Академия Аркан

Этого более чем достаточно, чтобы держать меня занятой. Всё, что придётся отдать Чаше на втором курсе, слишком далеко, чтобы об этом думать. Но хотя бы пользоваться всеми картами, которые я могу начертить и вызвать, будет облегчением. Скрывать силу — занятие, которое я ненавижу.

***

Чтение, пожалуй, худший из всех предметов. Принципы я знаю уже много лет, но это Арина всегда бралась за него так, словно ястреб поймал восходящий поток над Схождением. Моё же равнодушие к теме только усугубляется манерой профессора Ротоу.

Лас Ротоу выглядит довольно эксцентрично: светлая кожа, чёрные глаза. Она вечно увешана причудливыми украшениями, резко контрастирующими с воздушными, чаще всего шёлковыми одеждами. Длинные волнистые волосы свободно спадают на плечи, в них всегда прячется белая прядь.

Но стиль её преподавания полностью расходится с её артистичным обликом. Лас учит чтению так же, как профессор Даскфлэйм учит рисованию: жёстко и исключительно в рамках традиционной символики карт. В её методике нет места для нюансов. И Лурен имела несчастье убедиться в этом на собственном опыте.

— Профессор, а в вашем примере Семёрку Кубков нельзя трактовать более положительно? — Она отбрасывает волосы с глаз своим привычным скромным жестом, но в голосе слышится уверенность. Если есть предмет, где Лурен по-настоящему сияет, так это чтение.

— Семёрка Кубков символизирует иллюзию положительного выбора, — повторяет Лас только что сказанное, раскладывая карты для примера. Одновременно она поправляет на лбу украшение — сегодня это ряд крошечных обсидиановых звёздочек. — Изобилие вариантов, которые при внимательном рассмотрении оказываются не столь идеальными, как кажутся на первый взгляд.

— Но если в раскладе есть ещё и Десятка Монет, означающая богатство и долгосрочный успех, разве это не намекает, что все варианты в Семёрке Кубков хороши?

— Десятка Монет выпала в позиции будущего, и она никак не влияет на Семёрку Кубков, находящуюся в позиции нынешнего конфликта, — профессор Ротоу серьёзна до предела. В её трактовке нет места тому, чтобы смысл карт менялся в зависимости от других карт расклада, вопрошающего, ситуации… или просто интуиции читателя.

— Понятно… — Даже если Лурен не произносит это вслух, я вижу возражение в её глазах. Стиль её чтения так сильно напоминает Арину, что у меня сжимается сердце.

Арина всегда читала иначе: закрывала глаза, чуть покачивалась, водя ладонями над картами, словно дирижируя симфонией шёпотов самой вселенной. Она выбирала голоса, которые нужно услышать. Читала сердцем — и каждое её слово звучало с безоговорочной уверенностью. Поэтому её расклады всегда оказывались пугающе точными.

— А если карты выпадут перевёрнутыми, вверх ногами, профессор? — спрашивает Кел. В классе поднимается гул.

Мои уши настораживаются. Перевёрнутые карты — одна из тем, о которых я так и не выспросила Каэлиса, хотя легенды о нём требуют ответа. Но подозреваю, что он расскажет мне мало. Поэтому я ловлю каждое слово Лас.

Она складывает пальцы на животе, и десятки её колец звякают. Этот жест она делает всегда, когда раздражена, словно старается напомнить себе не сорваться на крик из самой груди. Странное зрелище для обычно мягкой и тихой профессора.

— В чтении, если карта выпадает перевёрнутой, её нужно просто развернуть правильно, — говорит она.

— Но разве перевёрнутые карты не дурное знамение? — уточняет Сорза.

— Перевёрнутые карты — это не более чем сказки, которыми пугают детей, — настаивает Лас. — Существует лишь один способ правильно читать и использовать таро.

— Формально перевёрнутые карты всё же существуют, — осмеливается вставить Алор. — При владении, если арканист недостаточно искусен или карта плохо начерчена, она может «перевернуться» и стать нестабильной. Магия искажается. Иногда даже обращается против владельца.

— Именно так, — кивает Лас и чуть улыбается, словно Алор только что подтвердила её правоту. — Перевёрнутые карты «существуют» лишь мгновение — как результат плохого исполнения. Арканисты не могут сознательно использовать перевёрнутую карту, так же как не могут её прочитать. К счастью, в чтении карту можно легко «исправить». У карт есть одна сила, одно значение. Ничего больше и ничего меньше.

Пока она говорит, я чувствую на себе взгляды. Я — представительница клана, о котором ходят слухи, что его уничтожила перевёрнутая карта. Но слухи расходятся: был ли это осознанный вызов перевёрнутой карты? Или Каэлис потерял над ней контроль? Первое звучит легендарно страшно. Второе — и вовсе измена.

Я держу язык за зубами.

— А теперь вернёмся к сегодняшнему занятию, — продолжает Лас. — Мы сделаем расклад на смену сезона, когда мы встречаем осень, Сезон Монет. Напоминаю: до Дня Монет осталось чуть больше тридцати дней. Сейчас самое время довести свои навыки чтения до совершенства — они могут помочь вам впечатлить студента настолько, что он наградит вас монетой.

Каждому студенту выдают колоду для занятий по чтению, но выносить её из класса запрещено, чтобы не возникало искушения попробовать карты, которые якобы нам не по силам. Я тщательно перетасовываю колоду и веером раскладываю карты.

Первую карту кладу наверх расклада — это моё настоящее положение. Под ней — центральная проблема, что ждёт меня в новом сезоне. Слева и справа от центральной — то, что известно, и то, что скрыто. А под ними — вероятный исход.

Каждая карта кладётся рубашкой вверх, чтобы их читать по порядку, а затем рассматривать целостно. Я замираю, держа ладонь над верхней. Но не решаюсь перевернуть. От неё исходит странная, неприятная энергия, будто сама карта пытается оттолкнуть мои пальцы.

Я заставляю себя раскрывать их одну за другой.

Верхняя — настоящее положение: Семёрка Мечей.

Центр — проблема: Десятка Монет.

Центр слева — что известно: Рыцарь Мечей.

Центр справа — что неизвестно: Король Мечей.

Нижняя — вероятный исход: Десятка Мечей.

Я долго смотрю на расклад, затем поворачиваю единственную карту, что выпала перевёрнутой, — Рыцаря Мечей. Мои пальцы задерживаются на ней. Рыцарь Мечей… Я мгновенно вижу в мужчине на карте Каэлиса — суровая линия челюсти, глубокие глаза, в которых бушует едва сдерживаемая ярость.

А что скрыто… Король Мечей.

Мысли шумят так громко, что я не сразу замечаю профессора Лас у своего стола. Она издаёт негромкий звук — почти как недовольство, но на самом деле ещё хуже: жалость.

— Тебя ждёт тяжёлая осень перед наступлением зимы, Клара.

— Карты показывают лишь то, что может быть, — парирую я.

— То, что, скорее всего, будет, — мягко поправляет она.

— Но всё же не то, что будет наверняка.

— Для более искусного читателя, возможно, и то, что будет, — её слова тут же заставляют меня вспомнить Арину. Её расклады никогда не ошибались. Будь она здесь, она знала бы точно, что ждёт впереди. Лас легко постукивает по моей парте. — Учись усерднее, Клара. Испытания Трёх Мечей — это не только бой и эффектная работа с картами. Хороший читатель может получить преимущество, заранее зная, что грядёт.

Я смотрю на карты, желая, чтобы они изменились, показали что-то иное, чего я ещё не знаю. Но передо мной только Принц и Король Мечей, обрамляющие карту, означающую День Монет, — Десятку Монет.

Трактовок тут немного. Каэлис и король Нейтор поглотят мой День Монет. А итог?

Десятка Мечей — карта, где человек пронзён десятью огненными клинками. Она предвещает лишь одно: муки.

Глава 29

— Спокойно, спокойно! — Мирион вскидывает обе руки, затем опускает их на колени и тяжело дышит. — Я сдаюсь.

Я выпрямляюсь, отпускаю магию и вытираю лоб. Иногда я всё ещё тренируюсь одна, но вечерами прихожу в Святилище Старших, где можно упражняться в поединках на узкой дуэльной полосе. После тяжёлого начала этого года я решила во что бы то ни стало освоить таро так, как того требует академия. Одна мысль о том, что я могу провалить то, в чём уверена в своих силах, отвратительна. К тому же это единственное место, где я могу по-настоящему развернуться, сражаясь с теми, кто тоже способен использовать полную колоду.

— Непохоже на тебя — так проигрывать, — замечает Элорин своим мелодичным, чуть сонным голосом. Её глаза скользят ко мне. — Если бы только ты могла направить эту же уверенность в рисование Колеса.

— Грубо, — мой тон сух, как и горло, и я иду к большому кувшину с водой, что поставил для нас Тал.

— Рано или поздно тебе придётся это освоить, — продолжает Элорин, не отступая.

— Думаешь, я не хочу? — я пью и бросаю на неё косой взгляд.

— Убегая от практики рисования, ты не приблизишься к мастерству. — Каждое слово она произносит отстранённо-прекрасно, как и всегда. Лицо Элорин редко выдаёт радость, печаль или вообще какие-либо эмоции. Она словно фарфоровая кукла, расписанная яркими красками: её аура спокойна, её облик безупречен. Но, несмотря на радужные ткани, в которые она всегда облачена, в ней порой нет и тени души.

— Она справится в своё время, — Мирион подходит ко мне и тоже наливает воды. Поднимая стакан, он дарит мне тёплую, ободряющую улыбку. Мирион — один из немногих людей, кто никогда не заставлял меня держать оборону.

— Я пойду умоюсь перед ужином, — объявляет он после того, как осушает стакан. — На пустой желудок толку мало.

— Я догоню чуть позже. Мне стоит поработать над рисованием, — я направляюсь к столу и бросаю на Элорин выразительный взгляд. Она лишь едва улыбается — победа её, пусть и мелкая.

Мирион уходит, вскоре за ним — и Тал. Элорин усаживается у огня, раскрыв книгу, снятую с полки вдоль стены святилища. Здесь встречаются экземпляры более редкие, чем даже в библиотеке. Но, увы, ни слова о Мире я так и не нашла. Я кошусь на Элорин, пока рисую, но если она и замечает, то никак не выдаёт этого.

Сорза наконец потягивается с громким стоном и заявляет:

— На сегодня хватит. — Часы она просидела, склонившись над своей картой. Её попытки столь же безуспешны, как и мои, но до прорыва она явно ближе. — Идёшь, Клара?

Я качаю головой. — Иди без меня.

— Спрячу тебе еды в комнате, — не первый раз она предлагает помощь, и всегда выполняет обещанное.

— Ты слишком добра ко мне.

— И не поспоришь, — она машет рукой и уходит.

Теперь остались только мы с Элорин. Я не позволю ей снова уйти раньше меня и потом утверждать, будто я не прилагаю усилий. Склонившись над страницей, я продолжаю механически выводить линии. В этих рисунках нет души. Я не чувствую никакой связи — они столь же безжизненны, как линии Рейтаны Даскфлейм. Но выглядят как работа.

Луна уже поднялась, и ужин давно позади, когда Элорин наконец зевает и с показной грацией захлопывает книгу. Прижимая пыльный том к боку, она задерживает на мне взгляд. Я отвечаю, и время словно тянется дольше, чем вся наша молчаливая дуэль за эти часы.

— У тебя не выйдет, знаешь ли.

Моё перо останавливается. — Что именно?

— Притворяться, что тормозишь обучение, чтобы избежать задания. Не выйдет. — В её безжизненных глазах вдруг появляется новый оттенок. Голубизна мутнеет, темнеет, и я понимаю, какой шторм она прячет под безмятежной маской.

— Я не пыталась тянуть время.

— Ну конечно, — скептически отвечает она.

— Нет, правда, — настаиваю я. А потом слова вырываются сами: — Если уж на то пошло, меня бесит, что у меня не получается рисовать эту карту. Впервые таро не даётся мне естественно, и это сводит меня с ума. — Я вовремя останавливаюсь, прежде чем сказать лишнее. Элорин отводит прядь за ухо, и в её движении мелькает вина.

Люди почему-то склонны говорить при мне больше, чем хотели бы. Элорин сама сказала в первый день в святилище: если я задам вопрос, они признаются в том, что обычно скрыли бы. Только теперь я понимаю, что имела она в виду. Это признание вырвалось у меня само.

— Тебе стоило бы хотеть тянуть время, — шепчет она, отводя взгляд.

— Почему?

— Потому что как только получится, они возьмут тебя и выжмут все силы, что смогут.

— Они? — я откладываю перо. Догадываюсь, о ком речь, но хочу услышать от неё.

— Те аристократы, к которым тебя прикрепят… сам король. — Её взгляд уходит в окно, в пустоту, в горизонт, словно только там она знала вкус свободы. — Мы существуем ради них.

— Мы существуем ради себя, — я отказываюсь принять меньшее. Она оборачивается, но не спорит — только улыбается, и в улыбке ясно читается её несогласие.

— Ты знаешь, к какому клану тебя отправят? — спрашиваю я.

— Не клан, а королевский двор в Очаге Судьбы. Моя сила Верховной Жрицы слишком ценна, чтобы быть где-то ещё, кроме как рядом с королём.

— В чём именно твоя сила? — только теперь я понимаю, как мало знаю о магии Старших. Мирион говорил мне, что с помощью Влюблённых он может заставить двух людей полюбить друг друга. Эза показал свою силу, когда напал на меня. Тал признался в своём умении снимать чужую боль Солнцем ещё в мой первый день. Сорза всё ещё пытается разобраться со своей магией, как и я. Сила Сайласа мне известна… Но Кайл — Император, Нидус — Башня, Элорин — Верховная Жрица… я не знаю, что делают их карты.

— Я могу заглянуть в разум человека и узнать его сокровенные мысли — ту правду, которую он прячет от мира. — Я откидываюсь на спинку стула. Элорин смеётся над моей реакцией. — Не волнуйся, я не использовала это на тебе и не стану без просьбы… или приказа короны. Мне не доставляет удовольствия раздавать свои воспоминания. Я предпочитаю хранить их для себя, а не обменивать на чужие.

— Могу себе представить.

— Надеюсь, ради тебя, что требования к рисованию Фортуны окажутся куда мягче.

Она оставляет меня наедине с мыслями. Я смотрю на страницу, полную бессмысленных каракулей. Моё бессилие в рисовании связано не только с тем, что я не знаю верного символа Фортуны. В животе сжимается тревожный комок. Я не знаю, что должна отдать в жертву. Пока не узнаю, магия не сложится в форму. Что, если для Колеса Фортуны потребуется больше, чем я способна вынести?

