Реверанс со скальпелем в руке

Глава 36

— Маша, — доносилось до меня, как сквозь вату, — ты побелела… прекрати! Помпадур там тоже была и целая свора Людовиков, мать их! Маша, смотри на меня!

— Я в порядке, не надо по лицу… — покрутила я головой, прогоняя морок: — Дайте прийти в себя… Даниил?

— Можно просто Даня, вы правда очень бледная — я еще не видел, чтоб так резко… — напряженно смотрел на меня юноша.

— А меня, наверное, по имени-отчеству? Мария Николаевна Рохлина. Очень бледная? — подрагивал у меня голос, — стресс, волнение… спазм сосудов, очевидно. Мне еще восстанавливаться и восстанавливаться — спотыкаюсь, теряюсь, бледнею… пройдет. Что там еще о Франсуа? Пожалуйста… — умоляюще уставилась я на него.

— Даня, уберите подушки и разогрей ужин, — устанавливал ноут на кухонный стол Георгий, — час ночи, конечно и не время жрать, но голодными вы не уснете. Извините — мы тут увлеклись… И хорошая новость — завтра всем можно выспаться, мне дали отгулы, а у вас каникулы. Маш, сейчас я буду зачитывать частями. Информация есть, самая примитивная, в виде справки, но она есть. Потом можно будет сделать подробный запрос. Куда? Даня выяснит, он лучше ориентируется, даже переписывается с кем-то за бугром. Но вначале выпей вот это, тебе нужно успокоиться во избежание… бледности. Что у нас из еды, Дато?

— Куриный суп с рисом, — отозвался мальчик от плиты.

— Нормально. Суп у тебя крутой, тогда ты на подаче. Даня, шурони по-быстрому в блендере порцию для Маши… примерно чашку, и хлеба нам всем нарежь. А я взгляну, что тут выскочило по запросу, — согласился Шония, протягивая мне мензурку с успокоительным, которое я послушно выпила. Посидела, подождала, пока он просматривал всё, что там выскочило.

— Сейчас… — вздохнув, пощелкал он мышей, — ребята, вы ешьте. Маша, тебе тоже нужно подкрепиться, — и я так же послушно потянула ко рту ложку. Серое, неприглядное на вид жидкое пюре оказалось очень вкусным. Ложка, потом еще… и еще.

— Очень вкусная еда, — уважительно взглянула я на мальчика, — единственное, чего не умеет Франсуа, это готовить. Жаль… зато Андрэ готовит, как Бог. Мужчины в этом сильнее, впечатление — не готовят, а священнодействуют. Я только иногда привносила что-то из нашего.

— А что там едят? — оторвался от своей тарелки Дато.

— Простые люди? Овощи, рыбу… мясо готовят очень просто, запекая на вертеле или отваривая. Много соусов и травы — даже лебеда и репчатый колокольчик. Я знаю несколько прекрасных рецептов похлебки, — умоляюще смотрела я на Шонию.

— Завтра расскажешь, а мы запишем. Сейчас — информация. Будем обсуждать каждое слово. Ну-у… мозговой штурм… Что, Маш? Что ты так смотришь? — почти шептал он, пристально и ласково глядя на меня.

Как именно я смотрела и что при этом думала — не смогла бы внятно объяснить даже сама себе. Все эфемерно — на ассоциациях, воспоминаниях. Это его «ну-у… и-и-и..» давно стало и моим тоже. Сколько раз оно звучало во Франции перед операциями, перевязками, да просто! Когда я промывала ссадины на коленках Франсуа. Это звучало, как святая мантра, связующая миры и время. И сейчас меня распирало от такого же горячего чувства безграничной благодарности, что накрыло после первой моей операции.

Сейчас я понимала, почему не смогла тогда разглядеть его любовь — слишком высоко вознесла его над собой, и никогда не решилась бы поверить в неё. В моём сознании, подсознании и везде, где только можно, Шония проходил исключительно под кодом «поклонение и обожание». До вершины его пьедестала было просто не дотянуться, не разглядеть, не охватить взглядом, даже если бы там — крупными буквами! И сейчас благодарность была возведена в энную степень от прежнего, и она требовала выхода. И если бы не мальчики! Я не знаю… расцеловала бы? В любви призналась, как тогда сама для себя?

— Трудно объяснить… читайте, пожалуйста. Дато, Даниил, спасибо большое — было по-настоящему вкусно, — отставила я пустую чашку и прикрыла глаза. Приготовилась слушать самым внимательным образом.

