Золотое дерево

Глава 13

Николя не видел падения Сьюдад Родриго, хотя позже ему рассказывали о штурме и взятии этой крепости. На следующий день после своего пленения он вместе с другими захваченными в том же бою французами был отправлен на побережье, в один из портов. С офицерами британцы обходились с исключительной предупредительностью, им даже дали верховых лошадей. Младшие чины конноегерского полка вынуждены были проделать весь долгий путь пешком — к своему полному неудовольствию.

Николя было очень жалко расставаться с Воином, к которому он так привык и который, отличаясь мужеством, редким даже для боевого коня, несколько раз выносил его из жестокой битвы живым и невредимым. Но у него не было права вы, бора. Воина забрал себе один британский драгунский майор, который знал толк в лошадях и сразу же понял, что перед ним прекрасный конь. В последний раз Николя видел своего старого боевого товарища уже под другим седлом, спину его украшал чужой чепрак, украшенный позументами британского драгунского полка. Но особенно его расстроило то, что Воину уже успели подрезать хвост, как это было принято в британской кавалерии. Британцы не хотели брать в расчет то, что тем самым они лишали животных возможности отмахиваться от назойливых мух в теплое время года.

Два дня колонна военнопленных добиралась до портового города. Французские офицеры хранили молчание, почти не переговариваясь друг с другом, каждый из них был погружен в свои мрачные мысли об ожидающей его участи. Им предстояло жить в плену и быть оторванными от родины в течение долгих месяцев, а то и лет. Николя тоже ушел в свои мысли, вспоминая последнее сражение. Странно, но ему показалось, что, когда эскадрон на полном скаку вылетел из ворот крепости, направляясь на поле боя, его кто-то окликнул. Нет, он не слышал этого оклика, но у него было такое чувство, что кто-то незримо присутствовал в этот момент рядом. Кто-то очень родной и близкий. Николя почему-то вспомнилась Габриэль, да так живо, что у него защемило сердце, как щемило всегда, когда он тосковал по ней, хотя и запрещал себе вспоминать свою далекую возлюбленную.

Поле боя встретило его тогда дымом и грохотом, и ему уже было не до Габриэль, он рубил налево и направо, прорываясь сквозь кольцо солдат в красных мундирах, пули свистели вокруг, рвались снаряды. Затем его эскадрон сразился с отрядом британской кавалерии — лязг клинков, брызги крови, рубленные раны на теле противников, крики сражающихся, стоны раненых, фырканье и ржанье лошадей… И только когда Николя оглянулся вокруг и увидел, что его товарищей теснят превосходящие силы противника, подошедшие на помощь своим, он заметил, что его полк окружен. Егеря дрались отчаянно, но несли жестокие потери. К тому времени, когда Николя со всех сторон окружили враги, направив на него дул? мушкетов, крайней мере, половина конноегерсксго эскадрона была уже уничтожена, а многие из оставшихся в живых тяжело ранены. Поэтому в плен попало всего лишь пятьдесят пять его однополчан. Раненых французов, оставшихся лежать на поле боя, затем подобрали британские санитары, и им была оказана срочная медицинская помощь. Однако несмотря на это, Николя опасался, что многие из них не сумеют выжить.

Местечко, где находился порт, называлось Опорто. Город был разрушен и подвергся разграблению соотечественниками Николя три года назад, когда французы вторглись в Португалию. Искалеченные здания еще, казалось, хранили память об этом событии, помнили они и то, как город захватили британцы. Когда колонна военнопленных вышла на пристань, в гавани стояло два судна — военный корабль и парусник, доставивший пополнение с Британских островов. Число пленных за эти два дня значительно возросло, так как в колонну влились захваченные в плен французы, защищавшие малые города и крепости на пути британского войска, штурмом бравшего эти укрепления. Ходили слухи, что следующий удар Веллингтон нанесет по Саламанке и Бадайосу.

Первыми на военный корабль доставили пленных офицеров, их разместили в тесных кубриках, предоставили каждому по личному гамаку. Затем на судно прибыли остальные военнопленные, их поместили на нижней палубе. Николя отправился туда, чтобы взглянуть на своих солдат Условия, в которых они оказались, привели его в ужас. На нижней палубе царила страшная теснота, от грязи и зловония нечем было дышать. Когда же он пожаловался капитану судна на невыносимые условия содержания людей, тот ответил ему на ломаном французском языке, что на его корабль будет погружено еще несколько партий военнопленных.

— Транспортные суда для перевозки военнопленных всегда бывают перегружены, — добавил капитан. — Я могу попросить ваших соплеменников еще больше потесниться, во всяком случае, у меня есть на этот счет соответствующие инструкции от командования.

Через несколько дней на пристани появилась еще одна большая колонна пленных французов. Большинство из них были захвачены в плен после падения Сьюдад Родриго. Они представляли собой пестро одетую толпу в лохмотьях и самых невероятных головных уборах, поскольку свои кивера потеряли еще на поле битвы, но холодный ветер не позволял им пускаться в путешествие с обнаженной головой, поэтому французские солдаты вынуждены были раздобыть себе шапки, жакеты и одеяла, в которые многие из них были закутаны. Как офицер Николя имел право свободно расхаживать по кораблю, он стоял на палубе и наблюдал, как вновь прибывших перевозили в лодках на борт судна. Как и в прошлый раз, первыми были доставлены офицеры, часть из них отправили на корабль, стоявший в гавани по другую сторону пристани. Как только новая группа офицеров появилась на борту, их сразу же окружили старожилы, которые хотели узнать последние новости о ходе боев. На этот раз судно было загружено до предела. Николя снова подошел к борту и, опершись руками о парапет, стал наблюдать за цепочкой военнопленных, поднимавшихся на соседний корабль. Все эти люди казались крайне утомленными длительным переходом. Огромного роста малый, сильно хромавший, опирался на плечо юноши в большой черной шляпе, которая скорее бы подошла какой-нибудь крестьянке, но никак не барабанщику французской армии — если, конечно, этот юноша был барабанщиком. С такого расстояния невозможно было разглядеть лиц.