Я слышу шаги и думаю, что это Сайлас, пришедший навестить меня, как он иногда делает, когда большинство уже спит в общежитиях. Но едва я сосредотачиваюсь на звуке, понимаю — это не он.

Мужчина с волосами, сияющими в лунном свете белым, ухмыляется, его рука уже тянется к колоде на бедре.

— Эза. — Из моего голоса исчезло всё тепло. Последние недели наши пути пересекались лишь мимолётно, да и то всегда при других людях — по моей инициативе. Сейчас мы одни. Будто он нарочно искал встречи.

— Серый Клинок, — он презрительно бросает имя, под которым я была известна в Халазаре. Задевает с первой же секунды. Я делаю вид, что возвращаюсь к бумаге, берусь за перо. Но он не тот, кого можно проигнорировать. Каждая клеточка моего тела чувствует его присутствие. — Слышал, ты здесь не упускаешь возможности тренироваться.

— Моё имя Редуин, — поправляю я. Откуда он столько знает обо мне? Тогда, когда напал… и теперь.

— Мы оба знаем, что нет, — он усмехается. И прав, разумеется. Но и настоящее мое имя не Серый Клинок.

— Именно так. И то, что я делаю здесь, вовсе не тайна, — я делаю несколько раздражённых штрихов пером.

— Хочу увидеть, на что способен узник Халазара.

— Не знаю, что тебе наговорили обо мне, но уверяю — всё это неправда, — я поднимаю на него взгляд, чувствуя, как в животе вспыхивает ненависть. Но сдерживаюсь. — Более того, мне неинтересно показывать тебе что-либо.

— Раньше в этом году ты не казалась такой неохотной.

Я не позволю тебе взять верх. — Я передумала.

— А если я не дам тебе выбора? — с дикой улыбкой он пересекает комнату. — Почему бы мне не рассказать всем, что ты и есть та самая беглянка из Халазара, и не вернуть тебя в клетку, где мрази вроде тебя и место? Не думаю, что королю понравится, когда до него дойдёт, что какая-то шлюха пробралась в постель его сына с помощью лжи.

Его угроза, пусть и риторическая, впивается в меня. Почему он всё ещё не выдал меня? Он уверен в моей личности, и прав. Так почему же не сообщил профессору, не призвал стражей? Почему ограничивается лишь нападками и издёвкой?

Потому что он не может вернуть меня назад. Я не даю этому осознанию отразиться в голосе. Что бы он ни знал, чем бы ни угрожал, дороги в Халазар для меня больше нет. — Иначе ты уже сделал бы это.

Взгляд Эзы становится холодным.

— Думаешь, ты такая сильная? Но ты боишься Каэля не меньше остальных.

Я едва сдерживаю смех. Чёрт, Каэль был прав… быть его невестой — само по себе защита.

— Ты ничего не знаешь, — рычит он.

— Ах, правда? — я бросаю вызов.

— Халазар был слишком милостив к такой, как ты. — Одна карта поднимается из его колоды, вращаясь вокруг него. С каждым поворотом передо мной вспыхивает лик Повешенного. Цена, которую он отдал за эту проклятую карту, явно ничтожна. — Может, найдём в твоём прошлом место посерьёзнее. Ещё темнее. Или я создам собственную ментальную тюрьму. Посмотрим, чей разум сильнее.

Я выпускаю перо из пальцев, сердце бешено колотится.

— Ведь всего несколько ударов и перо, пронзившее твою ладонь, — и ты сломалась. Совсем пустяк.

Откуда он знает о видении такие подробности? Лёд пробегает по венам, сковывая тело. Он что, видел моё видение? Или сам создал его, как сказал?

Сколько бы я ни тренировалась, рядом с Эзой я вновь обнажена, уязвима, разорвана на куски. Мысль о том, что он наблюдал за мной в тот момент, пока я была во власти его Повешенного, выворачивает душу наизнанку.

— Постоянно полагаться на одну-единственную карту Старших Арканов — не так уж впечатляет, — я встаю, готовая ко всему. Напряжение в воздухе готово разорваться. — И невольно возникает вопрос, насколько ты сам силён, если вынужден всё время держаться за один трюк.

Его ноздри раздуваются. Мужчины вроде него так предсказуемы.

— Я могу одолеть тебя и без своей карты.

— Ну конечно, — мои слова звучат почти песней, с насмешкой. Я намеренно дразню его, провоцирую на драку. Пусть уж нападёт в открытую, чем ударит в спину. — Хотя вряд ли ты рискнёшь без Нидуса или Кайла. Или Алора, пожалуй. Поразительно, насколько ты не любишь сражаться, когда у тебя нет численного перевеса.

Я ожидала, что это станет последней каплей. Но не ожидала, что он с рыком метнётся через стол, позабыв про карту. Повешенный падает, словно серебряная звезда, покинутая хозяином. Его руки хватают меня за горло.

Мир переворачивается. Мы падаем на пол.

Мы с Эзой катимся по каменным плитам. Всё, чему меня учил Грегор за эти годы, все уличные драки, все стычки со стражами — всё это вспыхивает во мне, возвращает силу. Мой кулак врезается ему в челюсть, и из его горла вырывается сдавленный звук. Как же сладко расколотить это чересчур красивое лицо. Его пальцы соскальзывают с моего горла, он откатывается в сторону.

Ответом становится треск льда, разошедшегося по полу от его Туза Кубков. Я отпрыгиваю, ладонь взмывает над моей колодой. Старая привычка: в настоящей драке я тянусь к картам. По моему зову поднимается карта, и вокруг вспыхивает огонь — Туз Жезлов, гасит его лёд шипением.

Мы тяжело дышим, встаём и начинаем кружить друг вокруг друга. Лунный свет и дрожащие языки свечей в канделябрах танцуют по стенам. Лёд и огонь отражаются на наших лицах.

— У тебя неплохой удар, — он двигает челюстью, кровь стекает с губ.

— А у тебя — слабая челюсть.

Его лицо искажается в ярости, две карты поднимаются из колоды. Я готова. Уворачиваюсь от нового ледяного удара, но сбиваюсь с шага, когда одна из его карт выпускает бледно-фиолетовую дымку. Веки тяжелеют.

Четвёрка Кубков. Сон. Вялость. Я успеваю вызвать свою Четвёрку Мечей — исцеление — прежде чем рухнуть в пустой сон.

Туман рассеивается как раз вовремя, чтобы я увидела Эзу, тянущегося к упавшему Повешенному. Карта дрожит, оживая. Но прежде, чем он коснётся её, я бью своим умом — Двойкой Мечей. Эза пошатывается, мир перед его глазами, должно быть, кружится. Смятение делает его тело мягким, лишает решимости. Я бросаюсь вперёд.

Грань между физическим и магическим боем стирается. Карты растворяются, расплетаются в нити света, взрываются разноцветной пылью, исчезают в мареве.

Я не дралась так уже целую вечность. По-настоящему. Без сдерживаний. Захлёбываюсь дыханием, в крови, каждая мышца горит. Злость и отчаяние толкают меня вперёд. Мой болевой порог куда выше его. Я ставлю на это свою жизнь.

— Перестань… двигаться… сука, — рычит он. Я не вижу, какая карта ударяет меня.

Меня швыряет, я перекатываюсь через дальний стол, и только стена останавливает моё тело. В глазах вспыхивают искры. Эза уже тянется к Повешенному. Нет… я не вернусь туда. Но тело не слушается. Я не могу пошевелить даже пальцем.

— Я не вернусь туда, — сиплю. Вернуться в Халазар, даже только в мыслях… — Я лучше умру.

Мне трудно стоять: рука соскальзывает по стене, покрытой кровью. Эза почти дотянулся до своей карты — и сможет активировать её одной мыслью. Я обрушиваюсь на стол, за которым сидела, каракули всё ещё раскиданы по листам, а кровь из носа падает звёздными каплями.

Если когда-либо мне нужна была удача…

Колесо Фортуны. Поворот судьбы. Оно несложно. Его нельзя контролировать. Оно вбирает всё и ничто. Я черчу круг на листе, затем ещё один, незавершённый, вокруг. Линии тянутся от внешнего кольца к центру. Я вбиваю ладонь в бумагу и выплёскиваю всё — всю магию, всю себя, каждую крупицу удачи, что была у меня. Символ вспыхивает серебристым светом и исчезает.

Но этого оказалось мало. Эза наконец касается своей карты. Она поднимается в воздух. Я замираю в ожидании удара. Но он не приходит.

Приоткрыв глаза, я вижу, что он сам в замешательстве смотрит на карту. Его Повешенный разлетелся в десяток обрывков, став бесполезным. Поворот судьбы. Не так, как я представляла… но именно то, что было нужно.

Я бросаюсь на него. Не с магией — всем телом.

Я сверху. Эза беспомощен подо мной. Он больше не сопротивляется, но я уже не могу остановиться. Я бью и бью, наша кровь смешивается. Вся боль, копившаяся во мне, наконец находит выход.

Он больше никогда не заставит меня чувствовать себя маленькой. Никто не заставит. Я убью любого, кто посмеет угрожать мне или тем, кого я люблю. Для них не будет пощады. Не будет мира. Я перекрою к чёрту весь этот мир, если только это позволит мне сохранить семью и защитить её.

Я и правда могла бы убить его… пока чья-то сила резко не отрывает меня прочь.

Железная хватка Каэлиса сжимает моё запястье, он рывком поднимает меня с Эзы. Я спотыкаюсь и падаю на пол. Эза не теряет времени: сплёвывает кровь и переворачивается на бок.

— Чудовищная тварь! Она напала на меня без всякой причины! — кривится он.

Взгляд принца холоден, как и его хватка, когда он оглядывает разгром, что мы устроили в некогда уютном убежище Старших. Его глаза останавливаются на мне, смягчаются — и тут же вновь каменеют. Опасность сочится из ауры Каэлиса, и этого хватает, чтобы даже Эза отшатнулся.

— Назови её тварью ещё раз — и познаешь нечто куда хуже её кулаков, — голос Каэлиса, словно ледяное пламя. Горький и обжигающий. Почти рык.

— Но, но… — начинает Эза.

— У меня есть твоя золотая карта, Эза. Даже если ты умрёшь, её можно будет использовать, чтобы призвать Мир. Ты мне больше не нужен. — Каэлис усиливает угрозу.

— Твой отец скажет иначе.

Это задевает.

— Убирайся. Сейчас же. И набирайся ума, пока я не увижу тебя снова, иначе проверим эту теорию.

Эза кое-как встаёт, пошатываясь. Бросает на меня уничтожающий взгляд.

— Прячься за его спиной, как трусиха. Мы всё равно закончим это.

Я не успеваю ответить, он уже уходит.

Каэлис поворачивается ко мне.

— Он начал, — выдыхаю я, прежде чем принц скажет хоть слово.

— Я знаю, что он начал. — В его голосе нет укора. — Когда я не увидел тебя на ужине, пошёл искать… — Его вторая рука чуть двигается, словно хочет коснуться моего лица. И я понимаю: это первый раз, когда мы так близко наедине после того злополучного вечера.

Холодок пробегает по спине. Уязвимость просачивается в вены, вытесняя боевой азарт. Каэлис волнуется… за меня? Невероятно.

— Мне не нужна твоя защита, — возражаю я, не в силах вынести его взгляд. Саму мысль, что он может бояться за меня.

— Нет, конечно. — Он качает головой. — Но тебе нужно, чтобы я удержал отцовский гнев, если ты прикончишь одного из его Старших после того, как закончишь золотую карту. — Принц поднимается. Я не упускаю: «всяческие пытки» звучат как нечто ещё худшее, чем Халазар. — А теперь — пойдём.

— Куда?

— В мои покои.

— Я не хочу. — Возражение звучит слабее, чем должно.

— Я и не спрашивал. — Его губы чуть трогает усмешка, но глаза всё ещё полны тревоги. — Считай это приказом принца.

— Как ты смеешь… — начинаю я.

— Ты вся в крови и синяках, Клара. И я не позволю, чтобы мою будущую жену видели так, будто она свалилась с лестницы, устланной кинжалами, а я не сделал ничего. — Я не двигаюсь. Он поднимает бровь. — Что теперь? — вздыхает Каэлис.

— Мне плевать, как я выгляжу. Я не твой трофей, чтобы наряжать и выставлять напоказ.

Он опускается на колено, его глаза на уровне моих. Странность того, что принц склоняется передо мной, кружит голову сильнее, чем удары Эзы.

— Хорошо. Мне всё равно, как ты выглядишь. Будь окровавленной. Будь королевой крыс из Города Затмений, если уж так хочешь. Но я никогда не позволю сказать, что мне безразличны те, кто ближе всего ко мне.

Эти слова ложатся на меня, словно целебная мазь. Слова, так похожие на мои собственные. Тёплый жар разливается по телу. Впервые я понимаю в нём нечто.

— Я близка тебе? — мой голос становится мягким.

— Ты не видишь вокруг меня толпы друзей, не так ли?

Это вырывает у меня слабый смешок. Даже Каэлис улыбается, но тут же гасит улыбку.

— Или ты снова отвергнешь мою помощь? — вопрос возвращает меня в ту первую ночь в Академии. К моим ранам после фестиваля Огня, которых я не позволила ему коснуться. Я молчу. Всё ещё та же недоверчивая, раненая тварь.

— Пожалуйста, позволь мне помочь.

Сработало именно «пожалуйста».

Со стоном и скривившись, я всё же протягиваю ему руку. Каэлис пытается скрыть улыбку, но проигрывает — будто моя мрачность кажется ему забавной. Несколькими точными движениями он приводит зал в порядок картами и выводит меня прочь. Когда становится ясно, что тело отказывается держаться на ногах, его руки подхватывают меня под колени, и он поднимает меня.

— Эй! — возмущаюсь я, но в голосе нет силы.

— Что же мне с тобой делать? — вздыхает он.

Я складываю руки на груди, лишь бы не обвить их вокруг его шеи, хотя так было бы устойчивее, пока мы поднимаемся по лестнице.

— Отпусти меня.

— Поверь, — тихо говорит он, — это единственное, чего не хочет ни один из нас.

Глава 30

Мы идём потайным ходом через внутренние своды моста, ведущего в его апартаменты, поднимаемся по извилистому коридору и входим через гардеробную. Всё это время Каэлис держит меня на руках так легко, словно я ничего не вешу, хотя после недель тренировок я знаю — это далеко не так. Он опускает меня на один из диванов у камина.

Принц исчезает за одной из множества боковых дверей. Слышу, как он зовёт Ревину. Его слова глушит расстояние, и я не пытаюсь напрягать слух ради того, чего всё равно не расслышу. Вместо этого глубже погружаюсь в мягкие подушки, позволяя им бережно принять на себя каждую рану, каждый болезненный участок моего тела.