— Ну-у… — опять начал он, вызывая теперь улыбку: — «Магаллон де ла Морлиер…» Маша…?

— Чужое произношение очень трудно передать на бумаге, разве что при помощи транскрипции. Вот и получается с вариациями. Дальше?

— Здесь смотри сама.

Я заглянула и прочла — «Francois-Louis Magallon de la Morliere».

— Что такое Магаллон — имя? — уточнил Георгий.

— Владения. Перед именем Дома — фамилией человека, ставят название владений. Виконт Ло де Монбельяр Франсуа-Луи — это значит — у него во владении Ло, он его синьор.

— А где этот Магаллон, это что — город? — подал голос Дато.

— Мы обязательно посмотрим, но немного позже. Я не помню названия всех городов, — чужим, глухим голосом ответила я — дальше заметила цифры.

— Да. Да, конечно, я… папа?

— Годы жизни… Ты готова Маша? Он умер стариком.

— Д-да… — задушено прошипела я, — смерти нет, есть только умирание. К этому нужно относиться… нормально. Отнесемся нормально. Ну…?

— 1754–1825. Дань? Считает в уме, как машина, — объяснил мне Георгий.

— Семьдесят один, — прошептал мальчик с опаской, а я кивнула:

— Это хороший человеческий век. Для того времени просто очень хороший.

— «…граф де ла Морлиер (Comte de la Morliere) Шевалье империи с 1810 года».

— Почетное звание, государственная награда, — ответила я тишине за столом, не открывая глаз.

— «…дивизионный генерал с февраля 1795 года. Родился 28 октября 1754 года в Л’Иль-Адам…»

— Нет! — будто очнувшись, встрепенулась я: — Это не он. Он родился в апреле.

— «… в семье графа Александра Магальона де ла Морлиера и его супруги Генриетты-Луизы ла Сежон. Он является крестником Луи-Франсуа де Бурбон-Конти, принца Конти…»

— Дальше, — попросила я, ничего уже не понимая.

— «… образование и воспитание получал в Колледже монахов-иосифлян в Л’Иль-Адам. В возрасте 14 лет навсегда покинул его и поступил на военную службу с чином су-лейтенанта и назначением в Бургундский пехотный полк в гарнизоне Корсики…»

— Монастырский колледж? — сомневался уже и Даня, — а это точно он?

— Я не знаю, — отчаянно взглянула я на него, — но де Роган говорил, что первая дочь полковника погибла при родах. Могли они как-то…? Л’Иль Адам — сеньорат Конти. Очевидно, граф — их вассал, а скорее друг, раз Франсуа прошел второе крещение с принцем. Обычно его откладывают на потом, чтобы найти… выгодных, скажем так, крестных. Так решил и Рауль — отложить на потом, до взросления. С крещением — понятно. Но в четырнадцать — на службу? Он что там — совсем…? — встала я из-за стола, шагнула куда-то… качнулась…

— Маш, ну ты… — придержал меня Георгий, — котенок на слабых лапках. Куда ты кинулась — полковника убивать?

— Выйти… не позориться. Я оставила его… — шептала я, чувствуя, что опоздала уйти — опять слезы: — Рауль ушел, и я следом — глупо совершенно! Бездарно, бессмысленно, безответственно! Убивать? — смахнула я влагу со щек, — Чего бы я добилась? Но желание такое было — еще тогда.

— Но Франсуа стал шевалье Франции, — осторожно заметил Дато.

Я замолчала и высвободилась из рук Георгия. Плотнее запахнула на себе его длинный просторный халат, надетый сверху на пижаму и села на место. Помолчала, вытирая салфеткой глаза и нос.

— Простите. Больше не буду — обещаю. Вы правы, Дато, я смотрю на то, что случилось с позиции матери. А вы еще молоды, но уже рассуждаете, как мужчина. Де Роган тоже считал, что достойная цель оправдывает любые средства при условии её достижения. Вижу цель — не вижу препятствий… это так по-мужски.

— Он не только шевалье Франции, — заметил Даня, — читай дальше, пап.

