеку или губы, он тоже по тронулся с места.

— У меня все в порядке. А как ты? На мой взгляд, ты выглядишь слишком усталой, — он не мог удержаться и не намекнуть на то, что она слишком много сил и времени отдает работе.

— Я всегда устаю к концу рабочей недели, в этом нет ничего удивительного.

— Да, но на этот раз, похоже, ты слишком переутомилась. Как ты спала?

— Довольно плохо.

— Вместо того, чтобы просить меня приехать сюда, для тебя было бы лучше провести несколько дней в сельской тиши, на природе. У меня сейчас так мало свободного времени! Кстати, почему ты решила вызвать меня и город, а не приехала, как обычно, в конце недели домой?

Направляясь к дивану, чтобы сесть, Габриэль чувствовала на себе его пристальный взгляд. «Ему не по себе», — мелькнуло у нее в голове. Эмиль вел себя обычно очень сдержанно и лишь в минуты эмоционального напряжения, испытывая неловкость или неуверенность в себе, давал волю своему раздражению. Вообще-то такая особенность поведения характерна для многих мужчин. Габриэль знала это из своего опыта общения с отцом и братом. Пребывая в самом мрачном расположении духа, удрученная и подавленная, она опустилась на диван и показала Эмилю на место рядом с собой, приглашая его тоже сесть.

— Прошу тебя, присядь. Мне надо поговорить с тобой.

Несколько секунд он пристально глядел на нее настороженным взглядом, а затем подошел и сел рядом.

— Итак, я слушаю. О чем же ты хочешь поговорить со мной? — сдержанно спросил он. Эмшь не был по натуре игроком, постоянно готовым к риску, хотя недавно использовал свой шанс для того, чтобы устранить угрозу, нависшую над их с Габриэль супружеской жизнью. Действуя смело и беспощадно, он к своему полному удовлетворению достиг желаемого — в корне пресек связь жены с Дево. Но сейчас Эмиль чувствовал себя не таким уверенным, его одолевали сомнения. А что, если он опоздал с принятием решительных мер? Ну что ж, в таком случае он может прибегнуть к силе закона, который на его стороне. Как бы то ни было, он никогда не отпустит ее;

— Ну, что же ты молчишь? Я жду.

Габриэль тем временем, потупив взор, смотрела на свое обручальное кольцо, вращая его вокруг пальца. Затем она медленно подняла голову и взглянула мужу в глаза.

— У нас будет ребенок, Эмиль. Долгожданный ребенок…

Слова жены ошеломили Эмиля, он ожидал услышать от нее совсем другое. Не сводя с нее изумленного взгляда, он невольно слегка отпрянул от нее, как бы не в силах поверить в такое чудо. Внезапно его настроение резко изменилось, от былой неестественности и сдержанности не осталось и следа.

— О моя дорогая! Моя любимая! — с ликованием в голосе воскликнул он и замолчал, не в силах справиться с обуревавшими его эмоциями, слезы счастья душили Эмиля. Он взял лицо жены в свои ладони и стал в неистовом восторге осыпать ее поцелуями. Эмиль не сомневался в том, что именно он является отцом ребенка, потому что видел это по глазам Габриэль, которые не умели лгать. — И когда это произойдет?

— Месяцев через шесть.

Но несмотря на его полное доверие к жене, он невольно тут же высчитал, что Габриэль забеременела до того, как начала встречаться с глазу на глаз с Дево. Эмилю даже показалось, что он знает причину, почему они после стольких лет бесплодного ожидания все же зачали ребенка. Разлука с Габриэль, связанная с ее работой в Лионе, распалила его и без того сильную страсть к жене, сделала ее в его глазах еще более желанной, и как результат этого в один из моментов установившейся между ними гармонии она забеременела.

— Я должен немедленно увезти тебя домой, — воскликнул он, — мы выезжаем завтра утром!

— Нет, Эмиль. Об этом не может быть и речи. Я должна остаться здесь. Доктор запретил мне любые поездки.

— Неужели ты думаешь, что я оставлю тебя в Лионе на шесть долгих месяцев?

— Это необходимо.

Радость Эмиля по поводу предстоящего появления на свет ребенка вновь сменилась глухим раздражением. «Вот так всегда!» — недовольно подумал он. На каждом шагу он сталкивался с нежеланием жены выполнять его требования, с ее своеволием. А главное, у Габриэль было достаточно денег и власти, чтобы позволять себе постоянно оказывать ему отпор, настаивая на своем. Но он больше не мог мириться с этим, его терпение истощилось! Эмиль решительно хлопнул себя по коленям, как бы показывая жене, что с него хватит.

— Думаю, что за твоим нежеланием ехать в деревню кроется все та же причина — Дом Рошей! Я прав? Ты не хочешь бросать любимое дело? Позволь заметить, что ежедневные поездки в тряской карете по булыжной мостовой на фабрику и обратно нанесут тебе намного больше вреда, чем медленное путешествие в удобном экипаже по накатанной проселочной дороге из Лиона туда, где тебе следует быть, — в мою усадьбу.

Габриэль давно уже заметила, что Эмиль, когда был не в духе, становился еще более чопорным, немногословным и холодным, чем обычно. В такие минуты его безупречный приталенный сюртук, казалось, сидит на нем как влитой, подчеркивая широкий размах его плеч. Габриэль очень хотелось, чтобы муж проявил хоть каплю нежности, его неумолимость утомляла ее больше, чем вся работа в течение напряженного трудового дня.

— Я с удовольствием ездила бы каждый день на ткацкую фабрику, но отныне я вынуждена отказаться от поездок туда. Здесь в здании особняка расположена главная контора Дома Рошей, и теперь я буду работать здесь, принимая наиболее солидных клиентов в большой гостиной.

— Значит, для тебя, как и прежде, дела стоят на первом месте! Ты не считаешься со мной, с моими интересами. Но если ты думаешь, что я позволю тебе пренебрегать интересами нашего ребенка, ты жестоко ошибаешься. После родов ты можешь остаться в Лионе, если пожелаешь. Но ребенок будет со мной! Я не отдам его тебе.

— Интересы ребенка для меня будут превыше всего на протяжении всей жизни! — твердо заявила Габриэль, вскинув голову. — Я уже отдала соответствующие распоряжения. Думаю, ты хорошо помнишь мадам Хуанвиль. Она была твоим клиентом в течение многих лет. Я сама вела с ней дела во время твоей болезни, вскоре после нашей женитьбы.

— Да, я знаю, о ком ты говоришь. Ну и что произошло с этой дамой? Она обанкротилась? Я слышал, что у нее одно время дела шли из рук вон плохо.

— Я тоже думала, что она разорилась. Именно поэтому я и навестила ее не так давно. В том, что случилось, нет ее вины. Один из шелкопромыш-ленников, ее конкурент, выкупил за ее спиной помещение и станки, которые она арендовала, и она в одночасье лишилась всего. Я предложила ей место управляющей моей ткацкой фабрикой и обещала предоставить рабочие места тем ткачихам, которые до конца остались с ней. К сожалению, некоторые работницы покинули свою бывшую хозяйку, по существу предав ее, и ушли к новому владельцу.

— И она приняла твое предложение?

— К счастью, да. Она уже приступила к исполнению своих обязанностей и нашла себе квартирку рядом с фабрикой, на той же улице. Я очень довольна ею. Она уже освободила меня от ряда забот, и вскоре на ее плечи ляжет еще больший груз ответственности за производство. Я хочу, чтобы наш ребенок вырос в любви, чтобы у него были и отец и мать, и поэтому как только я немного оправлюсь от родов, я сразу же приеду к тебе в деревню. Там я собираюсь открыть филиал своей городской конторы. Когда я перестану кормить ребенка грудью, надеюсь, мне потребуется ездить в Лион не чаще двух раз в неделю. В случае каких-либо серьезных неполадок, чрезвычайных происшествий или ненастной погоды я смогу ночевать здесь, на улице Клемон. Со временем я могла бы даже постепенно перевести все ткацкое производство из города в сельскую местность, открыв фабрику неподалеку от шелководческой фермы. Думаю, это устроило бы всю нашу семью. Однако, как бы ни сложились обстоятельства, я обещаю тебе, что мы втроем — ты, я и наш ребенок — никогда не расстанемся и будем жить одной дружной семьей.