Оба корабля на следующее утро вышли в море. Погода была ненастной. В Бискайском заливе, где сильно штормило, оба судна потеряли друг друга из вида, но когда выглянуло солнце и на горизонте появилась полоска земли, словно зеленая лента под серым февральским небом, корабли вновь оказались в поле зрения друг друга. Где-то за спиной осталась милая Франция. А впереди простиралось южное побережье Англии. Николя вместе со своими товарищами по несчастью долго смотрел в сторону далекой родины, охваченный тоской по родным и близким. Военный корабль, на котором они плыли, направлялся в Портсмут. Но другой корабль держал курс на Лондон, и те, кто был на его борту, минуя скалистый пролив Па-де-Кале, могли видеть на горизонте родную землю.

Николя видел, стоя на палубе, как второй корабль изменил курс и двинулся в сторону Ла-Манша. Все пленные офицеры, находившиеся на обоих суднах, высыпали на палубы, чтобы помахать друг другу на прощанье.

Портсмут был большим портовым городом, где жили моряки и рыбаки. Горожане шутили, говоря, что, в какую сторону от доков ни направишься в Портсмуте, обязательно встретишь по дороге не менее сотни таверн. И это действительно было так. Три недели Николя вместе со своими товарищами по несчастью, доставленными в Англию военным кораблем, жили в перенаселенных казармах, где проходили регистрацию и ждали решения своей дальнейшей участи. Николя и некоторых других офицеров могли выпустить под честное слово и обещание не участвовать больше в военных действиях, однако чиновники предупредили французских пленных офицеров, что если они нарушат свое слово, их ждет заключение под стражу. В прошлом данное офицерами честное слово считалось нерушимым, и пленных обеих воюющих сторон, давших клятву, отпускали на родину, и они больше не участвовали в военных действиях. Но с приходом Бонапарта к власти старые военные правила и традиции часто не соблюдались французской стороной, поэтому о репатриации пленных не могло быть и речи. Однако, хотя англичане и знали, что со времен французской Революции не все французские офицеры были благородного происхождения, они все же Придерживались старых традиций и брали с пленных слово чести. Большинство французских офицеров действительно оставались верны клятве и не пытались бежать, так как своим побегом могли обесчестить не только себя, но и опозорить саму Францию.

Николя был признателен англичанам за предоставленную ему возможность жить на свободе, он не собирался нарушать данное им слово. Теперь он мог найти себе квартиру в любом городе или деревне Англии и жить там, соблюдая ряд условий. Во-первых, ему нельзя было менять местожительства без разрешения, во-вторых, для таких как он, отпущенных на волю пленных офицеров, существовал комендантский час, и, в-третьих, он должен был дважды в неделю отмечаться у чиновника местной администрации, который, в свою очередь, давал ему необходимые средства на жизнь.

Отношение же к пленным нижним чинам было совсем другим, они содержались в заключении. В прошлом существовал обычай, в соответствии с которым каждое цивилизованное государство оплачивало содержание своих соотечественников, попавших в плен и находившихся на территории врага. Бонапарт пренебрег этим обычаем, бросив своих солдат, попавших в плен, на произвол судьбы, не выделив средств ни на продукты питания, ни на одежду. Форма пленных быстро приходила в негодность, и англичане снабжали их яркими желтыми костюмами и алыми жилетами для того, чтобы можно было издали заметить таких военнопленных и предупредить попытку к бегству. Пленные работали на полях, убирали урожай, рыли канавы, чистили выгребные ямы, строили дома и общественные здания, среди которых была и новая Дартмурская тюрьма в Девоншире, возведенная для самих же военнопленных, поток которых не иссякал.

Некоторые пленные французы жили в Англии годами с тех пор, как — сразу же после казни Людовика XVI — Франция объявила войну Англии. Амьенский мир 1802 года длился слишком недолго, и потому некоторые пленные не успели вернуться на родину, так и оставшись на чужбине. Кроме солдат, среди пленных были военные моряки, каперы и матросы с торговых судов. Николя узнал из надежного источника, что в Англии содержались в заключении более ста тысяч пленных французов и их союзников, причем эта цифра не учитывала взятых в плен Веллингтоном во время недавнего удачного наступления на Пиренейском полуострове. Поэтому неудивительно, что британцы превратили в тюрьмы трюмы стоявших на рейде старых военных кораблей и других судов. Это были самые ужасные места заключения.

Николя не собирался оставаться в Портсмуте, хотя решил на некоторое время задержаться здесь. Он снял комнату в одном частном доме, где договорился с хозяйкой также об обедах за умеренную плату. В тот день, когда Николя въехал в свое новое жилище, он забрал у портного, снявшего, с него мерки еще в пору его пребывания в казармах, новую штатскую одежду. Это были два костюма, один светло-коричневый, а другой серый. Николя остался доволен их качеством. Но военный мундир был тщательно вычищен и отглажен после починки. Николя аккуратно сложил его в большой чемодан, купленный им для хранения вещей. Наведя справки, он нашел учительницу, согласившуюся заниматься с ним английским языком, и брал у нее уроки шесть раз в неделю с девяти до пятнадцати часов. Еще на корабле по пути в Англию Николя решил, что он будет делать вдали от родины. Он хотел с пользой провести время в плену, полностью разочаровавшись в Бонапарте, который, как все говорили, готовился сейчас к вторжению в Россию, что должно было принести новые жертвы. Николя питал отвращение к праздному времяпровождению и думал, что найдет способ решить эту проблему.