— «… в 1776 — лейтенант, в 1786 году произведен в капитаны с переводом в пехотный полк Ду-Понт, в этом звании встретил революцию. С 1792 — шеф батальона, потом инспектор побережья 15-го военного округа, 1793 — шеф бригады, в 1794 — определен в армию Шербурга и назначен начальником штаба объединенных Армий Шербурга и Бреста. В 1795 по рекомендации генерала Гоша награжден чином бригадного генерала, с февраля — дивизионный генерал. В декабре назначен начальником штаба экспедиционного корпуса, направленного Комитетом спасения для обороны французских колоний от нападений англичан. Вместе с правительственным комиссаром в 1796 году прибыл на остров Иль-де-Франс, где огласил Декрет об отмене рабства в колониях, несмотря на противодействие белого населения. Впоследствии изгнал правительственных уполномоченных с островов…»

— Мешали работать — всё просто, — объяснил Георгий, заметив моё недоумение, — если бы у меня была такая чудная возможность, я изгнал бы к чертям Коненкова, а может и Арипова. Ну что — дальше? — и продолжил:

— «… С 1800 года возглавлял французские вооруженные силы на мысе Доброй Надежды, с 1804 — губернатор островов Иль-де-Франс и Реюньон. В 1806 году был отозван во Францию и занял пост командующего 15-го военного округа — командовал той же дивизией, что и его отец. При первой Реставрации вышел в отставку, умер 31 декабря 1825 года в Париже. Был женат на Луизе-Маргарите-Жозефине де Марвен, от которой имел троих детей: Алексис-Жозеф, Жан-Батист-Анри и Луиза-Бланш. Итог: генерал-лейтенант, шевалье Франции, командующий из Ордена короля, ордена Почетного Легиона, Льва Бельгии, Рыцарь Сен-Луи». Достойно. Всё более, чем достойно — от и до. Вот так, бабушка… — прикрыл он крышку ноута, — есть о чем подумать.

— Например, почему Франция не была привита? Почему Франсуа, бесконечно уважая своего отца, не дал сыновьям его имя, но зато упомянул Алекса? Такого просто не могло быть! Я думаю — это двойник.

— Маш… он женился в сорок два. И вообще — могло быть всё, что угодно, — заметил Георгий.

— В сорок два… Господи! — ужаснулась я.

— Военная карьера, революция, командировки… или как там тогда называлось? Маш… ты уже знаешь, что ответила бы Марльеру? — вдруг спросил Георгий.

— Да — согласилась бы на его предложение. Без сожительства, естественно. Во Франсуа вся моя жизнь, поволоклась бы за ним куда угодно. Но ненадолго — до четырнадцати оставалось всего полгода. Потом вернулась бы в Ло доживать.

— Считаешь, ничего с тобой не изменилось бы?

— Не изменилось. Генерал сделал бы так, как считал нужным. Безусловно. Давайте ложиться — поздно…

Будто в трансе, я пожелала доброй ночи ему и мальчикам и пошла в отведенную мне комнату. И даже легла в постель, заботливо застеленную чистым бельем. Не знаю, чем я заслужила всё это — такое доброе отношение к себе, помощь?

Пыталась уснуть — и бесполезно. Нет, я не ушла с головой в страдания, потому что всё было очень неоднозначно.

Вполне могло быть так, что имя Франсуа, как той же мадам Помпадур, оставил в нашей истории его двойник. Но знать… точно знать, со всей уверенностью, что его уже нет?! Это да… это вымораживало изнутри и поднимало дыбом волосы, стоило только пытаться глубже осознать и представить себе… Слабое утешение, что в итоге уйдут все — раньше или позже, так или иначе… оно не работало. Да — мы будем рождаться снова и снова в других людях. Кому, как не мне знать, что смерти нет? Но на данный момент это философия. А по факту мне легче думать, что здесь двойник Франсуа. Измучившись страхами и мыслями, я решила остановиться на этом, пока не доказано иное. А доказательства буду искать. На полдороге останавливаться нельзя — не будет мне покоя.

Но если все же допустить, то и тогда… Как умудрился полковник провернуть своё отцовство, я не представляла. А слышать, что матерью Франсуа считается, а может и на самом деле является Генриетта-Луиза, было просто… это не описать! Я хорошо помнила её — набеленную до подобия гипсовой маски куклу, затянутую до состояния острейшей потребности в «маточной затычке». Хотя может я просто ревную к сыну, а эту женщину стоило пожалеть — она потеряла дочь? Или родила сына. Наш мир или нет?