Эмиля успокоили слова жены, он знал, что ее решение явилось плодом долгих трудных размышлений. Кроме того, он понимал, что Габриэль получит лучший уход здесь, в Лионе, от опытного доктора. В деревне же не было никого, чтобы оказать ей помощь, кроме пожилого доброго лекаря, жившего поблизости от дома Вальмонов, на которого нельзя было возлагать больших надежд. Сменив тон, Эмиль снова заговорил о тех трудностях, которые ждали их семью в недалеком будущем.

— Для меня будет очень непросто постоянно наведываться в Лион. Ты ведь знаешь, что я очень занят в летний сезон, начиная с мая месяца, когда рабочие приступают к сбору листьев шелковицы и выводятся шелкопряды.

— Я знаю. В этот период я буду постоянно писать тебе и держать тебя и курсе всех событий. Кстати, как ты думаешь, какой урожай листьев шелковицы ждет нас в этом году?

— Не знаю, как в других. местах, а у меня все деревья в отличном состоянии, и я полон надежд на нынешний превосходный урожай.

Габриэль пришла в изумление. Ее поразило то, что Эмиль не был в курсе происходящих событий, волновавших всех шелкопромышленников. В это время года все производители шелка-сырца сбывали низкокачественное сырье, — придерживаемое обычно в надежде на плохой урожай листьев шелковицы, суливший высокие цены на шелк-сырец, — поскольку прогноз на нынешний год был довольно благоприятный. Эмиль всегда старался быть одним из первых и не упускал возможности избавиться от залежей своего товара.

— Разве не желание сбыть излишки шелка-сырца явилось причиной твоей внезапной поездки в Париж? Я думала, ты ездил туда именно с этой целью.

— В то время, когда я был в Париже, прогноз на будущий урожай был еще не ясен. Я отправлюсь в столицу для сбыта прошлогодних остатков сырья в начале следующей недели — в понедельник утром.

— Ты снова отправляешься в путь? Ты ведь так не любишь поездки! Странно, что ты не сумел сориентироваться сразу же, ведь шелкопромышленники Парижа наверняка уже знали виды на будущий урожай. Неужели ты не навел справки?

— Я был занят совсем другими делами.

— Какими именно?

Если бы женой Эмиля была не Габриэль, а совсем другая женщина, он просто запретил бы ей вмешиваться не в свои дела. Но с Габриэль такой номер не прошел бы. По правде говоря, она сама явилась причиной его поездки в Париж, хотя Эмиль ни за что на свете не хотел бы, чтобы жена об этом догадалась. Поэтому он постарался ответить как можно более уклончиво, хотя в его словах была доля правды.

— Я ездил в Париж для того, чтобы повидаться с дядей Жозефом. Нам надо было поговорить и уладить кое-какие семейные дела.

— Как поживает твой дядюшка? — Габриэль знала, что Эмиль возлагал большие надежды на него. Поэтому неудивительно, что ее муж вдруг сорвался с места и срочно выехал в Париж. Дядя Жозеф Вальмон, отставной полковник, а ныне член правительства, был бездетным вдовцом, а Эмиль являлся его любимым племянником и потенциальным наследником.

— Дела у него идут превосходно. Я провел с ним несколько приятных дней. Он просил кланяться тебе.

— Спасибо, — промолвила Габриэль, все еще пребывая в некотором недоумении. Ей казалось невероятным то, что Эмиль, не любивший попусту терять время, обладавший деловой хваткой, не воспользовался своим неожиданным приездом в Париж на несколько дней и не навел справки через свои широкие знакомства о видах на урожай листьев шелковицы, от которого так много зависело. Как бы ни был гостеприимен его дядя, здравый смысл и интересы дела не могли не заставить ее мужа связаться с кругами парижских шелкопромышленников. Сбить Эмиля с толку, заставить забыть его обо всем на свете могли только какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства, сильная душевная смута.

Но как бы то ни было, если не считать некоторой неестественности в его поведении, замеченной Габриэль в тот момент, когда она вошла в комнату, — что, впрочем, она и раньше замечала за ним, — в его манере говорить и держать себя ничто, казалось, не свидетельствовало о каком-либо неизвестном ей ударе, нанесенном ему судьбой. Или…? Но Габриэль тут же отогнала от себя мелькнувшую у нее мысль. Муж не мог знать о ее отношениях с Николя. И Габриэль была рада этому, поскольку Эмилю было бы невыносимо больно, узнай он о ее чувствах к другому мужчине. Габриэль быстрым движением провела ладонью по лбу, как будто стирая в памяти воспоминания, связанные с Николя, но его образ постоянно жил в ее сердце, и все усилия Габриэль забыть его были тщетны.

— Если бы я знала, что ты уже приехал, я бы постаралась пораньше придти сегодня домой. Меня задержали срочные дела: я просматривала образцы тканей для ярмарки в Лейпциге, которая состоится на Пасху.

— А кто будет представлять тебя там, ведь ты не сможешь поехать сама на эту ярмарку? — спросил Эмиль, вздохнувший с облегчением, когда Габриэль прекратила задавать ему вопросы на щекотливую тему.

— Анри и Марсель.

Эмиль заложил руки за спину, невольно вспомнив, как совсем недавно ударил брата Габриэль. У него до сих пор побаливали пальцы правой руки.

— Чем дальше, тем меньше мне нравится твой Анри. Вероятно, ты была права, отстранив его от руководства Домом Рошей.

Габриэль была удивлена его словами. Она не смела и надеяться на то, что муж в конце концов станет на ее сторону, но вот он вновь поддержал ее, как в тот день, когда оглашалось завещание отца.

— Ты и представить себе не можешь, как много значит для меня то, что ты сейчас сказал.

Эмиль взял ее за руки, и они встали.

— Дорогая моя, я — счастливейший мужчина в мире, и в этом твоя заслуга, — он осторожно заключил ее в объятия. — Если состояние твоего здоровья требует того, чтобы ты осталась в Лионе до появления на свет нашего ребенка, значит так тому и быть. Я хочу только одного — чтобы ты благополучно разрешилась от бремени и родила здорового младенца. О большем я и не мечтаю.

Он говорил совершенно искренне. Ее упрямство, своеволие, неженское упорство в отстаивании своих интересов, ее увлечение шелкоткацким делом и другие недостатки — все бледнело в сравнении с тем фактом, что она не покинула его, навсегда осталась с ним и носит под сердцем его ребенка. Конечно, она испытала сильное искушение, но устояла перед ним, пережила трудный момент сомнений и колебаний, но сумела устоять, не поддавшись соблазну. Подобное часто случается в браках по расчету, особенно, если муж намного старше своей жены, но оба они с честью выдержали это нелегкое испытание. Причем Эмиля особенно радовал тот факт, что добродетель его жены не пострадала, она не перешла роковой черты. Он слишком хорошо знал ее и был уверен, что Габриэль не стала бы вести двойную игру. Единственное, чего он боялся, было то, что любовь к Дево могла заставить ее потребовать развода. Но все опасения были уже в прошлом. Эмиль не думал, что подобное когда-нибудь повторится в их жизни.

— Ты для меня — все. Ты и ребенок, который должен родиться. Готов поспорить, что у нас будет сын.

Габриэль была тронута этим проявлением нежности со стороны мужа, которому удалось подавить свое раздражение по поводу ее новых деловых планов. И она невольно порадовалась тому, что Эмиль остался в полном неведении относительно ее взаимоотношений с Николя, это избавило его от мучительных переживаний. С тех пор, как Габриэль рассталась с Николя, ее глаза были на мокром месте. Она могла заплакать в самый неподходящий момент, и поэтому ей постоянно приходилось бороться с собой, сдерживать себя. Заплачь она сейчас, кажется, она не смогла бы остановиться. Этот нелепый страх глубоко укоренился в ее душе, и поэтому Габриэль не давала воли своим чувствам. Вот и сейчас она боялась заговорить, чувствуя комок в горле.

— Я тоже надеюсь на это, — с трудом промолвила она, пытаясь прекратить этот разговор, чтобы не расплакаться. — А сейчас пора ужинать, поэтому я пойду переоденусь.