Через три месяца он написал на великолепном английском языке письмо некому Джошуа Барнету, торговцу из Маклсфилда, который приезжал как-то в Лион, будучи еще совсем молодым человеком, для того, чтобы изучить шелкоткацкое дело, и останавливался в особняке Дево. Сам Николя, которому в ту пору было только три года, не мог помнить приезд этого человека в Лион, но он познакомился с Джошуа Барнетом, когда тот во второй раз приезжал во Францию во время Амьенского мира и навестил Луи Дево, явившись к нему вместе с женой. Во время своего второго визита англичанин настойчиво приглашал семью Дево приехать к нему в гости в Маклсфилд. Николя никогда не думал, что сможет когда-нибудь воспользоваться этим любезным приглашением, но на борту корабля, направляющегося к берегам Англии, он сразу же вспомнил о нем. В своем письме к Барнету Николя сообщил, как он оказался в Портсмуте и просил устроить его на работу в принадлежавшую Барнету шелкоткацкую мануфактуру. Николя не знал, захочет ли Барнет ответить ему. Англичане осуждали политику Наполеона, и в обстановке, когда страсти были особенно накалены, Джошуа Барнет мог не пожелать поддерживать знакомство с французом.

Однако ответ пришел незамедлительно, это было очень любезное письмо. Барнет писал, что двери его дома всегда открыты для представителей семейства Дево. Что же касается вопроса устройства на работу, то англичанин предлагал поговорить на эту тему при встрече, добавляя, что, если Николя так же хорошо говорит по-английски, как и пишет, ему вполне можно будет найти подходящее место.

— Что вы думаете обо всем этом? — спросил Николя свою седовласую учительницу английского языка.

Пожилая дама, которой был очень симпатичен этот иностранец с приятным акцентом, только улыбнулась ему в ответ. Они сидели теплым июньским днем за столом на веранде и пили чай.

— Поезжайте в Маклсфилд, — наконец сказала она. — Вы уже неплохо говорите по-английски и с каждым днем делаете новые успехи. Если вам предложат хорошее место, вы заслуженно получите его.

— Благодарю вас, мисс Помфрет, — он поднес к губам ее худую руку, покрытую старческими пигментными пятнами. — Вы были исключительно добры и терпеливы со мной.

Ей было жаль расставаться со своим учеником, который скрашивал ей одиночество.

Вскоре Николя получил разрешение властей поселиться в Маклсфилде. Прежде чем покинуть Портсмут, Николя навестил своих однополчан и попрощался с ними, не зная, удастся ли им когда-нибудь еще свидеться на этом свете. Нижние чины, служившие под его командой, были помещены в Порчестерский замок, тюрьму, расположенную недалеко от порта. В ней содержалось более пяти тысяч заключенных из числа военнопленных. Конечно, в замке пленные чувствовали себя вольготнее, чем в переполненных трюмах и на нижних палубах. Здесь имелся большой двор для игр на свежем воздухе и физических упражнений, и все же в замке было довольно тесно. Удрученные своим безвыходным положением, заключенные зачастую вели себя очень агрессивно, срывали злость друг на друге и даже нападали на охрану. Каждое нарушение правил тюремного распорядка строго каралось. Николя вынужден был подкупить двух охранников, чтобы получить разрешение повидаться со своими кавалеристами. Их свидание длилось четверть часа.

Его егеря, бравые кавалеристы, находились в мрачном расположении духа, не в силах привыкнуть к условиям неволи. Они горячились и раздражались по каждому пустяку. Старожилы тюрьмы, которые смирились со своим положением, вели себя более спокойно и разумно, научившись пользоваться каждой свободной минутой для того, чтобы подзаработать. Почти во всех подобных местах заключения военнопленные уносили из столовой обглоданные кости, вываривали и очищали их, а затем вырезали из них миниатюрные корабли, изображая до мельчайших подробностей все детали оснащения, а также забавные игрушки — танцоров, марширующих солдат, прялки с подвижным колесом, шахматные фигурки, складывающиеся веера, подставки для часов, зубочистки, качающиеся люльки со спящими в них младенцами. Кроме того, некоторые умельцы плели из соломы шляпы, домашние туфли и сандалии, а также делали маркетри соломкой на крышках шкатулок, каминных экранах, табакерках и других предметах домашнего обихода. По определенным дням в тюрьмах устраивались распродажи всех этих изделий, которые разрешалось посещать горожанам. Николя, передав своим егерям купленный для них табак и попрощавшись с ними, хотел идти, но на обратном пути к обитым железом воротам ему буквально всучили несколько подобных изделий, выполненных руками заключенных. Особенно настойчив был один из ветеранов этой тюрьмы, обладавший, по-видимому, завидным умением сбывать с рук свой товар.

— Если вы не хотите брать галеон, или шхуну, или даже клипер, тогда, может быть, вы возьмете вот это прекрасное носовое украшение для корабля, месье? Позвольте заметить, что такого вы больше ни у кого не найдете.

Он не отставал от Николя, дойдя с ним до самых ворот, и продолжал расхваливать свой товар, хотя стражник уже начал отодвигать тяжелые засовы. Носовое украшение корабля, вырезанное из кости, было размером не более восьми дюймов. По цвету материал напоминал слоновую кость. Изящно вырезанное носовое украшение представляло собой погрудный портрет прекрасной женщины, ее волнистые волосы были откинуты со лба назад, как будто ей в лицо дул встречный морской ветер, тонкая ткань облегала высокую грудь. Она каким-то непостижимым образом была очень похожа на Габриэль. Восхищенный Николя взял изящную вещицу в руки.

— Сколько ты просишь за нее?

Вернувшись к себе, Николя осторожно завернул свою покупку в белый носовой платок и уложил ее вместе с остальными вещами в чемодан. Сходство женщины, изображенной на поделке, с Габриэль было просто поразительным. Николя признавал, что с его стороны было безумием покупать эту вещицу, ведь он всеми силами старался забыть Габриэль. А вместо этого приобрел ее портрет, который постоянно будет растравлять его незажившую рану, напоминая о далекой возлюбленной. Она до сих пор владела всеми его помыслами и мечтами. Постепенно Николя пришел: к заключению, что — поскольку время не властно над его чувством к Габриэль — ему самому следует принять кардинальные меры, чтобы изгнать из своего сердца ее образ.