Знать, что через полгода после моей смерти мальчик… как о таком говорил Рауль? Был впервые задействован в чине су-лейтенанта? Ротным, значит. И он справился, мой мальчик справился! — кипела во мне гордость и радость, и боль тоже от понимания того, насколько ему было трудно. Даже неважно — мой это сын или его двойник, но ему было трудно. Хотя… ла Марльер обещал, что будет рядом с ним, какое-то время — точно. Он же обещал мне… обещал… — опомнилась я, уже стоя у окна.

Сомнения никуда не делись, но все-таки после этой «справки» я немного успокоилась — у этого Франсуа была красивая и насыщенная жизнь, он оставил наследников и это радовало. На разумные, логичные размышления уже не было сил, и я просто бездумно смотрела на круглую белую Луну. Величаво, как поднималась во все времена — век за веком… и сейчас она нависала над городом и парком, который раскинулся перед домом. Пространство внизу было темным и неясным, подробности пейзажа оставались размытыми и казались таинственными, хотя старалось ночное светило вовсю.

— Ну… так и знал, — расстроенно раздалось от двери. И Георгий неслышно подошел сзади и обнял меня, развернув к себе: — И мне не спится, боялся — ты тут плачешь. Даже меня наизнанку вывернуло… вся твоя история. Не знаешь, как относиться ко всему этому — то ли от страха орать, то ли от радости?

А яркий и сильный свет Луны заливал уже нас двоих. Ну вот… нет человеку ни сна, ни отдыха. Но возле него, в его руках было так тепло и хорошо, так надежно! И уже не одиноко. Чуть постояв так, я неохотно шевельнулась, чтобы отстраниться, но он прижал меня крепче, и тут я почувствовала… И притихла, соображая, что мне сейчас делать — в такой ситуации? Потому что платоническим отношением вот это… там, очень трудно было назвать.

— Сейчас мне хочется — от радости, — повернулся Георгий так, чтобы я стояла спиной к окну: — Луна — не твоё, не смотри, под ней ты совсем бледная… снова страшно за тебя. Твоё — Солнце, Манюня… Мне на тебя когда-то указало Солнце, показало тебя всю, — грел он мне ухо своим шепотом, — знаешь, как я увидел тебя первый раз?

Я судорожно втянула воздух, пытаясь мыслить…

— Возле окна… и тебя всю заливало Солнце, ты буквально купалась в нём. Я тормознулся и стоял, глаз отвести не мог… и пропал, Мань. Ты стояла там голая — для меня… открытая только для моих глаз. Опять я не то, да? — напряженно хмыкнул он, чувствуя, как напряглась и я: — Так это правда жизни. В то время только так… через это всё воспринималось, через женскую красоту. Дальше — больше. Потянулся узнать тебя, наблюдал, видел и стало вообще без шансов, потому что ты — это ты, — провел он рукой вверх по спине и чуть сжал затылок, заставляя меня приподнять голову. Прошептал: — Я пятнадцать лет тебя люблю и хочу. Неправильно ты сегодня сориентировалась.

— А одни кости… — в отчаянии прошептала я, с острым стыдом чувствуя его пальцы на своих ребрах.

— Интересно ты мыслишь… Как специалист тебе скажу, — улыбаясь, бормотал он мне в губы, — у тебя изумительной красоты костяк, Мань. От его пропорций и соотношения длины разных костей зависит гармония сложения. У тебя она безупречна, идеальна… — коснулся он моих губ своими. Осторожно, тепло, мягко — раз и два, и три…

Я и верила, и не верила себе. Но всегда верила Раулю. И только он сейчас мог увидеть во мне хоть какую-то красоту. Да, Господи — пускай того же костяка! Больше ничего же и не было! И я отпустила себя так, как захотелось — становясь не послушной и покорной, а жадной и нетерпеливой. Почти невыносимо, до дрожи просто хотелось протянуть руку туда, где в меня упиралась приятная твердость. Мягко сжать и испытать, наконец! Узнать первый раз за пятнадцать лет — как это? Когда оно ужасно далеко где-то — в отголосках памяти? С трудом поборов дурное желание, я обняла его за шею, притягивая к себе. Поцелуй углубился и стал ответным — дразнящим и требовательным, пьянящим и многообещающим. Мы задыхались — он и я, меня будто тащило куда-то волоком, затягивая в обморочно-сладкий круговорот. Стало трудно дышать и я с трудом разлепила веки, отстраняясь. Постепенно проясняющийся взгляд упал на кровать… и будто холодной водой облили.

А Георгий не отпускал, прижимая мою голову к своей груди и выравнивая дыхание. Слушая полное и звучное биение его сердца, я ликовала — живое, оно опять бьется для меня здесь и сейчас. И ужасалась — что мы делаем?!