Эмиль отступил от нее на шаг, и она, слабо улыбнувшись ему, вышла из комнаты. Оставшись один, Эмиль подошел к пристенному столику и налил себе бокал вина из графина, оставленного здесь Анри. Сделав глоток, он глубоко задумался, держа бокал в руке. Все хорошо, что хорошо кончается, — по крайней мере, так утверждают люди. В Париже дядя Жозеф с радостью встретил своего племянника, несмотря на то, что тот явился без предупреждения. По своему характеру и манере поведения дядя очень походил на Эмиля. Его привязанность к племяннику внешне, казалось, ничем не выражалась, однако была от этого не менее искренней и глубокой. Во всяком случае, Эмиль всегда ощущал ее. Он, в свою очередь, был привязан к дяде Жозефу, пожалуй, больше, чем в свое время к отцу. Дядя был единственным человеком, способным без слов и лишних расспросов понять Эмиля, единственным членом их семьи, который всегда одобрял, а не осуждал сдержанность Эмиля, не позволявшую ему в детстве и ранней юности сближаться со своими ровесниками; и сейчас, в сорок с лишним лет, ему точно так же, как и в молодости, нужна была поддержка дяди и его содействие. Когда-то в двадцатилетием возрасте Эмиль отчаянно хотел быть представленным одной девушке из хорошей парижской семьи, фамилию которой он уже давно забыл, и дядя помог ему. Более того, после того как это знакомство ни к чему не привело — чего, впрочем, и следовало ожидать, — именно Жозеф нашел для своего племянника зрелую женщину, способную утешить молодого человека. К тому времени, когда Эмиль надумал навсегда покинуть Париж, он любил эту женщину больше, чем девушку из хорошей семьи, но расстался с ней без лишних эмоций, мудро рассудив, что так будет лучше. С той поры он ни разу не влюблялся, пока не встретил Габриэль.

Жозеф не стал задавать Эмилю лишних вопросов и интересоваться, почему тот так неожиданно нагрянул в Париж. И вот после ужина, когда оба удобно устроились у камина в комнате, стены которой были украшены военными реликвиями, свидетельствующими о славном боевом пути хозяина дома, и потягивали коньяк, Эмиль заговорил о практике призыва в армию офицеров запаса. Ему не надо было тратить много слов, Жозеф быстро уловил суть дела и задал вопрос по существу:

— А как зовут того гражданина, который, как я понял, принес бы Франции больше пользы, служа под ее знаменами и тем самым избавив тебя и твоих близких от своего присутствия?

— Николя Дево.

— А в каком он полку служил?

— Понятия не имею.

— Ну ладно, это неважно. Я буду завтра в военном ведомстве и сделаю запрос. Тебе налить еще коньяка?

Однако все произошло не так быстро, как этого хотел Эмиль. Визит в военное ведомство был отложен на некоторое время, поскольку Император вызвал Жозефа и других бывших военных, имевших большей боевой опыт, и провел с ними несколько совещаний. Поэтому Эмиль задержался в Париже, не желая покидать столицу до тех пор, пока не будет совершенно уверен в том, что дело, о котором он хлопотал, улажено. В конце концов Жозеф затребовал необходимые документы и все устроил лучшим образом. Помогло большое влияние дядюшки и его знакомства среди военных чинов. Каждый кавалерийский офицер, которого призывали в армию, в случае острой необходимости мог в любое время получить повестку и должен был сразу же бросить все свои дела, чтобы снова стать в строй на многие годы.

Сегодня вечером Анри сообщил Эмилю новость, которую тот так жаждал услышать. Дево покинул Лион, снова отправившись к месту прохождения службы в свой полк, защищавший интересы Родины на чужой территории. Горящее полено, небрежно положенное на каминную решетку, грозило вот-вот упасть на ковер, и Эмиль носком ботинка столкнул его назад в камин, подняв фонтан огненных искр, невольно напомнивших ему залп артиллерийского оружия на поле боя. Эмиль не чувствовал никакого удовлетворения от того, что вмешался в судьбу другого человека и изменил течение его жизни, но у него просто не было другого выхода, или, по крайней мере, он не видел его. Сам он стрелял без промаха, но не мог вызвать Дево на дуэль, где вынужден был бы ранить или даже убить его и тем самым навсегда потерять Габриэль, которая никогда не простила бы ему этого. Конечно, Дево тоже мог бы запросто ранить его, но даже если бы рана оказалась смертельной, все равно сочувствие Габриэль было бы полностью на стороне человека, которого она любила. Именно поэтому Эмиль решил прибегнуть к столь необычным средствам для того, чтобы избавиться от Дево.

В Ветхом Завете точно так же поступает Давид: он посылает мужа Вирсавии в первые ряды сражающихся в кровопролитной битве, где ему грозит неминуемая гибель от рук врагов. В пору своей юности Эмиль, для которого честь была превыше всего, с презрением относился к поступку царя Давида. Но теперь он прекрасно понимал его, он понимал, что Давидом двигал страх навсегда потерять любовь женщины. Он не мог своими руками расправиться с соперником, вызвав тем самым ненависть к себе в душе любимой. Все это, конечно, не оправдывало ни козней Давида, ни его собственного бесчестного поступка. Эмиль был готов презирать себя за то, что он сделал, и все же он сделал бы это опять, если бы вновь оказался в подобных обстоятельствах.

Эмиль вздрогнул, услышав хруст стекла, он и не заметил, как — уйдя в свои мысли — с силой сжал бокал и раздавил его. По его запястью потекли теплые струйки крови.

Перед тем как ложиться спать. Габриэль еще раз перевязала руку мужа, потому что рана сильно кровоточила. Он сидел на краешке постели, а она стояла перед ним, одетая в ночную рубашку, с распущенными волосами, закрывающими ее спину, словно легкое переливчатое облако. Проворные руки жены осторожно накладывали чистую полотняную повязку на ладонь Эмиля. Он внимательно вглядывался в ее сосредоточенное лицо. Глаза Габриэль были серьезны, в них ощущалась какая-то тайна, как будто в их глубине навсегда затаилась боль. Но Эмиль знал, что Габриэль никогда не поделится с ним своими переживаниями. Влажные, слегка приоткрытые губы жены казались очень мягкими и чуть припухшими, а кожа приобрела новый нежный персиковый оттенок, свидетельствующий о том, что внутри ее организма происходили таинственные изменения, связанные с зарождением новой жизни. В этот момент ему, казалось, было неважно, любит она его или нет. Главное — она была его женой. Она осталась с ним. Чувство, которое сейчас испытывал Эмиль, было сродни ощущениям, пережитым им в день их свадьбы. Странно, но он был горд и доволен, что она не бросила его.

— Ну вот, — наконец сказала Габриэль, обрезая ножницами концы на узле повязки, — порядок.

— Спасибо, ты просто молодец, — и он поймал ее руку, но заметив мрачноватый огонек, вдруг вспыхнувший в ее глазах, сразу же отпустил ее и попытался загладить неловкость. — Ты должна хорошенько выспаться. Я не хочу, чтобы завтра утром ты вновь встала с этими ужасными кругами под глазами.

Габриэль еще долго не ложилась спать, как будто хотела, чтобы муж заснул, прежде чем она ляжет в одну с ним постель. Эмиль слышал, как она необычно долго расчесывает на ночь свои длинные пушистые волосы, а затем установилась полная тишина, как будто Габриэль замерла, уйдя в свои мысли и глядя невидящим взором в зеркало, стоявшее перед ней. Он уже начал дремать, когда почувствовал, что жена скользнула под одеяло, задув предварительно горевшую рядом с кроватью свечу. Она старалась не дотрагиваться до мужа, отодвинувшись на край постели. Эмиль притворился, что уже спит, хотя события прошедшего трудного дня все еще будоражили его сознание и гнали сон прочь. Внезапно ему показалось, что Габриэль тихо плачет, постепенно он укрепился в этой мысли, чувствуя, как дрожит кровать от ее беззвучных рыданий. Он сел на постели и взглянул на нее, разглядев в темноте, что Габриэль лежит, свернувшись калачиком и закрыв голову руками, — в позе, выражавшей крайнюю степень отчаянья.

— Габриэль, — тихо позвал он ее, не на шутку встревожившись, и положил руку на ее вздрагивающее плечо, — ничто и никто в мире не стоят твоих слез.