В воздухе пахнет самим принцем… чернилами, кедром, натёртой кожей…

— Ты выглядишь вполне довольной тем, что портишь мой диван своей кровью, — Каэлис оказывается рядом, в руках у него чаша с водой и тряпка, свисающая через край. В какой-то момент я должна была закрыть глаза. Достаточно надолго, чтобы мурлыкающая Присс устроиласьу меня на животе. По крайней мере, ее моё состояние ничуть не смущает.

— Это не только моя кровь.

— Тем хуже. — Он морщится. — Единственное место, где я хочу видеть пятна крови Эзы, — это пол. И, возможно, мои костяшки.

— Я не думала, что ты опустишься до ударов.

— Обычно нет.

Я бросаю на него взгляд.

— Хочешь сказать, что ради меня ты бы испачкал руки?

— Верь чему угодно, — отвечает он вслух. Но лёгкая улыбка говорит прямо: «Да».

— Значит, руки испачкать готов, а диван — нет? — пытаюсь удержать лёгкость в голосе, хотя от этого взгляда по моему телу расходится дрожь.

— Руки проще отмыть.

Я с трудом сдерживаю смешок. Никогда бы не подумала, что сумею смеяться в таком состоянии.

— Ты же принц. Купи новый диван. Купи хоть дюжину. — Я чешу кошку за ушами и под подбородком, и она охотно вытягивает шею.

— Этот мне нравится. Ещё важнее — это любимый диван Присс.

— А я-то думала, что она уселась на меня, потому что ей нравлюсь я. — Я встречаю ярко-жёлтые кошачьи глаза. — Я всего лишь мешала?

— У неё привычка добиваться желаемого. Прямо как у кое-кого ещё. — Он ставит чашу на стол между диванами и опускается на пол.

— Теперь я точно знаю, что речь не обо мне. — Мой взгляд скользит к его глазам.

— У тебя на попечении принц лично. — Он достаёт карту из кармана, и я успеваю лишь заметить Королеву Кубков, прежде чем она исчезает. Моё тело заживает: раны стягиваются, порезы исчезают. Требуется три карты, чтобы залечить большинство повреждений, хотя призрачная боль всё ещё бродит по телу.

Каэлис берёт мою руку. Присс возмущённо мяукает, когда он отнимает пальцы, столь усердно её почесывавшие. Принц бросает на кошку чуть обиженный взгляд и осторожно начинает стирать кровь — мою с разбитых костяшек и Эзы.

— Только потому, что он сам напрашивался, — говорю я, заворожённая странностью происходящего: принц — Каэлис, из всех людей — вытирает с меня кровь и грязь. Это единственное, что удерживает меня от того, чтобы выдернуть руку. Ну и то, что я не хочу тревожить Присс.

Каэлис тяжело вздыхает. Его голос звучит устало:

— Кто-то ведь должен о тебе заботиться, раз ты сама явно не станешь. Скажи, сцена с Эзой действительно была необходима?

— Я не собираюсь быть его боксерской грушей, когда ему вздумается. И уж точно не позволю снова использовать Повешенного, чтобы швырнуть меня в Халазар… даже если только в моём сознании. — В моём тоне нет места сомнениям.

— Я не против того, что ты защищалась, но обязательно было заходить так далеко?

— Ты и вправду меня отчитываешь? — моргаю я.

— Моему отцу нужны его Старшие живыми, чтобы он никогда не остался без их серебряных карт. — Каэлис нехотя признаёт, и я невольно вспоминаю слова Эзы. — Он почти собрал полный набор двадцати и не относится к числу людей, легко переносящих разочарование.

— Мне плевать на твоего отца, — резко бросаю я.

Каэлис фыркает, а в глазах мелькает что-то похожее на… нежность?

— Возможно. Но мне не плевать, чтобы его внимание держалось подальше от того, что принадлежит мне.

То, что принадлежит ему… Он говорит обо мне. Холодная дрожь пробегает по телу, сменяясь теплом от его прикосновения и влажной ткани, которой он обрабатывает мою кожу.

— Так что в следующий раз советую вовремя остановиться, — заключает он.

— А что будет, если убить Старшего?

— Магия Старшего всегда существует в мире. Она переходит к другому.

— Что-то вроде реинкарнации? — уточняю я.

— Скорее, переноса. Магия мгновенно переходит к другому человеку. Это может быть старик или новорождённый. Этот человек может быть хоть на другом конце мира, хоть рядом с умирающим Старшим. — Он говорит спокойно. — Но этого человека нужно найти, а потом он должен научиться владеть новой силой. Можешь представить, насколько это сложно.

— С Эзой всё будет в порядке, если он не сунется ко мне, — защищаюсь я. Потом, после тишины и тяжёлого вздоха, добавляю:

— Ты не знаешь, каково это — когда всю жизнь тебе твердят, что ты всего лишь вещь, которую можно использовать, избить, выбросить.

От моих слов Каэлис замирает. Тряпка остаётся в чаше, и по воде расплываются красные ленты.

— Возможно, ты знаешь, — шепчу я. Его взгляд всё ещё не возвращается ко мне. Его собственная семья заставила его пожертвовать будущим ради Чаши. И я впервые задаюсь вопросом: каким это будущее могло быть? — В конце концов, ты знал, что я стану сопротивляться при первой же возможности. Вот почему ты её мне дал, когда проверял, смогу ли я использовать карты, чтобы выбраться из Халазара.

Каэлис не отвечает. Лишь тянется за тряпкой и продолжает обрабатывать мою руку. А я лежу неподвижно, глядя в потолок. Сказать ему это оказалось куда изнурительнее, чем сама драка.

— Для тебя я всего лишь игра? — шепчу я.

— Нет.

И то, что я ему верю, заставляет слёзы ярости обжечь уголки глаз. Они не проливаются. Я не настолько сломлена. Но угроза остаться беззащитной повисает надо мной. Было бы куда легче, если бы он сказал, что я ничто, меньше, чем ничто. Но он и заботится обо мне, и использует меня. Я застряла между этими двумя крайностями, и это грозит разорвать меня пополам.

Не дай ему победить, Клара, — звучит голос, не совсем мой собственный. В нём сквозит материнский шёпот: Берегись принца, рождённого пустотой.

— Эза — идиот, — произносит Каэлис после долгой тишины. — Как бы сильно ты его ни избила, это лишь заставит его вернуться снова. И бить сильнее, чем прежде. Попробуй заключить мир, пусть даже вынужденный.

— Я знаю. Теперь он наверняка приведёт друзей, раз понял, что один на один меня не возьмёт. — Я вздыхаю и глубже погружаюсь в подушки, пока Присс толкает мою руку, требуя почесать щёку. — Он не из тех, кто смирится с поражением — ни буквальным, ни переносным.

— В этом он весь в отца… — отзывается Каэлис. Эти слова заставляют меня повернуться к нему, но он смотрит не на меня, а в пламя камина. Его рука с тряпкой снова замирает. — Ты много страдаешь из-за меня. — В его голосе едва слышна нить вины.

— Ну что ты, разве? — я резко вдыхаю и даю сарказму хлынуть в голос.

Он смеётся горько, сквозь гримасу. Но лицо его быстро становится серьёзным снова.

— Мне жаль.

— За что именно? — Я хочу услышать его. У него слишком много поводов просить прощения, и это не будет значить ничего, пока он сам не назовёт причину.

— За многое. — Его слова почти отражают мои мысли, и я едва не смеюсь от этого. — Но в первую очередь за то, что это по моей вине Эза тебя ненавидит.

— Что ты имеешь в виду? — Я знала, что второго принца в королевстве недолюбливают, но его уверенность звучала особенно веско.

— Его отец — надзиратель Глафстоун.

Я резко вдыхаю, наши взгляды встречаются.

— Что? Но у них же разные фамилии. — Подобное я бы точно заметила ещё на занятиях.

— У знати бастардские дети — не редкость. А его мать имела более высокий статус в Клане Луны. Эза взял её имя и был принят в её семью. Но факт остаётся фактом. — Каэлис прекращает свои заботливые движения, словно не уверен, имеет ли право ещё касаться меня.

— Достались внешность матери и обаяние отца, — бормочу я, не зная, что делать с этой информацией. По сути, она ничего не меняет, но… — Вот откуда Эза знал, что я была в Халазаре.

— Да. Можно лишь предположить, что его отец рассказал ему. Но Эза молчать будет. Я ясно дал понять и ему, и его отцу. — В оборонительном тоне Каэлиса я ищу скрытый смысл.

— Большое доверие к Эзе…

— В любом случае, это будет моё слово против его. Это спор, который он не сможет выиграть, и он это знает. — Каэлис звучит увереннее, чем чувствую себя я. Возможно, его знатная аура делает его слепым. Но для меня, несущей все риски, причин для осторожности куда больше.

— Вот почему он пытается достать меня другими путями, когда может. Он не может ударить в лоб, — шепчу я.

Каэлис кивает.

— И подозреваю, что его ненависть ко мне за то, что я сделал с его отцом, тоже выплёскивается на тебя. Ведь он не может ударить меня, а до тебя дотянуться куда проще.

То, чего он не произносит вслух, очевидно: если это правда, значит, Эза уверен, что Каэлису небезразлично, что со мной происходит. Он считает, что, ранив меня, сможет задеть его. Значит, наша уловка работает — раз люди действительно верят, будто мы безумно влюблены.

— Присс, с дороги, — говорит принц.

— Она не мешает.

Но он уже согнал кошку и задирает мою рубашку без всякого разрешения, обнажая бок от рёбер до бедра. Ткань и без того превратилась в лохмотья, но я всё равно ощущаю себя странно уязвимой. Холодная тряпка на горячей коже вызывает дрожь. Недавняя фантомная боль всё ещё тлеет в теле.

Прис устраивается у моих ног. Мне не мерещится недовольное фырканье этого комка шерсти. Я вторю ей собственным вздохом. С самой информацией о Эзе я пока не знаю, что делать. Но теперь она у меня есть.

— И мне жаль, что я не нашёл лучшего способа спасти тебя, кроме как оставить в Халазаре на год. — Он уже объяснял это раньше, но…

— Прости, если я не испытываю особой благодарности.

— Я, может, и принц, но даже мне доступна лишь ограниченная власть. Я мог кое-где помочь, но не в силах полностью отменить формальный приговор. Особенно когда этот приговор подписал мой брат — регент Города Затмения и глава надзирателей. — Он едва договаривает, так сильно сжимает челюсти. — По ту сторону моста я не имею настоящего слова.

— Твой брат? Принц Равин решил мою судьбу? — Я поднимаюсь. Теперь разговор полностью завладел моим вниманием, и я не хочу, чтобы сон снова тянул меня вниз. — Он был замешан?

— Это его люди схватили тебя, и их ловушка тебя опутала. Я не знал, где ты, пока тебя не взяли. Я случайно заметил, что кое-что в деле не сходится. Начал копать глубже. Глафстоун провёл несколько проверок — хотя методику я узнал лишь тогда, когда приехал забрать тебя в этом году. — Каэлис вновь поворачивается к чаше и пользуется тем, что я изменила положение, чтобы добраться до моего левого бедра. Я смутно ощущаю, как его пальцы скользят по моей коже, отодвигая разлохмаченные лоскуты брюк, чтобы продолжить смывать кровь.

— Люди Равина… поймали меня… — повторяю я. Грив, тот самый, что пришёл ко мне и просил помочь ему выбраться из города… Ловушка, в которую он меня завёл. Предостережения Арины о том деле, что-то в нём начинало её тревожить. Грив был кротом Равина, а не Каэлиса.

— Равин — глава городских надзирателей, он же регент. Разумеется, у него была в этом прямая роль. Хотя я не уверен, знал ли он, что ты Старший Аркан. Или узнал ли он тебя в тот день на Фестивале Огня. Подозреваю, что нет, иначе это был бы его лучший шанс вернуть тебя в Халазар — до того, как ты стала посвящённой. Я объявил тебя своей невестой в панике, опасаясь, что он может знать, кто ты, — продолжает Каэлис, не замечая фейерверка мыслей, разрывающего мою голову. — Я пытаюсь понять это до сих пор. Я ожидаю от Равина, как от пса моего отца, что он знает всё, особенно если речь идёт о другом Старшем Аркане. Он наверняка хотел бы найти Старшего раньше меня, чтобы первым принести его карту отцу. Отправить тебя в Халазар просто ради того, чтобы поиграть со мной…

Его слова растворяются, пока я прижимаю ладонь к виску, вдруг одновременно горящему и ледяному. Комната кружится.

— Клара? — голос Каэлиса кажется далёким. Взволнованным.

Арина знала, что Арканист, который пришёл ко мне, был поводом для опасений. Она сказала, что у неё плохое предчувствие. Я думала, что это связано с её гаданием. Но, возможно, это было связано с Сайласом? Если так, значит ли это, что он был кротом Равина? Или Сайлас знал о каком-то более глубоком заговоре и предупредил её из доброты?

Телосложение Грива было похоже на Сайласово. Волосы чуть светлее… Глаза другого цвета, разве нет? Но он носил очки. Возможно, затемнённые. Краска могла объяснить цвет волос. Он никогда не встречался с Ариной, постоянно не являлся на встречи, как только я упоминала, что она может прийти. У меня скручивает живот. Может, я ищу врагов не там. Но одно я теперь знаю точно…

— Это был не ты. — Я медленно поворачиваю голову, чтобы взглянуть на него. — Ты и правда не был тем, кто меня заточил.

И не он устроил все остальные мои беды. Равин управляет городскими надзирателями, а не Каэлис. Может, именно он стоит за смертью матери?

— Я говорил тебе, что не я, — бормочет он, не встречая моего взгляда. Он говорил это ещё в мою первую ночь здесь. Но у меня тогда не было причин верить. До этого момента.

— Потому что ты нуждаешься во мне, чтобы украсть у твоего отца. — За всё это время, за все уроки я не забывала своей настоящей цели здесь.

— Среди прочего. — Наши взгляды сцепляются, и у меня перехватывает горло.

— Что ещё? — мне удаётся выдавить слова.

— Твоя карта.

— Ну да, разумеется… — И всё же почему-то кажется, будто за этим есть нечто большее. Это чувство лишь усиливается оттого, что запах его до сих пор витает вокруг меня после того, как он нёс меня. Я пытаюсь сосредоточиться хоть на чём-то, кроме нас двоих. — Кстати, возможно, я смогла использовать свой Старший Аркан?

Каэлис выпрямляется.

— Правда?

— Думаю, да. — Гораздо легче говорить о картах, и я прячусь за этой темой. — Когда я дралась с Эзой, я использовала свою кровь, чтобы начертить карту… — Я обрываю фразу, потому что осознаю. — Вот оно. Я всегда могла чертить Малые Арканы чем угодно, лишь добавив в чернила каплю своей крови — вложив частичку себя, как говорила мама. Думаю, с моим Арканом то же самое. Или же его нужно полностью начертить моей кровью.