— Ты нашел меня, — сделала я окончательный вывод.

— И больше не отпущу, — согласился он.

— Завтра утром я уйду отсюда. Не знаю, что на меня нашло, как я согласилась на эту авантюру? Ты взял меня нахрапом!

— Тебя только так и можно, — скрипнул он зубами, — не паникуй, пожалуйста. Я сейчас уйду и не подойду к тебе завтра весь день. Кажется, понимаю — о чем ты.

— А что тут…? Мы чуть не оказались в вашей с Нуцей кровати, почти на глазах у детей, — отчаянно шипела я, — я тоже хочу тебя и нам это не скрыть… как я могу называть тебя — ласковее?

— Не выкаешь — уже за счастье, — отвернулся он, — не нужно никуда уходить — через два дня они уезжают к матери. Но ты же сейчас скажешь, что не станешь… на этой постели? Но это же бред, Маш!

— Не совсем и бред — осадок есть… Но я не это хотела — вот так просто войти и остаться здесь жить не получится. Я не в себе была после рассказа о Франсуа, не было времени задуматься… но ты приобнял меня тогда на кухне и Дато отвернулся. Так ты потеряешь детей — им не принять меня вот так — сходу. Ни одна баба этого не стоит.

— Ложись спать, утром поговорим, — глухо ответил он и развернулся на выход.

— Подожди, — в отчаянии остановила я его и прижалась, обнимая за пояс: — Не злись, пожалуйста, утром посмотришь на них и поймешь, что я права. Отвезешь меня в гостиницу… ладно — утром. Деньги должны быть… может остались в квартире?

— Твои документы и банковская карточка здесь, сколько на ней, я не знаю. Пин можно восстановить в банке, если не помнишь, — неохотно согласился он.

— Ну вот… потихоньку займемся делами, съездим спросим этого… Сергея — что ему нужно?

— Маш, какого Сергея? — шипел он, — тебя шатает! Тебе диета нужна, все назначения вовремя! Я отгулы для этого выбил.

— Уеду на два дня, — сдалась я, — а пока… не могу тебя сейчас отпустить — пошли, спать сегодня не будем… мне нужно узнать столько всего! — натянув опять на себя халат, потащила я его на кухню: — Ты любишь острую еду?

— Нет, я неправильный грузин, — шептал он мне, улыбаясь, пока мы пробирались мимо детских на кухню.

— Замечательно, — ставила я мысленно галочку, — а играешь на каких-то инструментах? Ну, может я чего-то не знаю?

— Нет, Мань, только у Серова на нервах. Но я пою… да — чего ты улыбаешься? Нет грузина, который бы не пел. Затяну как-нибудь на природе, подальше от людей… примотаю только к дереву, чтоб не сбежала.

— Тихонько, вполголоса… — просила я, — это будет самый лучший подарок на мой День рождения — он уже вон — наступил, — кивнула я на часы.

— Блин… — притянул он меня к себе на колени и уткнулся лицом в плечо. Я погладила его волосы, до фантомной ломоты в руках борясь с желанием зарыться пальцами и привычно перебирать их — не спеша, с удовольствием. Пересела от греха через стол, напротив.

Дверь в кухню оставалась открытой, теперь с кухни просматривался коридор, да и говорили мы шепотом.

— Песни шепотом не поются. Завтра утром — обязательно. Что еще?

— Всё. Я много знаю о тебе, а хочу всё. Но для начала — где ты родился, кто самые дальние предки, почему стал врачом?

— Ого, — шептал он, держа меня за руку и перебирая пальцы: — Найдут нас завтра спящими прямо тут.

Мы проговорили почти до утра. Не все галочки совпали, не всё получилось свести даже к аналогам, как, например, шпагу и скальпель. Зато общим было виртуозное владение ими.

Говорили и о Франсуа — что нужно ехать во Францию, но это деньги… отложили решение вопроса с ними на потом. Встал вопрос о странностях времени… это смущало больше всего — пятнадцать лет категорически не желали укладываться в пять месяцев.