Из груди Габриэль вырвались глухие рыдания, в которых слышалась боль, разрывавшая ее сердце. Эмиль повернул ее лицом к себе и обнял, как малого безутешно плачущего ребенка. Она вцепилась в него руками, словно в приступе исступления.

— Помоги мне, Эмиль! Ради всего святого, помоги мне выжить!

Эмиль никогда в жизни не встречался с таким исступленным отчаяньем, он понял, что ее довели до такого состояния события последних дней. Безудержные рыдания сотрясали все тело Габриэль, ее слезы пропитали ночную рубашку Эмиля, и он почувствовал их холодок на своем плече. Он ни о чем не стал спрашивать ее, решив, что позже даст ей понять, будто посчитал ее эмоциональный срыв последствием внезапно охватившего жену ужаса в связи с предстоящими родами. Беременные женщины часто не могут избавиться от страха перед тем, что их ждет, поскольку несчастные случаи не являются редкостью, и трагический исход подчас подстерегает даже самых крепких и здоровых рожениц. Хотя, конечно, страх не в характере Габриэль, Эмиль был уверен, что она перенесет все с присущим ей мужеством, и все же Габриэль будет рада, что он избавил ее от необходимости объясняться, истолковав ее поведение как нервный припадок, свойственный беременной женщине. Подобное притворство с его стороны пойдет на пользу как ей, так и ему самому. Это — единственное средство сохранить их семейную жизнь, потому что правда может нанести их союзу непоправимый вред.

Слушая ее судорожные рыдания, Эмиль ощущал, как в нем растет ненависть к Дево. Он больше не испытывал ни малейших угрызений совести по поводу того, что сделал. Эмиль в первый раз поймал себя на мысли, что хочет смерти Дево. Вот он падает со своего боевого коня на землю и лежит распластанный с мечом какого-нибудь британца в груди. Или его разрывает на куски артиллерийский снаряд. Или он попадает в засаду, устроенную испанцами, и пуля одного из них поражает его в висок. Эмиль и не подозревал, что способен на такую ненависть к другому человеку. Это чувство было сродни мрачной меланхолии, в состояние которой он впадал время от времени, ощущая, как его покидают жизненные силы, пока, наконец, снова не приходил в себя. Но между двумя этими состояниями было и существенное различие: Эмиль не хотел избавляться от чувства жгучей ненависти к своему сопернику.

Он еще долго не мог уснуть в эту ночь, не выпуская из своих объятий впавшую в тяжелый сон измученную Габриэль. Ее голова лежала на его предплечье, и он ощущал мягкую шелковистость ее рассыпавшихся волос. Хотя впоследствии Эмиль не любил вспоминать эту ночь, он живо помнил все до мельчайших подробностей. У Габриэль было такое чувство, что она в эту ночь окончательно попрощалась со своей любовью. Горе нахлынуло на нее, словно штормовая волна, и у нее просто не было сил больше сдерживать себя. Конечно, она будет продолжать любить Николя до конца своих дней, но в душе Габриэль уже смирилась с тем, что их отношениям положен конец. Ей хотелось, чтобы в ней вспыхнуло к Эмилю чувство, похожее на любовь, ведь он был так добр к ней именно в тот момент, когда ей требовалось человеческое участие. Но желаниям Габриэль не суждено было сбыться: она не могла полюбить мужа, и он навсегда должен был остаться только другом, к которому она инстинктивно обращалась в трудную минуту. Может быть, это тоже была своего рода любовь, которую испытывают многие люди, не помышляя о других более сильных чувствах. Страсть, которую довелось испытать Габриэль, была для нее одновременно и блаженством, и проклятьем.

Анри больше страдал от того, что очень больно прикусил язык при падении, чем от синяков, появившихся на его лице от удара Эмиля. Когда он в понедельник утром встретился с Габриэль, чтобы обсудить с ней деловые вопросы, она с сочувствием взглянула на него.

— Бедный Анри. Тебе в течение ближайших дней следует воздерживаться от разговоров и побольше молчать, — и взяв со стола документы, она продолжала: — Прежде чем мы начнем обсуждать текущие дела, я должна тебе кое-что сказать.

Анри воспринял новость о беременности сестры без лишних эмоций; тот период, когда он лелеял надежды законным путем заполучить Дом Рошей в свои руки, миновал вместе с надеждами на рождение сына. Однако сообщение Габриэль порадовало его, так как перед ним открывались возможности самостоятельно распоряжаться делами фирмы в отсутствие сестры. Он думал, что сможет получить больше выгод теперь, когда его сестра будет занята собой и своим ребенком, чем даже в то время, когда его отец состарился и утратил бдительность.

— Ты должна передоверить мне основной груз своих забот, — участливо сказал он ей.

Габриэль недоверчиво взглянула на него.

— Это очень любезно с твоей стороны, Анри, но я хочу, чтобы ты продолжал выполнять обычный круг своих обязанностей, — произнесла Габриэль. Ее не обмануло то, что он равнодушно пожал плечами, как бы вполне соглашаясь с ней, и попытался улыбнуться своими распухшими губами.

В апреле состоялась свадьба Императора с принцессой Марией-Луизой Австрийской. Посредством этого бргка Наполеон устанавливал полный контроль над Австрией, которая потерпела сокрушительное поражение в сражении при Ваграме. Австрийцы, похоже, спокойно отнеслись к женитьбе Императора на их соотечественнице, однако в самой Франции начались волнения. У Наполеона было много недругов, и их число увеличивалось по море того, как от войн все больше страдала экономика страны. Политические неурядицы самым пагубным образом сказывались на развитии промышленности и ремесел. Это обстоятельство сильно беспокоило Габриэль и других шелкопромышленников, опасавшихся потерять рынок сбыта.

Вскоре после того, как Габриэль перестала ездить на фабрику, установив связь между мадам Хуанвиль и своей конторой, расположенной в особняке, как-то утром в ее кабинете появился Гастон. Габриэль распорядилась поставить здесь удобную кушетку, поскольку ее доктор настаивал на том, чтобы она как можно больше лежала в период беременности, и Габриэль не ввдела причин, почему бы ей не совместить умственную работу с вынужденной неподвижностью.

— Я должен вам кое-что показать, мадам, — произнес Гастон, самодовольно улыбаясь. — Но для этого надо выйти во двор. Вы сможете это сделать и взглянуть на то, что я нашел?

— Все это звучит интригующе, — отозвалась Габриэль, с улыбкой откладывая в сторону перо, которым что-то писала до этого, держа на коленях планшет. Гастон взял его и положил на стол. Набросив на плечи шаль, Габриэль вышла вместе с ним из дома. Взглянув на то, что стояло посреди двора, она засмеялась от удивления. Это был портшез с навесом, краски которого полиняли от времени, но на боковых панелях все еще можно было различить пасторальные сцены; все медные ручки были до блеска начищены.

— Где вы нашли его? — воскликнула она, открывая дверцу и заглядывая внутрь. Сидение, как и положено, было обито роскошной парчой, серебряные нити которой, правда, потускнели, но узор из роз все еще был ярким.

— Я нашел это на чердаке каретного сарая под толстым слоем пыли и мусора и подумал, что вам может понадобиться это приспособление.

Габриэль стало весело. Портшезы давно уже вышли из употребления, они были приметой прошлого. Она не видела их на улицах Лиона, пожалуй, с детских лет. Они исчезли с началом революции, поскольку вид двух человек, несущих третьего на своих плечах, уподобившись тягловым животным, противоречил духу свободы.

— А кто же будет носить меня?

— Впереди пойду я, а сзади один из конюхов, какой-нибудь сильный парень, который добровольно вызовется взяться за это дело. Что вы думаете по этому поводу, мадам? Может быть, мы прямо сейчас и опробуем это новое средство передвижения? Куда бы вы хотели отправиться?

— А что если кто-нибудь из вас споткнется и упадет? — смеясь спросила Габриэль.

— Это невозможно, — усмехнувшись сказал Гастон, взглянув на свои огромные ступни. — У конюха ноги не меньше моих, так что не волнуйтесь, мадам. Куда изволите поехать сегодня?

Габриэль с сожалением покачала головой.

— Сегодня никуда. Я должна выполнять предписания своего доктора и сохранять полный покой. Может быть, завтра с его разрешения я смогу отправиться на небольшую прогулку.