На следующее утро, занимая свое место в дилижансе, отправляющемся из Портсмута в Маклсфилд, Николя тяжело вздыхал — утренние газеты принесли сообщение о том, что Бонапарт перешел реку Неман и вторгся в пределы России. Николя не мог отделаться от предчувствия, что сегодняшний день является роковым для судеб его любимой родины.

Путешествие длилось два дня. Почтовая карета, прежде чем въехать в Чешир, должна была миновать земли пяти графств. Николя с большим интересом глядел из окна и не переставал удивляться тому, насколько Англия отличается от его родины, а ведь две страны разделены лишь узким проливом. Ландшафт, архитектура, политические традиции, нравы и обычаи, кухня — все здесь было другое. Неудивительно, что британцы и французы не могли найти общего языка и считались заклятыми врагами, их неприязненные чувства друг к другу время от времени выливались в вооруженные конфликты, в которые обычно постепенно втягивались и другие страны. Николя чувствовал себя здесь, в этой стране, которая находилась, образно говоря, в двух шагах от его родины, совсем чужим. Удрученный тем, что попал в плен и все еще виня в этом себя — хотя альтернативой пленения могла быть в тех условиях только смерть, — Николя очень надеялся на Барнета. Какой бы тяжелой ни была работа на ткацкой мануфактуре, она даст возможность забыться, наполнит его жизнь хоть каким-то смыслом.

На второй день путешествия вечером дилижанс въехал на улицы Маклсфилда, которые сбегали вниз по холмам, словно ручейки. Это был тихий провинциальный городок с кирпичными домами. Несмотря на то, что здесь еще в восемнадцатом веке возникла шелкоткацкая промышленность, за счет которой и развивался город, Маклсфилд до сих пор не утратил черты английской деревушки. Николя зашел в таверну и поужинал довольно плотно, заказав ростбиф с молодым картофелем, мятой, горохом и морковью, а также очень сытный пудинг, запив все это доброй порцией эля.

Ранним утром, встретившим Николя благоуханием трав и птичьим пением, он отправился на мануфактуру Барнета. По дороге он прислушивался к хорошо ему знакомому шуму работающих ткацких станков, доносившемуся из жилых домов. Это были трехэтажные здания с широкими квадратными окнами в верхних этажах, свидетельствующими о том, что в отличие от Лиона, семьи ткачей в Англии жили на первом и втором этажах, а ткацкие станки располагались на третьем. Звуки работающих станков ласкали слух Николя — как прекрасно было услышать их немолчное жужжание после рева и грохота войны. Хотя здесь в Англии еще не получили распространение станки Жаккарда, которым Николя отдавал предпочтение. Но это было лишь вопросом времени, ведь война не могла длиться вечно! А когда установится мир, новое изобретение Жаккарда найдет своих приверженцев и в Англии.

Впервые за последние несколько недель Николя пришел в отличное расположение духа. Здесь, в хорошо ему знакомом мире шелкоткацкого производства, он найдет применение своим способностям, отыщет себе занятие по душе и сумеет приспособиться к этой жизни, дожидаясь разрешения вернуться на родину.

Ткацкая мануфактура Барнета представляла собой кирпичное здание, выстроенное в прошлом веке и не отличавшееся архитектурными достоинствами, за исключением, может быть, изящного портика. Большие окна впускали много солнечного света в помещения всех трех этажей. Поблизости располагались еще две ткацкие мануфактуры, — которые, по всей видимости, были построены в одно время с мануфактурой Барнета, — и поэтому вся округа оглашалась несмолкаемым шумом работающих ткацких станков. Войдя в вестибюль мануфактуры Барнета, Николя оказался перед застекленной дверью, ведущей в цех, а справа от него располагался кабинет управляющего. Как только он подошел к нему, дверь кабинета распахнулась, и Николя оказался лицом к лицу с молодой светловолосой женщиной изящного телосложения, одетой в бледно-розовое муслиновое платье и соломенную шляпку, подвязанную под подбородком широкой лентой. Ее тонкие изогнутые брови, выделявшиеся на бледном лице, полезли вверх от удивления при виде незнакомца, стоящего на пороге, и она неожиданно рассмеялась.

— Вы, должно быть, и есть капитан Дево! Я узнала вас по описанию моего отца. Меня зовут Джессика Барнет, — улыбка озарила ее невзрачное лицо, и оно сразу же преобразилось, сделавшись привлекательным. Шаловливые искорки зажглись в глубине ее серо-голубых глаз.

Николя совсем забыл, что у Джошуа Барнета была дочь. Он любезно улыбнулся ей. Сегодняшний солнечный погожий денек, живость и приветливость этой милой девушки как нельзя лучше соответствовали прекрасному расположению духа Николя.

— Рад познакомиться с вами, мисс Барнет.

— Добро пожаловать в Маклсфилд! Мы счастливы видеть вас у себя, в мануфактуре.

— Вы очень добры.

— Я немедленно провожу вас к отцу, он у себя, я только что от него. Я заходила к нему на минутку по пути на рынок. Вы, наверное, только что приехали?

И, слушая ответ, на свой вопрос, она повела-его через приемную, где сидел конторский служащий, работавший за своим письменным столом, над которым висели вставленные в рамку образцы пуговиц из шелка, к двери, ведущий прямо в кабинет отца.

— Посмотри, кого я к тебе привела, папа!

Джошуа Барнет, полный, седовласый, круглолицый мужчина, сидел за письменным столом, придвинутым к самой стене в довольно небрежно обставленной комнате, в которой царил беспорядок. Сквозь стеклянную перегородку был виден весь цех, в него вела расположенная рядом дверь. Барнет вскочил на ноги и тепло приветствовал Николя.

— Мой дорогой друг! Как здорово, что вы приехали!

Николя показалось, что Барнет совершенно не изменился за эти годы, он был все таким же любезным жизнерадостным толстяком, краснощеким и пышущим здоровьем, хотя, конечно, англичанин заметно постарел. Кроме того, Николя бросилось в глаза, что Барнет чем-то озабочен. По-видимому, дела шли не очень хорошо. Зная все те трудности, с которыми может столкнуться шелкопромышленник, Николя предположил, что причиной обеспокоенности Барнета явилась экономическая блокада Бонапартом Англии, которая грозила обернуться долговременным кризисом для промышленности и торговли.