— Будем надеяться, что не второе, — мрачно отвечает он. Хотя, если сравнить с тем, чем жертвуют другие Старшие, это кажется пустяком.

Прежде чем мы успеваем сказать ещё хоть слово, дверь, в которую Каэлис уходил раньше, распахивается, и появляется Ревина с серебряным подносом.

Каэлис убирает руки от меня так стремительно, что я бы усомнилась, прикасался ли он ко мне вообще, если бы не тепло, которое они оставили.

— Ревина, благодарю. — Он выходит ей навстречу и принимает поднос.

— К вашим услугам. — Ревина почтительно склоняет голову. Её взгляд падает на меня. — Боже мой, господин, вы не сказали, что она так отчаянно нуждается в свежей одежде.

— Со мной всё в порядке, — начинаю я возражать.

Каэлис перекрывает мой голос:

— Грубое и позорное упущение с моей стороны, несомненно. Не затруднит ли тебя это исправить?

— Немедленно. — Ревина удаляется тем же путём, каким пришла.

— Я сказала, что со мной всё в порядке.

Каэлис ставит поднос на стол, достаточно далеко от чаши с окровавленной водой, чтобы не было риска запачкать.

— А я сказал, что не могу позволить своей невесте ходить в таком виде.

— А я сказала, что тебе стоит оставить эту историю с «мы помолвлены». — И добавляю: — Хотя бы когда мы одни, можно же не изображать.

— Для нас обоих безопаснее держаться линии. — Он тянется и срывает виноградину с грозди, закидывая её в рот. — Последнее, чего мы хотим, это так привыкнуть в частной обстановке, что допустим ошибку на людях.

— Допустим, ты прав… — Особенно если речь о том, чтобы «привыкнуть». Я отвлекаю себя едой, чтобы не сказать чего-то лишнего.

Ревина возвращается на удивление быстро. Возможно, она уже ожидала подобной «оплошности» со стороны Каэлиса.

— Милорд, миледи. — Она кланяется каждому из нас и кладёт одежду на ближайший стул.

— Спасибо, — говорю я ей вслед, когда она уходит. Моё внимание тут же приковано к вещам. — Так у тебя всегда наготове наряды моего размера?

— Я не задаю вопросов Ревине, когда дело касается управления кладовыми в моих покоях. А теперь, к слову… — Он поднимается и направляется к двери в свой кабинет. — Я оставлю тебе время переодеться. Постучи, когда закончишь.

Он уходит прежде, чем я успеваю что-то сказать. Недовольно, почти со злостью, я поднимаюсь и вступаю в молчаливую дуэль взглядов с дверью. Даже оставаясь одна, я чувствую себя так, словно на меня смотрит весь мир — его глаза всё ещё на мне, — когда я тянусь к подолу рубашки и стаскиваю её через голову. Каждая клеточка моего тела продолжает ныть.

Пользуясь чашей и тряпкой, я стараюсь довести до конца то, что начал он, и очиститься насколько возможно, прежде чем облачиться в новую одежду. Она проста, скорее домашняя. Мягкий, скользящий по коже шёлк с головы до ног, но при этом с достаточной жёсткостью, чтобы я не выглядела смешно раздетой. И всё же… я чувствую себя уязвимой.

— Я бы предпочла кожу или бархат, что ты положил в мой гардероб в комнате, — объявляю я, открывая дверь.

Каэлис резко отворачивается от того, что рассматривал на столе, быстро опуская руку от рта. Он что, грыз ногти? Это казалось столь нехарактерным для обычно собранного Каэлиса.

— Уверен, Ревина подумала, что тебе будет комфортнее в таком виде, учитывая твои травмы.

— Травмы, что уже исцелены, благодаря тебе, — я следую за ним обратно к гостиной, выбирая чистый диван. Каэлис тоже садится туда же. Что, впрочем, вполне объяснимо. Но ведь были и кресла, куда можно было устроиться подальше… хотя, дальше от еды. Зачем я вообще так много думаю о его близости? — На самом деле можно было оставить меня и в прежней одежде. Двадцатка свидетели, я и не в таком бывала.

Каэлис берёт ещё одну виноградину, но вместо того, чтобы отправить её в рот, мягко прижимает её к моим губам. Я слишком ошеломлена, чтобы возразить.

— Перестань спорить, Клара, и прими мою доброту. Было бы жалко тратить её впустую; я уделяю её лишь избранным. — Он отворачивается к подносу, и я не могу как следует прочесть выражение его профиля. — К тому же тебе больше не придётся «бывать в худшем». Пока я рядом.

— Ты не обязан делать всё это.

— Но я хочу. — Каэлис бросает на меня взгляд. — Считай, что тебе повезло.

Я не могу сдержать смешок. Что ж, я приму такую удачу.

— Кто первым учил тебя картам? Твоя мать? — Каэлис спрашивает почти небрежно, пока я тянусь к еде.

Моя рука замирает в воздухе. Все подозрения, что я когда-либо питала к принцу, вспыхивают вновь.

— Откуда ты знаешь о моей матери?

— Ты упоминала её раньше, что именно она впервые сказала вложить «частичку себя» в карты. Хитро, хотя я сомневаюсь, что она имела в виду это буквально. — Он, похоже, даже не понимает, какую панику вызывают во мне его слова.

Я хватаю один из огромных сэндвичей, встаю и заявляю:

— Мне стоит вернуться в общежитие. Моя соседка и без того подозревает меня во множестве вещей.

— Клара —

— Спасибо за всё, Каэлис, — пробормотала я, прожёвывая огромный кусок сэндвича.

— Клара. — Он произносит моё имя как приказ. Как мольбу.

— Никто не увидит, как я ухожу. Я знаю дорогу. — Он не останавливает меня, пока я пробираюсь через его гардероб. Я бегом мчусь к чёрному ходу и в темные коридоры.

И лишь тогда, когда я почти добралась до общежития, сэндвич давно исчез, я понимаю: я оглядываюсь не для того, чтобы убедиться, что Каэлис не следует за мной… а чтобы проверить, нет ли рядом Эзы или иной угрозы. Впервые я осознаю: его покои — единственное место в Академии, где я чувствую себя в безопасности. Что принц Каэлис, из всех людей в этом мире, по причинам, которых я не хочу касаться, стал бальзамом для моих израненных нервов.

Глава 31

На следующий вечер я намеренно не пропускаю ужин — и всё это время чувствую на себе взгляд Каэлиса. Есть за центральными столами зала вместе с другими посвящёнными всё больше похоже на жизнь в клетке. Здесь все всегда наблюдают за всеми, прицениваются, оценивают.

Но я могу игнорировать тысячи взглядов, словно это не более чем случайные косые взгляды, — кроме его. Внимание Каэлиса весит столько же, сколько весь мир. Этот взгляд вновь и вновь возвращает меня к памяти о звуке моего имени на его губах.

Он произносит моё имя как приказ. Как мольбу…

Разговоры отвлекают лишь немного, но я всё равно держусь за них. Я и не ожидала, что заведу здесь друзей, но успела искренне привязаться к едким репликам Сорзы, заботливым придиркам Лурен, неожиданно глубоким размышлениям Дристина и даже к постоянному сухому скепсису Кел.

Проходит два дня, прежде чем я решаюсь вернуться в укрытие Старших Аркан. Каждый день после занятий я убеждаю себя, что именно сегодня пойду туда. Но у меня всегда есть оправдание. Лурен просила помочь… Нужно было перерисовать карты, что я использовала в бою с Эзой… Я хотела пробежаться по залам и натренировать тело…

Это всё лишь оправдания.

Ночью я чувствую Эзу у своего горла так же ясно, как ощущаю перо Глафстоуна, пронзающее мою руку. Они сменяют друг друга в моих кошмарах, и родственное сходство в жёстких челюстях и пронзительных взглядах теперь неоспоримо. Я почти не сплю, несмотря на удобства своей постели. А знание того, что Алор дружит с Эзой и находится прямо рядом со мной, делает всё ещё хуже. Всё словно возвращается к моим первым ночам в Халазаре — к этим бессонным часам, когда я боялась сомкнуть глаза, чтобы стражи не воспользовались возможностью.

На третий день я намеренно возвращаюсь в комнату достаточно рано, чтобы Алор там ещё не было. Я не спеша раздеваюсь из дневного наряда и переодеваюсь в обтягивающие кожаные штаны и простую шёлковую рубашку. Неторопливо перебираю все свои карты — даже те, что мне не положено иметь, — и прячу их в колоду, которую закрепляю на бедре. Кладу в сумку принадлежности для рисования, закидываю её через плечо, затем забираюсь в постель, натягиваю одеяло до подбородка и отворачиваюсь к стене, оставляя сторону Алор пустой.

Лёгкая дремота окутывает меня, но я мгновенно просыпаюсь, когда Алор возвращается. Я не шевелюсь. Настоящее мучение — слушать, как она совершает свои привычные вечерние действия. Шуршат простыни. Я жду, пока её дыхание не станет ровным, и только тогда осторожно переворачиваюсь.

Её спина обращена ко мне, она не двигается, пока я меняю позу. Ритм её груди остаётся ровным, когда я осторожно откидываю одеяло. Мои сапоги касаются ковра беззвучно, и я крадусь к двери. Петли и засов поддаются почти бесшумно.

Общий зал для посвящённых пуст в этот час. Но в главной общей комнате для всех четырёх домов люди есть. Как только я появляюсь, Кел окликает меня:

— Я думала, ты рано легла? — И в тот же миг мне кажется, что все взгляды снова обращены на меня.

— Проблемы со сном, — я пересекаю комнату и останавливаюсь возле неё и Сорзы. — Хочу поискать кое-какого принца, чтобы он меня утешил.

— Мерзость, — отвечает Кел с приятной улыбкой.

— Ну-ну, — мягко журит Сорза. — Если Клара хочет принимать ужасные жизненные решения, то это её дело.

— Вы обе просто лучшие, — сухо замечаю я.

— Не забывай этого, — подмигивает Сорза.

— Рада видеть, что ты наконец признаёшь моё величие, — самодовольно протягивает Кел, откинувшись в кресле. И добавляет нарочито громко: — Ну, не будем же мы мешать тебе подозрительно поздно ночью идти в покои принца.

Закатив глаза, я выхожу. Снаружи я выгляжу лишь раздражённой. Пусть так. Главное — чтобы все поверили в реальность моей «пары» с Каэлисом.

Академия со всеми её бесконечными коридорами уже стала мне второй натурой. Я почти не трачу времени, чтобы добраться до укромного жилища Сайласа. Несколько уверенных ударов кулаком.

— Сайлас, это я, Клара. — Я собираюсь с духом.

— Клара. — Он издаёт явный вздох облегчения при виде меня. И без предупреждения заключает меня в сокрушающие объятия. Я тут же напрягаюсь, вспоминая разговор с Каэлисом. Все те подозрения, что вертелись в моей голове последние дни… — Я беспокоился о тебе. После Эзы…

Сайлас медленно разжимает руки. В его движениях есть слишком много привычности, он не спешит отпускать, поэтому именно я первой делаю шаг назад. Я стараюсь не выглядеть неловкой, но трудно, когда я ищу ответ в его лице и спрашиваю себя: он ли тот, кто привёл к моему пленению?

— Ты слышал?

— Я собирался навестить тебя. Но потом… Прости, что не помог. — Он отводит взгляд и отпускает меня. — Я хотел, но…

— Ты должен оставаться в тайне. — Я сама инициирую прикосновение, кончиками пальцев касаясь его предплечья, надеясь, что этот жест развеет подозрения. Его штормовой взгляд вновь возвращается ко мне, и я стараюсь улыбнуться ободряюще. — Всё в порядке. Я не злюсь. И я могу позаботиться о себе.

Его вздох звучит сомнительно.

— Хотелось бы, чтобы я мог сделать больше, чем просто привести принца Каэлиса.

— Ты пошёл за Каэлисом? — Но ведь он говорил мне…

— Я встретил его в коридорах, он как раз шёл в том направлении, — кивает Сайлас, невольно подтверждая слова Каэлиса, что тот искал меня.

— Ты отвечаешь Каэлису? —

Он чуть склоняет голову, и я мгновенно понимаю, что мой вопрос был слишком прямым.

— Я подчиняюсь короне.

Не то, что я хотела услышать, Сайлас… Разрываясь между сомнениями и целью, ради которой пришла, я напоминаю себе, что решение уже принято, и говорю:

— Что ж, можешь загладить вину, если поможешь мне сегодня. Сможешь отвести меня в дом моих друзей?

Он напрягается, и я жду. Но, видя колебания в его взгляде, понимаю — он всё же согласится. Его вина за Эзу сделает своё дело—

— Тебе не стоит. Опасно покидать академию.

— Нигде для меня не будет безопаснее, чем рядом с семьёй, — уверяю я его. Даже если я и не могу полностью доверять Сайласу, он уже знает о доме, а другого пути выбраться из академии у меня нет. Пока нет доказательств, лучше держать свои подозрения при себе: я могу ошибаться, и тогда торопливостью разрушу важный союз и дружбу. — И именно потому, что небезопасно, я должна пойти. Я всё обдумала, клянусь.

Он медленно вдыхает и выдыхает согласие. Мы перемещаемся в его комнату, к письменному столу. Точно так же, как и в прошлый раз, он собирает принадлежности для рисования и две карты с уже выведенной на них Колесницей.

Сайлас протягивает мне руку — и в одно мгновение, под ржание, мы оказываемся в прихожей дома.

— Сделай зарисовки в гостиной, прежде чем мы туда войдём, — говорю я. В прошлый раз Сайласу нельзя было заходить в гостиную, так что он её не видел. Значит, думаю я, по правилам его карты это всё ещё будет «новое» место. Его молчаливое согласие подтверждает мои догадки. — А я разбужу остальных, пока ты занят.

Сайлас кивает и направляется вглубь дома.

В отличие от прошлого раза, ни одна свеча и ни один фонарь не горит. Я поднимаюсь по лестнице почти в полной темноте. Дом стоит так далеко от главной улицы, что свет фонарей не достигает его окон. Второй этаж копирует первый: наполовину лестничная клетка, наполовину коридор с дверями. Все закрыты. Все безмолвны.

Кроме одной. В самом конце пола тонкой полоской тянется свет. Значит, не все ночные совы спят. Я иду к двери и тихо стучу.

— Войдите, — раздаётся изнутри голос Твино, ничего не подозревающий.