Доктор, который в молодости ездил в портшезе и знал, что два осторожных носильщика могут сделать передвижение довольно плавным и спокойным, дал свое разрешение на прогулку.

— Но только не на ткацкую фабрику! — строго предупредил он Габриэль. — Если вы переступите ее порог, вам трудно будет вновь покинуть ее. Лучше съездите к кому-нибудь в гости, навестите ваших друзей. Я хочу, чтобы вы получали только приятные впечатления. Это поможет вам сохранить душевный покой и обеспечит вашему будущему ребенку здоровье.

На следующее утро Габриэль у крыльца ждал портшез, рядом с ним стояли готовые к выезду Гастон и конюх, одетые в свою лучшую одежду. Когда Габриэль села и дверца закрылась, она почувствовала легкий запах пыли и тонкое благоухание, как будто исходящее от ароматической смеси сухих лепестков. Она думала, что когда носильщики начнут поднимать ее, портшез накренится, но, оказывается, Гастон и конюх накануне хорошо потренировались и теперь плавно поднимали носилки по команде Гастона. Габриэль чувствовала себя очень комфортно, удобно устроившись на сиденье; носилки двигались легко и плавно, без толчков и подрагивания, что выгодно отличало их от кареты, обычно двигавшейся рывками по неровной булыжной мостовой.

Их провожали изумленные взгляды прохожих. Люди выходили из домов, чтобы взглянуть на них. За носилками бежали нахальные мальчишки, что-то громко крича, и Гастон с конюхом вынуждены были остановиться и отогнать их.

Габриэль велела отнести ее к зданию, в котором располагался склад фирмы. Возможно, это была не лучшая цель для прогулки, разрешенной доктором, тем не менее Габриэль любила посещать свой склад, а сейчас ей хотелось перепроверить количество оставшегося в ее распоряжении шелка-сырца и посмотреть, есть ли свободное место на складе для размещения там новых партий сырья, ожидавшихся в этом году.

Прибыв на склад, Габриэль самым внимательным образом осмотрела его, заглянув в каждый уголок. Она заметила, что полотняные мешки, в которых хранился шелк-сырец, в нескольких местах лопнули, и из них выглядывала радужная пряжа, окрашенная во всевозможные оттенки, словно павлиний хвост.

— Проследите за тем, чтобы рабочие зашили лопнувшие мешки, — велела она заведующему складом, делавшему осмотр вместе с ней. Прежде чем отойти от тюков с пряжей, Габриэль выдернула одну из блестящих нитей и намотала ее вокруг пальца. Глядя на это своеобразное кольцо, она невольно подумала о том, какое это чудо — шелк. Он был в три раза прочнее стали!

В другом помещении склада Габриэль увидела рулоны готовых тканей, прежде всего парчи. Каждый рулон был намотан на деревянную палку и зашит в защитный чехол. Но прежде чем попасть на склад, каждый рулон готовой ткани проходил проверку на качество в специальной комнате при конторе Габриэль. Каждый день на улицу Клемон приходили две женщины, которые заворачивали прошедшие контроль рулоны в белую бумагу, а затем зашивали в чехол, и только после этого готовую продукцию отправляли на склад, откуда она попадала к заказчикам. В текстильной промышленности было занято много рабочих, и все они неизбежно пострадают, если снизится спрос на продукцию ткацких мастерских. Усаживаясь вновь в портшез, Габриэль размышляла о том, что связывает большие надежды с предстоящей пасхальной ярмаркой в Лейпциге. Успех гарантировал бы ей получение выгодных заказов, а ее ткачам рабочие места.

Гастон, раздобывший портшез, оказал тем самым Габриэль неоценимую услугу. Она смогла присутствовать на заседаниях коммерческой палаты, которые иначе непременно пропустила бы. На одном из заседаний его участники проголосовали за то, чтобы послать к Императору делегацию, которая должна была обратиться к нему с просьбой снять таможенные тарифы на товары для Германии. Это облегчило бы доступ лионского шелка на предстоящую ярмарку в Лейпциг. Однако лионские шелкопромышленники были страшно разочарованы тем, что Император отклонил их просьбу. Более того, он напомнил в довольно резкой форме, что и так сделал достаточно много для процветания Лиона и поэтому было бы несправедливо в настоящее время давать преимущество этому городу, выделив его из среды других французских городов.

На пасху Эмиль снова приехал в Лион. Погода стояла необычно теплая и солнечная, небо было безоблачным и голубым, словно яркий лоскут шелка. Эмиль предложил покататься на лодке по реке и устроить пикник за городом где-нибудь на живописном берегу. Вместе с ним и Габриэль отправились также Элен и Жюльетта. Эта поездка помогла Габриэль отвлечься от постоянно преследовавших ее мыслей о том, как идут дела у Анри и Марселя в Лейпциге. Взрослых заражали восторг и оживление маленькой Жюльетты.

— Поиграй со мной в прятки, — пристала малышка к Эмилю, когда завтрак, устроенный на траве, подошел к концу. Как и большинство детей, растущих без отцов, Жюльетта тянулась к взрослым мужчинам и любила общаться с ними. И поскольку Анри избегал ее и постоянно прогонял прочь, они была очень привязана к Эмилю, проявлявшему к девочке доброту и терпение.

— Хорошо, — согласился он. — Ты и твоя мама спрячетесь, а я посчитаю до десяти и начну вас искать. Тетю Габриэль мы оставим отдыхать в тени деревьев.

Элен недолго принимала участие в игре, устав от сумасшедшей беготни. Поэтому вскоре она вернулась к Габриэль, лежавшей на подушках в тени раскидистого дерева. Она показалась Габриэль юной и очень красивой, щеки Элен пылали от возбуждения, прядки волос выбились из прически; она шла, смеясь и обмахиваясь большим лопухом, как веером. В этот момент Габриэль снова пришла в голову мысль о том, что ее золовке пора расстаться с трауром. Жюля уже не вернешь, а Элен не должна жить с незаживающей раной в сердце до конца своих дней.

— Ах, как здесь хорошо! — радостно воскликнула Элен, опускаясь рядом с Габриэль на расстеленный плед и подкладывая под спину несколько лежащих на траве подушек. — Кто бы мог подумать, что в это время года будет так тепло? Погожей весной лучше, чем жарким летом, нет комаров и других вредных насекомых.

— Ты совершенно права.

Поговорив немного на разные темы, глядя на сверкающую ленту реки, в легком мареве которой мимо них проплывали разноцветные лодки с отдыхающей публикой и направляющимися по своим делам горожанами, Габриэль постарались осторожно коснуться волновавшего ее вопроса. Она намекнула на неуместность траура Элен. Элен выслушала невестку, опустив голову и глядя на букетик полевых цветов, который держала в руках. Кончиком пальца она осторожно трогала нежные белые лепестки.

— Когда я сама почувствую, что пришло время, я сменю черное платье на другое. Честно говоря, я представить себе не могу, что это когда-нибудь произойдет. Прошу тебя, не будем больше говорить на эту тему.

Габриэль хорошо понимала Элен. Она знала, что ее траур не имеет ничего общего с показухой, с игрой на публику. Черное траурное платье было для Элен своего рода свидетельством неразрывности брачных уз с человеком, которого она все еще любила. Это напомнило Габриэль о том, что сама она утратила всякую связь с любимым, изгнанным из ее жизни, но все еще живущим на этом свете.

Вернувшийся из Лейпцига Анри был очень доволен собой. Его опасения не оправдались, немцы не испугались высоких таможенных тарифов на ввозимые товары, установленных Императором, и соперничая друг с другом, старались разместить как можно больше заказов на французские ткани. Все лионские шелкопромышленники вернулись домой довольные заключенными сделками, надеясь, что полученные ими иностранные заказы поддержат их производство и сделают его независимым от падения спроса на отечественном рынке. Выслушав доклад Анри, Габриэль с облегчением вздохнула. Вся книга приема заказов была исписана до последнего листка. Кроме того, Марсель сообщил Габриэль о том, что ее великолепные шелка имели огромный успех на ярмарке. Габриэль вновь поверила в свои силы. Будущее казалось ей безоблачным, тем более, что Эмиль предрекал один из лучших урожаев шелковицы, ожидавшийся в этом году.