Я тоже очень рад нашей встрече!

— Я был бы искренне счастлив, если бы вас сюда, на мою мануфактуру, привела не война, а какая-нибудь другая, более приятная причина.

— Я целиком и полностью разделяю ваши чувства.

— Прошу вас, садитесь! — пригласил Джошуа, вновь усаживаясь на свое место. — Вот так. Думаю, нам надо отметить ваш приезд, — и он улыбнулся дочери. — Налей-ка нам по стаканчику мадеры, дорогая, — а затем мистер Барнет вновь обратился к Николя: — Скажите, как поживает месье Дево? Надеюсь, он в добром здравии. Наверное, у вас давно не было вестей от него.

— Сожалею, но я вынужден огорчить вас. Мой отец скончался восемь лет назад.

Потрясенный этим известием, Джошуа печально покачал головой.

— Я глубоко скорблю по поводу его безвременной кончины. Как жаль! Он был хорошим человеком и добрым другом. Я хочу, чтобы вы поняли меня — война нисколько не изменила мои взгляды, я все так же ценю прошлое и нашу дружбу.

— На это я и рассчитывал, посылая вам письмо.

— Я искренне рад, что вы так поступили. Я не питаю никаких враждебных чувств к Франции и к вашим соотечественникам — за исключением одного человека или скорее дьявола в человеческом образе, — и лицо мистера Барнета при одной лишь мысли о Бонапарте омрачилось. Джессика погладила его по плечу, стараясь успокоить.

— Папа! Мы же договорились, что при капитане Дево никогда не будем говорить о войне. Это же неучтиво по отношению к нему!

Черты лица Барнета тут же разгладились, и он кивнул, улыбнувшись дочери и пожав ее руку, лежащую у него на плече.

— Ты права, дорогая. Мы больше не должны упоминать об этом, — и он поднял свой бокал с вином. — Выпьем за нашу встречу, за то, что Барнет и Дево вновь сидят рядом, несмотря на все противоречия, которые существуют между их государствами! После того как мы отметим ваш приезд, я проведу вас по цехам и покажу наше производство.

— Обед будет накрыт в половине седьмого, — напомнила Джессика и взглянула на Николя. — Это довольно поздний час для обеда, в Лондоне обедают раньше, но отец не может покинуть мануфактуру до конца рабочего дня.

— В моем возрасте уже невозможно изменить свои привычки, — сказал Джошуа. — Я всегда вставал рано утром, чтобы открыть двери мануфактуры, и запирал их вечером после ухода рабочих. Так делал мой отец, так поступал мой дед…

Джессика тем временем вновь наполнила бокалы, налив сначала гостю.

— В те времена работа не была такой напряженной и изматывающей, как сейчас.

— Почему ты так думаешь? — отозвался отец. — Конкуренция была столь же жесткой. В то время мои предки производили пуговицы. Вы наверняка об этом знаете, Николя. Изящные пуговицы из шелка охотно покупали как в самой Англии, так и за ее пределами. Первая шелкоткацкая фабрика в Маклсфилде, работавшая на паровом ходу, была построена в 1743 году, а годом позже мой дед основал вторую такую фабрику в городе. Кроме пуговиц, на ней производились и другие изделия: тесьма, ленты, подвязки. Когда фабрика перешла к отцу, он оборудовал ее новыми ткацкими станками и превратил в мануфактуру по производству шелковых носовых платков, шарфов и модных тканей для пошива верхней одежды. Именно это мы и производим до сих пор.

Джессика собралась уходить и попрощалась с Николя до вечера.

— Мы ждем вас к обеду, капитан Дево.

Он встал со своего стула.

— Называйте меня просто Николя.

Она остановилась в дверях и, обернувшись, устремила на него смеющийся взгляд. Бьющее в окно солнце озарило ее белокурые волосы, которые обрамляли лицо, словно сияющий ореол.

— Возможно, я тоже разрешу вам называть меня просто Джессикой.

Николя засмеялся.

— И когда вы намерены принять окончательное решение по этому поводу?

— Может быть, это произойдет сегодня вечером, сразу же после обеда, — она повернулась, крутанув юбкой, и дверь за ней закрылась.

Все еще улыбаясь, Николя снова сел на свой стул, чтобы продолжить разговор с мистером Барнетом. Но Джессика не шла у него из головы, она очаровала его своей легкостью и заразительным весельем, своим умением создавать вокруг себя атмосферу праздника. Казалось, что после нее в пыльном кабинете повсюду остались лежать блестки рассыпанного конфетти, как после отгремевшего карнавала.

Николя с удовольствием обошел вместе с мистером Барнетом всю мануфактуру. На верхних этажах работали ткачи за своими станками. А на первом этаже шелкокрутильщики сматывали шелк-сырец в толстые мотки пряжи точно так же, как это делали и во Франции.

— В прошлом, — поведал Джошуа Николя, — значительное количестве изготовленной здесь пряжи отправлялось в Лондон, но теперь нам самим не хватает сырья. Вот тот шелк-сырец, который вы видите в открытых тюках, поступил из Турции, а остальной доставлен торговыми кораблями Восточно-Индийской компании с Дальнего Востока, такие поставки шли в наш город на заре создания шелкоткацкой промышленности.

Заглянув в художественную мастерскую, Джошуа и Николя снова вернулись в кабинет. Мистер Барнет объяснил своему гостю, что давно уже ищет подходящего помощника, на которого мог бы переложить часть своих обязанностей по руководству мануфактурой.

— У меня есть племянник, он занимается производством шерстяных тканей. Когда я удалюсь от дел, моя мануфактура перейдет к нему. Он добрый малый, и я люблю его, но он еще слишком молод и неопытен. Поэтому меня так обрадовало ваше письмо, сама судьба послала мне вас. Я хорошо знаю вашу семью, я видел те шелковые ткани, которые производила ваша мастерская. Поэтому я уверен, что ваше мастерство и знания будут как нельзя кстати. Наши интересы совпадают, я хочу предоставить вам возможность поработать на благо мануфактуры Барнета. Что вы на это скажете?