Я осторожно открываю дверь и нахожу тесный кабинет — почти чулан. В дальнем конце, от стены до стены, стоит маленький стол у окна. Над окном — что-то вроде герба Клана Башни. Странно. Наверное, осталось от прежнего владельца. По обе стороны стола — стеллажи от пола до потолка, набитые так плотно книгами, свитками и принадлежностями для рисования, что одно неосторожное дыхание способно вызвать дорогую лавину.

— Всё ещё жжёшь ночное масло, как я вижу.

Твино вздрагивает и резко оборачивается на стуле. Он пытается прогнать сон из глаз.

— Ты совсем не помогаешь развеять мысль, что ты призрак, когда появляешься из ниоткуда вот так.

— Ну пожалуйста, я всегда появлялась из ниоткуда, — фыркаю я. — Вот, у меня есть подарки для тебя.

— Подарки? — Его брови взлетают. Я вхожу внутрь, чтобы ему не пришлось вставать, протискиваюсь к его стороне и протягиваю сумку. Твино ставит её на стол и издаёт такой вздох, что дом, кажется, может пошатнуться. — Для меня?

— Все для тебя.

— Не стоило… — в его голосе колеблется шутка и серьёзность одновременно.

— В академии меня снабжают всем, что только можно, — у меня есть всё и даже больше.

— Даже Арина не смогла бы вынести столько.

— Моей сестре ещё многому предстояло научиться, — отвечаю я. — Она когда-нибудь упоминала кого-то ещё? Может быть, Селину Гуэллит? — вдруг вспоминаю слова Каэлиса о другой студентке, исчезнувшей в то же время. — Или кого-то, кто убегал вместе с ней?

— Нет… — Его выражение серьёзнеет, и я понимаю, что это не только из-за упоминания моей всё ещё пропавшей сестры. — За всё время поисков мы не нашли ни одного упоминания, что ещё кто-то исчез. Что ты от нас скрываешь?

— Иногда мне действительно хочется, чтобы вы хоть что-то упустили, — вздыхаю я, забирая сумку обратно. Он уже успел выложить все содержимое и с усердием сортирует порошки, бумаги, кисти и перья.

— Я был бы паршивым стратегом, если бы что-то упустил, Клара, — а он никогда ничего не упускал. Именно поэтому я всегда ему доверяла. — Хотя, конечно, у меня был изрядный слепой угол. — По его тону слышно, насколько это его раздражает. — Так ты расскажешь сама или мне начать угадывать? — Он не смотрит на меня, а аккуратно пересыпает порошки в большие наполовину пустые ёмкости в углу стола.

— Принц Каэлис проявил ко мне особый интерес и поделился кое-какой информацией. Ах да, и мы обручены. — Нет смысла скрывать.

Твино моргает.

— Ах да, и мы обручены, — повторяет он, передразнивая мою интонацию. — Ты и принц Каэлис? — Имя словно застревает у него в языке. Звон стекла и керамики прекращается: он замирает. — Ты та самая, на которой помолвлен порождённый пустотой?

— Слухи быстро разлетаются. — И всё же, как человек, равнодушный к сплетням, я всегда поражаюсь этому.

Твино сосредоточен только на одном:

— Ты обручена с тем самым принцем, что отправил тебя в Халазар?

— Это был не он.

— И ты в это веришь? — Его взгляд ясно даёт понять, что он считает меня наивной. Я его не виню.

— Верю. — Меня саму поражает сила моей убеждённости.

Твино отражает это чувство — и всё же его глаза полны сомнений.

— Тогда кто?

— Я расскажу всем сразу. У меня есть важная информация.

— Я их соберу. — Твино медленно поднимается. — А то, боюсь, если они проснутся и увидят тебя у своей кровати, испугаются слишком сильно.

Твино уходит к другим комнатам, а я спускаюсь вниз. Сайлас всё ещё в гостиной, заканчивает рисование. Когда я вхожу, чёрные линии на карте подсыхают серебром.

— Ты снова будешь использовать эту комнату? — спрашивает он.

— Вероятно. —

— Нет проблем, я закончил. — Он начинает складывать принадлежности для рисования обратно в небольшой мешочек на поясе. — Должно быть, это приятно… — Его слова звучат почти как шёпот.

— Что именно?

— Иметь людей, которые так близки тебе. — В его голосе столько тоски, что я не хочу её слышать. Не заставляй меня жалеть тебя.

— Они и правда удивительные, — отвечаю я, садясь напротив и встречая его взгляд твёрдо, но мягко. — И я сделаю всё, чтобы защитить их.

Он кивает.

— Я могу это понять.

Следующей появляется Юра: мы слышим её на кухне, прежде чем она высовывает голову в дверной проём.

— Привет, Клара, Сайлас. На этой неделе у нас печенье — песочное с корицей и ванильной глазурью.

— Да, пожалуйста, — улыбаюсь я. Это один из её лучших рецептов.

— Можно и мне одно? — тихо спрашивает Сайлас.

— Можешь взять несколько, потому что я умею готовить только либо на одну порцию, либо на целую армию, и ничего между, — отвечает Юра, входя с огромным блюдом и ставя его, между нами, на стол.

Сайлас выглядит поражённым и в восторге сразу, хватая себе три штуки. Потом он извиняется и уходит в кабинет. Я прикусываю язык и не говорю ему не подниматься наверх. Я не хочу, чтобы он что-то заподозрил. Мне нужно продолжать вести себя так, будто всё в порядке.

Минут через десять остальные уже в сборе. Грегор разжёг огонь и теперь опирается на камин. Рен полуспит, положив голову на плечо Твино на диване напротив. Юра садится рядом со мной.

— В чём срочность? — Бристара, несмотря на поздний час, по-прежнему остра и собрана на своём привычном месте.

— За моим заключением в Халазар стоял принц Равин. Я почти уверена в этом, — произношу я глухо и серьёзно, наклоняясь вперёд так, чтобы мои слова предназначались только им — даже если бы Сайлас прижимал ухо к двери. — И я не уверена, что это место больше безопасно.

Долгая пауза. Расширенные глаза.

Юра тянется к блюду:

— Ну если это не новость под печенье, то я не знаю, что ещё.

На этот раз я рассказываю им всё. Про Старших Аркан и про себя. Про ставку Каэлиса на Мир и моё намерение украсть его в нужный момент. Надо отдать им должное — все воспринимают эти сказочные истории на удивление спокойно. Скорее даже, они будто получают недостающее объяснение того, почему я умею половину из всего, что умею.

— Теперь мне чуть менее стыдно, что я так и не смог научиться рисованию хоть с каким порошком, — бормочет Твино. Остальные согласно кивают.

В конце я объясняю, почему теперь считаю, что именно принц Равин был виновен в моём заточении, и что нам нужно быть осторожнее, чем когда-либо, потому что Сайлас — человек, что бродит по дому прямо сейчас, — мог быть, а возможно и до сих пор остаётся, его шпионом.

Я не выдерживаю осуждающего блеска в глазах Бристары. Её молчание всё это время оглушает. Она сомневалась в Сайласе с самого начала. Я хочу оправдаться, доказать, что поступала так, как считала лучшим. Как вынуждена была поступить. Но я также знаю: её интуиция оказалась права.

— Мы можем убить его прямо сейчас, — Грегор хрустит костяшками пальцев.

— Нет, Клара права. Лучше не привлекать лишнего внимания без твёрдых доказательств, — нехотя говорит Твино.

— А я так привыкла здесь… — Юра тяжело вздыхает.

— Лучше знать, что может грозить, и действовать, чем снова быть застигнутыми врасплох, — Рен будто сдувается в диван, но выглядит уже куда бодрее. — Что теперь будем делать?

— С теми запасами, что Клара сможет нам приносить, мы сможем провернуть достаточно дел, чтобы купить или снять другое место, — рассуждает Твино, его взгляд уходит в пустоту — привычный знак, что в голове он уже считает финансы клуба. — Полгода, чуть больше, и мы найдём новое жильё.

— Но ничего такого же удобного и уютного, как здесь, — сетует Юра. Она поворачивается к Бристаре: — Ты ведь не знаешь ещё каких-нибудь домов, брошенных дворянскими кланами, которые мы могли бы занять?

— Увы, нет. Но не будем торопиться, — Бристара складывает кончики пальцев. — Мы сделаем свои осторожные приготовления, конечно. Но пока у нас нет полной уверенности, не станем принимать резких решений. — Её взгляд резко поворачивается ко мне и вонзается, как нож. — Я жду, что именно ты выяснишь правду о том, что произошло, и выяснишь, был ли в этом замешан Сайлас. Остальное — продолжаем, как обычно.

Я лишь снова киваю. Ненавижу груз её неодобрения. Чувство, что я снова подвела их всех. Та ночь, когда меня поймали, будет преследовать меня вечно. Но убийца моей матери… Я думала, это была зацепка.

— Если Сайлас действительно был причастен к твоему пленению и уничтожению клуба… — Грегор не сводит взгляда с двери. — Он будет моим, когда придёт время.

— В очередь встань, — добавляет Рен. Остальные тихо выражают согласие, и у меня появляется ещё одна задача в бесконечном списке невозможных: наконец выяснить всю правду о той ночи, когда меня забрали.

Глава 32

— Нет. — Каэлис поднимает на меня взгляд из-за стола. Не знаю, чем он там занят, но делает он это так, что выглядит до неприличия важным.

А я тем временем устроилась на софе. Поставила перевёрнутый поднос на две стопки книг — получился импровизированный столик, где я работаю над эскизом своей Старшей карты. Память о символе, что я начертила в бою с Эзой, теперь в моей крови — и буквально, и в переносном смысле. Но всё это… слишком примитивно. Нет изящных линий, нет украшений. Ничего, что соответствовало бы карте такого уровня. Вот почему чернила ещё не подсохли серебром. Я чувствую, что сама карта требует от меня большего, чтобы её магия полностью раскрылась, и я намерена соответствовать этому вызову.

Присс свернулась клубком рядом со мной, явно обиженная тем, что я всё время перекладываю ноги и её привычное место на коленях оказалось занято. Я время от времени почесываю её подбородок свободной рукой, чтобы хоть как-то смягчить её пушистый гнев.

— Это самый логичный вариант, и ты это знаешь. — План, который я предложила, действительно хорош. Вздох Каэлиса ясно говорит, что он тоже это понимает. — Ты сказала, что твой отец никогда не показывает карты никому. Но ты также уверен, что он никогда с ними не расстаётся. Единственный шанс понять, где он их держит, — это вручить ему новую карту. С большой вероятностью, когда он будет её убирать, я увижу остальные. — Если король Орикалис так параноидально оберегает свои карты, он наверняка захочет спрятать новую сразу же. По крайней мере, я на это надеюсь.

— А если нет? Тогда у него окажется ещё одна золотая карта. — Каэлис упирается виском в пальцы и смотрит на меня так, будто способен облупившуюся краску со стены взглядом содрать. — Это прямо противоположно тому, чего мы хотим.

— Всё равно я собираюсь украсть их на Пире Кубков. — Я пожимаю плечами и откидываюсь на подушки. Присс немедленно занимает освободившееся место у меня на коленях. — Что за проблема — создать и украсть на один фальшивый аркан больше?

Каэлис указывает пером на свою четвероногую напарницу, в то время как я тщательно чешу ей всё лицо.

— Оппортунистка. Предательница.

— Не будь таким ревнивым только потому, что ей больше нравятся мои почёсывания. Правда же, Присс? — Я даю ей пару дополнительных движений для убедительности. Потом снова поворачиваюсь к Каэлису и успеваю заметить едва заметную улыбку, адресованную кошке, прежде чем его тон снова становится серьёзным. — Если есть хоть одна карта, которую я смогу подделать правдоподобно, то это своя. — Я бы с радостью подсунула ему фальшивку уже сейчас, но всё это время была сосредоточена на создании собственной карты и даже не начинала работать над подделками других легендарных Старших Аркан. — И если вдруг я не смогу украсть их на Пире Кубков, тогда неважно, будет у твоего отца одна карта или пять.

Каэлис проводит ладонью по лицу, подавляя стон. Его волосы растрёпаны ещё сильнее, чем обычно, пока пальцы проскальзывают в них. Те же самые пальцы теперь дёргаются, когда он отнимает их от губ, не дав себе их прикусить — привычку, которую я заметила за ним только в последние недели.

— Это лучший шанс увидеть карты, не придумывая новую причину для твоего присутствия рядом с отцом после Дня Всех Монет.

— Я знаю. — Он тяжело вздыхает и слегка ударяет кулаком по столешнице. — Знаю… Но мой отец убьёт, лишь бы сохранить эти карты в тайне. — Его взгляд резко метается ко мне, острый, как алмазный резец. — Ты доверяешь этим людям? — Он говорит о членах клуба. Я уже намекнула, что собираюсь привлечь их к делу. В прошлый раз я пошла одна — и поплатилась за это. Второй ошибки не будет.

— Доверяю своей жизнью и даже больше. К тому же, они уже однажды сумели перехитрить твоего брата — выжили и сбежали после его атаки на «Клубы Звёздной Судьбы». Даже мне это не удалось. — Я сказала Каэлису, что нашла способ выходить из Академии, чтобы легче планировать с клубом. Но он не слишком расспрашивал о подробностях. Ректор, похоже, предпочитает оставаться нарочно невежественным в том, когда и как я нарушаю правила. И слава богу: если бы он спросил, я бы всё равно соврала, чтобы защитить Сайласа.

— И у них хватит навыков добыть эти карты, если мой отец тебе их не покажет? — Каэлис медленно поднимается.

— Думаю, да. Это не первая опасная авантюра в их жизни. — Я сосредотачиваюсь на Присс, лишь бы не утонуть в чувстве вины. Я знаю, на какой риск собираюсь их толкнуть. И мне ещё предстоит убедить Бристару.

— Это будет самое опасное, что им когда-либо приходилось делать. — Каэлис подходит ближе.

— Я знаю, — отвечаю тише.

Он останавливается перед импровизированным столиком. Молча тянется за бумагой, на которой я делала наброски. Его взгляд скользит ко мне, будто спрашивает разрешения. Я не шевелюсь, продолжая щедро гладить Присс. Он поднимает лист и внимательно изучает его.

— Красиво. — В этом слове звучит глубина.

Никто никогда так не смотрел на мои творения. Будто в моих небрежных линиях и торопливых штрихах заключены тайны всего мира. Будто он полностью и без остатка околдован.

Как же я хочу, чтобы кто-нибудь смотрел так на меня. Эта дерзкая мысль заставляет меня опустить подбородок и уткнуться в Присс, лишь бы не встретиться с ним взглядом. Слишком давно, слишком долго я не ощущала ничего подобного. Всё это время я была занята лишь тем, чтобы выжить вместе с Ариной, а потом — доказать свою ценность Бристаре. Лиам был ошибкой, случайностью, которой не должно было быть. Было слишком опасно связываться с кем-то вне клуба, и я рано решила, что не стану спать с теми, с кем работаю. А теперь в этот список входит и Каэлис…

— Хорошо. — Каэлис откладывает бумагу и снова тяжело вздыхает. Он поворачивается к окну напротив стола. — Поступим по-твоему.