И вдруг, словно гром среди ясного неба, в начале мая из Неаполя пришло сообщение, что там от внезапно ударившего мороза погибли все черви-шелкопряды и сильно пострадали плантации шелковицы. Тем временем в самой Франции — ее центральной части и на юге — начались затяжные дожди.

От бесконечных ливней в Лионе как будто начался потоп. Городские сточные канавы превратились в бурные реки, загрязненные мусором и отбросами, которые часто забивали их, образуя плотины, и тогда вода разливалась по всей улице, словно огромное озеро. Понурые прохожие осторожно ступали с камня на камень, стараясь обойти разлившиеся лужи. Временами казалось, что вот-вот погода переменится, облака начинали редеть, однако тут же набегали новые тучи, и дождь обрушивался на город с прежней силой. Ливни в конце концов приняли размах бедствия, почва размокала, и от постоянной сырости урожай шелковицы погибал на корню, поскольку в такую погоду невозможно было собрать корм для шелкопрядов, питающихся только совершенно сухими листьями. Прожорливые личинки были обречены на голодную смерть. Реки Рона и Сона грозили выйти из берегов. В конце концов долина Роны оказалась впервые за много лет затопленной внезапным половодьем. А дождь все лил, как из ведра, причем непогода обрушилась не на одну только Францию. Ненастье нанесло урон почти всей Европе, из Турина пришли известия, что наводнение смыло там все шелководческие фермы.

Однажды утром Габриэль услышала стук каретных колес по мостовой и, подойдя к окну, увидела, как из остановившегося у подъезда экипажа быстро вышел Эмиль и почти бегом поднялся не ступеням крыльца. Габриэль торопливо вышла ему навстречу, поскольку знала, что только дела чрезвычайной важности могли привести мужа в город среди недели. Взглянув на его изможденное лицо, она приготовилась услышать дурные вести.

— Пойдем в Голубую Гостиную, — обратилась она к мужу после того, как тот сбросил мокрый плащ в прихожей. Идя по коридору впереди Эмиля, Габриэль всем своим существом ощущала его мрачное расположение духа.

— Произошла катастрофа! — воскликнул он, как только дверь за ними закрылась. Весь урожай погиб, — он возбужденно всплеснул руками, как будто в подтверждение своих слов. — Все шелковицы поразила страшная болезнь!

— Нет, этого не может быть! — У Габриэль от страха перехватило горло. Подобной катастрофы боялись все владельцы шелководческих хозяйств. Продолжительное ненастье создало благоприятные условия для развития опасной болезни, поражавшей тутовые деревья. — Что же нам теперь делать? Есть ли хоть какая-нибудь надежда на закупку листьев шелковицы за границей?

Лицо Эмиля окаменело.

— Ты не поняла меня. Речь идет не только о моих плантациях. Болезнь поразила все шелководческие хозяйства Европы.

Пораженная масштабами катастрофы, Габриэль без сил опустилась в кресло.

— Ты уверен?

Эмиль хмуро кивнул, отчаянье охватило его. Судьба нанесла ему жестокий удар: все погибло, и надо было начинать дело на пустом месте, с нуля.

— Шелковицы были в таком превосходном состоянии, что я думал: они выдержат любую непогоду. Но вчера я заметил первые признаки, заставившие меня встревожиться. Я имел возможность хорошо изучить эту болезнь растений еще в молодости и знаю о ней больше, чем остальные. Поэтому я ничего никому не сказал, сел на свою лошадь и поскакал на другие шелководческие фермы Прованса. Эта поездка длилась целые сутки. Не доложившись хозяевам, я осматривал при свете фонаря листья шелковиц на плантациях. Если мои деревья были уже заметно поражены болезнью, то признаки заболевания на участках, которые я объехал, были еще еле заметны, но мой опытный глаз сразу же различил их. Через день или два — а быть может, уже через несколько часов — всю округу облетит весть, что во Франции в этом году не будет урожая шелковицы! Я приехал, чтобы предупредить тебя. Немедленно займись скупкой шелка-сырца, иначе в скором времени торговцы взвинтят цены на сырье. Все, что осталось от урожая прошлого года, будет продаваться за бешеные деньги!

Габриэль лихорадочно размышляла. Ей необходимо срочно связаться со своими адвокатами и воспользоваться денежными средствами, оставленными отцом ей в опеку. Надо обратиться также в банк Герен в Лионе, разослать повсюду своих агентов-скупщиков и не забыть дать Элен особое поручение, отправив ее на прогулку по городу.

— Я начну действовать немедленно!

Поспешно вскочив на ноги, Габриэль вдруг пошатнулась и чуть не упала. Эмиль бросился к жене, чтобы поддержать ее.

— Не спеши так! Не забывай о своем здоровье!

Она глубоко вздохнула и пришла в себя.

— Я буду помнить об этом. Я просто подумала о своих ткачах, их семьях, их нерожденных детях. Что бы ни случилось, мы с тобой, по крайней мере, не будем голодать. Но если я не запасусь необходимым количеством шелка-сырца, они будут поставлены на грань голодной смерти.

Эта мысль не давала Габриэль покоя все то время, пока она писала в своем кабинете записки и рассылала с ними слуг. Анри усердно помогал ей, его пугала перспектива финансового краха Дома Рошей, поэтому он не жалел сил. Последствия неурожая шелковицы — этого Золотого Дерева — будут губительными для жителей Лиона и округи. Уже и теперь сборщики листьев и другие рабочие-сезонники, занятые в шелководстве, оставались из-за дождей не у дел и не имели возможности заработать на жизнь себе и своим семьям. Они, однако, еще не знали ужасной правды, надеясь на то, что это — временное явление, связанное с ненастьем.

Эмиль снова уехал, он собирался уволить всех рабочих на своей шелководческой ферме, как только весть о неурожае шелковицы облетит город. Шелкокрутильщиков, прядильщиков и красильщиков тоже ожидали суровые дни. А через некоторое время все текстильщики должны были встать перед лицом безработицы. Хотя Дом Рошей мог устоять и в таких неблагоприятных обстоятельствах, однако большинство шелкопромышленников ждало неизбежное банкротство. Город стоял перед угрозой голодной смерти.

Немного освободившись, Габриэль вышла из кабинета и отправилась на поиски Элен. Она нашла невестку на кухне та отдавала необходимые распоряжения на вечер, поскольку к ужину должны были съехаться гости. Отойдя вместе с Элен в сторонку так, чтобы их никто не слышал, Габриэль сообщила ей о случившемся и объяснила суть своего поручения.

Элен пришла в ужас, услышав дурные новости, и одновременно изумилась тому поручению, которое ей дала золовка.

— Я отправлюсь туда пешком, — заявила она Габриэль. — Так я привлеку к себе меньше внимания, чем если приеду в карете Рошей.

— Я очень благодарна тебе, — сказала Габриэль, целуя Элен. — Ты — единственный человек, которого я могу попросить выполнить это поручение. А теперь я должна вернуться в свой кабинет.

Только она успела сесть за письменный стол, как ей доложили о том, что прибыли ее адвокаты и представитель банка Герен, которые немедленно явились на ее зов. Они быстро сделали все, что она от них хотела, были составлены рекомендательные письма и другие документы для агентов-скупщиков Габриэль, которые должны были немедленно отбыть из Лиона. Им была обещана специальная премия за каждый добытый тюк шелка-сырца. Анри, тоже наделенный полномочиями на закупку сырья, должен был отправиться в Геную, где у него были обширные связи и деловые знакомства, позволявшие надеяться на успех предприятия. Хотя в Генуе тоже шли дожди, дела там обстояли много лучше, чем в Турине, и Анри даже ожидал застать там солнечную погоду в день своего прибытия. Когда адвокаты и представитель банка покинули особняк Рошей, Анри спустился вниз, готовый к отъезду.

— Удачи тебе, Анри, — сказала Габриэль.

— Положись на меня, — самодовольно отозвался он. — Мы с отцом постоянно закупали сырье у итальянских шелководов еще до того, как ты пришла к руководству фирмой и распорядилась закупать только французский шелк-сырец.

— Вы закупали его, потому что он был дешевле, чем поставки из местных шелководческих хозяйств, но затем Бонапарт установил высокие тарифы на ввоз сырья для того, чтобы защитить отечественного товаропроизводителя, и шелкоткацкая промышленность в Лионе от этого только выиграла.