— Я с радостью принимаю ваше предложение.

И оба мужчины обменялись крепким рукопожатием.

— Думаю, что остаток дня нам придется провести здесь в моем кабинете, так как я должен ввести вас в курс дел.

— Я в вашем распоряжении.

— Да, чуть не забыл, где вы остановились? Я пошлю слугу за вашими вещами. Мы с женой просим вас поселиться на время вашего пребывания в Англии в нашем доме. Моя жена приготовила для вас уютную комнату, и я уверен, что она вам понравится.

Николя постарался вежливо отказаться от этого предложения гостеприимного Барнета.

— Не сомневаюсь, что комната превосходна, но я не могу воспользоваться вашим гостеприимством. Не сочтите меня неблагодарным, но когда мы начнем вместе работать, у нас волей-неволей возникнут споры, и я не хочу быть причиной натянутых отношений, которые могут сложиться в вашем доме из-за моего присутствия.

Доводы Николя не убедили Джошуа.

— Когда я жил в доме вашего отца в Лионе, между нами тоже время от времени возникали конфликты, главным образом, из-за того, что я, подобно многим другим молодым людям, держался высокомерно и считал, что уже все знаю и умею. Я, наверное, много попортил крови Луи, но мы прекрасно ладили, потому что, как только двери ткацкой мастерской закрывались за нами и рабочий день заканчивался, мы оба тут же забывали все недоразумения и проблемы, оставляя их до утра.

— И тем не менее я вынужден отказаться от вашего предложения.

Джошуа искоса взглянул на Николя и пригладил рукой волосы.

— Боюсь, что у вас нет выбора. Мне очень не хочется вновь начинать разговор о войне между нашими государствами, но ведь именно из-за нее вы оказались здесь, у вас очень ненадежное положение. Пленных офицеров, отпущенных под честное слово, очень редко принимают на работу. Смею вас заверить, что вы принадлежите к небольшому кругу счастливчиков. Получив ваше письмо, я испросил разрешения у властей устроить вас на работу и получил его, но при условии, что вы будете жить в моем доме. Поэтому решайте. Если бы вам не предоставлялась работа, вы имели бы полное право выбирать себе местожительство. Кроме того, еще до вашего приезда я вынужден был подписать документ, возлагающий на меня всю полноту ответственности за вас. Иначе я поступить не мог.

Лицо Николя омрачилось. Он чувствовал, как в душе у него закипает гнев. Конечно, Джошуа не был виноват в тех требованиях, которые предъявлялись к нему, военнопленному, находящемуся на территории враждебного государства. Но от этого Николя было не легче.

— А что если бы мы не договорились с вами? Или в ходе беседы поняли, что не сработаемся?

— Все предусмотреть невозможно. Но если бы вышло так, как вы говорите, вас никто не стал бы задерживать, вы могли бы снова уехать и продолжать жить так же, как и другие ваши соотечественники, отпущенные под честное слово.

Николя не оставалось ничего другого, как только принять предложение мистера Барнета. В конце концов война не могла длиться вечно, а значит, рано или поздно его плен тоже должен был кончиться.

— В таком случае я воспользуюсь гостеприимством вашей семьи, — сказал Николя, отвесив мистеру Барнету поклон.

Этим вечером Николя и Джошуа вместе покинули здание мануфактуры и направились в дом Барнетов, расположенный неподалеку среди деревьев и цветочных клумб, рядом с ним за вишневым и яблоневым садом был разбит небольшой огород, окруженный кирпичной оградой. Когда мужчины вошли в дом, их встретила жена Джошуа, Феб, она тепло приветствовала Николя, выразив радость по поводу его появления в своем доме, как будто ее гость вовсе не был офицером Бонапарта, который как раз в это время вновь стал угрожать высадкой своих войск на побережье Англии после того, как Россия будет разбита.

— Мы постоянно вспоминаем вашу семью, — ласково обратилась миссис Барнет к своему гостю.

— Я счастлива видеть вас снова, мы имеем возможность хотя бы немного отблагодарить вас за тот радушный прием, который был оказан мне и мужу в доме вашего отца.

Николя почти не помнил Феб, поскольку во время пребывания Барнетов в Париже она была постоянно занята хождением по магазинам и осмотром достопримечательностей, пока ее муж вел деловые переговоры с Луи Дево.

Николя с первого взгляда понравилась эта обходительная женщина, семья Барнетов просто очаровала его. Феб была полной женщиной, но эта полнота шла ей, ее волосы, которые были, наверное, когда-то такими же белокурыми, как у Джессики, теперь отливали платиной, обрамляя овал ее лица, сохранившего следы былой красоты. Мать в молодости была, должно быть, намного миловиднее своей дочери. Глаза Феб, до сих пор не утратившие яркости, не вязались со старческим чепцом и строгим платьем, предписанными правилами приличия. В этой пожилой женщине еще жила резвая шаловливая девчонка, и Николя вдруг вспомнил старое изречение о том, что прежде чем жениться на дочери, надо хорошенько изучить все недостатки матери. Он не знал, почему ему в голову пришла такая странная мысль. Но Николя не мог удержаться от сравнения. Если Джессика в свои зрелые годы не утратит сходства с матерью, ей не грозит скука, она никогда не превратится в чопорную матрону.

Не умолкая ни на минуту, Феб проводила своего гостя в его комнату, поднявшись по парадной лестнице особняка. Хозяйку дома интересовали любимые блюда гостя. Нет, она не думала, что ей удастся уговорить повара приготовить что-нибудь из французской кухни, но если ее гость выразит желание непременно иметь на столе какое-нибудь любимое им с детства блюдо, она постарается сделать все возможное для того, чтобы угодить ему. Николя заверил миссис Барнет, что ей вовсе не надо утруждать себя лишними хлопотами и что он будет довольствоваться обычными для этого дома обедами.