— Это задание для Дани, нужно попросить его заняться — что-то помнится такое о сжатии и растянутости. Я иногда думаю, что из него получился бы хороший аналитик или математик… голова работает в нужную сторону. Хирургом его не вижу совершенно…

Я узнавала его нового, любовалась, удивляясь почему раньше не видела удивительной красоты этих смеющихся глаз и сумасшедшего обаяния улыбки. И шептала, спрашивала, своим делилась. Смотрела во все глаза, обнимая взглядом и предвкушая и скоро поняла, что уже почти на пределе. А по тому, как смотрел он, как блестели его глаза, как рвано вздыхал время от времени и садился удобнее, видно было, что и он — тоже.

Потом он ушел в душ, а я — в постель. Уснула сразу.

Этой ночью мы наметили первоочередные задачи и обозначили очень много разных «нужно», может даже слишком много. А сил у меня пока было маловато. Значит, что-то нужно решать дистанционно, а для этого нужны телефон и компьютер. Был у меня ноут… осталось добыть его и восстановить навыки.

Я проснулась поздно и по этому поводу сильно расстроилась. Часы показывали час дня, где-то далеко в квартире раздавались голоса… и кажется громкий голос Георгия. Неужели ссорятся из-за меня? Уже? Сердце от волнения ускорилось, я натягивала домашний костюм дрожащими руками, куталась в халат…

В коридоре никого не было, двери в комнаты были прикрыты, но ближе к кухне я снова услышала, как заговорил Георгий, но теперь ощутимо понижая голос — в спальне я этого не услышала бы:

— Ты сама ненормальная… не смей оскорблять её! И мои тоже, это и мои дети. У них всегда есть выбор, я давал им его… Ну, если Дато и правда считает это психологической травмой…

— Я не считаю! Я не говорил, что Маша ненормальная, — раздался дрожащий голос мальчика совсем рядом — за поворотом на кухню: — Я просто хотел маме рассказать! Такая история! Я не говорил! — выскочил он прямо на меня, и мы столкнулись посреди прохода. Всхлипнув, он дернулся в сторону, а я не пустила — крепко обняла, прижимая к себе и гладя по спине:

— Тихо, тихонечко… не нужно, голубчик. Я верю, правда. И что история необычная, и что поделиться хочется с близким человеком — а с кем еще? Чшшш… Не стоит это слез. Я знаю — мужчины трудно плачут, только в самом крайнем случае, а этот не крайний — не стоит. И папа отлично всё понимает. А мама просто переживает, я потому и в больнице не решилась озвучить — любой бы так подумал.

— Хорошо… — опять заговорил Георгий, — твоё право. Я еще тогда предлагал такой вариант — ухожу я. Возвращайся, дети будут рады.

— Маша… — появился он в проходе, — что, Дато? Я понимаю тебя, но не оправдываю — не стоило рассказывать маме то, что её не касается. Франсуа — Машина тайна, которую она доверила только нам с вами. Но трагедии нет… пока нет, если мама не станет трезвонить направо и налево. А тебе будет наука на будущее. Нам тоже — нужно было предупредить вас о молчании. Виноватых нет.

Следом за ним из кухни вышел Даня — хмурый и расстроенный. Дато вырвался из моих рук и быстро ушел в свою комнату.

— Мне жаль, — пожала я плечами, — вот и еще одно подтверждение, что не нужно было мне сюда…

— А куда, Маша? — прислонился Георгий к стене, — куда тебе идти? Ну давай — в гостиницу сейчас! А я буду разрываться между вами, а потом еще и работой. Чем там тебя накормят? Что ты сама сможешь сделать? Почему ты считаешь, что моим детям в радость будет вышвырнуть тебя на улицу ради собственного спокойствия? Кем ты их считаешь вообще?! Хотя… после звонка Дато маме… Маш, — сменил он вдруг тон на заинтересованный и даже улыбнулся:

— А как ты посмотришь на то, чтобы переехать жить в Питер? Квартиру мы не потянем, первое время даже съём, но есть машина и дом деда. Батя всё не может его продать… жаль отдавать дешево. Там раньше, еще до революции, да что там — в 19 веке, помещик построил для крестьянских детей школу. Дом огромный, из камня… Дед выкупил почти развалины и хорошо вложился туда. Слишком большой — да, но недолго пожить можно. Работать меня батя давно зовет. Маш?

— Я за тобой куда угодно, — прошептала я, — но сыновья? Как ты без них? Только вчера говорил, что они для тебя — всё.

— Я не знаю как будет. Сейчас все расстроены, поговорим потом. Я сейчас, успокою его. Дань… а ты пока подумай.

Я прошла и села на кухне. Сложив руки на столе, потерянно смотрела на них. И что мне сейчас делать?