— Я не отрицаю это. Я хотел только подчеркнуть, что семья шелководов, с которой я вел дела на протяжении многих лет, еще не забыла меня. Они, без сомнения, мечтают о возобновлении наших деловых контактов.

— Я никогда не забуду всех тех, кто поможет нам в эти трудные времена.

Отправляясь в Геную, Анри предвкушал, что эта поездка будет не только полезной, но и приятной. Он был одно время сильно увлечен дочерью владельца шелководческого хозяйства, в которое направлялся сейчас. Девушка отвечала ему полной взаимностью. Сейчас это была уже довольно зрелая матрона; овдовев, она приняла на себя руководство шелководческой фермой точно так же, как сестра Анри семейной ткацкой фирмой. Анри был уверен, что у него в этом деле не возникнет никаких осложнений, поскольку вдова во всем пойдет ему навстречу, выполнив любую его просьбу — как выполняла их, бывало, в своей молодости, когда ее и Анри связывали не дела, а намного более приятные отношения.

Дорожная карета Анри обогнала Элен, спешащую по тротуару, и забрызгала ее грязью. Элен очень не хотелось, чтобы зять заметил ее, хотя все знали ее пристрастие к пешим прогулкам даже в дождливую погоду, поэтому это не должно было вызвать подозрений. Поручение, данное ей Габриэль, выглядело довольно странным. Неудивительно, что Элен слегка робела, не зная, какой прием ей окажут в ткацкой мастерской Дево, куда она и направлялась сейчас. Тенерь уже у нее не могло быть никаких сомнении относительно тех чувств, которые Габриэль питала к Николя. Элен узнала об отъезде Дево из Лиона от своих друзей и сразу же поняла, отчего у ее невестки такой отсутствующий взгляд.

Подойдя к мастерской, она услышала шум работающих ткацких станков. По-видимому, после отъезда Николя его производство продолжало идти полным ходом. Элен решила не заходить в мастерскую, а пройти прямо в дом и постучала в массивную дверь особняка. Вскоре на пороге показалась служанка.

— Я хотела бы видеть месье Пиа по очень срочному делу. Прошу вас, передайте ему мою просьбу немедленно.

— Хорошо, мадам, назовите свое имя.

— Я назову его только месье Пиа.

Ей недолго пришлось ждать. Вскоре распахнулась дверь, ведущая в маленький внутренний дворик, Элен заметила в дверном проеме мелькнувшее здание ткацкой мастерской, и Пиа торопливо закрыл дверь за собой. Это был высокий мужчина с пушистыми темно-русыми волосами, чуть тронутыми сединой. Его худощавое лицо хранило строгое выражение, хотя не было лишено добродушия, взгляд ясных серых глаз был открытым, а тонкие губы большого рта выдавали язвительный характер. На вид ему было лет сорок, по всей вероятности, Пиа являлся человеком властным и целеустремленным. Когда он, наконец, подошел к Элен, она заговорила с ним твердым уверенным тоном, скрывая свое волнение.

— Меня зовут Элен Рош, я — невестка мадам Габриэль Вальмон, которая хорошо знакома с месье Дево. Мне надо поговорить с вами строго конфиденциально.

— Прошу вас, следуйте за мной, мадам, — Пиа провел ее в кабинет и, прежде чем сесть, предложил ей стул. — Итак, о чем вы хотели поговорить со мной?

— Прежде всего я хотела бы взять с вас слово, что месье Дево ничего не узнает о моем визите к вам сегодня.

— Мой хозяин — капитан Дево, проходящий сейчас службу в конноегерском полку. Я отвечаю за соблюдение его деловых интересов и потому не могу дать вам никаких обещаний и гарантий, пока не узнаю сути дела, приведшего вас ко мне.

Элен кивнула, заметно волнуясь, и сцепила пальцы рук, лежащих на коленях.

— Я пришла по поручению моей золовки, имеющей самые добрые намерения, поверьте мне. Она хочет предупредить вас, что в этом году в департаментах Соны и Прованса ожидается неурожай листьев шелковицы. На всех плантациях тутовые деревья поражены страшным заболеванием.

Пиа недоверчиво взглянул на нее, нахмурившись.

— Вы так думаете? Откуда у вас подобные сведения?

Элен рассказал ему все, что сама узнала со слов Габриэль. А затем, испугавшись, что он может не поверить ей, поскольку наверняка слышал о вражде между семьями Рошей и Дево, постаралась убедить его в важности своего сообщения.

— Моя золовка хочет, чтобы вы, не теряя даром времени, скупили для месье… то есть для капитана Дево шелк-сырец, пока еще есть такая возможность; Прошу вас, поверьте мне и начинайте незамедлительно действовать. Иначе к зиме ваше производство замрет.

Пиа с удивлением взглянул на нее, поскольку у него не было причин не доверять ей.

— Я нисколько не сомневаюсь в вашей искренности, мадам. К счастью, угроза остановки производства в данных условиях не стоит дчя мастерской Дево так остро, как для остальных фабрик. Мой хозяин, человек очень предусмотрительный, перед своим отъездом из Лиона пополнил запасы шелка-сырца на случай непредвиденных обстоятельств во время своего продолжительного отсутствия, скупив изрядное количество сырья. Я помог ему в этом. И хотя мы делали закупки в самое необычное время, торговцы шли нам навстречу, радуясь возможности избавиться от залежей прошлогоднего товара в надежде на будущий урожай. Имеющегося у меня на складе шелка-сырца хватит на год работы ткацкой мастерской.

Лицо Элен просветлело, и на ее губах заиграла улыбка.

— Я очень рада слышать это.

Пиа тоже улыбнулся ей, довольный исходом этого странного разговора.

— Прошу вас, передайте мадам Вальмон мою благодарность за ее заботу.

Элен, замявшись на секунду, вновь обратилась к нему с просьбой.

— Думаю, вам нет никакой необходимости сообщать о моем визите капитану Дево, правда? Насколько я могу судить, моя золовка не хочет, чтобы месье Дево чувствовал себя обязанным ей. Она очень настойчиво просила не сообщать ему о том, кто именно предупредил вас о грядущем неурожае, пока об этом не узнают все горожане.

— Я не скажу никому ни слова, — заверил ее Пиа, — так как и говорить в сущности не о чем. И тем не менее, я уверен, что капитан Дево высоко оценил бы благородный поступок мадам Вальмон.

Элен, довольная тем, что месье Пиа дал обещание, о котором просила Габриэль, откинулась на спинку стула.

— А как у него дела? У вас есть какие-нибудь известия о месье Дево?

— Один из его однополчан, раненный в бою и возвращавшийся домой, доставил мне письмо от капитана. Если бы не эта оказия, я вряд ли получил бы от него весточку. По словам побывавшего здесь раненого офицера, связь чрезвычайно затруднена, даже военные депеши подчас не доходят до места назначения, на передовую. Судя по письму, с капитаном Дево все в порядке, надо сказать, он больше озабочен делами в мастерской, чем теми опасностями, которым ежедневно подвергается сам. Он в составе трехсоттысячного подкрепления прибыл на Пиренейский полуостров как раз в то время, когда там возобновились ожесточенные бои перед зимним затишьем.

— Он сообщил вам свое точное местонахождение?

— В начале его письма рядом с датой — а оно было написано в марте месяце — стоит название местечка «Асторга». Письмо шло ко мне четыре недели.

— Я горячо надеюсь, что с ним ничего не случится, — сказала Элен. Затем, заметив, что ей пора уходить, она встала с присущей ей непосредственностью. — Не хочу вас больше задерживать, я знаю, что вы очень заняты.

— Мне было приятно познакомиться с вами, — он, опередив Элен, подошел к двери, чтобы распахнуть ее перед дамой. — Я незнаком с вашим мужем, хотя видел его на Лейпцигской ярмарке.

Лицо Элен омрачилось. У нее защемило сердце, как бывало всегда, когда кто-нибудь в ее присутствии говорил о Жюле, думая, что он жив.

— Это был мой деверь, Анри Рош. Мой муж погиб под Аустерлицем.