— Ты уверен? — Я поднимаю взгляд. Если он не будет на все сто согласен, двигаться дальше бессмысленно. Это верный путь к саботажу.

— Нет. — Его руки сжимаются в кулаки за спиной, он выпрямляется, будто каждый мускул в теле напрягся— Мне отвратительна сама мысль о том, что у моего отца появится ещё одна карта — твоя карта. — По тому, как он смещает шаг и поворачивается наполовину ко мне, по его взгляду, я понимаю: вторая часть этой фразы неприятнее ему даже больше, чем первая. — Но ты права, это лучший вариант. Лучший из всех, что у нас есть. И… я верю в тебя. А раз уж ты доверяешь им, то я поверю и в твоих друзей.

Эти последние слова заставляют меня застыть. Такое тепло от него звучит настолько непривычно, что я мгновенно настораживаюсь. И в отсутствии иной реакции высокомерие становится моей защитой:

— Согласна. Мои планы обычно не проваливаются.

— Будем надеяться, нам достанется твоя удача, а не моя. — За его спиной заходит солнце, обрисовывая его золотым сиянием. На этот раз он выглядит… доступным. Тёплым. Человечным. — Главный зал далеко, а времени у нас мало. Что скажешь, поужинаешь здесь, со мной? Ты сможешь продолжить работать. К тому же, обеденный стол в моих покоях куда просторнее, тебе будет удобнее.

— Конечно. — Слово срывается с моих губ прежде, чем я успеваю как следует подумать.

***

Сегодня утром вместо зала для боевых тренировок профессор Торнброу вывел нас на крышу одного из академических зданий. Это одна из самых высоких башен, и места здесь достаточно, чтобы мы все могли разойтись и отрабатывать приёмы. С учётом того, как близко теперь День Всех Монет, эти репетиции испытаний ощущаются куда реальнее.

Говорят, именно на этой крыше мы будем сражаться в Испытании Трёх Мечей — и это, похоже, заставило всех быть напряжённее обычного.

Лурен стоит напротив меня. Мы выстраиваемся, готовясь к поединку. Она в седьмой раз тасует свою колоду.

— Ты не можешь бояться собственных карт, — бормочу я, скользнув взглядом к Вадуину. Профессор находится на противоположной стороне круглой крыши. — Ты сама их создала, своей собственной магией.

— Мои чернила не лучшие, а если вдруг…

— А если вдруг всё получится идеально, и ты станешь лучшей заклинательницей за всю историю академии? — я приподнимаю брови и смотрю на неё испытующе.

— Ты знаешь, что это не так. — Лурен тяжело вздыхает. — Если уж кто-то лучший, то это ты.

— Четвёрка Кубков, Лурен. — Я делаю голос жёстким, а взгляд твёрдым. Краем глаза замечаю, как Вадуин начинает приближаться к нам. Сегодня он безжалостен — требует, чтобы все тренировались исключительно с Тройками и Четвёрками.

— Я не хочу…

— Сейчас, — перебиваю я. И добавляю мягче: — Пожалуйста. Ради тебя же. Вадуин будет давить куда сильнее, чем я.

С дрожащими пальцами она вытаскивает Четвёрку Кубков из колоды. Я сдерживаюсь, чтобы не отругать её за то, что она не призвала карту магией. Уже сам факт, что она её достала, — прогресс. Лурен возвращает колоду в огромный карман своей вязаной кофты и протягивает карту вперёд.

Она закрывает глаза, и карта дрожит, словно осенний лист на холодном ветру, что освежает нам затылки. Я чувствую миг, когда её магия вспыхивает. Но её слишком много, она дикая, неконтролируемая. Чернила на карте меняются, словно живые — разумные. Карта покрывается инеем, и тот шипя испаряется в воздух. На её поверхности проступает новое изображение.

Похоже на прежнее, но изменённое: то, что было вверх лицом, теперь обращено вниз.

Карта перевернулась.

— Лурен! — её имя срывается с моих губ, больше похоже на выдох. Я бросаюсь вперёд, призывая Туз Мечей. Наверное, бесполезно. Туз не сможет противостоять такой магии. Но я всё равно пытаюсь, даже понимая, что уже слишком поздно.

Иней взрывается с карты, ослепительной волной магии. Словно зимний гейзер, он обрушивается на половину класса, ледяные потоки срываются за края крыши. Туз Мечей, что парил у моей ладони, рассыпается в прах. Я отворачиваюсь, прикрывая собой колоду. Другим повезло меньше — многих отбросило назад вместе с Лурен. Раздаются стоны и крики ярости из-за испорченных карт.

Как только всплеск затихает, я вновь бросаюсь к Лурен. Иней облепил её губы, зубы стучат, пытаясь срастить её тело с каменной плитой крыши.

Туз Жезлов сам выскакивает из моей колоды и становится языком пламени, что зависает над её грудью. Он борется с обезумевшей ледяной магией, стремящейся замедлить её сердце и оборвать жизнь. Но вдруг меня резко отталкивают.

— Отойди, — хрипло бросает Вадуин. Над его плечом парит Королева Кубков. Я убираю пламя и отступаю, давая ему место. Моей магии хватило лишь, чтобы удержать Лурен на краю — теперь его опытная работа с картами спасает её. Лёд отступает, и глаза Лурен медленно открываются.

— Что…

— Твоя бездарность чуть не убила тебя и половину класса, — рычит Вадуин.

— Это не её вина! — резко возражаю я. — Она не была готова к этой карте.

— Это была карта Пятёрки или ниже? — его взгляд резко переключается на меня.

— Она не…

— Это была карта Пятёрки или ниже? — терпение профессора сегодня исчерпано.

— Да, — отвечает Лурен, сев. Её голова склоняется в стыде. — Четвёрка Кубков.

— Карта, с которой любой первогодок должен справляться, не теряя контроля. — Вадуин нависает над ней. — Как ты вообще умудрилась пережить Чашу? — спрашивает он, хотя сам там был. Хотя прекрасно знает, что мы все сражались за свои места.

Прежде чем Лурен успевает ответить, раздаётся крик Сорзы:

— Профессор! Профессор!

Голова Вадуина резко поворачивается. Его внимание устремляется к соседнему дуэльному кругу, где были Сорза и Кел. Последняя лежит на земле, а Сорза склонилась над ней. Тело Кел пронзили ледяные шипы. Вокруг растекается кровь, смешиваясь с лужами воды и утекая между камнями крыши.

— Кел, — захлёбывается Лурен. Она почти бросается к подруге.

Вадуин грубо отшвыривает её назад, прижимая к земле. Лурен моргает, всё ещё ошеломлённая.

— Ты уже натворила достаточно, — резко обрывает он и бросается к Кел.

— Кел… — имя срывается с губ Лурен дрожащим шёпотом.

Я обнимаю её, не зная, что ещё можно сказать или сделать.

— Я… я… — беззвучные слёзы катятся по лицу Лурен, пока она смотрит на неподвижное тело своей подруги. — Карта перевернулась. Как… как это… — слова обрываются.

— Дристин, — зову я его. Он спешит к нам. — Побудь с ней.

Дристин кивает и выполняет мою просьбу, а я перехожу туда, где Вадуин склонился над Кел. Сорзу он оттолкнул в сторону. Она не двигается, лишь смотрит широко распахнутыми глазами. В ужасе.

Вспышки магии — Вадуин призывает карту за картой. Всё впустую. Вихри и искры высвобождающейся силы каскадом скатываются с холодной кожи Кел. Её тело пугающе неподвижно.

— Позвольте помочь, — шепчу я, не зная, что могу сделать. Вадуин не отвечает. Я повторяю громче: — Позвольте мне помочь.

— У меня нет времени на твоё дерзкое вмешательство, Клара Редуин. — Профессор даже не смотрит на меня. Но карт в его руках становится меньше. Его дыхание сбивается.

— Я могу…

Вадуин встаёт — и вдруг кажется в тысячу раз выше. Он смотрит на меня, потом на безжизненное тело Кел.

— Если у тебя нет особой карты, способной вернуть человека из мёртвых, ты ничем не поможешь.

На слове «мёртвых» Лурен издаёт вопль. Она сгибается пополам, вцепившись руками в живот, её начинает рвать.

— Занятие окончено. Дристин, отведи Лурен в лечебницу. Остальные — убирайтесь с глаз моих. — Посвящённые начинают расходиться.

Лурен кричит, цепляясь руками за воздух, словно пытаясь ухватиться за невидимые стены, пока Дристин уводит её.

— Кел! Кел! Дайте мне её увидеть! Я убила её. Я убила её. Я убила её! — её вопли хуже, чем стоны умирающих в Халазаре.

— Дристин, отпусти её, — говорю я.

— В лечебницу, — резко обрывает Вадуин.

Моё тело дёргается, я разворачиваюсь к профессору, расправив плечи.

— Она имеет право попрощаться со своей подругой.

— Она будет там, где я велю. — Его голос почти рычит. — Дристин, сейчас же. Остальные — вон. — Приказы отданы, и все послушно уходят. Сорза поднимается с земли, я иду вслед за ней, но Вадуин останавливает меня.

— Ты — нет. — Я бросаю на него взгляд, от которого краску можно содрать, но он лишь мрачнее хмурится. — Ты проведёшь остаток дня со мной. Я не потерплю неуважения.

Сорза смотрит на меня исподлобья, тревожно, но всё же уходит за остальными, оставаясь справа от Лурен. Дристин держится слева. Зная, что они рядом, я чувствую себя чуть спокойнее, хотя и вынуждена подчиниться Вадуину.

На крыше остаёмся только мы двое. Он не говорит, что мне делать, поэтому я просто стою, пока он возвращается к входу и зовёт троих сотрудников в робах. Те молча поднимают тело Кел. Без всякого почтения уносят его обратно в академию.

Мне доводилось видеть смерть. Я успела узнать Кел лучше, чем многих других здесь, но она не была для меня дорогой подругой. Не так, как для Лурен. И всё же именно от боли, которую я знаю, что испытывает Лурен, мои внутренности сводит узлом.

Она потеряла единственного человека, которому по-настоящему доверяла…

— Лурен даже не смогла попрощаться, — шепчу я.

— Довольно, — резко отзывается Вадуин.

— Лурен потеряла единственную подругу, а вы…

— Всё потому, что она не справилась со своей магией.

— Это не вина Лурен, — прищуриваюсь я.

Что-то во взгляде Вадуина заставляет меня приготовиться к удару. Его зелёные глаза горят яростью. Но он почти не двигается.

— Возможно, теперь она научится лучше контролировать магию, увидев, к чему приводит потеря контроля.

— Вы чудовище. — Мне плевать, что он может сделать. Я пережила и хуже.

— Я учитель, который потерял ученицу! — Вадуин резко делает шаг ко мне, так стремительно, что я не успеваю отступить. Его голос прорывается болью. Болью, которую я не ждала услышать. Словно он… заботится. — Раз ты такая умная, Редуин, скажи: что бывает, если арканист хоть раз призывает перевёрнутую карту?

— Ему легче снова это повторить.

— Ему легче снова это повторить, — мгновенно вторит он. — Верно. Я хотел, чтобы Лурен испытала боль, потому что ей необходимо её знать. Иначе она причинит вред другим и, скорее всего, погубит себя, когда её магия перевернётся ещё раз.

Это бессердечно. Жестоко. Но и… справедливо по-своему.

Может быть, Вадуин больше похож на Каэлиса, чем я думала; они оба заботятся куда сильнее, чем показывают.

— А теперь смой кровь. Ты свободна только, когда не останется ни капли.

Я тянусь к своей колоде.

— Не так. — Он указывает в сторону входа, где оставлены ведро, тряпка и щётка. — Без магии. Чтобы у тебя было достаточно времени подумать обо всех причинах, почему следует исполнять приказы, когда их дают. Ты ведь можешь не знать всей картины.

Я держу его взгляд ещё несколько секунд. Вадуин непреклонен. И потому уступаю я. Молча делаю, как он велит. Беру ведро и начинаю скрести камень.

Часы тянутся. Камень пористый, а Вадуин не спешит приносить новые вёдра. Долгое время я просто размазываю кровь. Но я не жалуюсь. В каком-то смысле это похоже на бдение. Вадуин стоит, облокотившись на одну из колонн перголы у входа, и всё это время наблюдает за мной.

Только с четвёртым ведром я замечаю странный блеск. Это не простое отражение солнца в мутной воде и не вкрапление кварца в камне, из которого возведена академия. Это крошечный осколок, похожий на цветное стекло. Только вот от него исходит укол магии — он впивается в палец, будто игла пронзает кость.

Морщусь, встряхиваю руку и украдкой смотрю на Вадуина. Он по-прежнему наблюдает. Если заметил моё движение, то ничего не сказал. Я возвращаюсь к чистке. Нахожу ещё несколько таких осколков — все одного и того же оттенка бирюзы. Все жалят магией. Вероятно, связано с переворотом карты? Похоже на то… Но я никогда прежде не сталкивалась с перевёрнутыми картами, могу лишь строить догадки. Сомневаюсь, что Вадуин станет отвечать, если я спрошу.

А следующий, кто появляется, точно не пожелает говорить о перевёрнутых картах.

— Что всё это значит? — Голос Каэлиса скользит по ветру, опасный, как кобра. Его глаза сверкают, скользя от меня к Вадуину.

— Я учу её уважению. Она должна понять важность того, чтобы убирать за собой.

— Моя невеста не должна ползать на коленях с тряпкой, — прорычал Каэлис и сделал шаг ко мне.

— Нет. — Я отклоняюсь назад, садясь на пятки. — Ваше высочество, с уважением — нет. — Я хочу уйти, сильнее, чем чего бы то ни было. Хочу последовать за Каэлисом обратно в его апартаменты, рухнуть на его диван перед огромным камином. Попросить любезно, не согласится ли Ревина принести мне высокий стакан горячего, чтобы согреть кости, пропитанные холодом смерти. Может быть, я даже осмелилась бы занять ванную Каэлиса, куда более роскошную, чем всё, что доступно студентке, ради отчаянно необходимой бани. Но я не могу.

— Вот, видите, о чём я говорю, — вмешивается Вадуин, указывая на меня. — Её наглость —

— Профессор Торнбро дал мне задание, ректор, — перебиваю я, обращаясь только к Каэлису. Его взгляд не отрывается от меня. — Я намерена довести его до конца.