Оставшись один в своей комнате, Николя огляделся вокруг. Это было просторное удобное помещение, обставленное очень просто: кровать под балдахином из зеленого шелка, бюро, за которым Николя мог работать, а также книжный шкаф, на полки которого чья-то заботливая рука поставила книги на французском языке. Николя подошел к открытому окну и, выглянув, увидел, что оно выходит в розарий. Среди ухоженных кустов великолепных роз прохаживалась Джессика, срезая полураспустившиеся бутоны на длинных стеблях и укладывая цветы в небольшую корзинку, висевшую у нее на руке. Николя хотел окликнуть ее, но передумал, вспомнив вдруг ее обещание разрешить ему обращаться к ней по имени. В устах любой другой женщины подобное заявление показалось бы навязчивым кокетством, но, благодаря переполнявшему Джессику жизнелюбию и душевному веселью, ее заигрывания выглядели забавными, а сама она была очаровательна. Николя прекрасно все понимал, и она знала это, но тем не менее подобная игра доставляла им обоим своеобразное удовольствие. Опершись на деревянный подоконник, Николя высунулся из окна и стал наблюдать за ней. Наконец, она срезала последнюю розу, на этот раз белую, удалила с нее шипы и украсила ею свой корсаж. У Джессики была маленькая грудь, но Николя нравилась ее форма, и он невольно улыбнулся, восхищаясь обворожительной девушкой. Покидая розарий, она прошла по тропинке, вьющейся прямо под его окном, но так и не заметила Николя.

Спустившись вниз, к обеду, Николя застал всю семью Барнетов в гостиной. Обстановка в доме соответствовала вкусам и образу жизни преуспевающей семьи среднего класса, любовно относящейся к старинной мебели, перешедшей к ней по наследству, и сумевшей приобрести несколько дорогих вещей, дополнявших убранство дома, полного уюта и тепла. На стенах здесь не было видно шелка, парчовая обивка мебели была практичных темных тонов и неброской по расцветке. На окнах, снабженных ставнями, тоже не висело никаких занавесок, на старинный манер. Воздух в гостиной был наполнен благоуханием свежесрезанных роз. Джошуа вставил в петлицу своего сюртука бутон алой розы.

— Проходите и садитесь, Николя, — пригласил его хозяин. — Так как вы впервые обедаете сегодня у нас в доме, Джессика сорвала для каждого из нас по розе.

Феб в подтверждение слов мужа с улыбкой указала рукой на кремовую розу, приколотую к ее платью брошью. Кружевной воротник Джессики украшала желтая роза, хорошо сочетавшаяся с лентами, вплетенными в ее волосы. Для гостя девушка приготовила белую розу без шипов. Улыбаясь своей обворожительной улыбкой, Джессика взяла эту розу со стола и, подойдя к Николя, воткнула цветок в петлицу, тщательно укрепив его и расправив лепестки. Николя наблюдал за ней из-под полуопущенных век. Ее пальцы слегка трепетали. Когда она подняла свой взгляд, отступая на шаг назад, он вгляделся в глубину ее глаз и увидел там мерцающий свет, вспомнив вдруг, как звонко и заразительно звучал ее музыкальный смех сегодня в кабинете отца.

— Ну вот! Теперь вы такой же нарядный и красивый, как и все мы..

Приподняв отворот своего сюртука, Николя наклонил голову и вдохнул сладкий аромат цветка.

— За этой английской розой наверняка как-то по-особому ухаживали, прежде чем подарить мне, — произнес Николя и с удовлетворением заметил, что девушка быстро отвернулась от него и заговорила с матерью, как будто поняв, что Николя явился свидетелем ее прогулки в розарии, она явно смутилась и боялась взглянуть в глаза гостю.

После обеда Николя и Джессика вышли прогуляться в сад. Хотя был теплый вечер, девушка по настоянию матери накинула на плечи плотную шаль. Николя, решив поближе узнать свою новую знакомую, выведал у нее, что она увлекается музыкой и изящной словесностью. Джессика знала многих французских авторов, книги которых читала в переводах, особый интерес у нее вызывала эпоха Елизаветы, в наследство от бабушки ей досталась шкатулка, изготовленная еще в XVI столетии, в которой лежала вышивка, выполненная в том же веке. Джессика показалась Николя очень общительной и более умней, чем при их первой встрече. В конце прогулки он ответил на ее многочисленные вопросы о годах своей юности, совпавших со временем революционной смуты. Его рассказ о жизни в тот период поразил девушку, она, всю жизнь прожившая в стране, где правили закон и порядок, где общество устоялось, средний класс процветал, а промышленность развивалась быстрыми темпами, так до конца и не поняла его.

— Вы уже приняли решение по поводу того, как мне обращаться к вам? — спросил Николя веселым тоном, когда они уже собирались вернуться назад в дом.

Выражение ее лица сразу же стало озорным, и она, чуть склонив голову, взглянула на него.

— А как вы собираетесь называть меня?

— Просто Джессика, коротко и понятно, — улыбнулся он.

— Ну хорошо, я разрешаю вам называть меня так, потому что еще никто никогда не произносил мое имя на французский манер! — и засмеявшись, она вбежала в дом. Усмехнувшись ее добродушной шутке, высмеивавшей его сильный акцент, Николя последовал за ней.

Так началось, их странное соревнование в остроумии, умении подшутить друг над другом и разыграть своего соперника. Они постоянно поддразнивали друг друга, обменивались шутками, которые как будто сближали их, но на самом деле держали на расстоянии, потому что оба знали, что кроется за их насмешливостью. Причина заключалась в том, что Джессика с первого взгляда влюбилась в Николя и не сумела скрыть от него своих чувств. Он постепенно привык к ее обществу, и с каждой неделей, с каждым месяцем веселая жизнерадостная Джессика становилась ему все более необходимой. Она как будто излучала солнечный свет, острую потребность в котором испытывал Николя, переживая самые мрачные дни в своей жизни. И все же о физической близости между ними не могло быть и речи.