Только сейчас Пиа заметил, что его гостья одета в траур. Как он мог забыть, что на улице Клемон в особняке Рошей жила молодая вдова! Услышав имя посетительницы, он сразу же подумал, что она жена Анри Роша, и поэтому был страшно заинтригован, узнав о цели ее визита. Николя Дево всегда открыто говорил о тех враждебных чувствах, которые он испытывал по отношению к Анри Рошу. Уезжая из Лиона, он предупредил своего управляющего, чтобы тот был начеку, поскольку его заклятый враг мог устроить какую-нибудь неожиданную ловушку.

— Примите мои искренние соболезнования, мадам, — сказал Пиа Элен, по-новому взглянув на нее.

— Прошу прощения за свою невнимательность: я не заметил, что вы в трауре. Я тоже понес жестокую утрату, моя возлюбленная жена Элиан скончалась незадолго до моего переезда в Лион. Боюсь, что я невольно огорчил вас.

Элен уловила в его голосе подлинное сочувствие и прониклась симпатией к этому человеку, пережившему горе, которое испытала и она сама.

— Я знаю, вы сделали это нечаянно. Я все еще временами испытываю острую боль при воспоминании о своем любимом муже. Вы наверняка знаете, о чем я говорю.

— Со мной происходит то же самое. Так как здесь в Лионе никто не знал мою жену, я избавлен от того страдания, которое сам невольно причинил вам сейчас.

Элен покачала головой.

— Прошу вас, забудем об этом. У вас есть дети, месье Пиа?

— Нет, и мы с женой всегда очень переживали по этому поводу. Надеюсь, вы в этом отношении более счастливы?

— Да, у меня есть дочь, Жюльетта, ей уже пять лет.

— Восхитительный возраст! Должно быть, она является для вас огромным утешением.

— Вы правы. Мы так любим друг друга, нам очень хорошо вместе, — призналась Элен и, спохватившись, спросила: — А как вы устроились в Лионе? Вам нравится наш город?

— Очень, хотя я плохо знаю его. Прошу вас, присядьте., если у вас, конечно, есть немного свободного времени. Вы, наверное, родом из здешних мест?

Болтая с месье Пиа, Элен постоянно ждала вопроса, касающегося вражды двух семейств, но ее собеседник даже не упомянул об этом. Вместо этого он с интересом выслушал ее рассказ о достопримечательностях Лиона и его живописных окрестностях. Постепенно оба прониклись друг к другу подлинной симпатией. Месье Пиа, в свою очередь, поведал Элен о своей жизни в Париже и работе на Николя Дево. Речь вновь неизбежно зашла о его покойной жене и семейных обстоятельствах. Месье Пиа рассказал Элен о том мужестве, с которым Элиан переносила свою болезнь, оказавшуюся неизлечимой.

— Элиан настаивала на том, чтобы я не носил траур по ней после ее смерти. Она хотела, чтобы я не цеплялся за прошлое, а жил настоящим. Однако, наверное, нет нужды говорить, что это вовсе не означает, будто я забыл ее.

— Я сразу же заметила, что вы свято храните память о вашей жене. Должно быть, она была замечательным человеком.

— Вы совершенно правы, она была необыкновенной женщиной.

Неожиданно Элен задумалась, и ее черные брови сошлись на переносице.

— Мне кажется, что Жюль тоже не хотел бы, чтобы я так долго носила траур. Если бы у него была возможность попрощаться со мной перед смертью, он наверняка сказал бы мне об этом. И все же я нахожу; утешение в том, что до сих пор ношу траур по нему.

— Может быть, траур является для вас своеобразным щитом, которым вы отгораживаетесь от мира?

Слова Пиа поразили Элен, и ее собеседник заметил это. Она порой сама задавала себе этот вопрос, но сейчас он впервые прозвучал из уст постороннего человека, проницательность которого была просто удивительной. У Элен перехватило дыхание от волнения: месье Пиа был совершенно прав! Она действительно пряталась от внешнего мира в своеобразную раковину, словно улитка. Траур изолировал ее от других людей, защищал от их притязаний на ее внимание, укрывал от новых знакомств, встреч и неожиданных чувств, а значит, от новой боли и душевных ран, надежно замыкая ее в кругу привычных эмоций.

— Может быть, может быть, — качая головой, задумчиво произнесла она, избегая его взгляда. — Я сама не знаю, почему вдруг заговорила с вами о Жюле. Я обычно ни с кем не делюсь своим горем.

— Порой я слишком прямолинеен, надо признаться. Надеюсь, я не показался вам бестактным?

— Вовсе нет! — поспешила она заверить его.

— Если вас это утешит, я могу признаться вам, что тоже до сегодняшнего дня ни с кем не говорил о тяжелой утрате, понесенной мной.

Элен кивнула, она знала, как больно говорить о своем горе с окружающими.

— Как странно! — удивленно воскликнула она.

— Я пришла сюда сегодня утром для того, чтобы помочь вам, а вместо этого вы сами помогли мне своим участием.

— Лично я считаю, что мы оба оказали друг другу неоценимую помощь.

И они пристально взглянули в глаза друг другу. Встав, чтобы, наконец, уйти, Элен подала месье Пиа на прощанье руку, все еще удивляясь, что эта встреча приняла такой неожиданный оборот.

— Желаю вам успехов в вашем деле, месье Пиа, а ткацкой мастерской Дево — процветания.

— Спасибо, мадам Рош. Надеюсь, что нам вновь доведется увидеться в недалеком будущем.

По дороге домой Элен восстанавливала в памяти весь свой разговор с месье Пиа. Ей казалось, что вот-вот послышатся звонкие крики разносчиков газет, ведь известие о гибели урожая листьев шелковицы должно было прежде всего прийти из газетных сообщений. Однако все было тихо.

Когда Элен вернулась, выполнив поручение золовки, той не было дома. Она отправилась в своем портшезе, который как всегда несли Гастон и молодой конюх, на ткацкую фабрику, чтобы с глазу на глаз поговорить там с мадам Хуанвиль. Габриэль хотела сообщить своей управляющей о надвигающейся катастрофе и распорядиться, чтобы та повесила на двери фабрики дополнительные замки и была более бдительной, поскольку в такой обстановке могло найтись много желающих украсть запасы шелка-сырца, который буквально через сутки станет самым ходовым товаром.

Затем она поехала на склад и отдала там те же самые распоряжения, предупредив кладовщика, чтобы тот не терял бдительности. Правда, Габриэль не объяснила ему, в чем дело, рассудив, что скоро он сам все узнает из газет. Внезапно Габриэль вспомнила о тюках с пряжей, обнаруженных ею как-то на складе и свидетельствующих о махинациях Анри. Пользуясь своими личными ключами, она обошла склад и убедилась, что тюки исчезли. Габриэль ничуть не удивилась этому факту.

Вернувшись на улицу Клемон, она сбросила пальто и сразу же прошла в гостиную Элен, расположенную на втором этаже. В этой комнате, обитой бело-золотистым шелком, казалось, всегда сияло солнце — даже тогда, когда в оконные стекла хлестал холодный дождь, как это было сейчас. Элен уже переоделась в сухое, и только ее немного слипшиеся волосы, намокшие даже под капюшоном плаща, были еще чуть влажными. На подносе перед ней стояла шоколадница с горячим шоколадом и две чашечки.

— Проходи и садись, — пригласила Элен подругу, разливая дымящийся шоколад. — Мне надо многое рассказать тебе. Ты все успела сделать?

— Более или менее, — отозвалась Габриэль и взяла протянутую ей чашку. — Что слышно о Николя? Как обстоят дела в его мастерской?

Элен подробно рассказала ей обо всем, сразу же заметив, как изменилась в лице Габриэль и опустила глаза, когда услышала, что Николя жив и здоров. Ее очень порадовало известие о том, что склад Дево имеет годовой запас шелка-сырца.

— Мне было бы очень неприятно знать, что его ткацкие станки стоят, в то время как мои работают на полную мощность, — только и сказала Габриэль, выслушав рассказ Элен.

Уже лежа в своей постели, закинув руку за голову, Габриэль вновь подумала о Николя, удивляясь его предусмотрительности. Сделав такой большой запас сырья, Николя понес немалые расходы. По-видимому, он занял крупную сумму денег или даже заложил свое имущество. Он шел на большой риск, однако, вероятно, Николя полностью доверял месье Пиа и полагался на него, как на себя самого. Габриэль захотела познакомиться с этим опытным талантливым управляющим, о котором Элен так хорошо отзывалась.