Каэлис поджимает губы, но уже через миг лицо принимает нейтральное выражение, прежде чем Вадуин успевает заметить его раздражение.

— Очень хорошо.

Вадуин щурится, глядя на меня. Он не может возразить. Я даю ему именно то, чего он добивается.

Даже если для этого придётся остаться здесь до самой ночи.

Каэлис уходит.

Когда поднимается луна, последние следы крови исчезают с камня. Кел унесли в одно мгновение, словно чемодан. А очистка её следов заняла часы. Но в итоге для меня это стало честью — оказать её памяти такую скромную услугу. Лурен же, вероятно, придётся куда дольше смывать с рук случившееся сегодня.

К этому времени мы с Вадуином оба уже пропустили ужин. Когда последняя влага высыхает под вечерним ветерком, я поднимаюсь, распрямляюсь и направляюсь к нему, опустив глаза. Он давно уже сидит.

Ни благодарности. Ни язвительного комментария. Он не произносит ни слова, пока я прохожу мимо и вхожу в академию.

Глава 33

До возвращения Лурен на занятия прошло три дня. Когда она всё-таки вернулась, то не сказала никому ни слова. Просто утром появилась за своим столом для рисования. Тихая, сосредоточенная. Я отлично заметила, как остальные ученики косились на неё с опаской, их нарочито громкие шёпоты звучали: «А какой смысл в рисовании, если твои карты обращаются против тебя?» Я осекла их одним уничтожающим взглядом. Лурен даже не подняла глаз.

Когда я попыталась подойти к ней после урока, она быстро сбежала.

Позже, за ужином, Сорза уставилась на два пустых стула рядом со мной и спросила:

— Ты её сегодня хоть видела?

— Нет. — Я прекрасно понимаю, о ком речь.

— Я тоже нет, — вздохнул Дристин и сжал переносицу пальцами. — Может, оно и к лучшему, что она прячется. Я слышал, кое-кто даже радовался тому, что из претендентов выбыли не один, а сразу двое: мол, Лурен теперь «практически в коме».

— Ублюдки, — тихо бросила Сорза.

Я была целиком согласна с ней. Тому, кто это сказал, очень повезло, что услышал именно Дристин, а не я.

— Мы должны её найти, — сказала я и встала.

Остальные без колебаний оставили еду. Вместе мы отправились к общежитиям. Найти комнату Лурен было легко — на дверях висят наши имена. Но сердце сжалось, когда я увидела табличку.

Под её именем значилось имя Кел.

Я переглянулась с друзьями, затем постучала. Ответа не последовало. Тогда я толкнула дверь и вошла без приглашения. Внутри стояли два сундука, по одному возле каждой кровати. Лурен сидела на краю своей, в темноте, глядя в окно. Она никак не отреагировала на нас. Даже не шелохнулась, когда я подошла ближе.

Её глаза были красными и распухшими, но щеки сухие. Похоже, она выплакала все возможные слёзы — и даже больше. Я слишком хорошо знала, каково это.

Лурен не шелохнулась, когда я села рядом. Сорза устроилась с другой стороны. Дристин прикрыл дверь и облокотился на шкаф.

— Я подумала, будет легче, если наши вещи уже собраны, — голос Лурен был пуст, лишённый всяких эмоций. — Но слуги до сих пор не забрали её вещи, чтобы вернуть семье. Я… — она запнулась, захлебнувшись словами. — Я написала письмо, объяснив, что произошло. Они заслуживают знать.

За эти месяцы, узнав их поближе, я убедилась в своих первых догадках: Лурен и Кел выросли вместе. Я видела, как они почти заканчивали друг за друга фразы. Я могла лишь представить, что за письмо лежит в сундуке Кел.

— Куда ты собираешься? — мягко спросила я.

— В шахту.

— Лурен… — Сорза замялась, не находя слов.

Горькая улыбка тронула губы Лурен. Улыбка смирения. Её веки дрогнули и опустились.

— Моя магия обратилась против меня. Я знаю, что бывает с арканистами, если их карта переворачивается… Им нельзя доверять жизнь, иначе может случиться ещё одно, как с Кланом Отшельника.

— Клан Отшельника был из-за принца — начала Сорза, но прикусила язык, её взгляд метнулся ко мне, словно она боялась моей реакции на имя принца. Будто я не знала, что о нём говорят. Но сейчас было не время для споров, поэтому я промолчала, позволив ей закончить:

— Никто не знает, что случилось с Кланом Отшельника. Никто — по-настоящему.

— Сначала одна карта, потом — много, — Лурен тяжело вздохнула. — Когда магия портится, она уже не возвращается.

— Это неправда, — возразила я.

— Клара права. Арканисты слишком ценны, чтобы кланы теряли их из-за одной ошибки, — сухо сказал Дристин. — Никто не убивает за один промах; для этого нужно повторение. Есть множество историй о том, как у арканиста лишь одна карта обратилась против него.

Лурен всё-таки шевельнулась. Повернула голову к Дристину медленно, почти механически. Никогда раньше я не видела её такой холодной.

— Это было больше, чем «ошибка». Кел мертва.

Густая тишина легла на комнату после этих слов.

— Всё равно нельзя сдаваться, — первой нашла смелость сказать Сорза. — Не отдавай им руку и не иди в шахту сама.

— Какая разница? — Лурен обернулась к ней. — Ни один Дом меня теперь не примет. Шахты всё равно ждут: либо сейчас — по моей воле, либо позже, когда в День Монет я не получу ни одной. Так что проще принять Клеймо и покончить с этим.

— У тебя есть сила. Ты прошла Чашу Аркан, — с надеждой сказала Сорза.

Лурен опустила голову.

— Только потому что я жульничала.

Мы втроём переглянулись. Я первой озвучила то, что все подумали:

— Жульничать на Чаше невозможно. Ты должна была победить её сама.

— Неправда, — возразила Лурен. — Мне удалось раздобыть колоду, и я сделала себе несколько раскладов перед поступлением в академию.

— Где ты взяла колоду? У тебя ведь не должно было быть доступа, — нахмурился Дристин, как истинный аристократ, одержимый правилами.

— Я работала в одном клубе в Городе Затмения часть года. Там делали расклады для знати.

— Гадать самой себе было незаконно, — нахмурился он ещё сильнее.

— Что сделано — то сделано. Разве что ты хочешь донести на неё надзирателям… — я оставила фразу повиснуть, выразительно глядя на Дристина.

— Конечно нет! — Он выглядел потрясённым от самой мысли, чему я только обрадовалась. — Я никогда не сделал бы такого Лурен. Я лишь хотел сказать, что это… неожиданно. — Он отвёл взгляд и поправил очки.

— Как назывался клуб? — спросила я Лурен, просто из любопытства.

— Клуб Искателей Судеб, — отвечает она. Я и сама могла догадаться. — Знать говорила обо всём, будто меня рядом и не было. Даже о том, что явно не предназначалось для моих ушей. В том числе и студенты, которые приезжали туда на зимних каникулах. Особенно если я держала их кубки полными и выставляла грудь напоказ.

В Лурен открылась сторона, которую я никогда бы не представила. Я бы даже поаплодировала её смелости — но только не сейчас.

— Ты узнала про испытание Фестиваля огня от студентов и знати… и сделала на него расклад, — заключаю я.

— Я всё ещё не совсем понимаю, — вмешалась Сорза. — Как несколько раскладов для себя помогли тебе «сжульничать» с Чашей? Расклады показывают лишь то, что может быть, а не то, что будет. В лучшем случае у тебя была общая картинка, но это далеко не жульничество.

— Подумай о теории расклада: хороший расклад показывает то, что наиболее вероятно случится, если обстоятельства радикально не изменятся, — голос Лурен звучит монотонно. Но хотя бы пересказ фактов заставляет её продолжать говорить. — А перед Чашей Аркан обстоятельства не меняются. Нас всех ведут вместе, в одинаковом порядке, с одинаковым сценарием и одинаковыми выборами. Карты, которые я тянула во время Фестиваля огня, были так же предопределены, как и расклад, который я сделала заранее — ничего не могло изменить их. Так что я заранее знала, какие карты окажутся передо мной в Чаше, и какая будет самой лёгкой для прохождения.

Я вспомнила её юбки. Меня озаряет. Вот почему она тогда их развязала. Вот почему сделала вид, будто не понимает, что происходит, и будто её не интересуют мои слова. Она просто не хотела рисковать и хоть чем-то изменить судьбу, даже одной мелочью.

— Лурен… ты гениальна, — выдыхаю я.

— Если бы я была гениальна, я бы сказала Кел, что предвидела её смерть. — Она опустила голову и шумно вдохнула, с трудом сдерживая дыхание. Слёз всё равно не было. — Я пыталась изменить это. Даже когда знала, что она не захочет доверять вам, я пыталась заставить её. Сделать всё возможное, чтобы уйти от того, что показали карты. Но… то, что я видела, всё равно сбылось.

Два из двух. Два её гадания — и оба исполнились точно так, как легли карты. Если так пойдёт и дальше, она может быть не хуже Арины.

Я беру её руку, сжимаю обеими ладонями. Это заставляет её встретиться со мной взглядом.

— Лурен, послушай. Ты редкий талант. Ты не можешь уйти в шахты.

— Но…

— Мы сделаем так, чтобы в День Монет люди увидели твой дар, — произношу я с убеждённостью, в которой есть и доля эгоизма. Мне самой это умение нужно. Отчаянно. Арина всегда делала расклады перед нашими вылазками. Единственный раз, когда я её не послушала, — тот раз, когда меня поймали. А без Арины у нас в клубе именно этого и не хватает перед операцией в День Монет. Я не собираюсь принимать Лурен в Клуб Звёздной Судьбы прямо сейчас. Но это не значит, что её способность нельзя использовать… и для самой Лурен это тоже будет лучше. Ей нужно двигаться дальше. — Ты сможешь пройти День Монет только за счёт раскладов. А потом мы все вместе будем готовиться к Испытаниям Тройки Мечей — ещё усерднее, чем сейчас. До зимы полно времени. Мы добьёмся, чтобы ты осталась.

— Но почему я должна получить время здесь, в академии, шанс на лучшую жизнь… когда Кел не получила? — прошептала она.

— Именно потому, что Кел не получила, ты должна, — я сжимаю её руку ещё сильнее, будто я её единственная опора. И вижу в ней очертания своей сестры. Нас двоих, вцепившихся друг в друга мёртвой хваткой и клявшихся, что мы не умрём, пока убийца матери не понесёт наказание. Иногда живые должны дышать — потому что мёртвые больше не могут. — Сделай это ради неё. Живи за неё.

Глаза Лурен засверкали в свете луны. Мне вдруг захотелось верить, что она видит меня — настоящую, под всей этой дорогой одеждой и косметикой Каэлиса. Ту, что когда-то была грязной, голодной, цепляющейся за жизнь только за счёт упрямства. Именно такой, какой и ей придётся быть сейчас.

— Ты правда думаешь, я смогу?

— Безоговорочно, — киваю я и обнимаю её за плечи.

Лурен прижимается ко мне.

— Я в долгу у тебя. У вас у всех.

— Мы все помогаем друг другу выжить здесь, — слова выходят у меня неожиданно искренними. — Ты нам ничего не должна. Потому что и сама помогаешь. Более того… ты — друг.

***

Мы сдержали обещание. Постепенно, шаг за шагом, Лурен снова влилась в жизнь остальных претендентов. Но к ней всё равно относились настороженно, и это лишь сильнее сплотило нас четверых.

Пусть остальные недооценивают её и списывают со счетов. Мне не жалко, если она останется моим тузом в рукаве. В конце концов, только мнения студентов здесь имеют значение.

Мы проводили время вместе в библиотеке, обсуждая рисование. В выделенных залах — практикуясь во владении картами, чему Лурен приходилось заново набираться решимости. И делая расклады друг для друга.

Состояние Лурен постепенно улучшалось настолько, насколько это было возможно. Я всё ещё ловила её задумчивый взгляд, тянущиеся паузы в разговорах. Но вместе с движением академии двигалась и она. По крайней мере, так это выглядело. В её мыслях, я почти уверена, не было того спокойствия, что звучало в её голосе.

Я ждала несколько недель, и лишь за пять дней до Дня Монет решилась попросить её сделать расклад о том, что нас ждёт. Для предлога сослалась на то жуткое гадание, которое мне досталось ещё на уроке профессора Ротоу.

— Хочу узнать, изменилось ли что-нибудь, — сказала я.

Результат оказался совсем не тем, чего я ожидала.

***

Когда наступил вечер и всё стихло, я пробралась в апартаменты Каэлиса через привычный тайный проход в мосту и его гардероб. В главной комнате его не было, но дверь в кабинет была приоткрыта — словно нарочно оставлена для меня.

Наши взгляды встретились, как только я вошла.

Я не стала терять времени.

— Кто-то собирается убить твоего отца.

Каэлис очень медленно вернул перо в подставку и сложил пальцы домиком, будто я пришла к нему с деловым предложением, а не с вестью о скорой смерти его отца.

— Клара, — начал он неторопливо, — ты не можешь вот так врываться и говорить мне непристойности.

— Что? — я откинулась назад, едва не врезавшись в дверной косяк.

Он коротко рассмеялся. Почему-то этот звук вызвал у меня жаркий прилив к щекам.

— Ну же, поведай, как ты узнала о готовящемся цареубийстве?

— Одна из претенденток невероятно талантлива в раскладах… — Я не стала устраиваться на своём обычном диванчике, а села прямо на угол его стола. Я была слишком возбуждена, чтобы расслабляться, — мне нужно было быть готовой в любой момент вскочить и начать ходить. Я рассказала ему о Лурен и о раскладах, что она сделала для меня сегодня. О том, что во всех раскладах появлялись зловещие знаки, касающиеся короля. — Конечно, Лурен не истолковала это как покушение — она не знает, что я собираюсь встретиться с королём лично, — и восприняла появление Короля Мечей скорее в переносном смысле. Но всё же это было там. Я видела это, и я ведь далеко не лучший чтец. Так что если даже я это понимаю…

Каэлис низко хмыкнул, откинувшись на спинку кресла.

— Лурен… это та самая девушка, у которой карта перевернулась, верно?

— Да, — я попыталась прочитать его выражение и не смогла.

— Ты уверена, что можно доверять её способностям?

— Ты ставишь под сомнение моё суждение? — я откинулась назад, поражённая.

— Ты связана с принцем, рождённым Пустотой, — как же я могу не сомневаться? — Каэлис постучал по столу длинными пальцами.

Рождённый Пустотой… Раз уж он сам заговорил…

— Что ты знаешь о перевёрнутых картах?

Его глаза слегка сузились.

— Если ты уж решила задавать вопросы, на которые лучше не знать ответов, то могла бы подобрать и поинтереснее.