Работа Николя на шелкоткацкой мануфактуре шла своим чередом. Узоры изготавливаемых там тканей были, на его взгляд, слишком незамысловатыми и простыми, но он ощущал в художнике, работавшем на Барнета, творческую энергию и стремление к поиску. По предложению Николя был устроен небольшой эксперимент и выпущена партия шалей с новым узором. Опыт удался на славу, новые изделия сразу же привлекли к себе внимание, результатом которого явились многочисленные заказы на выпуск точно таких же шалей. После этого случая Джошуа дал Николя полную свободу действий, увидев, что Дево принес в разработку новых узоров тонкий французский вкус и то изящество, которого недоставало прежним изделиям мануфактуры Барнета. Узоры тканей становились все больше и больше похожими на французские, и дело шло в гору, принося большой доход.

Все это время Николя жадно следил за сообщениями газет и новостями, поступавшими из России. Он узнал об отступлении русских под натиском армии Бонапарта, а затем пришла потрясшая всех весть о том, что, когда Бонапарт занял Москву, она оказалась безлюдной, поскольку все ее жители покинули свои дома. Императору не с кем было вести переговоры о заключении мира, и город предали огню. После этого Великая Армия вынуждена была отступить перед лицом суровой русской зимы, продвигаясь на запад по опустошенной войной местности, где не было никакой надежды найти продовольствие для солдат и фураж для лошадей. Не надо было обладать богатым воображением для того, чтобы представить себе всю безвыходность положения армии Наполеона.

Однажды декабрьским вечером, когда Николя сидел в гостиной один, глядя на огонь пылающего камина, в комнату вошла Джессика. Газета, которую он только что читал, лежала рядом с ним на полу.

— Что случилось? — с беспокойством спросила девушка и, быстро подойдя к нему, стала рядом с ним на колени, заглядывая Николя в лицо, на котором было написано выражение отчаяния и обреченности.

— Император бросил свою Великую Армию, — произнес он усталым, резанувшим слух девушки голосом, который прежде всегда пленял ее своим французским акцентом. — Он вернулся в Париж, оставив тысячи людей замерзать в снежных просторах России. На мой взгляд, это новая кровавая жертва, принесенная на алтарь его гордыни. Военные действия на Пиренейском полуострове показали мне, к чему может привести жажда власти. По его милости тысячи моих соотечественников заживо гниют в переполненных тюрьмах и вонючих трюмах, многие из них умирают от болезней и лишений, не совершив никакого преступления. Ведь это обыкновенные люди, оторванные от своих семей, и посланные на поле боя безумным честолюбцем, — и Николя как бы в подтверждение своих слов сжал кулак и ударил им по колену.

— О, Николя, мой дорогой, — вырвалось у Джессики, когда она увидела, что на его глазах блестят скупые слезы. Сердце девушки разрывалось, она не могла видеть его в такой печали. Николя вновь уставился мрачным взглядом в огонь, следя за его пляшущими языками, и заговорил, казалось, он просто высказывал вслух мысли, мучившие его в последнее время.

— Я никогда не вернусь во Францию. Моя родина сейчас, как никогда прежде, дорога мне, но я не желаю быть подданным Императора Бонапарта.

— Когда будет заключен мир между нашими странами, вы все равно захотите вернуться домой, — грустно сказала Джессика. Она испытывала ужас от одной этой мысли, страшась потерять его навсегда.

Николя покачал головой.

— Для меня там все кончено. Все, о чем я когда-либо мечтал в своей жизни, осталось в Лионе. Женщина, которую я любил, моя работа, мои интересы, моя мастерская и мой дом. Все пошло прахом. Теперь Англия станет мне родным домом, хотя я навсегда сохраню преданную любовь к Франции. Я принял твердое и окончательное решение, его ничто не изменит.

Она протянула к нему руку, он взял ее в свои ладони, продолжая все так же неотрывно глядеть на огонь с отсутствующим видом.

В эту ночь Джессика пришла к нему. Николя не спал и слышал, как скрипнула дверь. Он откинул простыни и сел на кровати, на фоне лунного света, заливавшего комнату, четко выделялся ее силуэт. Одетая в полупрозрачную батистовую ночную рубашку, Джессика бесшумно приблизилась к нему, осторожно ступая босыми ногами. Николя никогда прежде не видел ее с распущенными волосами, они были похожи на серебряное облако, упавшее ей на плечи. Подойдя к кровати, Джессика развязала ленточки у ворота ночной рубашки, и та упала к ее ногам. Не говоря ни слова, Николя откинул простыни рядом с собой, и она тут же скользнула на постель, прижавшись к нему всем телом. Он обнял ее, и она горячо заговорила, волнуясь и перебивая себя:

— С того момента, когда я впервые увидела тебя, я стала мечтать о тебе. Порой мне стоило огромных сил сдержать себя, слова любви уже готовы были сорваться с моих уст, и тогда я выбегала в другую комнату и била себя по губам. Стоя рядом с тобой, я с наслаждением вдыхала воздух, которым ты дышишь. Я часто приходила сюда в твою комнату, чтобы дотронуться до книг, которые ты читаешь, до подушки, на которой спишь. Когда же в доме никого не было, я раздевалась донага и ложилась в твою постель. Я…

Николя не дал ей договорить, припав своими губами к ее дрожащим губам. Никто никогда не целовал ее так, и Джессика пылко отвечала ему. Придя в неистовый восторг, она предавалась ласкам с отчаянной одержимостью, как чувственная по натуре девушка, давно достигшая возраста половой зрелости, чья чувственность постоянно сдерживалась правилами приличий. Она все готова была сделать для своего возлюбленного, все отдать ему. Как и предполагал Николя, Джессика оказалась девственницей. Но когда он в порыве страсти овладел ею, она была охвачена тем. же восторгом желания, что и он. Если бы Николя вовремя не припал к ее губам, она перебудила бы весь дом своим криком…