— Ладно, — выпрямилась я. — Это правда? Ты можешь использовать перевёрнутые карты?

— Нет, — ответил он, не колеблясь. Хотя вряд ли я ожидала, что он признается, даже если бы это было правдой. Уголки его губ изогнулись. — Ты мне не веришь.

— Учитывая всё, что ты сделал, я—

— Что я сделал? — перебил он. Тень скользнула по его лицу, голос стал жёстким. — Ты имеешь в виду Клан Отшельника.

Я вспомнила слова Ревины и придержала их в уме.

— Я собиралась сказать — основание академии в таком юном возрасте. Ты сделал это в восемнадцать, когда большинство только начинает проявлять намёки на магию. За два года до того, как появился первый поток претендентов. Ты собрал в преподавательский состав лучших арканистов Орикалиса, держа их в повиновении и страхе. Легенды о твоём могуществе несложно услышать.

Он снова откинулся в кресле и постучал пальцами по столу, будто не мог решить, верить ли моим словам. Так или иначе, Каэлис отпустил тему перевёрнутых карт, и воздух в комнате сразу стал легче.

— Значит, ты думаешь — из-за слов твоей «талантливой» подруги — что кто-то попытается убить моего отца в День Монет.

— Да. Ты знаешь кого-то, кто хочет его смерти? — спросила я.

— Только не говори, что именно ты, из всех людей, задала мне такой вопрос, — Каэлис одарил меня взглядом, полным насмешки, словно ответ был слишком очевиден.

— Ладно, — признала я.

— У моего отца множество врагов и за пределами королевства, и внутри него, — сказал Каэлис. — Мы подчинили себе производство арканных порошков и собрали больше арканистов, чем где-либо ещё в мире. Кланы, хоть и вынуждены были подчиниться короне, всё ещё носят в крови память о временах, когда правили своими землями как короли. Многие жаждут возврата к тем дням — особенно теперь, когда они увидели, какую силу может иметь абсолютная монархия.

Я смотрю в окно на город, в котором прошла вся моя жизнь. Всё это время я мало думала о мире за пределами Города Затмения, не говоря уже об Орикалисе и его окраинах. Единственный раз — когда помогала арканисту бежать через восточную пустыню: тогда у него был хотя бы какой-то шанс вырваться из королевства.

— Имеет ли вообще значение, кто нападёт на нашего короля, если это случится? — возвращает мои мысли к настоящему Каэлис.

— Думаю, нет, — отвечаю я, барабаня пальцами по его столу.

— Вопрос в другом: как это изменит наши планы?

— Я поговорю с друзьями, посмотрю, кто и где сможет занять позицию — какую информацию удастся достать. Если двинемся быстро и появится хоть малейшее предупреждение, я смогу спасти короля и прослыть героиней.

Я пробегаюсь в уме по раскладке.

— Если представится возможность, Юра под шумок вытащит карты — если ей удастся выяснить, где он их держит. Твино останется в усадьбе регента, чтобы подстраховать. Если короля ранят, его наверняка отведут туда. То же и с Реном. Грегор будет поддержкой из тени. — Я на секунду замолкаю, повторяя всё про себя. План выглядит прочным, но я знаю: до Дня Монет ещё придётся убрать шероховатости. К счастью, Твино и Бристара умеют находить слабые места. — Всё это, разумеется, если твоего отца не убьют.

— Его не убьют, — в голосе Каэлиса не звучит ни капли сомнения.

— Откуда такая уверенность?

— Он никогда не выходит без Двадцатого Старшего — Куэлара, Суда. Эта карта способна воскресить любого в течение пяти минут после смерти, — пальцы Каэлиса сжались и разжались в кулаки, будто он едва сдерживал ярость. — Цена для Куэлара немалая. Но он готов год за годом отрезать себе жизнь, если это позволит удержать моего отца в живых. И это я ещё не говорю о прочих Старших и обученных Стеллисах, что постоянно его окружают. К несчастью, мой отец сделал почти невозможным покушение на него.

Я внимательно смотрю на принца. Теперь его очередь смотреть в окно. Но его взгляд скользит дальше горизонта, заполненного морем, и города, укрытого горами.

— Ты и правда его ненавидишь, — сказала я. В его досаде на то, что отца так трудно убить, звучало слишком много силы, чтобы не заметить.

— Есть за что, — Каэлис обошёл стол. Я почувствовала: разговор для него закончен. — Сейчас нам лучше сосредоточиться на том, что нужно сделать, — на рисовании твоей золотой карты.

— Сегодня?

— До Дня Монет всего пять дней. Нет времени лучше. — Он протянул руку.

И, взяв меня за ладонь, провёл обратно — через его гардероб, потайную дверь и по запасному туннелю. На пьедестале у статуи уже ждали принадлежности для рисования: ручки и бумага. По крайней мере, две трети того, что мне было нужно. Но чернил явно не хватало.

— Ты подготовился, — заметила я.

— Ты готова. Мы оба это знали, хоть и не произносили вслух, — в его голосе прозвучала гордость. — Используй воду, что окружает статую, как основу для чернил. — Он подвёл меня ближе к статуе и отпустил.

Остальной путь я прошла сама. Ладонь всё ещё покалывала от его прикосновения. Я изучала разложенные инструменты: каждая ручка была изящнее другой. Даже бумага — сложенная в маленькую аккуратную стопку — идеально подрезана.

— Похоже, ты не слишком в меня веришь, если думаешь, что мне понадобится столько попыток, — я постучала пальцем по стопке чистых карт.

— Мало кто справляется с первого раза.

— Я не из их числа.

— Нет… нет, ты действительно не такая, как они. — В этих словах слышалось не просто восхищение моим мастерством. Я это уловила, хоть и не хотела. И смысл зацепил меня, заставив замереть.

— Каэлис, можно спросить тебя кое-что? — мои пальцы скользнули по холодному камню пьедестала вместо того, чтобы коснуться инструментов.

— Всё, что угодно, — сказал он так, будто и правда имел это в виду.

— Почему ты был… так добр ко мне? — едва вопрос сорвался с губ, я тут же пожалела. Я не хотела слышать ответ. Может, потому что в глубине души я и сама не желала признавать правду. Но игнорировать её стало ещё мучительнее. В груди стянулся тугой узел, и я мысленно умоляла его сказать, что он втайне меня ненавидит, чтобы я могла перестать думать об этом.

— Ты необходима моим планам, — ответ прозвучал пусто, лишённый всяких эмоций. Словно намеренно.

— Ты мог получить от меня всё, что нужно, не пуская в свои апартаменты. Не заботясь обо мне так, как ты это делал. — Несмотря на здравый смысл, я не смогла остановиться.

Его шаги эхом прокатились под высоким сводом, когда он подошёл и остановился рядом, опершись о пьедестал.

— Потому что Присс тебя полюбила.

Я фыркнула.

— Серьёзно. Она исключительный судья характеров, куда лучше меня. Она не теплится к кому попало. — Он улыбнулся. Настоящая улыбка. Стало очевидно: он делает это редко, потому что Каэлис тут же чуть склонил голову, будто желая её скрыть. От этого тень легла глубже, и его искренность приобрела странный, почти мрачный оттенок.

Я замерла в ошеломлённой тишине. Он, видимо, принял мою реакцию за иное, и улыбка быстро исчезла. Прежде чем я успела что-то сказать, Каэлис скрестил руки на груди и отвёл взгляд к стене. Но я подозревала: стену он на самом деле не видел.

— Клара, я знаю, кто я. Знаю, как мир смотрит на меня. И они не так уж неправы. Честно говоря, чаще всего мне плевать, — он пожал плечами. — Если ради нового мира — лучшего мира — мне суждено стать злодеем, если я должен творить зло ради высшей цели, пусть будет так. Сейчас я сыграю эту роль, а в следующей жизни возрожусь героем. — Он замолчал надолго. В этой паузе будто уместились тысячи мыслей, тысячи бессонных ночей внутренней борьбы, в которые, подозреваю, никто и никогда не заглядывал — кроме меня. — Но правда и в том, что иногда даже худшие из нас жаждут мгновения искупления. Хочется ощутить, что человечность внутри нас не сгнила до конца, что мы не просто холодная и одинокая оболочка.

Пальцы дёрнулись сами собой. Я потянулась не к инструментам, а к нему. Ладонь легла на его предплечье, напряжённое под тонкой тканью рубашки. Пальцы скользнули вниз и остановились у основания его большого пальца — дыхание от того, чтобы переплести наши руки.

— Ты тёплый, Каэлис.

— Что? — он вздрогнул, но не отстранился.

Я подняла взгляд от наших рук и встретилась с его глазами.

— Ты слишком тёплый, чтобы быть оболочкой, — уголки моих губ медленно приподнялись в улыбке, словно показывая, как это делается. — Ты человек из плоти и крови, хочешь ты того или нет.

Он открыл рот… и закрыл его, оставив слова несказанными. Я позволила тишине заполнить пространство и отняла руку, вернувшись к картам.

Каэлис, назойливое существо. Я совсем не хотела нравиться тебе. Ни капли.

Я взяла перо и обмакнула его в сияющую воду. Нет… это не вода. Что-то иное. Скорее тягучее желе, чем жидкость. Оно цеплялось за металлический кончик пера, и каждый мой жест оставлял светящийся след в воздухе.

Положив перед собой одну из чистых карт, я закрыла глаза, выровняла дыхание и сосредоточилась. «Вся сила, что тебе нужна, уже в тебе», — напомнил голос матери из того места, где сейчас покоится её душа. Я уколола палец, и алая кровь закрутилась в жидкости, перемешиваясь с ней. Никогда я не видела ничего более завораживающего…

Никогда не чувствовала себя такой волшебной.

Сила нарастала. Я опустила перо к верхнему левому краю карты. Сначала — рамка. Завитки и точки. Замысловатые, но бессмысленные узоры, всего лишь разминка. Я представила, что это линии судьбы — вернее, удачи, одной из немногих вещей, способных противиться року.

Ещё до того, как я подняла перо, линии сами сорвались с краёв и закружились внутрь. Сложились в кольца. Всё теснее, всё глубже. В спираль, охватывающую центральный символ — колесо. Солнце, выглядывающее из-за облаков вверху, и луна, проходящая свои фазы внизу. В хаотических узорах таились руки и глаза, тянущиеся и устремлённые к одной-единственной точке в центре колеса — к крошечной звезде.

И вдруг всё было закончено. Одна лишняя черта испортила бы картину. Я подняла перо и с восхищением уставилась на готовый результат, пока светящийся ликвор высыхал, превращаясь в золотистый металлический блеск.

Каэлис склонился над моим плечом и прошептал:

— Совершенно.

Он украл слова с моих губ, и я лишь кивнула. С благоговением подняла карту и провела пальцем по засохшему рисунку. Линии выступали чуть рельефно, холодные на ощупь, словно и вправду из золота. Даже сама бумага изменилась, став плотнее, будто её отлили из тончайшего металла, а не из прессованного тростника.

И магия внутри была иной. Обычные карты пульсируют силой, готовые к освобождению. Но эта… эта иная. Я чувствовала правду в словах Каэлиса, сказанных нам тогда: эта карта не предназначена для применения.

— А теперь… — он протянул ладонь, ожидая.

Я колебалась лишь мгновение. Но неожиданно что-то во мне воспротивилось. Будто я отдаю ему часть себя, когда кладу карту в его руку.

Тёмные глаза встретились с моими. Я видела в них ту неусидчивую энергию, что искала выхода. Его лицо пересекла тень — почти зловещая, озарённая слабым светом воды. Но эта опасность была не для меня.

Его слова прошли по моей коже холодком:

— Теперь наша настоящая работа только начинается.

Глава 34

И вот внезапно наступает День Всех Монет. Несмотря на недели подготовки и планирования — и на занятиях, и вне их, — он словно вырастает из ниоткуда, как осень с её холодом, прочно обосновавшимся в воздухе. Послушники и студенты гудят от волнения, собираясь в общем зале, чтобы отправиться в город на фестиваль Дня Всех Монет — там мы будем предлагать свои услуги Арканистов жителям и подвергнемся суду студентов академии.

Я осознаю: это будет первый раз с самого поступления, ещё во время Фестиваля Огня — шестьдесят дней назад, — когда большинство моих сверстников выйдут за стены крепости. Лишь немногим, самым высокородным, выпала возможность выбраться ради вечера у принца Равина. Наверное, и я бы сейчас ёрзала, бесконечно поправляя шарф и пальто, если бы не знала собственных способов покидать это место.

Процессию ведут трое глав департаментов — Лас Роту, Рэйтана Даскфлейм и Вадуин Торнбрау. За ними идут студенты — по четырём колоннам. Король, Королева, Рыцарь и Паж возглавляют свои дома. Затем идут послушники, которые так же естественно выстраиваются в четыре линии. И лишь в самом конце — несколько преподавателей. Некоторых я встречала в коридорах, но они, похоже, учат только второ- и третьекурсников.

Нас ведут через академию, мимо центрального консерватория, где хранится усыпальница последней королевы древнего королевства Ревисан, и вниз, к парадному входу, который я узнала с той ночи, когда была на приёме. Но тогда зал утопал во мраке. Сегодня же, при настежь открытых дверях и утреннем свете, я вижу, как толстый слой пыли покрыл каменные резьбы, превратив их в серебристые.

Я вдруг осознаю: это же все Старшие Арканы. Двадцать колонн, на каждой — фигура в плаще, олицетворяющая одного из Старших, а вокруг — суровые стражи: в разном оружии, в доспехах привычных и чужеземных. Резные линии тянутся по камню, переплетая каждую статую, словно в ткани гобелена. Все эти каменные ленты соединяются в одной точке, прямо над дверями. Но статуи, к которой они должны были вести, нет — будто её вырвали из основания. Сквозняк врывается через распахнутые створки, и морозный холод пробегает по моей спине. Что же стояло там когда-то — Мир? Или Дурак?

— Смотри, это Колесо Фортуны, — Сорза наклоняется ко мне и шепчет, кивнув на одну из статуй напротив того места, где должен был быть Мир. — Может, оно принесёт тебе удачу сегодня.

— Хотелось бы, — отвечаю я. Удача мне бы не помешала.

— Я тоже возьму её сколько дадут, — вставляет Лурен, подслушав нас. К счастью, Сорза не сказала ничего подозрительного.

Я хватаю Лурен за руку.

— Ты справишься. А когда солнце сядет, вернёшься сюда с нами.

— Я постараюсь, — её улыбка едва касается губ, но не глаз. Когда она убирает ладонь, глядя на главный вход академии, я ловлю себя на мысли: наверное, она думает о том, что в прошлый раз переступала этот порог вместе с Кел. Я невольно придвигаюсь ближе к ней, когда процессия трогается.